12 Мастера на все руки

12

Мастера на все руки

Древний Вайнад — своеобразный музей. Музей лесных австралоидных племен. Их там много, и живут они бок бок. Панья и муллу-курумба, куручияры и катту-наияны, адияны и аранаданы. Но иногда большие расстояния, горные хребты и густые джунгли разделяют племена. И тогда они могут не знать друг о друге. Но есть одно племя, о котором знают все. Это — урали-курумба. Их имя назовут в любом племени Вайнада. Потому что урали-курумба — мастера на все руки. Почему так получилось, трудно сказать. То ли существовала какая-то давняя традиция, то ли сами урали оказались талантливее других. Но как бы то ни было, горшки для муллу-курумба делают урали, широкие ножи вакатти для панья куют урали, узкие наконечники стрел для куручияров затачивают урали, высокие корзины, где хранится зерно, для адиянов делают урали. В любом племени вам скажут: сделано руками урали. Об этих руках говорят по всему Вайнаду. И мне захотелось посмотреть, как работают эти руки.

Рано утром я отправилась в деревню, где жил Падикен. Я шла по предрассветным джунглям. На траве лежала обильная роса. И эта росяная трава источала свежесть и тонкий аромат. Птицы уже проснулись и наполнили лес своим разноголосьем. Небо еще было серым, но на востоке сквозь деревья краснела полоса зари, готовая вот-вот вспыхнуть золотом солнечных лучей. Падикена увидела сразу. Он стоял перед хижиной и время от времени воздевал руки к небу. И как будто по команде рук вспыхнули косые лучи солнца, и в них задрожала цветочная пыльца. Падикен запел что-то без слов, прижал руки ко лбу, а потом к груди и осмотрелся.

? Падикен! — позвала я жреца.

? А, мадама! — оживился он. — Идем в дом, будешь гостем.

За хижиной раздавался глухой ритмичный стук, я догадалась, что это жена Падикена рушила падди в высокой деревянной ступе. В хижине, в очаге, врытом в землю, горел огонь. Голубой дым поднимался вверх и оседал на бамбуковых жердях крыши черной копотью. Рядом с очагом стояло несколько глиняных горшков, а на бамбуковой стене висело два барабана. Этим обновка хижины полностью исчерпывалась. Падикен суетился около очага и стал звать жену.

— Что это ты с утра пораньше машешь руками? ? спросила я его.

— Я не машу руками, — обиделся Падикен. — Я молился. Молился великому богу Потэ. Могущественному и славному богу. Я жрец и должен делать это каждое утро. А ты — «машешь руками», — передразнил он меня.

— Ну, извини, — сказала я миролюбиво. — Я не знала, что ты молился богу Потэ. А кто такой Потэ? Я что-то не слышала о таком боге. И почему ему надо молиться с раннего утра?

— Ты не знаешь Потэ? — поразился Падикен. — Ты же видишь его каждый день. Кто дает нам тепло и свет. Потэ.

— Но ведь это солнце — Сурья, — возразила я.

— Так называют его другие. А для нас, урали, оно Потэ. Мы многое называем по-другому. Мать у нас «абе», а отец — «амман», а другие называют мать «амма». Вот видишь как?

Да, действительно, язык урали чем-то отличается от языка их соседей. Но откуда возникли эти различия, я не знала. Может быть, урали сохранили что-то от того древнего языка, на котором говорили их предки — протоавстралоиды и который тогда еще не назывался дравидийским… Пока я размышляла над всем этим, пришла жена Падикена. Она начала переставлять глиняные горшки. Горшки были темными от копоти, как будто кто их специально покрыл черным лаком. У очага стояли маленькие горшочки, средние и совсем большие. Их днища были скруглены, на некоторых был незатейливый узор.

— Кто у вас в деревне делает горшки? — спросила я Падикена.

— У нас в деревне их когда-то делали. А теперь не делают.

— Почему? — поинтересовалась я.

— Нет глины. Землю, на которой мы добывали глину, у нас отобрали и не разрешают оттуда брать глину. Мы давно уже не делаем горшков.

— Кто же все-таки делал эти горшки? — не отставала я.

— Что ты меня спрашиваешь о горшках? Спроси лучше мою жену.

Жена Падикена сразу поняла, что настал ее черед.

— И кто спрашивает об этом у мужчин? — с укором сказала она мне. — Они об этом ничего не знают. Горшки делаем мы, женщины. И я делала их когда-то. Но теперь мне их не из чего делать. Вот посмотри.

И жена Падикена извлекла откуда-то из угла деревянный скребок, напоминавший лопаточку.

— Этим я и делала горшки. Вот тут, — она снова начала переставлять посуду, — остался еще мой горшок.

Она гордо подняла горшок на ладони.

— Посмотри, какой он легкий, звонкий и прочный. Разве мужчина может такой сделать? К примеру, мой Падикен?

Падикен смущенно хмыкнул, но потом приосанился и важно сказал:

— О чем ты, женщина, говоришь? То, что я умею, никто не умеет.

— В том, что ты умеешь, риса не сваришь, — отпарировала жена.

— Вот так всегда, — тяжело вздохнул Падикен.

— А где же все-таки делают эти горшки? — спросила я жреца, давая ему возможность поднять свой престиж в глазах жены.

— Не знаю, — растерялся Падикен. — Если хочешь, мы пойдем с тобой от деревни к деревне и найдем горшечницу.

— Что ты удумал? — засмеялась жена. — От деревни к деревне… Этак ты, мадама, с ним всю жизнь проходишь. Надо идти в деревню Палвеличам и найти там Деви. Понял?

— Понял, — покорно согласился Падикен.

И мы снова пошли туда, где голубел хребет на границе с Кургом. Деревня Палвеличам возникла неожиданно среди редкой поросли деревьев. У нее был какой-то заброшенный и неопрятный вид. Под деревьями стоял навес, крытый рисовой соломой. Никого в деревне не было видно, и только женщина, сидевшая на корточках под навесом, свидетельствовала о том, что здесь есть люди.

Мы подошли к навесу. Женщина поднялась навстречу нам. Она была уже немолодая, сухонькая, с тонкими подвижными руками. Под навесом стояли горшки.

— Кого это ты, Падикен, привел? — спросила она, с интересом разглядывая меня.

— Вот мадама, — начал Падикен, — хочет посмотреть, как ты делаешь горшки.

Женщина смущенно улыбнулась, искоса глянула на меня и сказала, что первый раз кто-то приходит, чтобы посмотреть, как она делает горшки.

— Ты Деви? — спросила я ее.

— Деви, — изумленно глянула она на меня. — А ты откуда знаешь?

— Мне о тебе рассказала жена Падикена.

— А-а… — чуть разочарованно протянула Деви. — А ты откуда?

— Из Советского Союза, — сказала я.

— Это где же? Что-то я о такой деревне не слышала.

— Это целая страна, — важно пояснил Падикен. — И очень далеко отсюда.

— А что, — спросила Деви, — у вас там горшков не делают?

— Делают. Только другие.

— О! — оживилась Деви. — Ты мне покажешь, как их делают?

Я так растерялась, что даже забыла форму наших горшков.

— Я не знаю, как их делают, — чистосердечно призналась я.

— Аё! — всплеснула Деви тонкими руками. — Что это за женщины, которые не умеют делать горшки?

— Ты что-то много говоришь сегодня, — пришел мне на помощь Падикен. — Женщины как женщины. Не всем же делать горшки. Они умеют многое другое.

Деви вздохнула и пригласила меня под навес.

— Иди посмотри, как это делается, — сказала она.

И вдруг неожиданно предложила:

— Давай я тебя выучу делать горшки. И ты научишь своих женщин. А?

«Это было бы неплохо», — подумала я.

— У мадамы нет времени заниматься твоими горшками! — почему-то рассердился Падикен. — Лучше покажи, как ты делаешь сама.

Деви опять вздохнула и грустно посмотрела на меня. Так иногда смотрят хорошие, сердечные люди на неудавшегося в чем-то человека.

? Ну, смотри, — сказала Деви. — Может быть, чему-нибудь и научишься. — И покачала осуждающе головой.

Только теперь я заметила, что рядом с Деви не было гончарного круга. В любой индийской деревне у горшечника был гончарный круг, а здесь его не было. Мне опять невероятно повезло. Я смогла увидеть, как работал древний горшечник, может быть, самый первый из горшечников. Тот самый, который еще не знал, что такое гончарный круг. В каком веке родился такой горшечник? Наверно, в том же каменном. И урали упорно продолжают эту традицию каменного века.

Деви очень старалась. Ее руки работали точно и ловко. Временами она бросала на меня взгляды и как будто говорила: «Посмотри, как все просто. Запоминай и учись».

Она взяла ком приготовленной глины, размяла его сильными тонкими руками и, похлопывая его ладонями, быстро превратила в шар почти правильной формы. Затем взяла деревянный скребок и стала удалять все лишнее с шара. Постепенно кусок глины стал обретать форму горшка. Но только внешнюю его форму, внутри еще оставалась глина. Форма эта была удивительно правильной. Скребок в чудесных руках Деви работал точно и расчетливо. Ни одного лишнего движения, ни одного неудачного среза. Деви, как истый художник, выписывала твердую и абсолютно правильную линию будущего горшка. Когда внешняя форма была завершена и отделана, Деви отставила ее в сторону и пригласила меня полюбоваться ею. И только легкие следы скребка на форме говорили о том, что гончарный круг не принимал участия в ее создании.

— Теперь следи внимательно, — сказала Деви. — Я сейчас буду вынимать глину изнутри. Это самое трудное. Стенки горшка должны быть все одинаковой толщины. Иначе горшок лопнет, когда я буду его обжигать.

И снова засновали удивительные руки горшечницы. И снова точно и безошибочно скребок формировал внутреннюю стенку горшка. Для меня это было непостижимо. Я впервые видела, чтобы руки работали так быстро и точно. Наконец, горшок был готов. Он стоял перед Деви сырой, еще хрупкий, поражающий своей совершенной формой. Деви осторожно взяла его обеими руками и вынесла из-под навеса на солнце. Там уже сушилось около десятка горшков разных размеров.

— Теперь пусть сушится, — сказала она. — Когда высохнет, я его обожгу.

— А на чем? — поинтересовалась я.

? На огне, — ответила Деви. — На очаге, на костре, на чем хочешь. Но надо, чтобы был огонь. Запомнила? А теперь я покажу тебе мой готовый горшок.

Она исчезла в соседней хижине и вскоре появилась, неся бережно в темных ладонях небольшой горшочек, отливающий чистым красновато-розовым цветом обожженной глины.

— Посмотри, — улыбнулась она, — какой он легкий и звонкий. — Она ударила согнутым пальцем по горшку, и он издал чистый мелодичный звук. — Только женщины урали могут делать такие горшки. — На, возьми этот горшок себе. Покажи его своим женщинам. Может быть, кто-нибудь и захочет у меня поучиться.

Теперь этот горшок стоит у меня, в моей московской квартире, но пока никто из знакомых мне женщин не изьявил желания научиться делать такие…

Деви научила делать горшки ее бабушка. Бабушка была знаменитой горшечницей. Урали до сих пор помнят ее. Когда Деви была совсем маленькой, бабушка сажала ее рядом, и девочка завороженно следила за ловкими бабушкиными руками. Бабушка показывала Деви как разминать глину, как работать скребком. Свой первый горшок Деви сделала, когда ей было семь лет. Горшок был неровный, скошенный на одну сторону. Они с бабушкой стали его обжигать, и горшок лопнул. Деви плакала от обиды. Ей было жалко себя и горшок. Бабушка успокаивала Деви, говорила, что, когда та станет большой, она научится делать красивые горшки, и они не будут лопаться от огня. И Деви снова сидела с бабушкой, помогала ей и училась. Училась долго и настойчиво. Она полюбила глину, которая казалась ей чем-то живым, подолгу любовалась обожженными горшками и вслушивалась в их мелодичное звучание. По этому звуку бабушка научила ее определять качество глины и добротность обжига.

А потом Деви сделала первый настоящий горшок. Ей было тогда двенадцать лет. Бабушка бережно унесла его в хижину и поставила на самом видном месте. Мать Деви тоже была горшечницей, но она не умела так хорошо учить, как бабушка. Потом бабушка умерла. Деви к этому времени уже стала известной мастерицей. Она сама сделала для бабушки погребальную посуду — «ветту катти». Маленькие горшочки и плошки, в которые налили воду и положили рис, чтобы дух бабушки был сыт. «Ветту катти» поставили на бабушкину могилу, и очень многие урали приходили посмотреть на эту посуду: до того она была красиво и искусно сделана. Потом многие из племени стали заказывать «ветту катти» только Деви. Но она больше уже никогда не смогла сделать таких красивых горшочков и плошек, как те, что стояли на могиле бабушки. Деви рассказывала, что Падикен, который был уже и тогда жрецом, сделал все, чтобы дух бабушки не покинул сразу место погребения. Падикен и выбирал это место. Оно ему привиделось во сне. Место на склоне горы, поросшем высокими деревьями. Падикен первый бросил горсть земли в могилу и защитил этим самым бабушку от злых духов. Хотя Падикен ничего и не понимает в горшках, но, по мнению Деви, он знает много других полезных вещей. Это он, Падикен, разбросал вокруг могилы бабушки колючки, чтобы дух ее не последовал за родственниками.

Теперь у Деви есть две дочери, и она их обучает горшечному мастерству. Как и ее бабушка, Деви любит и умеет учить. Вот так и идет это искусство от бабушки к внучке, от матери к дочери.

За горшок Деви дают обычно два литра риса или приносят что-нибудь нужное в хозяйстве. Иногда местные крестьяне покупают у Деви ее изделия. За маленький горшок — семьдесят пять пайс, за большой — две рупии. Ее горшки ценят очень многие.

? А ты видела когда-нибудь гончарный круг? — спросила я Деви.

— Видела в одной деревне, — махнула она пренебрежительно рукой. — Но разве может сравниться горшок, сделанный на круге, с моим? В моем остается тепло моих рук. И от этого рис, сваренный в таком горшке, будет вкуснее, а молоко, вскипевшее в нем, слаще. А ты говоришь круг. Нет, пусть мужчины им забавляются. А у нас, женщин, работа посерьезнее.

Мы ели рис, сваренный в горшке Деви. И я могу подтвердить, что он был очень вкусным.

Солнце стояло уже низко, когда я стала прощаться с Деви. Она коснулась осторожно тонкой рукой моего плеча и, доверчиво заглянув мне в глаза, сказала:

— Ты приходи опять. Я тебя буду учить. Научишься делать красивые горшки, и все твое племя будет на них смотреть и радоваться.

— Хорошо, — обещала я. — Если у меня будет время.

Но я знала, что этого времени у меня не будет.

Милях в двух от деревни Падвеличам мы встретили несколько урали. Они несли высокую корзину для зерна. Впереди шел человек, ее сделавший. Они направлялись к Деви, чтобы выменять корзину на два горшка.

По дороге Падикен долго молчал, а потом неожиданно спросил:

— Ты слышала, что обо мне сказала Деви?

— Она о тебе много говорила, — осторожно ответила я, стараясь понять, куда клонит Падикен.

— Она сказала, что я знаю много полезного.

— Ну конечно, — согласилась я.

Падикен, видимо, все еще переживал свой утренний разговор с женой.

— Так я тебе еще раз докажу, как я много знаю, — не успокаивался почему-то жрец.

— А как докажешь? — заинтересовалась я.

— Я тебе покажу погребения урали и кое-что расскажу. И пусть эта женщина, моя жена, не говорит, что от меня нет пользы.

Я согласилась посмотреть погребения, а Падикен все еще ворчал себе под нос что-то насчет «этой женщины»! В деревню он вернулся совершенно разобиженным на жену, которая успела уже забыть этот оскорбивший Падикена разговор.

…Мы идем по большой горе. Впереди Падикен, а за ним я. На горе ни единого деревца, поэтому она открыта всем ветрам и солнцу. На небе ни облачка, и в его близкой синеве стоит ослепительный раскаленный шар. Раскален шар, раскалено все вокруг. Сквозь горячую красноватую почву горы местами пробивается жесткая иссушенная солнцем трава. Порывы жаркого ветра налетают на гору. На какое-то время затихают, а потом вновь обретают силу. Хочется пить, но на этом безлесном гребне горы не видно ни ручейка, ни родника. Все иссушено безжалостным солнцем. Еле заметная в сухой траве тропинка то поднимается, то спускается. Как качели, вверх — вниз, вверх — вниз. И кажется, что мы качаемся вместе. Впереди, не убывая, тянется красноватый гребень и только время от времени меняет свои неверные, дрожащие в раскаленной мгле очертания.

Где-то внизу маняще зеленеют склоны, но наш путь лежит почему-то здесь. Когда кончится этот гребень, я не знаю и не уверена, знает ли об этом Падикен. Сегодня он необычно молчалив, мне тоже не хочется разговаривать. Так мы идем уже второй час. Впереди Падикен, за ним я. Время от времени Падикен вздыхает, я тоже. Но от этого заповедное место не становится ближе. Оно где-то там, внизу, за этой горой. А гора все не кончается. Я теряю счет времени, и мне кажется, что я вот так всю жизнь шла через эту раскаленную мглу и буду идти теперь до конца жизни. Но мне уже все безразлично. И от этого безразличия я не замечаю, как тропинка начинает опускаться и, наконец упирается в зеленую стену зарослей.

Я поднимаю голову — и не верю своим глазам. Зеленые деревья, тень, прохлада. Где-то рядом журчит прозрачный ручеек. Падикен в задумчивости стоит перед этой зеленой стеной. В ней нет ни прохода, ни просвета. Сплошное переплетение ветвей, разросшихся кустов и лиан. Падикен берется за свой секач-вакатти, и мы начинаем медленно продвигаться сквозь эту колючую, цепляющуюся за нас стену. И только по уклону земли я понимаю, что мы движемся круто вниз. Не видно ни неба, ни солнца. Вокруг только зеленые, призрачные сумерки, земля неожиданно исчезает из-под ног, и я вижу почти отвесный обрыв, упирающийся основанием в небольшую котловину. Цепляясь за кусты, мы скользим по этому обрыву и оказываемся на дне котловины. Деревья здесь растут редко, кустов почти нет. Я снова вижу небо и раскаленное солнце в нем.

— Вот мы и пришли, — говорит Падикен.

Я оглядываюсь вокруг, но ничего особенного не замечаю.

? А где же погребения? — удивленно спрашиваю я.

? Ты же на них стоишь, — смеется Падикен. Я невольно делаю шаг в сторону.

— Вот эти камни и есть погребения, — объясняет Падикен.

Теперь я вижу, что камни, которые я приняла за случайные, лежат в определенном порядке. Три камня в одном месте, три в другом. Под высоким деревом они уложены кругом. Я насчитала десять таких погребений.

— Здесь покоятся наши предки, — сказал Падикен.

— Вы сюда не ходите? — спросила я.

— Обязательно ходим. Здесь мы кормим духов предков.

— И каждый раз так продираетесь?

— Нет, — улыбнулся Падикен. — Вон там, — он показал вниз, — есть обычная тропинка. Мы по ней и ходим.

— А почему же…

Но Падикен опередил меня.

— Ты первый раз в наших краях, вот я и хотел тебе показать окрестный вид. А оттуда, снизу, ничего не видно.

Я в изнеможении опустилась на камни, оберегающие покой предков Падикена. Наверно, я могла бы упрекнуть их в том, что они слишком развили в своем потомке эстетическое чувство, жертвой которого я стала. Но так ничего и не сказала ни Падикену, ни его предкам. Просто не было сил. Падикен, почуяв что-то неладное, вдруг засуетился, обежал несколько раз погребения, потом опустился на корточки и запел, как будто запричитал:

Сыновья и племянники несут того,

Кто был предком пяти родов.

Несут мертвого, несут его в дом вечности.

Погребают его, изгоняют злых духов из могилы.

И пока осквернение десятого дня не кончилось,

Пока не кончилось осквернение

Шестнадцатого дня для них,

Пока дух идет к Великому богу,

Мы ставим дымящийся тодди и холодную араку,

Кладем на восходе кокосовые орехи,

Кладем на восходе бананы.

Мы просим духа помочь нам.

Пусть будет у нас большой урожай,

Пусть земля будет плодородной,

Дай нам, о дух, богатство,

Дай нам воду, убежище и защиту.

Падикен замолчал и стал как-то странно раскачиваться.

— Это что было? — спросила я его.

— Это мое заклинание, которое я пою, когда опускают мертвого в могилу. Только я умею так петь. Больше никто, — сказал гордо Падикен.

Я сидела на погребальных камнях, рядом журчал прохладный ручей, и голос Падикена звучал глухо, как будто издалека.

Когда умирает урали, ему дают монету, завязывая ее в край одежды. Бог смерти Калан встречает дух умершего. На эту встречу собираются духи предков. Они разводят большой костер, а на огонь ставят горшок с кипящим маслом. Калан протягивает ниточку над костром. И вновь прибывший дух должен идти по этой ниточке. Но перед тем как это сделать, Калан спрашивает его:

— У тебя есть что-нибудь в руке?

И дух протягивает ему монету. Калан остается довольным и разрешает вновь прибывшему не идти по ниточке. У кого нет монеты, тот откупиться не сможет. Тогда Калан велит ему идти по ниточке. И если человек согрешил при жизни (а ведь грешили все), ниточка оборвется и грешник упадет в горшок с кипящим маслом и изжарится. Так что лучше по ниточке не ходить. За монетку Калан разрешает идти в страну мертвых, где правит справедливый и великодушный бог Девалокам. Вот почему каждому умершему урали нужна монетка. А пока дух не дошел до Калана, его надо регулярно кормить кокосами, бананами и рисом и иногда поить аракой.

— Вот как, — заканчивает Падикен.

— А что ты еще знаешь? — спрашиваю я его. — Знаешь, откуда пришли урали?

Падикен задумывается.

— Бабушка говорила мне, что урали в Вайнад пришли из Нилгири, — начинает он. — А в Нилгири мы жили всегда. Вот и все. Больше ничего не знаю.

Я смотрю на камни. Под ними лежат предки Падикена. Далекие и близкие. Далекие предки знали больше Падикена и его соплеменников. Они помнили свои роды и прародительниц. Они помнили свои легенды. Их потомки все это уже забыли. Правда, потомки знают кое-что другое, о чем не имели представления их предки. Потомкам знакомы деньги, авторучки, автобусы, лавочники, чиновники, работа на плантациях…