НАЛЕТ НА НЕМЕЦКИЙ ГАРНИЗОН

НАЛЕТ НА НЕМЕЦКИЙ ГАРНИЗОН

Метнувшись в узкий переулок на окраине села, Жабо, Карасев, Гурьянов и бойцы группы быстро окружили здание райисполкома и бросили в окна первого этажа несколько гранат. Часовой, стоящий у входа, не успев опомниться, упал, подкошенный автоматной очередью.

Жабо рассчитывал сразу же ворваться внутрь здания, но входная дверь оказалась закрытой на железную задвижку изнутри и не поддавалась никаким усилиям. Сорвать ее не удалось. А из окон второго этажа уже раздавались первые ответные выстрелы немецких офицеров. Зазвенели разбитые стекла. Из крайнего окна показался вздрагивающий в огненных вспышках ствол пулемета. Еще секунда-другая, и сбившиеся в кучу бойцы начнут падать под пулями врага.

Выручил «хозяин» здания райисполкома Михаил Гурьянов.

— Разойдись!.. В сторону!.. — во всю силу легких закричал он и, размахнувшись, бросил в дверь одну за другой две гранаты. Дверь разлетелась в щепы. Домашев, Терехов и другие бойцы вбежали в коридоры первого этажа.

Здесь творилось что-то невообразимое. Из всех дверей выбегали гитлеровцы, в мундирах и в белье, с дикими криками они метались по коридорам и лестницам, сталкиваясь друг с другом, стреляли из пистолетов и автоматов. А партизаны, прижавшись к стенам и спрятавшись за поворотами, в темноте, рассекаемой огненными брызгами, простреливали коридор, двери в комнаты и косили всех, кто пытался выскочить наружу.

За одной из дверей забаррикадировалось несколько немецких штабников. Кто-то из партизан, крикнув «Осторожно!», бросил в эту дверь гранату, а затем, поводя дулом автомата из стороны в сторону, разрядил весь диск.

Бойцы группы кинулись по лестнице на второй этаж. Но лестничную клетку заняли несколько немецких офицеров и непрерывно стреляли вниз. Перестрелка продолжалась две-три минуты. Затем, топоча сапогами, офицеры и солдаты стали сбегать по лестнице, прорываясь к двери. Некоторым удалось выскочить, но большинство попадали под пули партизан и сваливались здесь же, загораживая своими телами проходы и ступени лестницы.

В горячке боя Карасев разрядил весь диск автомата. Быстро набросив на шею автомат, он выхватил маузер и с Гурьяновым и несколькими бойцами пробился на площадку второго этажа. Здесь им пришлось залечь, так как большая группа гитлеровцев, находившихся в конце коридора, вела сильный огонь. Однако четыре гранаты и несколько пулеметных очередей, выпущенных Домашевым, сделали свое дело, огонь со стороны немцев прекратился.

И вдруг совершенно неожиданно, неуверенно замигав, вспыхнули электрические лампочки. Кто-то из гитлеровцев, видимо, включил рубильники походной штабной электростанции. От яркого света Карасев невольно зажмурился, а когда раскрыл глаза, заметил, как по лестнице, вытянув длинную руку с пистолетом, пятится немецкий офицер. Карасев вскинул маузер, но раздался только щелчок: кончились патроны.

— Берегись! — крикнул Гурьянов, оказавшийся рядом, и нажал на спусковой крючок карабина.

Но его карабин тоже оказался пустым. Немецкий офицер, воспользовавшись этой невольной паузой, успел несколько раз подряд выстрелить. В тот момент, когда Карасев быстро перезаряжал маузер, разрывная пуля ударила его в кисть правой руки. Он ощутил сильный толчок, что-то горячее обожгло руку, но боли сначала не почувствовал.

Возможно, что гитлеровец успел бы выстрелить еще раз, в упор, но Карасева спас Гурьянов. Выхватив пистолет, он метким выстрелом свалил офицера и бросился дальше, на второй этаж.

Мимо пробежала группа партизан. В коридоре завязался бой. Гитлеровцы отстреливались, а некоторые, вышибая ударом ноги оконные рамы, выпрыгивали со второго этажа на улицу, где попадали под огонь партизан.

Капитан Жабо, заметив ранение Карасева, приказал одному из бойцов отвести старшего лейтенанта на медпункт. Прижимая к груди окровавленную руку, Карасев, пошатываясь и прислоняясь к плечу товарища, дошел до медпункта (он был невдалеке, почти у самой опушки леса) и здесь попал в заботливые руки медицинской сестры Галины Ризо.

А в это время в здании райисполкома продолжалась ожесточенная схватка.

Гурьянов пробивался к своему кабинету, в котором проработал немало лет. Он понимал, что этот кабинет занял какой-нибудь гитлеровский генерал или полковник, и надеялся пристрелить там непрошеного гостя и захватить важные штабные документы. Но из дверей кабинета непрерывно трещали выстрелы, и подойти поближе было невозможно. У Гурьянова остались только две гранаты, и он, ухнув, с размаху бросил их в дверь. Однако вражеский огонь не прекратился. Подоспевший на помощь Гурьянову Жабо одну за другой кинул еще две гранаты. Когда и они взорвались внутри председательского кабинета, выстрелы наконец прекратились.

Гурьянов первым, размахивая пистолетом, вбежал в свой кабинет. За ним — большая группа бойцов. На полу, на стульях, возле стен, за столами и шкафами в различных неестественных позах лежали убитые и раненые гитлеровские офицеры. Кто-то хрипел, стонал.

Когда Жабо тоже оказался в кабинете, Гурьянов срывал со стены две большие карты с нанесенной на них оперативной обстановкой. Обе карты он запихнул в вещевой мешок. Туда же утрамбовал различные документы, которые партизаны вытащили из разбитых ими столов и шкафов.

— Вот, капитан, где они, глянь только!

Гурьянов тряс большой пачкой фотографий, которые нашел в одной из папок. Это были фотографии советских активистов, украденные Гнойком, и множество других фотографий, очевидно, размноженных с негативов захваченных немцами в местной фотографии, изготовлявшей снимки для партийных документов.

Но Жабо сейчас было не до фотографий. Он, собственно, ничего и не знал о них.

— Выходить! — скомандовал он. — Поджигать!..

Через, несколько минут двухэтажное здание райисполкома пылало, как факел.

Группам Каверзнева и Бабакина не удалось вплотную приблизиться к намеченным объектам. Обеим группам надо было пробежать сквер и площадь, а немцы уже вели отсюда сильный пулеметный огонь. На Советской и Коммунистической улицах бойцы Каверзнева и Бабакина бесстрашно пробивались вперед, расстреливали выбегавших из темных зданий немцев, уничтожали фашистскую технику…

Рядом с Каверзневым все время «работал» Сергей Щепров. Ведь он был не только бойцом, а и политруком, и парторгом. Поэтому в эти грудные минуты он старался личным примером увлекать бойцов. Автомат Щепрова строчил непрерывно, ствол накалился, а политрук все время находил новые и новые цели и, перезарядив автомат, снова бросался туда, где, как ему казалось, требуется помощь и «добавочный огонек».

Каверзнев невольно искал глазами Зину Ерохину, хотя и знал, что в темноте трудно найти. Он беспокоился, как бы ее не зацепило случайно пулей или осколком гранаты. Маленькая юркая девушка, похожая издали на мальчишку, не отставала от своих товарищей — стреляла, бросалась наперерез бегущим немцам, а при опасности приседала на корточки или падала на землю.

С таким же отцовским вниманием следил за девушкой боец Еременко. Столкнувшись с ним, Каверзнев приказал:

— Поглядывай за Зиной… Пусть не лезет на рожон.

— Есть поглядывать! — громко ответил Еременко и крикнул: — Зина! Держись рядом… Слышишь?

— Слышу! — донесся ее тонкий голосок, и Зина снова метнулась куда-то.

Остальные группы бойцов сводного отряда тоже выполняли свои задачи: громили гитлеровские подразделения, оборонявшиеся на территории свиносовхоза, в зданиях сберкассы, Дома культуры, семилетней школы и в других зданиях.

Владимир Жабо, руководя боем, перебегал от «точки» к «точке» и бесстрашно вырывался вперед. Бойцы старались опередить его, чтобы прикрыть собой командира.

— Товарищ капитан! — раздавалось сразу несколько голосов. — Осторожнее!..

Особенно трудно досталась победа на территории свиносовхоза. Здесь размещались строевые подразделения, укомплектованные обстрелянными, побывавшими в боях гитлеровскими солдатами. Они упорно и организованно оборонялись и не только отстреливались, но сделали две попытки прорваться к дороге на Черную Грязь. Однако оба раза попадали под губительный огонь винтовок, автоматов и пулеметов. А когда бойцы и партизаны, увидев впереди знакомую фигуру своего командира, поднимались в атаку, гитлеровцы, шедшие напролом, пятились и разбегались.

Затем несколько бойцов и партизан подожгли авторемонтную мастерскую, склад с горючим и находившийся в отдалении от жилых домов склад боеприпасов. Раздались мощные взрывы. Словно неожиданно налетевший ураган со свистом пронесся над пылающими зданиями; затем с короткими промежутками стали взрываться ящики с патронами, артиллерийскими снарядами и минами. Взрывы непрерывно потрясали село и заглушали все звуки неутихавшего боя.

На улицах стало светло, как днем.

Позже всех в прямой, непосредственный бой вступила группа младшего политрука Лившица. Проводники группы, опасаясь неожиданной встречи с немецкими патрулями, повели бойцов к аптеке и больнице более длинным путем, в обход села. Поэтому к своему объекту группа подошла слишком поздно, и многие офицеры и солдаты гестапо и полевой жандармерии успели разбежаться.

В горячке боя все забыли о необходимости захватить «языка». Ожесточение было так велико, ненависть к немецкие оккупантам клокотала так сильно, что каждый боец, где бы ни заметил гитлеровца — прямо перед собой, на улице или в здании, в углу комнаты, под столом или под кроватью, — немедленно разряжал во врага автомат, пистолет или бросал гранату.

Лейтенант Климов настойчиво пробивался с несколькими бойцами в здание школы. Здесь размещался один из отделов немецкого штаба и, по имевшимся сведениям, проживали генерал и старшие офицеры. Они открыли ответный огонь из автоматов и пулеметов и не давали возможности партизанам приблизиться к дверям.

— А ну, прекратить стрельбу! — приказал капитан. — Попробуем договориться с фрицами.

Жабо отлично владел немецким языком. Он громко прокричал требование всем офицерам и солдатам сдаться в плен. Ответа не последовало. Жабо вторично потребовал сдаться, но в это время из окна школы затрещал автомат.

— Тогда вперед!.. Бей гадов!.. — крикнул Жабо.

Бойцы группы забросали здание школы гранатами и затем ворвались внутрь. Продвигаясь из класса в класс, они уничтожали яростно сопротивлявшихся немецких солдат и офицеров.

На пороге одного из классов, превращенного в канцелярию, лейтенант Климов столкнулся лицом к лицу с выбежавшим в коридор фашистским генералом. Генерал (а может, это был полковник), выстрелил, но промахнулся. В ту же секунду инстинктивно выстрелил Климов и ранил генерала в грудь. И тут только лейтенант вспомнил, что такой «язык» может очень пригодиться советскому командованию. Тогда он оттащил упавшего на пол генерала в сторону, чтобы его не затоптали, а сам пока бросился в помещение штабной канцелярии. Здесь он разбил стол, сложил в большой желтый портфель, лежавший на краю стола, все бумаги, вытряхнутые из ящиков, повесил через плечо две офицерские сумки, планшетку и снова выскочил в коридор к «своему» генералу. Тот лежал на прежнем месте и хрипел.

Климов схватил пленного за руки, потащил его к выходу к выволок на улицу. Здесь шел бой. Стрельба не затихала. У входа в школу лежало несколько раненых партизан.

Из соседнего здания ударил немецкий пулемет. Бойцы разбежались и залегли. Тогда Климов снова оттащил пленного генерала в сторону, под крыльцо, и, оставив его у стены, бросился в дом, откуда бил пулемет. Немецкие пулеметчики, засев в крайней комнате, стреляли из окна. Климов подкрался к двери, стремительно распахнул ее и бросил в комнату две гранаты. Пулемет замолчал.

Теперь Климов мог опять заняться пленным. Поднять его и взвалить на плечи у лейтенанта не хватило сил, и он поволок «языка» по земле. Во время этого своеобразного путешествия по улицам Угодского Завода посреди хаоса огня, дыма, выстрелов и взрывов раненый немецкий штабист умер. Климову осталось только с досады крепко выругаться и вынуть из карманов мундира с крестами все документы.

— Товарищ лейтенант, и у меня трофеи, — услышал он возбужденный срывающийся голос. В темноте, разрываемой колеблющимися всплесками огня, перед Климовым выросла фигура сержанта Михаила Козлова. Он вытянул перед собой руки, и Климов увидел два туго набитых портфеля.

— Пригодится, наверное, — сказал Козлов, вытирая рукавом шинели вспотевшее лицо.

— Что там?

— Документы всякие. Полно!

— Молодец! После боя все передадим Жабо.

Критический момент наступил тогда, когда в село вкатились четыре танка и броневик. Из броневика засверкали вспышки пулеметных очередей, а танки, развернув пушки в сторону леса, выпустили несколько снарядов. Видимо, стрелять по селу вдоль улиц или по метавшимся вокруг зданий фигурам экипажи танков пока не решались, опасаясь поразить своих. Поэтому для устрашения открыли стрельбу по лесу.

— Поджигай танки! — громко крикнул Жабо.

— Поджигай! — подхватил этот возглас комсомолец Алексей Басов, боец из группы Бабакина, и взмахнул выхваченной из кармана бутылкой. Освещаемый багровыми отсветами, не пригибаясь к земле, он стремительно рванулся вперед, будто хотел грудью своей остановить танки, разрушить их броню. За Басовым бросилось еще несколько человек.

— Жги!.. Бей!.. — неслись крики смельчаков, решившихся на единоборство с бронированными машинами, испятнанными маскировочной краской и крестами.

Первая бутылка, брошенная Басовым, не долетела до цели, зато вторая ударилась о борт переднего танка и, рассыпавшись на мелкие осколки, выплеснула огонь.

— Давай, давай! — продолжал кричать Жабо, подбодряя товарищей. Вдруг Басов упал на землю и пополз по-пластунски, стараясь не попасть под пулеметные очереди. Его примеру последовали остальные. Оказавшись в мертвом, непростреливаемом пространстве, партизаны забросали танки и броневик бутылками с зажигательной смесью. Голубовато-желтые струйки огня поползли по броне, затем вспыхнуло пламя. Скрежеща гусеницами, танки неуклюже завертелись на месте. Они пытались развернуться, но уже начали взрываться снаряды, и из люков стали выскакивать объятые огнем фигуры танкистов. Их косили партизанские пули.

— Молодцы! — сказал Жабо Лебедеву, когда кто-то весело крикнул, что «танкам капут». — Скоро пора кончать… Если меня подстрелят, ты, Коля, вместе с Гурьяном веди отряд на базу. Тебе помогут Щепров и Казаков. Вот беда-то, Карасев ранен.

— Брось, брось, капитан, — с грубоватой нежностью ответил Лебедев. — Ты еще повоюешь и покомандуешь.

А бой вокруг продолжался. К Жабо подбегали связные от командиров групп, коротко докладывали обстановку, получали указания (Поджечь!.. Взорвать!.. Проверить этот дом!.. Внести раненых на медпункт!..) и убегали. То там, то тут вдруг раздавался громкий возглас: «Родина!..» Партизан предостерегающе поднимал руку с марлевой повязкой, и столкнувшийся с ним товарищ, крикнув в ответ — «Москва!» или «свои!» — мчался дальше, вдогонку за убегавшими гитлеровцами.

Вот мимо пробежал возбужденный, разгоряченный политрук Сергей Щепров.

— Все в порядке! — крикнул он, перезаряжая на ходу автомат. — Бьем и в хвост и в гриву!

Отличным бойцом и героем показал себя общий партизанский любимец, бывший рабочий одного из московских заводов Михаил Муфталиев. Во время боя он был тяжело ранен, но отправиться на медпункт отказался. Заметив, что к одному из домов подбирается группа гитлеровцев, намереваясь, очевидно, проникнуть внутрь, Муфталиев быстро, насколько хватало сил, пополз к дому и уселся на крыльцо, привалившись спиной к стене. Здесь он слабеющими руками прижал автомат к животу и продолжал расстреливать гитлеровцев, пытавшихся приблизиться к дому.

По дому били автоматы, ручные пулеметы. В Муфталиева попало еще несколько пуль, но он продолжал сидеть на крыльце, огрызаясь огнем, и никого из фашистов к дому не подпускал. Тогда немцы подкатили танкетку. После нескольких пулеметных очередей из танкетки Муфталиев, буквально изрешеченный, замер на месте. Автомат выпал из его рук. Но в ту же минуту запылала подожженная партизанами танкетка, а в гитлеровцев полетели гранаты подоспевших боевых друзей.

По селу начали бить немецкие орудия и тяжелые минометы. Подтянув силы, сосредоточившись неподалеку от Угодского Завода, гитлеровцы решили разделаться с партизанами. Возможно, они приняли партизан за большую воинскую часть, прорвавшуюся через фронт, в тыл, тем более что бой растянулся на два километра. Теперь фашисты уже, видимо, не считались с тем, что в селе еще могут находиться свои. Снаряды и мины с воем и грохотом рвались среди домов и в лесу, осколки со скрежетом и свистом рассекали воздух и впивались в стены домов, в деревья, в землю. Еще в нескольких местах заполыхали пожары, вздымая к темному звездному небу длинные языки Огня и клубы удушливого дыма.

Бой подходил к концу. Задача была выполнена.

Перед самым отходом погиб партизанский весельчак ефрейтор Терехов.

В бою Илья потерял Карасева. Только услыхав команду к отходу, он впервые с начала налета увидел командира у медпункта. Тот стоял бледный, прислонившись к дереву, прижимая к груди окровавленную руку.

«Ранен и, видать, тяжело. Не дойдет!» — промелькнула мысль, и сразу же пришло решение. В палисаднике одного из домов, откуда только что с группой партизан ефрейтор в ожесточенной схватке вышиб немцев, он приметил стоявшую машину. Тогда в разгаре боя было не до нее. Увидел и мигом забыл. Все равно в лес не угонишь. Но сейчас…

Никому ничего не говоря, Терехов побежал к «мерседесу», бежал и улыбался, довольный своей находчивостью. Заведя машину и дав полный газ, Илья помчался по улице. Не доезжая десятка метров до медпункта, Терехов включил лампочку внутри кабины. Увидев машину, Жабо удивился. Откуда? Чью? Может, кто из фашистских начальников, уцелевших во время налета, решил удрать, спастись от партизан? Но нет! Слабо освещенная фигура шофера, сидевшего за рулем, показалась капитану знакомой. Он стал напряженно вглядываться. В этот момент один из партизан, решивший, что в машине наводится гитлеровец, не раздумывая, бросил противотанковую гранату. Машина разлетелась на куски.

Так случайно погиб храбрый, преданный боец и товарищ, калужский слесарь и шофер Илья Терехов.

…По общему сигналу все группы стали стягиваться к сборному пункту. На опушке леса командиры групп сделали перекличку. Недосчитались многих. В поселке осталось 18 погибших бойцов и партизан. Восемь тяжелораненых тут же перевязали и положили на носилки. Легкораненые и контуженные остались в строю.

Отряд углубился в лес. Позади полыхал, окрашивая в причудливые цвета небо, Угодский Завод. Впереди и на флангах рвались, сваливая, рассекая и кромсая деревья, снаряды и мины: немцы продолжали артиллерийский обстрел.

Отход отряда проходил в очень сложных условиях. Стычки с немцами на пути к фронту и непосредственно на линии фронта возникали почти непрерывно, поэтому приходилось неизбежно автоматным, пулеметным огнем и гранатами пробиваться через немецкие заслоны. Отряд нес потери и в темноте раздробился на три части, причем дальше каждая колонна двигалась самостоятельно. Это обстоятельство не очень волновало Жабо, так как он знал, что в каждой колонне есть испытанные, инициативные офицеры и партизаны и они сумеют довести людей до конечного пункта.

Через некоторое время над лесом в районе Ясной Поляны закружились фашистские самолеты и также стали обстреливать и бомбить лес. Но пулеметные очереди, к счастью, прошивали оголенные сучья деревьев в двадцати-тридцати метрах от колонны, а бомбы рвались где-то в стороне. После каждого взрыва лес долго и глухо гудел.

Шедший в середине колонны политрук Лившиц вдруг спохватился: а где Климов? Догнал Жабо, Карасева, Лебедева… Разыскал Ризо, Конькову, Гусинского… Нет, никто Климова не видел.

Лившиц вернулся в хвост колонны, и тут к нему подошел один из бойцов.

— Товарищ политрук! Лейтенанта Климова убило.

— Убит? Откуда ты знаешь? — Лившиц невольно схватил солдата за плечи и крепко стиснул.

— Да вон сзади ребята несут. Наповал!

— Женя, Женя, — горестно проговорил Лившиц и на мгновение закрыл глаза. — А ну, товарищи, похороним лейтенанта и отдадим ему последний долг.

Несколько человек стали ножами, штыками и даже голыми руками рыть могилу. А тут подошли и носильщики с убитым. Лившиц кинулся к нему и включил карманный фонарик. Что такое? Залитое кровью незнакомое лицо. Из-под шинели виднеются коричневые брюки. Но Климов-то был одет в синие офицерские брюки… И лицо другое…

— Да это же Шадрин, — прозвучал в темноте чей-то голос.

— Не Шадрин, а Калинченко… Сержант! — возразил Георгий Шидловский, старшина из группы Филипповича.

Убедившись, что принесенный боец умер, Лившиц распорядился похоронить его.

А лейтенант Климов? Какова была радость Жабо, Лившица и Карасева, когда через некоторое время их догнал Климов — живой, невредимый. Все бросились обнимать его, а он смущенно отбивался:

— Да что вы… Да бросьте… Я еще поживу!

Обратный путь требовал от каждого поистине героических усилий. Голод, жажда, огромная усталость овладевали каждым. Некоторые бойцы, шедшие в хвосте, останавливались и валились на землю. Жабо пришлось остановить отряд и передать по цепи, что тот, кто отстанет, рискует попасть в руки врага. Надо поскорее и подальше уйти от Угодского Завода. Командирам групп было приказано внимательно следить за бойцами, оказывать помощь тем, кто падал без сил или засыпал на ходу.

Чтобы обезопасить себя от возможного преследования, пришлось на пути сделать несколько завалов и заминировать лесные тропы. Было важно быстрее миновать опасные места, где могли встретиться немецкие части.

В пути пришлось выдержать еще одно испытание. Переходя дорогу, тянувшуюся от Боево на Комарово, отряд столкнулся с большим немецким обозом на конной тяге. Обоз сопровождала усиленная охрана. Ввязываться в новый бой не входило в планы партизан. Лучше залечь, замаскироваться и переждать. Но немецкая охрана обнаружила партизан и открыла огонь. Тут уж ничего не оставалось, как принять бой.

Откуда только опять силы взялись! Со злостью и остервенением все — и здоровые, и легкораненые — выскочили на дорогу и набросились на врага. Атака была настолько стремительной, что буквально через несколько минут ни один гитлеровец не остался в живых. В качестве трофеев партизаны захватили большую почту и много посылок, на которых значились пункты отправления: Берлин, Париж, Прага. Это были рождественские подарки господам немецким офицерам, воевавшим на Восточном фронте, под Москвой.

Несколько посылок пришлось вскрыть и воспользоваться их содержимым. Консервированное мясо, ром, шоколад — все это оказалось очень кстати и немного подкрепило силы проголодавшихся бойцов.

Мела поземка. Иногда налетал порывистый ветер, хлестал в лицо колючим снегом, леденил руки, пронизывал насквозь. Особенно тяжело было раненым. Марлевые повязки набухли кровью, раны ныли, от каждого неосторожного движения тело резала острая боль. А тяжелораненые, которых бойцы несли посменно на носилках, то засыпали, то вскрикивали. Некоторые начинали бредить. Рядом с носилками все время шли фельдшеры и медсестры Галина Ризо, Александра Максимцева, Маруся Конькова, Зина Ерохина и врач Вульф Гусинский. Все они устали и брели, спотыкаясь, словно в полусне.

Одну из колонн в количестве около сотни человек вели Щепров и Гурьянов. Эта колонна отстала от других, так как несла восемь тяжело раненных товарищей. Шагая рядом со Щепровым, Гурьянов недовольно басил:

— Мало мы им всыпали… Надо было еще немного повозиться с этой сволочью… Ну, ничего, — успокаивал он сам себя, — хоть мало, но все же кое-что сделали.

Во время одной из стычек с гитлеровцами Гурьянов, бросившийся на врага, неожиданно исчез из глаз Щепрова. Куда делся партизанский комиссар? Ранен? Убит? Щепров несколько раз окликнул:

— Гурьянов!.. Гурьянов!.. Отзовись!..

Но Гурьянов не отзывался. У Щепрова больно защемило сердце: неужели Гурьянова схватили немцы? Нет, нет, живым он в руки не дастся! Скорее всего затерялся в темноте, человек местный, дорогу хорошо знает и обязательно дойдет до своих.

Щепров даже на некоторое время задержал свою колонну и лишь после того, как окончательно убедился, что Гурьянова нигде поблизости нет, снова повел людей вперед. К головной части отряда он присоединился на сутки позднее.

— Гурьянов пришел? — сразу же спросил он Жабо.

— Нет… Не появлялся.

— В последнем бою исчезли врач Вульф Гусинский и боец Павел Величенков, — добавил Карасев, побледневший, осунувшийся.

— Война есть война, — глухо проговорил Жабо и, присев на пень от срубленного дерева, вынул планшет, чтобы написать срочное донесение на имя командующего Западным фронтом генерала армии Г. К. Жукова и начальника Управления НКВД г. Москвы и Московской области М. И. Журавлева. А где-то неподалеку шел бой. Непрерывно катился по небу гул артиллерийских орудий, «играли», гремя и свистя, «катюши», ухали взрывы авиационных бомб. Вокруг — в деревнях, на дорогах, в лесах — были немцы, фашисты, и сознание, что враг может появиться каждую минуту, заставляло бойцов быть все время настороже, держало их в состоянии крайнего напряжения.

Штаб 17-й стрелковой дивизии находился уже совсем рядом.