Глава 4. В Октябрьском депо

Глава 4. В Октябрьском депо

В Октябрьское депо мы были вызваны к семи часам утра. Что тут поделаешь? Такие порядки. Приказано — значит выполним. Впоследствии если я выходил на работу в семь утра, то считал себя почти белым человеком. А тогда мы явились в депо вместе с Жанной зевающие и бледные как вампиры из трансильванской глуши. С девушкой мы договорились встретиться на станции метро Щукинская ещё накануне. С тем чтобы вместе отправиться по незнакомому маршруту. Жанна по-прежнему вызывала у меня крайне неоднозначные чувства. С одной стороны она была стройна и привлекательна, с другой чересчур загадочна. Настолько, что иной раз у меня даже пропадало желание с ней вообще общаться. Девушка вечно что-то недоговаривала, мудрила, сбивала с толку, и без конца рассказывала об отношениях с мужем, якобы водителем автобуса. Я говорю якобы лишь в силу одной причины: никогда в жизни её мужа я не видел и сильно сомневаюсь, что вообще хоть кто-нибудь хоть когда-нибудь его видел. Ну да ладно. Не в этом дело.

Итак, мы прибыли в депо и отметившись в каком-то окошечке у диспетчера стали ждать развития событий. Вскоре появились Володя и Наташа. А следом за ними материализовался и наш «главный». Водитель-наставник то бишь. Мы негромко галдели, радуясь пребыванию в тёплом помещении и возможностью отдохнуть от опостылевшей учёбы в комбинате. Однако очень хотелось спать — это основное ощущение, оставшееся у меня от того утра и по сию пору. Впрочем, как только появился Решетов, сон слетел, уступив место интересу. Попробую описать нашего нового знакомого. На вид наставнику октябрьского депо было лет пятьдесят. Небольшого роста, с бородой и в очках он явно происходил из немного другого сословья. Не трамвайного. Как вскоре выяснилось так оно и оказалось. Решетов являлся бывшим инженером. Он всю жизнь просидел в стандартной инженерской конторе (где уж я не знаю), но как сам он рассказывал, занимались они там чем — то связанным с оборонкой и хоть получали не много, но на жизнь вполне хватало, а главное — работа совсем не напрягала. Всё изменилось в горбачёвские злые времена. Решетов потерял работу в конторе, где просиживал штаны, защищая нашу страну от иностранных интервентов, и дабы не впасть в другую крайность, а именно — не устроить голодный русский бунт не бессмысленный, но беспощадный — устроился работать водителем трамвая. Работу эту он ненавидел, наступившие перемены в стране не признавал, ностальгировал по минувшему, и очень любил свою машину — старенькую победу которую купил пару лет назад. Больше всего Решетова восхищало в ней качество железа кузова и дизайн. Одевался он очень просто: брюки тёмного цвета, тёплая куртка, перекликавшаяся с брюками да обычная шапка, по фасону также ничем не отличавшаяся от брюк и куртки. Словом, типичная одежда девяностых для людей, живущих «впритык».

— Ну что, пошли, — сказал он нам, закончив какие-то бумажные дела у диспетчера, и внимательно оглядывая каждого из нас.

Мы вышли на холодную улицу, где на нас тут же набросился злобный ветер с крупинками осеннего снега. В мрачном молчании мы побрели между тёмных вагонов припорошённых снегом, и после довольно продолжительного блуждания отыскали, наконец, учебный вагон. Наш главнокомандующий не стал по примеру Морозовой талдычить нам о том, как следует принимать трамвай и рассматривать каждую царапину на корпусе, а быстро засунул руку куда-то в темноту, щёлкнул чем-то и передняя дверь нехотя отворилась. Решетов первый зашёл внутрь, включил аккумуляторную батарею и поднял пантограф (токоприёмник, если кто-то забыл). Следом он включил обогрев на полную катушку, и только после этого настроение его немного улучшилось. Лицо нашего нового знакомого потихоньку перестало напоминать лица нынешних защитников прав геев, и по мере того как тепло стало наполнять вагон, глаза наставника наливались трамвайным опытом и смыслом.

— Ну ладно, — произнёс он, снимая куртку и вешая её на крючок. Под курткой оказался полосатый шерстяной свитер. — Сейчас поедем. Кто-нибудь уже сталкивался с дорогой?

Решетов обвёл присутствующих безучастным взглядом. Голос его звучал тихо и уныло. Глядя на него, могло сложиться впечатление, будто он был рыбой в маленьком и забытом всеми пруду со стоячей водой.

На его вопрос откликнулся Володя, сообщивший о своём немалом водительском стаже и Наташа, имевшая «Жигули» и всюду разъезжавшая на них. Мы с Жанной отмолчались. Впрочем, Решетову, судя по всему было безразлично на самом деле, кто чего умеет.

— А на транспорт вас что привело? Деньги? — оказался следующий его вопрос.

— Да какие тут деньги? — с пренебрежительной улыбкой возразила Наташа. — Это не деньги, это — слёзы.

— Да, — поддержал её Владимир. — Какие тут деньги? Скорее — стабильность. Не задерживают зарплату и уже хорошо…

Вскоре мы выехали из депо и покатились по узкой улице. Первой на обкатку наш Главный посадил Наташу. Та вела хоть и неуверенно, (как-никак трамвай это не автомобиль, и вместо руля надо щёлкать контроллером), но и совсем не плохо. Мы миновали пару перекрёстков, свернули влево и вправо, и покатились вдоль длинной бетонной стены. Атмосфера ничем не отличалась от первой учебной езды. Решетов что-то объяснял по ходу движения, помогал правильно оценивать дорожную ситуацию, навстречу ехали вагоны, работавшие на линии, и каждый водитель приветствовал Решетова вспышками фар. Пассажиры на остановках бросались к нам и с разочарованием отшатывались, когда наш наставник вместо открытых дверей угощал их громким звонком. Словом, ничего нового не было. Позже Наташу сменила Жанна. Мы уже катились совершенно одни — ни спереди, ни сзади вагонов не было, и Решетов немного расслабился.

— Березовский — то видели, что сейчас у нас творит? — спросил он неожиданно. И не дождавшись ответа, продолжил:

— Да — а — а, Россия опять в руках маньяков…

— Ну как всегда, — отозвался Володя.

— Да, — мрачно констатировал Решетов. — То ли дело Сталин! Вот это был хозяин. Всё в дом тащил. Ничего вывозить не давал. И стрелял таких как Березовский… и правильно делал.

Далее последовала целая тирада, посвящённая нашей родине. Как она пала несчастная от деятельности… м-м-м… знаете кого? Я думаю, знаете. Но я всё равно перечислю. Зажимайте пальцы: от предателей отчизны всех мастей, от проклятых воров-бюрократов, от иностранных шпионов, от жидомасонов (куда же без них?!), от ворюг-олигархов жаждущих захватить нашу нефть и газ (при разумеется поддержке того же ЦРУ), от негосударственных организаций (типа комитет солдатских матерей), от транснациональных корпораций (то есть по мнению Решетова — тех же злобных евреев), от… Впрочем, я уже устал. Честное слово. Когда этот бред сивой кобылы закончился, наш наставник приступил к своим прямым обязанностям. К тому времени штурвалом рулил Володя. Он вёл вагон как пинками. В смысле, что трамвай от его движений постоянно дёргался, скрежетал и почти матерился. После него в водительское кресло сел я. Произошло это где-то на конечной. Рядом оказалась роща мрачневшая тёмными стволами деревьев.

— Ну садись, — обратился ко мне Решетов. — Посмотрим, что ты умеешь.

Надо заметить: вагон КТМ понравился мне с первого взгляда. И понравился куда больше «Татры». А когда я занял водительское место, восторгу моему не было предела. Главное отличие заключалось в обзоре лобового стекла. Я видел практически всё до самой земли! Никакой «мёртвой» зоны! Вообще. Прямое стекло с отличными дворниками. А кроме того чрезвычайно удобное управление вагоном: ручное. Никаких тебе педалей (за исключением, безусловно, безопасности — это святое!), которые надо нажимать медленно, постепенно, но не задерживаться в одном положении. Я напомню, коль вдруг вы забыли, что в противном случае (если чуть-чуть задержались на какой-то позиции) вагон «Татра» начинал взбрыкивать и резко тормозить («пальцы залипли»). Так вот у КТМа подобных болячек не имелось к счастью. А потому и водить его (лично для меня) оказалось огромным удовольствием. Я вам сейчас кратко обрисую систему его управления. Сперва также как и в случае с «Татрой» надлежало поставить левую ногу на педаль безопасности. Далее поставить реверс в положение вперёд. И если на «Татре» данное действие выполнялось переключением вручную (помните, я ещё писал про возможную путаницу с тумблерами отопления?), то на вагоне КТМ движение реверса приводилось в исполнение исключительно специальным ключом. Ключ этот чем-то напоминал гаечный. Примерно такого же размера с рогаткой на конце. Вставлялся он просто, после чего можно было трогать вагон с места. Ещё одно удивительное для меня качество КТМа оказалось в его полной бесшумности. Ничего не начинало реветь при включении. В «Татре» же заводился мотор-генератор. Некоторые из них даже сводили меня с ума к концу смены в первый год работы. Этот постоянный рёв, бывало, просто бесил меня. А в кабине КТМа шум раздавался только когда включался вентилятор нагнетавший тепло. Да и то, шумел он не сильно и лишь на самой мощной позиции. Теперь контроллер. Представлял он из себя довольно-таки удобный деревянный рычаг. Да вы и сами можете на него поглядеть, когда захотите, благо стареньких КТМов ещё достаточно бегает по улицам Москвы. Когда водитель щёлкал ручкой контроллера на себя, вагон тормозил. Первая позиция Т1: вагон начинал мягко тормозить. Вторая Т2: вагон тормозил уже ощутимо, например подъезжая к остановке. И Т3: дальнейшее и окончательное замедление и включение колодочных тормозов. На пульте у водителя загорались лампочки колодочного тормоза. Можно было открывать двери и впускать пассажиров. Ну и конечно экстренный тормоз. Но это в крайнем случае. Обычно он был не нужен. Затем следовало последовательно вернуть ручку контроллера обратно: с Т3 на Т2 и Т1, после чего перевести контроллер в положение ноль. Посередине. Далее следовали ходовые положения. Первое маневровое. Вагон еле-еле трогался с места. Очень удобное положение, если стоишь в пробке. Можно на маневровом положении проехать всю пробку без угрозы впечататься в какой-нибудь «Мерин» с богатым уроженцем благодатного Кавказа за рулём, не успев затормозить. У «Татры» опять же подобного нет, и если неудачно толкнуть её в пробке, остановить не всегда представляется возможным. Случаев столкновения я помню, имелось предостаточно. Тем более если немного «юзит» (ну скользкие рельсы, например). После маневрового шло положение Х1. Догадываетесь — вагон начинает разгон. Х2 ещё быстрее. Х3 полный отрыв. Разгон где-то до семидесяти пяти километров в час. После чего опять же надлежало вернуть контроллер в ноль, дабы подготовить токи к торможению. Правда, Решетов учил нас ещё ездить бай пасом. Так он сам это называл. Это когда из положения ноль вы ставите ручку контроллера на маневровое, затем переводите её на Х1 или Х2 (в зависимости от того, какую хотите развить скорость), после чего сразу же возвращаете её обратно в маневровое положение. И вагон продолжает разгоняться как на ходовой позиции. Решетов объяснял преимущества подобного вождения безопасностью. Дескать, вы куда быстрее сможете прощёлкать тормозные позиции с маневрового, чем с Х3 к примеру. Хотя ярым и непримиримым противником подобных водительских «технологий» являлся не кто-нибудь, а сам Митрофанов. Преподаватель из комбината. Он утверждал мол, подобные объяснения не выдерживают критики, а сам метод вождения портит технику. Вообще же, данный спор вызывал ожесточённую полемику у обоих «знатоков» и на момент выпуска нашей группы не был окончен. Шоу продолжалось.

Так что всё было просто на самом деле. И освоить эту систему мне не составило труда. Также как и остальным. В тот день я впервые проехался на КТМе. Правда перед моим дебютом снова произошла сцена безумия. Стоило Решетову скомандовать: в Бристоль друзья! — как на рельсы прямо перед нами выскочила подозрительно кричащая толстая тётка в оранжевой безрукавке поверх куртки. Решетов поперхнулся, проглотив язык, и бешено рванул на себя контроллер, буквально осадив вагон. Тётка неистово махала руками у меня перед стеклом и орала что-то вроде:

— Куда вы вперёд меня? Затянете, ироды… стойте, пока я не проеду!..

— Вот дура! — воскликнул наш главнокомандующий с досадой. — Как же все эти идиотки боятся учебных вагонов.

— А она что, водитель? — спросил подсевший ближе к кабине Володя.

— Ну конечно, — с невыразимой печалью в голосе объяснил Решетов. — Линейный. По расписанию двигает. Боится, что мы её тащить будем. Хотя мы-то как можем её затянуть? Мы ведь без пассажиров едем и без остановок. А ей ещё и талоны надо продавать. Мы в любом случае от неё оторвались бы. Истеричка… Хорошо успели затормозить. Иначе задавили бы… О чём она думала?

Я не стану вам долго и скучно описывать весь этот день. Да и вообще не собираюсь надолго застревать на данном периоде нашего обучения, так как впереди ещё много чего куда более интересного. Хочу только отметить: после нескольких дней езды под руководством Решетова я стал чувствовать себя в водительском кресле по-настоящему уверенно. Наш наставник оказался действительно толковым специалистом. А потому я и помню его до сих пор, и до сих пор благодарен ему за многое. И это главная причина, по которой я пишу сейчас о нём. Решетов не просто объяснял нам азы трамвайного мастерства, он учил не доверять на дороге ничему и никому. Он учил разговаривать с дорогой. Прямо так и учил: едете и разговаривайте. Куда кто повернуть может. Откуда кто вырулить. Остерегаться каждого столба и каждой палатки, из-за которой может внезапно появиться бабушка или загулявший калдырь. А они — это я уже прекрасно уяснил из собственного опыта — далеко не всегда смотрят по сторонам. Словом, если говорить кратко, именно Решетову стоит сказать спасибо, что за те годы, проведённые мною в кабине трамвая, я не сбил ни одного пешехода. Решетов и Лена Сёмина, о которой ещё речь впереди — вот те люди, благодарность которым я выражаю этой своей книгой спустя более чем десять лет с той поры. Авось кто-нибудь да прочитает сей скромный труд, не претендующий ни на что кроме как на лёгкое развлечение, да небольшое расширение кругозора. И пусть уж читающие узнают реальные имена честных и порядочных людей отдавших свой труд и здоровье транспорту Москвы, о коих вряд ли кто напишет кроме меня грешного. Не только ведь знать народу тошнотворных политиков с воротилами, да мерзейших «звезд» безобразной русской медиа индустрии.

Таким образом, под чутким руководством Решетова я настолько наблатыкался в управлении КТМом, что где-то спустя неделю принялся лихо разъезжать на нём, переводя ручку контроллера с маневрового положения сразу в Х3. Вагон резво рвал с места и нёсся с жутким грохотом по уютным маленьким улицам или широким проспектам. Наш наставник любил выбираться в центр Москвы, кататься по удалённым от Октябрьского депо местам. И я там частенько устраивал настоящие ралли. Решетов только диву давался.

— Вы посмотрите, как Серёга ездить научился! — восклицал он. — То еле-еле душа в теле. Всё боялся, дрожал. А теперь мы просто взлетаем!

При этом он негромко так по-доброму хохотал. Скорость он как я осознал и сам любил, примерно также как безопасность. А потому убедившись в моей адекватности и предусмотрительности, разрешал мне немного повеселиться. Хотя и придерживал вагон, снижая скорость там, где подобное представляло необходимость. Например, в местах со скверно проложенными рельсами. А их в Москве пруд пруди. И больше всего появлялось обычно там, где заменяли старые рельсы на новые. Я обычно знал заранее: проложили накануне ночью новые рельсы, значит, точно будет морская волна. Знаете это как? Когда едешь себе, едешь, ну качает, конечно, Россия это ведь не Европа, а потом бац — заезжаешь на вновь проложенные пути и начинается! Как наутро после пьянки. Или как на лодке после пронёсшегося рядом катера, если кому-то так понятней. Ещё я понял одну вещь: медленная скорость весьма иллюзорная гарантия безопасности. Скорее наоборот — быстрее попадёшь в аварию, если станешь тащиться как каракатица. Но о том речь впереди.

Однако не все из нас ездили к концу второй недели также как я. Жанна к слову, как и прежде сильно трусила. И это видели все. Часто после того как она покидала водительское кресло на ручке контроллера оставались капельки пота. Решетов как-то однажды даже очень сильно расстроился из-за этого.

— А почему у тебя ладошки потеют? — осторожно спросил он Жанну. — Так быть не должно. Нервы это нормальное явление, но настолько… Ты давай соберись, бояться тут совершенно нечего. Это обычная работа, как и все остальные…

Вместе с тем, он и не думал скрывать от нас, по какой причине сам не работает на линии. На всём протяжении нашей совместной езды Решетов не уставал жаловаться на тяжёлые условия труда водителя трамвая и на мрачные будни.

— Вот, — обращался к нам бывший инженер, — посмотрите…

Мы бросили взгляды в ту сторону, куда показывала рука наставника. В тот момент мы находились возле трамвайной остановки неподалёку от метро. Среди толпы собравшейся там, в ожидании транспорта стоял молодой человек, и, ёжась, попивал водку из железной банки. На вид он был стопроцентный бухарь, бедный, смурной, никакой одним словом. Я не понял, зачем Решетов нам на него указал. Таких «красавцев» у нас как говориться в ассортименте. Хошь с сизыми носами, хошь с серо-зелёными, хошь в крапинку.

— Видите? — продолжал тем временем наш главный свою мысль. — С утра уже заправляется. Счастливый человек. А нам нельзя. Мы как каторжане…

Я повернул голову и внимательно посмотрел на Решетова. Вид у него в ту минуту оказался мечтательным, разочарованным и довольно-таки завистливым.

«Он чего, завидует алкашу?!» — пронеслась вихрем мысль у меня в голове.

Да, признаться, тогда я не понял, о чём говорил он нам. Вернее о чём хотел сказать. Много позже я всё же дотумкал. Наш тогдашний наставник вовсе не имел в виду пьянство, он глаголил о совершенно ином. И был прав. Потому что работа на трамвае это не работа. Это образ жизни. Довольно — таки паршивый я вам сообщу. Подобно прочим работам этого толка.

Уже почти перед тем, как нам предстояло расстаться, Решетов объяснил, почему он не работает на линии, а вынужден заниматься наставнической деятельностью. Между прочим, самой неблагодарной из всех и самой нервной. В дальнейшем я встречал немало других наставников и все они выражали своё неудовольствие тем, что их заставило начальство стажировать очередного ученика.

— К концу дня, — откровенничал Решетов, — очень болит вот тут…

Он потянулся рукой к спине и, морщась в довершение к озвученному, начал потирать себе шею.

— Сидим — то без движения. Наклонённые. Только этим контроллером щёлкаем. Дворником и то работать лучше. На свежем воздухе. В движении. Ответственности никакой. А что вы думаете? Если бы я мог работать на линии, неужели я бы взялся за наставничество? Но я упал с кресла… водительского… и сильно повредил себе спину. С тех пор она у меня болит, и работать целую смену стало для меня пыткой.

Что из себя представляют водительские кресла я подробно опишу вам чуть позже. Это сказка. Как и многое другое на трамвае. А пока продолжу повествование.

Таким образом, я думаю вы уже нарисовали приблизительную картину того как происходило наше обучение трамвайному ремеслу в Октябрьском депо города Москвы. Написать об этом я мог бы ещё целый том. Особенно о разговорах Решетова о заговорах и о том, как всё плохо в нашем «рефесере». Но делать этого не стану. Во-первых, я уважаю читателей (пусть у меня их и немного), и берегу их время и нервы. И хочу лишь заострить внимание на самых важных с моей точки зрения вещах. Иначе классики русской литературы ещё долго будут ворочаться в своих гробах завидуя объёму моей писанины. А поскольку никаких писательских амбиций у меня нет, это будет совершенно неправильно. Кстати о гробах. В будущем мне довелось увидеть несколько случаев наезда на пешехода трамваем и столкновения с автомобилями, но первую аварию с участием электрического транспорта я увидел именно на учебной езде в Октябрьском депо. Дело выглядело весьма прозаически. На одном из перекрёстков трамвай столкнулся с «Волгой». Водитель «Волги» был в крови, но живёхонек, сволочь. А чуть дальше кто-то сбил женщину. Вот по этому поводу Решетов сильно расстроился.

— Следить надо за дорогой, следить… — повторял он вздыхая. — Я понимаю что все мы торопимся, работаем по расписанию… но ведь этой бедной женщине от этого не легче…

Однако в тот день двумя данными случаями не ограничилось. Вскоре ещё на одном перекрёстке мы увидели трамвай, замерший под изолятором. Не помню, писал я об этом или нет, но контактная сеть разделена на зоны. И связывают их изоляторы. В длину они около метра, и тока в них нет. Если встать под ними, то с места уже не сдвинешься.

Решетов высунулся из окна и недолго поговорил с застрявшим водителем. После чего мы тронулись дальше, а тот остался ждать помощи.

— Машина его якобы подрезала, — скупо пояснил нам наставник, — он тормознул… ну и… раскорячился… артист!

Ещё помимо того что я научился быстро ездить и не бояться дороги за те пробежавшие хмурой гиеной дни я усиленно учил грёбаные карточки по ПДД (помните? — восемьсот вопросов! — да ниспошлёт Всевышний на голову их придумавшего широченную лысину)! Экзамены — то были на носу. И добился в их изучении блистательных результатов. Что меня и спасло. Поскольку кроме них я больше не учил ничего. Ну а поскольку говорить в настоящей главе по большому счёту больше не о чем, я, пожалуй, перейду к следующей. Точнее — к следующему рассказу. Уже об экзаменах, как они проходили и чем ознаменовались. А затем наступит и самое интересное. Хотя, что может быть интереснее сдачи экзамена по вождению трамвая людьми, совершенно не умеющими им управлять, и по большей части трясущимися от одной данной мысли?

Глава 4. Экзамены.

Наш старый знакомый Петухов, с трудом сдерживая рыдания, вращал глазами во время предварительной сдачи ПДД, в комнате учебного комбината глядя на то, как наша группа пыталась сыграть в угадайку при помощи компьютера. Нас рассадили равномерно и каждому загрузили по две карточки. То есть по сорок вопросов. У доски сидел сам Петухов во всём своём общипанном великолепии, а рядом с ним не то директорша комбината, не то главная по трамвайщикам, одним словом главная. Та, что отправляла из комбината в депо упорно нежелающих постигать светлую науку устройства вагонов, и та, которая рассчитывала премию Петухову по итогам его работы. А работа оказалась выполнена довольно скверно. Из всех сдававших с делом справились лишь я да Володька Фролов. Он как бывший водитель сделал только одну ошибку. Я так вообще ни одной. Остальные валились как империи во время первой мировой. Петухов потел. Скрежетал зубами. Директорша (или шут её знает кто), расправив широченные плечи и выкатив вперёд грудь, крестила его огнём и мечом своих угроз и разочарований и обещала стереть в порошок, если «этот кошмар» не будет остановлен в самое ближайшее время. После чего, добавила она, Петухову очень повезёт, если его уволят только без выходного пособия, а не по статье как не соответствующего занимаемой им должности препода. Однако болтовня болтовнёй, а до экзаменов уже оставалось меньше недели. Наступила зима. Январь. Белые пушистые снежинки… хм… ладно, пёс с ними. В общем, наша группа собралась-таки на экзамен почти в полном составе. До этого неповторимого момента не дотянул только мужичок Сурусов. Тот самый бывший машинист метро и мастер блестящих импровизаций на лекциях Кирсанова. Если вы не запамятовали, то это именно он мямлил, растягивал слова и изящно поддакивал, когда Кирсанов всё рассказывал за него, чем и вызывал недовольство последнего. Впрочем, спешу и тут заметить: Сурусов во всём виноват сам. Вытянули бы и его. Не таких вытягивали. Но он в своём животноводстве дошёл до того, что стал появляться в комбинате газированным. Причём заметно газированным. С выхлопом. Это перечеркнуло рубеж терпения руководства и его вышибли.

— Я сам могу выпить, — доверительно сообщил мне Петухов с глазу на глаз, — и пьяным за руль даже садился. Но чтобы так… прямо на занятия… да почти перед экзаменами…

Между тем сами экзамены на поверку оказались фарсом. А что вы ждали? Вообще-то, ещё накануне экзаменов кто-то из сдававшей перед нами группы нас предупредил: директорша (или как её там) присутствующая в обязательном порядке на сдаче экзамена ни черта не понимает в трамвайной начинке. И тем более в том металлоломе, что был свален позади парт в качестве наглядного пособия. Нам даже со смехом рассказали историю, как сдавала экзамен по механике одна весьма примечательная девушка. Подкована она оказалась к концу обучения весьма относительно, а потому «плавала» и вообще вагонными особенностями прямо скажем мало интересовалась. Некультурный человек вот такой отыскался. С ней-то, небось, и поговорить в кровати не о чем. Если только о чём-нибудь несущественном, наподобие того на какие вши существовать если контрацепция вдруг даст сбой и на свет появиться новый гражданин РФ со всеми своими правами, свободами и затратными желаниями. Но речь не о том. Говоря кратко, означенная выше некультурная дама вошла гордой поступью в класс, предстала перед ясными очами комиссии в лице директорши, Митрофанова и ещё кого-то завалящего, и вытянула билет. А все билеты до чрезвычайности противные. Прямо — таки мерзопакостные. В каждом дурацкие вопросы, на которые ещё ответствовать надлежит. Она посидела, поплевала в потолок и вышла отвечать. А вопросы задавала директорша. Митрофанову как вы понимаете, весь этот цирк давно осточертел. Ну, и начался откровенный гон. Дама с камелиями, вернее с полномочиями вопрошает, мол, как устроена колёсная пара. Наша Маша мямлит в ответ обычную чушь, типа там комплект пружин, подвески там всякие и сами колёса, которые имеют свойства крутиться. Такие скупые пояснения категорически не устраивают скрупулёзного дознавателя и клоунада продолжается. Директорша смотрит в билет, затем на соседа Митрофанова молчащего с кривой ухмылкой, далее поворачивает морду к нашенской партизанке и справляется относительно редуктора. Чё — чё? — ненадолго зависнув в расхлябанной позе, уточняет Маша. Дескать, что за пустяки между нами дамами говоря? Что за хрень, мать твою? Цензор повторяет озвученную задачу: талдычь о редукторе юная самка-соперница. Мол, у тебя вся жизнь может впереди, и мало ли отыщешь себе богатея-чиновника, которого я отыскать так и не сумела, а ты не знаешь что такое редуктор. Машуля, которая и вправду имеет не полное представление, правильно ли она разобрала слово «редуктор» продолжает корчить из себя недотрогу. Тьфу на вас ещё раз. Но противостояние продолжается. Расклад сил тот же: две несведущие в трамвайной политике фигуры женского пола и не вступающий в бой Митрофанов. В конце концов, выведенная из себя нежеланием нашей героини проливать свет на столь необходимую в народном хозяйстве область как трамвайный редуктор, директриса требует хотя бы его показать. И тогда наша Маша спокойно делает два шага в бок, и вытягивает палец на первый попавшийся железный предмет, валяющийся на полу у парты.

— Ну хорошо хоть знаешь как он выглядит! — облегчённо, с чувством выполненного долга провозглашает цербер. — Ладно, больше мучить не буду. Сдала. Я правильно говорю?

Данный вопрос она адресует не кому-нибудь, а Митрофанову. Имеющему высшее техническое образование и вынужденному в силу перестроечных реформ продолжать карьеру в комбинате. Закрыв глаза, и с трудом удерживаясь на стуле, тот кивает головой, по-прежнему боясь сказать хотя бы слово.

«Надо же, угадала!» — думает обрадованная девушка, и вприпрыжку бежит прочь.

И дело заключается даже не в том, что молодая предводительница трамваев указала совсем не на редуктор, а в том, что всем без исключения было на это наплевать. Как говориться, кадры решают всё…

Не знаю, насколько приведённый рассказ соответствует истине, ведь я сам там не был, но оснований не верить, у меня лично нет никаких. И, прежде всего потому, что мы сами сдавали почти также. Я, к примеру, на экзамене по электродинамике (если я не путаю), у Кирсанова вытянул поначалу тоже какую-то хрень наподобие редуктора или карданного вала. Тут же положил билет назад и взял другой. Без спроса. Там оказалось устройство пантографа. Мелочь, то есть, говоря проще. И всё это под пристальным взором самого Кирсанова. Он хоть и покачал головой и погрозил пальцем, но ничего не сказал, и отправил меня готовиться, после чего вызвал, поставил тройку и отпустил без лишних сантиментов и лобызаний. Смешней прошёл экзамен по ПДД в комбинате. Собственно, он разделялся надвое. Сперва мы сдавали какой-то комиссии приехавшей в комбинат теорию, после чего отправлялись в ГАИ-ГИБДД щёлкать карточки на компьютерах услужливо приготовленными для нас гиббонами. Петухов долго нам угрожал, призывал взяться за ум, и ни в коем случае не спорить с членами прибывающей комиссии. Мол, лучше признать свою некомпетентность, расплыться в улыбке и процедить нечто вроде: дядя прости засранца, чем сдавать снова уже с другой группой через месяц.

— Вы же для чего учитесь? — наставлял он нас. — Чтобы быстрее окончить комбинат, и пойти зарабатывать деньги. Правильно? Вот и давайте, оканчивайте, сдавайте…

Петухов, разумеется, так распекался не от сострадательного отношения к нам. Просто за каждого не сдавшего экзамен с него срубали часть премии. Пусть и нищенской но для него крайне щекотливой. Однако на сей раз ему несказанно повезло. Проскочили все. Я, правда, немного заартачился с одним придурком из комиссии, но, в конце концов, всё закончилось благополучно. Только Петухов мне потом высказал всё, что он обо мне думает. Я на сей раз признал свою вину, и кажется, после этого его обида на меня прошла. Он вообще как я понял, был человек отходчивый и в основном неплохой. Просто жизнь его скрутила в бараний рог и заставила извиваться пиявкой. Вот он и оскотинился малость. Впрочем, это скверное оправдание. Тогда жизнь скрутила не только его, хотя и не он один оскотинился. Ну да ладно. Если у меня будет время и желание, как-нибудь напишу отдельную книгу о девяностых годах и людях в них миражировавших. Тема интереснейшая. И персонажи колоритнейшие. А пока о трамваях.

Сдавать экзамен в ГИБДД мы отправились всей группой. Я к тому времени сильно сдружился с Жанной Васильевой, и потому мы держались вместе. Собственно как и все. Шли группами, растянувшимися в шеренгу. Как каторжане при проклятом царском режиме. А дорога оказалась далёкой. От станции метро Речной Вокзал мы тряслись на автобусе, после чего пёрли пешкарусом мимо каких-то подворотен и помоек в звенящую снежную даль. Было часа три дня. Тёмный зимний день. Пасмурно. Тревожно. Угрюмо. Мы шли, повинуясь движимой нами великой цели. И всех нас грело ощущение избранности, ответственности момента и внутренняя убеждённость, что только мы можем… м-м-м… премного извиняюсь, это я перечитал в детстве героической советской литературы. Ну там цикл «Подвиг», если помните и всё такое. Словом, это уже очковтирательство какое-то. В общем, мы преодолели все преграды и оказались в ГИБДД. Долго нас там не мурыжили, рассадили как сорняки за убитые компьютеры, загрузили карточки и айда. Я пошёл среди первых — вместе с Жанной, и кажется, первый же и отстрелялся. Не сделал ни одной ошибки. И лишь выйдя оттуда, впервые ощутил чувство уверенности за всё время обучения. Теперь я знал: права мне дадут. А потому успокоился. Однако ждать пока сдадут все, пришлось долго. Большая часть из наших сидела, подолгу обдумывая каждый ответ. У кого-то было по одной ошибке. И только у Гены Николаева уже было две. Он пошёл среди последних.

— Завалится хохол, — сообщил мне, выйдя из кабинета, Володька Фролов. Он сдал, как и я без единой ошибки. И теперь стоял рядом, наблюдая, как сдают экзамен остальные. — Уж очень он долго думает над каждым ответом.

— Ну думать не вредно, — отозвался я.

— Там чем дольше думаешь, тем больше путаешься, — пояснил свою мысль мой собеседник. — Карточки-то придуманы идиотами.

Однако сдал и Николаев. Он вышел оттуда самый последний, раскрасневшийся, но счастливый.

— Да ерунда это всё! — воскликнул он. — Я бы и одной ошибки не сделал. Просто не туда нажал.

— Ну давай попросим мента загрузить тебе ещё двадцать вопросов если так, — предложил ему Фролов, питавший к Геннадию личную и стойкую неприязнь. — Я думаю, они будут не против.

Эта мысль не слишком пришлась по душе Николаеву, и он угрюмо замолк.

Обратно мы возвращались кто как. Мы с Жанной отбыли вместе, поскольку жили в одном районе, и ехать нам было удобнее через метро Войковская. Остальные также разбежались кто куда. Из того дня я ещё запомнил как мы ехали с Жанной в набитом до отказа автобусе прижимаясь друг к другу и рассматривая оледеневшие тёмные улицы с ярким светом фонарей и окон домов. Прошло уже много лет, а я до сих пор помню лицо моей тогдашней спутницы. И то, с каким доверием она прижималась ко мне, глядя на меня по своему обыкновению спокойно и доброжелательно. До сих пор не могу понять, отчего тогда у нас с ней не сложилось? Какой-то дурацкий муж… какие-то полунамёки, и тут же полуостановки с её стороны. Бред какой-то. Вернее — молодость. Сейчас бы я разобрался со всем этим на раз. Но не было бы тогда ни «Горького осадка» и скорее всего и этой книги. Хотя это и не большая потеря. Но оставим лирику.

Таким образом, все предварительные экзамены — включая самый страшный для большинства в ГИБДД — оказались позади, и перед нами замаячил основной — экзамен экзаменов. Краеугольный можно сказать. Экзамен по вождению трамвая. Все предыдущие являлись лишь подготовкой к нему. И все преподаватели в комбинате, и наставники больше всего стращали нас именно им. Мол, тут уж шутки кончились. Начинается по-настоящему серьёзное испытание. В чём смысл экзамена? Вы садитесь в водительское кресло вагона Татра — 3, включаете всю дребезжалку, давите педаль в пол и едете по маршруту — правильно! — соблюдая все ограничения и особенности пути, останавливаетесь на остановках, объявляете название остановки и едете дальше. Казалось бы всё просто. Однако. Всё вышеперечисленное необходимо делать правильно. Что это означает? Включать управление трамвая следует строго перед реверсом. Иначе — минус. Трогаться медленно и постепенно без рывков. Умело нажимать на педаль, не задерживаясь ни на одной промежуточной позиции. Дабы крутился барабан, и не залипали пальцы. Не дай бог вагон начнёт дёргаться прямо во время сдачи экзамена. Кроме того — подъезжать к остановкам нужно на скорости 15 км в час. И никак иначе. Забудешь, не сбросишь скорость перед остановкой — опять же минус. Да и объявлять остановки можно забыть. Ты ведь поглощён вождением. А кроме всего прочего надлежит ведь ехать хорошо — дабы никого не сбить и никуда не врезаться. А помните, я рассказывал, что Татру я к тому времени основательно забыл? Я — то ведь провёл две недели в Октябрьском депо, на КТМ-ме. И привык к ручному управлению. А на Татре я сидел всего пару раз, да и то минут по 15–20 максимум. Ну и как я мог научиться её водить? За такое время? А между тем, требования, если вы не забыли, причём повышенные предъявлялись именно к нам — представителям Краснопресненского, Бауманского и Апаковского депо. Нам-то ведь на Татрах работать. А к представителям Октябрьского и Русаковского депо — где имелись исключительно КТМ-мы, придирок было минимум. А вот они-то как раз за последние две недели учебной езды весьма неплохо изучили Татру. Что тут скажешь? Это не лечится.

В положенный день мы все собрались в Апаковском депо. По традиции экзамены всегда происходили в нём. В данном депо я не был, следовательно, трасс его не знал вовсе. Как и многие другие. И, разумеется, вы понимаете: пройти гладко задуманное дело не могло в принципе. Оно и не прошло. Хотя поначалу вроде всё выглядело культурно. Народ собрался, курил, плевался, хохотал и падал духом при мысли о предстоящем экзамене. Это было заметно. Причём плевались не только те кто сдаёт, но и те кто принимает. Всем пришлось тосковать в равной степени и мечтать о скорейшем завершении никому не нужной экзекуции. Почему я так считаю? Во-первых, весь данный экзамен не более чем профанация. На мой взгляд. Ведь вне зависимости от того как человек управляет трамваем, его всё равно никто никогда не допустит на линию самостоятельно. Перед этим ему дадут наставника, и он ещё двести пятьдесят часов! — будет наматывать с ним карусельку по одному маршруту. Двести пятьдесят часов это полтора месяца полноценных рабочих дней! Обезьяну можно научить за это время. Если она конечно человекообразная и не склонная к либерально-демократическим ценностям. Склонность к последним не позволяет надеяться даже на трамвай. А во-вторых, я сделал этот вывод из собственных наблюдений за комиссией, принимающей у нас езду. Комиссия… красиво звучит, не так ли? Солидно прямо скажем. Отдаёт чем-то значительным и даже суровым. Настоящим если разрешите так выразиться. А на деле?

На деле, по моей памяти, это оказались две-три бабки, с трудом забравшиеся в трамвай вслед за нами, да парочка дородных тёток лет так по пятьдесят, также с одышкой прокряхтевших следом. Им бы семечками торговать возле рынка, а они экзамены принимают. Да ладно бы ещё экзамены… но… у кого они их принимают?! У нас — раздолбаев?! У нас пролетариев девяностых с вопросами от Чернышевского в черепных коробках?! Словом, когда весь данный балаган рассредоточился по сидениям учебного вагона, стали решать, из кого сотворять Гагарина. Кто достоин, получить приз стать первым? А достойных у нас как говориться, завались. Каждый с лучезарной улы… вернее рожей, и такой народный — принародный знаете ли. Жалко Королёв не дожил, порадовался бы старичок, какие таланты его возят. Впрочем, Королёв на трамвае не ездил, если уж по чесноку. Но это был его выбор. Я бы не мог ему объяснить, сколько он потерял от этого. Однако о выборе космонавта. Хотите знать, как это выглядело? Слышали ли вы когда-нибудь споры бабок в очереди к терапевту? Вот один в один. Только на более вежливом уровне. Чтобы не осложнять и без того непростой жизни ненужными конфликтами из-за очередной группы «мастеров» трамвайного вождения. А так… пообсуждали, поогрызались, порешали, руками друг на друга помахали и начали с КТМщиков. То есть с тех из нас, кто представлял депо работавшие на КТМах. Мы — сдающие расположились в конце вагона, комиссия понятное дело — в начале. Вызывали по одному, обкатывали, обкладывали, объясняли, почему ты (сдающий) не можешь претендовать на звание «Водителя года» и отфутболивали в зад к своим. Так было со всеми. Кто-то бурчал нечто неразборчивое в матюгальник, кто-то дёргал вагон, кто-то… ну, вы понимаете. Это вам не балет какой-нибудь. И не серенада оперная. Тут дело серьёзное. Государственной чуткости. И мастерство обязано быть представлено. Так вот. Мы все сидели в своём заду и с нетерпением и воодушевлением — граничащим с полным равнодушием — ждали своей очереди. Хотя иные возвращались с лёгкой дрожью и успокаивали остальных — ещё не сдававших, дескать, дело гиблое. Тёмное. Без невропатолога и ста грамм фронтовых не справиться. Мол, эмоции звенят в дурной башке когда не надо, и вообще. Дескать, сколько репу свою не чеши против роста волос, всё равно где-нибудь высокую комиссию разволнуешь.

Наконец дошла очередь до меня. Я сел в водительское кресло, включил управление, поставил левую ногу на педаль безопасности, включил реверс, и… всё оказалось нормально. Буквально так. Никто мне ничего не сказал, и как мне показалось — никто даже не обратил на это внимания. Тех, кто сидел сзади я категорически не слышал, а вот комиссию вокруг меня очень даже хорошо. Они трепались о чём-то своём. Я осторожно толкнул вагон и он поехал. Я сильнее нажал на педаль. Скорость возросла. А поскольку была зима, и довольно снежная, то по обеим сторонам от рельс образовались сугробы мешавшие ходить пешеходам. Данный факт весьма облегчил мне задачу. Я изрядно разогнался. Увидев первую остановку, притормозил — всё как надо — и подъехал как беременная черепаха. И снова — никакой реакции со стороны комиссии. Остановился, взял микрофон в руку, прогундосил какую-то шляпу в него, типа: остановка такая-то, осторожно двери закрываются следующая остановка такая-то. Вообще-то, мы ещё должны были попутно выкладывать дополнительную информацию. Ну там, переходите высокоуважаемые пассажиры дорогу спереди трамвая, если заметите взрывчатку в салоне не прыгайте в окно с мокрыми штанами, а сообщайте водителю — мне то бишь (во прикол!!!), покупайте лотерейные билеты… ой, нет, покупайте талоны у водителя, чего то ещё такое. В общем, там оказался целый лист, который мы должны были знать наизусть. Нам их всучили перед экзаменом на полном серьёзе. Разумеется, большая часть из нас, включая меня, ими подтёрлась. За всех говорить не имею права, но большинство его не читало. Поэтому я ничего больше не объявлял, наблюдая к тому же полнейшее безразличие по данному поводу членов (вернее членш) комиссии. Я ехал от остановки к остановке. Если поначалу я и мандражировал, то где-то, через пять-семь минут это прошло. На улице царила пасмурная погода, и пешеходов наблюдалось не много. Проехав какой-то здоровый перекрёсток, я впервые получил указание куда сворачивать. Я свернул. Стрелка перевелась, и вагон покатился между невысокими домами. Вдруг до меня дошло: на меня вообще никто не обращает внимания. Совершенно. Смотрят, небось, лишь за тем, чтобы я ненароком не совершил наезд на кого-нибудь или на чего-нибудь. А говорят о своём. Я прислушался.

— Да ничего хорошего в этой колбасе нет, — донеслась до моих ушей чрезвычайно поразившая меня фраза одной из экзаменовавших нашу группу. — Я вот купила её килограмм, а она уже через день осклизла. Есть противно.

— А куда ж ты целый килограмм — то набрала? — поинтересовался другой голос.

— А я меньше не укладываюсь, — объясняла возмущавшаяся качеством колбасы.

— Надо брать меньше, а то скоро в сидение не влезешь.

— Я влезу! — уверяла первая. — А колбасу я люблю. Без неё жить не могу.