II. Павловск (Слуцк)
II. Павловск (Слуцк)
25. 5. 42. Уже в Павловске[198]. Имеем одну огромную комнату и другую маленькую. Мебель привезли свою. Устроились неплохо. Даже странно, что так просторно и так тихо. Общая кухня с двумя милыми старичками, родственниками городского головы. Стрельбы здесь гораздо меньше и больше напоминает мирную жизнь. Имеются лавки и рынок. Больше продуктов, и их можно купить за деньги. Коля назначен «директором» школы. Но главное, что его привлекает, – это намечающаяся возможность издавать газету. Русскую. И вроде как свободную. Мечта всей его жизни. Отдел пропаганды предложил ему составить первый номер. Сидим над этим уже три дня и три ночи. В тот же день как переехали, так и засели. Только вот почему-то мне кажется, что ничего из этого не выйдет. Не потрафим на хозяев. Уверена я в этом. Хотя мечты у нас самые головокружительные. Говорят, что немцев обставить ничего не стоит. Но страшны не они, а те русские, какие при них сидят и в переводчиках, и в чиновниках. Все это невозможные бандиты просто, думающие о том, как ограбить население. До так называемого русского дела им нет абсолютно никакого дела. Преданы они не делу, а пайку. Но все же что-нибудь можно будет начать делать.
26. 5. 42. Самым крупным спекулянтом Павловска является священник.
27. 5. 42. Сегодня я начала новую карьеру – гадалки. Здесь очень много немецких «кралечек». Вот одной из них я случайно погадала и сказала «всю правду». Получила за это котелок солдатского супа и полхлеба. Обещала найти других клиенток. Думаю, это самая умная профессия в настоящее время: во-первых, прибыльная, во-вторых, в некотором роде психотерапия. Мне нестыдно говорить им всякие приятные вещи, которых им хочется. Особенно о тех, которые остаются «там». Послушает о том, что «там» все благополучно, что родители живы и здоровы, муж или жених, или кавалер помнит, свидание непременно состоится, но не так скоро и т.п., и у человека на душе просветлеет, и он живет некоторое время не в таком безнадежном мраке. Я бы дорого дала, чтобы мне кто-нибудь погадал, кому я верила бы. И потом эта профессия самая удобная для пропаганды. Парадоксально, но так: чем больше девушка пользуется успехом у немцев, чем больше она сама как будто бы привязана к какому-нибудь Гансу или Фрицу, тем большая тоска у ней по дому и по прошлому. А что не все «кралечки» только продаются за хлеб и за солдатский суп, это совершенная истина. Цинично продающихся весьма небольшой процент. Сначала идут потому, что помирать-то с голоду никому не хочется, а потом находят себе друга сердца. И какие бывают крепкие и трогательные романы среди них.
Нет такой на свете власти,
Коей в целом или в части,
Власть над сердцем отдана.
А весна – всегда весна.
28. 5. 42. Познакомились со здешней интеллигенцией: врачи и инженеры, главным образом. Несколько учительниц. Публика чрезвычайно серая и ни о чем, кроме брюха, не думающая. Единственная врачиха, какая имеет какие-то идеи – Анна Павловна. Но идея у нее одна – ненависть к немцам (ненависть к большевикам подразумевается сама собой). И то хорошо. Может быть, ей можно будет внушить и какие-нибудь положительные идеи. НЕ может человек жить только отрицательными. Посмотрим. Да и вся русская интеллигенция сейчас живет только отрицательными идеями – идеей ненависти к большевикам, главным образом.
Здешняя комендатура гораздо хуже царскосельской. Там люди были заняты своими фронтовыми делами, а населению предоставляли вымирать или выживать по своему усмотрению. Здешняя же вмешивается в дела населения, и из этого ничего хорошего не получается. Но все это пока только рассказы наших новых знакомых. А мы теперь привыкли верить только своим собственным глазам, да и то не всегда.
29. 5. 42. Гадание мое идет в гору. Девки бегают. Гадать им, конечно, очень легко. Король, любовь до гроба, скорая встреча, дорога. Это главное. Все они страстно мечтают о дороге. Куда угодно, только бы вырваться отсюда.
1. 6. 42. Коля выглядит и чувствует себя гораздо лучше. Страшно увлечен своей газетой. Она пока еще не выходит, но разговоры о ней идут.
7. 6. 42. Сегодня всю ночь был обстрел. Стреляли по всему городу. В нашем дворе разорвалось шесть снарядов. Ни один не попал в дом. Стекол, конечно, не осталось ни одного. Всю ночь просидели на полу в кухне за печкой. Стены нашего дома такие, что ни один осколок их не пробьет. Если прямое попадание в комнату, тогда дело другое. Поэтому сидели за печкой. Это что-то вроде домашнего блиндажа.
Какие прекрасные дни стоят. Теплые, душистые. В каждом доме имеется огород и много разных немудреных цветочков, которые пробивают себе сами дорогу в жизнь. Их усиленно вытесняют огороды. Как при большевиках, так особенно и теперь. Но они все же храбро борются, как мы.
9. 6. 42. Сегодня мы с Колей ходили к одной из моих клиенток – молочнице – смотреть кур и теленка. С начала войны мы не видели ни одной курицы, ни одного теленка или коровы. В Царском не было ни одной собаки и ни одной кошки. Собак, которых не успели съесть, перестреляли немцы, а кошек всех съели. А ночью я проснулась от какого-то очень знакомого и приятного звука, но никак не могла вспомнить, что это такое. И только когда услышала сопение паровоза – догадалась. Это были удары вагонных буферов. Составляли поезд. Немцы восстановили дорогу на Гатчину и по ночам что-то перевозят. Неужели же мы когда-нибудь опять увидим поезда и трамваи!
16. 6. 42. Наверху у нас живут немецкие «кралечки». Каждую ночь у них танцы с солдатами. Главным образом – патрулями. Грохот страшный и спать невозможно до 11 часов, а то и дольше. А если принять во внимание, что мы должны вставать в шесть, то они не дают нам выспаться совершенно. И ничего невозможно поделать. Сегодня ночью я выгнала патруль из квартиры. Я прямо взбесилась. Только что мы заснули после того, как наверху все успокоилось, как они прямо с танцев пришли к нам смотреть, нет ли у нас большевиков или немецких солдат в постелях. Одного из них я знала, что он бельгиец и налетела на них по-французски. Спросила, не прямо ли с танцев наверху они к нам приперли. И им прекрасно известно, что здесь живут две пожилые пары. Что нам, обеим женщинам, вместе около ста лет (что совершенная правда, так как нашей соседке уже сильно за шестьдесят). Лучше бы они проверили кое-что наверху. Они срочно вымелись и даже бормотали что-то о недоразумении. А сегодня городской голова рассказывал, что в комендатуре при смене патрулей они не советовали ходить в нашу квартиру, так как там живет какая-то ведьма, которая ругается на всех языках и собирается донести коменданту насчет танцев. Посмотрим, будут ли эти собаки шляться к нам по ночам.
18. 6. 42. Нас выгоняют из нашей большой комнаты, потому что в наш дом переезжает друг городского головы. Будет его заместителем. Черт с ними. Проживем и в маленькой.
19. 6. 42. Коля в отчаянии. Немцы, как и следовало ожидать, газету не разрешили. Конечно, тот пробный номер, какой мы составили, их ни в какой мере не устраивал. Я предупреждала Николая. Надо было несколько завуалированнее действовать. Наших, здешних-то провести и удалось бы, может быть, но они сами решать ничего не могут, как и большевики. У них тоже все централизация. А в Гатчине сидят, по-видимому, не совсем дураки. А может быть, это и не в Гатчине решается, а где-то еще выше. Очень мне жалко Колю. Опять он будет тосковать без дела. Школа его – это одна из очередных фронтовых «фикций».
20. 6. 42. Рядом с нами живет некий инженер Белявский. Предприниматель. Имеет сапожную фабрику. Все машины, конечно, украдены или скуплены за буханку хлеба. У него всегда немцы и пьянство. Тип отвратительного эксплуататора. Он попросил Колю давать уроки истории его великовозрастной дочке, которую никакие истории, кроме любовных, не интересуют. Он отвратительно обращается с русскими. Недавно дал по физиономии старику-печнику. Этого русский народ не забывает. Мы обедали у этих Белявских один раз в неделю, и Коля получает еще один хлеб в неделю за уроки. Я совершенно цинично хожу обедать. Во-первых, по нынешним временам, прекрасные обеды, во-вторых, там наблюдаешь фронтовую шпану в полном ее расцвете, как немецкую, так и русскую. В-третьих, с паршивой овцы – хоть шерсти клок. А мы, по-видимому, еще для чего-то нужны в русском хозяйстве, если не померли в Царском Селе. Пусть шпана нас подкармливает. Жена у него очень приятная простая женщина, а он ведет себя с ней, как Дориан Грей с толкучки.
22. 6. 42. Сегодня я видела, как на парашюте спускался советский летчик. Нельзя поверить, что эта вот, так красиво плывущая в воздухе фигура, тот самый бандит, который сбросил над рынком две бомбы и перебил около двух десятков женщин и детей. Немцы подбили самолет, и он выбросился. Бабы, глядя на него, кричали: «Пусть он только спустится над городом, мы его на куски разорвем». И разорвали бы. Немцы подобрали его около своих окопов. По нему стреляли из советских окопов, но не попали. Немцы были совершенно потрясены этим.
25. 6. 42. Все дни похожи один на другой. Все время ищем пищу, которой здесь больше, чем в Царском Селе, но все же не хватает. Мое гадание кое-что мне приносит, но далеко недостаточно. Особенно тяжело, когда за стеной, у наших соседей, почти каждый день пьянство и танцы. А тут лежишь с книжкой на диване, ничего в ней не видишь, и сосет, сосет. Конечно, нельзя сравнивать наше теперешнее положение с положением в прошлом году в Пушкине, но все же живем даже не впроголодь, а в настоящем, правда, не катастрофическом, но голоде. Да и сил все меньше и меньше становится.
Идут разговоры, что к нам скоро придут испанцы. Знаменитая «Голубая дивизия»[199]. Посмотрим потомков гордых хидальго.
1. 7. 42. Два сообщения с моего девичьего фронта. Одно потрясающее по подлости. Оказывается, в комендатуре есть такой ефрейтор Фюрст, который ЛИЧНО порет провинившихся девушек в полиции, а начальник полиции ему в этом помогает.
Второе – радостное. Организуется театр. Все певцы, артистки и балерины чрезвычайно взволнованны. Хорошо, что хоть это будет. А то никакой культурной жизни нет. Только Колина школа, в которой учится разная мелочь.
Нет, имеется одно «культурное» учреждение. Публичный дом для немецких солдат. Обслуживают его русские девушки по назначению коменданта. Правда, почти все русские девушки, обслуживающие немецкие кухни, имеют любовников среди немецких солдат и офицеров. Но все это все же носит какой-то характер лирики. Немцы, особенно пожилые, чрезвычайно привязываются к своим русским подругам. Мне приходится читать их письма. И это как-то приемлется. А вот благоустроенный публичный дом, организованный совершенно официально, – это что-то совершенно не влезающее в русские понятия. У большевиков была подпольная проституция, но официально она строго каралась, и население привыкло к тому, что проституция – преступление. Здесь же заведует этим домом одна вполне приличная русская женщина. И не только заведует, но и благодарит Бога за такую «работу». И она сыта, и семья ее сыта. А интересно, пошла бы я на такую работу, скажем, в прошлую зиму, когда мы не ели по несколько дней подряд.
17. 7. 42. С моим гаданием происходят чудеса, которые пугают меня саму. Я нагадала однажды одной молочнице, что у нее будет неприятность из-за животного (причем тогда я еще не знала, что она молочница), которая будет ей грозить очень тяжелыми бедами, но недели через три все кончится благополучно. На другой же день у нее пропала корова. Сколько она ни бегала, ни искала, ничего не добилась. А она поставляла молоко немецким офицерам. Когда она заявила, что корова у нее пропала, ее избили и посадили «за саботаж», и грозили повесить. А с немцев всего станется. Городские русские власти кое-как ее выцарапали. И вот, ровно через три недели, корова сама пришла из леса. Молочница немедленно примчалась ко мне, притащила мне молока и сала и стала меня рекламировать изо всех сил. Второй раз я ей нагадала письмо от сына, которого куда-то увезли немцы. Конечно, это было бы совершенно невероятно. Но я еще предсказала ей, что она и деньги от него получит. Так мне говорили карты, хотя я сама этому не верила. И через три дня он прислал ей письмо и несколько сот рублей. В третий раз я ей предсказала свидание с сыном и очень скорое. А вчера она пришла ко мне с ужасом и почтением и сказала, что ее сын приезжал к ней на несколько часов. Оказывается, он работает сапожником в каком-то рабочем лагере недалеко от нас. Но не имел ни малейшей возможности до сих пор ничего ей сообщить о себе. А теперь эти возможности открылись. Право, мне стало немножко страшно. Что я, в ясновидящие что ли попала?
Девки мои стали прибегать ко мне стаями. Правда, платят плохо, подлые, но все же кое-что перепадает.
30. 7. 42. Сегодня у меня были два немецких офицера в качестве клиентов. Я им гадала, а Коля переводил все точно и изысканно. А они все это записывали в книжечки. Было очень трудно быть серьезной. А что мне будет, если мои предсказания не сбудутся?
Вербовка на работы в Германию идет довольно интенсивно. Берут не только рабочую силу для работ, но и специалистов. Главным образом инженеров. Население рвется на эти работы, но совершенно невозможно установить признаки, по которым немцы отбирают народ. Даже не вполне молодые и здоровые попадают.
Сегодня у меня было чрезвычайное переживание. Хотя таких примеров мы видели сотни, но вдруг иногда воспримешь что-то необычайно остро. Так и сегодня. Один инженер, очень крупный специалист по электричеству, ждал во дворе городского голову по какому-то делу. Я шла мимо с пучком зелени от редиски, который хотела бросить на помойку. И он попросил у меня эту зелень, говоря, что из нее можно сделать «прекрасный» суп. Так все во мне и перевернулось. Он не может получить работы как электромонтер, потому что все места заняты молодыми и более нахальными. На тяжелые работы он не годится и вот сидит на супе из редисковой ботвы. Он страстно мечтает уехать в Германию на работы, в качестве рабочего хотя бы, и не может никак попасть.
Кстати, во всем доме, кроме нашей комнаты, есть электричество. Оказывается, надо дать кому-то из монтеров взятку. А я не даю и не дам. Наш городской голова – доцент Молочного института и «благоговеет» перед Колей, лекции которого по истории он слушал. Но, по-видимому, благоговения не хватает на одну электрическую лампочку.
7. 8. 42. Сегодня мои именины не были отмечены никак. Только мое чучелко поздравило меня и было очень огорчено, что не может мне сделать никакого подарка. Но все же он придумал чудесный подарок. Украл в школе шитую бисером крошечную иконочку Варвары Великомученицы. Эта иконочка висела там в ЧУЛАНЕ. А святая эта – покровительница нашей гимназической церкви в Новочеркасске. Был престол у нас. Лучше он ничего не мог придумать для меня. И печально, и хорошо.
8. 8. 42. Говорят, что испанцы пришли. Еще ни одного не видала. Вчера только познакомилась с переводчиком испанцев. Некий Трикдан Александр Александрович. Русский эмигрант. Это второй «белогвардеец», которого мы видим. Очень странное впечатление – видеть воочию то, о чем читалось и говорилось, как о каком-то потустороннем. Ничего себе, человек как человек. Не кусается и вообще приемлем.
15. 8. 42. Сегодня к нам приходил какой-то тип из пропаганды. Немец. Приглашал Колю работать у них. Работа сводится к исследованию греческого узора «меандра»[200], из которого и образовалась свастика. Какое это имеет отношение к пропаганде – неизвестно. До настоящей пропагандной работы его не допускают, потому что-де здравые мысли, которые он высказывает, никому не нужны. И вообще, у немцев есть что-то недоговоренное в их отношении к русским. То, что приходится слышать о рабочих лагерях, которых много кругом, но которых мы никак не можем увидеть, потому что мы лишены возможности передвижения, наводит на весьма грустные размышления. Передвигаться и почти свободно могут только господа вроде Белявского. Но им наплевать и на лагеря, и на все, что не касается их брюха. И никакие, кажется, немцы не освободители, а такая же сволочь, как и все прочие европейцы, и большевики, и азиаты. Но мы все-таки будем бить в свою русскую точку. И может быть, чего-либо добьемся. Единственный, но очень существенный плюс немцев – это то, что они, по сравнению с большевиками, в смысле угнетения – щенки. И свой народ они устроили, по-видимому, как надо. Устроим и мы свой. УСТРОИМ! Пусть только они помогут нам ликвидировать большевиков. Но они, как видно, не хотят, да и не умеют помогать нам в этом.
Все больше и больше слухов о партизанщине. Если эти слухи и вздор, то они все же очень показательны как настроения русского народа.
20. 8. 42. У Трикдана нашелся календарик, изданный какой-то эмигрантской противобольшевистской организацией. И в нем имеется перечень новых русских книг и среди них Трушнович А. «СССР, Россия»[201]. Мы чуть не помешались от радости. Д[окто]р Трушнович, наш старый друг, в 1934 году выехал от нас из Москвы за границу. Как человек, хорошо разбирающийся в советских порядках, он нам ничего не написал. И мы совершенно ничего о нем не знали. И вот теперь узнали, что он не только жив, но и делает наше дело. У Коли, конечно, сейчас же заработала фантазия, – как бы с ним связаться. Он в Белграде, а Белград занят немцами. Но это, кажется, невозможно. Или мы не умеем найти ходов.
25. 8. 42. Познакомилась еще с одним переводчиком у испанцев. Некий Доцкий. Тоже белый эмигрант и весьма стандартный – парижский шофер, потом наемник испанской армии. Правда, боролся против красных. Но это, вероятно, случайность. Франко[202] больше платил. Вульгарный хапуга, не сравнить с Трикданом.
Через Доцкого за взятку ему, конечно, я устраиваюсь заведовать испанской прачечной. Испанцы разрушили все наши представления о них, как о народе гордом, красивом, благородном и пр. Никаких опер. Маленькие, вертлявые, как обезьяны, грязные и воровливые, как цыгане. Но очень добродушны, добры и искренни. Все немецкие «кралечки» немедленно перекинулись от немцев к испанцам. И испанцы тоже проявляют большую нежность и привязанность к русским девушкам. Между ними и немцами ненависть, которая теперь еще подогревается соперничеством у женщин.
Испанцы получают два пайка. Один от немецкой армии, другой – от своего правительства, и раздают излишки населению. Население немедленно оценило все испанское добродушие и немедленно привязалось к испанцам так, как никогда не могло бы привязаться к немцам. Особенно детишки. Если едет на подводе немец, то никогда вы не увидите на ней детей. Если едет испанец, то его не видно за детьми. И все эти Хозе и Пепе ходят по улицам, обвешенные детьми.
1. 9. 42. Коля опять во мраке. С газетой и настоящей работой ничего не выходит. Сегодня он с горечью говорил, что мне завидует. Ты, мол, умеешь всегда найти себе дело. Вот гадаешь. Я посоветовала ему начать составлять гороскопы. Пошло бы, и получил бы возможность вести пропаганду и заниматься отбором людей для будущего. Впал сначала в ярость, а потом смеялся.
7. 9. 42. Мой банно-прачечный капитан глуп и претенциозен. Но, кажется, добрый человек. Прачечная построена испанским полком не потому, что она необходима ему. Можно было бы свободно обойтись и теми, которые уже имеются у немцев. А построена затем, чтобы утереть нос немцам, заявившим, что все ресурсы исчерпаны и никакой прачечной построить невозможно. Вот и построили. Построена она за городом, почти у самой линии обороны. Ходим туда с часовым. Там имеется всего пять домов, и все они под прямым прицелом у большевиков. Почему эти самые большевики их еще не разбили – неизвестно. Но разобьют, как только захотят. В одном из домов живет капитан и его интендантская команда. В доме рядом – наша прачечная, интендантский склад обмундирования и моя пошивочная мастерская. Солдаты и сержанты все мальчишки, начиная с 17-летнего возраста. Капитану 27 лет. Повар команды – тореадор. Самый настоящий живой тореадор. Но абсолютно не похож на оперного тореадора. Маленький, верткий как обезьяна и по поведению, и по психологии настоящий ребенок. Да и лет-то ему всего девятнадцать. По виду же ему можно дать не больше четырнадцати, зовут Маноло. Мой сержант, т.е. мое прямое и непосредственное начальство – Хозе, 20 лет. Жулик сверхъестественный. Воришка и бабник. И все сержанты такие. Прачкам невозможно работать от толкотни в прачечной. Я, наконец, пригрозила, что пожалуюсь капитану, если они будут тут толочься без конца. А капитана они боятся. Он, совершенно не стесняясь, бьет их по физиономиям. И вообще, мордобой в испанской армии – дело самое обычное. Офицеры бьют сержантов и солдат, сержанты только солдат, а солдаты бьют всех, кого могут. Вот тебе и потомки гордых кабальеро. Если бы не видела этого собственными глазами, никогда бы не поверила. Паек у нас сытный, но когда его приносят, то он до обеденного перерыва лежит в команде на столе. И эти хулиганы непременно норовят что-нибудь стянуть, проходя. Не потому, что голодны, и не из корысти, просто из озорства. Но они такие добродушные, и такие ребячливые, что население им все прощает. Например, они приходят к вам в гости непременно с подарками. Но принимать эти подарки нужно всегда осторожно, потому что нет никакой гарантии, что они не сперли их у ваших соседей. Недавно жена городского головы была в отчаянии. Ей кто-то привез из тыла флакончик духов. Надо знать, что это значит в наших условиях, когда и мыла нет. И вот к ним пришли в гости какие-то испанцы, и не успела она оглянуться, как духи исчезли. А через несколько дней выяснилось, что эти духи подарены какой-то девушке. Причем эта девушка уверяет, что солдата, подарившего духи, она видела в первый раз в жизни. И это вполне понятно при широте испанских натур.
Как-то к Коле прибегает сторож из школы и сообщает, что испанцы приехали с подводами и вывозят всю мебель из школы. Коля побежал и накричал на них по-русски. По-испански он только и знает из этой области «муча культура». Так же весело и с таким же неистовым ревом, как нагружали подводы партами и шкафами, так же стали и разгружать и носить обратно в школу.
17. 9. 42. Приходим на работу, а в помещении команды нет крыши. Ночью попал снаряд. Очень трогательная и характерная для испанцев черточка: при нашей команде болтается беспризорный мальчик, русский, сирота военного времени. Никто как будто бы из солдат, а тем более капитан, им не интересовались, но, когда снаряд попал наверх, где спальня команды и где был этот мальчик, капитан в одном белье понесся наверх, схватил мальчишку на руки и помчался с ним в бункер. Испанский же бункер это не то, что немецкий. У немцев бункеры всегда в образцовом порядке, наш же был больше чем наполовину наполнен водой. Потому что все дожди стекали в него. А испанцам и в голову не приходило заглянуть туда. И вот капитан стоял в воде почти по пояс, держа на руках мальчика. А мальчик совсем не маленький для своих 12 лет. Стрельба продолжалась около получаса, и он все время так и простоял в воде. Причем поведение капитана считается, по-видимому, совершенно нормальным. Рассказывая мне все ночные происшествия, ни один испанец не сказал ни слова про это. Это мне рассказали военнопленные сапожники, которые работают в нашей команде. Как же населению не любить этих полоумных?
Когда мы пришли, то деятельность по очистке бункера была в полном разгаре. Мой капитан, веселый, как будто бы получил подарок, орал и носился по двору. Не меньше его орали и носились солдаты, все перемазанные в глине, как черти. Увидев моих прачек, капитан неистово заорал, чтобы они шли помогать. Между прочим, испанцы при всяких переживаниях орут так, как будто бы их режут. А переживают они все очень остро и бурно, поэтому над городом стоит непрерывный вопль, как при светопреставлении. Раньше население пугалось, а теперь уже привыкло. Прачек моих поставили к помпе выкачивать воду. Вода от глины густая, и помпа каждую минуту отказывалась работать. Капитан раздавал пощечины солдатам направо и налево, но дело от этого ничуть не поправлялось. Солдатишки совершенно перестали сами работать и начали командовать женщинами. Я, наконец, пошла к капитану и как могла почтительнее (в некоторые моменты нашей жизни с ним надо было бывать необычайно почтительной), заметила ему, что у нас, у русских, не принято заставлять «синьор» работать на насосах, в то время как «кабальеро» ничего не делают. Это только у немцев так. Упоминания о немцах было вполне достаточно. Реакция была несколько неожиданная, но благоприятная. Он немедленно дал по физиономии Мигуэлю, портному из починочной мастерской, который, уж конечно, не имел ни малейшего отношения ни к бункеру, ни к прачкам, мирно проходя мимо в мастерскую. Это один из самых тихих и милых мальчиков во всем этом сумасшедшем доме. После чего, удовлетворенный, приказал Хозе напоить моих прачек кофе. Это было ДА. Настоящий испанский кофе. У немцев такого и в заводе нет.
У испанцев женщины делятся на паненок, синьор и сеньорит. К первым можно приставать. И вообще это специфическое наименование проституток. Ко вторым относятся с настоящим уважением и почтением. Но пробуют на звание паненки каждую женщину и, если получают отпор, почтительно целуют руку и уже своему почтению никогда не изменяют.
30. 9. 42. Сегодня меня вызывали в немецкую комендатуру для улаживания кое-каких дел с моими прачками. На работу я уже не пошла, так как не было провожатого. Вечером приходят прачки и рассказывают, что они сегодня целый день по приказанию капитана мочили уже стираное и сухое белье и опять его развешивали в сушилке. Нужно это было для того, чтобы показать какой-то комиссии прачечную во всем производственном великолепии. Видали дурака! А что срочный заказ с фронта не выполнен – наплевать. Конечно же, работать с немцами гораздо лучше. У них всегда знаешь, чего они хотят. А эти вдохновительные особы всегда тебя подводят. Например, капитану ничего не стоит вдохновиться и приказать всю приготовленную на стирку воду истратить на мытье солдат. Прачечная срочно превращается в баню, прачки сидят полдня без дела, а потом начинается истерика по поводу опоздания с заказом. А солдаты через полчаса ухитряются стать такими же грязными, как и до мытья, если не грязнее.
А из штаба приходят нагоняи за плохое обслуживание, и капитан начинает щелкать солдат по физиономиям. Противно смотреть, когда он, выкатив глаза, как оголтелый козел, начинает их катать, а они, бедные, стоят навытяжку и только моргают. Для нашего глаза это зрелище непереносимо. После первой же такой сцены в моем присутствии я стала всякий раз вставать, как только он входил в мастерскую. Сначала он милостиво улыбался и просил не беспокоиться, а потом понял, по-видимому, и надулся. И теперь у нас кончились наши сердечные культурные разговоры при помощи словаря на пяти языках. Несколько раз он забывал, что мы уже не «друзья», а я – подчиненная ему военнопленная, а он завоеватель, и начинал свою бесконечную болтовню. Испанского языка я совсем не знаю, по-немецки он почти ничего не понимает и не хочет понимать, по-английски мы оба плаваем, и вот для того, чтобы сказать какую-нибудь ерунду вроде того, что русские не понимают музыки и у них нет литературы, он тратит четверть часа на фразу. Раскрывается испано-немецко-французско-английско-русский словарь, и он мне вещает. Теперь я всякий раз напоминаю ему с подчеркнутой почтительностью о разнице нашего социального положения, и он уходит надутый. Ударить же меня он никогда не рискнет, потому что я «нобле синьора»[203]. Если же он это сделает, то свои же солдаты зарежут его. Они меня не то что любят, но я «синьора», и к тому же «нобле». Мой муж «профессор», и у нас в доме «муча культура», т.е. много книг. Они часто приходят ко мне в мастерскую пожаловаться на судьбу или похвастаться письмом и фотографией невесты. Все мои мальчишки из интендантской команды очень целомудренны. Ни одного романа с русскими девушками. Это потому, что все они имеют невест дома. А вот сержант – другое дело.
Впечатлительны они, как кошки. А капитан, например, до завтрака совершенно иной, нежели после. До завтрака он мрачен, придирчив, истеричен. После завтрака сияет как солнышко и весьма общителен. Если нужно от него чего-нибудь добиться, то ни в коем случае нельзя пытаться это сделать до завтрака. Ничего не выйдет. Упрям, как осел.
1. 10. 42. Сегодня испанцы хоронили девушку, убитую снарядом. Гроб несли на руках и все рыдали. Ограбили всю оранжерею, которую развели немцы. Говорят, что при этом не обошлось без потасовки. Называют по одному убитому с каждой стороны. Этих уже будут хоронить без цветов. Многие из них ходят в нашу церковь и стоят там, как им подобает. Молятся они много и охотно. У каждого на шее есть иконки и ладанки.
5. 10. 42. Все более меня утомляют мои испанцы. Никаких сил нет работать с ними. Интересно провести параллель между немцами и испанцами, как мы их видим.
1. Немцы тихи и спокойны. Испанцы шумливы и беспокойны, как молодые щенки.
2. Немцы подчиняются беспрекословно всякому приказу, каков бы он ни был. Испанцы всегда норовят приказа не выполнить, каков бы он ни был. Немцам «ферботен»[204] обижать испанцев как гостей. И они внешне к ним относятся доброжелательно, хотя страстно их ненавидят. Испанцы же режут немцев каждую субботу по ночам, после того как напьются своего еженедельного пайкового вина. Иногда и днем в трезвом виде бьют немцев смертным боем. Немцы только защищаются.
3. Немцы чрезвычайно бережливы с обмундированием и продуктами. Белье носят латаное-перелатаное. Аккуратненько штопают себе сами носки и прочее. Ни одна крошка продуктов у них не пропадает даром. Испанцы, получив совершенно новое шелковое белье, берут ножницы и превращают кальсоны в трусики. Остатки выбрасывают к восторгу моих прачек, которые подбирают обрезки, распускают их и потом вяжут себе разные шарфики, носки и беретики. Такое количество и таких ниток на фронте является сказочным богатством.
Испанцы ездят за 35 километров от Павловска за продуктами каждую неделю. И все знают, что они получили на эту неделю. Если это лимоны, то выхлопная труба у грузовика заткнута лимоном, и лимоны торчат на всех возможных и невозможных местах. Если яблоки – то же происходит и с яблоками и всем прочим.
Новенькое белье сваливают в машину, в грязь, и топчутся по нему. Привозят прямо в прачечную. С фронта я обычно получаю не меньше 20 % совершенно изодранного обмундирования. Иногда брюки бывают распороты вдоль по швам и или передней, или задней половины нет. Как они ухитряются это делать – непонятно, но делают.
Когда мы приводили в порядок наш дом под прачечную, то в одной комнате нашли печку, доверху забитую совершенно целыми носками, на крыше – новенький резиновый плащ для мотоциклистов, брюки и мундиры в самых невозможных местах. И все это – абсолютно новенькое. Это здесь стояла в течение двух недель какая-то испанская часть. Немцев это приводит в ярость.
4. 10. 42. Немцы храбры постольку, поскольку им приказано фюрером быть храбрыми. Ни на капельку больше. Испанцы совершенно не знают чувства самосохранения. Выбивают у них свыше 50 % состава какой-либо части, остальные 50 % продолжают с песнями идти в бой. Это мы наблюдали собственными глазами. Немцы, согласно приказу, при первом же снаряде лезут в бункер и сидят в нем до конца стрельбы. У испанцев из нашей части погибло 14 человек оттого, что они не только не прятались от обстрела, но непременно мчались туда, где ложатся снаряды, чтобы увидеть, куда и как они попадают. Обычно второй или третий снаряд их накрывал.
5. 10. 42.* Немцы, несмотря на свою сентиментальность, очень грубы с женщинами. Они любят устраивать подобие семейной жизни со своими подругами, но по существу – эгоисты и хамы с ними. А в «компани» они заставляют девушек чистить за собой уборные и с наслаждением и издевательством загаживают все. Немцу ничего не стоит ударить женщину.
* Так в тексте.
Испанцы – страсть, наскок и подлинное уважение к женщине. Они очень легко и просто могут из ревности зарезать свою подругу, но никогда не ударят.
Немцы и испанцы сходятся только в одном – в своей неистовой ненависти друг к другу. Думаю, что в случае, скажем, переворота, испанцы с удовольствием пошли бы вместе с нами бить немцев. Некоторые из них откровенно удивляются, что русские пошли с немцами. Растолковать им, что такое советский режим в самом деле – никак невозможно. Хотя все они франкисты и страстные противники своих красных. Но все-таки. Немцы. Если у немцев все союзники такие, то их дело крышка.
6. 10. 42. Немцы объявили набор в рабочие батальоны. Вывешены огромные агитационные плакаты. Между прочими пунктами, рисующими все блага, которые ожидают записавшихся, имеется и такой: рабочие батальоны будут получать мыло наравне с немецкими солдатами.
Что это за глупость: нельзя же так наивно признаваться в своей нищете. Или это совершенно серьезное убеждение, что человеку достаточно пообещать «мыла наравне с немецкими солдатами», и он будет покорен. Все неистово издеваются над этим пунктом. А он один из важнейших. Какое убожество мысли и фантазии. Но все же те остатки молодежи, какие здесь имеются – идут. Слишком голодна и безнадежна наша теперешняя жизнь. Все-таки там хоть надежда не помереть с голоду.
Сегодня разговорилась с одной из моих прачек, интеллигентной девушкой Зоей. Она настраивается все больше и больше просоветски. Она с начала войны работает на тяжелых работах, так как не хочет продаваться за суп в солдатских частях. А там без этого невозможно. Всякий повар смотрит на этих несчастных девушек, как на свою законную добычу. Если девушка отбивается, то ее все равно сживут.
15. 10. 42. В прачечной все по-старому. Капитан то впадает в меланхолию – и тогда щелкает солдат по физиономиям, то в лирику – и тогда постоянно торчит в моей пошивочной мастерской и совершенно не дает мне работать, требуя внимания к его болтовне. Вчера он мне авторитетно заявил, что Чайковский не может быть русским, так как он слишком культурен для русских. Знает он у Чайковского только оперы и больше, конечно, ничего. Я спокойно ответила, что русская культура не пострадает от признания или непризнания ее каким-то безграмотным интендантским чиновником. А он очень гордится тем, что кончил интендантскую академию. Думала, что он меня ударит. Но он выскочил как ошпаренный. Теперь, по крайней мере, неделю не будет мне мешать.
16. 10. 42. Напрасны были надежды на спокойную работу: капитан сегодня пригласил меня завтракать с собой. Я отказалась. Они всегда смотрят тебе в рот и удивляются, что ты не хватаешь еду, как голодный пес. И очень мне обидно было. У него такой прекрасный кофе. Выпьешь чашку и чувствуешь себя бодрым целый день. Не хочу есть ничего вкусного, если Коля сидит на голодном пайке. И не хочу пользоваться завтраками у интендантских капитанов только потому, что в данный момент у этих капитанов хорошее настроение. Разопсевают они очень быстро, эти самые капитаны. Сейчас же в благодетели записываются. А мне благодетели всех наций и всех пород осточертели.
18. 10. 42. У нас появились новые друзья. Сидим мы с Колей вечером в своей комнатушке и разговариваем. Вдруг в кухне какой-то грохот и рев, распахивается дверь, и в комнату вваливаются пять испанских солдат. Все сущие дети. Стали что-то лопотать. Один увидел книги на полках и завопил: «Муча культура». Начали пожимать нам руки. Уселись, кто на диване, кто на полу, и начался высококультурный разговор. Говорили по-немецки, по-испански и по-французски. На всех этих языках все знаем по несколько слов. Все были весьма довольны. Потом один из них куда-то слетал и притащил бутылку крепчайшего коньяка. Мы выпили с Колей по глотку и совершенно опьянели, а они высосали остальное – и хоть бы что. Потрещали, посмеялись и улетели. Обещали приходить часто.
3. 11. 42. Вчера к нам в прачечную приехал с фронта сержант за бельем. Голова у него была вся забинтована. Я взволновалась о раненом солдате и начала суетиться, чтобы его скорей отпустить. И никак не могла понять, почему моя забота о раненом вызывает такое гомерическое веселье у моих солдат. Они ржали, как полоумные. Я обозлилась, но ничего понять не могла, пока не пришел переводчик и не сказал мне, что в испанской армии существует позорное наказание за нетяжелые преступления против дисциплины – солдатам бреют головы начисто. Вот они потом и бинтуют себе головы. Я взбесилась и потребовала, чтобы мне были рассказаны все их фокусы. Ибо я не хочу больше разыгрывать из себя дуру. Что он им переводил не знаю. Но все они притихли и ходили смущенные. Конечно, недолго. Хорошо, что это был не Доцкий. Тот бы напереводил. Такая дрянь, что сказать невозможно. И он дрянь, и невеста его дрянь, вероятно, и «тетка дрянь»[205].
5. 11. 42. Сегодня исполнилось одно из моих детских желаний. Прочитав роман Лоти о басках[206], я страстно мечтала их увидеть. И вот сегодня я видела. Приезжали ко мне за бельем. Как они не похожи на испанцев. Очень привлекательная внешность. Высокие, худые, несколько похожи на американских индейцев по типу лица, но благороднее и тоньше. Как будто бы из камня высечены. Очень сдержанно и благородно держатся. Все манеры и осанка имеют какое-то неподражаемое достоинство. Совсем не то – португальцы. Это совершенно комические фигуры. Высокие, упитанные и все, сколько я их видела, на одно лицо: точная копия старых парикмахерских вывесок или парикмахерских кукол. Румяные лица, приклеенные, закрученные кверху усики, ярко красные губки, масляные карие глазки. Те самые, о которых поется в жестоком романсе. Прямо на заказ, идеал горничной или швейки из старинной русской провинции. И все как один. Двойники.
12. 11. 42. Колей продолжают интересоваться разные высокие особы. Вчера лежали мы себе в постели. Коля уже заснул, а я еще читала, держа коптилку у себя на груди. Стук в двери, и входят два тевтонских красавца. Уже то, что они постучали, указывало, что это или из СД, или похуже. Эти самые вежливые люди на свете. Наши ГПУ тоже всегда вежливы были. Один-таки прямо настоящий красавец. Хоть в кино показывай. Мое предположение оказалось правильным. Новые СД пришли знакомиться. Один говорит по-русски как русский. Он из Эстонии. На вопрос, где это он так научился говорить по-русски, ответил: играл в детстве с русскими детьми. Ну, от игр так не научаются. Мы сами с усами, хоть и не СД. Зовут его Курт, а другого – Пауль.
Что им от нас было нужно, не понять никак. Но ясно, что что-то нужно, что-то выпытывают. Просили составить наши пожелания насчет газеты. Сидели примерно часа два. Надоели. Манеры самые изысканные, и беседа носила самый «дружественный и непринужденный» характер. Мне больше понравился немец, который по-русски не говорил и не понимает ничего. Эстонец – штучка.
16. 11. 42. Знакомство с новыми друзьями из СД принимает все более «интимный» характер. Сегодня были уже в третий раз. Приезжали со специальной целью: поговорить со мной по поводу моего гадания. Видите ли, какая осведомленность! Я им объяснила мою точку зрения на гадание вообще и на фронте в частности. Я сказала, что не надо много ума на это, а надо только немного знания человеческой психологии. А к тому же, мол, и помирать с голода на фронте мне тоже неохота. А это чуть-чуть, но подкармливает. Засмущались. А кончилось тем, что просили им погадать. Сначала это было только желание меня проконтролировать насчет «знания психологии». Я была в ударе и показала им! Они прямо рты пораскрывали. И несмотря на всю их СД-шную практику, не разглядели, что я не «гадала», а раскрывала их характеры. Никаких же предсказаний, собственно, и не было. А так как характеры их не весьма загадочны, то и вышло, что я гадалка вне конкуренции. На лесть они идут так же, как и мои девушки и бабы. Может, даже еще больше. Только с ними надо потоньше разыгрывать психологические этюды. Немец Пауль так просто пищал от восторга. После гадания они просили меня написать им маленькие заметочки о «настроениях населения». Пожалуйста. Если они думают (а они именно так думают), что я им поднесу на ладошке: вот тот-то большевик, а та-то шпионка, то они весьма ошибаются. Я знаю, что им написать, и настроения населения я тоже очень хорошо знаю. Заказ должен быть выполнен послезавтра.
20. 11. 42. Вероятно, я очень скоро вылечу из своей прачечной. Вчера зверски поскандалила с капитаном. Обыкновенно к нашему приходу военнопленные растапливают котлы, и мы прямо приступаем к стирке. А сегодня новое распоряжение: прачки должны сами топить печи. А у нас, как назло, срочные заказы с фронта, и я все время трясусь, что мы их не выполним. Я рассвирепела и вызвала переводчика из штаба и потребовала, чтобы он переводил точно все, что я скажу. Сказала я много, но ничего грубого, а только весьма серьезно указала на то, что при такой вдохновительной манере работать как следует невозможно. И притом женщинам очень тяжело таскать воду и наливать ее в котлы самим. Мужчинам это и то не под силу, тем более, что я никак не могу добиться самой примитивной механизации всего нашего производства. По каким-то, мне совершенно непонятным причинам капитан не хочет устроить даже шланга для наливки котлов. Т.е. подозреваю, что причина просто та, что этот дурак обиделся, что не он догадался. Но этого я не говорила. Капитал ревел, как разъяренный бык. По-видимому, Доцкий переводил не совсем точно. Он меня терпеть не может за то, что я никак не скрываю своего мнения о нем, и наврал капитану каких-то грубостей от моего имени. Когда капитанский рев достиг своего зенита, я хлопнула дверью и ушла с работы раньше времени, без разрешения и без провожатого. Часовые меня уже знают и пропустили. Сейчас сижу и жду вызова в немецкую комендатуру и всяческих казней египетских. Но я не пойду работать, если должна буду заставлять женщин таскать сотни ведер воды. Пусть идет, кто хочет.
22. 11. 42. Ничегошеньки не произошло. Утром, как и обычно, за мной пришел патруль и весело мне что-то лепетал про капитана. Но я ничего не поняла. Поняла только то, что капитан был на меня страшно зол и хотел послать за мной патруль. Но почему-то не сделал этого. Вероятно, пришло время обедать. А капитан до обеда и после него – две вещи совершенно разные. Пришла я на работу, и все солдатишки, и даже мой сержант Хозе, встретили меня весьма почтительно. Капитана я не видела. Но когда ко мне в мастерской стал нахально приставать какой-то пьяный португалец, то Маноло заявил ему: не приставай. Это «нобле синьора». Капитан ее очень уважает, и у нее синьор «профессор». А я уж совсем собралась угостить португальца по морде. А что если когда-нибудь угостить капитана по морде! Как он на это отреагирует!
Сейчас только что к нам приходил городской голова и читал мне мораль, что я плохо себя держу с капитаном. Насплетничал Доцкий. Что капитан мной очень недоволен и что я вылечу из прачечной и ему, голове, будут неприятности. Ну, я сказала все, что я по этому поводу думаю и даже немножко больше. Но нарочно ничего не сказала о том, что капитан меня уважает. Пусть трясутся. Какая все дрянь.
Вот страна погибает, народ переносит такие мучения, какие и не снились никакому другому народу в мире. Его зверски уничтожает и издевается над ним и свое правительство, и всякая иная шпана. Он гибнет от войны, от голода, от непосильных работ. Нет такого оскорбления, какого бы ему ни наносили. И вместо того чтобы его интеллигенции сплотиться с ним – эта самая интеллигенция старается его мучениями, его потом удержаться на постах, на которых она обязана ему помогать.
Сегодня опять приезжали «друзья». Заказ я выполнила. В моем меморандуме было на все вкусы. И о порке девушек в полиции, и о назначении немецкими врачами женщин, больных ишиасом, на пилку дров, и публичный дом, и все удовольствия. И не подкопаешься. Мы-то ученые. Во всем, конечно, немецкое правительство было совершенно не виновато, а только плохие солдаты и офицеры. Я указывала, какой вред это приносит «нашему общему делу» – делу борьбы с большевиками. И все это мне было нетрудно, потому что я была совершенно искренна. Конечно, было глубокое и весьма наивное разочарование. В беседе по поводу меморандума Курт пытался смягчить впечатление от порки тем, что законы военного времени очень жестоки, и если человека отдать под суд, например, за кражу, то его расстреляют. Я сказала, что девушки виноваты не в краже, а в том, что не угодили лично ефрейтору такому-то, и назвала Фюрста. Еще одного врага нажила на свою голову. Черт с ним. Вопрос «замяли» и уехали с холодком. Пусть ищут себе других осведомителей. Им нужны были настроения русского народа. Получайте!
26. 11. 1942. Что-то невероятное. Сегодня приходил к нам домой Доцкий. Сообщил, что капитан на вопрос немецкого коменданта, как идет прачечная, расхвалил меня. Особенно подчеркивал, что у меня дисциплина и порядок, что я умею работать и серьезно отношусь к делу. Тут, конечно, было желание в пику немцам показать, как он умеет хорошо выбирать работников. Никакого сомнения нет, что беседа происходила после обеда. Я немного поиздевалась над Доцким.
Друзья из СД приезжают «просто» побеседовать. Чем-то это пахнет. Теперь нас не так просто уверить в симпатиях немцев к русским. Для меня их приезд всегда приятен. Они обычно деликатно «забывают» у меня папиросы и табак. Правда, после испанских сигарет, немецкие – неважные. Но все же, это прямо подарок с неба.