Вера в свои силы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Вера в свои силы

Старшина закончил объяснение темы, и его маленькие с короткими светлыми ресничками глаза сощурились в добродушной усмешке.

— Сейчас попробуем выяснить, как вы усвоили материал, — заявил он.

Матросы заерзали на своих местах, переглядываясь. Никому не хотелось отвечать на вопросы первым. Вовсе не потому, что плохо поняли объяснения, просто стеснялись.

Их состояние старшина хорошо понимал. Когда-то в первые дни своей службы он точно так же не решался выступать на занятиях, боялся сказать что-либо невпопад. Видимо, этот барьер приходится перешагивать каждому. Ничего, освоятся ребята, избавятся от робости. А пока надо помочь им…

— Матрос Сидоренко, расскажите для чего служит затвор.

Сидоренко подошел к столу. Немного постоял, собираясь с мыслями. Потом заговорил:

— Значит, затвор служит, щоб закрывать канал ствола… Це раз. Выбрасывать стреляни гильзы…

— Це два, — в тон Сидоренко бросил реплику кто-то из матросов.

По классу пробежал смешок.

Старшина нахмурился.

— Прекратить! А вы, Сидоренко, спокойней. Вы же правильно отвечаете. Правда, не по-уставному… Попробуйте сначала.

— Есть сначала!

На этот раз Николай Сидоренко почти без запинки перечислил функции затвора.

— Верно, — одобрил старшина. — А теперь покажите части затвора, разберите и соберите его.

Матрос взял затвор в руки, но разобрать его никак не мог. А старшина терпеливо ждал, краешком глаза наблюдая за остальными.

Лица ребят были сосредоточенны. Каждый, конечно, перебирал в памяти детали затвора, прикидывал, где они находятся, кое у кого невольно шевелились губы, наверное, хотелось подсказать, выручить товарища. В школе, может быть, и сошло бы с рук. Но не здесь.

— Невнимательность, товарищ Сидоренко.

Николай залился краской, опустил голову.

— Кто поможет? — спросил старшина.

— Разрешите? — решился Петр.

— Пожалуйста, матрос Ильичев.

Он добросовестно и умело выполнил то, что не удалось товарищу.

Откинув назад голову, раздувая пунцовые от напряжения щеки, горнист старательно выводил среди ночи незамысловатые трели сигнала.

— Та-та-та! Та-та-та-та!

Тревога!

Как ветром сдуло с коек матросов. Петр Ильичев быстро, заученными движениями надевал аккуратно сложенную на табуретке одежду. Без суеты, по-хозяйски собрал все, что необходимо в боевом походе.

— Ой, лышенько мое, так спать охота, що скулы трещат, — донесся до него жалобный голос Сидоренко. — Дня мало, и ночью покоя нема.

— Если подняли, стало быть, надо, — рассудительно заметил Додух.

Когда моряки выстроились в назначенном месте, командир сообщил, что подразделение проводит итоговое занятие. Марш по пересеченной местности.

Он был нелегким, этот марш. Самый трудный участок пути — подъем по скатам высоты, поросшим мелким кустарником. Оружие, противогазы и даже собственные ноги казались все тяжелее и тяжелее. Менее выносливые стали отставать.

То и дело слышалась короткая команда:

— Подтянись!

Ильичев чувствовал себя довольно бодро, но возле него был Сидоренко, который все время отставал, смахивая с лица крупные капли пота.

Додух решил прийти на помощь товарищу — забрать у него винтовку и противогаз.

— Что ж не поможешь? — упрекнул он Петра.

— Зачем? — резко спросил тот, когда Николай уже начал снимать винтовку.

Сидоренко огрызнулся:

— Тебе-то что?

— А то, что каждому нужно привыкать! Ведь задача для всех одна.

Додух ушел, а Сидоренко, вновь надев винтовку и цепляясь за ветки кустов, начал взбираться на высоту. Больше он ни разу даже не взглянул на Ильичева. Петр пытался заговорить с ним, но Николай, обиженный, молчал…

И вот командир взвода скомандовал: «Матрос Ильичев, ко мне!»

Петр отделился от цепи, побежал к командиру. Получилось это у него далеко не так хорошо, как ему хотелось бы.

— Перебежка должна быть быстрой и короткой. Упал — отползи в сторону и применись к местности, — начал наставлять его командир. — Смотри, где овраг, где холмик, бугорок, избегай ровной местности.

— Так точно… — уныло отозвался Петр. Плечи его устало опустились, спина ссутулилась.

Командира взвода, который и сам не очень давно был таким же нескладным деревенским пареньком, охватило теплое чувство, почти братская заботливость. Желание поддержать молодого матроса.

— Трудно приходится, Ильичев? Не унывайте! На первых порах всегда так. Постарайтесь и получится. Со мной так же бывало.

— Так я же стараюсь…

— Вижу. И не сомневайтесь — скоро дело у вас пойдет на лад.

Высокий, атлетического сложения командир дружелюбно смотрел на Петра. А тот на его грудь с двумя нашивками: красной и золотистой, знаками тяжелого и легкого ранений.

«А он — бывалый человек, — с уважением подумал Ильичев. — Всю эту солдатскую премудрость под настоящим огнем познавал».

Словно угадав мысли матроса, командир пояснил:

— Конечно, не очень приятно в грязи и пыли валяться. Но что поделаешь, надо… Если б вы знали, Ильичев, скольким бойцам на фронте жизнь спасло умение правильно переползать! Так-то.

— А где вас ранили, товарищ лейтенант? — неожиданно для себя спросил Петр.

— Первый раз под Матвеевым Курганом в сорок первом. Много там нашего брата полегло… Ну и еще при защите Севастополя. Осколком снаряда разорвало бок. Почти год в госпиталях провалялся. Выписался, и как ни просился, на фронт больше не послали. Направили сюда, вас обучать. Ладно, не время сейчас для разговоров… — Он указал рукой вправо: — Смотрите, на том холмике противник установил пулемет. Бьет он, головы не поднять. А нам надо к той рощице пробраться! Поползем вместе. Наблюдайте за мной, старайтесь действовать, как я.

Он полз легко, словно уж, почти сливался с землей. Ильичев едва поспевал за ним. Вначале Петр, забываясь, слишком приподымался. Но постепенно приспособился.

У холмика командир и матрос поднялись.

— Ну, теперь, кажется, лучше, — сказал удовлетворенный командир.

После похода матросы чистили обувь и одежду, брились. Они весело переговаривались. Только Сидоренко был хмур, вспоминая то, что произошло с ним в походе. Ведь в Ильичева он верил больше, чем в самого себя, считал его своим лучшим другом и любил, как брата. «Почему же он не захотел помочь мне? — думал Николай. В такой тяжелый момент готов был бросить… Разве это дружба?»

А Петр, будто не замечая его состояния, обратился к нему как ни в чем не бывало:

— Николай, кино смотреть будем?

Сидоренко вздрогнул.

— А тебе разве не все равно?

— Если б было все равно, не спросил бы.

Сидоренко встал и молча вышел из кубрика.

— Послушай, Микола, — Ильичев догнал его. — Ну что ты все дуешься?

— Дуется мыльный пузырь, пока не лопнет, а я просто не хочу с тобой разговаривать.

— Хорошо, Микола, положим, ты считаешь, что я не прав. Но ведь ты даже не спросил, почему я так сделал!

— Мне и так все ясно, — оборвал Ильичева Сидоренко, и голос его дрогнул: — Ты и на фронте будешь таким… Мимо раненого пройдешь, руки не подашь…

— Неправда! Если бы это было на фронте, я бы сам погиб, а тебя спас. Но здесь… Почему ты не хочешь разобраться в том, что случилось?

Воспользовавшись тем, что Николай заколебался, Петр продолжал все настойчивее:

— Друг я тебе или нет, определишь сам. Пойми только сначала меня. Тебе было тяжело, я видел. Конечно, Алексей без труда мог бы донести твое оружие. Он сильный. И товарищ он хороший, всегда готов выручить в беде. Но до каких пор ты будешь надеяться на других? Сегодня один понесет твое оружие, завтра другой за тебя выполнит упражнение, а потом что? Попросишь кого нибудь отстоять за тебя на посту? Так, что ли? Чтобы другой выполнял за тебя твой воинский долг…

Сидоренко хотел что-то возразить, но Ильичев не дал ему это сделать.

— Помнишь командир рассказывал о Матросове, о Никонове, о Голубце? Как все восхищались ими! А ведь они были такие же парни, как мы. И, наверное, не меньше, чем любой из нас, любили жизнь. Но понадобилось, и добровольно, сознательно пошли на смерть… Они не надеялись на других, не прятались за спинами товарищей в трудную минуту!

— Ну причем тут Матросов? Це ж герой!..

— А как он стал героем? Уж наверное, воспитывал свой характер, закалял волю. И от трудностей не прятался. Понял?

Сидоренко молчал.

— Ладно, — вздохнул Петр. — Если не сейчас, так потом поймешь.

Сыграли отбой. Затихла казарма. И все угомонились, заснули. Только койка Сидоренко все еще пустовала.

Убедившись в этом, Ильичев окончательно стряхнул с себя дремоту.

«И где его носит? Додух дневалит, по доброте душевной, наверное, еще не доложил дежурному. Но все равно придется возвращаться Николаю через коридор, дежурного ему не миновать».

Лишь подумал так, в казарму вошел Додух, остановился возле его койки и свистящим шепотом спросил:

— Петя, не знаешь, где Микола загулялся?

Петр не ответил, притворяясь спящим. И Алексей осторожно отошел.

Чтобы отвлечься от мыслей о Николае, Петр стал перебирать события сегодняшнего дня. Вспомнилось сообщение Совинформбюро об ожесточенных уличных боях в городе Бреслау. Младший лейтенант Лукашевский захватил немецкую пушку и открыл из нее огонь. Он ликвидировал три пулеметные точки и большую группу противника. А взвод младшего лейтенанта Гарипова в ожесточенной схватке истребил более 60 гитлеровцев. Сержант же Малюга в одном бою уничтожил 15 вражеских солдат…

Интересно, как они выглядят, эти Лукашевский, Гарипов и Малюга? Петр старался представить себе их. Воображение рисовало сказочных богатырей: огромный рост, косая сажень в плечах, лихие гвардейские усы. И хотя он хорошо понимал, что внешне герой может быть совсем невзрачным, но так хотелось, чтобы храбрецы были именно такими.

«Я тоже мог бы быть во взводе младшего лейтенанта Гарипова, — размышлял Ильичев. — Запросто мог, если бы меня послали не на восток, а на запад… И почему только мне так не везет?.. Люди воюют, подвиги совершают, а я за тридевять земель от фронта. На белых простынях сплю, вечером кино смотрю, книжечки читаю, в то время, как другие в атаку идут, во вражеском тылу „языка“ берут…»

…В это время что-то глухо ударило в окно. За стеклом появился Сидоренко. Открыть окно он не мог, так как оно было заперто изнутри.

Ильичев видел, как Додух, стараясь никого не разбудить, возится с задвижкой. Наконец Николай перелез через подоконник и, быстро раздевшись, нырнул под одеяло.

«Ну и артист, — возмутился про себя Петр. — Совести ни на грош! А Додух тоже хорош. Ангел-спаситель…»

…И вот комсомольское собрание.

Возле стола стоит Додух, красный, распаренный, как в бане. Он очень волнуется, говорит сбивчиво, то и дело вставляя свое излюбленное «стало быть».

— Дневалю я, стало быть… Все на месте, а Сидоренко нет. А уже отбой, стало быть… Что делать? Доложить дежурному? Жалко товарища. Ну и я… стало быть, утаил… Потом он в окно постучал, я впустил его…

— Брехня! — выкрикнул Сидоренко. — Вернулся я тютелька в тютельку. Приснилось ему про окно! Дневальный называется…

И он, окинув взглядом победителя собравшихся, вызывающе добавил:

— Предлагаю за поклеп и за сон на дневальстве влепить Додуху выговор.

Петр прямо онемел от такого оборота дела. Но Николая неожиданно поддержал сам Алексей.

— Верно. Выговор я заслужил. Чтоб службу, стало быть, нес честно, разгильдяев не прикрывал…

Он сел, скамейка под ним заскрипела.

Между тем Ильичев уже пришел в себя. Нет, он этого так не оставит. Восстановит справедливость. И Петр заявил:

— Я видел, как Сидоренко лез в окно, которое ему открыл Додух! Додух, конечно, виноват… Хотел выручить товарища, а сделал только хуже, как для него, так для себя. Но каков Сидоренко!

— А что Сидоренко? Что? — заволновался Николай. — Додух — земляк Ильичева, вот он его и защищает!

Петр подтвердил:

— Да, Додух мой земляк. — Он повернулся к Сидоренко. — Ну, а кто ты мне, чужак, что ли?.. Эх, Сидоренко, Сидоренко, до чего докатился! Даже смелости не хватило признать свою ошибку. Струсил! Товарища оговорил. Как же мы с тобой в бой пойдем? Ведь нельзя тебе верить!

Сидоренко как-то сразу сник, устремив глаза в одну точку.

Слово взял заместитель командира по политической части.

— Страшно потерять товарищей, — сказал он. — Правильно говорил Ильичев — струсили вы, Сидоренко. Ваши сверстники на фронте совершают сейчас чудеса храбрости. Жизни своей для победы не жалеют. Смерть их на каждом шагу подстерегает, но они никогда не роняют своей чести. И больше всего на свете дорожат дружбой! — После короткой паузы он продолжил: — Товарищи хотят услышать от вас, Сидоренко, настоящие слова. Ведь вы совершили тяжелый проступок и усугубили его ложью. Искупление вины теперь зависит прежде всего от вас самих.

Замполит умолк, и сразу раздались голоса.

— Верно, пусть скажет!..

— Нечего в молчанку играть!

— А чего там говорить, и так ясно!..

Когда был наведен порядок, слово попросил Сидоренко. От самоуверенности его не осталось и следа.

— Все, що говорил товарищ Додух, чистая правда. Так что вина здесь моя полная. Любое наказание приму как должное. — Он отыскал глазами сидевшего у самой стенки Додуха и, обращаясь к нему, сказал: — А ты прости меня, Алеша… Пожалуйста! Но с Ильичевым я не согласен. Хай не сомневается! В бою Сидоренко за чужой спиной ховаться не будет.

Собрание вынесло Николаю строгий выговор.

Несколько дней они не разговаривали. А в воскресенье утром, умываясь, Сидоренко брызнул на Ильичева водой и с улыбкой добавил:

— Це тоби за критику.

— Не балуй! — нарочито сурово ответил Ильичев.

А в душе был рад. Если человек осознал свой проступок, зачем же напоминать ему о нем постоянно.

Явно подбадривая себя, Николай продолжал:

— Да будет вам известно, товарищ Ильичев, член комсомольского бюро, що матрос Сидоренко — Федот, да не тот… Не думайте о нем больше плохо! Не надо!

— Не буду, — засмеялся Петр. — Обещаю тебе это.

После завтрака Сидоренко опять подошел к Ильичеву:

— Пойдем, Петро, в шашки сыграем.

— В шашки? Можно.

Однако так и не пришлось им сыграть в то утро. Уж очень погода была хороша! И вместо Ленинской комнаты они свернули за угол здания, оттуда хорошо видно было побережье, подернутое синевато-серой дымкой, удивительно спокойное.

— Знаешь, Петро, — сказал Сидоренко, когда оба уселись на большом камне, — я за эти дни богато передумал. И о дружбе нашей, и о матери почему-то вспомнил. Знаешь, как бывает… И вот… — Сидоренко запнулся. — И вот, разумеешь ты, стыдно мени стало. Правда есть правда, ей надо в очи глядеть.

Петр положил руку на плечо Николая.

— Вот ты и смотри ей прямо в глаза.

Уже несколько месяцев Ильичев обучался в группе сигнальщиков-рулевых.

Корабль, на котором группа проходила стажировку, вышел в море. Косматые лиловые тучи медленно переползали по низкому небу. Мелкий дождь моросил, как сквозь сито. Выставили дополнительных наблюдателей. За одним из секторов очень добросовестно вел наблюдение молодой матрос, но главным образом на предельных дистанциях. В это самое время у борта появился плавающий предмет, о чем доложил не наблюдатель, а командир отделения.

Ох, и досталось же всем! Матросов собрали, чтобы сделать «внушение».

— Вы понимаете, товарищи, что такое сигнальщик? Это — глаза корабля. — Командир говорил непривычно громко и горячо. — Плох сигнальщик — значит слеп корабль. От сигнальщика многое зависит. Недоглядел, вот как сейчас, зазевался, размечтался о чем-нибудь, и корабль вместе с экипажем может погибнуть! В нашем деле, как нигде, нужны бдительность и зоркость. Это и есть главное качество сигнальщика…

В тот же день проводились занятия по флажному семафору. В порядке тренировки Ильичев «переговаривался» с сигнальщиком соседнего корабля. Хорошо зная семафорную азбуку, ему захотелось блеснуть быстротой передачи. Флажки так и мелькали в его руках. Но с соседнего корабля неожиданно передали:

— Повторите, не понял.

Петр снова стремительно заработал флажками. И снова в ответ просьба:

— Не понял. Повторите.

У Ильичева на лице выступила испарина.

«Что такое? — заволновался он. — Почему меня не понимают?»

— Ильичев, подойдите ко мне, — позвал его командир.

Свернув флажки, Петр направился к нему.

— Ну что, так и не догадались, почему ваши сигналы не могут принять?

— Никак нет…

— Очень просто. Быстрота у вас идет в ущерб четкости. Торопитесь и сильно искажаете знаки. Где тут разобрать ваши каракули! Повторите еще раз, только медленней.

Теперь руки Петра двигались плавно, неторопливо. И с соседнего корабля ему ответили. Завязался долгий беззвучный разговор.

На разборе командир похвалил Ильичева за упорство и старательность.

— Я понимаю, — говорил он, обращаясь к Петру, — вам хотелось действовать в быстром темпе. Но потерпите. Со временем, после настойчивых тренировок, и это придет. — Он обвел взглядом всех. — На предыдущем занятии я говорил, что сигнальщик — глаза корабля. Скажу больше: не только глаза, но и язык. Изъясняется он по-особому: днем флажками, ночью световой сигнализацией. Очень точный язык… Вот вы и вдумайтесь в это.

С той поры Петр Ильичев стал считать сигнальщика одним из самых нужных людей на корабле.

Заветная мечта юных лет превратилась в действительность. Флотская служба Ильичева проходила в учебном подразделении, расположенном у самого моря. Петр готов был часами любоваться изменчивым цветом воды, слушать музыку волн, набегающих на берег. Его мысли уносились туда, где на горизонте край моря сливался с небом. Море казалось бескрайним и добрым.

Но однажды он вполне осознал его грозную силу. Это случилось во время занятий по гребле.

Шлюпка ушла далеко от берега, и тут как-то сразу вдруг изменилась погода. Подул резкий ветер, волны увеличивались с каждой минутой. И таким беспомощным почувствовал себя Ильичев перед разбушевавшейся стихией! Особенно когда шлюпка начала взлетать на гребни волн, а потом проваливаться куда-то вниз.

Стиснув зубы, Петр греб, стараясь попадать в лад взмаха весел остальных товарищей, но волны мешали, и весла то глубоко зарывались в воду, то скользили по запенившимся гребням воли.

Командир то и дело выкрикивал:

— Навались! Разом!

А на берегу он заметил:

— Это еще ничего, на море и не то бывает.

— Да, веслом авралить — не ложкой тралить, — глубокомысленно изрек один из матросов — кок.

— По морю плыть не кашу варить, — в тон ему произнес командир.

Это вызвало общий смех. Началось безобидное подтрунивание друг над другом, подначки, на которые моряки такие мастаки.

— Як шлюпка лагом к волне стала, я вдруг чую — дробный стук, — заявил Сидоренко. — Пошукал и вижу — у Ильичева коленки дрожат…

— А мне послышалось, вроде твои зубы дробь отбивают, — парировал Петр.

— Не растерялся один Додух: достал сухарь и грызет, — припомнил кто-то.

Они и потом еще долго обсуждали это событие.

Давно прошло то время, когда с непривычки у Ильичева ломило плечи, ладони покрывались мозолями. Теперь шлюпка легко, будто сама собой, скользила по водной глади. Петр всегда помнил боцманскую науку: «Лучшая школа воспитания матроса — море».

…Ночь. Не спят лишь часовые дальневосточных рубежей. В дозорах и секретах пограничники чутко вслушиваются в шорохи ночи. Вахтенные на кораблях пристально осматривают морские просторы. Заступили на посты молодые матросы Калябин, Ильичев, Сидоренко.

Перед караульным помещением выстроилась первая смена. Разводящий командует:

— Справа по одному — заряжай.

Слышно звонкое щелканье затворов. Разводящий проверяет подгонку снаряжения, внешний вид матросов.

— Направо! Шагом марш!

Смена идет на посты.

В ночи раздается громкий оклик:

— Стой, кто идет?

— Идет разводящий.

И опять тишина…

Вот заступает на пост матрос Ильичев. Замерли удаляющиеся шаги разводящего и караульных. Петр остался один.

Медленно тянется время в одиночестве. Часовой время от времени обходит объект, присматривается к каждому дереву, кустику, пню, прислушивается к шорохам и звукам.

А ночь холодна. Сейчас бы в теплую постель… С непривычки клонит в сон, разомлевшее тело тянет к земле. Стараясь не поддаваться этой слабости, Петр ускоряет шаг.

Вдруг какой-то шорох. Ильичев быстро оглядывается. Хруст веток под ногами становится все явственнее, показываются силуэты людей.

— Стой, кто идет?

— Начальник караула со сменой.

Желтый свет фонаря выхватывает из темноты знакомые черты.

— Начальник караула ко мне, остальные — на месте…

Когда он возвратился в подразделение после смены караула, уже светало. Первым его встретил Додух.

— Привет, земляк! — кивнул Додух. — Целые сутки тебя не видел. Как живешь-можешь?

— Нормально.

— А все-таки?

— Говорю же, нормально.

— Все-таки трудно было? — не унимался Додух. — Первый раз да в такую ночь…

— Конечно, малость устал.

Но следы усталости на его лице были совсем неприметны. Шинель сидела ладно, туго затянутая широким флотским ремнем. Золотистыми светлячками поблескивали пуговицы.

На корабле раздалась команда:

— По местам стоять! Со швартовых сниматься!

Уже через несколько минут Ильичев, как и все матросы, занял свое место — команды выполнялись быстро.

Корабль медленно продвигался вперед — становился в строй. В море выходили всем дивизионом…

Через некоторое время на ходовой мостик поднялся боцман.

— Как, Ильичев, чувствуете себя? — спросил он.

— Хорошо.

— Сегодня придется «оморячиться», — сказал боцман. — Штормовое предупреждение получили. Чувствуете, корабль начинает понемногу валить? Выйдем в океан, там и вовсе раскачает.

Не прошло и часа, как заштормило по-настоящему.

Тихий океан встретил моряков неласково. Творилось что-то совсем непонятное: казалось, какая-то громадина наваливается на плечи и вдавливает в палубу. А в следующее мгновение палуба стала вдруг уходить куда-то. Затем секунды устойчивости, и опять все начиналось сначала.

Острый форштевень рассекал волны, по бортам взлетали вспененные султаны. Судно то поднималось вверх, то проваливалось в бездну.

Голова у Петра с каждой минутой тяжелела, в ногах появилась противная дрожь… И тут он услышал голос командира:

— Матрос Ильичев! Передайте светограмму.

Петр даже опешил. Как же можно работать с прожектором в такую крутоверть? Ведь стоит только оторваться от стены рубки, как сразу очутишься за бортом, в пенистом водовороте! А командир продолжал, будто не замечая его сомнений:

— Действуйте быстрее. — И доверительно посоветовал:

— Ставьте ноги пошире. Так удобнее. Не волнуйтесь, все у вас получится.

Улучив момент, Ильичев двинулся к прожектору. И он передал эту светограмму. Хоть не очень быстро, но передал. Иначе и быть не могло.

Уже несколько часов катер находился в море. Усилился ветер, и море потемнело, взбугрилось. Глухо зарокотали волны, обгоняя друг друга.

Когда Ильичев уже стоял на палубе, широко расставив ноги, он оглянулся на пенящийся за катером след и весь подобрался.

— Товарищ капитан-лейтенант, щит!..

У буксируемого щита-мишени от большой волны и ветра поломалась мачта. А до полигона оставалось еще полчаса хода. Надо было успеть за это время исправить крепление щита. Иначе сорвется стрельба. Нарушится план всех учений.

Капитан-лейтенант распорядился:

— Мичмана Меху ко мне!

А тот уже стоял рядом с ним.

— Исправить повреждение!

— Есть!

— Вам понадобится помощник. Кого возьмете?

Петр шагнул вперед.

— Разрешите мне?

Командир оценивающе посмотрел на молодого моряка, видимо, сомневаясь, что Петр справится с таким трудным и опасным делом. Но тут решительно вмешался мичман. Он уверил:

— Подойдет, товарищ капитан-лейтенант!

— Хорошо, действуйте.

Катер сбавил ход. Меха и Ильичев не стали ждать, пока спустят шлюпку. Почти одновременно они оба спрыгнули в бурлящую воду.

Щит прыгал на крутых волнах. Стоило им допустить оплошность, и тяжелое сооружение могло обрушиться на них.

Петр ухватился коченеющими руками за скользкое основание щита.

— Не отпускай! — крикнули с катера.

Но разве за рокотом волн услышишь разорванные ветром голоса! И без всяких советов Ильичев понимал, что надо крепко держаться за щит. Он с трудом взобрался на раму, с тревогой следя за мичманом, который то скрывался в бурлящем потоке, то вновь появлялся на самом гребне волны. Но вот наконец и мичман взобрался на щит.

Отдышались и сразу приступили к делу.

— Поднимем мачту вместе, — сказал мичман. — Потом я буду держать, а ты крепи.

Нелегкая это оказалась работа. Моряков несколько раз с головой накрывала волна. И все-таки им удалось поставить мачту.

— Крепи! — выдохнул враз осипший мичман.

Переползая по настилу щита, захлебываясь горько-соленой водой, Ильичев укрепил все боковые оттяжки. Место перелома мачты мичман сам скрутил куском троса, который предусмотрительно захватил с катера.

— Порядок! — прокричал он в самое ухо Ильичеву.

Ухватился за мачту и потряс ее изо всех сил. Мачта держалась прочно.

С катера спустили шлюпку. Она прыгала на волнах, медленно приближаясь к щиту. Подойти вплотную было небезопасно. Ильичев и мичман снова прыгнули в воду.

И люди обуздали стихию. На то они и были людьми.

Хотя Петр, как правило, храбрился, стараясь показать себя бывалым моряком, но в глубине души, наедине с самим собой, он переживал тяжелые сомнения. Ему становилось иногда мучительно стыдно за свое излишнее бодрячество.

«Хорош морской волк, — размышлял он о себе в третьем лице. — А что, если ты в бою растеряешься? Ведь тебе под настоящим огнем еще не приходилось бывать».

В минуту таких раздумий Ильичев становился мрачным, замкнутым, насупившись, сидел в сторонке от товарищей.

Однажды, видимо почуяв, что с молодым матросом творится что-то неладное, к нему подсел командир роты Кащей. По Петру никого не хотелось сейчас видеть, тем более не хотелось ни с кем разговаривать.

Однако старший лейтенант был не тот человек, от которого можно легко отмахнуться. Он понимающе усмехнулся, отчего полукружья морщин в углах рта обозначились резче, а глубоко сидящие глаза почти совсем исчезли за воспаленными веками, и резким движением привлек Петра к себе, внимательно заглянул ему в лицо. Как ни странно, от этой грубоватой ласки Ильичев сразу оттаял.

Вот так же бывало в детстве. Стоило отцу погладить непокорные вихры сына, как на сердце у того становилось спокойно…

Командир роты вполголоса спросил:

— Что, все о предстоящих боях думаешь?

— Да, — признался Петр. — Просто не мыслю, каким я окажусь в момент серьезной опасности…

— Вот что я скажу тебе, Ильичев. Не тирань ты себя. Придет твой час и выдержишь все испытания. Должен выдержать! Героями не рождаются, ими становятся.

— Это верно…

— Ну вот! Лично я так убежден: настоящий человек — он и воин настоящий. Всегда выполнит свой воинский долг. Ведь Родину защищает. Ро-ди-ну!

«С таким, как старший лейтенант, не пропадешь», — повеселел Петр, и на веснушчатом круглом его лице появилась мягкая улыбка. Командир ушел, а Ильичев прислонился к переборке, прикрыв глаза короткими светлыми ресницами, так что со стороны могло показаться — дремлет. Он припоминал всю свою службу, всех своих командиров. Многому они его научили.

Когда-то в детстве Петру довелось видеть за работой приехавшего из Омска скульптора, который лепил бюст знатной колхозницы. Под его сильными гибкими пальцами бесформенный кусок глины постепенно обретал знакомые черты. Вот именно таким казался теперь Петру труд командира.

Совсем рядом цвиркнула пуля, за ней вторая, третья… Бой разгорался с новой силой.

Ильичев скатился на дно глубокой воронки, где, к своему немалому удивлению, увидел прибывшего в батальон с пехотным пополнением ефрейтора. Скуластое лицо, изрезанное морщинами, запачкано, неопределенного цвета усы, то ли рыжие, то ли прокуренные до желтизны обвисли. Время от времени он поднимался и выглядывал из воронки. Поднимаясь так очередной раз, едва успел высунуть голову над срезом укрытия, как с нее точно вихрем сдуло пилотку.

Она упала на дно воронки к ногам Ильичева, а ефрейтор присел. С тонким зловещим свистом над окопом пронеслось несколько пуль. Длинной очередью ответил наш станковый пулемет, словно тяжелой плетью рассек воздух.

Ефрейтор, разглядывая пробитую пулей пилотку, сокрушенно покачал головой.

— Ну и ну!

Петр заметил на его шее длинный розовый шрам, похожий на стручок.

— Где это вас?

— Есть такой городок — Бреслау…

— Бреслау?.. Знаю.

— Ты что, тоже там воевал? — недоверчиво поинтересовался он: уж очень молод был собеседник.

— Да нет… Не я, один мой знакомый…

— Ясно. Слушай, как будто потише стало. Пойдем, что ли?

— Пойдем.

И они выбрались из воронки.

…Корабли артиллерийской поддержки десанта и береговая батарея всей своей мощью обрушились на мысы Кокута и Котома. Огонь японских батарей был дезорганизован. Теперь самураи вели стрельбу лишь из одиночных уцелевших орудий.

Морские пехотинцы перешли в новую атаку. Не давая врагу опомниться, советские воины расширяли плацдарм, захватывали новые рубежи. Вслед за первым отрядом десанта уже разворачивались и вступали в бой главные силы для решительного штурма «неприступной крепости», как хвастливо называли японцы остров Шумшу.

Однако обстановка продолжала оставаться сложной. На судах, подходивших к острову с новыми подразделениями десантников, от попаданий возникали пожары.

А на берегу десантники шаг за шагом продолжали теснить самураев.

Особенно упорно враг оборонял высоту 171, ту, что господствовала над местностью и прикрывала подступы к центру острова. Японцы опирались на хорошо оборудованные позиции, систему дотов и дзотов. Для борьбы с ними у десантников не было средств; полевая артиллерия оставалась еще на судах.

Попытки морских пехотинцев подавить огневые точки врага ручными гранатами успеха не имели. Через несколько минут после взрыва гранат противник возобновил огонь.

И вот завязался бой за высоту.

Моряки, несмотря на значительные потери, упорно продвигались вперед. Временами вражеский огонь достигал такой силы, что, казалось, шагу больше не сделать. Но снова гремело «Ура!», и наши цепи совершали новый бросок, настойчиво приближаясь к цели.

Ильичев продвигался вместе с другими десантниками, когда послышался протяжный, все нарастающий треск. Петр припал к земле. Воздушная волна толкнула его слева, осколки со свистом врезались в почву.

Пробегавший мимо Додух задержался.

— Петя, что с тобой? Ранен, что ли?

— Нет… — Петр приподнялся, хотя все тело его сводило судорогой.

Он бросился вслед за Додухом. Бежал и падал, поднимался и снова бежал.

Рота почти достигла вершины высоты.

Японцы, убедившись, что численность десантников незначительна и артиллерии у них нет, предприняли контратаку.

Из-за балки неожиданно появились неприятельские танки. Они шли на большой скорости, петляя и бешено строча из пулеметов. За ними бежали самураи.

— Подпустить ближе! Целиться спокойней! — скомандовал старший лейтенант Кащей.

Резко зазвучали выстрелы. Один из вражеских танков, словно раненый зверь, завертелся на одном месте и вспыхнул. Разбрасывая брызги огня и сильно дымя, теперь горели уже семь японских машин.

Но уцелевшие танки и пехота снова перешли в контратаку.

И рота, отчаянно сопротивляясь, попятилась к подножию высоты.

— Окопаться! — раздалась команда по цепи.

Каменистый грунт не поддавался малым саперным лопатам. С трудом удавалось выдолбить лишь небольшое углубление.

Лежа в мелком окопчике, Ильичев видел, как, примостившись за покатым валуном, командир внимательно рассматривает карту. Плечи его приподнялись, локти оттопырились, голова втянулась в шею. В эту минуту он походил на большую, нахохлившуюся птицу, которая приготовилась взлететь.

К старшему лейтенанту, пригибаясь, подбежал связной. Командир ему что-то сказал, и тот тотчас отполз в сторону, потом не спеша поднялся на ноги и с винтовкой в правой руке двинулся вдоль цепи. Висевшая на ремне в брезентовом чехле саперная лопатка подпрыгивала, ударяя его по ягодицам.

Японцы открыли по связному беспорядочную винтовочную пальбу.

— Ложись! — вырвалось у кого-то.

Но он как ни в чем не бывало продолжал свой путь. Связной упал рядом с окопчиком Ильичева, и в первый момент Петру показалось, что он убит или смертельно ранен. Однако тот был жив и целехонек. Только никак не мог отдышаться.

— Что ж вы так? — не удержался Петр, с состраданием разглядывая годившегося ему в отцы бойца. — Ведь вас убить могли…

Тот неожиданно рассердился.

— Убить, убить! Будто мне своя жизнь меньше твоего дорога! Просто в мои годы на брюхе ползать не под силу… Понял?

Успокоившись, он уже другим тоном сказал:

— Вот что, Ильичев, тебя командир роты вызывает.

Петр неуклюже вылез из окопчика и на мгновение встретился взглядом со связным.

— Давай, сынок, беги… Двум смертям не бывать, одной не миновать. — Он легонько подтолкнул Петра. — Ведь это война.

Нет, не мог Ильичев пробираться к командиру роты ползком. Связной-то не пригибался даже… И Петр, выпрямившись, побежал к валуну, за которым находился старший лейтенант. А сердце бешено стучало, на лбу выступил липкий холодный пот…

Кащей встретил его презрительной усмешкой.

— Никому не нужное молодечество! Риск оправдан, если он вызван необходимостью, интересами дела, если от этого зависит боевой успех, жизнь товарищей. А у вас что? Мальчишество…

Петр готов был провалиться сквозь землю. Он опустил глаза, чувствуя, как у него пламенеют уши.

— Я вас вызвал, Ильичев, вот по какому делу, — продолжал, между тем, командир. — Наш сосед справа — армейское подразделение. Вот уже несколько часов я не имею с ним связи. Посмотрите на карту. Видите, здесь небольшая рощица, за ней овраг. Мне думается, что на скатах этого оврага должен быть наш сосед. Ваша задача — разыскать армейское подразделение и передать его командиру…

Ильичеву так и не пришлось узнать, что же ему предстоит передать командиру армейцев, потому что совсем близко, за кустарником, грянуло раскатистое «ура», взахлеб застрочили пулеметы. А в следующее мгновение к ногам старшего лейтенанта свалился здоровенный солдат в пилотке, сдвинутой на затылок, с автоматом на широкой груди и гранатой, зажатой в кулаке.

— Рядовой Сибилев прибыл к вам для связи от соседа справа, — простуженным басом доложил он. — Командир опасается, как бы самураи не просочились на стыке наших подразделений. Один взвод мы придвинули ближе к вашему флангу. Мне приказано оставаться у моряков, так сказать, для лучшего взаимодействия армии с флотом.

Кащей повернулся к Петру.

— Выходит, Ильичев, зря я тебя беспокоил. Сосед сам объявился. Иди занимай свое место в боевых порядках.

Обложной мелкий дождь сыпал как сквозь сито, вокруг было все серым и мутным. Канонада, отчетливо слышимая на рассвете, теперь доносилась приглушенно. Наплывала пелена густого тумана.

Таким был полдень 18 августа 1945 года.

— Вперед! — прозвучала команда.

Поднялся весь батальон. Бойцы устремились вперед, но ненадолго — дот ожил. Из двух амбразур выплеснулся пулеметный огонь.

Как скошенные попадали воины, и атака захлебнулась.

Еще раз поднялись морские пехотинцы. И еще раз огонь вражеских пулеметов прижал их к земле.

К Петру Ильичеву подполз Николай Вилков.

— Видишь, на нашем участке ожил самурайский дот? А орудия с десантных кораблей еще не выгрузили. Командир батальона приказал уничтожить дот гранатами. Судьба всех бойцов в наших руках! Ясно?

— Ясно, товарищ командир взвода!

Они поползли вдвоем.

Командир роты наблюдал за ними. Ему хорошо было видно, как вражеские пули врезались в землю, вздымая фонтанчики то справа, то слева, то впереди ползущих бойцов. Нужно было отвлечь огонь противника. Трое матросов выдвинулись вперед и стали пробираться краем сопки. Самураи, почувствовав угрозу на левом фланге, перенесли туда огонь.

Петр, крепко сжимая в руках связку противотанковых гранат, полз за Вилковым. Он не спускал глаз с дота, который не давал опомниться нашим бойцам. Те лежали, прижавшись к земле.

Какие-то секунды решали судьбу операции. И вот Вилков поднялся, шагнул к амбразуре дота, чтобы закрыть ее. Но пулемет продолжал стрелять. Тогда встал Ильичев.

Прямо перед ним была черная бездна. Грохочущая, пылающая. И он бросил в нее связку гранат. Все бросил, кажется, и самого себя.

Но раскатистого «ура» уже не услышал…

…Седой океан упрямо катит тяжелые валы на крутой берег. У гранитного острова дробится, рассыпается океанская волна, отбегает назад, настигнутая следующим валом. Чайки бесшумно парят над самой водой, словно любуясь своим отражением.

За этим скалистым островом синеет широкий Курильский пролив. Военный корабль входит в него медленно и плавно. На ходовом мостике — командир и замполит. Плывут по обеим сторонам берега, горные вершины которых скрыты облаками.

— Красивые места, верно? — командир корабля протягивает бинокль замполиту.

— И памятные, — замечает тот. — Вон она, высота сто семьдесят один. Остров, похожий на гигантскую глыбу малахита.

На острове два памятника — Николаю Вилкову, старшине 1 статьи и Петру Ильичеву, матросу. Постамент обелиска — клочок земли, где пали смертью храбрых герои-моряки.

Корабль, на котором служил П. И. Ильичев

Замполит берет микрофон. Громкоговорители разносят по кораблю его слова:

— Товарищи моряки, наш корабль приближается к высоте, которая свята для каждого советского человека. Здесь восемнадцатого августа тысяча девятьсот сорок пятого года наши воины совершили бессмертный подвиг. В жестоком бою, который продолжался несколько суток, советские десантники захватили японскую военно-морскую базу и принудили к капитуляции ее гарнизон…

Колокола громкого боя призывают моряков на большой сбор. Вдоль борта корабля протянулись ровные шеренги матросов, старшин и офицеров.

Командир и замполит вглядываются в приближающийся берег, пока корабль, сбавивший ход до самого малого, медленно проходит остров. Он все дальше и дальше за кормой. И вот уже высота 171 скрывается в легком тумане.

А перед кораблем — широкий океанский простор, по которому одна за другой бегут вереницы волн.