VIII
VIII
Розовел омытый дождем рассвет. На околице деревни показался конный отряд немцев. Лошади устало поводили забрызганными грязью боками. Наверное, не один десяток километров пришлось пробежать им, прежде чем очутиться в этой лесной деревушке. Офицер, ехавший впереди, поднял руку. Колонна рассыпалась, всадники оцепили деревню. Часть их спешилась у двора старосты. Каратели установили пулемет, нацелив его на сарай, в котором спали партизаны.
— Партизан есть шесть? — спросил офицер.
Так точно, ваше благородие. И седьмой раненый, — услужливо зашептал староста, согнув костлявую фигуру перед низкорослым карателем.
Немецкий офицер довольно улыбнулся.
— Эй, рус, гутен морген! — крикнул он и на всякий случай спрятался за угол избы.
Сарай молчал. Гитлеровец еще раз крикнул. Но из сарая никто не отзывался.
— Почему партизаны молчат?
— Они, ваше благородие, больно измаялись за дорогу. Видать, крепко заснули. Пугнуть бы их немного, ваше благородие, — подобострастно засмеялся предатель.
— A-а, зер гут. Ви корашо понимайт, что требуется! Сейчас мы будем здорово помогайт им просыпаться.
Офицер что-то крикнул. Человек десять солдат подбежали к нему. Он взял из рук одного гранату, швырнул. От взрыва гранаты ворота сарая разлетелись в щепки.
Солдаты вскинули автоматы. Нагнув головы, ринулись в сарай. Через несколько секунд сильный взрыв потряс воздух. Из широких ворот вместе с клубами черного дыма выбежал солдат без каски. Он схватился за голову, постоял, пошатываясь, и рухнул лицом в лужу. Второй автоматчик пятился из сарая, стреляя короткими очередями. Сарай загорелся.
— Файер! Файер! — заорал офицер, нетерпеливо переступая тонкими ногами.
Солдаты открыли по сараю ураганный огонь. Шум стрельбы и грохот взрывов разбудили деревню. Увидев карателей, люди в страхе бежали к лесу. Но их останавливали и прикладами сгоняли к пожарищу.
В стороне стоял староста. Он низко опустил голову, горбился. Глубоко сидевшие глаза горели каким-то безумным огнем. Корявые пальцы шевелились.
— Эй, потушить! — последовала команда офицера.
Жители разбежались по домам за ведрами, крючьями и топорами. Вернувшись, они быстро образовали цепочку от колодца до сарая. Полные ведра полетели из рук в руки.
Тем временем совсем рассвело.
— Что есть это? — гневно спросил офицер.
Староста кинулся к крыльцу и тут же увидел белый квадрат на двери избы. Торопливо поднялся на крыльцо. Предатель сощурился, но ничего не мог разобрать: буквы сливались в сплошные черные полосы. Каратель нетерпеливо выругался, позвал пробегавшего мимо паренька лет четырнадцати:
— Эй, малшик, надо читать. Быстро!
— Гут, счас!
Мальчишка поднялся на крыльцо. Всматриваясь в бумагу, он с минуту потоптался на месте, потом сдвинул шапку на затылок, вопросительно посмотрел на офицера. Тот нетерпеливо топнул. И тогда, сначала нерешительно и тихо, а потом все смелее и громче, мальчишка начал читать:
— «Приказ народного комиссара обороны... 1 мая 1942 года № 130, г. Москва. — Он кашлянул и, набрав в легкие побольше воздуха, продолжал: — Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки, — вдруг чтец осекся, у него перехватило дыхание. Но он быстро справился с собой и, уже не останавливаясь, затараторил да так громко, что его хорошо услышали все.
— Заткнись, щенок! — крикнул староста на мальчишку.
Но тот, словно не слышал старика, продолжал читать все громче и торопливее. Тогда предатель кинулся к офицеру, коснулся его локтя, зашептал:
— Ваше благородие, да это ж крамола!
Оккупант повернулся к старосте.
— Молчать, старри дуррак! — рявкнул гитлеровец, краснея. Осененный какой-то мыслью, он криво усмехнулся: — Кто это сделать? Ты или партизан, котори сгорел там?
Лицо старосты стало покрываться пепельной бледностью. Он отшатнулся от гитлеровца, сгорбился. Он хорошо помнил, что ночью, когда уезжал за карателями, на двери его избы этого документа не было. «Неужто они ушли?..» От этой мысли предателю стало страшно. Он охнул, потер лоб дрожавшей рукой.
Офицер шагнул к старосте, схватил его за сивую бороду, сильно дернул. А мальчишка продолжал читать:
— «Партизаны и партизанки! Усилить партизанскую войну в тылу немецких захватчиков, разрушать средства связи и транспорта врага, уничтожать штабы и технику врага, не жалеть патронов против угнетателей нашей Родины! Под непобедимым знаменем великого Ленина вперед, к победе! Народный комиссар обороны И. Сталин».
Мальчишка блеснул глазами, спрыгнул с крыльца.
— Хальт! Цурюк! — крикнул офицер и ткнул пальцем в нижнее поле листовки, где красным карандашом было жирно написано:
«Берегись, Иуда! Мы еще вернемся! Партизаны, которых ты выдал фашистам».
Немец побагровел, приблизился к старосте, прошипел ему прямо в лицо:
— О-о-о! Они будут вернуться! О-о-о! Они быстро вернуться и обязательно будут вам сделать вот это!
Оккупант провел пальцем по горлу старосты. Тот громко икнул и невольно отступил. Крестьяне, затаив дыхание, слушали гитлеровца. Они перестали тушить пожар и с нескрываемым интересом наблюдали за офицером и старостой. Вот староста шагнул к крыльцу, вырвал у мальчика листовку, разорвал и швырнул обрывки в лица толпившихся у крыльца людей.
— А-а-ах! — выдохнула толпа и волной кинулась к крыльцу.
— О-о-о! Руссише швайне! — крикнул немец и сильным ударом сбил старосту с ног.
Предатель скатился по ступенькам крыльца под ноги смолкших крестьян.
К избе подвели двух огромных овчарок. Псы жадно обнюхали крыльцо. И, заскулив, стали рваться со двора.
— Форвертс! — крикнул офицер.
Окрепший утренний ветерок раздул потушенный было пожар, и он занялся с новой силой. Крестьяне разобрали инструменты, стали расходиться по домам. Ни одного куска документа, разорванного старостой, на дворе не осталось. Оглушенный карателем предатель попытался было подняться, но ноги не слушались; он, охнув, упал на спину, широко разбросав длинные ноги в новых красноармейских сапогах, и затих.