4. учитель в школе

4. учитель в школе

Подготовленность молодых учителей. Старые учителя и их взаимоотношения с молодыми. Учителя и учащиеся. Рабочий день учителя. Интересы учителей. Их политические настроения.

Я уже писал о тех случаях, когда полуграмотный человек получал пост директора школы и даже преподавал русский язык. Описанный случай не представлял собой исключения.

В одной из средних школ Воронежа, где мне пришлось работать, некоторое время преподавала географию учительница Екимова, закончившая краткосрочные курсы по подготовке учителей географии для неполной средней школы. В моих записках, относящихся к тому времени, есть подробный рассказ о том, как преподавала Екимова.

Я сам, будучи заведующим учебной частью школы, бывал на ее уроках. Вот что я услышал на первом же уроке в 5 классе.

«Итак, ребята, – начала Екимова урок, – мы разберем сегодня с вами тему “Северо-Ледовитый океан”. Итак, значит, на берегу Ледовитого океана растут водоросли, и там водятся белые медведи, моржи и другие звери».

Дальше все шло примерно в таком же духе, хотя она старалась не отступать от текста учебника, который лежал раскрытым перед ней на столе. Как только она отрывала взгляд от ученика, в рассказе появлялись моржи, живущие в водорослях.

Я с большим трудом досидел до конца урока: очень хотелось просто выгнать ее из класса.

Разбирая вместе с нею в конце занятий урок, я пытался доказать ей, что белые медведи не в водорослях водятся. Однако безуспешно.

«Вы придираетесь ко мне, товарищ завуч, – ответила она мне. – Я по учебнику преподаю. Там все написано. И вообще, я пойду в горком»…

На втором уроке Екимова сделала новое открытие.

«Мы с вами, ребята, живем в Западной Европе», – объявила она.

Директор школы, с которым я говорил о Екимовой, не высказала большого удивления, а тем более – возмущения. На мое предложение немедленно отстранить Екимову от уроков, директор ответила:

«Нет, нельзя. Екимова – учительница молодая. Ей нужно помочь. Это ваша обязанность».

Я заявил, что снимаю с себя ответственность за преподавание географии в 5-х классах и сообщаю об уроках Екимовой в Гороно[252].

Директор сама посетила несколько уроков Екимовой. Прошло немало времени, пока удалось удалить ее из школы. Горком партии (Екимова была кандидатом в члены партии) упорно защищал ее.

В результате длительных переговоров Екимову. перевели в другую школу. Все это было в 1940 году. Хотя случай с Екимовой и не представлял собой исключения, но не следует делать вывод о том, что все молодые учителя были столь неквалифицированными. Такой вывод был бы ошибочным, ибо наряду с Екимовой я встречал прекрасно образованных молодых учителей, о которых старые учителя давали самую лучшую характеристику.

Если в начале тридцатых годов к новому, молодому учителю относились с предубеждением и старые учителя, и родители учащихся, и сами учащиеся, то в конце тридцатых годов многие молодые учителя стали пользоваться заслуженным авторитетом.

Учителя старые, имевшие большой педагогический опыт и большой запас знаний, полученный в дореволюционных университетах, относились к молодым учителям без профессиональной предубежденности старых мастеров. Отношения старых учителей к молодым определялись поведением и знаниями самого молодого учителя. Если молодой учитель показывал знание своего предмета, любовь к своему делу – он пользовался среди старших товарищей заслуженным уважением и любовью. Если молодой учитель не знал свой предмет, не любил свое дело педагога – он не мог рассчитывать на уважение. Если молодой учитель, не имея еще опыта, но проявляя искреннее желание приобрести его, обращался за советом, за помощью к старому учителю – он никогда не получал отказа.

Мне не приходилось наблюдать за все годы моей работы в школе случаев проявления антагонизма между старыми и молодыми учителями. Молодые учителя, со своей стороны, относились с большим уважением к старшим товарищам. И чем опытнее и квалифицированнее был старый учитель, тем большим уважением он пользовался среди молодых учителей. Не разделяли старых и молодых учителей и политические взгляды: и среди тех, и среди других встречались преданные большевизму, большинство же относилось к режиму отрицательно. Более подробно о политических взглядах учителей я буду еще говорить.

Теперь о взаимоотношениях учителей и учащихся. Я уже писал об этих взаимоотношениях во второй части моей работы. Добавлю еще, что взаимоотношения учителей и учащихся можно было бы определить (я говорю о последних годах перед войной) как отношения, приближающиеся к дореволюционным – в плане отрицательном и в плане положительном. Как и прежде, до революции, у учителей были любимые и нелюбимые ученики, и наоборот, у учеников были любимые и нелюбимые учителя. И в то же время в отношениях учителей к учащимся было много хорошего. Учитель, особенно в старших классах, относился к ученикам нередко как к младшим товарищам, относился с любовью. И ученики отвечали тем же. Даже учителя строгие, требовательные, если они не бывали пристрастными в отношениях к ученикам, если ученики не видели несправедливых поступков с их стороны, то и такие учителя пользовались уважением. Случаи проявления вражды к учителю, явного неуважения, несомненно, имели место, но они представляли собою исключение. Учащиеся нарушали дисциплину, совершали нередко грубые антидисциплинарные поступки, и во многих школах дисциплина была очень плохой, но эти нарушения дисциплины не были, как правило, направлены против учителя. Нарушался общий распорядок школы, учащиеся пропускали уроки, плохо вели себя вне школы, но все это не было направлено против учителя лично.

Мне известны случаи поистине трогательного отношения учеников к учителям, случаи, свидетельствующие о наличии какого-то внутреннего контакта между учителем и учениками. Характеризуя выше политические настроения учащихся, я описал случай, происшедший со мной лично, когда после цитаты из Белинского, позавидовавшего потомкам, живущим в 1940 году, в классе раздался смех. Ведь, по сути дела, это был коллективный антибольшевистский акт, о котором и учитель, и ученики (так считают большевики) должны были сообщить в соответствующие органы. Произошло ли это? Нет. По молчаливому сговору ни учитель, ни ученики, – а в классе сидело все-таки около 40 человек! – никому не сказали ни слова.

Я проверял и выяснил, что студенты того курса, где это произошло, не сказали ничего даже своим товарищам, студентам других курсов (все это происходило в сельскохозяйственном техникуме).

Приведу еще один пример. В одной из средних школ Воронежа в мае 1940 года группа учащихся не явилась на первомайскую демонстрацию. У классного руководителя, ответственного за класс, из которого была эта группа, произошло объяснение с директором школы, грозившее неприятностями учителю. Узнав об этом, ученики, не явившиеся на демонстрацию, пришли к директору, чтобы защитить своего классного руководителя, и взяли всю вину на себя в ущерб даже собственным интересам. Они пришли и к классному руководителю и просили извинения.

После введения всеобщего семилетнего обучения классный руководитель, – а классным руководителем был почти каждый учитель – обязан был, выражаясь официальным советским языком, обеспечить стопроцентную явку учеников на уроки. Учитель – классный руководитель – обходил дома не посещающих школу учеников, говорил с родителями, убеждал, тратил на это очень много времени и сил. Лучший довод, заставлявший учеников являться в школу, состоял в том, что учитель рассказывал родителям и самому ученику, как много труда ему стоит обходить по несколько раз дома не посещающих учеников, какими неприятностями грозит для него лично непосещение школы учениками его класса.

Учащиеся чувствовали, какой груз различных общественных обязанностей лежит на учителе, кроме его непосредственных, прямых обязанностей педагога, понимали и, часто полусознательно, старались облегчить учителю его нелегкий труд. Не все, конечно, и это не была организованная помощь, но учитель встречал понимание в среде учеников, особенно учеников старших классов, понимание его тяжелых обязанностей.

А обязанности советского учителя, труд его действительно был нелегким. Ибо этот груз общественных обязанностей, о которых я говорил, превышал груз его обязанностей как педагога. Общественная работа больше изматывала человека, не давая ему никакого нравственного удовлетворения. Относились к ней учителя как к тяжелой, ненужной, неприятной обязанности, всячески старались избежать ее.

Кроме своей основной работы, включающей уроки, подготовку к ним, специальные педагогические совещания, учитель обязан был принимать участие в работе методических и производственных совещаний, которые устраивались почти каждую неделю. Учитель обязан был руководить кружком: математик – математическим, словесник – литературным и т.д. Учитель обязан был посещать профсоюзные собрания и иметь какую-нибудь профсоюзную «нагрузку». Учитель должен был принимать участие в работе какого-нибудь добровольно-обязательного общества – МОПРа, ОСОАВИАХИМА и т.д. Учитель должен был посещать общие собрания учащихся. Наконец, каждый учитель имел тяжелые обязанности классного руководителя.

Тяжелым грузом – в плане пустой траты времени и в плане моральном – ложились на учителя соцобязательства по соцсоревнованию. Учитель обязан был заключить с одним или несколькими учителями соцдоговор, в котором указывался процент успеваемости учащихся. Учитель должен был выполнить обязательства соцдоговора, ибо он отвечал за успеваемость своих учеников. Учителю, который не давал нужного процента успеваемости, предъявляли стандартные обвинения: учитель недостаточно работал с учениками, учитель проводил недостаточную работу с родителями, учитель не проводил дополнительных занятий, учитель не изучает. краткий курс истории партии.

Не у всех учителей хватало мужества производить оценку учащихся по их действительным знаниям. Некоторые учителя шли на компромисс со своей совестью, искусственно повышали процент успеваемости по своему предмету, повышали отметки ученикам, которые этого не заслуживали.

Официальный процент успеваемости в школах был далек от действительного процента, от действительной успеваемости.

В моих записках о школе, которые я уже цитировал, есть описание рабочего дня учителя. Хочу привести его как иллюстрацию к сказанному.

Это немного обработанный рассказ моего знакомого учителя. Он настолько образно тогда рассказывал, настолько, по-моему, правильно передал атмосферу, в которой работал учитель, что я целиком записал его рассказ. Вот он:

«Позавчера я вернулся домой только в два часа ночи. Методическое совещание было. Сел письменные работы проверять и вижу, что не могу. Голова буквально раскалывается от боли. Утром страшно вставать не хотелось. А впереди целый день – уроки, заседание месткома[253], секция математиков.

Прихожу вчера в школу и первое, что слышу – голос нашей естественницы Петровой, знаете ее, наверно? Парторг наш.

– Товарищ Крылов, вы сегодня дежурный.

– Я не знал.

– Надо знать, товарищ Крылов.

– Позвольте, а вам-то какое дело до этого?

– Как какое, товарищ Крылов? Партийное руководство для вас ничто?

Ее голос, сам звук ее голоса меня всегда приводит в бешенство! Вхожу в учительскую – директор навстречу.

– Василий Иванович, вы опять не проводите воспитательной работы. В вашем классе пропали чернильницы. Надо классные собрания почаще устраивать.

Пришлось идти в класс и выяснять, кто взял чернильницы. Выяснилось, что они и не пропадали: завхоз школы зачем-то брал. При чем же здесь, я вас спрашиваю, воспитательная работа?

Начались уроки. В 7«А» первый урок. Начинаю спрашивать прошлый урок – говорят, не выучили ничего. Почему, спрашиваю, не выучили.

– Заседание учкома было.

– Да разве вы все на заседании были?

– Все. Наш класс вызывал на соцсоревнование 7«Б».

На третий урок директор пришел. Вы знаете его? Анекдотический человек. Впрочем, и ваш не лучше.

Так вот что он мне сказал после урока:

– Урок ваш в методическом отношении построен правильно, но в уроке не чувствовалось связи с современностью, вы опустили элементы интернационального воспитания.

– Позвольте, – говорю, – я объяснял правило деления многочлена на одночлен. Ну как это можно связать.

– Товарищ Крылов, – сразу на официальный тон перешел, – причем тут одночлены или многочлены. Вы работаете в советской школе.

Ну что вы с ним будете говорить, о чем? Сказал ему, что “учту ошибки и буду связывать с современностью”. После уроков заседание месткома было. Целых два часа просидели. А ведь вопросы повестки дня можно было в 15 минут решить: создание комиссии по заключению соцдоговоров, о кампании по подписке на заем, о выдаче ссуды в размере 25 рублей уборщице школы. Больше всех, как всегда, говорил председатель месткома. И особенно по последнему вопросу. Постановление же месткома гласило:

“Ввиду отсутствия у месткома средств, Гапеевой А.К. в просьбе отказать”. Только в седьмом часу вечера домой попал. А к восьми нужно было быть на заседании секции математиков. Спасибо учительнице из 66-й школы – доклад интересный сделала. Отдохнул от заседания месткома. А вот на проверку письменных работ времени опять не хватило».

Я привел этот отрывок из моих записок, хотя он, может быть, и выпадает из того стиля, какого требует моя работа, преследующая цель наиболее объективной обрисовки положения в школе, потому что он, несомненно, отвечает действительности. Вот именно так проходил рабочий день учителя. Трудно сказать, какая часть его сил и времени уходила на работу, не имеющую никакого отношения к его прямым обязанностям педагога. Во всяком случае, большая часть сил и времени.

В переданном мною рассказе учителя советской школы, обращает на себя внимание одно место. Директор школы, побывавший на уроке, заметил, что у учителя в его уроке не было связи с современностью. Директор школы, о котором идет речь, – коммунист. Когда-то он преподавал обществоведение, потом ушел из школы: его «перебросили» на какую-то другую партийную работу. Потом он снова вернулся в школу. Он был несколько ниже среднего уровня тогдашних директоров школ. Но ряд черт его типичен был для всех директоров, главным образом, членов партии.

Он получил директиву о необходимости связи преподавания с современностью и строго эту директиву выполнял. Вот он и потребовал, чтобы одночлены и многочлены были связаны с современностью. Его коллеги, директора школ, стоявшие выше его по образованию и умственному развитию, тоже повторяли все те же слова о связи преподавания любой дисциплины с современностью, но они все-таки понимали, что одночлены и многочлены трудно связать с современностью, с советской действительностью, с диаматом и кратким курсом истории партии – и не требовали от учителя этого. Повторяли же они стандартные фразы об этой связи, как повторяет шаман свое заклинание. В этих повторяемых время от времени фразах заключался элемент самостраховки. В таком же плане воспринимались эти фразы и учителем. Он тоже говорил, что нужно связывать с современностью, что он связывает и будет связывать.

Если учитель хотел, он мог с успехом не устанавливать никакой связи одночленов и многочленов с Кратким курсом ВКП (б)[254] – что он и делал! – и мог вести преподавание так, как хотел, как считал нужным. Чтобы его не обвиняли в том, что он не связывает преподавание с современностью, учитель мог время от времени демонстрировать эту связь, особенно в тех случаях, когда кто-нибудь приходил на урок.

Труднее было преподавателям истории, литературы, отчасти – русского языка, но и здесь можно было обходить часто нелепые требования большевиков. Возьмем какое-нибудь правило русской грамматики. Ну, скажем, правило правописания тире между подлежащим и сказуемым, если сказуемое выражено существительным в именительном падеже, а глагол-связка отсутствует. При разборе этого правила можно дать разные примеры:

«Сталин – вождь мирового пролетариата» и «Журавли – птицы перелетные».

Только в том случае, если в классе сидит кто-нибудь посторонний, контролирующий работу учителя, учитель пишет на доске первое предложение. Если он один с учениками – никогда не напишет! Просто психологически это невозможно.

Я остановился на этом вопросе потому, что он как раз связан с вопросом политических настроений учительства, о которых я буду говорить в конце этого раздела моей работы.

А перед этим остановлюсь еще на том, какими же интересами жил советский учитель, оставалось ли у него время на себя, для своей семьи. Немного оставалось у учителя времени, но все-таки оставалось. Даже вот эта борьба за время для себя – не что иное, как одна из форм борьбы против режима. Непосильные нагрузки, требовавшие, чтобы учитель, как и каждый гражданин СССР, отдавал всего себя служению большевикам, преследовали ряд целей, в том числе преследовали цель – лишить человека свободного времени. По замыслу большевиков, человек должен как можно меньше быть наедине с собой и со своими близкими, родными, друзьями, у него не должно оставаться времени для размышлений, которые обязательно приводят граждан СССР к выводам, далеко не отвечающим интересам власти. Поэтому борьбу за свое свободное время, которую ведет каждый гражданин СССР, нужно рассматривать именно как борьбу против режима.

Может быть, никто другой в СССР не ведет такой напряженной борьбы за свое свободное время, как учитель. Учителю очень помогают каникулы – летние, зимние, весенние. Но и на них большевики накладывают свою руку. Весенние и зимние каникулы практически не существуют. Учитель лишен их. Сделано все, чтобы различными собраниями, совещаниями, заседаниями и конференциями лишить учителя свободного каникулярного времени. Труднее отнять летние каникулы, но из них значительную часть большевикам удается отнять.

Свободное каникулярное время учителя используют для путешествий по России. Едут на Кавказ, в Крым, в Сибирь, по Волге. Поездка стоит сравнительно недорого. Повсюду существуют Дома учителя и туристические базы.

Учитель любит театр, следит, насколько ему позволяет время, за литературой, не пропускает художественных выставок, бывает на концертах. В литературу, в искусство, в природу учитель уходит от действительности. К общественной работе, официальной общественной работе, у учителя нет никакого интереса. Он ее ненавидит больше, чем любой другой гражданин Советского Союза.

Политические настроения учителей. О них, так же как о политических настроениях учащихся школ и студентов высших учебных заведений, нельзя сказать категорически: только антисоветские. Почему? Потому что среди учительства, как и среди всех других слоев населения СССР, есть люди, преданные большевизму идейно. Скорее, даже они связаны не чисто идейно, а в плане жизненно-бытовом. Это относится, прежде всего, к коммунистам. «Если рухнет большевизм, что же мы будем делать?» – вот лейтмотив преданности большевизму известной категории его сторонников.

Какой процент таких «идейных»? Можно с уверенностью сказать: небольшой. Я лично почти не встречал идейных большевиков среди учителей. Зато я могу привести ряд примеров проявления антибольшевистских настроений. При этом я не говорю о моих друзьях, с которыми мы говорили совершенно откровенно. Я приведу ряд фактов, свидетельствующих о широком размахе антибольшевистских настроений среди учительства.

Вот эти факты.

В августе 1938 года, после бегства из-под ареста (я бежал в декабре 1937 года), я приехал в Воронеж, откуда, по рекомендации друзей, поехал в один из районов Воронежской области в качестве преподавателя русского языка и литературы местного сельскохозяйственного техникума. Примерно через месяц после моего приезда подходит ко мне один из преподавателей, историк, член партии и не только член партии, а и парторг техникума и говорит мне:

– Здесь, В.Д., есть бухгалтер М. Так вот, – мнется немного, – будьте с ним осторожнее. Больше об облаках, о соловьях в сиреневых кустах. Понимаете меня?

Я, конечно, сразу понял: бухгалтер техникума был осведомителем местного районного отдела НКВД.

Через год примерно после моего приезда, когда я узнал ближе всех своих коллег, как-то в обществе двух из них, с которыми я бывал довольно часто во внеслужебное время, но которых знал еще недостаточно хорошо, чтобы можно было говорить все, у меня вырвалось:

– Лет через пять мы с ними посчитаемся!

Речь шла о секретаре райкома партии, который приезжал в техникум для обследования и очень грубо разговаривал с одним из преподавателей – стариком. Имел я в виду войну, о которой тоже в разговоре шла речь. Мои собеседники понимающе улыбнулись и один из них бросил:

– Раньше!

Война началась ровно через год. Подчеркиваю, что я говорил не с друзьями, которых знал много лет, а совсем с новыми для меня людьми. Как всегда в таких случаях, наступила небольшая пауза. Потом, словно ничего не произошло, мы заговорили о другом. Стоит ли говорить, что никто о нашем разговоре не узнал?

Помню еще один разговор уже во время войны с одним из учителей школы, в которой я работал. Я считал его человеком, преданным большевизму. Он никогда не высказывал ничего такого, что дало бы основания заподозрить его в нелояльном отношении к режиму. На этот раз он не выдержал:

– Немцы будут щипать нас, как кур. Растрепят в короткий срок. Никто же воевать не будет!

Еще один пример.

Со мной в школе работала учительница немецкого языка К., еврейка. Как-то поздней осенью 1941 года она пришла ко мне в кабинет (я тогда был завучем школы) и, плотно прикрыв дверь, сказала:

– Я хочу с вами поговорить по одному вопросу. Только пусть это будет между нами. Как вы считаете, В.Д., уезжать нам или не уезжать?

Она спрашивала о своей семье. Отец ее был простым портным. Он не хотел эвакуироваться с большевиками.

Я, конечно, посоветовал ей немедленно уезжать. Слухи об уничтожении немцами евреев подтверждались. Но и она, и ее семья не верили этим слухам. Считали, что это – большевистская пропаганда.

Я привел эти примеры – их привести можно значительно больше, – чтобы показать, каковы были настроения учителей.

Не могу не указать еще на одно доказательство антибольшевистских настроений учительства. Этим доказательством является то большое число учителей, которое осталось в занятых немцами областях. Остались сознательно, чтобы не уходить с большевиками, чтобы принять активное участие в борьбе против большевизма. Немецкая политика принесла жестокое разочарование. Но это уже вопрос другой.

Я не хочу сказать, что именно среди учителей было наибольшее число антибольшевиков. Представитель любого другого слоя народа может возразить мне – и будет прав: среди всех слоев доминировали антибольшевистские настроения. Но каждый из нас лучше всего знает тот слой, к которому принадлежал. Если это так, если и среди других слоев народа так же много антибольшевиков, как среди нашего учительства, то мы можем сделать весьма оптимистические выводы: наш народ в подавляющем своем числе против режима. Учителя, как часть народа, всегда жили его интересами, его надеждами.