Глава 9. Выходы
Глава 9. Выходы
Основной особенностью «выходов» было их разнообразие. На каждом маршруте они существовали во множестве. При этом чаще всего водители хорошо знали время «выходов» только собственных маршрутов. На «чужие» маршруты основная часть водителей попадала редко. Но попадала. Когда были дежурными или когда появлялись на работе после больничного. После больничного вылезать на работу вообще приходилось со скрипом. Все наряды уже проставлены и тобой начинают затыкать все имеющиеся дырки. Поэтому первую неделю после больничного ты катаешься, где придётся.
Нарядчиков, вернее нарядчиц было, кажется, четверо. Именно они и расписывали водителей на работу. Сидели в своей комнатушке, сгорбившись над листами с нарядами, и мучительно вписывали туда от руки табельные номера водителей. Как папа Карло в своей каморке. Только тот старый маразматик стругал себе Буратину, а эти… На минутку представьте себе эту картину. А теперь подумайте, каким пластилиновым должен быть мозг у человека занятого подобным трудом на протяжении многих-многих лет? Каково? Вот и я о том же. Нарядчицей моего маршрута оказалась старая, толстая, мерзкая ябутк… простите, якутка конечно. Ну, может и не якутка, но с какими-то косоглазыми корнями это точно. Она была похожа на старого китайца, злого на весь мир и вечно недовольного. Звали её Тамара. Отвратительнейшее создание. Я её ненавидел. «Китаец» Тамара с вечно заплывшими глазёнками ходила по депо в совершеннейшей прострации. Передвигалась как в анабиотическом сне. Голос у неё также был отвратителен. Хриплый, дребезжащий. Когда она раскрывала свой рот, у меня создавалось впечатление, будто рядом рассыпают битое стекло. Её раздражало буквально всё. Больше всего как я теперь понимаю — водители. Этим ленивым козлам (с её точки зрения — а я успел с этой точкой хорошенько ознакомиться) вечно было что-то нужно! Вместо того чтобы ездить на своих трамваях и помалкивать соглашаясь работать так как она поставит, проклятые водители периодически таскались к ней и просили то выходной то поставить их в вечернюю смену. То просили длинные «выходы» дабы заработать лишний русский грош, то короткие. То они хотели на одни маршруты, то на другие. И так далее. Вы уже уяснили себе, чем водители бесили «китайца» Тамару. Ладно ещё когда они за свои просьбы дарили ей конфеты. Тут она не возражала. А вот когда какой-нибудь наглый москвич, приходя к ней после больничного, требовал вычеркнуть из наряда «хохла» и поставить его вместо последнего, тут поднималась буря негодования! Да как же так можно?! Разве можно вычёркивать подрабатывающих в депо хохлов? Ради ленивого болевшего москвича? А дело вот в чём. Тамара, да и не только она стригла с хохлов купоны. Вы возмущены? Говорите: не может быть? Может-может. Думаете, не могла она стричь? Могла-могла. И стригла. В этом быдлятнике каждый подрабатывал, как мог. Водители продавали фальшивые талончики. Я знал десяток таких водителей лично. И не раз разговаривал с ними на данные темы. Не буду называть фамилии. Им ещё работать и работать. Начальники конечных станций писали докладные и получали подарочки. Слесари в депо только и ждали, когда к ним подойдёт водитель после аварии. Это если, например, в вагон на линии врежется автомобиль, а водитель предложит вместо вызова ГАИшников заплатить трамвайщику за повреждение на месте. Если авария не серьёзная вполне возможно доработать смену на данном вагоне, а загнав его в депо подойти к слесарям, дать им денег и объяснить ситуацию. Можете не сомневаться — в данном случае всё будет шито-крыто. Утром никто и не подумает, что была авария. Важно только не просчитаться с деньгами и себя не обделить. Так как слесари обычно спрашивали мол, сколько взял с чайника? И норовили забрать всю сумму названную вами. А если, к примеру, взять с водителя автомобиля пять тысяч, а сказать слесарям, дескать, взял две, то две они и заберут, а три останется у вас. Навар. Но это так, к слову.
Нарядчики же брали с хохлов и деньги (я знаю об этом точно — не спрашивайте от кого и откуда) но чаще — подарки. Спросите, какой смысл хохлам платить и втираться в доверие? Ответ весьма прост. Хохлы приезжали на заработки. В отношении их не действовали нормы трудового права. Их могли поставить работать и в утреннюю смену после вечерней и заткнуть любую дыру в наряде. И ещё много чего в том же духе. Хохлы ели это всё в лучшем виде. Им надо было заработать. За большие «выходы» соответственно больше платили. Вот они и просили нарядчиц ставить их на подобные «выходы». За деньги и всякие подарки. При этом москвичам (подразумевалось) деньги, разумеется, не нужны. Их можно ставить работать и поменьше. Вот многих это и не устраивало.
Отличить же хохла в наряде было очень легко. Их табельные номера начинались на пятёрку. 5005 например, или 5208. И так далее. Москвичи разделялись, как я уже упоминал на три класса. Табельные номера водителей первого класса начинались на 1, второго на 2 и третьего соответственно на 3. Я ругался с Тамарой несколько раз. Но по другим поводам. До хохлов мне не было никакого дела. Поскольку эта грёбаная Тамара меня изначально невзлюбила особенно, вскоре я понял: руганью толка не будет. И начал действовать по-другому. А именно.
Хохлы не были бы хохлами, если бы оставались работать на праздники. Но подобных жестов доброй воли от них не дождёшься. Поэтому праздничные дни окучивали москвичи. То есть: хохлы разъезжались по своим семьям и Новый год встречали относительно по-человечески. Москвичи в тот же Новый год обязаны были трудиться. Такой вот бонус. Разумеется, я не имею в виду блатных или «передовиков производства» с солидным стажем. Тем давали отдохнуть. Заслужили. А вот молодых и «малоуважаемых» гоняли. При этом как вы знаете, в праздники транспорт ходит дольше обычного. А, следовательно, москвичи же попадали и под продление. Это когда вы должны закончить не в полвторого ночи, а в пять утра. И будете кататься всю новогоднюю ночь, возя алкашей. Безусловно, под продление попадали не все. Меня, к примеру, начальники не смогли бы заставить. Зная мой характер, они и не пытались. Я бы просто обматерил их всех и тупо загнал бы вагон в положенное (вне зависимости от каких-либо продлений) время в депо. Но избежать праздничных рабочих смен мне не удавалось. Из всего вышесказанного следовал простой вывод: людей работавших — вернее соглашавшихся работать без демонстративного раздражённого сопения носом на праздничные смены катастрофически не хватало. Вот и ставили кого только возможно. Лучше всего конечно тех, кто особо не нравится или не вписывается в местную серую возню. Я подходил идеально. И не только я. При этом, если спросить у кого-нибудь из трамвайных урководителей какого, мол, хрена вы отпускаете на праздники хохлов по домам — это же они должны трудиться (благо и платят в праздники чуть ли, не в два раза больше обычного), следовал невразумительный ответ. Нечто вроде: вы же понимаете, они такие бедненькие, им так тяжело, они и так работают тут без выходных и проходных, надо дать им повидаться с семьёй. Как будто в обычные дни им повидаться с семьёй намного сложнее. На самом деле у меня есть куда более простое объяснение. Я предполагаю, что и здесь хохлы ИМ платили. Потому и жили так. А на нас — чаще всего молодых водителях — выезжали. В прямом смысле данного слова.
Так вот. Один Новый год я честно отработал на линии. Правда, в утреннюю смену. Явился в депо в пять с чем-то утра: трезвый и злой. Как нарядчица Тамара. Выехал из депо. Лил дождь, была оттепель. На улице Курчатова встретил целую группу «вечёрочников» на трамваях. Они ехали в депо после продления. В Новый год катались почти до шести утра. Но они знали за что: их ставили работать в вечерние смены постоянно. Тут ничего не попишешь. Не хочешь продления пару раз в год, быстро поставят работать общий наряд: утро и вечер. А это для людей привыкших ложиться спать в три часа утра просто пытка. Поэтому когда я их встретил, некоторые даже помахали мне рукой. А один — с усами — улыбнулся. Но это они. У них была причина не возбухать. А я? Мне — то, какого чёрта это нужно? Никаких «льгот», послаблений и прерогатив я не имел. И унижаться ради них не собирался. Поэтому на следующий Новый год, узрев свой табельный номер напротив «выхода» бороздящего просторы Москвабада в праздничную ночь я поступил до безобразия просто, предсказуемо и радикально: взял больничный. Поступить так означало пойти на прямую конфронтацию со всем административным аппаратом депо. Но мне было на это наплевать. Как они ко мне относились, также и я стал относиться к ним. Уйдя на больничный 27 декабря я вышел уже после десятого января.
— Ха! — заявила «китаёза» Тамара едва увидела меня в их комнатушке. — Вот ещё один отдохнувший и встретивший Новый год!
При этом её противное лицо исказила гримаса злобы, и она дважды фыркнула.
«Ах ты, старая сука, — помнится, подумал я про себя, — твоё — то, какое дело? Занимайся своими делами. Ну, ничего, я тебе на следующий Новый год ещё лучше устрою!»
Спустя год ситуация повторилась зеркально. С единственным отличием. Нет, я также обнаружил свой табельный номер в числе «счастливцев», вытянувших чёрную метку. И также ушёл на больничный. С двадцать седьмого декабря. Только в том же году по весне я поступил учиться в колледж. В государственный. Было такое заведение на улице Зои и Александра Космодемьянской. Колледж книжного бизнеса. Глупость несусветная разумеется. Я о названии и назначении. Но, тем не менее, он оказался самым дешёвым по деньгам. Я поступил на заочное отделение. Учиться, нужно было приезжать раз в неделю, я ездил раз в две недели. И платил за обучение пять тысяч в год. Спросите, какой смысл? А всё весьма просто. В данном колледже я сдавал сессию — а она длилась очень долго. Больше двух недель. Почти три. И так два раза в год. Я, разумеется, брал академический отпуск. И получал по средне сдельной. Очень неплохо, поверьте! По сути, к положенному по закону отпуску я прибавил ещё два! Плюс получал образование — а в нашей стране ни одна бумажка никогда не бывает лишней — и заодно отдыхал от трамвайных ужасов. Но самое приятное заключалось в следующем: зимняя сессия начиналась сразу после январских праздников. Смекаете? Правильно: я уходил на больничный и сразу же после него предъявлял бумагу в отдел, если я не ошибаюсь эксплуатации, дескать, мне нужно учиться и идите в задницу со своим трамваем. Говорил я вслух не так, но про себя — будьте спокойны — произносил именно это. И даже похлеще. При этом я нисколько не скрывал своего ликования. И особенно порадовался, когда явился в очередной раз к мерзкому «китайцу» дабы встать в наряд и вновь услышал мол, отгулявший вернулся.
— Да я и дальше буду гулять! — с деланным равнодушием провозгласил я.
— С какой это стати? — заскрипела она.
На что я ей, молча, ткнул в лицо бумагой, подписанной в отделе эксплуатации и широко улыбнувшись, сообщил:
— Ну как же, я ведь молодой, и не хочу прогнить весь свой век в вашей конторе! Потому буду учиться. Так сказать. Молодым у нас везде дорога.
Тамара только злобно пыхтела в ответ. Впрочем, я не слушал её пыхтение. Оставил ей бумагу с указанием числа, до которого я собираюсь сдавать сессию, дабы она знала с какого числа ставить меня в наряд, и удалился, на сей раз, даже не хлопнув дверью.
С этой крысой (а разрешите мне называть вещи и людей своими именами) я оставался на ножах до последнего. При встрече в депо я с ней не здоровался и брезгливо проходил мимо, не обращая на неё внимания. Тамара же в свою очередь ставила меня как можно хуже. С точки зрения трамвайных понятий. Например, под выходной могла «зарядить» допоздна — со вторым «маршрутом». Хотя делать этого нельзя. После двенадцати начинается мой выходной. Какого чёрта я торчу на работе? Но особенно ей нравилось впоследствии ставить меня дежурить. Хотите узнать, что это за шоу и как оно со мной проходило? Извольте.
Теоретически дежурными должны быть все водители стаж работы которых более одного года. Периодически. На деле дежурными были одни и те же. Догадываетесь кто? Правильно. Далее ещё веселее. Из тех, кто сидел в депо дежурным, чаще всего уезжали опять же одни и те же. Догадываетесь кто? Продолжение куда забавнее. Сейчас объясню.
Каждый водитель обязан дежурить три раза в месяц. Вернее два. Два раза в месяц. Плюс ещё один день, когда его посылают на так называемый «спальный» вагон. Но на деле это тот же дежурный. Со «спальным» вагоном всё просто. Вы выезжаете из депо, прибываете на конечную станцию (какую скажут), ставите трамвай на прикол на запасной путь и более ничего не делаете до конца смены. Затем либо гоните его обратно в депо либо вам туда же на конечную присылают сменщика. Смысл прост: если на линии кто-то ломается (а это случалось каждый день: русская техника ничего не поделаешь), он берёт «спальный» вагон. А вы буксируете неисправный в депо. То есть смысл «спального» вагона: на всякий случай. Для быстрой замены. Однако чаще всего, когда меня ставили на «спальный» или «резерв» как он назывался официально — это означало дежурство.
Шоу «дежурство» разворачивалось следующим образом. Человек прибывал в депо к четырём часам утра. Далее сидел «на нервах» часика три-четыре (если не везло) после чего выяснялось, что кто-нибудь из водителей не пришёл или заболел или ещё по каким-то причинам и… раздавался мерзейший голос диспетчера:
— Водитель 3108 примите путёвку.
Или «примите выход». Словом, отсидев в депо часа три-четыре, человек уезжал ещё на весь день, на какой-нибудь маршрут. И рабочий день составлял часов двенадцать или тринадцать. Весело? С учётом того что на следующий день снова на работу к четырём или пяти утра. А дальше — ещё веселее.
На данное шоу попадали одни и те же водители. Угадали кто?
Разумеется, я оказался в первых рядах «счастливчиков». Более того: ставили дежурить меня исключительно в утреннюю смену. Знаете почему? Потому что если человек заболевает или просыпает с утра — это всегда не предсказуемо. И всегда приходится ждать. Если же дежурить ставят вечером, то опять-таки практически всегда ждать не надо. Диспетчер просто звонит вам домой и говорит, куда и к какому времени приезжать на работу. И никаких проблем.
Меня же гоняли по полной программе: два раза дежурный в месяц в утреннюю смену и плюс один раз в резерв опять-таки в утро. Гоняли, правда, недолго.
Вдоволь насладившись «дежурными» выездами я начал бунтовать. Да как! Сначала я переругался (с криками и обвинениями) со всеми диспетчерами депо.
— Какого хрена, — помнится, заходился я в крике, — вы посылаете на линию меня, когда я отсидел уже четыре часа?
— Ваш рабочий день восемь часов… — несколько напугано верещала какая-нибудь старая калоша с маленькой зарплатой.
— Я сижу с четырёх утра! — разгорался я ещё громче. — Вон у вас торчат с шести утра ещё двое дежурных! Их и посылайте! Я раньше приехал!
— Им тоже найдётся работа, — уверяла меня калоша.
Переводя на понятный язык, это означало следующее: весь утренний выпуск вагонов уже состоялся, и, следовательно, через полчасика (с вероятностью 99 %) эти «дежурные» которым якобы найдётся работа, отправятся по домам. Вот это меня и бесило больше всего. Несправедливость.
Эти «дежурные с шести часов утра», какие-нибудь мерзкие тётки лет пятидесяти сидели у тех же диспетчеров, и пили чай. Мусолили между собой слухи и сплетни. Вась-вась. Формально они являлись тоже дежурными. Начальство придраться к ним не могло (да им бы это и в голову не пришло). На деле — это был дополнительный выходной. Они никуда не ездили. Никогда. Дыры затыкали нами — вы уже в курсе о ком я.
Единственное исключение для «блатных» заключалось в ерундовой работёнке. Когда отсидев за чаепитием у диспетчера, их заставляли выезжать поменять кому-нибудь сломавшийся на линии вагон. После чего их отпускали по домам со спокойным сердцем. Как вы понимаете подогнать кому-нибудь вагон — дело получаса. Или часа. Это не отработать целую смену к тому же предварительно «посидев» в депо часика четыре. Притом — и самое важное — за часы дежурства платили вообще гроши. То есть увеличенный рабочий день не давал практически никаких дополнительных финансовых радостей.
Так вот. Разругавшись вдрызг со всеми с кем только возможно, я начал приобретать репутацию борца за права негров. Вернее одного негра. Толку это не принесло. Разве что чувство удовлетворения, что я испортил настроение кому-то ещё помимо себя. Хотя моё настроение портилось автоматически при прибытии на работу. Как и сейчас. А конфликт, как ни крути, не нужен никому. Впрочем, я конфликтов никогда не боялся. При этом я громогласно выражался о существующих в депо нравах и о том, что я о них думаю, при любом доступном случае без разницы присутствовали рядом начальники или нет. К последним я стал относиться примерно также как и к диспетчерам. Я очень быстро осознал: у начальства больше нет методов давления на меня. Больше они ничего сделать не могут. А всё что могли негативного уже сделали. Уволить они меня тоже не могли. Такие вопросы решали повыше. А те, кто сидели повыше в само это тухлое болото не совались. Брезговали наверняка.
И я начал бунтовать в открытую. Что послужило началом, я уже описал. Несправедливость. А вот развитием простой разговор.
В ту пору в трамвайном депо трудились самые разные люди. Находились среди них и глубоко порядочные. К последним я причисляю двух пожилых евреев пришедших на трамвай от безысходности. Одного из них звали Мирон — он оказался страшным гонщиком и любил прокатиться с ветерком. Довольно полный с внешностью стопроцентного кавказца, Мирон являлся бывшим инженером. С ним мы частенько беседовали на разные темы. В основном о том, как похудеть. Он весьма интересовался диетой по группе крови. Очень порядочный человек.
А вот другой еврей — дело совершенно особое. Я не буду называть его имени — вдруг он до сих пор там работает. Мой рассказ может ему навредить. Ему я благодарен за многое. Причём в той же степени что я благодарен и моей наставнице Лене. Но поскольку называть его как-то надо, давайте присвоим ему благозвучное имя Леонид. Я надеюсь, он не обидится на меня, даже если узнает себя, прочитав данную книгу.
В ту пору Леониду было лет, наверное, под пятьдесят. Умнейший человек. Спокойный. С большими круглыми глазами. Лысоватый. В отличие от Мирона у него не было избыточной массы тела, но и худым его не назовёшь. Леонид точно раньше работал в какой-то интеллектуальной сфере. Даже мне — несмышлёному тогда в оценках психологических особенностей личностей было это ясно как дважды два. Он был чужой в депо. Не по национальности разумеется. Это всё глупость. По интеллекту. Мы много с ним общались в ту пору. Он отчего-то выделял меня среди других. И это казалось мне парадоксальным. Кстати, не знаю почему, но на всех моих работах (и последующих и предыдущих) самые лучшие отношения у меня складывались именно с евреями. Правда не знаю почему. Может эта нация больше других ценит честных и неравнодушных людей вроде меня? Или им также противны все эти серые людишки со своей мелочной жаждой урвать кусок за чужой счёт? Честно — не знаю. Но это факт.
Я частенько говорил Леониду, как ненавижу трамвайные порядки, чиновников и вообще, как ненавижу страну, в которой живу. Он объяснял мне, дескать, всё это результат продуманной целенаправленной политики. При этом он сам ненавидел приведённое выше не меньше. Я описывал ему в деталях о своём противостоянии с административным аппаратом депо. Он хохотал и временами изумлялся. Пока однажды впечатлённый очередным моим рассказом не взялся мне помочь. Разумеется не делом, а словом. Человек он — я повторяю — был умнейший.
— Ты всё делаешь не так, — заявил он мне, когда мы сидели в его пустом трамвае.
Дело происходило зимой. Кругом царил сумрак пасмурного дня. Наши вагоны стояли друг за другом. Впереди произошёл обрыв провода и вагоны встали.
— А как надо? — поинтересовался я.
— Для начала надо открыть трудовой кодекс, — наставительно — просто пояснил Леонид.
— А там что?
— А там дано подробное разъяснение, что ты можешь и чего ты не можешь. Действуй в соответствии с ним и эти ублюдки прижмут хвосты. Уж поверь мне. Законов они бояться. Да и толку будет больше чем с ругани.
— А конкретный пример можно? — спросил я, начиная чувствовать правоту собеседника.
— Пожалуйста. Вот ты говоришь, тебя замордовали дежурствами. Ну и пусть они тебя ставят. На это они имеют право. Но работать при пятидневной рабочей недели свыше восьми часов в день — нельзя. Они нарушают трудовое законодательство.
— И как я им об этом скажу?
— Так и скажешь. Я вот четыре часа отработал сидя в депо — ты ведь на работе, ещё четыре часа работаю, и давайте мне сменщика.
— Сказать — то я могу, да ведь не дадут! — разочарованно произнёс я.
— Ну и пусть не дают, — улыбнулся Леонид, — поставишь вагон на запасной путь, сообщишь об этом в депо и пойдёшь домой. Твой рабочий день окончен. А у них пусть голова болит, как перегонять вагон в депо. Но ты должен помнить: если ты начнёшь так поступать, это разозлит их ещё больше чем сейчас. Ты готов к этому?
— Я мечтаю об этом! — воскликнул я просияв.
Мой собеседник рассмеялся.
— Я так и думал. Теперь смотри: когда они пригласят тебя к себе побеседовать о твоём «плохом поведении» общайся с ними спокойно. И объясняй, что твой рабочий день составляет восемь часов. Не десять, не девять, а восемь. И если они хотят чтобы ты работал свыше — например по двенадцать — пускай переводят тебя на график два дня через два. А такого графика в депо нет. Либо пусть на те часы, которые ты будешь работать свыше, дают письменное распоряжение.
— Письменное распоряжение? — удивился я. — Это что такое?
— По закону, заставить тебя работать свыше восьми часов работодатель может с письменного распоряжения. Если нужно производству. По-другому никак. Вот и требуй каждый раз письменное распоряжение из отдела эксплуатации. Там сейчас главная Мокшанина. Пусть они умоются.
— Ну а если они это письменное распоряжение дадут?
— Да ты что?! — вскричал в припадке веселья Леонид. — Дадут они тебе письменное распоряжение! Как же! Ведь в таком случае вся вина ляжет на них, чтобы ни случилось на линии! Понимаешь? Ни одна из этих гнид никогда не пойдёт на это! А ты будешь ссылаться на букву закона.
— Звучит заманчиво. А какие ссылки я буду приводить? Это же надо пролопатить трудовой кодекс.
— Я уже пролопатил за тебя, — Леонид вытащил из заднего кармана брюк смятую брошюру с новым трудовым кодексом. И протянул мне. — На. Держи. Это я недавно в киоске купил. Проходил мимо с женой, увидел, сразу вспомнил о тебе. Я уже всё отметил карандашом. Все места, которые тебе понадобятся в твоей борьбе. Только изучай и действуй. И они заткнутся.
С тех пор я начал действовать. И как! Всё изменилось как по мановению волшебной палочки. Я детально изучил места обозначенные Леонидом и стал разговаривать с депошными пиявками отчасти юридическим языком.
Первое же применение нового метода дало себя знать. В утреннюю смену меня загнали на конечную станцию Таллинская на резерв («спальный» вагон). Выехал я из депо в четыре часа утра. Отсчитав восемь часов от того момента, в двенадцать часов утра я пришёл к диспетчеру на конечной станции.
— О — о — о, Серёжа, — произнесла диспетчер.
В тот день там работала неплохая девушка лет тридцати. Блондинка и довольно полненькая. У нас с ней были неплохие отношения, хотя она знала мой характер.
— Чего, устал в трамвае сидеть? — поинтересовалась она мягко.
— Нет, Лена, — также мягко и с улыбкой ответил я, — просто моя смена закончилась. Пойду потихоньку.
— Как закончилась? — удивилась она. — Тебе же смену пришлют только в два часа.
— Да смену они могут присылать во сколько хотят, — возразил я, — мне это в принципе неинтересно. Это их дела. Во сколько хотят во столько пусть и присылают. Я говорю о том, что я уже закончил.
Она пристально посмотрела на меня. Очевидно, Лена сразу всё поняла, потому что сухо сказала:
— Звони в депо, общайся с ними.
— Хорошо.
Я снял трубку и быстро набрал номер.
— Диспетчер слушает, — послышался торопливый голос.
— Говорит Бушуев, — медленно и почти раздельно проговорил я, — табельный номер 3063. Нахожусь на конечной станции Таллинская. Резерв.
— Так… ну и что? — несколько напряжённо спросил голос.
Диспетчер, с которой я говорил, уже успела со мной познакомиться и вне всяких сомнений знала, с кем имеет дело.
— Ставлю вас в известность: моя смена закончилась.
— Нет, не закончилась… — голос раздражённо зашипел, — сейчас… сейчас… вот… ваша смена заканчивается в четырнадцать ноль-ноль. Вы ещё два часа будете работать.
— Вы считать умеете? — повышая голос, спросил я. При этом все кто были в комнате на конечной станции, резко замолчали и стали прислушиваться. — Я уже отработал свои часы.
— Нет, не отработали, — торопливо задребезжала бабка из депо, — ваша смена заканчивается в четырнадцать ноль-ноль.
— Нет, — ещё громче заговорил я, — мой рабочий день составляет восемь часов. И я закончил работу. Больше меня ничего не касается.
— Нет, водитель!.. — протестующе верещала трубка.
Но я не стал её слушать.
— Я всё сказал! — гаркнул я и завершил разговор.
— Ты что Серёжа, — испуганно задала вопрос Лена. — Разве так можно?
— Можно и нужно, — ответил я с улыбкой и, распрощавшись с присутствующими, удалился восвояси.
К моему сожалению, этот номер прошёл почти незамеченным. Я был на резерве, а потому мне не надо было сдавать ни сумку с талончиками, ни сумку с расписанием. На следующий день я выходил на работу в пять утра. В диспетчерской депо сидела та самая старушенция с коей я пообщался день назад.
— Это вы сбежали вчера с резерва? — вместо «здрасти», вякнула она.
— Кто это сбежал? — уточнил я. — Я вам позвонил и поставил вас в известность. Больше меня ничего не волнует.
— Будете разбираться с начальством! — пригрозила она.
— Жду этого момента с наслаждением! — переходя на злобное шипение, отозвался я. — Я думаю, они будут рады.
Диспетчерша только отшатнулась. На этом всё и закончилось. К начальству в тот раз меня не вызвали.
Совсем иначе вышло в другой раз. Опишу просто: утро, дежурство. Я отсидел два часа в депо, и в шесть с небольшим меня отправляют на шестой маршрут. При этом дают девятисотый выход. Девятисотка это проклятие для водителей. Позже я опишу поподробнее. Сейчас же в общих чертах. В отличие от всех прочих «выходов» девятисотые выезжали дважды в день из депо. Зачем? Объясняю. Для разгрузки линии в час пик. Сперва «девятисотка» выезжала около пяти или шести утра, приезжала на конечную маршрута, по которому предстояло колесить, делала круг и ехала в депо. Около десяти-одиннадцати возвращалась. Водитель, загнав вагон, был свободен до трёх часов дня. К трём он появлялся вновь, также выезжал на том же вагоне и история повторялась. Приехав на конечную, он отмечался у диспетчера, делал один круг и, закрыв путёвку, ехал в депо. Всё. День отработан. Часов в девять шёл домой. Как это назвать? Глупость? Дурость? Я имею в виду девятисотые «выходы». Да, безусловно. И ни один водитель не поминал их («девятисотки») без грязных ругательств. Но только не с точки зрения чиновников. Их устраивала эта идиотская, давно устаревшая система. Конечно «девятисотка» ничего на самом деле не разгружала. Только в ряде случаев мешала. Правда, платили за неё хорошо. И всё то время с десяти до трёх, что водитель где-то прогуливался, оплачивалось. Поэтому «девятисотки» на всех маршрутах работали одни и те же водители, которые жили по соседству с депо. Им это нравилось. Выехал, приехал — пошёл домой спать или жрать. Снова выехал — приехал, и опять жрать и спать. И так пять дней в неделю. И зарплата неплоха. А каково было водителям, жившим далеко от депо? Если до дома, например, добираться часа полтора? Какой им смысл было тащиться домой, если через час после прибытия уже уходить обратно? Вот они и торчали в депо, матерясь на всё на свете. Ведь на следующий день вновь на работу к четырём утра, а освободятся они только в девять часов вечера. К счастью, «девятисотки» открывались нечасто. Обычно если водитель их работавший ушёл в отпуск или «заболел». К слову сказать, хохлы «девятисотки» также не чествовали, несмотря на хорошую оплату. Так то.
Вот в тот день, описываемый мною, меня и бросили на «девятисотый» «выход» по шестому маршруту после двух часов дежурства. Я, разумеется, начал качать права.
— Два часа я уже отработал, — заявил я, взяв в руки путевой лист, — так что на этом всё!
— Работайте-работайте, — нетерпеливо заверещала очередная мерзкая бабка по фамилии Великая. Я это помню до сих пор.
Этим она давала понять, что спуску в отличие от других диспетчеров мне не даст.
Выглядела она, как и почти все диспетчера депо отвратительно: расплывшаяся, с тонким длинным носом и выпученными глазами в очках. Такая ощипанная сова.
Я не стал спорить. Лишь подумал про себя: «Ладно, посмотрим».
Отработав первую часть «девятисотки» я загнал вагон в депо около одиннадцати часов утра. Сразу же сдал талоны и выручку. И отдал сумку с бортовым журналом. Последним положил путевой лист в окно диспетчеру.
— Что это такое? — возмутилась сова.
— Я закончил, — кратко пояснил я.
— Нет, не закончили! — повышая голос, воскликнула Великая. — Вы приняли «выход» и отработаете его до конца.
— Нет, не отработаю.
— Ну-ка, стойте…
Сова проворно для её дряхлых лет вскочила со своего стула и вышла в коридор.
— Ну-ка пойдёмте…
Она грузно двинулась в сторону кабинетов начальства. Я равнодушно последовал за ней. Шла Великая покачиваясь и отдуваясь. Я только потешался. Войдя в кабинет отдела эксплуатации, сова обратилась к сидящей там Мокшаниной. Помните Луизу Ильиничну? Ту самую принимавшую меня на работу?
— Вот, — тяжело дыша и дрыгаясь телом, заявила диспетчерша.
— Что вот? — не поняв в чём дело, удивилась Мокшанина.
— Отказывается работать…
— Отказывается?.. — Луиза перевела взгляд на меня. — Почему?
— Не знаю, — проверещала Великая, поскольку я не удостоил присутствующих ответом. — Это надо спросить у него.
Они обе уставились на меня.
— Ты отказываешься работать? — спокойно справилась у меня Луиза.
— Только сверх нормы, — мягко пояснил я.
— А никто вас сверх нормы работать и не заставляет! — воскликнула сова, по-прежнему тяжело дыша.
— Подожди, — решительно прервала её Мокшанина. — В чём дело?
Великая быстро посвятила её в суть конфликта.
— Да, — вновь переводя взгляд на меня, произнесла Луиза, и в голосе её почувствовалась явная угроза, — но отработать всё равно придётся… понимаешь? Водителей не хватает. А «выход» закрывать нужно.
— Ну, водителей у вас всегда не хватает, — спокойно и мягко заметил я, — и виноваты в этом только вы сами. Хотя меня эти ваши проблемы не должны волновать. Кого у вас хватает и кого у вас не хватает. Мне за решение этих вопросов не платят.
— А мне платят, — начиная раздражаться, и заметно громче произнесла Мокшанина, — и поэтому я решаю: «выход» вы доработаете. Это ваша работа.
— Как будет угодно, — немного улыбнулся я, хотя внутри у меня уже начинало подниматься бешенство. — Если это необходимо для производства.
— Значит, вы отработаете этот «выход»? — уточнила Луиза, и глаза её загорелись торжеством.
Великая тоже заулыбалась. Только не дай Бог увидеть кому-нибудь эту улыбку.
— Конечно, отработаю, — спокойно кивнул я, — если это необходимость для производства. Отработаю… но не раньше чем вы дадите мне своё письменное распоряжение!
Данная фраза прозвучала, как выстрел револьвера в доме, где все спят. Мокшанина аж подпрыгнула на стуле. Сова встрепенулась и чуть не закачалась.
— Письменное распоряжение?.. — поражённо переспросила Луиза.
— Совершенно верно, — очень медленно подтвердил я, расплываясь в улыбке.
— А зачем?.. — задала моя собеседница очевидно глупый вопрос.
Было заметно: она тут же осеклась и сообразила, что спрашивать было не нужно, но время было потеряно. Я воспользовался её ошибкой.
— Ну как же, — торопливо проговорил я, — я работаю с четырёх утра. И уже устал. А работа у меня ответственная и опасная. Рабочий день мой составляет восемь часов. Но вы заставляете меня выйти на работу, так как это необходимо для производства. И заметьте, — я поднял вверх указательный палец правой руки, — я не отказываюсь! Я просто прошу вас дать своё письменное распоряжение, дабы в том случае, если я совершу наезд на пешехода или допущу столкновение с автомобилем или мало ли чего ещё, то поскольку я уже устал, я… Говоря проще у меня будет бумага что за всё за это отвечаете вы! Я смогу показать бумагу вышестоящему руководству и объяснить, что это была не моя инициатива работать пятнадцать часов в сутки ради лишних пары рублей, а производственная необходимость. И вы дали на это своё распоряжение.
Пока я всё это детально излагал Мокшанина и Великая лишь растерянно переглядывались.
— А с чего вы взяли, что я должна дать своё письменное распоряжение? — спросила, наконец, Луиза после минутного молчания.
— Вы или не вы мне без разницы, — продолжал я атаку, — мне это не важно. Можно и от другого чиновника. Главное для меня чтобы было письменное распоряжение, что кто-то из руководства его дал и взял на себя всю полноту ответственности за всё, что может произойти на линии. И взял я это как вы изволили выразиться из нового трудового кодекса. Показать вам статью? Он у меня с собой.
Я сделал движение, собираясь достать брошюру.
— Не надо, — остановила меня Мокшанина, — я знаю трудовой кодекс. Тут вы правы.
Она, конечно же, врала. Луиза, да и никто из обитателей депо наверняка в жизни его не видели. Просто она поняла что проиграла. По полной программе. И решила пойти на попятную, выставляя себя в как можно лучшем свете.
— Со скольких он сегодня работает? — спросила Мокшанина печальным голосом диспетчершу.
— Сидит в депо… — мрачно отозвалась та, — с четырёх.
— А сейчас уже одиннадцать. Плюс он ездил первую часть «выхода». Получается, уже отработал смену.
— Да, но… — начала было сова злобно посматривая в мою сторону.
— А какие тут могут быть «но»? — быстро прервала её Луиза, также обратив взгляд на меня. — Мы не можем заставлять водителей работать сверх положенного.
— Я могу идти? — деловито справился я.
— Да, — коротко сказала Мокшанина.
Ни сказав более не слова, я вышел. О чём они говорили дальше, мне было просто плевать.
С тех пор Великая со мной присмирела. Если и давала «выходы» когда я был дежурным, то всегда обещала прислать смену пораньше.
Может сложиться впечатление, будто все диспетчера, такие как Великая. И вы знаете: на мой взгляд, те из них кто сидели в депо — да. Точно такие. А вот те, кто работали на конечных станциях нет. Они оказывались гораздо лучше. И с ними я почти не ругался. Но только почти. Однако довольно о моих взаимоотношениях с диспетчерами. Как я с ними общался с определённого момента, вы уже поняли, и расписывать все случаи просто преступление. Их было очень много. А раз представление вы себе уже составили ни к чему лить понапрасну воду. Расскажу, как я общался с начальниками конечных станций в последние два года работы на трамвае.
Собственно, почти также. С единственным отличием. Диспетчера считают, будто могут помыкать водителями, когда они дежурные как им вздумается (а как я объяснил это далеко не так), начальники же конечных станций вообще мнят себя чуть ли не Главными для водителя, как только он прибывает на конечную. Ну что же? Я сумел объяснить и им, насколько они не правы. Как? Да всё также. Простыми русскими словами.
Знакомьтесь: начальник конечной станции на двадцать третьем маршруте Хромовичёва. Вы не забыли? — двадцать третий маршрут в ту пору самый «главный» в краснопресненском трамвайном депо. Соответственно и человек, назначенный за него ответственным думает, будто он пуп земли. А я объясняю пупу — это не так.
Опять пресловутое дежурство. Меня отправляют на двадцать третий маршрут. Семь часов утра. Я отсидел в депо уже три. Подробно объясняю это диспетчеру. Она знает, с кем говорит и соглашается прислать смену мне через пять часов. Ей это сделать проще, чем завязать очередной раунд ругательств и препинаний с предсказуемым завершением в мою пользу.
Я прибываю на конечную двадцать третьего маршрута. Захожу на станцию. Здороваюсь с диспетчером. Помимо неё в комнате ещё двое начальников двадцать третьего маршрута. Вернее — две начальницы. Одна — серая мышь даже тогда не оставившая у меня воспоминаний. Вторая главная там начальница — Хромовичёва. Толстая тётка лет сорока пяти, слащавая, с крашеными волосами, потерявшими густоту, с неимоверно выделенными помадой губами. Жуткое зрелище. Они о чём-то беседуют друг с другом. На меня не обращают внимания.
— Можно позвонить? — спрашиваю я у диспетчера.
— Пожалуйста.
Я звоню в депо и ещё раз напоминаю: через четыре часа мне положена смена.
В депо соглашаются и подтверждают: да, будет смена, как и условлено.
В тот момент, когда я кладу трубку раздаётся раздражённый голос Хромовичёвой:
— Какая это вам смена, я не поняла? Вы дежурный?
Я поворачиваюсь к ней лицом. Хромовичёва вальяжно откинувшись, сидит на стуле. Рядом с ней её приближённая. Я, чувствуя, что настал момент, когда я могу всласть разгуляться, с деланным добродушием отвечаю:
— Да — а — а, дежурный.
— Ну и о какой смене может идти речь я не поняла?
Её слащавость в мгновение ока начала превращаться в демонстрацию власти. Впрочем, меня это никогда не пугало.
— Простите, — слегка улыбнувшись, уточняю я, — а вы вообще кто?
Шумный вздох удивления одновременно вырывается из уст диспетчерши и серой мыши. Как же так, я не знаю кто это!
Хромовичёва реагирует не менее эмоционально. Она повернула лицо к своей соседке и мимикой показала ей, дескать, молодой ещё.
— Вообще-то, молодой человек, — произнесла она, спустя несколько секунд, — я начальник двадцать третьего маршрута.
— И что? — я приподнял брови.
— А то… это значит, если вы попали к нам на маршрут, то я и ваш начальник.
— Чего-то начальников развелось в этой вашей конторе слишком много, — пренебрежительно бросил я.
— Так о чём вы говорили с диспетчером? — пропустив мимо ушей мою последнюю фразу вновь поинтересовалась она. — О какой смене вы с ним говорили?
— Не с ним, а с ней, — поправил я. — Я говорил, что через четыре часа пусть присылают мне смену.
— С какой это стати? — бесцеремонно спросила Хромовичёва.
— С простой. Я уже отработал три часа в депо, а мой рабочий день составляет восемь часов.
— Нет, молодой человек, — властно причмокнув раскрашенными во всю ширь губами, продолжала она, — вы ведь недавно у нас работаете, и видимо пока что не до конца знаете наши порядки. Дежурный водитель работает всю смену. А не часть её.
Я улыбнулся так широко, как только мог.
— Ну работаю я у вас к счастью и вправду не так уж давно, однако достаточно для того чтобы знать свои права.
— Значит, вы будете работать всю смену, я правильно поняла?
Хромовичёва уставилась на меня вопросительно.
— Нет, — спокойно возразил я.
— У вас нет выбора, вы не можете отказаться, если уже выехали из депо.
— Зато я могу поставить вагон на запасной путь после очередного круга и уйти.
— Кто это вам позволит так сделать? — значительно повышая голос, воскликнула Хромовичёва.
— А вы думаете, я буду кого-нибудь спрашивать?
— Конечно! — её явно взбесил мой тон и то, как я с ней разговаривал. — Я ваш начальник и я не позволю…
— Вы мне зарплату не платите! — решительно прервал я свою собеседницу, также переходя на повышенные ноты.
— Что? — изумлённо переспросила она.
— Вы мне зарплату не платите! — с холодным бешенством и гораздо медленнее повторил я. — Вы мне не начальник!
Хромовичёва опешила. Её соседка, сидевшая до той поры молча, тут же быстро заговорила:
— Молодой человек, да вы что…
— Я вам не молодой человек! — рявкнул я на неё. — У меня есть имя и отчество! Если хотите и дальше ко мне обращаться обращайтесь только так.
Воцарилась небольшая пауза. Диспетчерша наблюдала за нашим диалогом испуганно и как-то съёжась.
— Так, Наташа, — обратилась к ней Хромовичёва, — позвони в депо и скажи что никакой смены не надо.
— Настоятельно рекомендую вам не делать этой глупости, — повернувшись к диспетчеру, произнёс я.
— Молодой человек, — громко и возмущённо заговорила Хромовичёва, — я ваш начальник…
— Вы начальник двадцать третьего маршрута, — бесцеремонно перебил я её, — а кроме того, вы такой же нанятый на работу человек, как и я. Насколько я знаю здесь не ваша частная лавочка, а государственное предприятие. Потому возьмите себя в руки и постарайтесь соблюдать субординацию.
Хромовичёва то смотрела пристально на меня, то переглядывалась со своей соседкой. Она была поражена и возмущена.
— Я всё равно заставлю вас отработать эту смену! — почти прокричала она вдруг. — А если вы откажетесь…
— То что? — со злобной иронией спросил я.
— То… то…
— То… то… — передразнивая её, протянул я. — Вы ничего не можете. Вы — никто!
— Вы не смеете так со мной разговаривать!
— А вы не смеете так разговаривать со мной!
Хромовичёва залилась краской. Было видно: гнев душил её.
— Я имею право заставить вас отработать смену. Я как-никак начальник маршрута!
— А я и не отказываюсь отработать свою смену.
— То есть вы будете работать?
— Конечно, только моя смена кончится через четыре часа. Половину я уже отработал.
— И будете работать до конца! — почти закричала Хромовичёва.
— Только с письменного распоряжения моего непосредственного работодателя! — холодно и медленно проговорил я.
— Что — о — о?
Хромовичёва тяжело дышала. Её глаза метали огонь.
— Что — о — о? — переспросила она.
— С письменного распоряжения моего непосредственного работодателя! — также расторопно повторил я. — Так написано в кодексе.
— В каком кодексе? — задала вопрос серая мышь, также как и диспетчер, ёжась от ужаса.
— В трудовом, — едко и с торжеством внутри растолковал я. — Слышали о таком?
— Я должна дать вам своё письменное распоряжение? — совсем сбитая с толку произнесла Хромовичёва.
— У вас очевидно мания величия, — нагло улыбаясь, заговорил я, — или вы уши плохо по утрам чистите. Я сказал: с пись — мен — ного рас — поряже — ния моего непосредственного работо — дателя! Разобрали, что я говорю? Непосредственного работодателя! Ещё раз повторить? Вы что ли мой непосредственный работодатель? Вы? — я начинал переходить на крик. — Я к вам на ра-бо-ту не устраивался! Вы мне зарплату не платите! Вы вообще — никто! Пустое место!
«Старая проблядь вонючая!» — добавил я про себя.
И тут же продолжал уже кричать хриплым рыком:
— Вы поняли, что я сказал?! Вам это ясно? Письменное распоряжение не от вас, а из отдела эксплуатации, можно из отдела БД, или на худой конец от Судаковой или директора депо! Но не от вас!!! Кладите его на стол, и я отработаю вашу грёбаную смену!
Две заключительные фразы я орал так громко, как только умел. Громче уже не мог. Я решил оторваться на всю катушку. Благо надо где-то выпускать пар. Держать в себе эмоции это очень вредно.
Все три присутствующих дамы сидели совершенно пришибленные. Ужас был написан на их лицах. Они явно не ожидали такого. Я же и не думал скрывать своего бешенства. Я смотрел на Хромовичёву с нескрываемой яростью.
— Вы… — выдавила она из себя спустя мгновения, — вы… вы… вы обедали?
От данного вопроса я немного пришёл в себя.
— Что это за чушь собачья? — рявкнул я.
— Вы… — снова начала было Хромовичёва.
— В общем, так, — немного тише сказал я, повернувшись к диспетчеру, — я с диспетчером в депо уже договорился. Смена мне будет. Они меня знают. И не дай Бог кто-то из вас попробует это изменить. Я своё слово сказал: поставлю вагон на запас к чёртовой матери и разбирайтесь, как хотите.
После чего я вышел, хлопнув дверью и не обращая внимания на их реакцию.
А смена мне была как я и хотел. Вызвали какого-то худосочного мужика с усами с виду очень похожего на советского дворника. Я ему, кстати, об этом и сказал.
— На дворника? — удивился он. — Ну что же, я бы и дворником работал, если бы платили.
«По тебе и видно» — подумал я про себя.
Дворник загремел в тот день по полной программе: помимо своей вечерней смены он отбарабанил ещё «моих» два круга по двадцать третьему маршруту. А двадцать третий маршрут тогда это будь здоров! От проезда Черепанова до депо через всю «ленинградку»! Метро Войковская, метро Сокол, метро Аэропорт, Динамо, Беговая… до ул. 1905 года. Ну что тут скажешь? Кто-то позволяет смешивать себя с дерьмом. Это их путь. Пусть работают. Давайте негры! Солнце ещё высоко. Зато вас не будут ругать «справедливые начальники».
Тот мой конфликт был не первым и далеко не последним. Кто ещё из начальников обломал зубы? Пожалуйста: начальник двадцать седьмого маршрута Китаева. Мерзкая старая толстая тётка. Кстати, стала начальником маршрута сразу после того как насмерть сбила человека при работе на линии.
Ещё — Домарева к которой я, кстати, не так уж плохо относился. Ещё Цветкова — мерзкая фурия. Её, правда, сместили. Наверняка многие плевали ей вслед, когда она, разбрызгивая сопли досады плелась из депо прочь.
Но особенно жёстко я всегда беседовал с Алексеевой. Я уже упоминал как-то эту жабу. Она долгое время была водителем двадцать восьмого маршрута. Потом её повысили — она что-то там закончила транспортное. И написала на меня докладную. Причём незаслуженно. Я долгое время ждал, когда представиться возможность с ней поквитаться. И оно пришло! Как-то раз уже в вечернюю смену меня поставили на двадцать восьмой маршрут.
Я прибыл на конечную на улице Живописная, зашёл к диспетчеру, отдал путевой лист для отметки, поздоровался. И тут нарисовалась Алексеева. Очередная «начальница». Подкатила на своих кривых косолапых ногах и с важным видом произнесла:
— Ты сегодня на нашем маршруте?