Глава 6. Лена Сёмина

Глава 6. Лена Сёмина

Надо сразу отметить следующее обстоятельство: все мои наставники терпеть не могли тридцатый маршрут. А напросился я, именно на него как вы помните. Соответственно, оба моих наставника были вынуждены ездить по тридцатке в течении всего периода стажировки. Полтора месяца. Шлаков уже сытый по горло двумя предыдущими стажировками соскочил, попив обжигающего чайку с женой, Лена Сёмина отказаться от такой «радости» не сумела. И дело даже не в начальстве. Она могла бы, в конце концов, настоять на своём, отбиться как-нибудь, но Лена была человеком другого склада. Если Шлаков, например, категорически отказывался работать на учебном вагоне (а что мы — новички представляли собой, когда впервые садились за управление трамваем я подробно описывал выше), то Лена соглашалась и на это. Хотя зачем ей казалось бы это нужно? Если Шлаков в прямую особо не выражал своего неудовольствия по поводу навязанного ученика, то Лена говорила это в открытую. И мне это нравилось. Так как все наставники, на мой взгляд, терпеть не могут кого-то стажировать. Но не все признаются, соблюдая фальшивую корректность. Им это даром не надо. А те гроши, приплачиваемые им руководством, в качестве вознаграждения за сей весьма нервный и нелёгкий труд (без всяких преувеличений, поверьте), хватало, скорее всего, на пару рулонов туалетной бумаги и быть может на такое же количество бутылок пива. Ну, вероятно ещё на подкуп небритого сантехника дабы он получше замотал трубу под раковиной, если наставник — одинокая женщина. Таким образом, как говаривал один мой хороший знакомый из девяностых… покойник: вашими темпами не накопишь даже на деревянный макинтош…

Хотя Шлаков в первый же день жаловался мне на непосильный труд наставника на учебном вагоне. А когда я ему заметил, мол, ведь тут (в смысле со мной) почти, то же самое, он резонно возразил:

— Ну да то же самое! Тут я тебя сейчас за неделю всему научу и спать буду. А ты будешь всю эту шваль возить. А там когда вас куча и все только пришли, нужен глаз да глаз! И на хрен мне такое счастье? Следить за всеми… за каждым… не то он мне пешехода ебанёт, не то машину.

Лена же в отличии от Гермеса Величайшего сразу же сказала мне при встрече вздыхая:

— Ну что, опять мне ученика навязали? Э — э — э — х… ну пошли.

Дело было рано утром. Часиков в пять. Чуть позже мы спустились на Ходынку к нашему вагону. И разговор на заданную тему продолжился сам собой.

— Ну вы ведь можете отказаться от меня, верно? — поинтересовался я несколько сконфуженно.

— Нет, — отозвалась она, внимательно оглядывая кабину, — я так не могу. Я знаю, есть такие наставники: им посылают ученика, а они заявляют ему: проваливай куда подальше, я тебя стажировать не буду. И делай, чего хочешь. А я так не могу.

Уже много позже я поинтересовался у Лены, зачем она вообще стала наставником? Если ей так это не нравится.

— А кто меня спрашивал? — ответила она вопросом на вопрос. — Просто я потихоньку работала и стала водителем первого класса. И как-то раз в депо был большой наплыв учеников. Наставников не хватало. Вот начальство и воскликнуло: а чего это Сёмина у нас никого не стажирует? Она ведь водитель первого класса! Значит, тоже должна. Вот с этого момента и покатилось.

Но это Лена объяснила мне много позже. А тогда она ещё прибавила:

— Мало того что ученика мне дали, так ещё и на тридцатку засунули! На полтора месяца!

— Ну может и меньше? — обратился я к ней. — Вот сейчас Шлаков выйдет с больничного, наверняка меня обратно к нему перекинут.

— Нет, не перекинут, — решительно отвергла данное предположение моя новая наставница. — Что я их не знаю? Тем более Шлаков сам отбрыкиваться начнёт. Он ведь тоже терпеть не может кого-то стажировать. Нет, тебя бросили ко мне с концами. До упора.

В тот день мы отработали первую смену вместе. И я смог по достоинству оценить насколько в каждом деле решающую роль играет человеческий фактор. Лена и сама водила трамвай намного аккуратнее, и меня приучала к этому. Она очень боялась аварий и наездов на пешеходов.

— Я сейчас кредит выплачиваю за стиральную машину, — доверительно говорила она мне во время движения, — мне в аварии попадать нельзя. Банк и так еле-еле дал кредит.

— Почему же еле-еле? — уточнил я, глядя вперед на бесконечно тянущиеся криво проложенные рельсы.

— Да работаю я сейчас одна в семье, — пояснила наставница, — так получилось. А семья большая. Отец, мать, оба пожилые, на пенсии. Две дочери. Уже подростки. Им много всего надо. Денег не хватает. Вот банк и заартачился — смогу ли я выплатить весь кредит.

— А муж? — задал я следующий вопрос.

— О — о — о! — воскликнула Лена, махнув рукой. — Он был сто лет назад. Мы давно развелись.

— А что же он вам не помогает?

— Да он давно спился. Даже не знаю как он там сейчас…

Позже, правда, этот вопрос прояснился. Лена как-то узнала о судьбе своего бывшего мужа и рассказала чуть позже мне. Подробностей я писать не стану, дабы не нагонять тоску на читателя. А если совсем коротко: муж Лены умер, и его некому было даже похоронить. Так получилось. Ей, разумеется, не сообщили. Дабы захапать его комнату в коммунальной квартире. Обычное дело. В результате его сожгли на каком-то трупохранилище и где-то упокоили… бр — р — р — р… пакость. Вообще вы знаете, когда начинаешь писать книгу о реальной жизни, думаешь ну ладно, напишу, поведаю. Народ должен знать подробности, детали там всякие. Ну, думаешь и ладно. Напишу всё как есть. Ничего страшного. Но в процессе писанины вылезают такие подзабытые подробности, что диву даёшься. А позже — перечитывая, поражаешься, в каком мире ты живёшь. А ведь я не фантаст. И не писатель ужасов. А наверняка кое-кто из читающих может воскликнуть: ерунда мол, такого быть не может! Не иначе автор половину выдумывает или нагнетает. И на самом деле всё не настолько запущено. К сожалению, вынужден разочаровать: бывает. И ещё как. И описываю я именно быль. Суровую и грубую. А если не верите, попробуйте сами: устройтесь водителем трамвая. Туда до сих пор берут всех…

Но продолжим.

Работать с Леной было куда проще и лучше. Выглядела моя наставница хорошо: стройная, с короткими светлыми волосами. Женщина она оказалась добрая, порядочная и где-то весёлая. Насколько это вообще возможно при её жизни. Так во время бесконечно и нудно тянущихся рабочих смен Лена мне озорно поведала, как она вообще оказалась на трамвае.

— Ну а чего? — говорила она, сидя в кресле водителя. Один круг наставникам разрешалось проехать самостоятельно. В час пик. Вроде как молодому водителю не всегда легко справляться в данные утренние часы. Поток пассажиров слишком большой, двери ломают и всё в таком же духе. — Я как первого ребёнка родила муж запил. Потом вроде бросил. А я всегда смотрела на водителей трамвая: сидят, ручки сложили, вроде ничего не делают. Сиди себе педальки нажимай. А уж когда работать начала тогда поняла… куда попала.

Я всегда её слушал с искренним интересом.

— А вечёрку я работать уже тогда не могла, — продолжала Лена. — Всё время по вечерам плакала.

— Плакала? — с удивлением переспросил я.

— Да, плакала. Еду и плачу. Всё равно никто не видит. Кто на нас, на водителей смотрит? К нам обращаются, когда только нахамить хотят. Или талончик купить.

— И что же было дальше?

— Ушла работать утреннюю смену. На постоянку. Правда, раньше это было тяжелее, чем сейчас.

— Почему?

— Времена были другие. Запрещалось это. Вот есть общий наряд, и работай его. По очереди: неделя утренней смены неделя вечерней. А если хочешь что-то одно пиши на льготную. А по льготному наряду ты сильно в деньгах теряешь. Да это и сейчас также. Только сейчас денег меньше снимают по нему. Но сейчас и зарплата куда меньше.

— Намного?

— О — о — о! — по привычке воскликнула Лена, улыбнувшись и посмотрев на меня. — В Советское время я получала двести восемьдесят рублей в месяц. По тем временам это было очень неплохо. Я одна кормила всю семью без помощи мужа. Отец мой вообще ни одного дня на пенсии не проработал. Как получил сразу ушёл. Хотя был здоров и вполне мог поработать ещё. К тому же тогда было меньше нервотрёпки. Пробок не было, никто нам на линии особо не мешал, люди были добрее, лучше. Бывало, застрянешь по молодости на линии, откуда ты знаешь, что у тебя с вагоном? Опыта — то нет. Так тут же выбегут бывалые водители, остановятся те, кто едет на встречу… вместе набегут, решат в один миг что случилось. Ещё и подбодрят и пошутят. А сейчас что?

— Что? — повторил я вслед за ней.

— А сейчас сломаешься… никто даже нос не высунет. Твои проблемы — крутись, как хочешь. Ну, разумеется, тот, кто едет за тобой, выйдет: ему ведь тебя буксировать. А больше никто. Я уж не говорю про тех, кто едет на встречу. А все остальные будут сидеть в своих кабинах, ждать, когда рассосётся и газетки читать…

— Так вы же сейчас в основном утреннюю смену работаете? — спросил я.

— Сейчас да. Ну, когда я никого не стажирую. Когда стажирую тут понятно: приходится работать общий наряд. Это ещё одна причина, по которой мне стажировка не нравится. Потом я работаю на «системе», а за неё больше платят.

«Системой» на языке трамвайщиков называется сцепка из двух вагонов. Когда сцепляют два вагона по системе многих единиц. Сокращённо это дело называют «системой». И за работу на «системе» платят больше. Блатные водители бывало, целыми месяцами не слезали с «систем», в результате их зарплата оказывалась на порядок больше тех, кто водил одиночки. Я также несколько раз водил «систему». Разницы особой я не почувствовал, кроме необходимости учитывать габариты. Например, протягивать «систему» так, дабы не перекрыть перекрёсток или пути другим маршрутам. И с проездом стрелок: приходится двигаться на маленькой скорости, ожидая, покуда пройдёт второй вагон. Однако было одно существенное отличие: работа на «системе» во время дождя. Вот это реальный напряг. Второй вагон в зеркала вообще не виден. Вообще. Ты не знаешь, все ли пассажиры вошли или ещё кто-то лезет. Так, на удачу, щёлкаешь тумблерами, выждав определённое время. И тревожно смотришь на лампочки. Если погасли, следовательно, порядок. Никого не прищемил и можно ехать дальше. Если же не погасла лампочка, вновь щёлкаешь тумблером, открывая дверь. Обычно, если кого прищемишь, сразу поднимается крик, шухер трёхэтажный, и вообще всяческая не политкорректная непотребщина. Орут, дескать, какого хрена… какая падла закрыла дверь, оставив на пороге не вошедшую ногу? Но это на одиночке. На «системе» же хоть Григорием Лепсом завой, я не услышу. В этом и заключается главное отличие. И ещё момент: все двери на вагонах были старые, с русскими механизмами. Что из этого следует? Представьте, ну придавил я кого-то случайно. Мало ли чего? Спешил вдруг, и не заметил входящего. Такое не часто, но случается. Или кто-то захотел выскочить в последний момент. Передумал ехать дальше. И вот сплющило его дверью. Он суетится, конечно, плюётся, пытается вырваться из цепких объятий трамвайных дверей. А те его не пускают. Я щёлкаю тумблером на открытие двери, а она просто замирает. Она не открывается. Она просто перестаёт плющить пассажира. И тут уже её нужно открывать только вручную, используя презренный физический труд. По-другому никак. Сколько не ругай власть и страну. Если прижало жлоба какого это ещё не беда — он быстро разломает дверь на несколько частей и просочится. Ему не впервой решать сложные жизненные проблемы. А вот если бабуля или дедуля скажем… тут каюк. Они будут верещать и дрыгаться, будучи не в силах побороть злокозненный механизм трамвая отремонтированного русскими слесарями с маленькой зарплатой и сильным похмельем.

Так вот, Лена чаще всего «систему» и водила. И трудилась она по утрам.

— Значит, сейчас вы работаете по льготному? — продолжал я выяснять.

— Нет.

— А как же?

— Ну можно же договориться, — просто пояснила она.

— С кем?

— С нарядчиками конечно. Подойдёшь, коробку конфет или ещё чего-нибудь дашь, и попросишь. Да у нас так полдепо работает. Мужики в основном предпочитают ночные смены. А женщины утренние. Такое вот разделение.

— И давно вы так работаете?

— Да — а — в — но! — протянула наставница. — Правда, раньше было труднее. Но я нашла одного водителя, которому очень хотелось работать только вечёрку. Вот мы вместе с ним к нарядчице и подошли. И только тогда договорились. Я стала работать только утро, а он вечер. К тому же я уходила с трамвая.

— Куда?

— Просто… пыталась найти нормальную работу. Как у всех.

— И не нашли? — спросил я глядя на неё.

— Нет, — с сожалением отозвалась Лена, вновь бросив беглый взор на меня. — Пришлось вернуться обратно. Да у нас почти все так делали. И все в результате возвращались. Здесь же всегда берут назад.

Подобные разговоры случались постоянно. Моя наставница подходила к делу основательно. Она всегда озвучивала свою позицию: человеку надо разъяснять всё как можно подробнее. Дабы в будущем не пришлось за него краснеть. И если уж речь заходила о происшествиях на линии тут Лена была неумолима:

— Слава Богу, у моих учеников ничего не случалось, — говорила она мне неоднократно.

— А у учеников Шлакова? — поинтересовался я как-то.

— О — о — о, много раз! — кивнула она мне со своего сидения.

Мы как обычно ехали по тридцатому маршруту.

— Да и у меня самой всякое бывало, — спокойно призналась женщина.

— Что вы имеете в виду? — я на мгновение отвлёкся от дороги.

— А разное. И ДТП и один раз человека сбила…

— Как же это так вышло? — моё интерес являлся неподдельным.

— Спортсмен… выбежал на дорогу из кустов.

Дальше Лена мне поведала душераздирающую историю о том, как она работала по двадцать восьмому маршруту, и проезжая как-то очередным кругом возле зарослей на улице Живописной сбила бегущего мужика в спортивном костюме. Как говориться выбежал за здоровьем, а тут — на тебе. Трамвай повстречался. Ну, мужик ясное дело после такого незапланированного свидания на землю плюхнулся и спокойненько так, без излишних мучений озяб. Не было ни вдыхания запаха сирени напоследок, ни красивых поз из советских кинофильмов о войне, когда раненый после выстрела из танка в упор ещё пять минут судорожно корчится, загребая руками родную землю. Ни криков: «Прощай, Люба! Закончишь оформлять развод уже без меня!» Вообще, ничего такого особенного. Просто брык на боковую и айда. Словом, одним придур… вернее спортсменом меньше. И только. Ну, ясное дело менты там всякие понаехали, всё спрашивали: отчего, мол, пан спортсмен вздумал выбежать вам под трамвай, и вообще как это произошло? Какая, дескать, политическая подоплёка случившегося? Каков мол, философско-нравственный аспект? С чего это граждане вздумали на трамваи бросаться? Может он самоубийством, таким образом, хотел покончить жизнь? Тогда на кой спортивный костюм одевал? Можно было бы и в трусах обычных семейных. И не портить понапрасну вещь. Скорая прикатила… опять-таки бр — р — р… гадость. И всё собственно. Водителя, разумеется, потаскали ещё по кабинетам в депо с лекциями типа: есть ли жизнь под колёсами трамвая? И всё. Ничего хорошего если уж говорить прямо. Но жизнь есть жизнь. И всякое случается.

— Да у меня в юности вообще такое стряслось!.. — продолжала мне рассказывать Лена во время наших долгих рабочих смен.

— Что именно? — я весь превратился в слух.

— Трамвай убежал.

— Это как же?

А история оказалась такова: однажды Лена покинув каморку диспетчера, зашла в кабину вагона, села в водительское кресло и включила управление. Был обычный день. Ничем не примечательный. К тому времени она уже отработала два или три круга совершенно спокойно. И тут вдруг её трамвай сорвался с места и, развив в мгновение ока максимальную скорость, понёсся как бешеный конь вдаль. И сколько бы Лена ни старалась остановить его, нажимая на педаль тормоза, ничего не получалось. В результате она догнала впереди идущий вагон и врезалась в него.

— Как потом выяснилось, — объясняла мне наставница, — там приварился ходовой контактор… потому вагон и не слушался. Так что имей в виду: подобное изредка, но всё же может случиться.

— А если оттянуть пантограф? — полюбопытствовал я.

— Хотела бы я на тебя посмотреть в такой ситуации! — воскликнула эмоционально Лена. — Трамвай несётся… ужас… страх! Ни о чём думать вообще не можешь… какой там пантограф?! А так, задним числом рассуждать всегда можно умно.

Один раз я и сам изрядно напугал наставницу, когда мы чуть не угодили в аварию. Дело происходило в Строгино. Неподалёку от остановки «Таллинская улица дом 32». Мы должны были ехать вниз с горки. Я дождался покуда войдут все пассажиры, закрыл дверь и нажал на ходовую педаль. Вагон не спеша покатился. Светофор уже давно горел зелёным, поэтому я спокойно двигался дальше. Но вот он замигал жёлтым. А я уже выехал на перекрёсток. Собственно ничего страшного в том ещё не было. Перекрёсток там небольшой, но оживлённый. За первым переездом располагается маленький островок, где вполне спокойно может встать даже «система». Вот я на данный островок и въехал. Дальше светофор загорелся красным, и одновременно с этим зажглась стрелка для поворота автомобилей влево. Я нажал на тормоз и обнаружил страшную вещь: вагон меня совершенно не слушается! Его вообще тащит юзом. Сразу же на пульте загорелась лампочка колодочных тормозов, и трамвай продолжил плавное сползание с горки. В тот миг автомобиль стоявший справа начал поворот. Прямо под наш катившийся вагон. В принципе если бы мы ехали на большой скорости, водитель ещё бы мог нас пропустить. Но мы ползли. Причём на такой скорости что теоретически, вполне могли остановиться в любой момент. Времени растормаживать колёса, у меня не было, поэтому я принял единственное правильное решение: нажал со всех сил на педаль тормоза, включив тем самым рельсовый (экстренный) тормоз и одновременно с этим остервенело, вдавил кнопку звонка. Вагон начал замедляться, а водитель, сообразив, что с трамваем явно какой-то непорядок остановился и пропустил нас. Не сделай он этого — каюк. Мы бы его расплющили.

Уже подъезжая к следующей остановке, Лена спросила меня:

— Ну как, испугался?

— Да не особо, — честно признался я. — А вы?

— Я испугалась, — доверительно поведала мне наставница.

В тот момент я окончательно убедился: никто, даже самый лучший и внимательный наставник не сможет принять решение за меня. Подсказать — пожалуйста. Но в экстремальной ситуации отвечаю за все свои поступки и решения именно я. Управляю именно я. Хотя впоследствии при подобных случаях я даже уже не вздрагивал. Не знаю как у других, а у меня их было до отвала. Каждый день. Поэтому проехал, и хрен с ними со всеми. Забудь и езжай дальше. Иначе начнёшь задумываться, и появится страх. А страх лишает человека адекватной оценки обстановки.

Однажды Лена завела со мной разговор об одном местном фрике. Он к тому времени уже ушёл с трамвая. Но память по себе оставил, будь здоров!

— Едет через перекрёсток и крестится! — со смехом рассказывала наставница. — Дурак дураком. Жена ему изменяла с каким-то автобусником. Так ему об этом рассказывали. Знаешь, что он отвечал? Это не она это её двойник! Представляешь, какой идиот? И надо же было такому случиться… хм… в общем, как-то раз было телешоу. Я уж не помню, как оно называлось, но выходило на первом канале. Телешоу о водителях трамваев. Почему-то он оказался в числе тех, кто участвовал в этом телешоу. Хотя там был народ с разных депо. И этот гад сказал на всю страну будто бы на двухмесячную зарплату водителя трамвая можно спокойно съездить в Грецию на отдых. И будто бы он сам так постоянно делает. Представляешь?

Лена на мгновение замолчала, укоризненно покачав головой. И продолжила:

— Ну и чего? После этого с ним вообще больше никто не общался! А начальство из Главного Управления сказало, что водителям больше не надо повышать зарплату! Но мне другое непонятно… почему всегда происходит так? Судьба что ли? Почему даже на редкое телешоу о водителях трамвая попадает ни какой-нибудь заслуженный человек десятки лет отработавший на линии, а просто полный псих и дебил, которого уже через год тут не было. И ему дают говорить! И серьёзно слушают его! И ещё делают выводы на самом высоком уровне! Кошмар какой-то!..

Где-то спустя три недели после начала нашей совместной работы Лена убедилась: ездить я научился. И отныне наш рабочий день проходил следующим образом: мы выезжали с утра из депо, я возил пассажиров по расписанию, а моя наставница спала на своём сидении. Тому способствовала сама обстановка. Вагон во время движения покачивает, гудит себе мотор-генератор, заглушая уличные звуки, шумит калорифер в кабине, гоняя тёплый воздух. Плюс ещё утренняя побудка. Ведь работать приходится начинать ещё ночью. Все не выспавшиеся. А если ещё ничего делать не надо, то — совсем тяжело. Лена так и объясняла недовольному начальству, которое частенько замечало, как она спит:

— Ну а что я могу поделать? Я бы и рада не засыпать, а всё равно выключаюсь…

— А деньги тебе платят не за то, чтобы ты спала! — резонно замечали ей в ответ.

— Да это-то я понимаю… — соглашалась наставница.

Так время и летело. Периодически на линии я видел «своих». Я имею в виду горемык по комбинату. Они также раскатывали с наставниками. На тот момент ещё ездили все. Первым отстажировался Володька Филатов. Ему вообще повезло. Его наставник был мужем одной из нарядчиц, поэтому у Филатова появилась возможность самому выбрать себе выходные. Для новобранца вообще-то вещь неслыханная. Вторым отстрелялся Гена Николаев. И если Филатов трудился на двадцать восьмом маршруте, то Гена, как и хотел — на двадцать седьмом. На том же маршруте оказался и Володька Фролов. И как я успел заметить конфронтация и личная неприязнь у них только усилилась. И даже работа на одном маршруте нисколько не поспособствовала их сближению. Там же с ними была (о да!) Катя Гасымова. Симонова и Лисовенко — две сестры — мумии колесили по Шестёрке (маршрут № 6). И последней оказалась Жанна Васильева. Вот ей изрядно не повезло. Сперва девушка ушла на больничный. Недели на две. К тому моменту когда она вышла на работу оправился от термических ожогов Гермес Трижды Величайший. Шлаков. Как я понял, он рассчитывал, будто всех поступивших учеников раскидают по наставникам и он этого избежит. Не тут-то было. Разумеется, ему подсунули Жанну. Обычная картина того времени: мы едем с Леной по тридцатому маршруту, нам навстречу маршрут пятнадцатый. В кабине встречного вагона двое — худенькая девушка Жанна за управлением, а рядом проглядывается хмуро-набыченная физиономия Гермеса. Оба мрачные, молчаливые — смотреть приятно!

Как-то раз, уже в конце моей стажировки мы с Жанной оказались в утреннем «маршруте». Нам обоим надо было приехать к четырём часам утра в депо. Жанна вошла в автобус «Лиаз» возле кинотеатра «Таджикистан». Я махнул ей рукой, и девушка поспешила ко мне. Она села рядом, и поскольку в салоне народа было мало, мы разговорились без риска быть услышанными. После дежурных обменов приветствиями и всякой такой лабуды я, разумеется, спросил как ей стажировка и вообще нравится ли водить трамвай с пассажирами.

— Нравится, конечно, — тихонько ответила девушка. В темноте глаза её горели, а по лицу то и дело проносились блики от света фонарей. — Мне вот только мой наставник не нравится.

— Да? — переспросил я, с трудом сдерживая смех. — Это почему же? Он же тут считается самый супер-пупер. Даже народ готовит для ежегодного конкурса молодых водителей.

— Я уж не знаю, кем он тут считается, — недовольно поджимая губы, произнесла Жанна, — но только мне он надоел до чёртиков.

— Чем же?

— Да он же грубый и тупой! — девушка говорила тихо, но очень эмоционально. — Постоянно хвастается! Дурак какой-то! Хвастается тем, что водит всю жизнь трамвай! Злой постоянно.

— Отчего же? — я давил подкатывающие приступы смеха как мог.

— Злой отчего? Да он же с женой постоянно наругается, а потом сидит в кабине как сыч. Только бровями шевелит. Недовольный всем. Завидует богатым. Мне он сказал, что тоже хочет получать сто тысяч, однако приходится всего десять. Что без денег он — никто. Как будто я без него это не знаю. А потом он бегает по салону, орёт и с шумом меняет указатели маршрута даже если рядом сидят пассажиры…

Это Жанна правильно заметила. Я тоже был поражён как Шлаков менял железные указатели. Однажды мы простояли где-то из-за столкновения автомобилей, и диспетчер развернул нас через кольцо на Щукинской. Дабы мы встали в своё расписание. Обычное дело. Пустил по укороченному маршруту. При этом мы поменяли указатели маршрута на 10, чтобы не вводить пассажиров в заблуждение. Естественно, следующим кругом мы поехали уже по тридцатому маршруту, и естественно забыли предварительно вернуть указатели назад. Как выглядят эти указатели? Наверняка вы и сами их не раз видели. Это длинные прямоугольные листы кривого железа с выгравированными на них маршрутами. Листы эти скреплены между собой перемычкой. Их можно крутить в любую сторону выбирая необходимый в данный момент информатор. При этом они бьются друг об друга, создавая грохот. Обыкновенно водитель меняет их на конечной — когда никого рядом нет. Это можно делать тихо, а можно громко. Вот Шлаков делал это громко. Я был тому свидетелем. И ладно бы он крутил их, когда мы были одни. Нет. Он демонстративно громыхал, переворачивая их прямо над ушами изумлённых пассажиров. Наверное, выпускал пар таким образом.

— Он мне уже очень надоел, — продолжала жаловаться Жанна. — Просто надоел. Я не могу дождаться, когда кончится моя стажировка…

Подобные настроения были мне понятны как никому другому, наверное. Я смотрел на Жанну и вспоминал свои собственные ощущения от присутствия Шлакова рядом в кабине. Но делать было нечего. Приходилось смиряться. Жанне предстояло накатать ещё немало недель вместе с ним, а моя стажировка уже подходила к концу. Оставалось всего пару дней. И они промелькнули совершенно обыденно.