Глава 23
Глава 23
Подразделение «Скуадра Анти-Мостро» получило нового главного инспектора, Руджеро Перуджини. Несколькими годами позже Томас Харрис создаст литературный портрет Перуджини в своем романе «Ганнибал», прикрыв его прозрачным псевдонимом Ринальдо Пацци. Собирая материалы для книги, Харрис гостил в доме главного инспектора Перуджини во Флоренции (поговаривают, что Перуджини не обрадовался тому, как ответил Харрис на его гостеприимство, выпотрошив его альтер эго и вывесив его на палаццо Веккьо). Реальный главный инспектор выглядел достойнее, чем его потеющий и суетливый двойник в экранизированном детективе, где его роль сыграл Джанкарло Джанини. Настоящий Перуджини говорил с римским выговором, но повадкой, одеждой и привычкой вертеть в руках вересковую трубку больше напоминал англичанина.
Когда главный инспектор Перуджини возглавил САМ, они вдвоем с Виньи навели полный порядок. Перуджини начал с допущения, что пистолет и патроны каким-то образом еще до начала убийств покинули круг сардов. Сардинский след был тупиковым и больше их не интересовал. Скептически оценивал инспектор и улики, собранные на местах преступлений, — и возможно, он был прав. Экспертиза на местах преступлений проводилась, вообще говоря, некомпетентно. Только последнее место преступления было должным образом огорожено и охранялось полицией. В остальных случаях люди приходили и уходили, подбирали гильзы, делали снимки, курили и бросали на землю окурки, вытаптывали траву и рассеивали повсюду собственные волосы и чешуйки кожи. Большая часть собранных улик — а их было до смешного мало — так и не попала на настоящую экспертизу, а часть их, в том числе тряпка и кое-что еще, — пропала или была испорчена. Следователи, как правило, не брали образцов волос, одежды и крови жертв, чтобы проверить, не связаны ли те с кем-либо из подозреваемых.
Вместо того чтобы заново перерывать улики и перечитывать тысячи страниц протоколов допросов, Перуджини решил раскрыть преступления современным методом — с помощью компьютера. Он был поклонником научных методов, которые использовало ФБР для поимки серийных убийц. Он наконец сдул пыль с компьютера, полученного отделением САМ от министерства внутренних дел, и взялся за работу.
Он ввел в компьютер имена всех мужчин в возрасте от тридцати до шестидесяти лет, проживавших в округе Флоренции и когда-либо задерживавшихся полицией, и дал задачу отобрать имена тех, кто обвинялся в сексуальных преступлениях. Затем Перуджини сравнил сроки их заключения с датами, когда Монстр совершал убийства, выявив тех, кто был в тюрьме, когда Монстр не убивал, и на свободе — когда совершались убийства. Список сократился от тысяч до нескольких десятков человек. И вот в этом изысканном обществе обнаружилось имя Пьетро Паччани — крестьянина, которого обвиняло анонимное письмо, полученное после последнего убийства Монстра.
Затем Перуджини провел еще один компьютерный поиск, проверяя, кто из этих подозреваемых проживал неподалеку от мест, где совершались убийства. И тут снова всплыло имя Паччани — после того как Перуджини включил в определение «в местах или поблизости» практически всю Флоренцию и ее окрестности.
Появление имени Паччани в обоих списках возвратило значение анонимному посланию, доставленному 11 сентября 1985 года и предлагавшему «допросить проживающего в нашем городе Пьетро Паччани, уроженца Виккьо». Таким образом современнейшее средство криминалистики — компьютер сошелся с наиболее древней системой — анонимных доносов. И оба уткнулись в одного человека — Пьетро Паччани.
Пьетро Паччани стал главным подозреваемым Перуджини. Теперь оставалось только собрать против него улики.
Инспектор Перуджини приказал обыскать дом Паччани и обнаружил нечто, в чем увидел новые уличающие свидетельства. Первым из них была репродукция боттичеллиевской «Примавера» — знаменитой картины из галереи Уффици, на которой, среди прочего, фигурирует языческая нимфа, изливающая изо рта цветы. Картина напомнила Перуджини о золотой цепочке между губ одной из первых жертв Монстра. Эта картина так заворожила его, что попала на обложку изданной им впоследствии книги об этом деле, только на книжной репродукции изо рта у нимфы изливается не поток цветов, а кровь. Еще подтвердила такую интерпретацию картины вкладка из порнографического журнала, найденная на стене кухни Паччани в соседстве с образами Мадонны и святых. На развороте вкладки изображалась обнаженная до пояса женщина, призывно зажавшая в зубах цветок.
Сразу после последнего двойного убийства Монстра Пьетро Паччани попал в тюрьму за изнасилование своей дочери. Для Перуджини это тоже стало важным доказательством. Оно объясняло, почему на протяжении последних трех лет не было убийств. Более всего внимание Перуджини привлекало убийство 1951 года. Оно совершилось рядом с Виккьо, где родился Паччани и где дважды наносил удар Монстр. Внешне оно напоминало преступления Монстра — юная пара предавалась любви в лесу Тассиная, и убийца, прятавшийся в кустах, застрелил их из засады. Девушке, местной красавице, было всего шестнадцать лет, и она была подружкой Паччани. Любовником ее был странствующий коммивояжер, продававший швейные машинки по деревням.
Однако при ближайшем рассмотрении в преступлении обнаруживались существенные отличия — оно было грязным, совершено в припадке ярости и без подготовки. Паччани, прежде чем зарезать мужчину, разбил ему голову камнем. Затем он выволок свою подружку на траву и насиловал ее рядом с телом мертвого любовника. Затем он взвалил тело торговца на плечо, чтобы отнести к ближайшему озеру, но не донес и свалил посреди поля. Криминалисты назвали то убийство «неорганизованным» в противоположность «организованным» убийствам Монстра. Собственно, оно было настолько неорганизованным, что Паччани вскоре арестовали и осудили.
Убийство в лесу Тассиная скрывало в себе страсти былых времен. Оно стало, возможно, последней из историй о любви и смерти, увековеченных в народных песнях Тосканы. К тому времени в Тоскане оставался всего один человек, сохранивший искусство «кантастори», или «певца историй» — нечто вроде бродячего менестреля, перелагавшего сюжеты в песни. Альдо Фецци бродил по Тоскане в яркой красной куртке, которую не снимал даже в августовский зной, и распевал свои песни в городках и селениях, поясняя сюжет картинками. Фецци сам сочинял стихи на сюжеты, которые собирал в своих скитаниях: одни были веселыми, скабрезными, непристойными, в других же повествовалось о ревности и убийствах, о безнадежной любви и жестокой кровной мести.
Фецци сочинил песню об убийстве в лесу Тассиная и распевал ее по всей северной Тоскане:
Я спою о великой и горькой любви
В городке Виккьо, что в Муджелло.
Там в родительском доме на ферме Иачча
Человек жил жестокий и грубый.
Ты послушай и слезы со щек не стирай!
Двадцать шесть лет лишь было Паччани.
Я спою вам о том, что случилося с ним,
Чтобы кровь ваша в жилах застыла…
Перуджини видел важнейшее доказательство, свидетельствующее против Паччани, в том, что крестьянин рассказывал следователям, как обезумел, увидев, что его милая обнажила перед соблазнителем левую грудь, — именно в этот миг он потерял рассудок. Его рассказ напомнил Перуджини, что у двух убитых женщин была вырезана левая грудь. Он рассуждал так: левая грудь впервые вызвала убийственную ярость Паччани; эта ярость сохранилась у него в подсознании, чтобы проявляться годы спустя в сходных обстоятельствах, когда он видел молодых людей, занимающихся любовью в машине.
Другие указывали, что левая грудь, возможно, просто удобнее захватывается убийцей-правшой — каким, несомненно, был Монстр. Однако, по мнению Перуджини, такое объяснение было слишком простым.
Перуджини отбросил со счетов все прежние реконструкции обстоятельств убийств, в которые не вписывался Паччани. В частности, трудно было представить толстого, коренастого, низкорослого пьяницу-крестьянина ростом пять футов три дюйма убийцей в Джоголи, который целился сквозь полоску окна на высоте пять футов десять дюймов от земли. Еще труднее было представить себе этого неуклюжего крестьянина на месте последнего преступления на поляне Скопети, где убийца сумел догнать двадцатипятилетнего атлета, победителя соревнований в спринте на сто метров. Ко времени преступления на поляне Скопети Паччани исполнилось шестьдесят лет, он страдал сердечными приступами и перенес операцию по коронарному шунтированию. Его медкарта указывала, что у крестьянина сколиоз, больные колени, грудная жаба, эмфизема легких, хроническая инфекция уха, множественное смещение дисков позвоночника, спондилоартроз, гипертония, диабет и полипы в горле и в почках — помимо других немочей.
Другие уличающие «доказательства», обнаруженные в его доме Перуджини и его командой, представляли собой пулю от охотничьей винтовки, две снарядные гильзы времен Второй мировой (одна из них использовалась как цветочная ваза), фотографию молодого Паччани с автоматом, пять ножей, почтовую открытку, отправленную из Каленцано, учетную книгу, на первой странице которой имелся план неизвестно какой дороги, и пачку порнографических журналов. Кроме того, Перуджини допросил нескольких свидетелей, которые отзывались о Паччани как о человеке, склонном к насилию, называли его браконьером, говорили, что на сельских праздниках он не умеет держать при себе руки и постоянно пристает к женщинам.
Однако коронным свидетельством обвинения стала найденная в доме Паччани неприятная картинка. Рисунок изображал большой открытый куб с кентавром внутри. Человеческая половина кентавра была одета в генеральский мундир, в правой руке держала обнаженную саблю, а вместо головы имела череп. Вторая половина была бычьей, причем рога быка переходили в лиру. Это странное существо обладало и мужскими, и женскими половыми органами, а человеческие ноги были в огромных клоунских башмаках. Рядом были нарисованы мумии, походившие на полицейских, и одна из них делала непристойный жест. В углу свернулась кольцами шипящая змея в шляпе. А среди всего этого было главное: семь маленьких крестов, воткнутых в землю и окруженных цветами.
Семь крестов, семь преступлений Монстра.
Рисунок был подписан «Паччани Пьетро» и имел написанное с ошибками название: «Научно-фантастический сон». Главный инспектор Перуджини передал его на психиатрическую экспертизу. Эксперты выдали заключение, что рисунок «сочетается с личностью так называемого Монстра».
К 1989 году Перуджини стянул кольцо вокруг Паччани. Однако для того, чтобы повесить ему на шею ярлык: «Монстр», главному инспектору пришлось бы объяснить, каким образом пистолет, использованный в клановом убийстве 1968 года, оказался в руках Паччани. Инспектор решил проблему наипростейшим способом — он обвинил Паччани и в убийстве 1968 года!
Следственный судья Марио Ротелла с отчаянием наблюдал за деятельностью Перуджини, видя в ней усилия создать Монстра на пустом месте, используя как исходный материал зверский характер Пьетро Паччани. Однако, попытавшись обвинить крестьянина в двойном убийстве 1968 года, для чего не было ни малейших оснований, Перуджини зашел слишком далеко. Это уже был прямой вызов следствию, разрабатывавшему сардинскую версию. Ротелла, как следственный судья, отказался санкционировать обвинение.
У инспектора Перуджини в его преследовании Паччани была двойная поддержка: прокурор Винья и полиция. Карабинеры поддерживали Ротеллу.
Борьба между Винья и Ротеллой, между карабинерами и полицией, наконец стала явной. Винья возглавил атаку. Он утверждал, что сардинский след — бесполезная версия, основанная на том, что следователи приняли на веру бредовые заявления Стефано Меле. Это был ложный след, уведший следствие в сторону на целых пять лет. Ротелла с карабинерами оказались оправдывающейся стороной. Защищая версию сардинского следа, они попадали в проигрышное положение. Они позволили главному подозреваемому, Сальваторе Винчи, ускользнуть от них после оправдания на Сардинии. Ротелла, со своими высокомерными заявлениями и отсутствием обаяния, совершенно лишился популярности в обществе и в глазах прессы. А Винья стал героем. Да и наконец был сам Паччани — жестокий убийца, насильник дочери, алкоголик, избивавший жену, заставлявший семью питаться собачьим кормом — настоящее чудовище в человеческом облике, с какой стороны ни взгляни. Для очень многих флорентийцев он был если и не самим Монстром, так чем-то очень близким к тому.
Винья победил. Полковник карабинеров, занимавшийся делом Монстра, был переведен из Флоренции на новое место службы, а Ротелла получил приказ закрыть свои досье, подготовить итоговый рапорт и прекратить участие в расследовании. При этом ему было велено очистить всех сардов от подозрений в соучастии в деяниях Монстра.
Карабинеров такой оборот дела привел в ярость. Они официально отстранились от расследования.
— Если однажды, — сказал Специ полковник карабинеров, — настоящий Монстр явится в наши казармы, пусть даже с куском трупа в руках, мы ему скажем: «Обращайтесь в полицию, мы вами больше не занимаемся».
Ротелла подготовил итоговый рапорт. Это был любопытный документ. Он содержал более сотни страниц сухого логичного изложения событий, явно указывающего на вину сардов. В нем подробно описывалось клановое убийство 1968 года, каким образом оно было совершено и кто в нем участвовал. В нем прослеживался вероятный путь «беретты» двадцать второго калибра из Голландии на Сардинию, а затем и в Тоскану, в руки Винчи. В нем выстраивалась убедительная версия, что сарды, замешанные в убийстве 1968 года, знали, к кому попало оружие, и знали, кто стал Флорентийским Монстром. А именно — Сальваторе Винчи.
И вдруг на последней странице он писал: «Р. Q. М. (Per questi motivi[6]) расследование должно прекратить». Он отбрасывал все обвинения и показания против сардов и официально очищал их от подозрений в убийствах Монстра и в убийстве 1968 года. После чего Марио Ротелла отказался от дела и получил пост в Риме.
— Мне ничего другого не оставалось, — сказал он в интервью Специ. — Такой итог оставил горькое чувство у меня и у многих других.
Тогда — как и теперь — было ясно, что Ротелла и карабинеры, несмотря на все их промахи, были, в сущности, на верном пути. Вероятнее всего, Флорентийский Монстр принадлежал к сардинскому клану. Официальное закрытие сардинского следа означало, что следствие может двигаться в любом направлении, кроме верного.