Глава 8. Передовики производства, или На кой хрен мне усрался этот трамвай?

Глава 8. Передовики производства, или На кой хрен мне усрался этот трамвай?

— На кой хрен мне усрался этот трамвай? — громогласно заявил мне Валентин Прищеп — водитель с двадцатипятилетним стажем — почти сразу же после нашего знакомства.

Прищеп это его фамилия. Не удивляйтесь. Без всяких приставок «ка». Он ведь не питон. Валентин мне понравился с первого взгляда. Это был пузатый мужичок маленького роста, постоянно ходивший в мешковатых брюках и бейсболке. Он также носил небольшие усы, благодаря которым немного походил на исполнителя уголовных песен Круга. Только разумеется намного старше последнего. Валентин ненавидел трамвай так, как человек вообще что-то мог ненавидеть. Ненавидел начальство. Всё без разбора. Ненавидел нарядчиков. Ненавидел пассажиров. Ненавидел талоны. Ненавидел «выходы». Ненавидел вечерние смены. Ненавидел утренние. Не скрывал своей ненависти ни от кого. Постоянно громко ругал всё вышеперечисленное и грозил уволиться. И уволился — таки!!! — во что всерьёз никто не верил. Всё — таки человек протрясся на трамвае двадцать пять лет! Прищепу к моменту нашего знакомства набежало сильно за пятьдесят. Однако выглядел он моложаво, был весьма весел и жизнелюбив, открыт, приветлив с теми, кто ему нравился, любил травить шутки и насмехаться над неприятными ему людьми и обладал взрывоподобным хохотом. Голос у Валентина оказался высоким, временами переходящим на фальцет. Валентин любил жену. Она также работала водителем, но была гораздо скромнее. Любила читать буддистскую литературу и не раз предупреждала меня, мол, если я не начну напрягать свои мозги и также почитывать нечто полезное то от данной «тупорылой» работы мои «мозги очень скоро отупеют до состояния жвачной коровы». Таковы были её слова.

Валентин водил трамвай очень уверенно. Он носился чаще всего по пятнадцатому маршруту, делая изрядные нагоны. Я часто видел его отстаивавшимся где-нибудь на остановке или на кругу. Особый разговор был, когда он выезжал из депо. Тут если попадёшь перед ним нужно было рвать как подорванный. И всё равно, казалось бы, несёшься на пределе трамвайных ресурсов, давишь гашетку в пол с остановки, пугаешь прохожих, успеваешь на все светофоры, как бац! — где-нибудь уже на «ленинградке» при подъезде к Соколу смотришь, а сзади Валя тут как тут и с зажжёнными фарами. Стоит и собирается рвануть вторым вагоном за тобой, плюнув на всякие соблюдения дистанций и т. д. Лишь бы не пропустить вперёд двадцать восьмой, разворачивающийся на Алабяна примерно в то же время. Мы с ним часто и помногу разговаривали. Особенно когда ездили на «маршрутах» с работы и на работу. Беседовали о разных вещах. О дурости в расписании, о всяких трамвайных мелочах, о водителях — жополизах, но чаще всего о том, как сбежать куда-нибудь с этого грёбаного трамвая. Поскольку мне всё это катание надоело ещё в первый же год. А Валентин — то возил народ уже четверть века!!!

— А что ты думаешь, — говорил он мне, когда мы тряслись на холодном «Лиазе» поздно ночью, — я ещё спокойно могу найти себе другую работу.

— Да? — переспрашивал я с искренним любопытством. — И какую же?

— Да хоть в охрану уйду, — отзывался Прищеп уверенно, — устроюсь себе сутки трое и буду прекрасно жить. Деньги почти такие же. Зато на здоровье сэкономлю.

Его жена сидела рядом и внимательно слушала. В разговор она вступала редко. Обычно вставит два-три точных слова или поправит и дальше сидит, слушает. Если только кивнёт иногда. Как я понял, жена Валентина полностью разделяла с ним его убеждения. Наверно поэтому они и были так дружны и прожили вместе столько лет.

— И ты пока молодой не сиди на месте, — наставлял он меня, — давай ищи себе тоже другое место. Не бойся, хуже, чем здесь вряд ли найдёшь. А если будет хуже, то сюда всегда вернёшься. Здесь всех берут. И пьяных, и сраных, и драных, и после тюрьмы и после бомжухи. Всех берут. Некоторые вон по пять раз уже увольнялись и приходили обратно. И каждый раз брали. А куда им деваться? Работать-то кому — то нужно. На одних хохлах как показывает практика, далеко не уедешь. Так что ищи и увольняйся пока молодой. А то всю жизнь тут прокоптишь…

Иногда Валя сильно смешил меня. Мигнёт когда едет навстречу фарами, дескать, притормози. Вот мы поравняемся, он откроет окно и что-нибудь брякнет на тему того как только что чуть не разнёс «мерседес» с красными номерами, и ему смешно! Расскажет, повеселит, а жаргон у него забавный, обматерит всех водителей «мерседесов» вообще и дальше разъезжаемся. Он своей дорогой я своей. Но работается уже веселее. Бывало, показывает, когда едет навстречу — остался один круг. Следующим кругом еду — мигает. Останавливаюсь.

— Всё, — кричит он, высунувшись из окна, — в депо поехал! Хватит.

— Счастливый! — отвечаю в ответ.

— Да какое — счастливый? — возмущается он.

— А что — нет?

— Конечно, нет! Мне же ещё в депо час ехать! Ты — то сегодня где меняешься?

— На конечной, — отзываюсь я.

— Вот ты как раз и счастливый, — продолжает Валентин.

— Но мне ещё два круга!

— Какая разница? — горланит мой собеседник. — Зато на конечной! А тут ещё до депо можно не доехать.

— Почему? — удивляюсь я.

— А ты сам что, не знаешь? — с возмущением отвечает Прищеп. — Как всегда где-нибудь да застрянешь. То авария, то провода порвут…

— Ну да, — подхватываю я, — то кто-нибудь сломается на линии…

— Ну конечно, — просияв, начинает хохотать Валентин, — кто-то сломался, кто-то обосрался… как всегда…

— Да ладно, не думай ты об этом. Езжай и всё. Нормально доедешь. Не каждый же раз такое.

— Не каждый, — соглашается мой собеседник, и, пожелав мне удачно доработать, уносится как вихрь в сторону Сокола.

В отличие от Валентина Сашка Кирсанов (полный тёзка знаменитого препода из комбината) был значительно моложе. Он также носился как вихрь, правда, уже по шестому маршруту. Сашка всё время ездил в шапке. Одевал её на самый затылок. Выглядело это довольно расхлябанно. Как-то неряшливо. Это впрочем, мало его занимало. Кирсанов жил на другом конце города, где-то в районе метро «улица Подбельского». Кажется там. И по идее вполне мог бы устроиться в местный трамвайный парк. Но по каким-то причинам не делал этого. Выяснить данный момент мне так и не удалось. Можно было бы подумать, что выбрал Краснопресненское депо Александр корысти ради, ну дабы не вставать слишком рано или не работать допоздна — ведь «маршруты» так далеко не шныряли. Они собирали водителей живущих неподалёку. Однако я лично был свидетелем, когда Сашку ставили работать до двенадцати часов ночи и он не роптал. Лишь выражал недовольство тем, что может не успеть до закрытия метро. Хотя даже в такой час заканчивать работу для человека, живущего, хрен знает где — это совсем скверно. Ведь на линии частенько бывают разные происшествия, и застрять можно надолго. Тогда не то что на метро успеть, до утра придётся в депо торчать. Однако Кирсанов не унывал. Выглядел он всегда весёлым, довольным. Если мы встречались на линии, помашешь ему рукой, так он в ответ весь искивается, разулыбается, да ещё фарами поморгает.

Но…

Он тоже ненавидел трамвай.

Сильно.

Очень сильно.

Мы много раз с ним болтали на эту тему. Особенно, когда торчали дежурными в депо.

— Да я сейчас до пенсии доработаю и всё! — сказал он мне в ответ вопрос, дескать, не собираешься ли ты отсюда дружок, в конце концов, свалить. — А так конечно собираюсь.

— Да какая тебе пенсия? — изумился я.

Ведь на вид Сашке я бы дал никак не старше тридцати пяти.

— Нормальная пенсия, — его большие губы расплылись в хитрой улыбке, — у нас на транспорте идёт выработка льготной пенсии. Мне ещё лет пятнадцать отработать, а дальше гори они огнями эти трамваи!

— Ну — у — у, на это ты не рассчитывай! — отозвался я. — Ты что, не знаешь наших правителей? К тому времени они пенсионный возраст с девяносто лет сделают. А все льготные порежут или растянут так, что до неё и не доживёшь!

Мы сидели в курилке возле лестницы. Нас никто не слышал. За давно немытым окном простирался довольно скверный вид: бесконечные перепутанные между собой рельсы, на которых стояли трамваи. Между ними шныряли толстые тётки в оранжевых жилетах и что-то агрессивно кричали. Кричали не умолкая.

— Да, — кивнул Сашка, сразу же изменившись в лице и погрустнев, — тут ты прав. Это они могут.

В другой раз он сам неожиданно для меня завёл разговор о своей личной жизни. Я ехал на конечную на работу, и войдя в вагон увидел что управляет им Кирсанов. Разумеется, я подошёл к нему и мы разговорились.

— Ты чего такой грустный? — поинтересовался я, видя его настроение.

— Да вот с женой расстался, — кратко пояснил он, не отрывая взгляд от дороги.

— С женой? — глупо переспросил я. — А чего так?

— Да — а — а… — протянул он, махнув рукой. — Она себе мужика какого-то нашла.

— А — а — а… ну, тогда правильно.

— Да я вот не уверен правильно или нет.

— А сколько вы с ней вместе-то были? — уточнил я.

— Десять лет…

— Долго.

— Конечно, долго, — согласился Сашка. — Потому и не знаю — правильное ли это решение или нет.

В ту пору я воспринимал подобные разговоры как вмешательство в личную жизнь, потому попытался поскорее перескочить на другие темы. Это сейчас я понимаю: если человек сам начинает о себе рассказывать — проявляет такую инициативу — стало быть, не с кем поделиться. Тут уж надо выслушать, проявить терпимость и заинтересованность. Иначе можно обидеть человека.

Впрочем, Кирсанов не обижался. Он являлся активным футбольным болельщиком и всегда горячо обсуждал со всеми с кем только возможно бездарность отечественных футболистов.

— Ну кто так играет?! — с пылом доказывал Сашка двум старым, сутулым и явно безразличным ко всему водителям с двадцать седьмого маршрута.

Дело было утром в выходной день. Мы все сидели в депо, дежурили. За окном сыпал хмурый снег. Хотелось спать или хотя бы устроить революцию. Но это мне. А представляете, каково было этим дедам?

— Дурак он этот Газзаев, вот что я вам скажу! — продолжал, активно жестикулируя, Кирсанов. Он ходил взад-вперёд по курилке, и они следили за ним оторопелыми взглядами. Сидя на деревянной узкой скамеечке, с нацарапанными на ней мелкими буквами ругательствами, в своих чумовых коричневых куртках с вьетнамского рынка и брюках засыпанных пеплом от сигарет они напоминали мне двух птиц Марабу. Их иногда показывают по ящику. Они такие же облезлые, одуревшие — словно после тифа — но ещё ходят и в состоянии сделать какую-нибудь гадость или подлость. Во всяком случае, таковы были мои ощущения от той ситуации.

— Да он этот Газзаев и сам так играл всю жизнь! — разглагольствовал Сашка, видя, что ему удалось пробудить поверхностное внимание дымящих птиц Марабу. Те послушно кивали клювами. — Он также бежал через всё поле, потом ба-бах! — со всей силы, и мимо! И его ЦСКА также играет! А вот сейчас ещё намечается золотой матч с Локомотивом, и вы что же думаете? — они победят? Да ни за что! Локомотив их уделает! Как последних лохов! Вы видели, кого он ставит в центр? Кстати, не повезёт тем, кто будет работать в тот день по двадцать третьему. Матч — то будет там. Представляете сколько потом болельщиков в трамваи будет набиваться?

Деды одновременно издавали что-то вроде протяжного: о — о — о — х! — почти после каждой гневной тирады Александра.

— Мальцев отличный игрок! — вдруг заявил один из Марабу.

— Мальцев? — переспросил поражённый Кирсанов.

Это и вправду прозвучало сюрреалистично как-то.

— Да, — согласился второй Марабу, кашлянув как еле живой запорожец, — Мальцев игрок что надо!

— Так это ж хоккей! — воскликнул с досадой Сашка. — Да к тому же советский! Двадцатилетней давности! А я вам о футболе говорю! И о современном!

— Третьяк отличный вратарь, — словно не слыша его, произнёс первый старикан, глядя в стену.

— Верно, — подхватил второй, — таких сейчас нету! Капустин мне ещё нравился…

— Да, Капустин… и братья Майоровы.

— А вы последний чемпионат по хоккею смотрели? — спросил у них Кирсанов, осознав, что о футболе говорить дальше бессмысленно.

— А что, они ещё проводятся? — с тем же невозмутимым непоколебимым равнодушием каркнул один из Марабу.

— Ещё бы! Правда, просирают всё, что только можно. А так проводят. Я вот в этот раз смотрел… к середине чемпионата подъехал Ковальчук. Так сразу начали орать типа сейчас он им покажет, сейчас наши всех сделают!.. И один хрен — просрали. Также как всегда!

Сашка начал хохотать. Мне тоже стало смешно. От того что я видел.

— Харламов был технарь! — снова произнёс первый из Марабу.

— Да, — отозвался второй, — Харламов это мастер! И Фирсов великолепный игрок…

— Михайлов…

— Якушев просто блеск…

Перечисление продолжалось. Вскоре все докурили, и не глядя друг на друга, разошлись по углам читать газеты о повышении цен на жилищно-коммунальные услуги.

Сашка всегда нравился мне своей манерой не унывать. Чтобы не происходило. Наверняка он и сейчас ещё гоняет по бескрайним просторам Тушино по своему любимому шестому маршруту.

Кстати, там же на «шестёрке» трудился ещё один живописнейший персонаж! Звали его также — Александр. А фамилия была Бастрыкин. Ну я вам скажу это и типаж! Представьте себе классического металлиста. Длинные волосы, «косуха» в заклёпках и весь прочий антураж. Он так всегда ходил и ездил. Не снимая бейсболки, также с какой-то металло-сатанинской символикой. Ещё у него была одна особенность: чёрные зубы. На полном серьёзе. Они сразу бросались в глаза, когда вы начинали с Александром общаться.

— Я десять лет работал стеклодувом, — как-то раз объяснил он мне их раскраску.

До сих пор не соображу — сказал он правду или прикалывался.

Вот как раз Бастрыкин и являлся тем самым водителем устроившим проверку на выживаемость вагону под номером 3512. История эта стала в то время почти легендарной. Кратко поведаю её. Мог бы и подробно, но меня там не было, а выдумывать из головы не имею права. Всё-таки моя книга — реальность. И за всеми событиями, описываемыми здесь, стоят настоящие, подлинные человеческие судьбы. А дело было так.

Не то в первый год моей службы на трамвае не то во второй Александр Бастрыкин попал в аварию. Весьма крупную. Я узнал об этом на конечной, когда пришёл на смену. На стене висела «молния». Что это такое? Это такая смешная бумажка, написанная от руки. Она вывешивалась на всех конечных станциях, когда случалось ДТП. Любое. Будь то столкновение с машиной или наезд на пешехода. Там заботливыми каракулями кто-нибудь из мелких начальничков выводил: такого — то числа, водитель такой-то работавший на маршруте таком-то, двигался в сторону такую-то и при проезде там-то или там-то допустил наезд (столкновение) на пешехода (машину). Далее заботливо сообщалось, в какую больницу (в подавляющем большинстве в 67) доставили пострадавшего. Это разумеется, крайне необходимая информация для других водителей. Не иначе, как вдруг кто-нибудь из них — из чистого зова благородного сердца! — захочет притащить минералки с апельсинами в палату, дабы пострадавший скорее поправился и снова начал с кривой улыбкой смотреть на мир. А иначе для чего это сообщать? Только для этого. Ну и для пущей убедительности также информировали о диагнозе. «С сотрясением мозга», «с травмой руки-ноги», «с ушибом» и прочее. Конечно, ведь водители трамваев обязательно должны знать насколько качественно они совершили наезд или аварию. Дабы квалифицированно ответить на вопрос праздным любопытствующим, если они поинтересуются. Что-нибудь вроде: а — а — а, да, помню-помню, в прошлом году я действительно совершил наезд на пешехода: у него был разрыв трахеи, внутреннее кровотечение с ушибом почек и печени и бледный вид. Ну, так что вы хотели? Трамвай как-никак. Семнадцать тонн с педалями.

Понятно? Дабы другие (предполагаемо безответственные и разгильдяйски настроенные), водители не расслаблялись. Читали. Внимательно! И делали вывод. Дескать, трамвай водить — это вам не квассикой… вернее, не классикой увлекаться! Смотрите бараны! — как бывает. Как будто те, кто должны это всё читать сами прекрасно не знают, о «сиюминутных радостях» поджидавших их на линии. Но это я так, для наглядности привёл пример. Потому что, на мой взгляд, отношение к водителям как к тупым неразумным детям или к мудакам, которых надо опекать заботливыми и не всегда добрыми мамочками-наставниками культивировалось в депо почти как коммунистический ленинизм-идиотизм в школьной программе времён моего детства. Вот в один из дней на «доску почёта» попал и Сашка Бастрыкин. Не хочу утомлять уважаемого мной читателя почти дословным изложением этой бредятины в виде «молнии» (а я к своему ужасу до сих пор многое помню), опишу произошедшее своими словами.

Как-то раз грустным и плаксивым не то осенним, не то весенним вечером, а точнее — ночью, водитель-поклонник тяжёлого рока Бастрыкин гнал учебный вагон под номером 3512 в депо по «ленинградке». Спешил на первый «маршрут». Вы не забыли время их — маршрутов — отправления? Это важно! Для понимания ситуации. Спешу напомнить. Первый маршрут отъезжает от депо в 0.40. Второй в 1.40. Ночью ведь проверяющих на линии нет. Начальники спят, закинувшись на сон грядущий дежурным стопариком. И у водителей наступает иллюзорная свобода. Можно слегка расслабиться. И в том числе загнать вагон в депо пораньше. Приёмщикам всё равно до лампочки, когда приезжают. И если вы, к примеру, должны официально загонять вагон в депо в 0.50 то, что вам стоит сделать пятнадцать минут нагона? И приехать домой на час раньше. Но это если в 0.50. А если в 1.15? Тогда рвать надо уже изо всех сил. Ведь ещё надо успеть сдать талоны и выручку, отдать сумку с расписанием. Как минимум. Вот Сашка и разогнался. А разогнавшись, не углядел колонну с милицейской машиной во главе, пересекавшую пути. Точнее, тогда колонна ещё не пересекала трамвайные пути, а только приближалась. Всё как положено: у впереди идущей милицейской машины были проблесковые маячки, у грузовиков тоже. Они ведь не знали, что слева к ним на предельной для трамвая скорости несётся безумец-металлист с чёрными зубами. О том, что скорость слишком велика Сашка сообразил в последний момент. Когда колонна уже выехала на пути. Он конечно же нажал на педаль тормоза, но… увы. Произошло столкновение. Страшное. С грузовиком. Самое забавное: данный грузовик перевозил самолёт. Не «Боинг» безусловно. А как я понял маленький спортивный самолётик. Впрочем, я могу ошибаться. Не суть важно. Вот аккурат в этот самолётик и угодил Бастрыкин на своём 3512.

— Крылья у него отвалились сразу же, — делился он со мной впоследствии пережитым опытом, периодически прерывая рассказ лающим, и весьма своеобразным смехом, который впрочем, удивительно к нему подходил, — кабину разнесло вдребезги, железная перекладина на пульте подошла мне почти вплотную к горлу, ещё чуть-чуть и башку бы оторвало. А путевой лист я вообще не нашёл.

Я только дивился его рассказу.

— Я ещё вышел, — продолжал Сашка с улыбкой шимпанзе — оттопыривая верхнюю губу, — посмотрел на вагон. Кабины вообще не было. И главное — как вылез я оттуда — не помню, а вот как обратно подстраиваться совершенно не понятно. Вообще как туда влезть? Кресло где-то наверху… на крыше… стекла нет… Я ещё им говорю, ну чего мужики, может, разойдёмся, договоримся?

— А они чего?

— Они ржут. Говорят мол, ты совсем дурак что ли? У тебя даже кабины нет. Какое — разойдёмся? Потом оказали мне первую помощь. Я ведь в крови был. Хотя отделался ссадинами…

Позже в депо подсчитали ущерб от ночной гонки. Подсчитали — прослезились. Ведь виноват стопроцентно вышел Бастрыкин. А кто же ещё? Следовательно, и ущерб пришлось покрывать депо. Разумеется, Сашку вызывали в отдел БД (безопасность движения, если кто запамятовал), клепали мозги всяческими богопротивными словесами, стараясь вызвать у него угрызения совести. Взывали к его чувству самосохранения и ответственности (которого я за ним ни разу не замечал), и, в конце концов, дабы он окончательно пришёл в себя наложили на него дань в размере сорока тысяч рублей. Сорок тысяч рублей в ту пору было очень много. Вся моя зарплата с авансами и премиями составляла шесть тысяч с небольшим. А тут сорок. Конечно, с него договорились взимать постепенно, так сказать в рассрочку. С каждой зарплаты по чуть-чуть, но долгие месяцы. Иначе через какое-то время Сашка испортил бы безупречный — как казалось чиновникам — имидж водителя городского транспорта Москвы своей блокадной худобой и сношенной одеждой. Впрочем, он не унывал. Чему лично я был свидетелем неоднократно. В частности имела место следующая сцена: поздняя ночь — около часа, я, загнав вагон в депо и завершив все делишки, спускаюсь вниз. Выхожу на улицу. На дворе лето. Там возле проходной стоит группа также вернувшихся водителей и среди них — Бастрыкин. Все в хорошем настроении, оживлённо обсуждают рыбалку и всё с ней связанное. Громче всех восклицает гонщик-металлист:

— Говорят надо ехать в Тверскую губернию… говорят туда! Нет… я серьёзно… в Тверскую губернию…

И так продолжается довольно длительное время. Спор, где водится рыба покрупнее не умолкает до тех пор, пока не приезжают «маршруты» и все не расходятся по ним.

Бастрыкин удивлял меня ещё вот чем: он являлся чуть ли не единственным (за исключением конечно Шлакова — тот прямо бил себя в грудь) водителем утверждающим, дескать, трамвай ему нравится! И работать на нём о — о — о — чень нравится. Прямо очень — очень! И насколько я понимаю — говорил об этом всерьёз. То ли он принимал какие-то запрещённые препараты для улучшения работы кровеносных сосудов головного мозга и не рассчитал с количеством, то ли надеялся на амнистию — пёс его знает. Но это — факт. Он так говорил. При этом когда я у него спрашивал, мол, чего это ты после шести лет на трамвае до сих пор водитель третьего класса и отчего не повысишь мастерство (хотя куда уж выше если он даже самолёты научился сбивать?) и не получишь второй класс, Сашка так ехидно улыбался и отвечал:

— А ты знаешь, сколько на меня докладных ежемесячно пишут?

— Столько же сколько на меня? — уточнил я.

— Во всяком случае, не меньше. Начальство меня и близко не подпускает ко второму классу.

Вот так. Теперь понимаете? За второй класс платят уже по-другому. Не шибко, разумеется, но для сорокалетнего мужика, каким был Бастрыкин, всё же хоть какое-то улучшение. Да и престиж, как ни странно в любом (даже самом паскудном — а вождение трамвая я причисляю к последнему) деле всё — таки имеет значение. Люди мечтают о деньгах. О хороших деньгах. Если же они убеждаются со вздохом разочарования в том, что денег хороших не будет, причём ни на одной из доступных им работ — тогда они мечтают о бляхах. О любых. Дабы как-то выделиться, отличаться от окружающих — точно таких же, как они. Вот у водителей трамвая бляхой являлся класс. Нет, не класс вождения, а какой класс присвоен. Поработал годика два-три, ступай к начальству. Если ты вёл себя всё это время как личинка на ботве, не пререкался, не задавал неудобных для начальства вопросов, мило улыбался, когда тебя смешивали с говном — стало быть, проверку прошёл. Ты — хороший водитель. Имеешь право повышать класс. Тебе дают бумаги, и ты шлёпаешь снова в комбинат. Слушать хрень и тем самым повышать свой профессиональный уровень. При этом даже не важно: совершал ты аварии или не совершал. И вообще как перевозил жителей Москвы. Как пел в уже далёкое время Клинских Юрий Николаевич: «Главное лишь вовремя подлизывать попец!» Дабы не быть впустую громогласным приведу соответствующий пример. Водитель Лемако. Это фамилия такой. Женщина лет тридцати-тридцати пяти. Пришла позже меня. Я прекрасно помню, как её стажировали. Как только она появилась — тут же принялась вылизывать всем урководителям их седалищные плавуны. Вы думаете, это выглядело как видео в разделе «фетиш» на Порнолабе? Ошибаетесь! Значительно хуже и противнее. Лемако не стеснялась никого и ничего. Стелилась ковриком, выгибалась половником. Сюсюкала, подхихикивала, заглядывала в рот любому кто хоть немного стоит выше неё и как результат: за несколько лет стала мало того что водителем первого класса так ещё и наставником! То есть сама начала учить ездить других людей. «Феерично!» — как говаривала расцелованная возмущённым женихом тёща из комедии «Не может быть!». При этом вы думаете, она водила пыхтящий саквояж лучше других? Как бы ни так! В первый же год своей самостоятельной работы она побывала в паре аварий — весьма сомнительных с точки зрения того кто в них виноват. На мой взгляд, не водители автомобилей точно. Я прекрасно помню следующую её аварию: мы выезжаем из депо почти одновременно. Лемако едет первая, мой вагон следует за ней. Дело происходит уже в новом депо — в Строгино. Или как принято говорить теперь — после последней на данный момент реформы русского языка проведённой спьяну седовласыми блюстителями словесности — в Строгине. Так вот, едва я выехал за ворота как понял: впереди произошла авария. Лемако забодала выезжающего с прилегающей территории автомобилиста. Чаще всего такое случается, когда водители не понимают друг друга. Ну, например, едешь себе медленно, и водитель машины решает проскочить. Ты же думаешь, что он тебя пропускает оттого и не трогается, и сам нажимаешь на педальку. Вот и происходит роковая встреча. Впрочем, всё это я знаю лишь по разговорам окружавших меня в ту пору водителей. Сам я в подобные аварии не попадал. В общем, к тому моменту, когда я вышел из кабины разузнать что почём, Лемако уже выясняла отношения с водителем на повышенных тонах. И судя по тому, что он кричал, мне стало понятно, чем он не доволен: очкастый худосочный мужик утверждал, будто Лемако его спровоцировала. Махнула рукой, мол, выезжай, я тебя пропускаю, а сама угостила его в бочину. Словом, долго вам весь этот цирк описывать не стану. Сообщу только: под занавес мужик назвал Лемако «тупорылой белобрысой блядью» с чем лично я целиком и полностью согласен. Ничего не могу сказать насчёт её личной жизни так как никогда не интересовался, но с точки зрения того как она стелилась перед начальством — это чистое блядство. На мой взгляд. И впоследствии она же стала стажировать народ! Вот так у нас и делаются карьеры.

Ничего подобного от Бастрыкина увидеть нельзя было. Всё — таки он был не в сравнение порядочней. И дабы окончательно не настроить против себя руководство заявлял, будто трамвай водить ему нравится. У большинства водителей надо сказать весьма скептическое отношение к таким людям. Я помню, появился у нас в депо некий водитель. Толстоватый, румяный, болтливый. Молодой! Пришёл, кажется из другого депо. Вот он очень любил трамваи и всё с ними связанное. На полном серьёзе. Даже после отработанной смены (смены!!!) шёл в депо смотреть новые вагоны. Когда они поступали. Притом, когда другие водители говорили ему мол, ты что дурак? — пойдём лучше пивка попьём, он резонно возражал:

— Не — е — е — т! Я должен новый вагон осмотреть. Это так интересно!

Наверно вы не будете удивлены, узнав, какое прозвище получил сразу данный персонаж? Догадались? Правильно — Покимон. По-другому за глаза его никто и не называл. И все знали о ком речь. Да и как могло быть по-другому? Неужели он думал, что новый вагон от него куда-нибудь уедет? Да если его загнали в депо, то все на нём накатаются ещё до тошноты. Или он чем-то уж так отличается от других трамваев? Что в него турбо — двигатель поставили? Пантограф позолотили? В кабине репродукции Шишкина развесили? Или кресло — массажёр установили? Идиотизм говоря проще.

Но вернёмся пока к Бастрыкину.

— Лыжню! — орал он в три часа пятьдесят минут утра глядя на очередь, скопившуюся в депо у окошка диспетчера.

Вы не забыли, что к этому времени съезжаются все первые «маршруты» привозя табун полусонных водителей? Время у всех разное — у кого в четыре ноль семь, у кого в четыре пятьдесят две, но приезжать приходится один хрен к трём пятидесяти. Второй маршрут приезжал в пять двадцать. И большей части водителей приходилось куковать в депо ещё час, дожидаясь времени своего «выхода». Все они старались сразу же взять «путёвку» с сумками и либо разойтись по вагонам, либо сидеть в курилке с другими водителями, обсуждая несправедливость докладных и ужасы проживания на одну зарплату. Тем же водителям, чья явка значилась в «три пятьдесят» приходилось нелегко. Ведь они должны уже в четыре ноль пять выпорхнуть из депо. А тут очередь — и не маленькая подчас — в каждое окошко!

— Лыжню! — орал уже изо всех сил Бастрыкин пытаясь пробиться к заветному окошку.

— Сейчас я тебе дам лыжню! — отзывалась уныло очередь из качающихся и клацающих зубами зомби. Причём в ответах превалировали женские голоса.

Пробиться было невозможно.

Наконец очередь редела, и выполнивший весь утренний ритуал уже опаздывающий водитель нёсся как ненормальный на «ходынку» и бегло осмотрев вагон, поднимал пантограф и уносился прочь. Без сожалений.

Я частенько беседовал с Бастрыкиным о наших трамвайных нравах. И не скрывал своего негативного отношения к делу. На что он неизменно отвечал:

— Да а чего? Нормально вроде…

Ещё я помню примечательную историю, приключившуюся с ним. Я работал на тридцатом маршруте. Было лето. В году примерно две тысячи первом, если мне не изменяет память. Сашку в тот день бросили к нам — на Таллинскую. Он был дежурным, и его отправили на десятый маршрут. Скукотища я вам скажу этот маршрут. Крутишься между Щукинской и конечной станцией Таллинская и всё. Кругов пятнадцать. Потом едешь в депо. «Детская железная дорога» — так я помню, дразнили нас водители с других маршрутов. Дескать, что тут ездить? Отдыхай всю смену и порядок. Мол, не то, что у нас на двадцать третьем или шестом! Сравнения тут конечно нет. Безусловно. Трассы других маршрутов сложней. И светофоров побольше, и путь длиннее, и с машинами надо управляться. Но и на десятке зевать было некогда. Чему лучший пример происшествие с Бастрыкиным.

Он подошёл к моей кабине, когда я отъехал от Щукинской. Видимо Сашка ехал на работу через метро. И решил подойти поздороваться. Хотя это и было запрещено. Если бы начальство увидело, докладные написали бы и на него и на меня. Его неунывающая физиономия появилась из-за двери, и мы разговорились. Я поинтересовался насчёт его долга в сорок тысяч.

— Выплачиваю, — безучастно произнёс он.

— Вот видишь, — ехидно продолжал я, — ты теперь даже уволиться отсюда не сможешь, пока не выплатишь долг.

— Почему же? Смогу. Просто за мной полетит долг на другую работу. Вот и всё. Только я сам этого делать не буду.

— Не будешь?

— Нет. Мне это не надо. На этой работе меня устраивает всё. Я на этой работе душой отдыхаю.

Я на мгновение отвлёкся от дороги и с усмешкой посмотрел на собеседника.

— Чего ты? — отозвался Сашка на мой взгляд.

— Так… ничего. А как ты воспринимаешь вот эту езду по рельсам? Разве это — не тупость?

— Нет. Это езда по минному полю. Когда я прихожу на работу, я никогда не знаю, чем она для меня сегодня закончится. Но оттого и здорово.

— Потому ты и душой здесь отдыхаешь?

— Ага! — кивнул Бастрыкин, разражаясь своим прерывистым лающим смехом.

Мы ещё поговорили о чём-то и расстались. Он побежал принимать смену. Я отметил путёвку у диспетчера и умчался на Войковскую. И только возвращаясь назад, неподалёку от остановки «Таллинская улица дом тридцать два», прямо на перекрёстке увидел вагон с сидящим в кабине Бастрыкиным. Тот уныло что-то записывал в свой блокнот. А его вагон стоял впечатанный в автомобиль Волга. Волга поворачивала на перекрёстке направо, и тут её подловил ехавший сверху трамвай Сашки. Он опять угодил в аварию. Второй раз за год. Тот год видимо вообще был не его. При этом весь бок Волги аккуратно настолько изогнулся, словно его подгоняли нарочно под переднюю часть вагона. Получилось очень красиво! Честное слово. Как будто они созданы друг для друга. Трамвай и Волга. Больше я таких шедевров при столкновениях не видел. Нет, всё-таки что ни говори, а Сашка Бастрыкин был мастером своего дела! Сейчас, поди, таких кадров действительно в московских депо уже нет. А тогда были! Впрочем, будем надеяться, что ещё есть. Иначе как-то слишком скучно жить получается.

Проезжая мимо Сашкиного вагона я притормозил. Наши кабины поравнялись.

— Ты чего, — прокричал я Бастрыкину дабы привлечь его внимание, — опять в аварию попал?

— Да — а — а, — как-то слишком протяжно и уныло признался он.

— Ну что, отдохнул душой? — поддел я его беззлобно.

— Ага! — он развёл руками.

— А ещё искать себе нормальную работу не хочешь! О чём ты только думаешь?

— Сейчас о рыбалке, — сконфуженно улыбнулся Бастрыкин, — с приятелем созвонился. Гаишников жду — скучно ведь. Собираюсь ехать в Тверскую губернию. Приятель приглашает. Поеду, если денег хватит!

Он снова залился своим привычным собачьим смехом, а я поехал дальше. Расписание как-никак.

Спустя какое-то время я узнал что Бастрыкин в конце концов остепенился. Нашёл себе женщину — правда приезжую — и женился на ней. Кто она я не знаю. Говорили, вроде как работала в депо кондуктором. Так они и познакомились. И как уверяли меня другие водители женщина эта просто золото. Тем паче для такого перца. Но это лишь с чужих слов. Как там у него вышло на самом деле, сказать не берусь, но надеюсь всё в порядке. Сашка Бастрыкин при всех его клоунадах человек далеко не самый плохой. А лично мне так и глубоко симпатичный. Но пока достаточно о нём. Есть и иные персонажи.

Ещё один водитель о ком я бы хотел вам рассказать это Мишка Наумин. С Мишкой я познакомился, когда начал работать самостоятельно. Вот он как раз ездил по десятому маршруту. Был за ним закреплён. Ещё нас с Мишкой объединяло то, что оба мы были прикреплены не только к маршруту но и к конкретному вагону. Ну, со мной всё понятно. Я являлся молодым водителем. Наумин же к тому времени отработал уже шесть лет! Зачем ему понадобилось закрепляться за вагоном, ума не приложу. Единственное логичное объяснение заключалось, наверное, в его характере. Мишка был спокойным, улыбчивым, не склонным к авантюрам и конфликтам человеком. Лысоватый, небольшого роста, щуплый. Он жил с женой и двумя детьми где-то в Строгино, и видимо вождение трамвая по «пенсионерскому» маршруту ему вполне подходило. Спешить никуда не надо, езди себе потихоньку, пыли…

Однако и на скромном десятом маршруте никуда нельзя было деться от трамвайной действительности. Побывал в аварии и Мишка. Причём в очень не хорошей аварии.

За Науминым был, как я уже упоминал, закреплён вагон, под номером 3979. Это был тиристорный вагон. С виду — обычная жёлтая татра. Но внутренности уже современные. В ту пору данные трамваи являлись ещё совсем «сырыми». Недоделанными во многом. И одна из их особенностей заключалась в следующем: у некоторых тиристорных татр периодически пропадали тормоза. Испытание хочу вам сказать не для слабонервных. Вот на 3979 как раз тормоза пропадали. И на это жаловались водители. Писали в бортовой журнал чёрным по белому: пропадают тормоза. Может, и коряво писали, но понятно, согласитесь. Слесари отчего-то с ремонтом не спешили. Вот Мишка и угодил как-то раз в автобус. Случилось это на перекрёстке между остановками «Таллинская улица дом тридцать два» и «Почта». Сейчас там куча светофоров, пешеходных дорожек и полный порядок. А в ту пору — не было ничего. Просто перекрёсток и всё. Причём заметьте, эта остановка «Таллинская улица дом тридцать два» упоминается мною уже в третий раз! Там я, ещё стажируясь у Шлакова, чуть не сбил деда, там Бастрыкин попал второй раз в аварию, и почти там же совершил ДТП Мишка Наумин. Что за мистика такая? Может на данном месте находится старинное деревенское кладбище с разозлёнными зловещими мертвецами?

Словом Мишка двигался в сторону конечной станции Таллинская и врезался в автобус, стоявший на трамвайной линии и пропускавший поток машин, дабы проехать дальше. При этом столкновении пострадала женщина. И на Мишку подали в суд. Он даже вынужден был нанимать юриста. И всегда, на всех разборах, в милиции и суде он говорил одно: тормозить начал издалека, но тормозов попросту не было! И я ему вполне верю. Уж как угодно, а лихачом Наумин быть не мог. Он водил всегда весьма осторожно. А весь фокус заключался в простой детали: бортовой журнал вагона, где, как вы помните, постоянно разными водителями было писано о неисправности тормозной системы, таинственно исчез, как только трамвай отбуксировали в депо. Вот так. Известная схема? Безусловно. Проклятые начальнички прикрыли свои жирные седалища. Вы можете спросить почему, мол, Мишка сразу же не забрал журнал себе? Ответ прост: шок. Да-да. Когда подобное происходит с человеком растеряться слишком просто. И можно произносить целые тирады на тему того как следовало поступить в данном случае водителю, но… Одно маленькое «но» вполне перечеркнёт всю глубокомысленную лабуду. И заключается это «но» в предельно обыденной фразе. А именно: не дай Бог никому оказаться на месте Мишки. Ведь я не могу назвать его глупым человеком. Не могу. Просто вот так случилось, и он стал жертвой системы. На него всё и повесили. Впрочем, он не первый и, к сожалению далеко не последний.

Однако я не собираюсь наводить на уважаемого мной читателя тоску. А потому расскажу более весёлый случай имевший место в моей практике.

Зима. Холодно. Год примерно 2002. Я работаю традиционно по тридцатому маршруту, Мишка традиционно по десятому. Периодически мы встречаемся на линии когда едем навстречу друг другу, машем руками, гримасничаем и показываем на пальцах, сколько кругов осталось отработать. Вдруг, когда я еду с Войковской на Таллинскую последним кругом мой вагон начинает подавать признаки дурноты и нездоровья. А мне остаётся лишь закрыть путёвку и двигать в депо. Время уже ближе к полночи. К моменту моего появления на конечной я понимаю: бобик сдох. Доехать до депо так же реально как до Калифорнии. Вагоны в большинстве уже упорхнули. На линии остаётся лишь Мишка, которому также осталось закрыть путёвку и уезжать в депо и какая-то женщина, трудящаяся на пятнадцатом маршруте. Я, притащившись кое-как на кольцо и явившись к диспетчеру, сообщаю: шеф, всё пропало, железо ни к чёрту, только колёса и крутятся. Сразу возникает вопрос: кто будет меня буксировать в депо? И сразу же возникает ответ: Мишка. Больше некому. Не напрягать же единственную оставшуюся даму! Что мы — два мужика, не справимся что ли? Вызывать буксир из депо, тоже смысла нет. Он будет ехать из депо час, потом ещё в депо час, и я точно опоздаю даже на второй маршрут. Что мне ночевать в парке? Словом — всё ясно. Ждём Михаила. Вскоре он подъезжает. Диспетчер ставит перед ним задачу. Он, улыбаясь, соглашается и, попрощавшись с диспетчером, мы выходим на мороз.

— А чего у тебя случилось-то? — спрашивает меня Наумин.

Я многозначительно развожу руками.

— Ясно, — напустив на себя умный вид, произносит он, — наверное «максималка».

— Вряд ли, — отзываюсь я, — она вроде по-другому себя ведёт. Хотя, может ты и прав.

— Да плевать, — продолжает Мишка, — сейчас в депо оттащим, пускай там разбираются.

— Согласен.

Задача, стоявшая перед нами, была предельно проста. Наши вагоны находились рядом. На соседних путях. Дальше данные пути сходились в один. Мишке нужно было всего лишь проехать вперёд, перевести стрелку и подъехать задним ходом к моему вагону. После чего мы сцепками соединим трамваи и всё. Дело сделано. Останется только дотащить мой вагон до депо. Все эти вышеописанные действия — просто прозаическая обыденность профессии водителя трамвая. И Мишка, и я сцеплялись десятки раз. Вагоны — то все раздолбанные, старые, постоянно ломавшиеся. Что же тут удивляться? И я много раз буксировал сломавшийся на линии трамвай, и мой вагон много раз буксировали. Обычное дело. Однако на сей раз мы дали маху.

Пока я бегал в свою кабину отключать аккумуляторную батарею и опускать пантограф Мишка проехал вперед. Он сделал всё по инструкции. Остановил вагон, отключил питание, взял лом, подошёл к стрелке сзади вагона, перевёл её. Убедился, что перо плотно прилегает к рельсам, вернулся в кабину и включил управление. К тому времени я вышел из кабины своего вагона и стоял на страховке, показывая Мишке знаками, дескать, можно ехать. Ну стандарт! Как всегда. Он, глядя на меня в зеркало заднего вида потихоньку начал движение. Я машу, мол, давай, продолжай. Мишка кивает и медленно подгоняет трамвай. Вдруг, когда до моего геройского 3699 остаётся всего-то метров десять, раздаётся резкий скрежет. Мишка даёт по тормозам, а я бегу к его кабине. Через открытую переднюю дверь я вижу его озабоченное лицо.

— Что там скрежетало? — спрашивает он меня.

— Понятия не имею, — развожу я руками.

— Что-то не то… — опасливо произносит он. — А я стрелку уже всю проехал?

— Ты на неё как раз и наезжал, — объясняю я, бросая взгляд в темноту — под вагон. — Задняя тележка точно прошла.

— Ну — ка, подожди, давай я ещё чуть-чуть назад сдам…

Я стою рядом. Наумин осторожно нажимает на ход и его вагон издаёт ещё более страшный скрежет. Он с округлёнными от ужаса глазами выключает управление и выпрыгивает из кабины. Мы бежим с ним смотреть, в чём дело. И едва различаем в кромешной темноте причину данного звука, как тут же замираем, раскрыв рты. Мишкин вагон разъехался. Это когда одна тележка поехала по одному пути, а вторая по-другому. Случай достаточно редкий надо признаться. Да и то, встречавшийся лишь тогда когда трамвай едет вперёд. Ведь стрелки все автоматические и могут ни с того ни с сего вдруг «отхлопнуться» назад. Как мне говорили. Сам я за четыре года вождения ни разу с подобным не сталкивался. Но потому нас и заставляли проезжать стрелки со скоростью 5 км/ч. Но чтобы стрелка разошлась при движении назад — дело вообще неслыханное. Усугубляло наше состояние знание того что на кругу все стрелки «мёртвые». То есть без всякой автоматики. Там она просто не нужна. Все стрелки всегда переводились вручную и «отхлопнуться» самостоятельно она не могла. Даже если бы Мишка проезжал её на скорости.

Тем временем мой сослуживец первым очнулся от оцепенения.

— Что это, блядь, такое? — заорал он.

Я даже вздрогнул. Я ни разу не слышал, чтобы Наумин кричал, а тем более матом.

— Что это за х…ня?

— Вагон разъехался! — кратко пояснил я.

— Я вижу! — на той же высокопарной ноте продолжал Мишка. — Но как это могло случиться?

— А кто его знает?

— Бля — я — я — дь! — его крики разносились по безлюдным окрестностям.

Берёзовая роща, засыпанная снегом, отзывалась порывистым ветром.

Мишка бросился бегом вокруг трамвая. Я остался на месте. Спустя несколько секунд он появился и, не сбавляя темпа, пошёл на второй круг.

«Хоть бы шапку одел!» — помнится, пронеслось у меня в голове.

Сделав ещё парочку кругов, Мишка замер возле меня, лихорадочно блестя глазами.

— Не могу понять, — прерывисто дыша, молвил он, — как первая тележка попала на второй путь?! Если вторая на твоём — третьем?!

Он в крайнем изумлении уставился на меня.

— Это мистика! — резюмировал я.

— Это пиздец! — подытожил мой собеседник, вновь переходя на крик. — Вагону пиздец!

— Не дёргайся, — спокойно возразил я. — Что впервой разве? Как мы только вагоны не ломали, а их зараза всегда чинят!

— Да — а — а? Но это вагон-то мой! И за его поломку накажут меня!

— Да не нервничай. Никого не накажут.

Я думал о том, как нам теперь выбираться с конечной станции. Ведь прежде-то у нас имелся один сломанный вагон, а теперь два. Неужели идти будить диспетчера и вызывать из депо — получается уже — два буксира? Тогда во сколько мы попадём домой? Нет, подобный вариант меня категорически не устраивал.

— Слушай, Мишань, — обратился я к нему, вложив в голос всё спокойствие, на какое только был способен. — А давай попробуем его вперёд толкнуть? Может он поедет?

— Вперёд? — начиная утихать, переспросил Наумин. — Вперёд? В принципе попробовать можно…

Мы быстро поднялись в кабину, Мишка включил управление и, поставив реверс из положения назад в положение вперёд, осторожно надавил на педаль хода. Трамвай словно нехотя сдвинулся с места, но при этом раздались громкие звуки отваливавшихся деталей. Мишка мгновенно остановил вагон.

— Нет-нет, — быстро проговорил я, — не останавливайся, раз уж начал. Давай проезжай дальше. Хотя бы метров на пять.

Наумин протянул трамвай дальше, после чего мы выбежали из него и осмотрели место, где он раскорячился. Вид впечатлял. На линии между двумя рельсами валялось огромное количество разной хрени. Гайки и болты, какие-то перемычки, резиновые детали, измятый в хлам железный кожух, чего-то ещё, причём всё это валялось горстями и растянулось метров на шесть-семь. Раскинулось море широко так сказать…

Мишка чуть не плача воскликнул:

— Ты только посмотри!.. Это же пиздец! Как мы это всё в него запихнём?

— А чего ты собрался в него запихивать?

— Гайки… болты…

— Да ты думаешь что говоришь? — я уставился на собеседника удивлённым взглядом. — На хрен надо? Он же ездит?

— Кто? Трамвай?

— Ну да.

— Да откуда ты знаешь? Он же только пять метров проехал! Вдруг у него тормозов нет. Или ещё чего! Или ты думаешь, все эти детали ему для красоты привинтили?

— Какая разница? — решительно не унимался я. — Ездит и хрен с ним. Значит, давай попробуем на нём уехать. Сейчас всё равно ночь. Проверяющих нет, пассажиров нет. Докатимся как-нибудь.

— Докатимся, говоришь? — с печальным видом вздохнул Михаил. — Да я уже один раз докатился. Больше не хочется.

— Там была другая история. Сейчас — то ночь. Давай попробуем ещё раз сдать назад. Я встану рядом и буду смотреть, как проезжает каждая телега. Если что я тебе крикну.

Наумин осознав видимо, что ничего лучшего мы в любом случае не придумаем, отправился на трамвай, а я сел на корточки, дабы видеть процесс предельно близко. Вскоре вагон приблизился. Мишка вёл, как и прежде уверенно и плавно. Приблизившись вплотную, он остановился, вышел и мы вместе ещё раз тщательно проверили стрелку. Она оказалась в порядке.

— Давай, не бойся, — подбодрил я его с улыбкой, — хуже мы ему уже не сделаем.