ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Позади остался Ургут. Самолет взял курс на Усть-Юган. Фарман еще раз оглянулся, посмотрел на Ургут, на родной и в то же время уже ставший почти другим. Все меняется. И он сам изменился. Семь лет прошло с тех далеких первых дней. Срок вполне достаточный, за это время и человек изменяется. Только не верилось Далманову, что он стал иным. Память цепко хранит каждую деталь, каждую мелочь, словно все происходило вчера. Помнит каждую зиму и лето. И в ушах все звучит голос Катерины. Уничтожающе спокойный. Их последний разговор. Три года тому назад, в тот злополучный зимний день, когда пришла радиотелеграмма с приказом начальника управления о снятии с работы «за невыполнение приказа» и переводе на должность рядового геолога… Как она узнала о той телеграмме?

Катерина сама закрыла дверь и жестом показала на стул:

— Давай поговорим. Мое терпение лопнуло.

Далманов стянул полушубок и не стал разуваться, снимать меховые унты. Он устало опустился на стул.

Дважды зима закутывала таежные просторы в белые, зимние шубы и еще два лета плакали дети, искусанные мошкой и комарьем, и ругались жены, проклиная все на свете, а нефть все еще не давалась. Она лишь дразнила, бродила где-то рядом заманчивым призраком и разжигала надежду. Были получены даже первые скупые литры пахучей зеленоватой жидкости. Выдала их третья буровая на берегу таежной речки Пим, правого притока Оби. В весеннее половодье вода подступала к самой буровой, плескалась у дощатого настила. Проходка скважины давалась с трудом. Люди роптали. На стол Далманова ложились заявления об уходе. Никакой нефти тут нету и в помине. Надо скорее уходить от трясины, от гнуса. Во время испытания скважины снова плеснет из глубины мутная водица, пробулькает газом и — все… Так уже не раз было! И до свидания. Привет с хвостиком. А вышку разбирай, оборудование грузи и перетаскивай на новое место. Опять тайга, опять болота, дышащие смрадными испарениями… До каких же пор?..

И вдруг скважина заговорила. С яростным шумом выплюнула глинистый раствор, окатив с ног до головы бурильщиков, зашипела газом и стала выбрасывать вместе с водой темную маслянистую жидкость. Ее становилось все больше и больше. Поставили пустую железную бочку, за несколько минут она оказалась полной. Сверху на добрую треть, отделяясь от воды, плавала нефть. Густая, зеленовато-коричневая, отливающая радугой на солнце. Есть!.. Наконец-то! Радостно переглянулись. Но с радостью пришла и тревога. Бросились к задвижкам, выключили ток, остановили дизели. Нечаянная искра — и может полыхнуть огонь… А кругом тайга. Каждая потерянная секунда может обернуться бедой. Скорей, скорей! Подвели трубы, завинтили перекрытия, сделали отводы… Все, как положено. Надо обуздать фонтан!..

А из железного горла, чихнув, несколько раз пронзительно пахнущим газом, дохлой струйкой посочилась маслянистая жидкость и исчезла. Словно ничего и не было.

Бурильщики во главе с мастером, обляпанные глинистым раствором и нефтью, стояли у скважины, не решаясь удалиться. А в ушах все еще слышался недавний ошалело свистящий рев, да тошнило от газа…

Те первые литры сибирской нефти были дорогими литрами. На торжествах, посвященных юбилею края, Фарман Далманов тряс своими густыми кудрями, сверкал белками глаз и, поднимая бутылку с золотисто-коричневой жидкостью, не говорил, а, скорее, выкрикивал в зал:

— Товарищи! Это нефть высокого качества! Исключительно хорошая нефть! Двадцать процентов бензина! Двадцать четыре процента керосина! А другие важнейшие компоненты!.. Нет, товарищи, я не это хочу вам сказать! Совсем другое хочу сказать! Это только начало!.. Вы скоро услышите о других скважинах! Черное золото Сибири пойдет на службу советскому народу!

Но фортуна, словно издеваясь над нефтеразведчиками Усть-Югана, словно испытывая их долготерпение, лишь слегка осенила своим крылом и — пролетела мимо. Первую промышленную нефть нашли в другом конце необъятной Западно-Сибирской низменности, за тысячи километров от Среднеобья, намного южнее и значительно западнее, ближе к Уральским горам, в обжитой и богатой тайге на берегу задумчивой реки Конды, судоходного притока Иртыша.

Фарман в тот жаркий июньский день только вернулся, из поездки в Усть-Юган, где на высоком бугре лесистого острова, неподалеку от стойбища хантов, закладывалась новая буровая. Теперь-то, думал Фарман, наконец, доберемся до нефтеносных подземных рек! Он был уверен в успехе, как говорил, на «все двести процентов», потому что у геологов появились «глаза, которые смотрят сквозь землю». Глазами стали геофизики.

Всю зиму отряды геофизиков и сейсморазведчиков прощупывали землю там, где указывал Далманов, в тех районах, на которые он возлагал надежды. И к весне на стол легли карты, на которых были указаны контуры возможных месторождений. Наиболее заманчивой оказалась площадь Усть-Югана. Огромный подземный колокол, который наверняка может оказаться «нефтяной ловушкой», таился под этим мало чем примечательным островом, омываемым с одной стороны широкой протокой Юганской Оби, а с другой — таежной рекой Юган.

В тот жаркий июньский день настроение у Далманова было превосходным. Дела складывались как нельзя лучше. Он напевал, когда в кабинет вошел радист.

— Телеграмма… Вот, перехватил… На Конде фонтан!.. Двести пятьдесят тонн в сутки…

Далманов качнулся, словно из-под ног ушла опора. Вцепился пальцами в край письменного стола. Не может быть!.. Солнечный день на миг померк. Радость и обида захлестнули сердце. Опередили. Нашли! Там, а не здесь… На мгновение растерялся. Возникло такое ощущение, что его обокрали. Незаслуженно обидели. Так уже было. Тогда, на стадионе, когда на глазах всего города рыжеволосый динамовец сбил с ног и нанес удар каблуком. Вроде бы нечаянно, а удивительно точно, по голени… И вот сейчас. Похоже… Ведь доказывал, а ему не верили. И не один год! А будь у него техника получше, да хотя бы на год раньше прислали отряд геофизиков… Далманов глотнул воздух. Обезоруживающее известие… Он никак не мог облечь свое чувство в слова. И даже в мысли. Фарман пытался ухватить его, но оно выворачивалось, ускользало и таяло, оставляя ему лишь слабое эхо. Эхо чужой радости. Он переспросил:

— Сколько?

— Двести пятьдесят тонн в сутки, — ответил радист и добавил: — Прет из глубины с напором… Вот это фонтанчик! Махина!..

Далманов понимал, какая редкая удача у его далеких коллег. Большой фонтан! Промышленный! Первая большая сибирская нефть. Надежда, которой он жил и питал свое сердце, как-то сразу растаяла и удалилась за туманный горизонт. Он словно впервые остановился после бега, огляделся и посмотрел на окружающий мир. Под ногами у него была серая, жесткая, с гиблыми болотами земля, по которой надо было еще долго шагать в унылой работе и вести за собой людей. А они были разные. Одни гнались за славой, другие шли по долгу, а многие — за длинным рублем.

Новость всколыхнула и взбудоражила коллектив. Жадно слушали радио. Москва сообщила об открытии. Через два дня геологоразведчики читали газеты, доставленные самолетом. В «Правде» рассматривали с завистью большой фотоснимок буровой, отраженной в нефтяном озере. Читали беседу корреспондента с академиком А. А. Трофимчуком и «папой Юрой», начальником управления Ю. Ю. Эревьеном.

Чужая радость не очень-то окрыляет. И пополз слушок, что напрасно бурят пустые дыры в трудах и лишениях, потому как в Усть-Югане земля ничего не таит, что экспедицию скоро ликвидируют за ненадобностью… Нефть уже нашли в другом районе… Все чаще и чаще на стол начальника экспедиции ложились листки, вырванные из школьных тетрадей: «Прошу освободить от работы по семейным обстоятельствам», «По причине плохого состояния здоровья не могу работать в Усть-Югане». Были и откровенные: «Помогите перевестись на Конду…» Когда шатается вера в успех, все кажется неопределенным. Люди потихоньку снимались, уезжали. С одними Далманов расставался без особого сожаления, а других пытался отговорить, рисуя картины светлого будущего: в Усть-Югане ждет удача, это верно на все двести процентов!

Фарману не хватало суток, и он домой возвращался поздно, усталый и расстроенный. Но и здесь не было покоя. В новом щитовом доме, где Далмановы занимали отдельную квартиру, казалось, под полом находился пороховой погреб. Катерина молчала, поджав губы. Но ее молчание было красноречивее слов. Он читал в глазах невысказанные мысли. Торжество ее правды. Не она ли предупреждала? Не она ли отговаривала и молила не ехать сюда? На обеденном столе лежала карта, и на ней красным карандашом была прочерчена горизонтальная жирная линия от Конды на восток до Оби, до Колпашево… Незримые нити, которые связывали Фармана и Катерину, как-то незаметно лопались и обрывались одна за другой. Он понимал, что долго так тянуться не может. Но в то же время и не терял надежды. Фарман видел, как посветлели ее глаза, когда его неожиданно вызвали в областной центр. Она чутьем догадывалась, что речь пойдет о переводе на новое место.

На совещании действительно речь шла о том, что надо собрать в один кулак распыленные по области силы и сообща быстрее оконтурить обнаруженные в районе Конды подземные запасы, скорее передать их для промышленной эксплуатации. Но Далманов заупорствовал. Он отказался перебазироваться на новое место, потому что верил — нефть есть в Среднеобье, и эту веру подкрепили геофизики. У него в руках была карта, намечена точка, заканчивается монтаж оборудования, и вот-вот начнется бурение. Как же все это бросать? Но его никто не желал слушать. Гудение нефтяного фонтана на Конде заглушало его слабый голос.

Далманов провел бессонную ночь в гостиничном номере, взвешивал все «за» и «против». И решил не сдаваться. Утром, приведя себя в порядок, отправился к секретарю обкома. Ведь помог в прошлый раз Борис Александрович.

— Думаю, нет необходимости в поспешных решениях, — и теперь поддержал его секретарь обкома. — А что касается свертывания работ, то этот вопрос еще окончательно не изучен. Продолжайте работать!

Но идея «концентрации сил» обретала реальную почву. Она получила одобрение и в главке. А потом посыпались устные запросы из управления. Один грознее другого. Далманов ждал последнего удара — приказа о закрытии экспедиции. И тогда весь многолетний труд пойдет прахом, разлетится, рассыплется… И дело не только в том, что погибнут затраченные государственные средства. Погибнет вера в свою правоту, которой жил долгие годы и зажигал других.

Глухой зимой, когда бурение на Усть-Югане подходило к проектной отметке, последовал приказ: спешно демонтировать оборудование и, пока зимняя дорога, перебраться на новое место. Фарман ослушался и получил выговор. Затем его вызвали в райком партии, где давно уже вызревало его «персональное дело».

В мартовском номере журнала «Советская геология» появилась статья группы ученых о газонефтеносности Сибири. Авторы отводили Среднеобью одно из последних мест, доказывали бесперспективность этого района. А скважину уже пробурили. Осталось испытать. Но тут по радио передали приказ начальника управления об отстранении Далманова от руководства.

— Я этого приказа не слышал! — Далманов срывался на крик. Потом торопливо добавил радисту: — Пусть пришлют бумагу! За подписью и печатью…

Он выигрывал последние дни. Решающие дни. Он верил в удачу. В свою правоту. Он не хотел замечать, что у жены кончилось терпение.

— Что ты сделал с моей жизнью? — Катерина опять говорила тихо, не повышая голоса. — Угробил лучшие, годы. Притащил сюда, в этот проклятый край ссыльных… И все время на работе с утра до ночи. Ребенка видишь только спящим. Все сверхурочные, авралы, собрания… И еще гулянки. Я больше не могу!.. Мы никогда с тобой по-человечески не жили. Ты только вкалывал… И что же? Тебя ждала удача?.. Нисколько! Другие нашли ее, распроклятую нефть… А тебе достались одни выговоры. По службе и по партийной линии… Тебе мало этого! И дождался: сняли с работы. Сняли! Весь поселок уже знает. Тебя ударили, а ты? Другой бы затаил злобу, ругался, доказывал… Так нет же!

Фарман ничего не отвечал. Он понимал бесполезность слов. Жену не переубедишь. Он смотрел себе под ноги. На свежевымытом полу вокруг унтов жирным пятном растекался оттаявший снег.

— Как ты так можешь, Фарман? Есть вещи, которые нельзя сносить и терпеть. А ты терпишь и рад трудиться рядовым геологом там, где вчера был начальником… Как людям после этого смотреть в глаза? Кому, нужна не найденная еще нефть, если речь идет о твоей и моей судьбе?!

— Прекрати, — не вытерпел Далманов.

— Нет, слушай!.. Я больше так не могу… Нет моих сил!..

Через два дня Фарман остался один. Катерина вместе с сыном улетела к родителям. Мела легкая поземка, и снежная пыль, чем-то похожая на муку, скользила по отливающему синевой обскому льду. Зеленый, видавший виды ЛИ-2 взревел мотором и взмыл вверх… С тех пор Фарман не видел жену. Через год прибыли решение суда и исполнительный лист на алименты, хотя он каждый месяц отправлял ей добрую половину зарплаты.

Тени воспоминания проходили по лицу Далманова. Он смотрел в окно на близкое небо, на белые облака весны, гонимые ветром, как стадо оленей, на просыпающуюся от зимней спячки тайгу. Там было скучно и не было сочувствия человеку, потому что вся природа, хотя она и большая, она вся одинаковая, не знающая ничего, кроме себя одной. Фарман и после разлуки с Катериной не мог сразу отвыкнуть от нее и любил ее, как в прежние годы, пока она окончательно не умерла в его сердце. И сейчас он вспоминал эту женщину без обиды и понимал свою прежнюю наивность. И мир, который раньше казался ясным и доступным, теперь растекался и уходил в дальнюю голубую мглу необъятности, как дымный горизонт земли с высоты полета, открываясь величием своего пространства. И он, человек, хозяин того пространства, потому что приходит на землю не только для личного счастья, а чтобы добыть радость и правду и жить дыханием всего человечества. И это новое представление удовлетворяло Далманова. Все прожитое им было лишь вступлением к трудной судьбе.

Он устоял и выдержал, и сейчас с нешумной радостью, словно сторонний наблюдатель, видел торжество начатого им дела. И то недавнее время вставало тенями прожитых дней, отдаваясь глухой болью в сердце, Фарман никогда не был на войне, но тогда познал полною мерой, что значит отражать постоянные атаки и удерживать свои позиции. Один бы ни за что не удержал, но рядом твердо стояли единомышленники. Фарман выложил перед ними, людьми разными, спаянными в одном коллективе, все как есть на самом деле, без утайки, надежды и тревоги, и они поняли его правоту, его стремление довести начатое до зримого результата. Фарман остался в Ургуте, в конторе, ожидая, когда самолет привезет бумагу с приказом об освобождении его от должности начальника экспедиции, а там, в Усть-Югане, на буровой, старшим находился Евграф Теплов, техник-технолог, взваливший на свои молодые плечи тяжесть ответственности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.