ВСТРЕЧА С ГНОЙКОМ

ВСТРЕЧА С ГНОЙКОМ

Обратный путь на базу разведчики проделали сравнительно благополучно. Шли по узким, еле заметным тропам, пересекая глинистые дороги, когда на них не было движения, отклонялись в сторону от шоссе и крупных населенных пунктов и постепенно приближались к «дому». Все были наполнены радостным возбуждением, бодрящим чувством удачи, каждому хотелось говорить, делиться друг с другом своими мыслями и настроениями. Но все свято соблюдали приказ и шли в полном молчании, заново продумывая и переживая все, что произошло в Угодском Заводе. Сосредоточенно, наклонив, как всегда, голову, шел рядом с Карасевым Исаев; легко, будто хорошо выспались и отдохнули, ступали Лебедев и Новиков; почти бесшумно, изредка цепляясь сапогами за корневища, шагали позади Челышев и Домашев.

Возле старой Калужской дороги, тянувшейся от Тарутина, пришлось немного задержаться: к линии фронта двигались немецкие части. Разведчики залегли в придорожных кустах и наблюдали, как проходят в неровном строю, взвод за взводом, гитлеровцы, как волочатся позади неуклюжих грузовиков легкие пушки и минометы, медленно тащатся обозы. Челышеву не терпелось и на этот раз открыть огонь. Правда, он молча, одними жестами, выразил свое желание, но Лебедев выразительно постучал пальцем по своему лбу, и Челышев сконфуженно улыбнулся. Он и сам, конечно, понимал, что даже один выстрел с их стороны мог погубить всех.

А мысли Лебедева в это время, как это с ним не раз случалось, были заняты «посторонними вопросами». Он глядел на немцев и думал о… французах. Да, о французах. Он поймал себя на этой мысли и невольно усмехнулся.

Старая Калужская дорога! По ней двигались в 1812 году русские солдаты Кутузова, которые потом с помощью партизан прогнали «непобедимых» гренадеров Наполеона. Где-то здесь фельдмаршал Кутузов совершил свой знаменитый фланговый Тарутинский маневр. Сколько тысяч ног топтало старую Калужскую дорогу! Она стала свидетельницей исторических событий. Прошло больше ста лет. История повторяется в новых формах, в новых масштабах. Может быть, скоро придет час — и опять пойдут, побегут по всем дорогам нынешние иностранные захватчики под ударами армии и народа, поднявшихся на Великую Отечественную войну. Не ждет ли бесноватого фюрера судьба Наполеона?

Когда дорога опустела, разведчики быстро перебежали на другую сторону и двинулись дальше.

И только теперь стали чувствоваться усталость и голод. Напряжение давало себя знать. Люди шатались, спотыкались и буквально падали с ног. Всех клонило ко сну; сказывалась вчерашняя бессонная ночь. Продолжать путь в таком состоянии было опасно, и Карасев решил сделать небольшую остановку в селе Комарово, тем более что в это село к матери из Угодского Завода перебралась подпольщица и связная партизанского отряда Татьяна Бандулевич.

Карасев хотел повидаться с девушкой, зная, что эта встреча ободрит и поддержит ее. Он надеялся также получить от Тани сведения о настроениях местных жителей и поведении немцев.

Через Комарово шли дороги на Угодский Завод, Буриново и Серпухов. Немецкие части и транспорты, двигавшиеся по этим дорогам, не могли миновать Комарово. Значит, у Тани есть возможность многое видеть, подсчитывать, запоминать.

Только одно обстоятельство смущало командование партизанского отряда. Старший брат Тани Иван сразу же стал старостой села. Немцам чем-то приглянулся этот малоразговорчивый, еще не старый «хозяйственный мужик», пользовавшийся уважением своих односельчан. Спокойный, уравновешенный, с еле заметной хитринкой в серых, чуть прищуренных глазах, он был по душе многим, знавшим его, и жители даже обрадовались, узнав, кого оккупанты поставили верховодить.

Однако то, что Иван Емельянович Бандулевич быстро завоевал доверие фашистов и довольно энергично выполнял их распоряжения, беспокоило Гурьянова и Курбатова. Таня — подпольщица, связная, а ее брат — фашистский холуй! Из одной семьи, из одного гнезда, а как разошлись их пути. Не угрожает ли назначение Ивана безопасности Тани? Или, наоборот, за спиной брата старосты Тане легче будет работать?..

В село вошли рано утром. В потемневших от времени и непогоды избах, выстроившихся друг против друга вдоль единственной прямой улицы, еще спали. Первые, почти неприметные лучи солнца пробивались сквозь утренний густой туман. Уверенно ориентируясь по издавна знакомым приметам, Исаев довел разведчиков до избы Бандулевич и, убедившись в отсутствии немцев, поманил всех за собой.

В избе разведчики застали Таню и ее мать, седую женщину, встретившую неожиданных гостей без удивления и страха. Видимо, дочь уже успела подготовить старушку к возможному появлению «своих», и та сразу же начала хлопотать у печи и вытаскивать на стол скромные продовольственные запасы.

Таня очень обрадовалась разведчикам. Усаживая каждого, она гостеприимно предлагала не стесняться и устраиваться поудобнее. Ее бледное грустное лицо даже порозовело, и в глазах появился давно погасший блеск.

— Ну, как? — спросил Карасев, внимательно разглядывая отважную девушку, и Татьяна, брезгливо усмехнувшись, ответила:

— Тяжело и тошно. Но надо. Ничего не поделаешь.

— Соседи с расспросами не пристают? — поинтересовался Лебедев.

— Нет. Вернулась к родным — все. Да меня тут все знают, девчонкой еще по всем дворам бегала.

— Не выдадут?

— Думаю, что нет. Знают, конечно, что я — коммунистка, но, кажется, любят и уважают. Даже теперь нет-нет да и заглянет кто-нибудь поговорить, посоветоваться. Ведь все-таки я — райкомовская.

— В том-то и дело, что райкомовская, — задумчиво проговорил Карасев и, чтобы не оттягивать время, спросил: — Кто из ваших родственников еще живет в селе?

— Сестра с ребенком. Брат Иван с семьей.

— Здесь?

— Нет, его изба на краю села.

— Он теперь староста?

— Да… Ах, вот оно что!.. — Таня улыбнулась так светло и доверчиво, что Карасев почувствовал облегчение. — Не беспокойтесь, Иван не предатель. Он свой человек и делает то, что нужно. Передайте мои слова Курбатову и Гурьянову.

Карасев с Лебедевым переглянулись, а Таня, перехватив их взгляды, сдвинула брови и пояснила:

— Немцы ему доверяют, значит, и для меня польза будет. Иван делает вид, что старается выполнить все приказы их комендатуры, а сам обо всем предупреждает жителей, никого в обиду не дает. Кроме того, к нему наведываются партизаны из Высокиничского района.

— Из отряда Петракова? — обрадованно спросил Карасев. — Молодцы! Это все работа Гурьянова. Ему удалось установить связь с некоторыми соседними районами и о многом договориться. Значит, были ребята от Петракова? — еще раз переспросил Карасев.

— Да. Да… Брат Иван и петраковцам чем может помогает. Так что не думайте ничего плохого, товарищи.

— Твое слово, Таня, верное слово, — убежденно сказал Лебедев. — Раз так, значит, все в порядке.

— Да, да, — еще раз подтвердила Таня. — Вы послушайте, что я вам скалку. Почин — дороже денег. И я уже начала.

Бандулевич тронула Лебедева за рукав ватника и шепотом, горячо и взволнованно, как говорят о самом дорогом и сокровенном, добавила:

— К народу присматриваюсь, к молодежи, хотя ее и мало. Кое-кого я уже приглядела. Думаю, что скоро удастся сколотить подпольную группу и здесь.

— Не торопись, Таня, — предупредил ее Николай. — Подполье — дело серьезное. Надо бы тебе повидаться с Александром Михайловичем. Посоветуйся, послушай, что он скажет.

Таня кивнула головой.

— Я с ним держу связь. Вот его первый гостинец.

Она хитро прищурила глаз и вытащила из-под блузки аккуратно сложенный бело-серый листок бумаги, на котором крупным черным шрифтом выделялся заголовок: «К гражданам оккупированных советских районов. Дорогие товарищи!..»[6]

— Эти листовки уже путешествуют из дома в дом, из рук в руки. Вы мне побольше подкидывайте, читатели найдутся. И Петракову часть передам, поделюсь.

Таня бережно сложила листовку и, пряча ее под блузку, попросила:

— И немецкие листовки… Обращение к гитлеровским солдатам от патриотов Угодского района, на немецком языке, тоже давайте, не стесняйтесь. Недавно в селе ночевала какая-то команда, в избе брата и в других избах. Мне удалось подбросить несколько штук. Я видела, как один солдат, зайдя за сарай, читал обращение. Сердце у меня в эти минуты билось сильно-сильно… Я-то ведь знаю, что там написано. — И она процитировала на память: — «Немецкие солдаты! Мы спрашиваем вас: зачем вы пришли к нам?.. Мы спрашиваем вас, немецкие солдаты: кто развязал эту кровавую войну?..»

Лицо Тани раскраснелось, и вся она светилась радостным возбуждением, которое не мог погасить даже упрек Карасева:

— Зачем же вы их при себе носите? Это неосторожно. Какая-нибудь случайность — и беда неминуема. При себе не храните, — уже тоном приказа сказал он.

— Это само собой… Ничего, не беспокойтесь за меня. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Ни Лебедев, ни Карасев не откликнулись на ее слова, будто не слышали. Деловито стараясь переменить тему, Карасев осведомился:

— Какие новости?

Татьяна сообщила, что постоянного фашистского гарнизона в Комарове нет, иногда только останавливаются на короткое время проходящие части. Приезжала хозяйственная команда, солдаты шарили по домам. Искали продовольственные запасы, требовали шерсть. Иван сумел доказать, что почти всех овец немецкие части уже угнали или перебили, так что и шерсти взять неоткуда. Несколько дней назад на автомобиле приехал офицер с тремя автоматчиками, составлял список семей, у кого мужья, братья и сыновья служат в Красной Армии. И тут Иван сумел выкрутиться: кого записал умершим, кого сбежавшим и пообещал офицеру «все выяснить поточнее».

— Ненавидят здесь фашистов проклятых, — взволнованно говорила девушка. — Дай волю, с топорами пойдут и старые и малые. Ко мне иногда по старой привычке приходят, спрашивают, что делать… Говорю, ждать надо, терпеть. Народ у нас здесь крепкий. Его надо бы готовить, вооружать понемногу.

— Всему свое время, Таня, зачем сейчас на верную смерть людей слать? Пусть ждут, расплата не за горами. А за сведения большое тебе спасибо, — горячо поблагодарил Таню Лебедев. — Вернемся в лагерь, посоветуемся с комиссаром. А теперь, пока мы подкрепимся малость, выгляни, пожалуйста, на улицу, понаблюдай, что там делается. Мало ли что…

Лебедев как будто предчувствовал опасность. Не успели разведчики сесть за стол, как вбежала Таня и сообщила, что в село вошла большая группа фашистских солдат, сопровождающих обоз. Солдаты медленно движутся по селу и вот-вот покажутся.

И голод и усталость как рукой сняло, все вскочили на ноги и схватились за оружие. Уйти незаметно из дома уже нельзя было, так как стало совсем светло, а до леса надо было пройти не менее двухсот метров.

Карасев попросил мать Бандулевич быстро убрать со стола посуду с едой, а сам вместе с разведчиками засел в темном узком чулане.

— В случае чего, вы с матерью спасайтесь, бегите из дома, хотя бы в лес, — посоветовал он Тане, — а мы дадим бой. Приготовить гранаты!..

Потянулись бесконечно долгие минуты ожидания.

Однако гитлеровцы в Комарове не остановились. Обоз и солдаты медленно протащились мимо дома Бандулевич. Видимо, усталые и голодные, они с откровенной жадностью поглядывали на окна закрытых домов. Вскоре Таня постучала в чулан, а мать ее снова, что-то шепча про себя, не задавая никаких вопросов, начала расставлять на столе посуду.

Разведчики плотно поели, попили горячего чаю и, тепло попрощавшись с Татьяной и ее матерью, ушли из гостеприимного дома.

Задами, по еле заметной тропинке, Исаев довел товарищей до опушки леса. Карасев и Лебедев несколько раз оглядывались: не наблюдает ли кто за ними? Но никого, к своей радости, не заметили. Лишь у сарая возле избы Бандулевич еще долго виднелась в дымке одинокая фигурка подпольщицы Тани.

В лесном лагере разведчиков ждали с нетерпением и беспокойством, поэтому появление их было встречено с шумной радостью.

Вернувшихся окружили, обнимали, жали руки, наперебой засыпали вопросами. Еще бы, первая разведка в родные места! Каждому хотелось узнать, что слышно дома, как ведут себя немцы, кого удалось повидать из родных или знакомых.

Карасев с Лебедевым вначале старательно отвечали на каждый вопрос, шутили и смеялись вместе со всеми, но вскоре устали.

— Хватит! — решительно сказал Карасев. — Отдохнем, выспимся, тогда продолжим разговор.

— Правильно, — поддержал его Гурьянов, который особенно дотошно расспрашивал обо всем, что касалось его родного Угодского Завода. Комиссар был, конечно, огорчен тем, что не удалось более точно выяснить количество солдат и офицеров фашистского гарнизона, но успокаивал себя тем, что это была лишь первая вылазка, да и та не пропала впустую. Несомненно, что люди генерала Селезнева тоже не сидят сложа руки и в ближайшее время «подбросят» нужные сведения.

— Теперь подзаправьтесь и — спать, — распорядился Гурьянов. — Остальным — выполнять свои обязанности.

Не прошло и часа, как все шестеро разведчиков спали мертвецким сном.

А Таня? Проводив разведчиков, постояв с полчаса возле сарая, девушка вернулась домой. На сердце стало радостнее после того, как она повидалась со своими. И день обещал быть погожим, солнечным. Последние лохматые тучи медленно уплывали с неба.

Берегут, заботятся, сколько раз напоминали об осторожности! И чего боятся? Кругом свои, советские люди. Все, как и она, ждут не дождутся, когда вернется Красная Армия и вышвырнет фашистскую погань с родной земли.

Одна тревожная мысль гложет Таню. Кажется ей, что пока мало пользы приносит она, находясь в подполье. А хочется по-настоящему поработать, по-настоящему помочь. Ведь можно сделать куда больше, чем сейчас. Что-нибудь необыкновенное, героическое…

Комарово — родное село. Здесь она родилась, выросла, босоногой девчушкой по лужам шлепала. Все семьи наперечет знает. Кому же, как не ей, развернуть здесь, в родном селе, большую, кипучую работу подпольщицы! Пусть будет трудно, опасно… Ничего! Она справится, не подведет… А с теми пареньками и девчатами, которых Таня заприметила, преданными, смелыми, горячими, она обязательно поговорит.

Да, нужно подбирать и готовить людей… Об этом ей говорил и Курбатов, когда инструктировал на прощание.

…Ранним утром через село проползли вслед за тягачами семь больших тупорылых пушек. Через час мимо окон прошагала большая группа немецких солдат с автоматами и ручными пулеметами. Таня старательно подсчитала: семьдесят три солдата, два офицера… Вскоре проехал, глухо гудя мотором, большой серо-зеленый автобус, а за ним — четыре грузовика с солдатами. Все это надо запомнить, вовремя сообщить своим.

Днем удалось в три двора подбросить листовки. Пусть люди почитают… Позже на улице Таня остановила Лешу Курчаткина и пригласила заглянуть завтра к ней «на кружку чая». Леша понимающе кивнул головой — значит, придет… На этого парня можно положиться…

Сегодня, как и позавчера, когда совсем стемнеет, она отправится за хворостом на опушку леса и опустит в партизанский «маяк» очередное донесение — и о пушках, и о грузовиках с солдатами, и о листовках, и о Курчаткине. А может быть, и встретится с Герасимовичем — постоянным связным отряда.

С Герасимовичем Таня встречалась уже дважды, и оба раза возвращалась домой помолодевшей, возбужденной, радостно взволнованной. Федор Степанович не только передавал ей приветы от друзей, но и будто приносил с собой из лесу чистый, бодрящий воздух, которым легко было дышать. Невысокий, седоватый, необыкновенно подвижный для своего возраста («Мне уже от сорока и выше», — часто говаривал он), Герасимович умел сердечно улыбаться, добродушно шутить и самые трудные задания выполнять с большой охотой и даже с удовольствием. Добираться до Комарова было нелегко, к тому же у него пошаливало сердце — в свое время намахался топором старый лесоруб. Но, завидев Таню, он легко шагал ей навстречу, крепко пожимал руку, шутил, смеялся, будто пришел на свидание с любимой.

Когда Таня рассказывала все, что нужно было передать командованию партизанского отряда и подпольному райкому, улыбка сбегала с лица Герасимовича, он становился молчаливым и внимательным слушателем и только изредка вздыхал и с силой отшвыривал носком сапога обломки веток и засохшие листья. А на прощанье снова крепко жал руку, снова ободряюще улыбался и шутил:

— Небось скучать по мне будешь?

— Буду, Степан Федорович.

— Смотри, как бы твой муж не накостылял мне шею.

— А у меня еще нет мужа.

— Когда задумаешь сыграть свадьбу, не забудь меня позвать.

— Обязательно!

На второе свидание с Герасимовичем Таня пришла с ребенком на руках.

— Говорила, мужа нет, а наследство уже носишь, — пошутил Герасимович.

— Это сестры моей. Взяла для отвода глаз. Гуляю, мол, с ребенком.

— Хвалю, Танюша!.. И дело делаешь, и к ребенку приучаешься. Пригодится опыт. Жаль, конфетки у меня нет. Постой, кажется, где-то был кусочек сахара.

Он долго рылся в карманах и, когда наконец, нашел потемневший огрызок сахара, от удовольствия даже причмокнул языком.

— Пусть ребенку этому всегда будет сладко!

При воспоминании о Герасимовиче Таня повеселела и взялась за уборку.

Надо о многом посоветоваться с братом. А может, придет Курбатов, придут Герасимович или Александров. А то и Гурьянов. Приходите, родные, я вас надежно укрою, и вы мне советами поможете.

Прошел день, сгустились над селом сумерки, подобрался вечер. И все планы Тани спутались-перепутались.

А все началось с пустяка. Видно, вещее сердце у матери. Долго не отпускала она дочь за водой. Уперлась старая: «Сама принесу!» — да и только. И до колодца-то рукой подать, ста метров не будет, а не пускает.

Но Таня, которую с утра не покидало хорошее настроение, заупрямилась, схватила ведро, тряхнула головой и выскочила из избы.

Не спеша пошла она по знакомой, обычно такой многоголосой, веселой, а нынче безлюдной, словно вымершей, улице села. Где-то вдалеке слышна чужая речь, чужие шаги, чужой смех. Значит, опять пожаловали фашисты…

Таня уже набрала воды из колодца, подняла ведро, чтобы отнести его домой, и вдруг лицом к лицу столкнулась с Александром Вишиным — с Санькой Гнойком. Встреча была настолько неожиданной, настолько внезапной, что девушка не совладала с собой. Презрение, злобу, испуг — все это успел прочесть на лице Тани наблюдательный Санька.

Слишком хорошо знал Гноек Таню. Знал ее неподкупность, прямоту, преданность Родине. Ведь это она не раз вызывала его побеседовать и сурово, нелицеприятно выговаривала ему после получения райкомом его очередного клеветнического заявления.

Это она, Таня Бандулевич, говорила ему, что продолжать жить, так, как он живет, советский человек не имеет права. Каждый раз спрашивала, скоро ли он возьмется за ум, приложит руки к настоящему делу, прекратит писать доносы, кляузы и клеветать на честных людей. Нет, ничего не забыл Санька. Ни разговоров в райкоме, ни собственной трусливой дрожи во время домашнего обыска, ни ненависти к тем, кто искал его, подозревая в краже фотографий, в подготовке темного, грязного предательства.

Злорадное, мстительное чувство вспыхнуло в груди Вишина. Однако Гноек и виду не подал, что удивлен присутствием Бандулевич здесь, на территории, оккупированной немцами. Изобразив на лице заговорщицкую мину, он коротко спросил:

— Не успела?

— Да, — ответила она растерянно. — Застряла.

— Я тоже. А где же теперь все наши граждане — товарищи начальники?

— Какие начальники? — внешне безразлично переспросила Таня.

— Ну, эти самые, как их… Гурьянов, Курбатов… И энкаведешники…

— Откуда же мне знать? Я вот хозяйством занимаюсь, матери помогаю.

— Ага… Ага…

Гноек помолчал, вздохнул, огорченно покачал головой и прошел мимо.

«А может, действительно не успел уехать? — подумала Таня, глядя вслед удалявшемуся Гнойку. — Ведь одно дело ябедник, клеветник, а другое…»

Но сердце тревожно застучало. Пришла беда! Пришла беда!

Что-то надо было делать, что-то предпринять. Но что? Ведь сегодня все равно ничего не успеть. Если Санька предатель, он, наверное, уже следит. Нет, нет, надо ждать.

И приняв это, как уже потом оказалось, ошибочное, роковое решение, Таня, расплескивая воду из ведра, направилась домой.

— Санька Гноек объявился у нас в Комарове, — сказала Таня матери. Сказала будто между прочим, легко, беспечно, мимоходом — не хотела расстраивать старушку. И, сказав об этом, сразу же прошла в соседнюю комнату: ей не хотелось видеть испуганных глаз, слышать беспокойных вопросов матери.