Глава 10. Проишествия

Глава 10. Проишествия

Главным залогом всех трамвайных неприятностей являлось отвратительное качество эксплуатируемой техники. Хотя, справедливости ради стоит заметить: иные приезжие из провинции водители говорили мне, дескать, у вас ещё тут ничего, а вот у на — а — а — с!.. Мол, здесь в Москве почти Европа. Больше всего их удивляла существующая возможность заменить неисправный вагон на линии. Непонятно? Ну, это если сломался трамвай, на котором вы выехали из депо. В подобном случае (имевшем место чрезвычайно часто) водитель звонил с конечной в депо и просил прислать замену. А чаще всего попросту брал резерв — уже упомянутый мною «спальный» вагон. И всё. Водитель работал свою смену на «резерве» или присланном из депо вагоне. А за вышедшим из строя трамваем приезжал буксир из депо. Буксир — это обычный вагон. Трудились на нём «подвижники». Довольно мутная категория людей на мой взгляд. Объясню почему.

В «подвижники» уходили водители уставшие трубить на линии. Чаще всего. Может, имелись и иные причины. Однако все без исключения водители, ушедшие на подвижной состав, с коими я имел честь говорить, утверждали только одно. Невероятная, почти нечеловеческая усталость от работы на линии. Так говорили все без исключения. Все без исключения из тех, кого я спрашивал. Люди просто физически уже не могли выходить на линию. Наступал момент икс. Вас это удивляет? После всего, что я вам поведал в данной книге? Меня, например, нисколько. Я сам в последний год работы ощущал невероятную усталость, злость и ненависть ко всему связанному с трамваем. Хотя сам по себе трамвай вовсе не плох. Я глубоко убеждён: работай я в какой-нибудь цивилизованной стране водителем трамвая, вполне возможно меня бы это устраивало. И возможно я коптил бы на нём до самой пенсии. Но система… Система самого труда в России… м-м-м… как бы это сказать без матерщины? Словом, система оказалась устроена таким образом, что никакой нормальный человек долго в ней трудиться был попросту не в состоянии. Вот и уходили люди в «подвижники» дабы хоть немного получить роздыху. Я ведь вам ещё не приводил разговоры и конфликты с пассажирами. Думаете, их было меньше чем с начальством? Или они оказывались более мудрые, сдержанные и воспитанные? Ошибаетесь. Страна-то одна. И город один. И даже подвижной состав один. При этом заметьте: водители из провинции говорили мол, у вас тут в столице почти рай! Почти Европа. Можно заменить неисправный вагон в случае чего! Знаете, о чём это сигнализирует? О единственном и простом факте: в провинции водителю трамвая вообще нельзя менять неисправный вагон! Спросите как это возможно? Возможно, поверьте. Люди ездят на такой рухляди! Рискуя жизнью без всякого патриотизьму. А если хочешь доработать смену — лезь в трамвай и чини сам. Думаете, не может такого быть? Может. И даже не в провинции. Знакомый водитель автобуса мне рассказывал, как самостоятельно чинил этот самый автобус. Почему? Система. Так функционирует система. В автобусных парках полно слесарей, но к вашему автобусу они не подойдут, пока вы не поставите им ящик водки. Или если у вас нет авторитета и уважения (а вы знаете как чаще всего выше названное приобретается). И так было в Москве. Это было. Не знаю право как сейчас. Что уж говорить про провинцию? Водители там буквально жили как в аду. Ведь и платили им жалкие ничтожные копейки, по сравнению с коими московская зарплата смотрелась как минимум ощутимо и прожиточно. Вам грустно всё это читать? Извините. И поверьте: мне грустно это писать. Но опять-таки дабы ориентироваться, и понимать причины творящегося в системе городского транспорта Москвы прочитать это требуется.

Почему техника в депо вся была развалена? Да потому что не хватало слесарей. Я даже не говорю: квалифицированных слесарей! Не хватало обычных алкашей-слесарей. А почему? Да потому: платили гроши. А труд — тяжелейший и грязнейший! Вот они и увольнялись. А те, кто оставались, получали тройной норматив необходимых для выполнения работ. Иначе не получишь мизерную премию. Во что это выливалось? Всё предсказуемо. Представьте картину: вечером все выпуски возвращаются. Водители, отработавшие смены пишут в бортовых журналах о неисправностях. Самых разнообразных. Например: не работает стеклоочиститель. И дальше в том же духе. Слесаря, разобрав осоловевшим после стакана взором три десятка (цифру я взял из воздуха) заявок, берут на устранение только самые серьёзные. Когда вагон стоит мёртвый. Его и чинят. Остальным же… ну подделают чего-нибудь, подкрутят, подлатают… снова выпьют, и ставят на заявках штамп: «Выполнено».

Утром я принимаю вагон. Вижу заявку на стеклоочиститель и рядом печать: «Выполнено». Проверяю. Вроде стеклоочиститель работает. Выезжаю из депо. И первым же кругом дворник стеклоочистителя у меня даже не останавливается. Он просто улетает в сторону. Помахав крылом на прощанье. Что мне — менять вагон из-за этого? Да нет, конечно. Куда там! Ты ведь на линии. С полным салоном пассажиров! Вот и едешь сквозь стену дождя до конечной. Почти не видя куда прёшь. Раздавишь кого-нибудь — тебе отвечать. На конечной отыщешь слесаря — он починит. Или скажет менять вагон. Но он-то ведь тоже всё понимает! Откуда чего берётся, и почему слетают дворники! И в чём я могу винить слесарей? Они усталые, замученные ковыряли всю ночь несколько вагонов, пытаясь их оживить к утреннему выпуску. К 3 50 утра. Реанимировали, как могли. Вливали в него всякие жидкости противные. Вливали в себя спирт. Вытачивали детали. Били кувалдами — наверняка (у нас без них починка не обходится). И так далее. Какие к чёрту заявки на стеклоочистители или заклинивание третьей двери? Какое тут может быть: «Нет песка в песочнице» или «Нет света в середине салона»? Что за бред? Какие к ним могут быть претензии?! А ведь если утром при приёмке вагона выяснится нечто нехорошее прямая обязанность водителя бежать в комнату к слесарям и требовать от них устранить неисправность. Я тоже несколько раз к ним бегал в четыре часа утра. Знаете, как выглядит эта жуть? Рядом с «ходынками» на территории депо (то есть на улице) стоит собачья будка. Я не шучу. Только чуть побольше. Но один в один собачья будка. Из неё источается зловоние. Я опять-таки не преувеличиваю. Её и открывать-то страшно. В ней вповалку спят несколько бомжей в слесарной засаленной всем, чем только можно спецодежде. Или один — каждый раз по-разному. Они (или он) вымотаны до крайности. С перегаром и щетиной на лице. Его ещё надо добудиться. Но… никто из них никогда не откажет. Среди ночи встанет, недовольный покинет свою собачью будку и придёт к вам в кабину чинить какую-нибудь хрень. Не верите? Думаете, я выдумываю, дабы нагнать настроения? Нет. Ничуть. К сожалению. На лавры Максима Горького я не претендую. Просто рассказываю то, что видел. Через что прошёл сам.

Ну и какие претензии я могу предъявить этим несчастным людям? Я о слесарях. Как я мог их винить за вечные поломки вагонов на линии? А у меня ломалось и отваливалось на линии столько всего, чего и упомнить нет возможности. Один раз даже отвалился кардан. Кардан!!! Прямо на строгинском мосту. Я не мог ни разогнаться, ни затормозить. Так пока я докоптил до конечной, все колодки сгорели к чёртовой матери. И если обычно за слесарем на конечной приходилось идти, то в тот раз едва он увидел прибытие поезда… простите, прибытие моего вагона, то сам помчался ко мне с криками: «Меняй вагон, пиздец селеноидам»! И кого мне винить в случившемся? Слесарей или жадность толстожопых чиновников, не плативших им мало-мальски приемлемых зарплат?

На каждой конечной станции имелись свои штатные два слесаря. Они работали два дня через два. На таллиннской (поскольку там я трудился чаще а, следовательно, и помню лучше) парни были молодые. Одного звали Максим другого Матвей. Макс классный парень — и слесарь толковый, и весёлый, подтянутый, шустрый. Самое главное — трезвый. Всегда. Матвей — толстый обрюзгший калдырь с красной рожей. Неприятный, я бы даже сказал отвратный тип. Вечно чем-то недовольный. Застать его трезвым большая удача. Впрочем, и не такая уж удача. Чинил он всё постольку поскольку, а чаще говорил, мол, «да ну на хуй, меняй вагон». Начальство на его алкоголизм смотрело сквозь пальцы. Они понимали: зарплата у слесаря на конечной далеко не газпромовская. И замену найти, тоже сразу не получится. А штатная единица всё же есть штатная единица. Вроде как всё укомплектовано и шито-крыто. Люди работают, пьют, не ропщут. Чего ещё лентяям — начальникам конечных станций надо? Тишь да гладь да блевотн… вернее болотная благодать. Однако имелась ещё одна причина, почему Матвея держали. Его отец работал водителем трамвая. И был он водителем первого класса. Вот он, на мой взгляд, гораздо лучше сына. Тоже с красным лицом и полноватый. Небольшого росточка. Довольно странный человек, но сказать ничего дурного я про него не могу. Такая, знаете ли, стандартная пролетарская семейка. Мало ли их на просторах рефесера прозябает? И как вы понимаете увольнять за пьянство сына при работающем там же отце — к тому же давно работающем, да плюс ещё водителе первого класса… как — то неудобняк, граждане!..

Впрочем, я увлёкся и хотел бы вернуться к «подвижникам» раз уж начал про них. Так вот, как я упоминал трудиться на подвижной состав уходили уставшие от ужасов работы на линии водители. Класс их при этом был совершенно неважен. Желателен, разумеется, как и везде, но не столь важно. Однако на подвижном составе творились свои ужасы. Там сидела своя мафия из сложившихся кадров. В чём вы хотите спросить заключались ужасы? Извольте. Объясню предельно просто: там пахали всегда одни и те же. Всегда. А другие играли в домино и карты и квасили. И далеко не капусту. А знаете, в чём заключается повседневная служба «подвижника»? Гонять вагоны по территории депо. С самым разным назначением. Ставить их с места на место, принимать у водителей, возвратившихся с линии, гонять буксиры, если нет дежурных и т. д. Главное — ничего лёгкого в данной работе нет. За день (или за ночь — смотря какой график) напрыгаешься как обезьяна с вагона на вагон. Может даже осанка изменится на обезьянью и верхние конечности отрастут. Не обрадуешься. Особенно когда другие всё это время сидят мозоли на задах отращивают. Единственное лишь: меньше ответственности. Никого не задавишь. Если только другого «подвижника» или слесаря. Но для мировой истории данное происшествие не столь уж и значимо. Пережить его под силу почти каждому. Тем более в депо люди в основном закалённые и проверенные в данном смысле. Однако и зарплата меньше! Ведь талонов — то не продаёшь. А с учётом того, что на тебя одного вешают всё самое тяжёлое — и перегонку, и буксировку и прогон трамвая через мойку и тому подобное, получался закономерный результат: из «подвижников» через какое-то и часто непродолжительное время водители бежали обратно на линию. Грубо выражаясь — хрен редьки не слаще. Возвращались к прежним ужасам, но за немного большую зарплату. Я же говорю: мутное дело этот подвижной состав! На место сбежавшего приходил ещё кто-нибудь «желающий». Ежели «желающие» на какое-то время испарялись, тогда приходилось трудиться представителям «подвижной» мафии. Я изредка видел их и на буксирах и на поливомоечных вагонах и даже на «снежках». Это такие вагоны чистящие рельсы от снега зимой. Хотя, на мой взгляд, это опять-таки мартышкина работа. Бестолковая. Снег трамваю пофиг… Вот стрелки это другое дело — их чистить надо, они забиваются. Но парадокс в том, что чистят их только вручную. Исключительно. Причём данное занятие, весьма трудоёмкое. Требующее напряжения сил. Особенно в обильный снегопад. Там каждые двадцать минут выходить приходится. А то и постоянно стоять и чистить. На момент моего пребывания в качестве водителя стрелочникам платили тысячу рублей в месяц. Это 2003 год. Комментарии как говориться излишне. Так вот снежки. Их переделали из старых трамваев начала века, и они до сих пор служат нашему «альтернативно одарённому» обществу. Ещё был один тип вагонов: рельсошлифовщик. Так на них было написано. Чумовое название. Впечатляющее. Я знаю только одно схожее наименование профессии: Стропальщик! Тоже звучит — мама не горюй! Мужикам данной профессии, небось даже дамы чаще «дают»! Стоит только представиться где-нибудь в кабаке, дескать, я Семён Гайкин — стропальщик! И всё. Дама твоя. Сразу растает. Это вам не зам начальника по хозяйственной части какой-нибудь! Стропальщик! Грозно звучит! Опасный тип. Ему точно дадут. Если не секса, то хоть по морде. А представляете если пойти дальше? И сообщить даме при знакомстве мол, я даже не стропальщик, я работаю — рельсошлифовщиком! И гордо так выпятить грудь! Колесом трамвайным. Наверняка она настолько распалится от услышанного, что приведёт вечером ещё и подругу и вполне возможно согласится на маленькую групповушку. В конце концов, не каждый же день представляется возможность отдаться мужику, работающему на «рельсошлифовщике»! Подруга тоже наверняка о подобном не слыхивала. Вековая темнота россейская наша. Э — э — э — х!..

Словом, вы уже поняли: «подвижники» окучивали и данный вид работ если не было «уставших дурачков» с линии. Шлифовали там что-то на рельсах, закусывая на ходу. Выезжали они в основном по ночам как адские черти из своей жаровни, и колесили пёс их знает где, и сколько, прежде чем вернуться в трамвайную клоаку. Как вам подобный образ жизни? Я же говорю: черти. Чер — ти! Адские черти. И хрен их вообще разберёт. Я с ними не общался практически. Мне как-то хватало взгляда со стороны. Если помните, у Ленина вышла в своё время (году кажется в восемнадцатом) знаменитая статья под названием: «Тяжёлый, но необходимый урок». Перефразируя несравненного Ильича можно смело применить этот заголовок к «подвижникам». Ибо кто из линейных водителей однажды побывал у них в «гостях» назад, как вы понимаете, по понятным причинам не рвался.

Ну да ладно.

А с чего я начал? С того что трамваи на линии постоянно ломались. Теперь вы хоть знаете почему. А из-за этого как говаривал с ударением на последние слоги герой небезызвестной комедии «Старый новый год» — «бывали случаи». Да какие! Впрочем, не только поломки играли решающую роль. Ещё гонки со временем. «Вставание в расписание» и «успею согнать десять минут». А тут уже помимо человеческой глупости вступает в силу человеческая жадность. Что опять-таки возвращает нас обратно к «выходам». Помните, я вам рассказывал как — через одно не шибко привлекательное место — составленные «выходы» приводят к разборкам на линии между водителями в первую очередь из-за талонов? Когда водители с двадцать восьмого маршрута постоянно ругались с водителями «пятнашек» и «тридцаток». Туда же иногда подключались «шестёрки». В особенности насчёт времени прибытия на круг Алабяна. Правда им было немного проще: если их и затягивали другие маршруты то позже — проехав поворот на улице Курчатова они могли нестись себе на предельной скорости на конечную в Братцево и никто им не мешал. Не болтался впереди. «Тридцатками» бывало, становились недовольны водители двадцать седьмых маршрутов. Мы соприкасались с ними на Войковской.

Водители двадцать третьих маршрутов по известным причинам ненавидели и поносили всех. Так и жили.

Видите, как всё тут оказывалось завязано в единый узел? И «выходы» и дежурства, и талоны и смены, а самое главное — деньги. Из-за денег ругались все. Ругался я со всеми. Ругались водители с нарядчиками, если считали, будто последние ставят более «блатные» «выходы» хохлам или более пронырливым водилам. Ругались начальники между собой бесконечно «катая» докладные на водителей других маршрутов, чтобы показать вышестоящим руководителям своё рвение на работе. Ругались слесаря, которым с каждым месяцем прибавлялось всё больше и больше работы без увеличения зарплаты. Ругались диспетчера считавшие себя обделёнными по сравнению с водителями. Они-то мнили себя не менее полезными, нежели последние. А зарплаты отличались заметно. Ругались даже «подвижники» когда приходилось пятый раз за день заниматься буксировкой, а ни копейки денег за данный трут не накинут. Даже спасибо не скажут. И все выживали, пересчитывая гроши. Причём рассчитывали даже самостоятельно — складывая количество отработанных часов, проданных талонов и полученных докладных. Например, моя наставница Лена этим занималась. И я могу сейчас это понять. Да и другие не отставали. И шли ругаться в бухгалтерию, когда им недоплачивали пару грошей в зарплату. Заявлялись со своими талмудами, заполненными внутри подробной разблюдовкой (или разблядовкой — кому как нравится), и требовали, требовали, докапывались до сути. Куда ушло три рубля шестьдесят две копейки? Опять аварию распределили на бригадный подряд? Ах вы, сволочи? Да кто вам позволил? Ах, это всё из отдела безопасности движения идёт? Ладно, сходим к ним. После чего решительным шагом шли объясняться с БДшниками. Такими же старыми швабрами вечно пьющими чай и трендящими о внуках и зятьях.

Ругань. Вот главное из того что мне запомнилось.

Ругань. Бесконечная как вращение Земли. Всех со всеми. По любым поводам.

Люди, работающие в депо по двадцать-тридцать лет, просто уже не реагируют на это. Не замечают. За проведённое на трамвае время это превратилось для них в норму. Видимо поэтому и ко мне с моими ядерными взрывами истерик и негодования относились совершенно не так как отнеслись бы в других местах. Более цивилизованных. Даже моё поведение наверняка являлось для них почти нормой. Может чуть более экстравагантной. Молодая прыть. Пусть орёт. Главное — никого не сбивает и в аварии не попадает. Так — я уверен на миллион процентов — рассуждали и в отделе БД и в отделе эксплуатации. А бодаться с этими двумя отделами не взялся бы ни один начальник конечной станции. Наоборот — я убеждён — мои свары и борьба с пережитками «так и недоразвитого социализма» изрядно забавляли чиновников из этих главных в депо отделов.

«Это чтобы им жизнь сахаром не казалась» — наверняка думали они про себя.

— В аварии он попадает? — спрашивали они какую-нибудь губастую Хромовичёву приходившую к ним с жалобами на жлоба Бушуева, устроившего давеча демонстрацию вокальных возможностей на конечной станции на улице Черепанова. — Людей сбивает?

— Нет, — тускло нахохлившись, мямлила жертва борьбы за права краснокожих.

— Тогда какие к нему могут быть претензии? Работать не хочет? Так никто из молодых никогда работать не хочет. Вы себя вспомните в этом возрасте. Небось одни кавалеры да амуры на уме были? А нынешняя молодёжь, чем отличается? И если мы извините, будем увольнять только из-за того что кто-то где-то повысил голос, то у нас работать будет некому. А старички не сегодня — завтра на пенсию выйдут. И чего мы тогда с вами делать будем? Без омоложения коллектива? Кого на конкурс молодых водителей посылать станем? Приезжих из Луганска? Так что извините… терпите. Не хотите с ним общаться — не общайтесь. Благо он не на вашем маршруте. А и был бы на вашем — перевели бы на другой. Вот и всё. Он за три года не совершил ни одного наезда на пешехода, ни одной аварии по его вине, ни одного схода с рельс ни одного обрыва контактного провода… А ваши эмоции тут ни при чём. Работает он хорошо. Вам ясно? Вы свободны…

Кстати, рассказывая о кадрах я как-то совсем упустил личности наших «маршрутчиков». Тех, кто возил нас по ночам в депо и обратно. А о данных перцах у меня тоже найдётся несколько слов. Думаете, это были нормальные люди в традиционном понимании этого слова? Увы… вынужден и здесь вас расстроить. Но давайте по порядку. Их — наших водителей маршрута было двое. Лёша и Вова. Так их и звали. Обоим натикало крепко за сорок. Впрочем Вова оказался и того старше. Я бы ему дал лет этак пятьдесят. Или может он просто так плохо выглядел.

Леша ездил по расписанию. Практически не опаздывая. Ни с кем не спорил, ни во что не лез. Больше, пожалуй, о нём и сказать-то нечего. Обычный тучный мужик. Работяга. Скорее всего, потомственный. Вова — совсем другое дело.

Вова всегда опаздывал. Например, стоишь, ждёшь его ночью в 3 15 в положенном месте, а эта сволочь приедет в полчетвёртого. Проспал, видите ли. После второго рейса из депо, когда они развозили водителей по домам, у них появлялся часок-другой. Вот они и спали где-нибудь у обочины, сложив головушку на руль. Потом будильник срабатывал, голова просыпалась. Снова наступала пора крутить баранку. Теперь водителей он уже собирал и вёз в депо. Потом ещё один круг. И работа закончена. Работали наши «маршрутчики» ночь через ночь.

Обнаружив вдруг, что он проспал, Вова нёсся как ненормальный, пугая гаишников. Ведь вся вина за сорванный выпуск в таком случае целиком и полностью ложилась на его плечи. А не привезти к 3. 50 утра целую охапку водителей, означало полный срыв. Тут никакими дежурными не обойдёшься. Ведь дежурило чаще всего человека два — три. А с первым маршрутом должно было прибывать человек пятнадцать. Хотя срывы всё равно случались.

Дело в следующем: никогда — ни разу! — за всё время моей работы ни Лёша, ни Вова не взяли нормальный автобус для перевозки. Ни разу. Они оба всегда брали исключительно автобус «Лиаз». Тот самый — старый-престарый. Помните ту его доперестроечную конструкцию? Он ещё, когда поднимался в гору, грозился развалиться на части и злобно пыхтел. Вспомнили? Вот именно на таких «Лиазах» и доставляли несчастных водителей трамваев на работу. И развозили с работы тоже. Хотя в автобусном парке им — «маршрутчикам» предлагали современный и быстроходный «Икарус». Это конечно тоже не «Мерседес», но с «Лиазом» согласитесь, не идёт ни в какое сравнение. Почему они так поступали? А вы ещё не догадались? Правильно — бензин. Верховный бог олигархов и водителей ночных «маршрутов». Они сливали бензин после рабочей ночи. Вот в этом Лёша и Вова оказались исключительно единодушны. Несмотря на некоторое различие в характерах. Именно потому эта мразь Вова (опять же позвольте мне называть вещи своими именами) никогда не включал отопление в салоне. Даже в морозы. Бензинчик экономил гнида. Именно поэтому он недовольно сопел и обещал обратиться к нашему начальству по поводу совершённых нами — водителями — ночью нагонов. К примеру, если я официально должен закончить работу в час ночи, стало быть, я поеду с большинством в час сорок. А если я сделал нагон минут в тридцать, то я успею ещё всё сдать, и меня придётся везти домой в ноль сорок. А зачастую бывало так, что с первым маршрутом ехало или один или два человека. С точки зрения Вовы — это непорядок. На кой везти одного человека на автобусе? Во-первых, лень, во-вторых — тратить бензин! Плюс ещё официально водитель должен был приехать в час ночи, а прикатился в полпервого! По этим же причинам Вова выбирал самые короткие маршруты. Какие только знал. Колесил козьими тропами по ночному Москвабаду. Помогало ли ему это? Вряд ли. Во всяком случае, никто его нытьё слушать не собирался. Положено — везти, значит заткнись и вези падла. Во сколько мы должны вернуться тебя не касается. Так он специально бродил по депо и выписывал расписание. Дабы потом тыкать носом водителей, мол, слишком рано вернулись.

Ходил Вова всегда в шапке ушанке. И похож был на Печкина. Только с кривым носом. И Лёша, и Вова являлись бывшими водителями автобуса.

— Я одному парню как-то ногу переехал задним колесом, — рассказывал мне Вова доверительно, — я тогда с женой разводился. Весь был издёрганный. Представляешь? Я и не заметил, как у этого мудака авоська на поручень намоталась. Думал-то о другом. Ну и чего? Он рванул её и поскользнулся. А я в этот момент тронулся. Ну и проехал колесом ему по стопе.

— А дальше? — поинтересовался я.

— Стопе пиздец, — хрипло рассмеялся Вова. В темноте его лицо почему-то всегда казалось мне жутким и зловещим. Как у старого рецидивиста, повидавшего на своём веку многое. — А мне повестка в суд. И условный срок. Вот так-то. А ты думаешь здесь на транспорте рай? Хрен — то! Держи карман шире. И не считай ворон на линии. И осудят и повесят всё сразу только на тебя! Будь уверен. Начальнички всегда свои тёплые жопы прикроют. И ни один из них никогда не впряжётся за тебя. Хоть ты сгинь. Мне, например, после такого на линию возвращаться вообще не охота было.

В другой раз он мне поведал, как сгорел его автобус.

— Он сперва у меня задымил. А была зима — как сейчас. Я пошёл на улицу набрал снега. И бросил его на горящие элементы. Как тут всё искрануло! Как пламя разгорелось! Я только выбежать успел. Когда пожарники приехали, тут и тушить было нечего.

Ломался автобус у Вовы не только в пору его работы на линии. Несколько раз он ломался, когда Вова развозил нас по домам после вечерней смены. Вот это вообще была подстава. Добирайся до дома как можешь. Поэтому в вечернюю смену я всегда имел с собой определённую сумму, дабы если маршрутный «Лиаз» сломается хоть добраться до дома на частнике. Да и в утренние смены бывало, Вовин автобус до депо не доезжал. Вставал где-нибудь на дороге. В такие моменты он заходил в салон, чертыхался, поднимал какой-то люк в полу и ковырялся там. Толку это не приносило. Выпуск срывался. В депо Вову материли за жадность и бензиновые махинации (они ведь не дураки — если я знал об этом, то они и подавно) но вот сделать ничего с «маршрутчиками» не могли. И последние с упорством Ломоносова снова и снова брали полуразваленные «Лиазы». Одни раз только я помню, когда мы сумели добраться до дома на сломанном «Лиазе». Мы ехали на втором «маршруте» — в час сорок, и где-то в районе Живописной улицы наш грёбаный «Лиаз» раскорячился. Вова вошёл в салон в своей ушанке с приподнятыми ушами, со своим кривым носом и матерщиной застрявшей в зубах, привычно задрал люк в центре пола и «занялся делом». Я уж подумал, дескать, всё, пора выходить из драндулета и ловить попутку, как вдруг ушанка вернулась на поверхность пола. Следом показалась испачканная голова неприятной наружности. Затем замызганные чем-то чёрным руки.

— Нормально! — провозгласил радостно Вова. — Докатимся!

— Да с тобой докатишься! — ответило ему сразу несколько недовольных полусонных голосов.

— Докатимся-докатимся! — решительно повторил он, вытирая руки носовым платком в горошек. — Только нужно чтобы кто-то вручную переключал коробку передач.

— Да ты совсем охуел! — заявила ему одна дама с двадцать восьмого маршрута.

— Ну как всегда! — воскликнул водитель по фамилии Кудинов, пузатый дядька пятидесяти с небольшим лет но очень неплохой.

Он работал на трамвае уже больше двадцати пяти лет. Сначала в Апаковском депо потом перешёл к нам. Мне он всегда нравился. Деловой, разбирающийся в технике и почти всегда громко разговаривающий. Таким я его запомнил.

— Почему как всегда? — переспросил Вова. — Как иногда. Недавно ведь так ехали! И сейчас доедем.

— Ладно, — проговорил Кудинов, — шлёпай за штурвал, я попереключаю.

Как я понял из ихнего диалога, данный спектакль уже имел место. Так и ехали. Вова периодически поворачивал свою кривоносую физиономию и орал через стекло, когда следовало переключать. Кудинов, стоя на коленях, лез рукой в страшную ревущую бездну в полу и чего-то там отщёлкивал.

Весело? А вы думаете, как пролетарии проводят время после работы? По девочкам расходятся? А вот и нет. Это я вам ещё не привожу комментарии отпускаемые водителями и тем же Кудиновым по поводу Вовы и всего с ним связанного. Поверьте на слово: там уже никто не стеснялся. Как после этого Вова умудрился ещё привезти в депо утренников, ума не приложу. Не иначе там тоже кто-то совал пальцы в опасные механизмы дур-машины. Ведь съездить в парк поменять автобус на другой Вова чисто физически бы не сумел. Во-первых — некогда. А во-вторых — как? С неработающей коробкой передач?

Вова запомнился мне ещё одним обстоятельством. Весьма сомнительным между прочим. Он приставал к Жанне Васильевой. Да-да, к той самой. Моей подружке. Она ведь тоже ездила на «маршрутах» будь они не ладны. Причём девушка также как и меня сразу известила Вову мол, она замужем. Больше того — не просто замужем, а замужем за водителем автобуса! Вова видимо совсем пропил ботву в черепке к тому времени, так как даже двукратная с лишним разница в возрасте его не смущала. Не говоря уже о его социальном статусе, если подобное определение вообще может быть применимо к этому гоблину. Впрочем, Жанна достаточно быстро объяснила Вове, дескать, он не в её вкусе. Какими словами, и при каких обстоятельствах это было сделано я не в курсе. Могу только судить по его дальнейшему поведению. В сторону Жанны Вова более даже не смотрел. Однако на этом он не успокоился и начал подбивать меня на данное опасное мероприятие.

— А чего ты за ней не приударишь? — спрашивал Вова, когда мы стояли возле депо. — Симпатичная ведь девчонка.

— Да вообще-то она замужем, — спокойно возражал я.

— Да на твоём месте, я бы не посмотрел ни на какого мужа! Тоже мне препятствие! Потом, я же тебя не жениться призываю. А просто…

— Не продолжай… — перебивал я его.

— Мужу в глаз дашь если что. Парень ты внушительный. Кулаки здоровые.

— Даже если так, зачем мне крутить подобный роман на работе? А если вдруг что не так пойдёт?

— А — а — а! Вот в этом ты прав! — хрипло засмеявшись, согласился Вова. — Это другое дело! Тут я тебя понимаю.

После чего он, наконец, отстал.

Вот такие были «маршрутчики». Позже когда депо перенесли в Строгино, я перестал пользоваться «маршрутами» стараясь добираться своим ходом — на нормальном транспорте. Кстати именно переезд депо с улицы 1905 года в Строгино стал причиной одному случаю, когда я буквально чуть не слетел с рельс.

Дело было так. Поскольку двадцать третий маршрут решили обрезать, то возле стадиона Юных Пионеров сделали разворотный круг. До этого двадцать третий ходил до Ваганьковского кладбища. Но депо ещё оставалось на Ходынской. И ночью вагоны ехали туда. Разворотный круг сделали буквально за два дня. А у меня были выходные. После выходных я вышел работать в вечернюю смену и принял вагон на конечной станции Таллинская. Отработав положенные часы, я нёсся, как и всегда на всех парах в депо. Знаете, как мы ездили по ночам? Гашетка в пол с места. Если на остановках на ленинградке никого нет — дави дальше. А чаще всего там и никого не было. Трамваев в депо неслось много, они и подбирали. К тому же и час ночной. Поэтому всё закономерно: нажал педаль до упора, возле светофора остановился и снова педаль в пол. И так до самого депо. Проехав всю ленинградку и проскочив мимо волнительного магазина восточных ковров, я успел на светофор и, повернув возле стадиона Юных Пионеров, нажал педаль до отказа. И только разогнавшись на всю катушку, сообразил: впереди явно что-то не то. В следующий миг я понял что именно: встречная стрелка. Её надлежало проезжать со скоростью пять километров в час. К тому же она была совсем новая. Я, разумеется, нажал на педаль тормоза, но куда там! Слышали звук автоматной очереди? Примерно то же самое станцевал, судя по залпу из-под колёс и мой вагон. Чудесным образом стрелка ещё лежала прижатая пером к правому боку рельс. Это значит, я проскочил в сторону депо. А если бы перо оказалось прижато влево? Знаете, чем дело бы кончилось? Или сходом с рельс (которого и так чудом лишь не случилось) или я бы закрутился волчком на разворотном кругу, после чего опасно и мучительно выводил бы трамвай задним ходом обратно к стрелке.

Когда я приехал в депо, то рассказал о случившемся одному водителю.

— Да — а — а, — с улыбкой ответил он, — хорошо, что в депо приехал. После такого мог бы ещё всю ночь ждать аварийку.

Ещё один раз я чуть не сошёл с рельс по собственной лени. Я ехал по строгинскому мосту и увидел лежавшую на рельсе трубу. Довольно-таки большую. И поленился выйти выкинуть её подальше. Медленно наехал на неё… вагон прыгнул и двинулся дальше. Следующим кругом я разглядел уже два ровно разрезанных куска этой трубы. А она была покрупнее арматуры. Когда я рассказал об этом моей наставнице Лене, она возмутилась:

— Да ты что! Даже не вздумай больше так делать. Не ленись вставать и выходить убирать всякие препятствия! Тем более железные предметы. Тебе просто повезло. У нас трамваи сходят с рельс из-за маленького камушка. А тут — труба. Ты давай меня не позорь. У моих учеников ЧП не было, Слава Богу.

Смешной случай вышел в дождь. Сильным ливнем залило все стрелки. Я подъезжал к метро Войковская. И должен был повернуть налево. Я как всегда нажал кнопку, дабы перевести стрелку. Но на месте стрелки красовалась огромная лужа. Под лужей что-то булькнуло, всплыл пузырь. Чтобы это значило, я понять не мог. Но решил рискнуть и поехал. В тот раз всё обошлось.

Мишка Наумин мне рассказывал забавное происшествие. Он тогда только начинал работать. Но был дежурным. Первый или второй раз. И его отправили на двадцать седьмой маршрут.

— Да я там ни одной остановки не знаю! — честно признавался он диспетчерам. — И даже куда поворачивать тоже.

— Ничего, справишься, — отвечали ему в депо. — Рельсы всегда в одну сторону лежат. Мимо не проедешь.

И Мишка выехал. Добрался до коптевского рынка, проехал дальше… и остановился перед развилкой. А как назло день был выходной, вагонов мало и навстречу никто не попадался. Но ехать-то надо! Мишка вышел из кабины и обратился к пассажирам:

— Скажите, а по двадцать седьмому маршруту надо вправо ехать или влево?

— Ничего себе вопрос водитель задаёт!.. — послышались торопливые ответы бабок.

— Направо!.. — крикнули сразу несколько голосов.

— Налево! — раздалось рядом.

— Какое налево? Вы в своём уме?

— Налево-налево!..

— Да вы спятили! Налево двадцать третий идёт. Там у него конечная!..

Спор грозил затянуться.

— Ну так куда едем? — спокойно уточнил Мишка.

Наконец к нему подошёл мужик с усами и сообщил, дескать, будет показывать остановки. И показывал всё верно. Говорил где остановиться. В очередной раз, показав — где затормозить, вышел сам, попросил его подождать, тут же за несколько секунд купил пива в ларьке и вернулся.

— Поехали, — заявил он Мишке. — Тут остановки нет, зато пиво продают вкусное.

Вот такая история. В другой раз Мишка мне рассказал, как видел аварию, где трамвай перевернул грузовик с пресловутым пивом.

— Вонища стояла просто кошмар! — делился он со мной наблюдениями.

Александр Бастрыкин как — то тоже довёл меня до смеха, описав в красках как один из его знакомых, работавший на шестом маршруте, догнал опять-таки грузовик. Вагон подхватило юзом, и сделать водитель ничего не смог. Удар был сильный. Всё ветровое стекло осыпалось на его несчастную голову. После чего в кабине появилась недовольная физиономия пожилого пассажира гневно вопрошавшего:

— В конце — то концов когда это кончится? Почему вы так дергано ведёте трамвай? И когда мы дальше поедем?

В ответ на это, приятель Бастрыкина с трудом подняв голову с пульта (а с головы в это время ещё обильно сыпались осколки стекла) произнёс:

— Когда мозг перезагрузится.

Сашка Кирсанов также делился со мной впечатлением от юза:

— Представляешь, попал в аварию! Ехал со скоростью пять километров в час и не смог остановить вагон. Метров двести несло! Как катился с горы, так и врезался. Там машина стояла на рельсах. Я ему звонил, чтобы он убрался, а он ни в какую. Типа светофор горел красным. Так и бабахнул в него.

— Ну и дальше чего? — поинтересовался я.

— А чего? Он на меня с кулаками, я на него. Вот и поговорили.

Рассказы о юзе можно продолжать до бесконечности. Юз — это проклятие водителя трамвая. Поэтому приведу лишь два случая из своей жизни, хотя конечно их было миллион.

Один раз я еле сумел остановить вагон, когда спускался с горы от остановки Таллинская улица дом 26 в сторону улицы Катукова. Горка там длинная. Метров триста. Я начал тормозить сразу же, как покатился. Затем увидел: внизу машина выехала прямо на рельсы, и, ожидая, покуда пройдёт поток автомобилей отклячила задницу. Я нажал со всей силы на тормоз. Уже на рельсовый (экстренный). Обычно данного расстояния хватало, чтобы десять раз остановить вагон. Но тут меня подобрало юзом. Страшное ощущение. Ты на этом семнадцати тонном монстре с полным салоном пассажиров и совершенно не управляешь ситуацией. Я сразу же понял: стоит мне хоть на секунду перестать тормозить, и авария будет страшной. Поэтому я даже не пытался растормозить вагон. Бессмысленно. Я полз вниз, почти встав всем весом на педаль тормоза и нажав на звонок. Водитель автомобиля, очевидно, усёк: дело пахнет реанимацией и в последний момент протащил машину чуть дальше. Теперь я бы её не перевернул. Но всё-таки я бы её задел. Дальше авто продвинуться не могло — мешали другие машины. Я же потихоньку останавливался. Вот я уже поравнялся с машиной и остановился. Овальная конструкция кабины спасла всех. Я затормозил трамвай в двадцати сантиметрах от задницы автомобиля. Если бы эти двадцать сантиметров я проехал — всё: смял бы её корпусом. Я прекрасно помню как мужик, стоявший рядом с кабиной, сказал своей спутнице:

— Посмотри-ка, ещё полметра и кирдык! Ювелир!

Меня и самого это поразило. Случившееся было почти чудом.

Надо заметить: тормоза у разных вагонов тоже ведь работали по-разному. А как вы хотели? На каких-то трамваях они были сильнее. На каких-то слабее. Поэтому когда едешь первым кругом или выезжаешь из депо, какое-то время ты только привыкаешь к вагону. Также было и с креслами и со всем остальным. Вагоны-то каждый раз давали разные. А почему не выгодно было закрепляться за одним и тем же я уже подробно объяснял (см. выше) и повторяться не стану. Так и работали.

Например, у закреплённого за мной в первый год трамвая 3699 тормоза были отвратительными. Он очень плохо тормозил. Зато плавно! Приходилось каждый раз нажимать на педаль за 60–70 метров до остановки. И это не на скорости. На других же трамваях всё обстояло в точности наоборот: не успеешь коснуться тормозной педали, как он встаёт как вкопанный. А пассажиры бочку катят, мол, везёшь не дрова. А что я могу поделать, если только принял смену впопыхах (за пять минут я напомню) на конечной? Я ещё не успел освоиться с педалями незнакомого вагона.

Тоже касалось и ходовых качеств трамваев. Одни хрен разгонишь, другие с места рвались как бешеные кони. И опять же какие претензии могли быть к слесарям? С учётом возраста подвижного состава. К тому времени его не обновляли лет двадцать-тридцать.

Другой случай вышел у меня при работе на двадцать седьмом маршруте. Меня бросили на него в вечернюю смену, когда я был дежурным. Возле кинотеатра «Байкал» я забодал «Волгу». И даже не забодал, а поимел, простите за грубость. Но виноват в этом был вовсе не я, а безумный дед на Волге. Судите сами. Я нёсся на всех парах от Тимирязевской академии в сторону «Байкала». Дорога там извилистая, крутые виражи плюс ещё с горки. Я разогнался, но тут у меня перед носом выскочила эта пресловутая Волга. Прямо на рельсы и понеслась передо мной. Хотя рядом проходила обычная дорога. Я не стал снижать скорости и вскоре вошёл в вираж. Повернув направо, я увидел огромную пробку, стоящую возле «Байкала». Трамвайные пути тоже были заняты. Я моментально начал тормозить. И в принципе времени у меня бы хватило. Дорога там длинная. Однако я был на скорости, летел с горы, да к тому же меня подхватило проклятым юзом. Пока я растормаживал вагон, сыпал песок и тормозил снова, я как раз приблизился к пробке. Сбоку справа от меня машины стояли достаточно длинной вереницей, а тех, кто заехал на трамвайные, пути оказалось значительно меньше. Я уже практически справился с юзом и успел бы остановиться даже метрах в двух от ближайшего авто. Но тут вдруг передо мной буквально влетела эта проклятая Волга. Вообще, не знаю почему, но, на мой взгляд, основанный на личных наблюдениях самые большие психопаты и придурки ездили именно на Волгах. То ли их расслабляло неофициальное звание «русского танка», которым они управляли, то ли Волги действительно притягивали к себе дураков подобно тому, как красивые женщины слишком часто притягивают к себе редких мерзавцев, не знаю! Но это факт. Подмеченный мною лично.

Исключением тот день не стал. Волга влетела передо мной и встала как вкопанная. Я же так не могу. А о трудностях трамвайного торможения особенно в юз водитель Волги, разумеется, не знал. Вот и получил толчок в зад. Не сильный правда, но ощутимый. Мой трамвай остановился. Из Волги показалась щуплая фигура какого-то деда в очках. Такого, представьте себе деятельного деда. Есть такая категория. Он долго осматривал повреждение, качал головой — благо время имелось — пробка не рассасывалась. Потом когда все поехали, подошёл к моей кабине и, глядя снизу вверх, заявил:

— Тут это… повреждение…

— И чё? — равнодушно-набыченно отозвался я.

— Как и чё? Оплатить бы надо!

— Пошёл ты на хуй! — громко и чётко рявкнул я.

— Что? Что? — зачирикал дед.

— Пошёл ты на хуй мудак! — громче прежнего заорал я на него.

Старикашка подпрыгнул, заверещал и проворно убежал к себе в машину. Рядом с ним там сидел какой-то мужик. Гораздо моложе его. Может сын или ещё кто-то. Я подумал: сейчас он выйдет и мне нужно подготовиться к кулачному бою. Я засучил рукава, дабы удобнее было отбиваться, и под руку подложил буксировочный штырь. Он хоть и не шибко огромный, но смазать по роже им можно было очень даже хорошо. Особенно если сделать это неожиданно. Сдаваться без боя я не собирался. Однако мои приготовления оказались ненужными. Спустя минуту Волга заурчала и сдвинулась с места. Я осторожно поехал следом. И только отпустив их на порядочное расстояние, прибавил ходу. Я видел, как они активно жестикулировали в машине. Очевидно, ругались. Настроение их явно оказалось испорчено. Да и как могло быть иначе? Ведь когда они отъезжали, я разглядел вмятину на бампере Волги в виде летящей чайки. Так мне показалось. Вызывать из-за этого ГАИ? Смысла нет. От меня денег не дождёшься. Это был тот самый случай, когда и снега зимой не допросишься. С другой стороны: а куда этот дед так нёсся? Вот куда? Прямо мне под колёса. И что он ждал при этом?

Да что уж говорить о работе на линии, когда даже на конечной станции у нас в обеденный перерыв случалось разное?

Я отлично помню, как однажды я сидел в своём трамвае, что-то жевал челюстями, как вдруг ощутил сильный удар. У меня даже кресло сместилось. Я вышел из кабины. Сзади стояла «тридцатка» также приехавшая на обед. Из неё вылез водитель Егоров. Молодой парень. Он всегда мне казался излишне мрачным. Он водил трамвай с самым печальным выражением лица, который мне только доводилось видеть. В жизни же Егоров оказался улыбчивым, добродушным и довольно простым. Больше всего ему нравилось в работе водителя то, что не надо передеваться. Он так мне и говорил.

— Я до этого слесарем работал. На заводе. Вечно весь грязный, сальный. А здесь хорошо: мы работаем в той же одежде, в которой приходим из дома.

Но на линии выражение лица Егорова являло собой вселенское страдание и мрак. Казалось ещё чуть-чуть и он расплачется. Но этого не случалось. Позже он ушёл с трамвая как я думаю в результате крайне неудачной амурной истории. Полюбилась ему девушка — тоже водительница — и вроде как у них всё снюхалось, и даже вышло оплодотворение… но вот потом… словом, не выдержали проверку бытом. Они расстались, и он ушёл с трамвая. А жаль. Перец был забавный. Флегматичный такой. Его тоже гоняли как сидорову козу.

Вот и в тот раз он приехал на обед. И врезался в мой вагон, не рассчитав возможностей юза.

— Расслабься, — сказал он мне с улыбкой, глядя на моё удивлённое лицо, — это я так паркуюсь.

— Толково…

В другой раз я и сам «припарковался» не хуже. Я работал на двадцать первом маршруте и встал на обед за «пятнажкой». Вагоны уезжали на линию, и нужно было просто подогнать трамвай. Место освобождалось. Я видел как «пятнажка» проехав метров двадцать, остановилась. Я тоже решил приблизится. Включил управление, щёлкнул реверсом и толкнул вагон. Вышло слишком сильно. Я, сообразив это, тут же нажал на тормоз, но было поздно. Дальше я видел, как приближается стекло впередистоящего трамвая. Затем раздался грохот удара. Долбанулись отбойные брусья вагонов. Самое страшное: по салону «пятнажки» в это мгновение шла подгонщица Веселова. Дико тупая бабка лет шестидесяти. Для неё данный удар был похлеще начала войны, наверное. Страшнейшим происшествием за последние пятнадцать лет. Она зашлась криком, повалившись на ближайшие сидения. После чего выбежала из салона и умчалась к начальству докладывать. Вскоре вышла очередная руководительница.

Внимательно всё осмотрев она поинтересовалась:

— Ой Серёжа, что это у тебя случилось?

— Ничего, — спокойно отозвался я.

— Но ты ведь врезался в вагон?

— Нет, немного брусья ободрал. Хрен с ними.

— А это что такое?

Она указала на какую-то железку, оторвавшуюся от отбойника «пятнажки».

— Железяка… — равнодушно произнёс я.

— Но её ведь надо приварить!

— И чего, я этим должен заниматься?

— Нет, не ты конечно. Знаешь что? Когда приедешь в депо, зайди к слесарям найди Завгороднева, он там бригадир, расскажи, как всё получилось, и он всё это приварит. Но придётся, конечно, заплатить.

— Ладно…

Разумеется, заходить я ни к кому не стал. Даром мне оно не нужно. Плюнул и забыл.