Южный крест

Приплыли

Крайний юг Африки, где Атлантика смыкается с Индийским океаном, привлекал европейцев издавна. Естественная гавань близ Мыса Бурь, позже, во избежание, переименованного в Мыс Доброй Надежды, была слишком лакомым кусочком, чтобы ее не пожелать, и первыми пожелали португальцы, сразу столкнувшиеся с несогласием местных жителей, койноин, будущих нама. В 1510-м, в одной из схваток, голые люди ни мечей, ни аркебуз не имели, каменными топорами перебили аж 66 фидалгу во главе с самим вице-королем Индии. Позже, с 1652, когда на мысе возник голландский порт Капстадт, стычки стали нормой жизни. Правда, не сразу: поначалу голландцев было мало, нарываться опасались, тем паче, что туземцы вполне могли покинуть мыс и угнать стада, а без мяса колонии пришлось бы туго.

Поэтому, сперва старались дружить, а Ван Рибек, первый губернатор, даже приглашал местного вождя Аутшумао на обеды. Однако соблазн был слишком велик, тем паче, что в кальвинистском понимании чернокожие, как потомки Хама, изначально пребывали вне закона. «Велико ль дело, - писал всего через 8 месяцев в Амстердам губернатор, прося разрешения не выменивать, а отнимать у туземцев скот, - отнять у них 6 или 8 тысяч голов, если есть такая возможность? А возможностей масса. Часто они вдвоем или втроем гонят тысячное стадо вблизи от наших пушек, и их очень легко отрезать от своих. Мы видим, что они полностью доверяют нам во всем и беспечно, без всякого страха приближаются к форту». Амстердам, разумеется, позволил, и отъем скота начался, вскоре став нормой, однако в ответ койкойны просто ушли и перестали торговать с белыми, вынудив голландцев, сообразивших, что сваляли дурака, искать дурачков в глубине континента.

А поскольку за «измену и намерение уморить добрых христиан голодом» ушедших полагалось наказать, сильный отряд колонистов в 1658-м добрался до поселка «предателей», разгромил его, а беднягу Аутшумао схватили, судили и сослали на пустынный остров Роббен. Впрочем, это были цветочки. Ягодки начались, когда колонисты стали закупать рабов и расширять пахотные угодья. Теперь земли потребовалось много, и туземцы, жившие поодаль, тоже стали лишними. Начались экспедиции (или как гордо называли их колонисты, «войны»), предлог для которых находили наилегчайше, обвинив соседей, скажем, в укрывательстве беглых рабов, в краже скота или вообще в «неуважении к кресту». Скот отнимали, поселки сжигали дотла, людей выгоняли на все четыре стороны, недовольных убивали.

Подводя итоги двухлетней «кампании» 1658-1660, Ван Рибек гордо докладывал: «Теперь они потеряли эти земли в итоге войны. Их земля досталась нам, она получена нами справедливым путем, в честной войне, и мы намерены сохранить ее за собой навсегда». Бывало, конечно, и так, что очередное племя казалось слишком сильным, и тогда начинали торговать. Сперва приучали вождей к бренди, а затем, когда те спивались, предлагали много «огненной воды» и табака за всего лишь немного земли, - и вскоре территория колонии выросла вдесятеро. Брыкаться не смел никто, белых боялись, повозить пришлось только с племенем кочоква, вождь которого Гоннем по каким-то причинам не пил. «Этот омерзительный дикарь, - докладывали в Капстадт переговорщики, - не хочет принимать бренди, не отдает землю и позволяет себе требовать за скот не бусы, а мушкеты и металлическую утварь. За такое преступное поведение его нужно примерно покарать».

Однако же кочоква оказались крепким орешком. Несколько голландцев, пытавшихся самовольно обустроиться на их территории, они избили и прогнали, а затем, в июле 1673, обратили в бегство сильный карательный отряд, - и пошло-поехало. Эту войну, первую настоящую войну на африканской земле, колонисты, в итоге, конечно, выиграли, но воевать пришлось почти пять лет, потерпев поражение в шести ожесточенных боях. Так что, в итоге, когда «африканский генерал», - так теперь с уважением именовали Гоннема белые, - запросил мира, условия оказались очень мягкими: всего лишь 30 коров в год дани и никаких уступок земли.

Впрочем, ход истории не остановить. Колонистов становилось все больше, на слывшие благодатными земли ехали уже не только голландцы, но и французы, и немцы, и хотя голландская  Ост-Индская компания еще в 1707-м, опасаясь "французского нашествия",  все равно, уже в 1773 в Капе и около жило уже 10 тысяч белых, вдесятеро больше, чем в 1700-м, и рабов не меньше. Так что судьба койкоин оказалась плачевной. Кто-то, самый упорный и гордый, ушел искать новую родину, превратившись со временем в воинственных нама, о судьбе которых рассказано в «намибийском» цикле, а кто-то и смирился с участью крепостных-издольщиков. Впрочем, сыграло роль и то, что буры, выжимая последние соки, все же кормили, а главное, защищали от еще более страшных врагов, все чаще приходивших неведомо откуда и вырезавших ненужных им койкоин под корень.

Нерадостно, чего уж там, но тут смотря, с чем сравнивать. Если койкоин колонисты, уже именовавшие себя бурами, как-то приспосабливали к делу, то бушменов, совсем отсталых охотников-собирателей, они, считая обезьянами или «чертями», в законодательном порядке приравняли к «дичи, запретной для употребления в пищу». Но если не хлеб, то зрелища, и «Охота на этих людей, - писал уже в начале мудрого XIX века британский путешественник, - составляет для многих из этих набожных бородачей поселенцев своеобразное развлечение». Да и выгода имелась: согласно ведомости о выплате премиальных, с 1785 по 1795 убили 9011 «обезьянок из зарослей», едва ли не  треть от общего числа. А поскольку меньше народа, больше кислорода, земли колонии неуклонно расширялись аж до 70-х годов XVIII века, когда буры, уже уверовавшие в сое предназначение, выйдя к реке Грейт-Фиш, столкнулись с принципиально новым врагом – коса, тоже заирившимися на южные земли, только идущим не с юго-запада, а с севера.

На меже

Первая встреча с народом, абсолютно непохожим ни на мелких щуплых бушменов, бродивших небольшими группами, ни на красноватых койкоин, живших немногочисленными кланами, буров не испугала. Ну, высокие, мускулистые, очень темные, и что с того, если Господь за нас? Но, как выяснилось, волноваться следовало. Коса, самые южные банту, обитавшие в треугольнике между реками Грейт-Фиш и Кей и Драконовыми горами (буры назвали их «кафрами», от арабского «кяфир», что означает «неверный») могли и умели постоять за себя. Они, скотоводы и немного земледельцы, знали металлы, многое умели и многое имели. В том числе, и нечто типа очень ранней государственности, - такую себе военную демократию, - и навыки войн между собою.

Так что, когда выяснилось, что их пастбища и стада бурам нравятся, коса решительно не понравилось, что пришельцам нравится, и когда начались походы бурских командос за зипунами, как веком раньше против койкоин, они, осознав, что все это не случайно, показали зубы. И 1779 случилось первое открытое столкновение, положившее начало т. н. «кафрским войнам», а по сути Столетней войне с перерывами на обед. Первые три, - в 1779—1781, 1789—1793 и 1799—1803 закончились для буров крайне неудачно, им пришлось отступить, но затем, в начале XIX века Кап перешел к англичанам, и в игру вступили «красные мундиры», с хода начавшие начали привычную игру в «разделяй и властвуй», делая поблажки одним кланам и науськивая их против других.

Впрочем, этим же занимались и буры. Именно они в 1811-м спровоцировали «четвертую кафрскую», подкупив вождей Ндламбе и Тсунгва, чтобы напали на англичан (как бы общих врагов) и пообещав помочь, в расчете, что «кафры», в политике не разбирающиеся, проиграют, а земля достанется им. И впервые, несмотря на первые успехи, - им удалось, разбив большой отряд генерала Ванделера, выйти к берегам Кей, - коса, в итоге, потерпели серьезное поражение. Причем жестокость англичан, не бравших пленных, вошла в предания, а на востоке Капа в 1812-м был установлен limes, преодолеть который коса уже не могли.

Торговля кончилась. Она была запрещена, за контрабанду вешали и черных, и белых. Перегонять стада на пастбища за реку стало невозможно.  А без стад уже как-то и смысла не было. И это крайне тревожило кланы коса, понемногу начинавшие понимать, что белые стали какие-то не такие, как раньше. Что вполне соответствовало истине, но сообразить, что теперь они имеют дело не просто с белыми, а с целой Великобританией, которую с их ресурсами хрен возьмешь, коса, естественно, не могли. Они искали простых ответов, и простой ответ принес Макана по прозвищу Левша.

Вообще-то, коса никого, кроме своих вождей не слушали. Но вот к тем, кто беседовал с духами относились с уважением, если, конечно, «пророк» мог доказать, что он не трепло. Макана сумел. Обычный пастух, гонявший в юности хозяйский скот на продаже в Кап, он нахватался там по верхам у миссионеров, и в сочетании с местными культами новые знания породили в нем уверенность, что ему ведома Истина. А с харизмой у парня все было в порядке, и очень скоро к нему стал прислушиваться сам Ндламбе, один из сильнейших амакоси (вождей) края, уже дважды бившийся с белыми, однажды выигравший, однажды проигравший, и больше всего на свете мечтавший взять реванш. Для начала хотя бы усмирив своего племянника Нгкику, заключившего «союз» с англичанами, признавшими его «главным королем черных».

К слову сказать, сам Нгкику был уже не рад такой чести (ему все равно никто, кроме его клана, не подчинялся, англичане же откровенно им помыкали, угрозами заставляя охранять границу от куда более сильного дяди, любившего сходить за скотом через речку), но поделать ничего не мог. Его отговорки, - «У нас все не так, как у вас. Я великий амакоси, у меня много воинов, но есть много вождей, не менее сильных, и они правят, как сами хотят», - «союзникам» было до лампочки. Типа, «назвался груздем». Так что, Нгкике приходилось делать, что велят, - и в октябре 1818 дядюшка Ндламбе наголову разгромил племянничка при Амалинде.

Пророк и его коммандо

Естественно, напуганный Нгкика воззвал к англичанам, естественно, англичане вмешались, перейдя Грейт-Фиш и атаковав Ндламбе на его земле, естественно, ружья и несколько пушек оказались сильнее копий, и на том бы дело кончилось, но Ндламбе, не желая мириться с потерей аж 23 тысяч голов скота, не собирался складывать оружие. Тем паче, что при нем был Макана, а речистого и смелого Левшу к этому времени коса уже почти боготворили. И видимо, по заслугам: судя по тому, что мы о нем знаем, - а информации немало, - личность была неординарная, обладавшая не только харизмой, но и, скажем так, политическим мышлением.

Пророчества его, в общем, особой оригинальностью не отличались: дескать, явился к нему Великий Утланга, сын Неба и белой женщины Марии, и уполномочил «отомстить за все обиды», пообещав прислать на подмогу армию умерших предков,  живым воинам обеспечить неуязвимость от пуль, а победителям много сладкого меда. Согласитесь, очень тривиально. Зато видение сути политики, откровенно говоря, удивляет. Алексей Вышеславцов, побывавший в тех местах лет через сорок, в своей книге, выдержавшей в Петербурге два издания (1862, 1867), цитирует найденную в архивах Капа запись обращения Маканы к англичанам, «полной силы и оригинальной кафрской поэзии», и – да: по сей день внушает. Очень и очень.

Судите сами. «Белый вождь! Эта война — несправедливая война; вы воюете с народом, который сами же заставили воевать. Когда наши отцы и белые встретились впервые, ничто не омрачило мир, их стада паслись вместе по холмам и долинам, а хозяева курили из одной трубки; они были как братья. Но белые стали жадны, а мы умны, и когда мы отказались выменивать скот на старые пуговицы и бисер, у нас начали отнимать скот силой. Наши отцы были мужи; они любили свой скот: их жены и дети питались его молоком; они стали защищать свое, и началась война. Бородачи (буры) ненавидели нас, но покорить не могли. Но вы пришли сюда, как враги наших врагов, а теперь подружились с ними и предали нашу дружбу. А ведь мы не хотим многого. Мы хотим мира, хотим отдыха в своих хижинах, хотим молока для детей, хотим охотиться и желаем, чтобы наших жен оставили в покое. Но ваши войска заняли наши степи, заняли наши леса, и убивают всех подряд, и мужчин, и беззащитных женщин. Запрети своим людям делать это, белый вождь, и вражда прекратится!».

В общем, красноречив был Левша. Убедителен. И честно старался решить дело миром. А когда понял, что его не слышат и не услышат, кинул клич, и в апреле 1819, во главе более чем десяти тысяч воинов (столько и самому Ндламбе не удавалось собирать), перешел Грейт-Фиш, порвал в тряпки спешно собранное Нгкикой войско и 23 апреля атаковал Грэхэмстаун, главный город английской границы. Но. Да. Несмотря на, как вспоминали позже англичане, «героизм, граничивший с крайним фанатизмом, когда воины рядами шли с открытой грудью под пули», пули не превращались в капли воды и пушки не отказывались плевать огнем. Потеряв до двух тысяч только убитыми, коса откатились обратно за реку, зализывать раны, но не успели. Потери были слишком велики, да и вера в пророка пошатнулась.

Зато белые, воодушевившись, спустя два месяца сами перешли реку и методично опустошили междуречье Грейт-Фиш и Кейскан, угнав тысячи голов скота и перебив множество нонкомбатантов, и не уходили до тех пор, пока Макана не явился к ним в лагерь, объявив, что Утланга гневается только на него, пусть его и казнят. Казнить, однако, не казнили: впечатленный «великолепным мужеством и достоинством дикаря», суд Капа заменил петлю пожизненным заключением на острове Роббен. По договору же с Ндламбе, около четверти территорий коса в междуречье была передана Англии и на этих землях возникла «Нейтральная территория», буферная зона между колонией и «свободными племенами», куда туземцам с их стадами ходу отныне не было.

Потеря пастбищ крепко подкосила коса, они злились, бранили белых, винили в поражении себя, а не Макану и ждали возвращения пророка, поклявшегося обязательно вернуться, - и он сделал все, чтобы сдержать слово. 9 июня 1820 каторжники острова Роббен, вдохновленные его пылкой речью, - а говорить он умел, - подняли бунт, разбили кандалы, голыми руками обезоружили охрану и, плотно набившись в шлюпку, направились к близкому-близкому берегу. Однако не повезло. Уже в двух-трех сотнях метров от цели, шлюпка перевернулась, - и вплавь через кишащую акулами воду до суши добрались все, кроме Левши.

Земля и воля

С этого момента понимание ситуации большинством амакоси стало глубже, а крайне неудачная попытка нескольких кланов взять реванш в 1829-м и вовсе расставила все по полочкам. Стало ясно, что порознь потеряют все, и ранее враждовавшие вожди начали как-то договариваться, тем паче, что в ходе столкновений воины более или менее научились воевать с белыми. Правда, после «войны Маканы» лет десять (не считая коротенькой «странной войны» 1829) длилось затишье, - довольно прочное, поскольку на севере появились зулу (о которых позже), и этот враг был страшен как коса, так и англичанам, в связи с чем, сэры решили временно не тревожить полезный «буфер»-

Однако после гибели Чаки зулусская опасность ослабела, и в 1834-м капский губернатор, сэр Бенджамен Д?Урбан, решил без всяких оснований, просто по своему хотению, конфисковать треть «кафрских» пастбищ. С понятными последствиями.  21 декабря объединенное (около 12 тысяч бойцов) войско семи амакоси, озверевших от постоянных наездов «коммандос», которые власти называли «преступными», но не пресекали, перешло границу, атаковав британцев на их территории. На сей раз они были очень хорошо организованы, действовали умно, избегая больших сражений, но крепко мешая врагу жить партизанскими методами, да и вожди не ругались, полностью подчиняясь избранному руководителю, - Макомо, старшему сыну известного нам Нгкики.

Он, кстати сказать, подобно батюшке и в отличие от младшего брата Сандиле, ссоры с белыми не хотел, наоборот, старался исполнять все их пожелания, все детство прожил в Кейптауне то ли гостем, то ли заложником, был крещен под именем Уильяма, умел читать и, в общем, был классическим «продажным вождем». Однако достало и его. «Я христианин и ты христианин, - ответил он позже английскому офицеру, спросившему, почему такой солидный человек участвовал в таком «сомнительном деле». – Я слуга Королевы и ты слуга королевы. Но вы поступаете не так, как велит Иисус и Королева. Учитель говорил мне, что Господь будет судить всех людей по их делам… И вы, и я предстанем перед Богом. Он будет судить нас… Я согласен: пусть Он судит».

Эта война была очень жестока, - лондонская пресса, живописуя «убийства всех белых мужчин

подряд» на сей раз не лгала. Действительно, коса убивали не только солдат (у солдат как раз был шанс, попав в плен, выжить), но, в первую очередь, торговцев и фермеров. Правда, в отличие от «красных мундиров», расстреливавших все живое, женщин и детей на захваченных фермах и факториях они не трогали, разрешая уйти под опекой миссионеров, которых тоже не обижали, - но из песни слова не выкинешь, что было, то было. Генерального сражения, которого очень хотели англичане, Макомо так им и не дал, понимая, что будет разгром, поэтому военные действия шли для коса очень успешно. Но вот спасти свои селения и посевы было невозможно. Потому, в конце концов, амакоси решили поговорить о «мире сильных», в апреле 1835 отправив к белым старенького, к событиям не причастного Хинцу, реальной власти не имевшего, но по возрасту считавшегося «верховным священным вождем» всех кланов.

Приехать старику разрешили, но условия продиктовали жесточайшие: утвердить самовольные решения губернатора и уйти еще дальше на восток, отдав англичанам все междуречье Кей и Кейскам, - то есть, весь хинтерленд коса, - да еще и уплатить контрибуцию в 50 тысяч голов скота. А когда Хинца отказался дать согласие и собрался покидать лагерь, его, - на следующий день после объявления условий мира, 11 мая, - просто застрелили «при попытке к бегству», - и война продолжалась. На счастье коса, однако, как раз в этот момент в Лондоне сменился кабинет, и либералы-виги, не столько из любви к справедливости, сколько желая нагадить тори, дезавуировали действия сэра Бенджамена, признав войну «оборонительной со стороны коса», после чего договориться на основе «вы там, мы здесь» стало легче.

Топорный вопрос

Впрочем, и это затишье долго длиться не могло. Даже если бы в Лондоне и хотели. Колония расширялась, новые земли были жизненно необхолдимы, колонисты бомбили губернатора и кабинет Ее Величества петициями, требованиями, обращениями с одним и тем же рефреном: «Нам нужно расширить границы!», и вопрос о пересмотре отношений со «свободными племенами» вскоре встал на повестку дня, а casus belli при желании найти совсем не сложно, и в 1846-м поводом для конфликта стал топор. Обычный топор, украденный одним из коса на ферме, где он батрачил. Чепуха, конечно, но  по английским законам кража на сумму более четырех пенсов каралась смертной казнью, воришку приговорили к повешению.В Англии такое, конечно, уже лет сто не практиковалось, но он был черным, а с черными не церемонились.

Наказание настолько очевидно превышало преступление, что сородичи, узнав об этом, дурака  вызволили, напав на тюрьму. Правда, сразу же предложил выкуп, аж в пять коров, что многократно превышало цену его жизни, однако англичане, радостно уцепившись за случай, ответили, что Закон превыше всего, так что, пусть или преступника выдадут на казнь, или хуже будет. Параллельно, на границе сосредоточилась невиданно сильная армия, помимо «красных мундиров», включавшая наемников-финго или, иначе говоря, «скитальцев», - бездомных бедолаг, бежавших от нашествия зулу. Им было некуда деваться, они были обозлены на весь мир, кроме сэров, давших им приют и пропитание, и этот противник был очень опасен.

Тем не менее, на сей раз коса, избравшие единым военным вождем Сандиле, младшего сына Нгкики, не верившего белым и не любившего их, выстояли. Не все отнятые земли, но часть их они сумели отвоевать, а поскольку воришка погиб в одной из стычек, власти Капа, видя, что коса будут стоять до упора, в декабре 1847 решили взять тайм-аут, дабы лучше подготовиться. Однако что землю у «кафров» необходимо отнять полностью, дав им возможность «зарабатывать на жизнь честным трудом, в цивилизованных условиях», уже не оспаривал никто. Обсуждались только технические детали.

Да и то, недолго. Уже в 1850-м амакоси разослали уведомления, что все «коллективные договоры» аннулированы навсегда, а бумаги, подписанные отдельными вождями подлежат пересмотру. 22 «окончательных пункта» означали, что коса, подписавшие их, теряют все (даже остающиеся им угодья, согласно документу, считались арендованными с правом владельца расторгнуть сделку , - и сами понимаете. Верховным военным вождем вновь избрали Сандиле, очень быстро доказавший, что его успехи в «войне топора», заставившие англичан временно отступить, были не случайны.

«Военный талант этого кафрского Шамиля, - пишет помянутый выше г-е Вышеславцов, - признают сами англичане; он постоянно разнообразил свои маневры, сбивая с толку европейскую тактику: то стремительно нападал сильною колонной, то разделял ее на малочисленные отряды, направляя их на разные точки, и потом, в быстром отступлении, снова соединял их; то, наконец, рассыпал войско в застрельщики, смотря по местности, и вдруг, собравшись быстро в массу, ударял опять сомкнутым фронтом. Преследуя кафров, колонисты и английские войска истомлялись трудными переходами, в продолжение которых, иногда по нескольку дней, не видели неприятеля; между тем кафры, выждав удобную минуту, быстро и неожиданно нападали, скрываясь так же быстро, и снова появлялись в таком месте, где их всего меньше могли ожидать. Лучше нельзя было действовать в их положении».

Неудивительно, что именно эту войну военные истории в один голос называют самой серьезной из «кафрских», к тому же, сравнение с Шамилем имело под собой определенные основания. Сам Сандиле, правда, будучи очень конкретным человеком, духовным лидером себя не почитал, да и говорить особо не умел, зато  очередной пророк, Мландшени, быстро набравший популярность, от имени Неба объявил белым «священную войну», при этом предусмотрительно не обещая, что пули превратятся в воду, но упирая на то, что Небеса вознаградят за храбрость и обласкают павших.

Ганнибал у ворот!

Короче говоря, несколько месяцев с того момента, когда на Рождество 1850 примерно 17 тысяч коса ворвались в Британскую Кафрарию, дела у англичан шли хуже некуда. А поскольку удача привлекает, ряды коса с марта начали расти за счет тех, кого Сандиле никак не ожидал увидеть под своими знаменами. По сути, уверовав в успех безнадежного дела, к нему шли тысячи африканцев, имевших основания сердиться на англичан, в том числе, и сотни дезертиров из «вспомогательных туземных рот» и «пограничной полиции», включая кавалерию (эскадрон Капской «цветной» конной полиции), вне зависимости от племенных насечек.

Учитывая современное вооружение и навыки «правильной» войны, это было немалым подспорьем, - а помимо этого, помощь пошла и от «метисов», воинских «капитанств» нама (читайте про Намибию!), и от соседей-тсвана, и даже от далеких «конных людей» суто, имевших сложные отношения с сэрами. Летом 1852 конница (около 5 тысяч клинков), присланная их нкоси Мшешве, несколько раз сильно испортила англичанам жизнь, очень облегчив Сандиле ведение войны, - и, в общем, ситуация развивалась совсем не так, как могли предполагать англичане.

Пали несколько укрепленных фортов, с трудом держались города, оказавшиеся в зоне военных действий, 60% ферм ушли дымом в небо, и когда беспорядки начались даже на самых западных рубежах колонии, а в ставке Сандиле всерьез заговорили о возможности похода на Кейптаун, сэры решили менять тактику. Используя тот факт, что характер у младшего сына Нгкики был не сахарный и многие амакоси задавались вопросом, что же он будет делать, если победит, власти завязали переговоры с «многими», гарантируя, что всем, кто «одумается и проявит лояльность» дадут возможность заключить «справедливые договоры со множеством новых льгот», пообещали (совсем уникальный случай) полную амнистию дезертирам и (совсем уже отчаянный шаг) послали к Мпанде, инкоси зулу, гонцов с требованием, согласно «союзному договору», помочь войсками, - что он и сделал.

Все это, - особенно зулу, наперерез которым пришлось бросить немалые силы, а также спешно подброшенные в Кейптаун подкрепления и боеприпасы, - в итоге, сыграло свою роль. Вожди один за другим складывали оружие, конница суто, получив приказ Мшешве, которому бритты предложили мир и уступки, ушла, и к концу года Сандиле, понимая, что пик успехов позади и лучше договориться раньше, пока еще более-менее на коне, чем когда все рухнет, согласился увести войска и подписать мир. Что на рождество 1852 и случилось, причем, на замечательно компромиссных, почетных и выгодных условиях: каждый остается при своем и всем амнистия.

Однако после того, как все было обговорено и коса разошлись по домам, последовало уточнение: насчет амнистии «кафрам» англичане не обманули, зато дезертиры, кто не догадался сбежать, пошли под суд, а затем и на каторгу (казней все-таки не было), и самое основное, большая часть «спорных» земель «красные мундиры» все-таки оккупировали, а губернатор пояснил, что «согласие, достигнутое путем шантажа и использования грубой силы, согласием считаться не может».

Впустите нас!

На сей раз, власти Капа извлекли уроки сполна. Контроль над притихшими коса установили столь жесткий, что последнюю (или, как некоторые историк, все же предпоследнюю) «кафрскую» войну, начавшуюся в январе 1856, и «войной»-то не назовешь. Англичане просто блокировали остатки территории формально «свободных племен», требуя от Сандиле и его сторонников, занявших глухую оборону, капитуляции, а сопротивляться никаких сил не было: запасы продовольствия иссякли, да плюс к тому и стада, - как, впрочем, во всей Британской Кафрарии, - косила непонятная хворь, предположительно подхваченная от рогатых, завезенных из Европы.

А тут еще начались засухи и набеги зулу, почуявших запах слабости. Кланам коса стало плохо до полного абзаца, просвета не просматривалось абсолютно, и в такой ситуации, когда, казалось, уже и выхода нет никакого, люди готовы были поверить во что угодно, вплоть до полного бреда некоего Умклазара, нищего бродяги, давно уже проповедовавшего свои видения всем, кто хотел слушать, но до сих пор не пользовавшегося никаким авторитетом. Кормили, конечно, как полагалось кормить всяких помешанных, но бессвязные выкрики никого не интересовали.

Теперь вокруг него собирались толпы, а он, дорвавшись до внимания, вещал жуткое: «Не сейте, в будущем году колосья взойдут сами. Уничтожайте весь маис и хлеб в закромах; забивайте скот; покупайте топоры и расширяйте краали, чтобы они вместили весь тот прекрасный скот, что восстанет вместе с нами. Близок уже наш час! Бог гневается на белых, которые убили его сына. Однажды утром, пробудившись ото сна, мы увидим ряды столов, уставленных яствами; самые лучшие бусы и украшения наденем мы на себя». И так далее, в том же духе. Правда, серьезные люди, амакоси и ясновидцы, без отмашки которых у коса не делалось ничего, «безумцу и глупцу» не доверяли, и может быть, как говорится, и это бы прошло, но в начале мая к своему дяде, опекавшему ее после смерти родителей, пришла 15-летняя девочка Нхонгкхавусе из клана гкалека и рассказала удивительное.

Дескать, пошла она с подружкой по воду, а из вод реки Гхарха «восстали мать, и отец, и некий старик, которого она не узнала, и ласково говорили с ней, объясняя, что все будет хорошо и что людям коса нужно сделать». Вкратце так: мертвые видят, как плохо стало живым,  и готовы18 февраля следующего, 1857 года, в «единственный день, когда это возможно, в великий день, когда солнце станет алым от гнева», вернуться к потомкам и устроить внукам-правнукам старые добрые времена, с полным изобилием и абсолютно без белых. Которые сразу же «убегут в море». А чтобы предки сумели пройти с Неба на Твердь, живые выстроить им дорогу, пожертвовав чем-то  очень серьезным. И даже не «чем-то», а конкретно уничтожить весь скот, «загрязненный колдовством», и все запасы зерна, тоже «нечистые», а также вытоптать все посевы.

В общем, нечто типа камланий Умклазара, но и не совсем. В отличие от блаженного со скверной репутацией, Нхонгкхавусе слыла очень хорошей, никогда не врущей девочкой, и рассказывала о встрече на реке без захлеба, связно и с подробностями, причем, подружка, тоже хорошая девочка, подтверждала, что, да, видела. Правда, не самих предков, но как Нхонгкхавусе «вдруг замерла, а потом заговорила с кем-то невидимым».В итоге, крайне дотошно расспросив обеих и задав несколько каверзных («о мужском и священном») вопросов, дядя Млаказа поверил. А поскольку был этот дядя не простой, но самый авторитетный жрец-ясновидец клана, он тут же отправился к вождю Сархили, изложив все и добавив, что счел бы рассказанное девочкам пустыми бреднями, навеянными встречей с бродячим адептом «безумца», но… Но!

Но племянница воспитана так, что не посмела бы врать, и к тому же, дала совершенно верные ответы на вопросы духовного плана, о которых она ничего не знала и узнать ни от кого не могла. Слово Млаказы имело вес. Амакоси созвал мудрых людей, и те, обсудив, на третий день пришли к выводу, что дым не без огня. После чего, собрали сход, дали слово Нхонгкхавусе, добавили собственные соображения по поводу, и Сархили отдал приказ «всем, кто хочет благоденствовать в будущем, недолго пострадать, а кто не хочет, может не подчиниться», и сам подал пример, собственноручно забив трех самых дойных коров.

Девушка и смерть

Видимо, кто-то, все равно не поверивший, нашелся, но таких скептиков были единицы: резать, жечь и топтать грядки бросились все. И не только клан гкалека. Поветрие, вспыхнув, разнеслось по всей «Кафрарии и Транскею» (по британским данным, психоз охватил 85% семейств коса в целом, и только гкалека забили до 200 тысяч голов, и это далеко не рекорд). Вельд дымился испарениями от гниющих туш, но люди, не глядя на категорический запрет властей колонии, продолжали убивать скотину, жгли просо и курурузу, ели, ели, ели (этого духи не запретили) и ждали неизбежного «алого солнца». Однако 18 февраля, в предсказанный день, Солнце оказалось самым обычным, желтым, и предки даже не подумали явиться. Как и на следующий день, и на второй, и на третий.

И когда стало ясно, что они не явятся, началось страшное, о чем я не хочу писать в деталях и подробностях. Достаточно сказать, что по оценкам англичан, всего через год из 104 тысяч «кафров» (или чуть больше, данные не вполне точны) выжили 27002 человека. Еды больше не было. Никакой. Десятки тысяч семей, обезумев от голода и безнадеги, бросил свои дома и метались по стране в поисках любой работы и хотя бы глотка молока. Жрали траву. За горсть проса убивали, ни на миг не усомнившись. Дошло и до каннибализма, которым коса никогда не грешили. Самые сильные и отчаянные бросились к Сандиле, и старый вождь вновь вышел на тропу войны, - той самой, последней, - уже не ради этого сладкого слова «свобода», но чтобы накормить людей, - и естественно, «красные мундиры» разогнали скопище живых скелетов играючи. Всем, кто выжил, осталось только покориться, соглашаясь на любые условия, и конечно, власти колонии воспользовались случаем.

Прежде всего, брошенные земли, - две трети территорий, принадлежавших коса, - под благовидным предлогом «сами же бросили» были официально конфискованы в пользу Вдовы и отданы под поселение немецким наемникам, участвовавшим в Крымской войне, а также наемникам-финго. Беженцам же «из милосердия и христианского сострадания» предоставили немного еды, чтобы не мерли прямо на дорогах и распределили по рабочим местам (по контрактам на 10 лет «в обмен на питание дважды в день») на английских и бурских фермах и стройках. Но поставив обязательным условием отказ от «добровольно брошенных земель» и («ради безопасности мирного населения») полную сдачу оружия. В такой ситуации, коса, конечно, было не до споров, они подчинились, - и на этом, в общем, кончились, как военная сила.

Еще один, самый последний мятеж, в 1877-1879, когда подросло новое поколение, правда,  имел место, и даже достаточно кровопролитный, но он был уже слабым отблеском старых гроз. Да и дрались «кафры», собственно, даже не против англичан, а против военных поселенцев-финго, которые, чувствуя себя любимчиками боссов, наглели и норовили отнять последнее. Дрались хорошо, от души, но спорное, естественно, осталось за соседями. Много позже сами коса говорили, - и лично я склоняюсь к тому, что так оно и есть, - что именно «голод завоевал наши земли; если раньше мы заключали мир, чтобы получить передышку для новой войны, то после «года девочки» нас уже не было, мы сами себя погубили».

Естественно, по итогам событий было и расследование, и оргвыводы. Все вожди, так или иначе причастные к «исполнению воли духов», потеряли посты и субсидии. Сархили, как «инициатора» закрыли на острове Роббен, и надолго. Мимоходом взяли под арест не поверивших «пророчице» и не убивавших скот, но слишком надоевших властям непокорностью Макома и Сандиле, выслав их позже куда подальше, благо, оказать сопротивление они уже не могли. Сандиле, правда, позже позволили вернуться, и он погиб в 1878-м, во время т.н. «десятой кафрской». А вот кто стоял за всем этим трагическим фарсом и стоял ли вообще, было ли помутнение коллективным психозом или итогом цинично разработанной технологии, - этого установить, как ни старались, так и не удалось.

Английские исследователи, естественно, склонялись к тому, что беду спровоцировал Сархили, планируя использовать голод как мотив для присоединения к бунтующим кланам. Нынешние историки-коса обвиняют сэра Джорджа Грея, губернатора, якобы «коварно использовавшего больную девочку для жестокого истребления коса», но обходят стороной вопрос о том, как это могло случиться. А сама Нхонгкхавусе и на следствии, и во время трехлетнего заключения, и выйдя на свободу, выйдя замуж и став служанкой на ферме, до последнего своего дня (она умерла в 1898-м) стояла на том, что, действительно, говорила с «духами из воды» и не может понять, почему они ее обманули, но думает, дело в том, что волю предков исполнили не все. Впрочем, все это уже детали. Главное, как писал сэр Джордж Грей, «проблема с кафрами закрылась раз и навсегда», а граница английских колоний сомкнулась с землями, населенными зулу.

Ехать надо

Вернемся к бурам. Без них никак. Они, в конце концов, тоже стали к началу XIX века кореннее некуда, придя на юг Африки даже раньше коса, явившихся с севера немного позднее. Этих суровых бородатых мужиков ни в коем случае не следует романтизировать, но нужно понимать, не следуя слепо за английскими морализаторами типа Барроу и Персиваль, слащаво возмущавшихся «бурским бессердечием» и рисовавших буров исключительно черными красками, как грубых, невежественных, косных людей, обижавших «беззащитных туземцев». У англичан, в конце концов, имелся свой интерес: буры были их конкурентами, а конкурентов англосаксы мочат без пощады, на убой.

То есть, да, тяжелые, косные, ненавидящие новое и цеплявшиеся за старое. Да, наивно-хитроватые и, основном, дремучие. Да, набожные до дремучести, сделавшие из догматов кальвинизма аксиому «божественного провидения», своего рода мандат на эксплуатацию черных, которые, как «потомки Хама», даже крестившись, оставались «вечными слугами». Все так. Но. Их слово, особенно с поминанием Господа, было словом раз и на всегда. А те же догматы кальвинизма, определяя честный труд, как лучшую форму служения Творцу, придавали отношениям буров с «потомками Хама» уникальное своеобразие. Черные рабы трудились вместе с хозяевами, подававшими им пример, ели то же, что и хозяева, часто за одним столом, - как в библейские времена, которые буры копировали, - хозяин защищал раба от всяческого насилия и был с ним патриархально человечен. А если наказывал (подчас крайне жестоко), то только за леность, ослушание или, упаси Боже, строптивость.

Этим и объясняется странный, на первый взгляд, парадокс: лишившись земли и скота, чернокожие шли продаваться бурам в рабство, и даже при англичанах, когда рабство отменили, никуда от буров не уходили, оставаясь при доме уже в звании «батраков», хотя, по сути, все оставалось, как прежде. И когда начался Великий Трек, абсолютное большинство этих батраков, даром, что считались не совсем людьми, ушли с хозяевами в бесконечно опасное незнамо куда, хотя, будучи свободными, вполне могли потребовать расчет, получить его (буры никогда не зажимали честно заработанное) и остаться, - а если бы кто-то попытался увести силой, англичане бы не позволили.

Теперь о Треке. Трек, собственно, означает «Путь», в который однажды двинулись буры, уставшие жить совместно с англичанами. И было отчего. В первые полтораста лет своего существования Капская колония подчинялась Ост-Индской компании, однако в смутные годы европейских революций и войн вышла из-под контроля «амстердамских грешников» и «автономные общины Христовы» зажили сами по себе, что им очень легло на душу. Ибо по-божески, по-людски, по-справедливости, совокупным умом, как в Писании велено. Хлеб свой добывая в поте лица, плодясь и размножаясь. Однако пришли англичане, и как водится, все изгадили.

Даже не специально. Просто уж очень разные стили жизни были у старожилов и новичков: буры ценили стабильность, считали физический труд мерилом богоугодности, в свободное время, дико уставая, предпочитали поспать, а из всех культурных достижений человечества признавали только Библию. В связи с чем, и проигрывали конкуренцию шустрым бриттам, с 1806 подмявшим под себя всю власть в колонии, а с 1821 начавшими прибывать тысячами, причем на самое вкусное. А проигрывая, естественно, обижались, понемногу приходя к выводу, что так жить нельзя. К тому же, земля, полторы сотни лет обрабатываемая по старинке, истощалась, нужно было расширяться, а патриархальный уклад жизни, - жестокий майорат, по канонам которого все наследовал старший сын, - вынуждал подрастающую молодежь искать новые места под солнцем.

Поехали!

И вот по всему поэтому, в 1836-м, найдя в Священном писании соответствующие случаю слова, несколько тысяч буров, в основном, молодых, снялись с места и сделали ручкой английским властям, очень недовольным, но не имеющим законных оснований препятствовать. И далее все, как у Буссенара: солнце по правую руку, вереницы тяжелых фургонов, - этакие крепости на колесах, - запряженных быками, огромные стада, охраняемый бородатыми всадниками и множество черных слуг, не пожелавших оставаться под «освободителями». Правда, обсуждая, куда идти, повздорили и разделились на две группы.

Первая, двигаясь строго на север, перешла реку Оранжевую, и в 1837-м столкнулась с народом ндебеле, незадолго до того, под руководством Мзиликази, о котором речь впереди, пришедшим и занявшим завидно тучные пастбища, очень понравившиеся «трекерам». Поскольку черным они тоже нравились, а характер у них был не легче бурского,  последовала битва при Мосиге, столице ндебелов, и белые вступили в право владения, а ндебелы, копья и храбрость которых под мушкетным огнем помогали мало, потеряв более тысячи воинов, вместе со стадами ушли на север, через Лимпопо, а новые хозяева начали обустраиваться. Вторая группа, во главе с Питером Ретифом, взяла курс восточнее, не спеша преодолела Драконовы горы и вышла в вельды Наталя. И вот теперь – про зулу.

Собственно, зулу как таковые были всего лишь небольшим кланом огромного народа нгуни, жившим на территории нынешних Наталя и Зулуленда, между Индийским океаном и Драконовыми горами, - то есть на южной окраине Трансвааля. Пришли в эти места с севера, лет за сто до времен, о которых мы говорим, поселились и жили спокойно, пока на исходе XVIII века спокойный, в общем, край не начало трясти и корежить. Сами зулу и их соседи считали, что всему виной гнев Небес, однако на самом деле все было куда проще. Кукуруза, позаимствованная у живших по соседству португальцев, обеспечивала питание куда легче, чем местные злаки, детей выживало больше, да и армии становились масштабнее (ведь с кукурузой могли справиться и женщины с подростками).

С другой стороны, конкуренция за достаточно бедные водные ресурсы усилилась, тем паче, что в начале XIX века край поразили долгие засухи. И мелкие, почти бескровные войны на меже вдруг стали беспощадно кровавы, а в фавориты забега после нескольких туров Большой Игры вырвался поначалу некий Дингисвайо, вождь крохотного клана тетва, сумевший силой и обаянием сколотить рыхлый союз трех десятков таких же небольших кланов. В том числе, и зулу, нкоси которых, молодой и удачливый воин Чака, судьба которого (знатный сиротка, которому было за что мстить родне) напоминает судьбу мальчик Темуджина, после гибели покровителя в 1818-м сумел удержать союз от распада.

О Чингисхане помянуто неспроста. Не политик и, в общем, не управленец, но гений войны, типологически полная копия великого монгола, он создал из обычного ополчения армию принципиально нового типа, в которой на постоянной основе служили все мужчины ( труд стал уделом женщин, подростков и стариков), придумал уникальную систему тренировок, а также идеологию, ориентированную на полное истребление врага, разработал принципиально же новую тактику боя, новый боевой строй и новое оружие, введя вместо легких дротиков им лично изобретенных ударный ассегай.

В общем,  многое Чака придумал, многое внедрил и добился многого. Всего за 7-8 лет его военные реформы сделали армию зулу несокрушимым и легендарным  гегемоном региона, взвинтило процветание народа на порядок, а всю общественную жизнь милитаризовала до такой степени, что смыслом этой жизни стала война, превратившаяся не только в средство наживы, но и в естественную потребность, не удовлетворяя которую невозможно было жить.

И цели по ходу менялись. Сперва просто ради ограбления, затем, - чтобы обезопасить себя от попыток реванша, - ради полного подчинения. С поголовной мобилизацией мужчин, перемешиванием племен или их истреблением, если побежденные почему-то были не нужны, и раздачей женщин по краалям зулу. В ходе постоянных войн невероятно быстро формировалась прото-государственность варварского типа, основой которого было, - как не вспомнить того же Чингисхана или, допустим, ранних готских королей? – войско, а вертикалью - индуны, командиры, а в мирное время коменданты краалей, руководившие всеми тремя ветвями власти.

Приехали...

Жестокость нравов и законов этого «первогосударства» была запредельна, на наш с вами взгляд, пожалуй, и непредставима. Сообщения современников изобилуют рассказами с натуры о «кровожадных, мстительных, жестоких деспотах, одержимых почти безграничным честолюбием», - и все это правда. Но правда и то, что именно это писали бы те же самые путешественники, доведись им побывать в ставке (опять-таки) Чингисхана, или какого-нибудь Рагнара Кожаные Штаны, или в Теночтитлане. Жутко на первый взгляд, но вполне естественно для всех племен и народов в переломные моменты истории, когда рушится кровная традиция и на ее осколках прорастают первые ростки государственности или, скажу как марксист, первые классовые отношения.

В общем, рациональная (не считая краткого периода двух последних лет жизни Чаки, когда он, вероятно, сошел с ума) жестокость, включая «вынюхивание колдунов», - регулярные выборочные чистки, - ориентированная на максимально быстрое сплочение племен  воедино, прививку войскам жесткой дисциплины и запугивание врагов. Хотя,  конечно,  соседям зулу, попавшим под каток, от того, что по ним прошлась не фигня какая-то, но историческая закономерность, было не легче. А потому прямым следствием экспансии Чаки стала кровавая жуть, вошедшая в память поколений, как «мфекане», – рассеяние, - и, в конце концов, сформировавшая нынешнюю этно-политическую карту Южной Африки.

Кланы нгуни побежали кто куда. Бежали не только побежденные, спасая хотя бы жизни, но и некоторые близкие великому завоевателю люди, вроде Мзиликази, нкоси клана ндебеле, блестящего полководца и любимца «императора», но при этом не любившего крови и понимавшего, что рано или поздно это его погубит. И все они побежали кто куда, в ужасе спасая себя, становились кошмаром всех, кто попадался на пути, потому что маячивший за спиной ужас не позволял быть великодушными, а те, кого они вытесняли с обжитых мест, в свою очередь, обращаясь в бегство, становились кошмаром для соседей.

Впрочем, обо всем этом подробно и увлекательно написал Риттер в своем классическом «Чака Зулу», так что, ограничимся тем, что к моменту появления буров Чаки уже не было в живых. В 1828-м его убили сводные братья, - тоже не редкость в мировой истории, - и правил «империей» старший из них, Дингаан. К слову сказать, не факт, что Чаку убивали без его ведома. Есть версия, - и достаточно достоверная, - что великий завоеватель, принеся в жертву умершей матери, которую он исступленно любил, несколько тысяч собственных подданных, придя в себя, решил, что теряет разум и, не имея по религиозным соображениям права на суицид, сам попросил приближенных покончить с ним.

Эта деталь, однако, хотя и любопытна, но не слишком важна, важнее, что Дингаан, подражая брату, тоже старался воевать и покорять, но, как говорится, труба была пониже и дым пожиже, в связи с чем, недостаток славы восполнялся повышенной свирепостью. Тем не менее, пришельцев Дингаан принял очень дружелюбно, и даже, по бурским источникам, 4 февраля 1838 будто бы «подписал» договор, поставив крестик под непонятным ему текстом, - однако спустя всего два дня поставил своей рукой крестик, заменяющий подпись. Но через два дня Ретиф и его спутники (всего около трехсот, включая детей и женщин) по приказу инкоси были убиты в его краале с крайней, присущей зулусским казням жестокостью: их тела, насаженные на колья, спустя полгода были найдены на месте исполнения.

Причины такой смены настроений не очень понятны. Есть мнение, что первоначальная приязнь его была обусловлена нелюбовью буров к англичанам, о которых он был наслышан и которых побаивался, хотя, с другой стороны,  привечал и даже позволил англиканскому миссионеру  Фрэнсису Оуэну проповедовать в своей столице, краале Гунгудлову.  Ряд исследователей полагает, что в убийстве виновен Ндлела, соратник Чаки, люто ненавидивший белых. Однако не исключено, что никакого «радушного приема» не было вовсе, да и с самим договором далеко не все ясно. Оригинал его якобы был впоследствии найден в краале Дингаана, однако самый крупный специалист по истории вопроса, Джон Кори, автор шеститомного исследования «Становление Южной Африки», в 20-х годах ХХ века высказал и убедительно обосновал мнение о том, что этот документ – подделка. Не в том смысле, что Дингаан не понимал, ни что подписывает, ни значения этого акта, - это само собой: юридические закорючки черные просто не воспринимали, - а в самом прямом.

По мнению Кори, никакой бумаги с отпечатком пальца не было вообще, а та, что есть, сфабрикована позже, чтобы подкрепить «волю Божью» документально, но, как бы то ни было,  после гибели Ретифа война стала неизбежной. Мало того, что земля зулу была обетована буром самим Господом, велевшим стойко претерпевать все горести и невзгоды,  - а это само по себе серьезно, но и возвращаться бурам было просто некуда: в покинутом Капе их никто не ждал, все дома и фермы трекеры продали, поклявшись не давать задний ход никогда, да и  реши они развернуть фургоны, уйти все равно не удалось бы: согласно заветам Чаки, для зулу святым, их импи (отряды),  почуяв кровь, никогда не оставляли  врага недобитым, преследуя до полного финала, чтобы подранок не вернулся и не отомстил.

Тачанки с Юга

Более полугода военные действия шли вяло. Буры, надежно укрепившись, ждали подмоги, и подмога понемногу прибывала. Некоторую помощь, не столько живой силой, сколько боеприпасами, подбрасывали даже англичане. Буров они не любили, но понимали, что Дингаан, мечтающий о победах и завоеваниях, одолев «бородачей» пойдет на Кап, и тогда мало не покажется никому. Зулу, со своей стороны, тоже не дремали, пару раз добившись серьезных успехов: в апреле 1838 у реки Италени и в августе в ущелье Веглаер главнокомандующему зулу Ндлеле удалось уничтожить большие караваны. А между тем, мобилизация, объявленная Дингааном завершалась, у Гунгудлову, его «стольного» крааля скапливались все новые импи, и виду всего этого, 26 ноября бурами было решено наступать.

Одновременно  коммандант-генералом, то есть, главой общины и главнокомандующим, был избран Андрес Преториус, и как показала жизнь, лучшего выбора и быть не могло. Уже 6 декабря, после беседы с беглецами из Зулуленда, - таких было много, - он с отрядом в 464 отборных бойцов, крайне медленно и осторожно двинулся к Гунгудлову, на каждой остановке, даже самой короткой, выстраивая «вагенбург», крепость из фургонов. Миля за милей, - до тех пор, пока 15 декабря разведка (а он была поставлена очень хорошо) не доложила о появлении на горизонте «грозного темного облака, жужжащего, как рой диких пчел».

Читая об этом деле, позже названном «битвой на Кровавой реке», не удается прогнать мысль о чуде, которое даровал Господь в ответ на клятву всегда славить его в этот день и построить особую церковь в честь победы. Чуде, даже большем, чем через 40 лет при Изанзлване, где зулу в открытом бою уничтожили полк «красных мундиров» с артиллерией и ракетницами. То есть, конечно, многое определил талант Петориуса: идеально подобранное место (с одной стороны, глубокая река Инкоме, с другой узкое ущелье), идеально организована оборона (57 фургонов, укрепленных бревнами), да и мушкеты плюс две легкие пушки тоже кое-что значили. И тем не менее, это были обычные однозарядные мушкеты (винтовки тогда только появлялись и были бурам не по карману), а их пушчонки представляли собой, по сути, пукалки.

При практически том же соотношении сил, что и в 1879-м, - 464 белых против пусть не двадцати, но двенадцати (так полагают самые упертые скептики) тысяч черных, шансы были призрачны. К тому же, против пришельцев Дингаан послал лучших, ветеранов Чаки, включая элиту элит, - Белые Щиты и Черные Щиты, - а командующий, Ндлела, был личным выдвиженцем покойного «императора», живой легендой армии зулу, одним из двух, наряду с великим Мгобози-С-Холма, «идеальных воинов», никогда не проигрывавшим сражения. Да и командующий авангардом, Дабуза, вырос на той же грядке и мало в чем уступал главкому. И все-таки в начавшейся утром 16 декабря битве буры победили. Невероятно, блестяще, уничтожив около трех тысяч чернокожих и потеряв при этом «двухсотыми» всего троих, - хотя есть мнение, что и эти трое были всего лишь тяжело ранены. Согласитесь, объяснить все это, оставаясь реалистом, практически невозможно.

И тем не менее, небывалое бывает. Три атаки зулу были отражены плотнейшим огнем: мушкеты, по оценкам людей Преториуса, перезаряжались каждые пять секунд, и кстати, - к вопросу о рабстве у буров, - перезаряжали их те самые «вечные слуги», что ушли вместе с хозяевам, не пожелав свободы. Но даже это мало что объясняет. И уж во всяком случае, не объясняет невероятных промахов непобедимого Ндлелы, сперва с какой-то стати пославшего войска вместо удобного брода заводь с омутами, где многие воины, не умевшие ни плавать, ни отступать, просто-напросто утонули, а затем упустившего момент, когда ввод в бой резервов мог бы переломить ход сражения.

Впрочем, нас там не было, не нам и судить, а факт есть факт: к началу сумерек, аккурат когда у буров кончились боеприпасы и для победы достаточно было еще одного рывка, вельд увидел то, что еще накануне казалось невозможным – расстроенные импи зулу, бегущие в такой панике, что восемь десятков белых всадников гнали и рубили вопящую толпу, недавно еще бывшую лучшей армией Юга, а толпа и не думала сопротивляться. До такой степени не думала, что спустя четыре дня, когда фургоны доползли до Гингидлову, оказалось, что армия зулу ушла неведомо куда, а покинутая столица Дингаана уже догорает. И единственное, что осталось на пепелище, прямо под кольями с останками Ретифа и его людей, - это совсем не обгоревший листок бумаги с тем самым «договором» о праве на землю. Так что, как хотите, но напрочь отметать версию с Провидением я бы не стал…

Власть в условиях кризиса

Исход битвы на Кровавой реке был нежданным, обескураживающим, обидным, учитывая огромные потери, тяжелым. Но не фатальным. Всего за двое суток Ндлела сумел собрать разбежавшиеся импи, объяснить им, непобедимым, что вышло недоразумение, повторения которого Небо не допустит, и просил, настаивал, умолял инкоси о разрешении позволить атаковать буров на марше, упирая на то, что после такого боя боеприпасов у них мало, а подвоза нет, и что Чака обязательно поступил бы так же. И в этом был реальный резон: боеприпасы люди Преториуса практически израсходовали, а Чака никогда не признавал поражений, неуклонно превращая их в победу. Но Дингаан не был Чакой. По мнению историков, всю жизнь люто завидовавший великому брату и пытаясь подражать ему во всем, он достигал успехов только в показной жестокости, - колдунов при нем "вынюхивали" куда чаще, чем при "императоре", - и не более того.

Все его победы над соседями объяснялись исключительно армией, созданной первым инкоси зулу, а сам он, - как максимум, управленец средней руки, - неплохо держал вожжи в спокойное время и совсем не соответствовал занимаемой должности в кризисные моменты. Вот и запаниковал, а впав в панику, не слушая доводов Ндлелы, велел посадить на колья несколько индун (офицеров) второго плана, а всем собираться и уходить на север, плюнув даже на скот, который не удастся забрать. В результате, буры завладели десятками тысяч голов, и вдохновленные, продолжали преследовать перепуганного, не решавшегося дать новое сражение инкоси до тех пор, пока от него не пришли посланники с униженной просьбой о мире и согласием на любые условия.

А раз любые, значит, любые. Услышав мгновенное «да» в ответ на основное требование, - навсегда и безоговорочно уступить все земли южнее Тугелы, то есть, всю южную половину Наталя, - буры вошли во вкус. Двадцать, нет, тридцать, нет, пятьдесят тысяч голов скота, сто фургонов слоновой кости, тысячи кувшинов проса, - и отказа не было. А когда фантазия иссякла, и мир был, наконец, официально заключен, в первые месяцы 1839, на отвоеванных землях провозгласили независимую Республику Наталь со столицей в новеньком Питермарицбурге и удобным портом в Дурбане. Этакое «государство мечты», где власть принадлежала Фольксраду (Народному Совету), а вся земля была поделена на равные, по 3 тысячи моргенов (750 гектаров) участки под фермы. И всем стало хорошо.

Кроме Дингаана. Если раньше его боялись и по статусу уважали, то теперь, по прежнему боясь, - он сделался крайне нервен и сажал на колья при первом намеке на подозрение, - презирали. Даже не из-за проигранной битвы, - к этому зулу относились философски, - а из паники и проявленной во время бегства очевидной трусости. Сыграло свою роль и то, что выплата контрибуции легла, в основном, на подданных, без участия инкоси, пожадничавшего отрывать от себя и ближнего круга хотя бы малую долю. И недовольство густело. Причем, даже не на низах, мнение которых не слишком много значило, но в кругу влиятельных региональных индун, чьи краали в итоге нищали, а подопечные начинали голодать и роптать. Естественно, они не подавали вида, но Дингаан, чуя недоброе, занервничал еще больше, хотя, казалось бы, больше некуда. И (простейшее решение) начал закручивать гайки, гоня волну репрессий, а в конце концов, придя к выводу, что «принц» Мпанде, его младший брат, чересчур зажился.

На самом деле, решение было логичным, но ошибочным. Мпанде, последний сын Сензангаконы, от природы, как пишет Фрэнк Уорд, «обладал характером не зулуса, но английского джентри средней руки». Нерешительный (иные даже говорили: «безвольный»), странно для тех мест и того времени добрый, совсем не властолюбивый, он спокойно пережил все смуты, грянувшие после гибели Чаки, поскольку войско его, не глядя на личную храбрость, проявленную в боях, не очень уважало, а потому никто не видел в нем достойного соперника. Теперь, однако, Дингаану показалось (возможно, не без причин), что «размазня» стал опасен, - не столько сам по себе, сколько как возможный центр притяжения недовольных, - и Ндлела получил приказ убить несчастного вместе с семьей. Но (слишком уж дразнить гусей инкоси все-таки не хотел) обставив дело так, словно произошел несчастный случай типа пожара или невесть чьего нападения на крааль «принца».

Однако Ндлела ослушался. Лить кровь он не боялся, но, - мальчишка из племени нтули, сделавший себя при Чаке, военачальник, о котором «император» сказал, что «Любой, сражающийся в армии зулу, для меня – зулу, и его величие далее зависит только от заслуг, но не от дороги (ndlela)», - он превыше всего ставил интересы державы. А Мпанде был единственным сыном Сензангаконы, имевшим детей, и жизнь этих детей Ндлела считал залогом существования государства. Поэтому он тянул и медлил, отговариваясь сложностью подготовки, а когда стало ясно, что Дингаан намерен поручить исполнение кому-то другому, сказал Мпанде несколько слов, после которых наутро «принца» с семьей уже никто не знал, где искать.

Инкоси нужно верить

Впрочем, в поисках не было нужды. Очень скоро стало известно, что Мпанде объявился в Питермарицбурге, заявив (иных вариантов у него просто не было) о претензиях на престол, а беглецы-зулу, прикормившиеся там же, поклонились ему и признали своим инкоси. Также волной пошли сообщения о том, что к претенденту, обосновавшемуся в лесистом районе Хлатикулу, целыми краалями, со стадами и всеми пожитками, уходят подданные, а сами буры, проведя фольксраад, приняли решение помочь «по воле Господней, уподобившись доброму самаритянину, помочь честному принцу и его молодому наследнику прогнать тирана».

Естественно, Дингаан начал собирать войска, но на сей раз, - впервые в истории «империи», - мобилизация шла ни шатко, ни валко: кто все еще боялся, собирался медленно, не спеша, как прежде, а кто-то, выслушав гонца, вообще решил, что если уж сражаться, то не за жадного трусоватого психа, и тоже ушел к Мпанде. В связи со всем этим, очень много драгоценного времени ушло в никуда. Лишь в начале 1840 большая, но не очень воодушевленная армия законного монарха, наконец, выступила на север, - и первое же сражение, случившееся 18 февраля у Бузикази, окончилось убедительной победой войск претендента, поддержанного к тому же несколькими десятками бурских мушкетов.

После чего, прямо на поле боя, над неубранными телами павших воинов, минхеер Преториус объявил Мпанде «волею Господней королем зулусов», а его первенца Кетчвайо «наследным принцем». возложив им на голову большую и малую «короны» - тоненькие золотые обручи со словами из Писания. Смешная вроде бы церемония, ан нет – в понимании зулу Дингаан, конечно, был законным инкоси и отблеском Неба, но лично Преториус, как ни крути, его победил и вынудил «стать женщиной», а значит, пока не случилось реванша, по воле того же Неба был сильнее его. А стало быть, имел право, и коронованный им Мпанде становился ровней старшему брату.

Конечно, политика есть политика. Даже в такой ситуации шансы Дингаана далеко не были потеряны. Его, конечно, уже не любили и даже не очень уважали, но не любили и буров, да к тому же,  кровная месть у зулу многое значила, - и факт коронации давал простор для самых сложных интриг, в итоге которых многих отступников можно было бы переманить. Однако для этого следовало вести себя тише рыбы и осторожнее шакала, не проявляя характер. А вот этого инкоси категорически не умел, и вместо того, чтобы собирать камни, начал их разбрасывать, изыскивая и карая измену. Добравшись, в конце концов, и до Ндлелы: «храбрейшему из храбрых» припомнили саботаж с ликвидацией Мпанде и, не слушая разъяснений, казнили способом не только мучительным, но и по максимуму унизительным, - зашив в коровью шкуру.

По мысли Дингаана, это должно было показать всем, что воля инкоси непреклонна, что он никому не позволит ставить себя выше владыки и, если нужно, будет даже круче Чаки, но вышло совсем иначе: репутация Ндлелы в народе и войсках была слишком высока, а индуны высшего ранга, даже вполне лояльные, присутствовавшие при расправе, справедливо умозаключили, что если уж с личным выдвиженцем Чаки – так, то от вконец обезумевшего психопата нужно бежать немедленно. Вслух, разумеется, никто ничего не сказал, казнь «предателя» признали справедливой, но…

Наутро Дингаан обнаружил, что в лагере, не считая Серых Щитов, - личной гвардии, - осталось всего несколько сотен совершенно деморализованных воинов; все остальные, в том числе, и Белые, и Черные Щиты ушли к претенденту, вернее, уже «королю». Бывшему инкоси оставалось только бежать, что он под прикрытием последних верных импи из клана матери и сделал, вскоре найдя приют в землях свази. Где в 1843-м и был убит. Ночью. В собственном краале. неизвестно кем, оставившим в трупе орудие убийства – ассегай Ндлелы.

Оттепель

Как ни парадоксально, Мпанде, добродушный и не кровожадный, оказался хорошим королем. Хотя, если вдуматься, никакого парадокса и нет. Зулу просто устали от затянувшегося на два поколения накала, перегорели, им надоело быть кошмаром всего региона и они хотели покоя. Подсознательно, конечно, но тем не менее, - и тут Мпанде со своим характером соответствовал, как нельзя лучше. Тем паче, что был очень неглуп, видел края, умел сохранять баланс интересов в элитах и не слишком обдирать краали налогами. При этом, разумеется, холя и лелея армию, то есть, не посягая на священные духовные скрепы. За что достаточно скоро и полюбили.

Нашел младший сын Сензангаконы общий язык и с бурами, хотя заплатить за это пришлось щедро, - и дополнительным скотом, и еще ряд территорий вдобавок к тому, что было уступлено Дингааном, и разумеется, полной лояльностью. Ничего большего «бородачам» на тот момент и не надо было, поскольку у них и земли хватало, и появилась новая проблема, куда более неприятная, чем зулу, - англичане тоже зарились на южный Наталь с отличным портом в Дурбане. А что по праву меча все это принадлежало бурам, так библейские ценности Великобритания брала в расчет, только если они совпадали с ее интересами.

Впервые сообщение об этом, как предупреждение, прозвучало еще в 1838-м, накануне провозглашения республики, но «бородачи» не вняли, а зря: в 1842-м в Дурбане высадился британский десант, и после неудачной попытки Преториуса изгнать интервентов, бурам спустя год пришлось смириться с включением Наталя в состав Капской колонии. Гнать их, правда, не гнали, и фермы тоже отнимать никто не собирался, однако жить, подчиняясь «тиранам», буры не пожелали и, покинув насиженные места (колониальные власти землю чин-чином выкупили), вновь двинулись в Трек со своими стадами, фургонами и «вечными слугами», - но уже не в неизвестность, а к сородичам, осевшим в Трансваале. И на сей раз никаких неприятных сюрпризов по пути не случилось, поскольку всех, кто мог мешать, уже выгнали.

В такой ситуации, Мпанде избрал идеальную линию поведения. Он был мил с «бородачами», не слишком дорого продавая им нужные товары, но был и крайне почтителен с англичанами, выражая полную готовность помочь вразумить буров, если те обидят Королеву, а при первой просьбе и помогал, посылая отряды против всех, кто мешал сэрам, - в основном, против коса. Буры, поскольку насчет многого переговоры шли тайно, считали Мпанде «добрым черным парнем», британцы весьма ценили, не обижали и гарантировали, что никогда на его владения не посягнут.

Так что, первые лет десять каденции, - пока не подросли дети, - «веселый король» восстанавливал страну, поднимал экономику и укреплял социальный оптимизм, уверенно держа рейтинг на уровне 86% и не забывая и о простительных всякому человеку удовольствиях. На зависть бурам, которым времени на удовольствия не хватало: они пытались получить гарантии, что Вдова хоть как-то оставит их в покое. Хотя бы на тех землях, которые ее и ее правительство не интересуют, - то есть, за Ваалем, где возникли три крохотные республики, - Лейденбург, Заутпансберг и Утрехт, - и за Оранжевой рекой, где народ жил просто общинами, без отдельной государственности, чтобы, когда лишат, не очень тужить. Но поскольку без стабильности никак, постоянно теребили англичан на предмет дать гарантии и выделить какую угодно полянку, где не придется сталкиваться с «красными мундирами».

В Лондоне на все это смотрели, взвешивали, прикидывали, подсчитывали, и в конце концов, в январе 1852, - в обмен на формальный отказ буров от Наталя (юридический аспект их все же волновал, ибо выглядело некрасиво), - подписали Сандриверскую конвенцию о признании права «бородачей» на независимость за Ваалем. После чего, в 1853-м три крохотные «республики» объединились в Южно-Африканскую Республику Трансвааль, а еще год спустя «автономные общины» за Оранжевой рекой слились в Оранжевое свободное государство.

И вновь жизнь потекла своим чередом,   как завещал великий Кальвин. Побудка с рассветом, на покой с закатом, пашня, быки, ружье всегда под рукой, молитвенный дом, молитва на дому, Библия наизусть, фольксраад, где суровые старики равнее всех, молодежь, коей не следует думать о греховном, хмурые взгляды в сторону заезжих торговцев. И все такое прочее. Именем Господа и во славу Его. А в плане расширения lebensraum, с невысказанного, но все же, как казалось, дозволения Англии, - земли восточных соседей. Которых можно.

Личность без культа

На фоне судеб других народов региона, суто, - или басуто, если говорить про весь народ, - до этого момента могли считаться счастливчиками. Живя на отшибе от прочих нгуни, они раньше всех поняли, что мир изменился, бросили родные места, ушли в южные предгорья, забрались в горы, освоив восхитительные долины, называемые ныне «Африканской Швейцарией», и потому практически не пострадали в кровавом кошмаре «мфекане». Повезло и с золотом, которого не было, и с выходом к морю, которого не было тоже, и со скалами, куда ни зулу, ни буры гонять привыкший к раздолью скот желанием не горели. А если вдруг загорались, так на горных тропках небольшие, как правило, случайно забредшие коммандо несложно было и затормозить.

В общем, счастливчики. Нашли спокойный уголок и целое поколение жили спокойно, присматриваясь к происходящему и очень многое понимая. Уж во всяком случае, бессменный вождь их, Мошеш (или Мшешве), к описываемому времени почтительно именуемый Morena e Moholo (Великий вождь) или Morena oa Basotho (Король всех суто), понимал все более чем хорошо. Еще с юных лет, когда, догнав скотокрада, угнавшего отцовское стадо, в одиночку убедил его вернуть краденое и, больше того, сделал другом и соратником на всю жизнь (так, кстати, он поступал до конца жизни, прощая врагов и предоставляя защиту слабым). И потом, когда, будучи мелким вождем мелкого клана, сумел уговорить вождей, куда более авторитетных, бросить лучшие земли и уйти в предгорья, - благодаря чему страшные импи зулу не нанесли басуто никакого вреда.

Короче говоря, этот странный, еще не старый человек, без единой капли крови создавший из ничего государственность, учил соплеменников быть  людьми и мыслить политически. «В последние годы, - пишет Эжен Казалис, о котором поговорим отдельно, - непрерывный натиск белых, кажется, открыл туземцам глаза. Их внимание привлекает тот, кто отстаивает общие интересы. Идея объединения племен для отпора чужеземцам с каждым днем все больше внедряется в их сознание, приобретая четкие очертания. Один из вождей, отвечая мне на вопрос, как он понимает слова Короля, указал мне на окна комнаты, где мы сидели, и добавил: „разбейте одно окно, холод проникнет в дом, несмотря на то что другое окно останется целым».

Мудр, в общем, был чернокожий горец, силен, глядел, наблюдая на происходящее со своих скал, в корень, и очень не хотел беды для своего народа. А когда беда все же пришла, старался, пока это было хоть сколько-то возможно, решать вопросы без крови. «Мир — это дождь, - сохранились его слова, - от него растут тучные травы. Война – это ветер, рождающий засуху. Давайте не говорить о войне. Нет разногласий, которые нельзя обсудить и решить спокойно». Однако если уж очень припекало, Мшешве, помолчав, повышал голос, - и эти слова память суто тоже сберегла: «Хорошо. Пусть будет по-вашему. Но учтите, даже собака, когда ее бьют, показывает клыки, а собака может укусить очень больно». И в четвертом десятилетии ХIХ века показать клыки, - при всем нежелании, - все-таки пришлось. Слишком соблазнительны были пастбища предгорий близ «общин» Оранжевой реки, чтобы буры, прирожденные крестьяне, не обратили на них внимания.

И обратили. Летом 1830 небольшая группа «бородачей» во главе с Яном де Винаром попросила Мшешве позволить им поселиться на берегу ручья Матлакенг, и Король не отказал. Он вообще полагал, что контакты с белыми полезны, не раз говорил, что хотел бы получать от белых не только оружие и другие товары, но и мудрые советы, - и, к слову, спустя несколько лет сам пригласил к себе миссионеров. Но не британских, которые усиленно набивались, а из Парижа, - согласитесь, для африканца тонкость понимания нюансов геостратегии удивительная, - и когда в 1837-м три миссионера прибыли, все они стали верными друзьями басуто. Разработали алфавит, написал словари, открыли школы. А один из них, тот самый Эжен Касалис, - и вовсе сделался конфидентом Короля, главой его «канцелярии», министром иностранных дел, переводчиком и советником.

Впрочем, это было потом. А тогда, в 1830-м, кучка (не более десятка семей), приведенных де Винаром, просто просились пожить «под доброй рукой» суто, временно, пока не наберутся сил для дальнейшего Трека, обещая взамен научить многим полезным вещам. И получив разрешение, даже не обманули, обучив желающих множеству полезного, от слесарного дела до особой выделки сбруи (басуты были народ конный). Вот только «временно» затягивалось, постояльцев становилось все больше, поселки превращались в городки, и…

Король и его Королева

Лет через шесть-семь, как отмечает Касалис, «эти люди, почувствовав себя достаточно сильными, чтобы сбросить маску», уже не попросили, но потребовали уступить им территории муждуречья Оранжевой и Мохокаре. Поскольку-де, «уже привыкли к этим местам, а суто сами ушли, и значит, им эта земля не была нужна». Учитывая, что суто ушли по приказу Короля, чтобы белые могли беспрепятственно пересидеть трудное время, звучало, как минимум, нагло.

И (опять слово месье Касалису!) «выслушав эти претензии в присутствии собравшихся вождей, Король сделал следующее разъяснение: «Земля, которую они заняли, принадлежала мне, но я не возражал против того, чтобы их стада там паслись до тех пор, пока они не смогли бы двинуться дальше, и при том условии, что они жили бы в мире с моим народом и признавали мою власть. То, что они говорят сейчас, если они не одумаются, может лишить их права на гостеприимство».

Намек квартиранты поняли, а поскольку было их не так много, чтобы качать права, - «общинам» у реки хватало своих дел на еще не обустроенных землях, так что помощи ждать не приходилось, - в бутылку «бородачи» не полезли, сославшись на то, что их не так поняли. Христом-Богом даже поклялись, положив руку на Библию. Однако всем всё было ясно: сразу же после неудачного визита на «спорных» территориях начались стычки с коммандос «общин», как бы случайно оказавшимися на землях суто и как бы случайно угонявших стада, при необходимости убивая пастухов.

Дальше больше. Чередой пошли налеты на поселки малочисленных, считавшихся независимыми «равнинных» суто, бежавших от этой напасти в горы. Однако все попытки «бородачей» проникнуть в предгорья завершались плачевно: в конце концов, всегда поялялись всадники Мошеша, сжигали фермы, уводили скот и прогоняли незваных гостей, а если те решали отстреливаться, убивали, как сами они убивали прежних хозяев. Однако, сознавая степень опасности, главную ставку в этот момент Король делал не на оружие.

В 1843-м, когда «общины», собрав серьезные силы, затеяли большой поход против суто, он изумил англичан, прислав к ним послов с просьбой о защите, объясняя просьбу тем, что «наслышан о добром нраве и справедливости великой Королевы и хотел бы, если уж нельзя не подчиняться никому, подчиняться только ей, но не тем, кто её не уважает». Учитывая обстановку в тот момент, согласитесь, классическое туше. Буры еще не остыли от обиды за отжатый Наталь, парни Преториуса только-только штурмовали Дурбан, для властей колонии «бородачи» стали главным пунктом повестки дня, - и тут появляется такой союзник.

Неудивительно, что лорд Нэпир, губернатор Капа тотчас заключил с Королем договор, согласно которому суто признавали главенство (но не протекторат!) Вдовы, а его превосходительство, от имени Вдовы, признал «все земли, самовольно захваченные в последние годы в районе Оранжевой, частью владений народа суто», пообещав поддержку, причем, Мшешве сразу же уступил Великобритании все земли, занятые бурскими «общинами», и взял их обратно, но уже в аренду.

Такой же договор сэры подписали и с другом Мшешве, Адамом Коком, «капитаном» нама-гриква, «почти белых» потомков связей буров с темными женщинами. Оба получили от сэра Джеральда право собирать налоги с поселившихся на их (и арендованных ими) землях буров при условии передачи 50% собранного в бюджет Капа. «Общинам» явочным порядком сообщили, что теперь не раньше, за обиды, нанесенные  «друзьям и союзникам Королевы» придется отвечать, и словами дело не ограничилось: в 1848-м, когда буры взялись за старое, к Оранжевой двинулись «красные мундиры», и 29 августа «бородачи», проиграв стычку, пообещали, что  больше не будут.

Все могут Короли

В общем, сложно не согласиться: Мошеш был гениальным политиком, возможно, уровня Бисмарка, только слишком уж местечкового уровня, чтобы развернуться вовсю. И все же, опасно играть в карты с Дьяволом, в рукаве у которого всегда четыре туза и джокер. Сознавая, что Трек может в итоге помешать освоению Британией глубинных территорий Африки, новый капский губернатор, Гарри Смит, преемник лорда Нэпира, решил сделать ставку на «новый подход» к бурскому вопросу, задобрив «бородачей» уступками и убедив их, что под властью Королевы жить будет лучше. А поскольку одним из главных камней преткновения были претензии «общин» Оранжевой реки к суто, м-р Смит в 1851-м, - вопреки мнению ветеранов своей конторы, доказывавших, что бура сколько ни корми, пользы не будет, а суто народ верный, - приказал Мошешу, как «другу и союзнику», отдать бурам все, чего они хотят.

Разумеется, Мошеш отказался Из Капа отправилась военная экспедиция с инструкцией разъяснить непослушному Королю, что к чему. И грянул великий пшик. Стоило «красным мундирам» углубиться в предгорья, их разнесли в пух и прах у Конояны, а в рядах коса, - как раз в это время шла очередная «кафрская», - внезапно появилась конница, о которой Мошеш «ничего не знал». В следующем году, когда губернатор послал на «вразумление» крупные силы, эти силы потерпели при Береа такое фиаско, что вообще убежали с земели суто. И сразу после этого Король отправил послов к властям, заявляя, что нет у Вдовы слуги, вернее, чем он, что «негодяи, самовольно связавшиеся с кафрами, примерно наказаны штрафами», и что хочет он только одного: чтобы Великобритания верила надежному черному другу, не подыгрывая своим белым врагам.

Ясно, что губернатор был взбешен до белого каления. Но слишком уже в нехорошей ситуации он оказался: на «ошибочную линию» м-ра Смита указывали в отчетах министерству колоний все его заместители, а также командование войск, действовавших против суто, решительно все упирали на то, что Король – вернейший союзник, которого нельзя обижать, и Лондон, рассмотрев доклады с мест, одернул зарвавшегося чиновника. Перед Мошешем извинились, и все остались при своих. В очередной раз обиделись разве что буры, но вскоре свой пирожок с полочки получили и они: в 1854-м, отложив решение вопроса на потом, англичане вывели войска из региона и признала право «бородачей» жить самостийно, подписав в 1855-м соответствующий договор. Это означало карт-бланш на разборки с суто, - формально независимыми, - и буры не преминули использовать создавшееся положение себе на пользу. Началась т. н. «Длинная война», изредка разделяемая историками на несколько, но, по сути, - один конфликт с временными затишьями и переменным успехом.

В 1858-м суто одержали победу, но в 1865-м удача отвернулась: коммандос Оранжевой республики, избегая сражений, в которых стабильно проигрывали, в ходе рейдов уничтожали урожаи и угоняли стада, ставя черных перед угрозой голода, и останавливаться не собирались. «Мой великий грех в том, что я владею хорошей и плодородной страной», - писал Король в Кап, прося поддержки, но Кап отвечал в том духе, что ни к бурам, ни к суто отношения не имеет и Великобритания не позволит втянуть себя в войну. В итоге, в 1866-м, дело кончилось перемирием. Спасая свой народ от голодомора, Мошеш согласился отдать «бородачам» весь запад своей страны, самые плодородные ее земли, в связи с чем, никто не удивился, когда в 1867-м бои возобновились, уже с участием союзных Оранжевой коммандос Трансвааля.

Бороться с объединенными силами двух республик было трудно, на горизонте маячила тень поражения, и мудрый Король написал англичанам большое письмо, прямо указав на то, он и его люди «готовы искать новый дом, но кто тогда встанет между бурами и землей Королевы, которую буры по-прежнему считают своей?». Но самый, что называется, был забит в финале: «Если бы Королева согласилась считать нас не просто друзьями, а верными своими подданными, это был бы лучший выход из положения». Плюс детальный расклад: никаких полезных ископаемых, нужных Вдове, в горах все равно нет, налоги скотом суто готовы платить, сколько скажут, а заодно вполне справятся с функциями военной полиции, ежели где вдруг что.

Иными словами, Мошеш просил о протекторате, - просил сам, чего ранее не бывало, - и его письмо в Кейптауне сочли настолько достойным внимания, что переправили в Лондон, и там тоже заинтересовались. К тому же, в Европе, - с подачи месье Казалиса и многих других, - о суто, их алфавите, их школах, их симпатиях к христианству ходили самые лестные слухи, и говорят, даже сама Вдова, получив посланный ей портрет Короля и узнав, что он сам увлекается дагерротипированием, изволила молвить: «Этот чернокожий джентльмен, кажется, очень мил». Поэтому, в итоге, было решено просьбу уважить, и в 1869-м Мошеш подписал с полпредами Великобритании договор в Аливале, определяющие права суто в рамках Империи и границы их земель.

Пепел и алмаз

Многим, конечно, пришлось поступиться: поскольку Лондон считал нужным кинуть кость и бурам, «кондиции» 1848 года этим актом денонсировались; «спорные» земли отходили им; за ними же осталось 30% территорий, захваченных в 1865-м. Зато все прочее объявлялось неприкосновенным (нынешнее Лесото существует именно в этих границах), а кроме того (очень важно для горцев) протекторат Басутоленд сохранял полную автономию и традиционное внутреннее устройство. Такой вариант, в принципе, устроил всех, временно даже «бородачей», и Король, умирая в 1870-м, имел все основания, как написали газеты, «покинуть сей мир с удовлетворенной улыбкой».

Даже тот факт, что через год после его смерти власти Капской колонии ввели в Басутоленда прямое управление, - что вообще-то противоречило Аливальскому договору, - никого особо не встревожило. Летси, сына Мошеша, правда, «королем» не признали и увезли в Кейптаун, но Совет вождей во главе Лерогоди, оставались на месте, а м-р Кингсли, британский резидент, вполне довольный тем, что суто в полной мере исполняют свои обязательства, ни во что не вмешивался, более того, увлекшись культурой горцев, зубрил их язык. Так что, никто не ждал никаких проблем, а между тем, беда была на пороге. Еще летом 1867 на берегу Оранжевой реки обнаружились первые алмазы, а год-другой спустя оказалось, что находка не случайна.

И началось. В бурские земли устремились тысячи старателей, барыг и разного мутного люда, возникли нахаловки и сахалинчики со всеми присущими им атрибутами, и это чудовищно не понравилось «бородачам». Да и сами алмазы они, в рамках своего понимания, определили не как милость Божью, но как искушение Дьявола, соблазняющего добрых христиан легкой наживой, - в связи с чем, попросили искателей удачи держаться в стороне от республик. Наивно полагая, что если они официально независимы, их кто-то будет слушать.

Дальнейшее понятно. «Алмазная лихорадка» перешла в стадию истерии, Британия в 1871-м объявила «алмазные» земли «спорными», аннексировала их и присоединила к Капу, а затем в Лондоне возник проект Южно-Африканской Конфедерации в составе английских колоний, протекторатов и бурских республик, каковые (так, по крайней мере, указывалось в отчетах) «проявили полную финансовую и политическую несостоятельность».

Сказано – сделано. В 1877-м, после того, как буры потерпели тяжелое поражение в боях с все еще «свободным» племенем бапеди, да еще и оказались на грани дефолта, британский отряд, всего лишь 26 конных полицейских, явился в Петрмарицбург, а затем и в Блюмфонтейн, и сообщил, что с «химерической независимостью покончено на благо всем». Естественно, власти республик резко возражали, но, в сущности, радовались, считая такой выход из безвыходной ситуации спасительным, в связи с чем, и призывали население «воздержаться от активных действий». Но этот протест носил чисто формальный характер, и сам президент считал присоединение республики к британским владениям наилучшим выходом из сложившейся ситуации.

Население, впрочем, и само воздерживалось, выжидая, как там оно все обернется, но, поскольку в окрестностях внезапно появилось слишком много чужих и неприятных людей, а налоги выросли, ворчало и обращалось за советом к Библии. А поскольку в Библии, ежели что, можно отыскать всякое, власти приняли решение подсластить «бородачам» пилюлю, предоставив земли, куда недовольные могут уйти, чтобы жить спокойно. И так вышло (хотя другого варианта и не было), что в «целину» определили предгорья Басутоленда, считавшегося, - хотя самих суто никто не спросил, - «коронной землей», которой Кап мог распоряжаться по своему усмотрению.

Танцуют все!

«Бородачам» это, в общем, пришлось по нраву, а вот суто, естественно, нет. Начались стычки, в итоге которых охотники до спокойной жизни бежали и жаловались британским властям на черных, которым закон не писан. Не принять меры власти просто не могли благо, как раз в то время, в с связи с началом «последней кафрской», был принят Закон о защите мира, лишавший чернокожих права владеть оружием, и губернатор Генри Барт Фрер уведомил вождей суто, что буры имеют право занимать «пустующие территории», а горцы должны к 1 апрелю 1880 сдать железо. Ответом, - после отказа и попыток начать конфискации, - стала «оружейная война», охватившая всю страну.

В общем-то, суто воевать  не хотели, что подтверждается их лояльностьюи помощью британцам в момент как раз тогда гремевшей войны с зулу, а также помощью в разморках с коса. Суто с Англией хотели дружить, даже не претендуя на равноправие. Но для любого чернкожего горца, что вождя, что простолюдина, винтовка была символом его свободы и достоинства, поэтому в стороне не остался никто, кроме молодого «короля» Летсе, который ничего не решал, - и ход события с самого начала был для белых плачевен, поскольку стволов у суто было много, горы помогали, а засады и снайперские гнезда сводили на нет все преимущества врага.

Прогнав из предгорий бурское ополчение, глава Совета Вождей, он же и главнокомандующий Легороди перенес военные действия на равнину, где нанес несколько тяжелых ударов регулярным войскам. Особенно неприятно вышло 1 октября при Калабани, где был разбит и понес тяжелые потери (39 только «двухсотыми») полк белой «Капской конной полиции», чем потряс власти до глубины души и заставил задуматься. К тому же, после каждого успеха Совет Вождей слал в Кейптаун жалобные письма, рассказывая, как суто хотят мира и как несправедливо с ними обходятся, а пресса Кейптауна, ненавидевшая буров, гнала волну насчет «Бьем своих, чтобы чужие боялись?!». Да и денег «дурацкая война», как ее называли вслух, забирала все больше.

В конце концов, Совету Вождей предложили компромисс, однако от основного условия, -  «буров придется принять»,- они категорически отказались. Но настоять на своем для властей колонии стало уже делом принципа, и кто знает, как бы оно все повернулось, если бы, уловив удобный момент и почуяв, что сэры завязли в горах прочно, не зачудили сами «бородачи». 16 декабря 1881 в бурском Потчефструме начался мятеж за восстановление независимости, и очень скоро, - поскольку войск, чтобы подавить в зародыше, к Капа не было,  территория двух бывших республик вышла из-под английского контроля. Все попытки перехватить инициативу кончались крахом.

28 января у Нэк-Лейнг буры разбили большой отряд «красных мундиров», перебив 84 «томми», а сами потеряв 14 бойцов, а 26 февраля и вовсе разгромили англичан при Маджубе, где погиб командующий вооруженными силами колонии, герой Крымской войны генерал-лейтенант Джордж Колли. Каша, казавшаяся жидкой, заваривалась круто, а в Лондоне к тому времени, вследствие слишком затратной войны с зулу, о которой речь впереди, сменился кабинет. Теперь, вместо «романтика колоний» Дизраэли у руля стоял очень спокойный сэр Гладстон, считавший, что окончательный рывок к разделу Африки (переговоры о конгрессе в Берлине уже шли) следует готовить обстоятельно. И…

И 6 марта 1881 года с бурами было подписано перемирие, а 3 августа и Преторийская конвенция, предоставившая обеим республикам статус протекторатов с широчайшей автономией. Фактически, почти независимость, а спустя три года, согласно Лондонской конвенции, «бородачи» обрели и полную самостийность, кроме разве лишь права заключать договоры с внешним миром без одобрения кабинета Ее Величества. Идея создания Южно-Африканской конфедерации, таким образом, легла в долгий ящик, хотя и не похерена. Однако такой зигзаг судьбы имел и побочный эффект. Всем, кто как-то влиял на британскую политику, стало ясно: с суто, действительно, как-то нехорошо получилось, ситуацию нужно срочно исправлять, и практически одновременно с уступками «бородачам» Лондон приказал Кейптауну «пойти навстречу справедливым просьбам дружественного народа».

Стрельба прекратилась мгновенно, переговоры шли, что называется, в братской, сердечной обстановке, без сучка и задоринки: землю признали полной и бесспорной собственностью коренного населения, получившего право на неограниченный доступ к огнестрельному оружию и его закупки, а в обмен вожди выплатили утешительный приз в 5000 голов скота. Впрочем, на этом дело не кончилось. Переговоры продолжались еще два с половиной года, и когда все, наконец, было подписано, в 1884-м, «кронпринц» Летси вернулся домой, уже в статусе короля без кавычек, а Басутоленд, выведенный из состава Капской колонии, стал «независимым королевством под верховной опекой Великобритании». С теми же правами, что и бурские республики. Обязанным ей только дружбой, скромными налогами и обязательством «пополнять патрульные силы колонии», а также, «при необходимости помогать против общих врагов», - и 15 лет спустя, во время великой англо-бурской войны, англичане поняли, до какой степени не ошиблись, приняв такое решение.

Поколение К

Как уже говорилось, долгая (формально аж 32 года, хотя есть нюансы, о которых ниже) эпоха Мпанде была временем мирным, спокойным. В походы, конечно, хаживали, добычу брали, соседей стращали, но экспансия как таковая завершилась, ибо подходящих соседей практически не стало. Буров инкоси уважал и очень боялся, англичан не очень боялся, но очень уважал, во всем прислушиваясь к советам своего фаворита, Джона Роберта Данна, - молодого, но крайне хваткого охотника и авантюриста, прижившегося среди зулу и сумевшего завоевать их уважение настолько, что кланы считали за честь подарить ему свою девушку в жены, в связи с чем его гарем, к неудовольствию венчаной белой супруги, насчитывал 47 чернокожих красавиц.

В общем-то, м-р Данн уважения заслуживал. Он свободно говорил на языке зулу, невероятно метко стрелял, с ассагаем и щитом управлялся, как мало кто из ветеранов Чаки, а в схватке один на один часто одолевал даже лучших из Белых Щитов, и это учитывалось. Как учитывались и заслуги: именно он, имея связи везде и всюду, привозил в краали зулу ружья,- но советы его сводились, в основном, к тому, что белым нужно уступать во всем, не то осерчают. И Мпанде уступал. А это многих злило, поскольку британских вассалов вокруг было абсолютное большинство, но воевать с ними не позволялось, и общество при нем погружалось в состояние тихого застоя.

Лично для инкоси девизом жизни, насколько можно понять, являлось «Как бы чего не вышло», и власть свою он понимал исключительно как средство обеспечить баланс. Индуны, вожди и прочие сильные мира того этому были, разумеется, рады, Мпанде выражали максимальное почтение, но в своих краалях превращались в маленьких «королей», властных над жизнью и смертью подданных без запроса в центр, о чем при Чаке и даже при Дингаане никто и помыслить не смел. Так что, хотя нравы смягчились изрядно, - пресловутые «леса кольев», ужасавший всех, как-то сами собой исчезли, а «вынюхивание колдунов» стало редкостью, - жестокость из привилегии высшей власти стала правом власти на местах. Которой, правда, не злоупотребляли, поскольку особой нужды не было.

Итак, перегревшееся и надломленное «большим скачком» поколение «строителей империи» отдыхало. Оно достигло всего. Однако подрастали дети, переформировывались за счет новых призывов полки, и молодежи начинало не хватать простора. Если раньше экспансия обеспечивало резкий рост общего, - то есть, и каждого в отдельности, - богатства, а социальные лифты были (через армию) распахнуты настежь для всех, то теперь, в застойном болотце молодежь никаких перспектив не имела. А между тем, память о временах Чаки была еще совсем свежа, зулу по-прежнему считали себя превыше всего, - возможно, кроме англичан, - и тянуть лямку под стариками всю жизнь никто не хотел.

В итоге, юнцы злились, бесились, хулиганили, - и это явление стало настолько широко распространенным, что появился даже специальный термин – «узуту» (невоздержанные), - по английской версии, намек на пьянки и гулянки, но африканские историки упирают на иной смысл слова. Подрастало поколение, которому было душно, которое не хотело жить в рамках, и символом всех надежды на то, что ситуация изменится, воплотивший в себе, по определению Чарльза Биннса, лучшего из биографов владык зулу, «воплощением веры зулусов в их будущее», стал второй сын «толстого короля» (Мпанде, сибаритствуя, жирел все больше), «принц» Кечвайо.

Отец и дети

На самом деле, четкого закона о престолонаследии у зулу не было. В теории, на власть мог претендовать любой, кому знатность позволяла, при единственном условии, что он принадлежит к верхушке «настоящих зулу», с которых за полвека до того все началось, и по мужской линии. Но преимущество, конечно, по традиции принадлежало «крови Чаки», считавшейся «озаренной небом», так что претенденты типа Сибебу (правнука Джему, деда Чаки), вождя клана мандлакази, и Хему (сына сестры Мпанде), пользовавшиеся высочайшим почетом и имевшие личные армии, по определению считались «скамейкой запасных». Но вот с сыновьями, которых у «толстого короля» имелось аж девять, вопрос назревал и перезревал.

Безусловно, Кетчвайо, хотя и не первенец, был «коронован в кронпринцы» Преториусом, а будучи призван в полк, в тренировках и походах проявил такое усердие и такую уникальную отвагу, что его зауважали даже ветераны, признав, что он «словно отражение молодого Чаки», - и в том, что для сверстников он был кумиром, ничего удивительного нет. Но сам Мпанде больше благоволил к старшему сыну Мбуязи, совсем обычному, без амбиций, по характеру очень похожему на него самого, - и «придворная аристократия», включая м-ра Данна, опиравшегося на мнение колонистов Капа, всячески поддерживала симпатии инкоси.

Мбуязи означал стабильность, покой, сохранение уютного мирка, в котором «лучшие люди» купались, как сыр в масле, а вот чего ждать от Кечвайо, божка «невоздержанных», предугадать не мог никто, почему очень многим и не хотелось видеть его на престоле. К тому же, все прочие «королевичи», кроме Дабламанци, с которым Кечвайо был очень близок, завидовали лидеру «узуту», превосходящему их во всем. В итоге, ситуация напрягалась, начались споры, склоки, драки, личные склоки приобрели политический смысл, сформировались две «партии», которые слабовольный, да еще и открыто стоящий на стороне одной из них Мпанде не мог примирить, предпочитая, как и все неприятное, не замечать.

И поздней осенью 1856 года случилось то, чего не могли рано или поздно не случиться. Несколько сотен молодых людей из группы поддержки Мбуязи атаковали краали, сочувствовавшие Кечвайо, разорили поселки, потопали посевы, угнали скот. В ответ «узуту», кинув клич «Наших бьют!», ринулись мстить, все более возрастая в числе. Кечвайо, помчавшись уговаривать, вместо того дал уговорить себя и вместе с  Дабуламанци возглавил свою группу поддержки.  Мбуязи, собрав своих, вместе с братьями помчался на помощь своим, Мпанде, проснувшись, наконец, дав ему в сопровождение полк Белых Щитов, а Джон Данн, спешно смотавшись за помощью в колонию, привел на помощь старшему «принцу» отряд конной полиции Наталя, то ли 35, то ли 40 всадников.

И  2  декабря на берегу Тугелы, у Ндондакусука, состоялось настоящее, на зависть «старым добрым временам» сражение, поставившее точку на всех затянувшихся спорах: ни опыт ветеранов, ни английские винтовки не помогли «золотой молодежи» одолеть противников, которых было гораздо больше. Погиб Мбуязи. Погибли пять его братьев, - уцелеть удалось только самому младшему, Мтонге, быстрее лани бежавшему к папе; свидетельству очевидцев, «весь берег был завален черными телами, и белые перья, знак благородства, усеивали его, словно стая гусей опустилась на ночлег», Джон Данн, чудом сумевший спастись, бежал за кордон, по пути извещая английских фермеров, что «беда, возможно, близка», - однако беды не случилось.

Напротив, сразу после победы Кечвайо послал вслед ему людей, велев сообщить, что не держит никакого зла, и если «белый зулу» хочет и дальше служить Мпанде, пусть возвращается, ничего не опасаясь, но лично ему, Кечвайо, хотелось бы, чтобы такой мудрый и уважаемый человек был в его окружении. Выслушав гонца, м-р Данн поверил, и как показала жизнь, не прогадал: Кечвайо мало того, что приблизил его к себе, щедро вознаградив авансом, но даже и выплатил пенсию скотом семьям англичан, погибшим в сражении на берегу Тугелы. В планы «принца» никак не входила враждовать с англичанами.

С этого момента в землях зулу установилось зыбкое равновесие. Никто не отказывал Мпанде в титуле и почете, но примерно две трети страны ему и не подчинялись, а заставить у «короля» не хватало ни сил, ни, видимо, желания: гибель сыновей подкосила его, и он, в основном, пил просяное пиво, запивая бренди, к которому пристрастился с подачи м-ра Данна. А «придворные», видя такое дело, опасались брать ответственность на себя, и когда такое положение дел стало нормой, всерьез забеспокоились власти Наталя. Британцы всегда боялись ситуаций, которые не контролируют, а влияния на события в землях зулу у них больше не было, и это следовало исправлять, пока не случилось что-то, могущее раскачать лодку в Капе. Для начала, на всякий случай, построили вдоль границы, ранее считавшейся очень надежной, несколько фортов, - но, поскольку глобально это ничего не решало, сообщили Мпанде и Кечвайо, что хотели бы выступить в роли сильного, но беспристрастного судьи, которого уважают обе стороны. Если, конечно, обе стороны уважают.

И когда обе стороны откликнулись в том духе, что, конечно, очень уважают и будут благодарны за арбитраж, в 1861-м к зулу выехала специальная миссия во главе с Теофилусом Шепстоуном, капским министром по делам туземцев, свободно владевшим языком зулу. Встретили его как отец, так и сын, очень хорошо. Мпанде, видимо, был рад, что все хоть как-то придет к знаменателю, а Кечвайо, скорее всего, стремился показать сэрам, какой он хороший и предсказуемый. Заодно показав народу, что слухи о спасении Мбуязи, который якобы ждет своего времени у англичан, пусты, а кроме того (есть и такое мнение) поговорить по душам о бурах, которые уроды и которых неплохо бы совместно прижать.

Барин из Парижу

М-р Шепстоун съездил удачно. Стороны официально помирились. Мпанде, по настоянию представителя Капа, признал Кечвайо единственным наследником (благо, выбор у него был уже невелик), Кечвайо, в свою очередь, публично подтвердил, что верен отцу и готов ему всячески помогать. Чем и занялся, в неформальном статусе соправителя, а позже, поскольку Мпанде толстел, спивался и не проявлял интереса к общественной жизни, и регента. Проявляя, по общему, - и друзей, и врагов, - признанию, «чувство собственного достоинства, проницательность, силу духа», и справляясь с делами совсем недурно. Быстро добился уважения в обществе, приструнил возомнивших о себе «придворных» и «региональных» индун. При необходимости сомнений «вынюхивая» и казня (кольев, правда, не восстановил, ограничивался копьями), но при возможности предпочитая миловать.

Ну и, конечно, решал новые задачи, которые Мпанде не мог бы решить по определению. Новаций не чурался: в 1863-м, когда край зулу посетила оспа, принял предложение англичан, боявшихся эпидемии в Натале, и приказал подданным сделать прививки, первым поставив плечо под укол, после чего (раз отблеск Неба попробовал, опасаться злых чар нечего) о здоровье позаботились даже колдуны. Привечал и захожих пасторов, позволив им открыть близ краалей свои миссии, и сам пытался учиться: в 1859-1860 брал уроки у норвежского миссионера Оскара Остебро, не давая тому передыху и азартно заявляя, что «Буду воевать с книгой, пока она не покорится, а потом завоюю письмо».

Однако, поскольку пришельцы слишком докучали советами, вскоре охладел. Гере Оскару, которого уважал, объяснял перемену настроения примерно так: «Разве мы похожи на вас? Разве мы едим то, что едите вы, строим свои дома, как вы, работаем как вы и наши обычаи таковы, как у вас? У нас все разное, так почему мы должны рождаться и умирать, как вы? У нас своя смерть, у вас своя, наше не подходит для вас, а ваше для нас». Правда, как полагал сам пастор «делалось это не от собственной неприязни, а из уважения к мнению подданных, не желавших принимать Христа, потому что он был слаб и прощал врагов».

Но, как бы там ни было, ограничения были введены: пасторам запретили проповедовать вне миссий, а крестившихся зулу исключили из кланов, страшнее чего, по местным понятиям, придумать ничего нельзя был, - и поток прозелитов иссяк, а миссионеры плюнули, уехали и с тех пор стали лютыми врагами Кечвайо, гадившими ему, где только можно. На что, впрочем, «регент», имея дел выше затылка, особого внимания не обратил, - и жизнь шла своим чередом, а потом, в октябре 1872, тихо скончался переживший самого себя Мпанде, и над вельдом запахло новой грозой.

Но заплати положеную цену...

О тайнах зулусского двора, относящихся к смерти «толстого короля», известно очень мало, но многое можно понять  из того факта, что в Капе про смерть Мпанде узнали лишь спустя четыре месяца, и то, от трансваальских буров, к которым бежал, прося защиты, младший брат «регента» Мтонга. Известно также, что кузен Хему затеял какие-то интриги, обхаживая «консервативное крыло» индун и доказывая, что он и только он может по-настоящему чтить заветы предков, а также послав в Кап людей с обещанием «быть как Мпанде». В какой-то момент, по мнению Джона Куке, «могла вспыхнуть очередная кровавая гражданская война», однако, видимо, Кечвайо уважали не только «узуту».

Кровь не пролилась, и в феврале 1873 «регент», официально уведомив Кап о своем сиротстве, попросил англичан официально возвести его в сан инкоси народа зулу. Никакого ущерба независимости и гордости «державы» в просьбе не содержалось, - сэры, победившие «бородачей», победивших импи Дингаана, считались владельцами мандата Небес, - зато демонстрация дружелюбных намерений получалась хоть куда, и в начале августа 1873 лично м-р Шепстоун, министр по туземным делам Наталя, поехал в землю зулу. Правда, еще в пути ему донесли, что «коронация» Кечвайо уже состоялась, по всем древним правилам и под руководством Масипулы, премьера Мпанде, очень не любившего всех белых, и англичанин был всерьез разозлен, но Кечвайо сделал все, чтобы замять неловкость.

Впрочем, и сэр Теофилус, в политике не бэби, понимая, что смысл первой коронации заключается в том, чтобы доказать «консерваторам», главой которых считался Масипула, что законы предков для нового инкоси священны, дулся недолго, и как намеревался, принял участие в повторной церемонии, проведённой по образу европейской коронации. После чего, на большом Совете, в присутствии белого гостя, Хему, официально отказался от всех претензий на «престол», а Кечвайо, уже в статусе короля публично пообещал исполнить «дружеские просьбы, высказанные моим другом из Наталя», - помимо прочего, и относительно смягчения традиционного судопроизводства.

Впоследствии, накануне войны, обосновывая ее необходимость, власти Капа утверждали, что инкоси обманул Британию, тем самым, унизив Королеву. Он, якобы, «публично согласился, что беспорядочное пролитие крови должно прекратиться, что приговор не должен выноситься без открытого суда, публичного опроса свидетелей, а казнь не должна осуществляться без личной санкции короля…», - и нарушил слово, а значит, заслужил наказание. На самом же деле, все было совсем не так, что признавал и сам м-р Шепстоун, в своем «коронационном» отчете сообщая, что «следует считать эти соглашения гибкими, рассчитанными не столько на сегодняшний день, сколько на будущее, поскольку сегодня его народ не готов смягчать свои нравы.

Да, в общем, и сам Кечвайо, кровожадностью не отличавшийся, позже, уже в плену, разъяснял свои белым доброжелателям, что (свидетельствует Фанни Коленсо), «был уверен, что получил от уважаемых друзей-англичан советы, а не указания», поскольку объяснил м-ру Шепстоуну, что «вовсе не так самовластен, как считают белые». То есть, живое почти божество, он мог практически все, но только с общего согласия народа и войска. И никаких изменений без их согласия. А общество хотело порядка и стабильности, понимая власть, как жестокое предотвращения своеволий, и он, балансируя между группировками, он, ради сохранения легитимности, не мог позволить себе ни беспредел (погубивший Дингаана, да, в общем, и самого Чаку), ни слабость, которую зулу не прощали никому.

Впрочем, можно предположить, что ограничение казней по «просьбе» белого гостя интересовало его и как средство ограничить всевластие индун и вождей, в эпоху Мпанде присвоивших себе права инкоси. Но, как бы там ни было, м-ра Шепстоуна новый король зулу обаял изо всех сил. Указывая, в частности, что «к Королеве зулу относятся, как к матери, но и он сам, и каждый его воин скорее умрут, чем подчинятся бурам», и готовы дело доказать Капу свою любовь к Англии и лично к Вдове. То есть, очень просился в верные и покорные вассалы, и тем не менее, практически сразу противоречия начали обостряться, из года в год все сильнее. Ибо  основное требование Капа, - организовать поставку в Наталь батраков, - исполнить не мог: зулу не мог ни на кого работать, даже если речь шла о выпасе скота, а тут требовались рабочие руки на шахты и плантации, что было вообще немыслимо.

А что еще главнее, напрочь исключало какой угодно мир наличие у зулу самой сильной армии региона. Не не зря после «коронации» м-р Шепстоун намекнул инкоси, что отмена призывной системы, созданной Чакой, в Кейптауне встретят с «благожелательным пониманием», и не зря Кечвайо «сделал вид, что не услышал», что англичанин расценил, как «намек на угрозу в будущем». И был не прав. Армия зулу, по сути, была самим народом и его главной духовной святыней, а сверх того, по мысли Кечвайо, аргументом всем вокруг на предмет, что лучше договариваться, чем воевать с тем, кто может больно огрызнуться.

Ты виноват уже тем...

Короче говоря, ни капельки не будучи пацифистом, мир с Капом (и Англией в целом) Кечвайо ставил во главу угла своей внешней политики, и готовил армию, поскольку, во-первых, не мыслил себя и свой народ без нее, а во-вторых, сознавая, что мир может быть только миром сильных. Но готовил на совесть. Вместо 12 тысяч, как при Мпанде, и 20 тысяч, как при Дингаане, он постоянно держал под ассегаем 25-30 бойцов. Пытался организовать егерские части, через Джона Данна закупая у португальцев тысячи ружей, - в основном, старого образца, но если получалось, за винтовки платил, не скупясь, выписал из страны суто инструкторов по верховой езде, в надежде создать кавалерию.

И англичане, зная обо всем этом, элементарно боялись. Миролюбие Кечвайо было безусловным, и никакой поддержки бунтовавшим как раз в это время коса он оказывать не собирался, да и он для них был страшнее сэров, но сам факт наличия под боком такой силы нервировал власти Наталя. Еще в 1875-м сэр  Уолсли, временно возглавлявший колонию, уведомил Лондон, что «все трудности в отношениях с африканцами могут быть решены аннексией Зулуленда», и это отражало общее мнение. Даже м-р Шепстоун, знающий ситуацию лучше кого угодно, в декабре 1877 писал в министерство колоний, что «это государство являестся корнем всего зла в Южной Африке, и его необходимо уничтожить как можно скорее».

В полной мере разделял это мнение и глава колонии, Бернард Фрер, убежденный сторонник «ястребиной линии» премьер-министра Дизраэли, и сам премьер, а значит, на тот момет, и Вдова, - так что,  война была неизбежна. Правда, сам инкоси так до конца жизни и не смог понять, почему. «Как получилось, что короновав меня утром, они свергли меня вечером без всяких причин?», - спрашивал он позже всех влиятельных белых, с которыми встречался в Кейптауне и Лондоне, и те в ответ пожимали плечами, ссылаясь на волю Божью.

Хотя, на самом деле, ответ, очень простой и ясный, - о котором Кечвайо, правда, никогда не узнал, - позже, когда все уже кончилось, дал м-р Шепстоуном в интервью, посвященном окончанию войны: «Своими действиями мы продемонстрировали черному миру Южной Африки, что мы, белые, являемся расой, созданной для господства». Согласитесь, просто и честно. Однако это случилось, повторяю, позже, а пока что Кап раскручивал политическое давление на короля зулу, действуя примерно так же, как век с лишним спустя США, создавая условия для атаки на Ирак.

Два года подряд, с полного одобрения, если не по прямому указанию «ястребиного» правительства Дизраэли, стремившегося рубить колониальный Гордиев узел сплеча, пресса Капа и Лондона накручивала общественное мнение против «кровавого тирана, превзошедшего своим тиранством даже ужасного Чаку» и рассказами о «мирных милых зулу, через храбрых миссионеров молящих весь мир о спасении от жестокого безумца». А когда все было готово, очень кстати, как оно всегда и бывает, подвернулся удобный предлог: четверо зулу, перейдя границу, похитили с английской фермы двух белых женщин, и в Улунди, столичный крааль Кечвайо, тотчас пришло требование о возвращении похищенных и выдаче виновных.

Естественно, срочно собрался большой Совет. С тем, что англичане нарываются на войну, не спорил никто. Спорили о том, что делать. Хему стоял на том, что женщин нужно вернуть, а виновных выдать, и вообще, выполнить все, чего потребуют белые. Однако его не поддержал никто: сдаваться без боя зулу просто не умели, это означало для них закрыть себе дорогу на Небеса, - и в том, что «война так война» сошлось большинство. А ломать волну, учитывая, что главным «ястребом» выступал Сибебу, основной соперник инкоси, Кечвайо просто не мог, прекрасно сознавая, что авторитет зарабатывается всей жизнью, а потерять его очень легко.

Поэтому, посовещавшись, пришли к решению, казавшемуся идеальным, и 7 декабря 1878 года правительство Капа получило ответ: по заветам Чаки, зулу не могут быть выданы врагу ни при каких обстоятельствах. Но поскольку все преступники, будучи допрошены, признались, они уже казнены, а похищенных женщин, выкуп скотом и, если нужно, головы казненных доставят туда, куда укажут англичане. Казалось бы, инцидент исчерпан. Однако так только казалось, и тот факт, что сразу после окончания Совета, принявшего такое мудрое решение, из Улунди, бросив огромную семью и все добро, сбежал к англичанам Джон Данн, «белый зулу», говорил сам за себя. И верно: 11 декабря сэр Бернард направил Кечвайо новый ультиматум, уже совершенно иного содержания.

С благодарностью за «наказание негодяев», инкоси предлагалось распустить армию, отказаться от системы призыва «по Чаке», предоставить полную свободу действий миссионерам, а главное, принять британского резидента, имеющего право окончательного решения по всем вопросам внешней и внутренней политики. Насчет ответа губернатор, судя по всему, не сомневался: хотя на размышление инкоси был дан месяц, в тот же день на границе началась концентрация войск. А когда стало ясно, что зулу добровольно на колени не встанут, час в час с истечением срока, «красные мундиры» во главе с Фредериком Огастасом Тезигером, лордом Челмсфордом, тремя колоннами (5000 белых и 8200 африканцев) вступили в пределы земли зулу.

Коль скоро нас вынуждают воевать...

Кечвайо, однако,  еще надеялся на лучшее. Он запретил нападать на английские войска и объявил, что «это друзья, а с друзьями и ссорятся, и  мирятся». Но остановить импи, вставшие на тропу войны, было уже невозможно. Завет Чаки, - «Живой враг завтра убьет тебя», - вбивали им  с детства,  и  22 января 1879 года, столкнувшись с колонной англичан у холма Изандлвана, как отмечал Фридрих Энгельс, военный эксперт не самый слабый, зулу «сделали то, на что не способно ни одно европейское войско. Вооруженные только копьями и дротиками, не имея огнестрельного оружия, они под градом пуль… английской пехоты — по общему признанию первой в мире по боевым действиям в сомкнутом строю — продвигались вперед на дистанцию штыкового боя, не раз расстраивали ряды этой пехоты и даже опрокидывали ее, несмотря на чрезвычайное неравенство в вооружении…».

Это была, по сути, классика «небывалое бывает»: «Зулусы, - излагал читателям военный корреспондент авторитетнейшей Edinburgh Review с места событий, - надвигались, как прилив, не останавливаясь ни на одну минуту, молча, пока не окружили наших со всех сторон. Тогда они с громким кличем бросились па лагерь, и через пять минут в живых не осталось ни одного человека». То есть, не совсем так уж «ни одного», но из 916 белых и 562 черных солдат выжило, в целом, не более сотни, и знамена двух британских полков, не говоря уж об оружии, оказались трофеями черных.

Сами зулу позже вспоминали этот день с изумлением. «Казалось, - писал зулу Джон Мгнока, участник сражения, позже уехавший в Америку, получивший образование и ставший журналистом, - что солдатские штыки — ничто в сравнении с коротким ударным копьем, которое стало оружием зулусов с начала правления Чаки, сыгравшего для нашего народа роль Наполеона или Вашингтона. Наши воины с такой яростью действовали этим оружием, что я видел своими глазами, как одним ассегаем были проколоты два английских солдата. Человеческая плоть и кровь не смогли выстоять против такой атаки, и этот полк, застигнутый на речном берегу, был потоплен в реке, кроме двух-трех человек, которым удалось спастись вплавь».

В тот же день, - под аккомпанимент отзвуков происходящего при Изанзлване, - 4 тысячи зулу под командованием Дабуламанци, брата и самого верного друга Кечвайо, атаковали пограничный пост Роркс-Дрифт, но 139 «томми», заняв круговую оборону, удержали позиции; импи отступили, оставив примерно 400 трупов. Это был серьезный звоночек, но на фоне невероятного успеха его никто не услышал, тем паче, что через несколько дней, 28 января, зулу, выйдя к занятому сэрами  краалю Эшове, увидели, что англичане, не рискуя принимать прямой бой, сели в глухую оборону. То есть, испугались. В этот момент многие индуны, включая Сибебу, настаивали на перенесении военных действий в практически беззащитный Наталь, указывая, что у англичан не осталось больше солдат, и если «займется их дом, они пойдут на мировую».

С точки зрения тактики, звучало здраво, однако сам Кечвайо, не только военный, но и политик, иллюзий не испытывал. Заявив на совете, что «Англичане напали на мою страну, и я буду обороняться в своей стране. Я не буду посылать свои импи убивать их в Натале, ибо я сам, и предки, что ушли до меня, всегда были друзьями англичан», он категорически запретил переходить границу и направил к англичанам гонцов, сообщив, что сражение при Изанзлване было начато без его ведома и предлагая начать переговоры о мире «на тех условиях, которые выгодны людям Королевы».

Однако гонцы вернулись без ответа, - с ними вообще отказались говорить, - и Кечвайо решил порычать. Утром 12 марта, на берегу реки Интомбе, импи атаковали на марше колонну «красных мундиров», без особых потерь убив 62 солдата, а 28 марта, близ Хлобане, колонна британцев, инициировав бой, в итоге проиграла с треском (15 офицеров и 210 рядовых убитых), причем зулу погибло всего несколько человек. По мнению исследователей, остановись зулу на этом, учти они уроки Роркс-Дрифта, что-то могло далее пойти несколько иначе, но успехи окрыляют, и на следующий день 20 тысяч воинов, не получив позволения инкоси, попытались захватить лагерь побежденных (1800 европейских и 900 туземных солдат) у Камбулы, - и проиграли вчистую. Убитых «томми» насчитали 84 человека, зулу не считал никто, но пало явно более тысячи, а моральный удар был такой, что пару дней спустя импи, практически не оказав сопротивления, бежали от англичан у Гингилову, а 2 апреля, опять-таки почти без боя сняли осаду Эшове.

Это был пат. Инкоси еще раз послал гонцов, прося о переговорах и выражая готовность идти на уступки, и на сей раз их приняли, но лишь для того, чтобы сообщить, что никакие переговоры невозможны, а возможна только капитуляция на тех условиях, что уже известны. Для начала. А там как получится. Мира не получилось. Атаковать вновь, не переформировав армию, не представлялось возможным, а перенести войну на территорию противника, как ему вновь советовали индуны, Кечвайо по-прежнему отказывался. Но и войска лорда Челмсфорда были вымотаны до упора. Выведя гарнизон из Эшове, он приказал войскам отступать в Наталь, - и над краем зависла тяжелая пауза.

Последний Корсиканец

Отличие войны с зулу, казалось бы, одной из многих колониальных войн Британии, от всех прочих, заключается в том, что война, запрограммированная на быструю и красивую победу, дала сбой, вместо быстрого результата начав вытягивать из бюджета метрополии немалые средства. Но даже и это было бы полбеды, если бы не позор Изанзлваны и Хлобане, наотмашь хлестнувший по «национальной гордости великобритта» от самой Вдовы до последнего кокни в ист-эндском пабе.

А добавьте сюда и злорадное улюлюканье в прессе всех стран, имевших основания не любить Англию, да еще и воодушевление всех обиженных, - дескать, раз голые дикари могут, так чем мы хуже? – вылившееся в громадные митинги в защиту зулу по всей Ирландии. Да не забудьте еще и тот факт, что как раз в это время резко обострилась критика «ястребов»-тори, желавших всего и сразу, со стороны либералов-«вигов», желавших того же, но спокойно и взвешенно, и Дизраэли, любимец Вдовы впервые отстал в опросах от своего заклятого оппонента Гладстона, - и пикантность ситуации станет ясна.

Ну и, конечно, лондонские дискуссии перекинулись на территорию Наталя. Местные виги несли генерал-губернатора по кочкам, премьер, в полном бешенстве, срывал на нем злость. А поскольку во главе их стоял никто иной, как сам Джон Коленсо, популярный и авторитетный епископ колонии, один из крупнейших теологов Англии и убежденный идеолог равенства рас перед Богом, властям, - и гражданским, и военным, приходилось туго вдвойне.

Дребезжала карьера сэра Бернарда Фрэра, трещала по швам репутация лорда Челмсфорда, на смену которому отправили его заклятого соперника, виконта Уолсли, и ситуацию нужно было срочно исправлять. Как ради спасения своих лиц, так и ради восстановления престижа Британии, не говоря уж о судьбе кабинета тори. Поэтому, к новому туру готовились очень серьезно, без былого шапкозакидательства, стягивая лучшие силы откуда только возможно, и стянув, в конце концов, примерно 25 тысяч солдат, - для колониальных войн цифра совершенно фантастическая.

Столько не посылали и в Китай. О техническом оснащении нечего и говорить, - и всей этой махине из железа и обученного мяса зулу, кроме ассегаев, противопоставить было нечего: притом, что винтовок и боеприпасов, включая трофейные, у них имелось много, пользоваться этим добром по-настоящему могли не более нескольких сотен. Ни о чем больше и говорить не приходилось, а орудия, взятые при Изанзлване, мертвым грузом стоял в Улунди, ибо пользоваться ими вообще никто не умел.

В такой ситуации, не приходится удивляться ни попыткам Кечвайо все же добиться мира (он сознавал, каким будет финал), ни категорическому и постоянному, - дважды в апреле и дважды в мае, - отказу властей колонии даже говорить на эту тему. И сэру Бернарду, и сэру Фредерику нужда была только победа, оглушительная, чтобы зачеркнула все огрехи, и за ценой они стоять не собирались. Так что, когда 1 июня «красные мундиры» получили, наконец, приказ переходить границу, ни в колонии, ни в Улунди это ни для кого сюрпризом не стало. Как и то, что шли колонны, на сей раз, плотно, медленно, при первой возможности останавливаясь и сооружая вагенбург.

Короче говоря, лорд Челмсфорд делал ставку на генеральное сражение за «столичный крааль», потеря которого означала бы тяжелый удар по репутации Кечвайо, и не собирался ни дробить силы, ни подставляться под внезапный удар импи, единственный шанс который на выигрыш заключался во внезапности, окружении и рукопашной. Но и Кечвайо, сознавая, что именно в этом его единственный шанс, категорически, под страхом смерти запретил индунам втягиваться в крупные сражения, а тем паче, атаковать лагеря, - и тысячные импи стягивались к Улунди.

Правда, ежедневно шли мелкие стычки с крохотными отрядами, ловившими маленькие группы британцев, и в одной из них, в первый же день похода, как известно, погиб молодой «принц Лулу», - Эжен-Наполеон Бонапарт, воспитанник Вдовы, которого Лондон прочил на престол, когда «гадкая республика сама себя съест». Следует сказать, парень, как пишут о нем, очень славный, поехав в Африку исключительно за воинской славой, без которой Наполеон не Наполеон, погиб достаточно глупо, из-за проявленной совсем не к месте фамильной храбрости, - и драчка, в которой его не стало, в плане стратегии не значила ровно ничего. Но политически, естественно, это было форменное цунами с соответствующими последствиям.

Скот имя существительное

После получения скорбной вести, отношение Лондона к лорду Челмсфорду охладело до уровня скрипа саней; виконт Уолсли вообще запретил ему вступать в сражения с зулу, однако сэр Фредерик, - неслыханное дело, - притворился, что письма не получил. В конце концов, остановить его уже никто не мог, победа списывала все, а при поражении, как писал он в дневнике, «всегда остается возможность уйти достойно», и когда 4 июня от Кечвайо прибыли очередные гонцы, это уже ничего не меняло.

А между тем, инкоси, сознавая, что англичане уже не остановятся, готов был спасать страну даже ценой капитуляции, а если нужно, и собственной власти. Он готов был практически на все, однако ответ (на сей раз главный «красный мундир» снизошел) превышал всякое понимание: дополнительно к пунктам «декабрьского ультиматума», лорд Челмсфорд требовал выдать все огнестрельное оружие и, главное, «весь скот, кроме находящегося в частной собственности». Что было категорически невозможно, поскольку никакой частной собственности на скот у зулу не было.

Вернее, если уж совсем точно, была, - но единственным стадом в стране, принадлежавшим частному лицу, считался священный  «небесный гурт», - сто белоснежных быков, находившихся во владении инкоси по статусу. Вся остальная рогатая живность, - главное, да, в общем, и единственное богатство краалей, - являлась собственностью полков, всех воинов вместе и никого в отдельности. И таким образом, требование английского командующего означало, по факту, что зулу должны отдать весь свой скот вообще, лишив семьи и самих себя источников пропитания.

Тем не менее, гонцы, имея полномочия не отказываться ни от чего, отбыли к инкоси, и 27 июня, после многодневного Совета индун, появилась очередная делегация: Кечвайо послал «своему дорогому другу, главному индуне доблестных англичан» караван слоновой кости, подтверждение, что готов принять «декабрьские условия» и отдать все до единого ружья, прося только позволения обсудить вопрос насчет скота, потому что «войско не дает на это согласия».

Чего, в общем, «дорогой друг» и ждал. Бивни, даже не распаковав, отослали назад с приговором: «три недели ожидания ответа унизили Великобританию, которая вправе была рассчитывать на ответ в течение трех дней», а по вопросу о «всем скоте» дискуссий не будет, и на размышление инкоси даются 24 часа. Но Кечвайо откликнулся значительно раньше: всего через 19 часов к позициям англичан подогнали тот самый «белоснежный гурт», что, по понятиям зулу, означало не только абсолютную, униженную покорность, но, по большому счету, передачу сэру Фредерику «мандата Небес», некогда полученного Чакой.

Тем не менее, ответ был прежним: сто быков никому не нужны, пусть гонят весь скот, причем, в течение оставшихся 5 часов, ни минутой больше, - а нет так нет, им же хуже. После чего, сообщив виконту Уолсли, что «вынужден дать бой, поскольку зулу скапливаются вокруг нас, готовясь к нападению», главный «красный мундир» приказал сворачивать лагерь и выступать на лежащий всего в сутках пути Улунди. И 4 июля все было кончено.

В сущности, бой был не столько боем, сколько бойней. Попытка индун скрытно подвести импи к британскому каре провалилась сразу, - на сей раз английское командование учло все ошибки, - и рукопашной так и не случилось,  а без прямого контакта даже призрачный теоретический шанс уходил в ноль. Судя по тому, что среди 13 убитых и 87 раненых «томми» не было ни одного с раной от холодного оружия, даже не в ноль, а ниже, к абсолютному. Потери зулу, правда, были не слишком велики, - под 500 павших сразу и еще стольких же, умерших потом, от ранений, - то есть, примерно столько, сколько при Роркс-Дрифте, но дух войска был уже не тот, что в феврале, и армия психологически сломалась, а сломавшись, рассыпалась.

Победители заняли Улунди, ограбили его дочиста и запалили пожар, полыхавший, по свидетельству очевидцы, «пять дней и четыре ночи, в течение которых кони бесились от запах гари и пепел засыпал весь лагерь, мешая дышать». Кечвайо бежал. Мелкие стычки под его и других индун командованием продолжались до конца лета. Но уже 28 июля инкоси, взятый в плен в лесном массиве Нгоме, в кандалах поехал в Кейптаун, а 1 сентября, узнав о воле нового «главного красного мундира», - кто сдастся до начала осени, того помилуют, всех остальных повесят, - сложили оружие все индуны.

Раззулусивание

Сломав зулу, англичане расправились со страной свирепо. На убой. Как и обещали, никого не расстреляли и не повесили, но земля была включена в состав Наталя и разделена на 13 «мини-протекторатов», по количеству кланов, приставив к «чифу» каждого по резиденту. Самый маленький и бедный клочок достался «принцу» Динузулу, единственному сыну Кечвайо, а самый большой и вкусный шмат, отделивший «чифскин» территории от Дурбана, получил Джон Данн, объявленный «главным белым зулу». Разумеется, все «чифы» обязались отменить «призыв по Чаке» и вообще постоянные армии, полностью отказаться от огнестрельного оружия, платить налог «на хижины и скот» и поставлять трудовые резервы для работы в Капе по британским разнарядкам, но сверх того их ничем обременять не стали, предоставив «полную внутреннюю автономию».

И началась беда. Крах вертикали повлек анархию и хаос: Сибебу, получивший весь север, нагло округлял владения, Хему тоже рвал куски, где только мог, м-р Данн резвился, вводя новые налоги и поборы, а в 1880-м в Зулуленде, как теперь официально называлась бывшая «империя», и вовсе началась «гражданская война», если можно так сказать про общество военной демократии. Все брали суверенитета столько, сколько могли унести, народ от такой беды разбегался кто куда, стада дохли, просо никто не сеял, и в конце концов, стало ясно, что так дальше жить нельзя, поскольку колония от такого бардака несет убытки. Вариантов было два: либо аннексировать, либо восстанавливать хоть что-то, похожее на жесткую вертикаль.

В принципе, происходи все это хотя бы годом раньше, при Дизраэли, безусловно, аннексировали бы. Но к этому моменту, после поражения при афганском Майванде, переполнившего чашу терпения, кабинет «ястребов» пал, у руля в Лондоне стоял сэр Уильям Юарт Гладстон, именуемый Вдовой «опасным либералом», в Капе тоже до власти дорвались виги, разделявшие взгляды епископа Коленсо, убежденного, что с зулу поступили мерзко. И с его помощью, а также с помощью молодого, но очень быстро набирающего вес лидера либералов Уильяма Шрейнера, к новому губернатору,  Энтони Балверу, - естественно, вигу, - печальной чередой (в апреле 1882 группой аж в 2000 душ) пошли ходоки из Зулуленда, - не только лидеры «узуту», но и мелкие «чифы», которых обижали плохие парни, - с единственным требованием: помогите вернуть Кечвайо.

Епископ, имевший на губернатора огромное влияние, замолвил словцо, м-р Шрейнер добавил от себя, губернатор изложил свою точку зрения в письме министру колоний, и в мае того же 1882, по инициативе самого премьер-министра, Кечвайо, сидевшего за решеткой в Кейптауне, повезли в Лондон. А там, на британской земле, еще в Плимуте, куда съехались полторы сотни акул пера, легендарный «дикарь и тиран» поразил всех пониманием геостратегических нюансов, сразу же заявив, что «Вся эта беда случилась из-за маленького седого человечка Фрера, который хотел стать большим». Уж не знаю, то ли и впрямь был сын Мпанде таким тонким политиком, досконально разбиравшимся в деталях кулуарных лондонских склок, то ли кто по дороге подсказал, что и как стоило бы озвучить, - но…

Но такой мощный удар по «авантюристу» Дизраэли и такая нужная помощь Гладстону, противнику авантюр, привела британских «клыкастых голубей» в восторг на грани экстаза. «Благородный чернокожий король, ставший жертвой интриг бывшего кабинета» вошел в моду, его приглашали и принимали на ура ведущие министры вплоть до лорда Кимберли и сэра Гринуэлла, ему дала аудиенцию сама Вдова, по итогам выразившая восхищение «манерами этого экзотического лорда и искусством его портного».

К слову сказать, о портном. Отправляя бывшего короля зулу в метрополию, власти Капа, конечно, его приодели по первому разряду, чтобы не стыдно было хоть на Даунинг-стрит идти. Однако когда встал вопрос о походе к Королеве, естественно, возник ажиотаж. Требовалось срочно упаковать чернокожего гостя уже по самому высочайшему классу.

И вот, как вспоминает м-р Сол Голдмэн, лучший лондонский портной того времени, «осмотрев и обмерив внушительную фигуру клиента, я определил фасон, наиболее отвечающий заказу. Но, скорее по традиции, нежели по необходимости, повел его в зал манекенов, спросив через переводчика, какой из образцов ему по душе. И каково же было мое удивление, когда выбор этого странного клиента, никогда не носившего ни костюмов, ни сюртуков, пал именно на тот гарнитур, который я уже определил, как наиболее подходящий. Он указал на соответствующий манекен сразу же и громко заявил, что ничего лучшего и не надо».

По меркам Лондона того времени, событие весьма громкое, и салоны дружно восхитились, а Times на следующий день объявила «африканского денди» Человеком Месяца. Впрочем, - business and friendship don't mix, - на итогах переговоров все эти симпатии не отразились, и в обмен на согласие вернуть его к власти Кечвайо пришлось дать те же обязательства, что и обычные «чифы» его изнемогающей от беспредела земли.

Не бойся, я с тобой!

В самом конце 1882, после триумфального возвращения Кечвайо из метрополии, - в Кейптауне его, естественно, встретили чуть ли не цветами, - власти колонии объявили о «реорганизации» Зулуленда, которому отныне надлежало состоять не из чертовой дюжины клановых «княжеств», а из трех «королевств», каждое во главе с «законным королем» из правящего дома. Около половины ополовиненной страны, - правда, самая разоренная войной, - досталась Кечвайо, а весь север, - примерно треть (земли мандлакази плюс еще кое-что), - получил Сибебу; малую толику отслюнили и дождавшемуся своего часа Хему.

Прочим «чифам» позволили определиться, кто под чьей крышей хочет быть (подавляющее большинство пожелало уйти под Кечвайо), а всем «королевствам» официально вернули «независимость». Но, разумеется, на основе ранее данных обязательств, разве что резидент теперь был один на всех. В принципе, на фоне недавнего кошмара это было уже что-то, и Кечвайо начал как-то восстанавливать экономику.

Увы, человек лишь предполагает. Уже через пару месяцев Сибебу, которому новые ветры активно не нравились, решил переиграть партию. Утром 30 марта 1883 он напал на долину Мсебе, лучшие пастибища   инкоси, разграбив все до последней козы, затем, по настоянию англичан, попросивших Кечвайо не воевать, извинившись, покинул занятые земли, которые от его извинений богаче не стали.А 21 июня его импи атаковал Улунди, перебив множество не ожидавших такого кондратия узуту. Убить Кечвайо и Динузулу, на что расчитывал Сибебу, правда, не вышло: инкоси, по-прежнему могучий воин, вырвался из кольца и, раненый в руку, ушел вместе с сыном, найдя пристанище в землях клана цубе, у старого «князя» Сигананды, связываться с которым Сибебу боялся.

Естественно, инкоси срочно связался с англичанами, однако те, «выразив сочувствие и предложив гостеприимство», помощь оказывать не спешили, ссылаясь на то, что раз Зулуленд «внутренне независим», то права на вмешательство у Британии нет. То есть, изучали варианты. Некоторые из ближнего круга советовали инкоси обратиться за помощью к бурам, однако он очень четко заявил, что все будет так, как хотят «дети Вдовы», а от буров ему не нужно никакого добра, потому что добра для зулу от буров быть не может.

И трудно сказать, как бы оно все развивалось дальше, - в Зулуленде нового «инкоси», самодура и скупца, не любили, - но жизнь жестока. 8 февраля 1884 Кечвайо, совсем не старый здоровяк, отправившись все-таки к сэрам для переговоров, умер в краале Эшове непонятно от чего. Предания зулу по сей день утверждают, что его отравили люди Сибебу, расходясь лишь в том, с помощью англичан или без таковой. А впрочем, какая разница…

Как бы то ни было, принимать решение, как быть и что делать дальше, пришлось Динузулу по прозвищу «Младенец». Или «Слоненок». Достойный парень, но совсем «зеленый», без собственной репутации, он имел в активе немногое: «священную кровь» по прямой линии и отблески харизмы покойного батюшки. Плюс собственный клан, ненавидевший Сибебу. Да еще приятеля в Трансваале, - молодого, однако уже многими уважаемого бура по имени Луис Бота, в свою очередь, имевшему много молодых и активных друзей и поэтому считавшегося генералом.

Как вышло, что зулу и бур подружились, сказать точно не могу, - есть версия, что кто-то кому-то помог (возможно, даже спас) на охоте, - и тем не менее, отношения были более чем приличные, и в конце концов, беглый королевич без королевства попросил Луиса помочь, пообещав за поддержку, в случае победы, отдать земли мандлакази, - где его все равно не любили. Как впрочем, и он их. И Пит, получив просьбу, помог, даже не прося залога. Собранное им коммандо отменных сорви-голов, с пальбой из трех сотен стволов явившись в Зулуленд, разгромило импи Сибебу, так и не сумевшего собрать никого, кроме своих соплеменников. А заодно и ополчение прочно лежащего под узурпатором Хему.

Безотцовщина

В итоге, Динузулу вернулся в Улунди, Сибебу убежал в «коронные» земли, Хему куда-то сгинул вовсе с концами, а на уже своих землях (Динузулу слово сдержал) буры основали независимое государство, Республику Ниёве, сразу же объявившую себя протекторатом Трансвааля, а через четыре года и вовсе вошедшую в его состав. И вот это всерьез встревожило «весь Наталь», которому усиление буров, недавно отбивших себе самостийность, не нужно было ни в коей степени.

Предъявить претензии Динузулу было никак не возможно (сами же вернули «незалежность»), а воевать с бурами сил не хватало и Лондон, имея массу дел в других местах шарика, запретил, но пускать дело на самотек и далее никто не собирался. В июле 1885 года законодательное собрание Натала приняло обращение к кабинету Ее Величества, «почтительно прося» немедленно аннексировать Зулуленд, а поскольку дело затянулось, 5 февраля 1887 года Майкл Осборн, британский резидент в Улунди, не дождавшись официальной санкции, заявил, что с «независимостью» покончено. Навсегда.

Иными словами, явочным порядком Зулуленд  присоедили к Наталю, аего инкоси отныне считался обычным «чифом». В Кейптауне хорошо подготовленную импровизацию, ясен пень, поддержали, а когда из Лондона, где о «выходке Осборна» никто ничего не знал, пришло указание не спешить, было уже поздно. Рыбка задом не плывет, и метрополия, будучи поставлена перед фактом, дала добро.Но, правда, м-р Осборн получил выговор.

Не видя выхода, Динузулу и другие «лучшие люди» признали аннексию и (против лома приема нет) попытались приспособиться к новым реалиям, однако кошка в Кейптауне, чуя, чье мясо съела, опасалась подвоха. Поэтому, не глядя на подчеркнутую лояльность, низложенного «короля» щемили по-черному, мелко унижая, обижая и всячески провоцируя. Какое-то время он, понимая, что происходит (да и отцовские советники разъясняли), терпел. Но когда в мае треть его дедовских земель передали безземельному Сибебу, а тот,начал качать права, тэрпець урвався.

Динузулу, собрав ополчение, показал интригану, что зарываться не надо, тотчас сообщив англичанам, что против них ничего не имеет и во всем покорен, однако, когда «красные мундиры» пришли помочь сопернику, оказал очень серьезное, аж на два месяца, сопротивление, подавить которое удалось лишь в конце июля, да и то с артиллерией. На краали наложили контрибуцию, множество «бунтовщиков» погибло или пошло на каторгу, полковые щиты, заменявшие знамена, конфисковали и сожгли, а сам Динузулу бежал в Трансвааль.

Бурские старейшины, однако, не видя от беглеца прямого профита, беглеца его выдали, а заступничество Питера Боты не то, что не помогло, но, скорее, помещало (патриархи «бородачей» не любили молодых с амбициями и лишней инициативой). Так что, в конце концов, сын Кечвайо предстал перед трибуналом по обвинению в «неподчинении властям», «мятеже» , а также (на суде помянули и север страны, отданный бурам) «действия против интересов Великобритании» и получил «червонец» химии на острове Святой Елены. Куда и отбыл в 1890-м.

Ровно через семь лет, сын Кечвайо, - очень разжиревший и уже  не ищущий странного, - вернувшись по УДО, поселился на своей ферме в  центре нового микро-Зулуленда, женился и зажил тихой жизнью провинциального джентри. Ни во что не вмешиваясь, но, помимо своей воли, постепенно превращаясь в «Младенца» - живую легенду зулу, высшую силу, которая похищена врагами, но рано или поздно, когда придет время, вернется и сделает хоть что-то, чтобы жизнь стала полегче.

Мы вонючки...

Но время шло, а жизнь легче не становилась. Напротив, когда казалось, что беспросветнее невозможно, вскоре выяснялось, что возможно, да еще как. Будь речь только о налогах, зулу бы не роптали: что побежденный обязан платить дань, они принимали, как должное, и если бы англичане решили посадить их всех на колья, тоже бы пошли на смерть спокойно. Возможно, и с песней.

Однако сэры вовсе не собирались кого-то сажать на колья. Напротив, им были нужны люди, как можно больше молодых и крепких мужчин, способных трудиться на все более расширяющихся плантациях, но самое главное – на рудниках и шахтах. Ибо аккурат в то время были открыты знаменитые рудные залежи Южной Африки, включая золотые и алмазные копи, и в европейских столицах начался ажиотаж высшего пилотажа.

Изобилие руды подталкивало рост производства, внедрялись новые, ранее за ненадобностью лежавшие под сукном технологии, акционерные компании возникали одна за другой, сливались, превращались в тресты, за концессии шли форменные бои на кулачках, правительства колонии и метрополии восторженно отчитывались о рекордных пополнениях бюджета, - и…

Ну что «и»? В итоге все это, естественно, подмял под себя дом Ротшильдов, интересы которых на Юге Африки представлял знаменитый Сесиль Родс, авантюрист хрустального разбора, фанатик идеи «от Капа до Каира» и полного покорения всего, что еще не вполне стояло перед Британией по стойке «смирно». А для того, чтобы прогресс не замедлял ход, нужны были рабочие руки. Много рабочих рук, как можно больше рабочих рук, и еще сверх того.

Африканцев, - формально свободных людей, - загоняли в рудничные казармы всеми средствами, ради этого, к слову сказать, развязав войну с ндебеле, последним еще не охваченным заботой народом Юга (о чем мы еще обязательно поговорим), - а осознать смысл происходящего люди, одной ногой еще стоявшие в эпохе «военных демократий» просто не могли. Особенно зулу. И тем не менее, именно зулу не бунтовали. Все остальные, даже растертые жизнью и привыкшие к полному смирению коса, время от времени срывались. И буры, когда дело дошло до них, как известно, уперлись рогом. А вот зулу, легендарные и страшные, терпели все. И это многих удивляло.

Хотя, на самом деле, удивляться не стоило. В отличие от всех окружающих, мысливших категориями клана и племени, у зулу за восемь десятилетий сформировалась совершенно особая психология. Любой из них потенциально был героем, - сильным, умелым, абсолютно бесстрашным, - но для того, чтобы потенциал реализовался, требовался совершенно четкий набор условий.

Если инкоси отдавал приказ, если индуна созывал полк, если полк, разобрав щиты, строился в боевые порядки, если колдун совершал некие обязательные обряды, а над строем гремела военная песня - остановить зулу, надевшего воинский убор, можно было только пулей, и не всегда первой. Но сам по себе, без приказа, без призыва, без своего полка, без щитов, без строя и обряда средний зулу мог разве что дать в морду оскорбителю, даже двум-трем, да еще уголовничать на большой дороге. И не более.

Такая вот «полковая» психология, помноженная на муравьиную аксиому «Начальству виднее», - а поскольку как-то приспосабливаться к новой жизни надо было, вчерашние герои безмолвно платили налоги, послушно брели туда, куда велели вожди кланов, покорно пахали на плантациях и рудниках за мельчайшие (не рабы же!) гроши, тут же пропивали их, благо скверного, но дешевого бренди было в избытке, ну и, конечно, ворчали, в редкие минуты досуга грезя о том, кааак встанут, ежели в один прекрасный день кто-то все же отдаст приказ собирать полки...

Найти и обезвредить

Год, однако, шел за годом, а полки никто не созывал. Ветераны старели, росло уже новое поколение, не знавшее ни призыва, ни боевых песен, зато с детства знавшее, что на работу надо идти, а с белым хозяином спорить нельзя. Да и не только с белым. Хорошим тоном считалось отдать батраков-зулу под начало десятников-коса, чтобы они вволю поглумились над теми, кого раньше  боялись. Считалось, что таким образом воспитывается покорность. И зулу терпели.

А потом, после англо-бурской войны, все стало совсем плохо. Властям колонии необходимо стало еще больше рабочих рук (новые фермы росли как на дрожжах), а зулу в батраки идти не хотели. Их, крепких и выносливых, вербовали на золотые прииски, где платили больше, - и потому, идя навстречу фермерам власти ввели дополнительный подушный налог в дополнение к тем, которые уже были, причем, если денег не было (а откуда бы им взяться?), недоимку можно было отработать, но только там, куда укажут колониальные власти.

Это был уже перебор, и вожди, возмутившись, решились на протест. Но, поскольку всем им было что терять, в качестве спикера предложили выступить молодому Бамбате, сыну Мазинги, за пару месяцев до того умершего вождя небольшого (самый максимум, 6000 душ, включая женщин и детей), не слишком благородного клана зонди, и тот согласился, рассчитывая, если выгорит, повысить авторитет в кругу «лучших людей».

Однако на его просьбу никто из руководства не обратил внимания, зато самого взяли на карандаш, как «потенциального смутьяна». И когда в первых числа февраля 1906 года непонятно кто (по сей день так и не выяснено) на стыке границ зонди и еще двух кланов, близ городка Ричмонд, атаковал отряд налоговой полиции, убив двух белых офицеров, в Капе, не долго думая, решили, что во всем виноват именно Бамбата. А если и не он, то все равно, наказать следует именно его, - чтобы крупная рыбка все поняла и не рыпалась.

В регионе ввели военное положение, патрули военной полиции начали прочесывать местность, в ответ на все вопросы Бамбату уведомляли, что он «обязан явиться и предстать перед судом по обвинению в убийстве». Дело так густо пахло петлей, что  молодой «чиф», ничего хорошего для себя не ожидая, бежал на север, надеясь встретиться и посоветоваться с Динузулу:  авторитет к «священного вождя» для большинства зулу по-прежнему был безграничен. И таки добрался, и был допущен, и поговорил, но о деталях этой встречи известно только из показаний сына Мпанде на следствии, а он, ясное дело, показаний против себя не давал.

С его слов получалось, что «задорного юношу» он принял гостеприимно, посочувствовал, объяснил, что всякий мятеж противоречит воле Неба, а потому обречен, тем более, что «вожди зулу стали женщинами», так что Бамбате, если уж он боится, лучше остаться в его краале и вызвать семью, а уж инкоси позаботится, чтобы о гостях никто не узнал. Но поскольку убедить «задорного юношу» оставить своих людей в беде не удалось, бывший «король» порекомендовал ему, прежде, чем что-то затевать, посоветоваться с «мудрейшим из зулу», благо, тот живет по соседству с зонди. И тут без отступления не обойтись.

Сигананда, индуна клана цубе, очень   мощного, - даже Чака в свое время не смог одолеть их (они присоединились к нему добровольно, перед тем отбив атаку), - в свои 96 лет, действительно, считался «мудрейшим». Его называли «Великим Слоном», - почетнее некуда, - и с полными основаниями. В ранней юности он служил ординарцем у Чаки, отличился в сражениях, был одним из «генералов» Дингаана, видел смерть Пита Ретифа, уцелел на Кровавой реке, поддержал Мпанде и вошел в его Совет, однако потом встал на сторону Кечвайо (именно он первым сказал, что «Чака вернулся»), попал в опалу, долго скрывался, затем вновь вошел в Совет, а после крушения «империи», пока Кечвайо был в плену, держал фронт против Сибебу.

В общем, дед был живой историей зулу, носителем «великого духа», и его мнение считалось истиной в последней инстанции. А поскольку именно в краале Мазинги, отца Бамбаты, индуна цубе когда-то пересиживал трудные времена, «задорный юноша» имел все основания надеяться, что старец подскажет, что делать. И хотя детали их встречи нам тоже неизвестны, домой, в долину Мпанза, Бамбата вернулся не один, в в сопровождении одного из приживалов Сигананды, щуплого старичка, пасшего коз, - но, на самом деле, последнего из «голосов Неба», умевших проводить обряд благословения на войну.

Со щитом!

Как выяснилось, уже и не ждали. На его место англичане назначили нового «чифа», а за голову беглеца назначили награду в 100 фунтов, - но возвращение сына Мазинги изменило всё. Долина взорвалась. Отряд «туземной полиции» (150 бойцов), направленный из Ричмонда, чтобы взять и доставить, вернулся с четырьмя «двухсотыми» и жуткими рассказами об импи, «затмивших весь горизонт и распевающих военные песни», насмерть испугав и власти, и общественность. Правда, у страха глаза велики, - взбунтовались только зонде, да еще старый Сигананда вскоре прислал своих людей, а прочие «чифы», мало что не поддержали, но послали ополчения в помощь сэрам.

Однако в первое время Бамбате везло. Укрепившись с парой-тройкой воинов в лесистых горах Нкандла и сформировав крохотные «полки», - костяк, на который надеялся нарастить мясо, - он изо дня в день делал успешные вылазки, прервал всякое сообщение, в пух и прах побил несколько «туземных» отрядов, посланных властями, и к концу апреля народ к нему пошел толпами. С ассегаями, старыми боевыми палицами, полковыми щитами, - их изымали, но многие сумели припрятать, - но, правда, без огнестрела: чтобы у зулу не появлялись ружья, англичане заботились очень жестко.

Причем, - и это делает сюжет неординарным, - пополнения шли не столько из кланов зулу («чифы» держали подданных в кулаке крепко). К сыну Мазинги стягивался новый, только-только народившийся люд, которого он сам, человек традиционный, не очень ждал: шахтеры, озверевшие от скотских условий на приисках, рабочие с плантаций и рабочие из городов, появились и пасторы «эфиопской церкви», в унисон колдунам вещавшие, что «черных Христос» не оставит своих детей. И, - принципиальный момент, на который обращают внимание все исследователи! – в разбухающем день ото дня лагере все громче шли разговоры о том, что надо не отсиживаться, а идти на Ричмонд, и далее, в зону рудников, где к возрожденной армии зулу примкнут тысячи работяг, которым терять нечего.

Трудно сказать, понимали ли власти Наталя истинный смысл этой тенденции, - скорее всего, нет, слишком уж она была нова и не исследована, - но сам по себе факт не просто мятежа, а возрождение армии зулу, с полками, щитами, обрядом, боевой песней, перепугал всех не на шутку. Срочно проверили, как ведет себя Динузулу. Динузулу сидел на ферме тише травы. Сверхсрочно созвали «чифов», прокачали на лояльность: «чифы», примчавшиеся на зов мгновенно, рыли землю, клянясь в верности и готовности давить мятеж. Не явился, правда, Сигананда, вместо того ушедший к Бамбате, но он был исключением, а остальным дали задание: если уж справиться сами не можете, по крайней мере, блокируйте дороги в горы, чтобы пресечь поток пополнений, - и начали собирать силы.

К слову , волну попытались оседлать и те, кого события, казалось бы, не касались вовсе: молодой индус Мохандас Карамчад Ганди, - ага, тот самый, только еще не Махатма, - от имени бурно растущей индийской общины предложил властям сформировать несколько отрядов «для усмирения бунтующих дикарей». Без всяких условий, кроме нижайшей просьбы в обмен на участие в войне предоставить экономическим мигрантам права гражданства. Вооружать индийцев сэры, однако, отказались, - и были правы (позже Ганди вспоминал, что «мысль заключалась, главным образом, в том, чтобы дать нашей молодежи основы военной подготовки»), но предложили создать санитарный батальон, что и было сделано.

Живые и мертвые

В общем, к началу июля карательная экспедиция во главе с полковником Дунканом Маккензи, - всего примерно 4 тысяч бойцов (в том числе, полторы тысячи белых), выдвинувшись в горы, с помощью проводников-зулу обнаружила и окружила армию Бамбаты (около 6 тысяч щитов) в ущелье Моме. Хотя, нельзя даже сказать, что так уж «обнаружили»: как раз в это время сын Мазингим и Сигананда приняли решение покидать лагерь и все-таки идти на Ричмонд.

Так что сражение 11-12 июля было, в сущности, встречным боем. Естественно, лавой зулу не шли, - в горной местности знаменитые «рога быка» развернуть было просто невозможно, - они маскировались и атаковали из зарослей, и все же 12 пулеметов и 6 орудий, не говоря уж о винтовках, сделали свое дело. За двое суток погибло, по разным данным, от 3 до 4 тысяч зулу.

Погиб и Бамбата. Правда, когда его  специально для показа отрезанную голову предъявили в поселках, зонди не признали, что исковерканная осколком голова без челюсти принадлежит именно ему, а его жена отказалась петь траурную песню, но и только. В любом случае, сын Мазинги исчез и больше не появился. Спустя несколько дней был пленен и Сигананда, никуда не бежавший, а просто пробившийся сквозь кольцо в  крааль цубе.

Как вспоминает Чарльз Генри, натальский ополченец, «к этому старику невозможно было относиться без почтения. Он беседовал с нами добродушно, слегка свысока, называя ?внучками? и ?мальчиками?. Его рассказы о давних королях, которых он знал всех, поражали воображение, и мы просили рассказывать еще. При одной мысли, что этот почти столетний герой должен предстать перед судом и понести наказание, нам становилось неловко, но он не позволил себя судить».

И действительно, прожив в плену всего 11 дней, Сигананда мирно скончался во сне, успев накануне пояснить, как пишет еще один мемуарист, «почему он, такой старый и мудрый человек, подтолкнул Бамбату  к такой глупой, не имеющей никаких шансов на успех затее, а затем и сам к ней примкнул. ?Ах, внучок, - сказал он с доброй улыбкой, - три четверти жизни я был мужчиной и одну четверть жизни - женщиной. Но умереть я хотел мужчиной. Теперь все хорошо?. Сказав это, он попросил укрыть его пледом, кивком поблагодарил, закрыл глаза, дважды протяжно вздохнул и умер».

Тело Сигананды отдали правнукам для погребения, тело Бамбаты (или то, от чего отделили голову) зарыли на месте, а в целом по итогам разбора полетов на каторгу пошли более 7000 зулу и около 4000 из них были выпороты бичами из кожи бегемота. Хотя, как писал будущий Махатма Ганди, «никто не старался выяснять степень вины каждого. Англичане брали под арест всех мужчин, подходивших для работы на рудниках».

По ходу досталось и совсем уж ни к чему не причастному Динузулу. Как символу и на всякий случай. Его доставили в Кейптаун, обвинили (исходя из того, что принял Бамбату, говорил с ним, приглашал жить к себе и не донес полиции) в «моральной поддержке мятежа и измене Британии» и в марте 1908 приговорили к 4 годам крытки. При полной надуманности обвинений и невзирая на то, что защитником вызвался быть сам Уильям Шрейнер, - уже не молодой либерал, как когда-то, но лучший юрист колонии и ее бывший премьер-министр.

Приговор был предсказуем: все понимали, что судят не лично «Младенца», и кончилось все относительно хорошо: меньше чем через год после приговора, в 1910 Луис Бота, старый друг, став премьером Южно-Ариканского Союза, помиловал сына Кечвайо, выделив ему для жизни небольшую ферму близ Кейптауна. Где он вскоре и умер. И вот на этой оптимистической ноте попрощавшись с зулу, двинемся на север, в страну ндебеле.

Добрый человек из Булавайо

Что такое «мфекане», надеюсь, помнят все. На всякий случай: это бег куда глаза глядят всех нгуни, не вписавшихся в «жизнь по Чаке», когда из десятков кланов в ручном режиме, через колено создавались зулу. Разбегались кто куда. Кто-то убежал так далеко, что Чака уже и не добрался, кто-то, как уже знакомые нам суто, а также свази, о которых говорить почти нечего, забившись в горы, с грехом пополам отбился, пересидел волну и зажил спокойно.

А вот с большим кланом ндебеле получилось иначе: они стали полноценными зулу, браво и храбро вели себя в походах, подавая пример всем прочим, а их инкоси, молодой Мзиликази, сын Матсобаны, и вовсе выскочил в любимцы «императора». Исключительно за талант и доблесть. Чака умел искать и ценить  толковых людей, а Мзиликази показал себя и шикарным управленцем, и полководцем экстра-класса: практически все считают его военачальником, мало в чем уступавшим самому сыну Сензангаконы, а д-р Ливингстон в мемуарах очень тепло и уважительно указывает, что инкоси ндлебеле произвел на него совершенно исключительное впечатление.

Так что, ндебеле ушли в никуда не от какой-то угрозы, а по причине, изрядно удивительной: согласно Риттеру, Мзиликази «претила жестокость Чаки, и он не хотел принимать участие в кровавых играх своего повелителя». А уж уйдя, в 1823-м и побежали, - ибо Чака такого не прощал, а устоять против взбешенного «императора», если уж он шел на принцип, не мог никто, - а уж побежав, как водится, сметали на своем пути все. И остановились только в нынешнем Трансваале, основав  собственное государство, названное Мтвакази со столицей в краале Мосига, где и решили пустить корни. Но не случилось. Начался Великий Трек, буром поперли буры, так что, ндебеле, и без того с трудом отбивавшиеся от импи Дингаана, выяснив в 1837-м, что такое плотный ружейный огонь и поредев на тысячу воинов, вновь снялись с места и погнали стада дальше на север, за Лимпопо, остановившись только в нынешнем Зимбабве.

Тут, правда, тоже не было пусто, но местные, - тсвана и шона, наследники Мономотапы, давно забывшие о древнем величии, - не устояли. Кто-то, в основном, тсвана, в свою очередь, убежал, кто-то, большинство шона, подчинился, и Мткавази, подобно Фениксу, восстала из пепла на новом месте, а стольным краалем  стал Булавайо, располагавшийся в дивно живописной  долине. Там Мзиликази, прозванный «Великим Львом» и «Отцом Народа», вершил суд, оттуда посылал импи в походы, там 9 сентября 1868 и скончался, оставив сыновьям прочное, вполне отстроенное государство, во многом похожее на державу зулу, но, скажем так, насколько возможно, гуманнее и даже демократичнее.

Если общество зулу при Чаке и Дингаане строилось по принципу «военного муравейника», то у ндебеле существовала частная собственность: чем больше власти, тем больше скота, и наоборот (сам «король» формально считался собственников всего мычащего, но реально обладал примерно полумиллионом голов). Власть инкоси, - очень большая, - тем не менее ограничивалась «индаба», Советом индун, имевшего не только совещательные функции, но и право вето, ни о каких «вынюхиваниях» или кольях речи не было (Мзиликази это запретил сразу же), казнить преступников позволялось только после гласного суда, трофеи, взятые воином в походе, не сдавались в полковые склады, но принадлежали тому, кто их взял, а жениться, в отличие от зулу, ндебеле имели право не в качестве награды, но когда пожелают.

И так далее. В том числе, и в плане отношений с покоренными: если Чака племена либо изгонял, либо «перетирал», растворяя в общей массе зулу, то Мзиликази всего лишь брал посильную дань, не запрещая «младшим детям» оставаться самими собой и жить, вне общих для все законов, еще и по старым традициям. То есть, примерно, как тутси и хуту: хозяева-ндебеле - воины и пастухи, покоренные шона – пастухи и земледельцы, а тсвана, отойдя на восток, сумели все же закрепиться на новом рубеже и остановить натиск пришельцев, с тех пор  понемногу с ними воюя.

Естественно, после смерти «Великого Льва» его сыновья от разных матерей повздорили. Война, - опять-таки, не настолько кровавая, какие бывали у зулу, - длилась два года, и победил, в конце концов, братец Лобенгула, в отличие от братца Мангване, взявшего за обычай стоять на холме и отдавать полкам указания, лично ходивший в атаки, что очень воодушевляло воинов. В 1870-м, в «священном» краале Мланландлеле победитель торжественно короновался, а спустя еще два года, в 1872-м, успешно отбил вторжение не желавшего смириться с неудачей Мангване. Тот был абсолютно уверен в победе, поскольку привел с собой буров, но выяснилось, что Лобенгула тоже имел джокера в набедренной повязке, и британские наемники из Наталя оказались круче «бородачей», - после чего дважды лузер куда-то делся и власть победителя уже никто не оспаривал.

Вся королевская рать

Так что Лобенгула, широкоплечий здоровяк с (пока не облысел) длиннющими, не характерно для африканца волнистыми волосами до плеч, - по впечатлению одного из встречавшихся с ним англичан, «выглядевший с ног до головы истинным королем», - с тех пор руководил в свое удовольствие. Причем, в отличие от покойного батюшки, уже не воспринимал белых, как диковинку: немало их жило в его землях и даже в стольном краале. Всякий народ, - в основном, португальцы, но и англичане, и даже пара немцев, - по большей части, из числа «белых негодяев», не поладивших с законом и нашедших приют у ндебеле, сумев показать, что может быть чем-то полезен.

Типажи, к слову сказать, встречались среди этих «ушельцев», - как правило, ремесленников, хотя был и непонятно откуда взявшийся итальянец-скрипач, - экземпляры уникальные: некий Хью Ньюмен, бывший матрос, прибрел в Булавайо еще при Мзиликази, был «необычайно богат», имел большие стада скота, два дома, обставленные по-европейски, двух белых жен, еще двух черных и множество детей, считавших себя, независимо от оттенка кожи, ндебеле. А был и Томас О’Коннор, журналист из Калифорнии, пытавшийся стать «новым Стенли», но чуть не погибший в пустыне, а потом навсегда оставшийся в Булавайо, потому что полюбил местную девушку. И еще был Джон Маккарти, в самом начале правления Лобенгулы считавшийся одним из его доверенных индун: в одной из пограничных схваток на границе Капской колонии его взяли в плен, судили «за измену расе» и расстреляли.

Но самым колоритным персонажем среди такого рода мигрантов следует, наверное, признать Джона Джекобса, королевского секретаря. Капский мулат, выброшенный матерью, воспитанник известного миссионера, преподобного Эсселена, забравшего его в Амстердам, где смышленый парнишка выучился на пастора, он, прежде чем взлететь в такие верха, спекулировал алмазами, играл в наперстки, дважды сидел в кутузке, и вообще, вел себя непохвально. Однако потом, каким-то ветром залетев в Булавайо, сумел обаять инкоси, доказав ему, что будет нужен ему больше, чем кто угодно. И был прав. Ибо мир менялся на глазах, и ндебеле, жившие в отдалении от побережья, в связи с чем еще не попавшие под каток, это чувствовали, хотя, конечно, не могли понять, почему.

Ларчик же, меж тем, открывался просто. К этому времени, - середине 80-х годов, - вовсю бушевала «алмазная лихорадка» и начиналась «золотая», так что в Южную Африку ринулись тысячи и десятки тысяч искателей удачи. А о богатстве недр в междуречье Замбези и Лимпопо, даром что никто ничего точно не знал (или как раз поэтому) ходили легенды, - к слову сказать, как позже выяснилось, не столь уж далекие от истины, - и если раньше белых привлекало, в основном, стратегическое расположение «ultima terra incognita Юга», то теперь их подгоняли слухи о «новом Эльдорадо». Не говоря уж о вполне достоверных данных насчет гигантских запасов слоновой кости, добраться до которых белым тоже очень хотелось, - на первых порах, хотя бы мирными методами, торгуя всякой всячиной, но не бусами (ндебеле были отнюдь не наивны).

Копи царя Соломона

Впрочем, геополитика тоже играла серьезную роль. Англия уже разрабатывала план  сомкнуть свои африканские владения по меридиану, «от Каира до Капа», но междуречьем Лимпопо и Замбези интересовался и Берлин: подданные Рейха, только-только обосновавшись на восточном и западном побережьях, уже стремились в спринт-режим застолбить коридор «от можа до можа», только по параллели. А Берлину подыгрывал Трансвааль: буры прекрасно понимали, что их зажимают со всех сторон, в связи с чем, вели активную переписку с Лобенгулой, разъясняя ему, что после тсвана (которых сэры уже слегка пригнули, посулив помощь),  на очереди он. И вот в общении с  захожим людом, представлявшим все заинтересованные стороны, Джон Джекобс оказался совершенно незаменим. Был он, разумеется, жуликоват, своего старался не упустить, но при этом, вспоминают видевшие его, интересы шефа соблюдал и был ему, насколько умел, искренне предан.

В свою очередь, и Лобенгула цену своему consiglieri знал, держал в ежовых рукавицах, но и ценил, поскольку тот, владея английским, голландским и десятком «туземных» наречий, а кроме того, азами бухгалтерии, юриспруденции и хороших манер, мог на равных вести переговоры с европейцами. Он же, кстати, объяснил инкоси, что такое алмазы, после чего Лобенгула повелел каждому ндебеле, нашедшему камешки, отдавать их в бюджет. А вот на залежи золота, обнаруженные на его землях в 1886-м, инкоси внимания не обратил. И зря. Слухи о «копях», - вернее, уже не слухи, - понеслись быстро, в Булавайо появились серьезные люди, посланные на разведку правительством Наталя, и...

И «король», не столько веря «бородачам», сколько видя, что реально происходит, вполне обоснованно тревожился. Он видел, что англичане, играя на его вражде с соседями, уже добились «союза»  с тсвана, признавшими протекторат Вдовы, он понимал, чем это может кончиться, и когда власти Наталя, предложили ему и  Кхаме, вождю тсвана, помочь демаркировать границы, не повелся на приманку. Наоборот, сознавая, что любой спор на меже чреват кровью, а выгодна эта кровь  только англичанам, он, забыв про давние распри, первым обратился к старым врагам с очень дружелюбным письмом: «Я слышал от белых людей, что Вы ставите вопрос о проведении пограничной черты. Теперь я это слышу опять, но со мной Вы это не обсуждали. Почему Вы не известили меня? Ваш сосед — я, а не белые. А Вы решаете, не советуясь со мной. Вы отдаете свою страну, и даже часть моих земель. Как мне понимать это? Я хотел бы слышать Ваш ответ как можно скорее».

Что интересно, Кхама, вождь тсвана, полностью поставивший на англичан, тем не менее, взвесив все, признал правоту Лобенгулы. А вскоре в Булавайо подчеркнуто тепло (о чем раньше никто и помыслить не мог) встретили Пита Гроблера, посла Трансвааля, в июле 1887 подписавшего с «королем» ндебеле договор «о равноправном мире и дружбе», а также «праве на разработку недр». Это, естественно, встревожило англичан, - тем паче, что за миссией буров явственно торчали немецкие уши, - и на обратном пути Гроблер погиб «при странных обстоятельствах». Просто где-то в земля тсвана какой-то негр выскочил из кустов, пырнул ассегаем и был таков. Бывает, решили все. Случайность. Африка все же. Хотя, если учесть, кто в Кейптауне интересовался землями ндебеле и шона, скорее, закономерность. Ибо человека, который интересовался, звали Сесиль Родс, а если м-р Родс делал ставку, карта брала банк при любом раскладе.

Гонки по вертикали

Как ни относись к этому, но конец XIX века был уникальным временем. Галерея персонажей, рванувших из Англии в Африку делать себя, поражает воображение не меньше испанской галереи эпохи конкисты. Полный набор пассионариев всех цветов и всех размеров. На любой вкус. Фанатичные идеалисты типа д-ра Ливингстона и «псы войны» вроде Френсиса Данни. Отмороженные экстремалы, жизни не мыслившие без адреналина, как Стенли, просто искатели наживы, но со вселенским размахом, как Людериц, «крестоносцы расы», как Карл Петерс, о котором речь впереди, - но даже среди этих ярких персон Сесиль Джон Родс выделяется особо.

Абсолютно честно: несколько раз я пытался вкратце охарактеризовать этого человека, жизнь которого похожа на сказку, и руки опускались, потому что коротко не скажешь, а писать его биографию не входит в мои планы, тем паче, что лучше Аполлона Давидсона и Майкла Шоу, которым я следую в этой главе, все равно не выйдет. Поэтому предельно кратко. Паренек из плебейской английской семьи, в 17 лет прибывший в Южную Африку, чтобы хоть как-то усмирить тяжелую чахотку, он уже 10 лет спустя был «алмазным королем» и совладельцем знаменитой De Beers, а еще через 10 — становится премьером Капской Колонии и членом Тайного Совета Британской Империи.

Ну и, чтобы вовсе уж стало ясно, предоставлю слово ему. Очень выборочно. Но так, чтобы все всё поняли. В начале пути: «Я поднял глаза к небу и опустил их к земле. И сказал себе: то и? другое должно стать британским. И еще мне открылось... что британцы — лучшая раса, достойная мирового господства». На взлете: «Мир почти весь поделён, а то, что от него осталось, сейчас делится, завоёвывается и колонизуется. Как жаль, что мы не можем добраться до звёзд, сияющих над нами в ночном небе! Я бы аннексировал планеты, если б смог; я часто думаю об этом. Мне грустно видеть их такими ясными и вместе с тем такими далёкими». Подводя итоги: «Я не мог сделать ничего неправильно: всё, что я хотел сделать, выходило верно. Моим делом было делать — как мне хотелось! Я чувствовал себя Богом — ни больше ни меньше». И завещание потомкам: «Империя, говорил и говорю, это вопрос желудка. Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами».

Вот с таким человеком попытались соревноваться буры, и нет ничего удивительного в том, что Пит Гроблер погиб. Шансов выжить у него фактически не было. Вот только, как выяснилось, погиб он зря: документ сразу после подписания уехал в Трансвааль с нарочным, так что Родсу оставалось только одно: срочно заключать аналогичный договор. Для чего был мобилизован единственному человеку, которому в Булавайо могли сколько-то поверить: пожилой миссионер Джон Моффет, выросший среди африканцев и даже сидевший на коленях у самого Мзиликази.

Расчет оправдался. Его согласились выслушать, и 11 февраля, выслушав аргументы гостя, - и что бурам верить нельзя и что в случае отказа Королева рассердится, - Лобенгула поставил крестик под бумагой, гласившей, что «мир и дружба будут вечны между Ее Британским Величеством, Ее подданными и народом амандебелов». В завершении, мелким почерком, значилось обязательство «не вступать в какие-либо переговоры ни с каким иностранным государством…», но полного смысла этой формулировки руководство ндебеле не осознавало. А между тем, «По международно-правовым понятиям тогдашней Европы, - подчеркивает Аполлон Давидсон, - Англия могла считать, что такой договор включит земли ндебелов в ее «сферу влияния».

Формально, этот договор, разумеется, не отменял «пакт Гроблера», но все, как всегда, решала крыша, а у Родса крыша была круче всех. Так что, с этого момента немцам становилось гораздо сложнее, а буры и португальцы вообще могли курить в сторонке. Правда, оставался еще Лондон, где теперь, когда полдела было сделано, многие не отказались бы прийти на готовенькое, - и тут пошла густейшая волна интриг, невероятно интересных, но совершенно не укладывающихся в формат ликбеза. Поэтому, отсылая всех интересующихся деталями к классическим трудам того же Аполлона Давидсона, ограничусь констатацией: временно отбив наезды, Родс поставил перед собой задачу в экспресс-режиме, - чтобы никто не обогнал, - добиться от Лобенгулы еще и концессии на разработку недр, то есть, того, в чем инкоси категорически отказывал всем.

На эти переговоры поехал уже Чарльз Радд, главный компаньон Родса, с письмо от губернатора Наталя, рекомендовавшего посланцев, как «в высшей степени уважаемых джентльменов», и 21 сентября делегация прибыла в Булавайо, где ее приняли очень вежливо, но не более того. Узнав причину явления высокого гостя, Лобенгула сперва вообще не хотел говорить, но его улещали и запугивали, угрожая «отрядом красных мундиров, стоящим на границе», а потому, в конце концов, старый инлуна Лоте, «премьер-министр» ндебеле, получил указание обсудить условия.

Петля и камень в зеленой траве

Однако  переговоры шли тяжело. Правда, свои предложения сам Радд оценивал, как «невероятно щедрые: 100 старых, но хороших карабинов, сто тысяч патронов, лодку с пушкой на Замбези и сто фунтов королю ежемесячно», но взамен от Лобенгулы хотели получить эксклюзивное право добывать полезные ископаемые в землях шона (о землях самих ндебеле речи пока не шло). На что «король», в сущности, права не имел, поскольку, во первых, далеко не все шона были его данниками, а во-вторых, помимо дани, они считались абсолютно самостоятельными, а их земля принадлежала только им. Но Радд имел указание работать на результат, и в Булавайо приехал представитель властей Капа, отряд которого, в самом деле, занял позиции на границе. При этом, что самое интересное, происходило все это в глухой тайне от парламента в Лондоне, которому заинтересованные Родсом сотрудники аппарата правительства откровенно лгали.

Впрочем, Лобенгуле лгали еще круче: официальный переводчик, некий пастор Хелм, сидел на подкормке у того же Родса. Ндебеле, однако, не обманывались. Они понимали, что происходит. И когда в октября, наконец, состоялась индаба (разрешения «парламента» не требовалось, но созвать его было обязательно), гостям, как они ни доказывали, что буры скоро придут и всех съедят, упирая на то, что только тысяча карабинов может спасти ндебеле, как бы ни клялись всем самым светлым, пришлось туго. Как только заходила речь о «концессиях», индуны возмущенно кричали «Нет!».

А потом, 30 октября 1888, Лобенгула, по словам Аполлона Давидсона, «вдруг, неожиданно для всех» уступил и поставил крестик на договоре, по которому ндебелы взамен ружей, патронов, лодки и денег предоставляли Родсу исключительное право на разработку недр. Почему? Вероятнее всего, сыграл свою роль переводчик, м-р Хелм. Ему ндебеле более или менее доверяли, он очень долго жил среди них, лечил детей, учил грамоте, пользовался определенным авторитетом. И он же, - как потом сам сообщал в центральный офис Лондонского миссионерского общества, - заверял «короля», что Радд «приведет с собой не больше десяти человек для работы, что они не будут копать поблизости от населенных пунктов, а также что они будут подчиняться законам его страны». Лукаво добавляя: «Я по его требованию указал ему строки, где это было записано, но, разумеется, в тексте соглашения ничего этого не было».

Зато было, что Лобенгула отдает Родсу «в полное и исключительное пользование все полезные ископаемые» и право «делать все, что им может показаться необходимым для добычи таковых». В общем, как верно отметил по этому поводу лондонский экономист Джон Гобсон, «поразительная история плутовства и преступления». Правда, м-р Гобсон представлял интересы конкурирующих компаний, и тем не менее, правда есть правда, кто бы и почему бы ее ни озвучивал. Правда, - повторюсь, - даже в таком раскладе права были даны именно на разработку недр, без всяких политических нюансов, но главным для Родса был сам документ, а содержание особого значения не имело, - и сразу же газеты Лондона сообщили, что «король матабелов добровольно уступил представителям Великобритании часть своих земель».

Вот тут-то, - поскольку конкурентов у Родса было много и их кейптаунские агенты ринулись к Лобенгуле получать пояснения, - разразился скандал. Слух о том, что «белые отбирают у нас нашу страну», взбесил всех, толпы народа шли в Булавайо, дело дошло до сквернословия в адрес инкоси, чего вообще-то быть не могло в принципе. И когда (случай невероятный) без клича «короля» собралась индаба, Лобенгуле пришлось срочно жертвовать «премьер-министром»: по обвинению в «плохих советах инкоси» старика, некогда пестовавшего юного Лобенгулу, казнили.

Сразу после казни на индабу вызвали всех европейцев, постоянно или временно живших в Булавайо, - немцев, португальцев, агентов компаний, конкурировавших с Родсом, - потребовав растолковать, в чем реальная суть договора и как его могут перевернуть англичане. Белые люди попросили дать им ознакомиться с текстом, и им предоставили такую возможность: текст (единственный экземпляр) Радд увез с собой, но, как выяснилось, хитрый Джон Джексон, на всякий случай, сделал копию. Так что, после обсуждения кто-то из белых дал «королю» чрезвычайно толковый совет: сообщить обо всем в прессу Кейптауна, где у жуликов «есть влиятельные враги».

Этот же мудрый человек, судя по всему, и продиктовал ставшее знаменитым письмо: «Как я слышал, в газетах сказано, что я даровал концессию на минералы по всей моей стране Чарлзу Даннеллу Радду, Рочфору Маджиру и Фрэнсису Роберту Томпсону. Поскольку это явно неверное толкование, все действия на основе концессии приостановлены, пока в моей стране не будет проведено расследование. Лобенгула. Королевский крааль. 18 января 1889 г.».

Визит к Минотавру

Послание тут же было опубликовано в капской прессе, и вся конструкция, бережно выстроенная Родсом, покачнулась: для завершения огромного проекта, который он задумал, нужно было одобрение Лондона, а там далеко не все были его друзьями, так что, «концессию Радда» вполне могли признать ничтожной, и это было бы крахом. Снова начались интриги, торги, подкупы. Родс метался по Лондону, подкупая влиятельных людей, вышел аж на Ротшильдов и сумел заручиться их поддержкой.

А тем временем, Лобенгула, - по предложению все тех же конкурентов Родса, взявших на себя все расходы, - сделал ход конем: отправил в Англию двух почтенных индун, - Умшета и Бабияна – поручив послам добраться до «великой белой королевы». И они таки добрались, даже до Букингема, и получили аудиенцию. Да и вообще, принимали с помпой, по-королевски. Но и по тщательно разработанному сценарию, подчиненному одной цели: показать, что Великобритания неизмеримо выше их страны, а потому, если ей что-то нужно, брыкаться бессмысленно. Им даже продемонстрировали в действии самое крупное в мире орудие, а в музее мадам Тюссо и вовсе убедили в том, что восковые фигуры африканцев – воины зулу, превращенные в изваяния за дерзкое противодействие Вдове.

Так что, возвращение послов не принесло «королю» ничего, кроме разочарований. Он, правда, писал Вдове еще и еще, но, судя по тону, верил в справедливость все меньше. Мало понимая в делах «белого мира», но будучи очень не глуп, он понемногу осознавал, что «подлые обманщики» работают не сами по себе, а от конкретной «крыши». Об этом, во всяком случае, свидетельствуют слова, цитируемые всеми без исключения биографами и его, и Родса: «Видели ли вы, как хамелеон ловит муху? Он подкрадывается к ней сзади и замирает, потом очень осторожно начинает продвигаться вперед. Наконец, подойдя туда, куда нужно, он выбрасывает язык — и мухи нет. Так и здесь. Англия — хамелеон, а я — муха».

Он все понимал, этот немолодой ндебеле. Он только не знал, как все произойдет. Зато Сесиль Родс знал очень хорошо. Его юристы уже подготовили пакет документов для учреждения Привилегированной компании, и оставалось только его протолкнуть. А это было очень серьезное оружие, в противостоянии с которым у ндебеле заведомо не было никаких шансов. Таких компаний, «развивающих отданные на их попечение страны собственными методами собственными средствами, по собственным планам и в значительной мере на свой собственный риск», в Англии было немного, - ибо риск был огромен, - но вес и значение их были очень серьезны.

Совсем не зря популярнейший в те годы журналист Альберт Уайт, творчество которого ценила сама Вдова, писал, разъясняя непонимающим самую суть: «Публике необходимо понять, что привилегированные компании, по крайней мере в Африке, абсолютно необходимы для укрепления того, что, выражаясь сдержанно, называют британскими интересами. Если уничтожить эти компании, то, как очевидно со всех точек зрения, соперничающие европейские державы займут их место, так как уж они-то, во всяком случае, не поколеблются водрузить свой национальный флаг на любой территории, которую можно выклянчить, захватить или украсть». Иными словами, новые конкистадоры и корсары, калька с орлов ХVI века, игравшие по принципу «все или ничего», как бы от себя, без вмешательства государства, но с государством за спиной.

Это был серьезный проект, но и противники у него были не простые. В высших слоях английских элит единого мнения не было. Кто-то не хотел отдавать огромные и богатые территории на откуп «группе авантюристов», предпочитая забрать их под Корону напрямую. Кто-то, особенно, в Натале, опасался «черных, вооруженных ружьями». Кто-то еще по каким-то причинам. А очень многие из «больших людей» просто открыто намекал, что готов лоббировать, но не даром. И Родс всем платил, всем обещал и всем давал задатки.

Так что, уже 30 апреля 1889 года на стол премьеру легло первое «предварительное» обращение от «компании, которая должна быть создана» с просьбой о «санкции и моральной поддержке правительства Ее Величества и признания на этой территории полученных законно прав и интересов». Компания обязывалась построить железные дороги и провести телеграф,  организовать «правильную колонизацию» и «предотвратить реализацию интересов всех других государств», а министр колоний в приложении указывал, что «такая компания сможет освободить правительство Ее Величества от дипломатических затруднений и тяжелых расходов». С этого момента начался финишный этап.

Юридическое лицо

Отдадим должное: на этом, последнем этапе Родс совершил больше, чем может человек. Он уговорил и купил всех конкурентов пакетами акций будущей компании, отдавая столько, сколько они требовали, без торговли. Уговорил и купил влиятельных лордов, вошедших в ее будущий директорат. Уговорил и купил верхушку всех фракций парламента и всю влиятельную прессу, после чего на темы, так или иначе ему неудобные, уже никто не заговаривал. И наконец, нашел общий язык с премьером, после чего правительство уже «не считало необходимым выражать какое-либо мнение» по вопросу о «правомочности концессий м-ра Родса».

Так что, 29 октября 1889 Вдова подписала Хартию, подтверждающую исключительные права British South Africa Company (она же Chartered Company, или Привилегированная компания) в «районе Южной Африки к северу от Британского Бечуаналенда, к северу и западу от Южно-Африканской Республики и к западу от Португальской Восточной Африки». В частности, даровав ей право использовать «все выгоды от упомянутых концессий и договоров», а взамен «поддерживать мир и порядок», «постепенно ликвидировать все формы рабовладения», «следить за торговлей спиртными напитками», «никоим образом не вмешиваться в религиозные дела племен», «уважать обычаи и законы групп, племен и народов» и даже «охранять слонов».

А для этого, чтобы сказку сделать былью, БЮАК получала право организовать собственный административный аппарат, формировать свою полицию, создавать банки и акционерные общества, «дарить земли на определенные сроки или навечно», «давать концессии на горные, лесные и другие разработки» и «заселять все вышеуказанные территории и земли». О таких мелочах, как собственный герб, флаг, гимн и девиз, а также и собственная валюта (боны компании) и говорить не приходится, это само собой подразумевалось.

Иными словами, государство в государстве, которому теперь, чтобы стать государством, следовало уничтожить любую государственность в регионе, на который она претендовала. Правда, юридических оснований для этого не было совершенно. Хартия закрепляла всего лишь «помощь правительства Её Величества в реализации концессий и соглашений, заключенных с лидерами туземных народов», а единственный лидер, с которым у БЮАК имелся договор, - Лобенгула, - предоставил англичанам всего лишь право на разведку и добычу полезных ископаемых, и никакими административными аппаратами, тем паче, полициями, тут даже не пахло.

Впрочем,  на эту несообразность закрыли глаза, как на ничего не значащий пустяк. Равным образом не сыграло никакой роли и то, что после всех взяток, данных в Лондоне, ничего не жалевший Родс остался нищ, как церковная крыса. Об этом не говорилось вслух, как о чем-то неприличном. Подключили прессу, пресса раскрутила кампанию круче всякой МММ, акции взлетели до небес, - притом, что Родс честно предупреждал, что дивидендов три года не будет, - и вскоре денег, которых совсем не было, стало очень много. Ибо теперь барыши БЮАК кровно интересовал слишком много влиятельных людей, - и это было предельно очевидно как хижинам, так и дворцам.

Это понимали все, и в самой Англии, и за рубежом. «Не исключено, - докладывал в Петербург российский посол, - что две африканские компании, северная и южная, действуя в согласии, смогут в один прекрасный день соединить руки и таким образом дать английской короне протекторат почти непрерывный над громадными территориями, простирающимися от Судана до колоний Южной Африки». К чести своей, дипломат, барон Стааль, все угадал точно.

Впрочем, Родса в Лондоне уже не было. Оставив рутину на проверенных и лично заинтересованных компаньонов, он налаживал дела в Африке, где почти сразу по возвращении без особого труда стал премьер-министром Капской колонии, собрав голоса англичан обещанием скорого захвата бассейна Замбези, а капским бурам дав гарантии, что позволит их «самостийным» сородичам из Трансвааля захватить земли все еще независимых свази. Теперь он мог все.

И первым, что сделало новоявленное божество, стала командировка в Булавайо чрезвычайного и полномочного легата компании. В докторе Линдере Джемсоне, самом близком из своего самого ближнего круга, «первый директор» не сомневался абсолютно, зная, что тот сделает все и даже больше. Такой уж это был человек, прекрасный врач и отмороженный авантюрист, фанатично веривший в «звезду Родса». К тому же он уже бывал в Булавайо: еще осенью 1889 именно его Родс направил к Лобенгуле требовать разрешения инкоси на приход «золотоискателей» в его земли, и доказал, что не отступает ни при каких обстоятельствах.

Его гнали - он уезжал и приезжал снова. Уговаривал, льстил, угрожал, подчеркнуто плевал на угрозы себе, сумел стать нужным, подлечив «королевскую» подагру, - и отделаться от него было невозможно. А когда в начале февраля 1890 в Булавайо прибыли послы лично от Вдовы, - три офицера с уведомление о создании компании, ее поддержке  королевой и назначении в Булавайо английского резидента, - Джемсон перестал юлить и стал сухо откровенен: «Король, если вы не прислушаетесь к моим справедливым требованиям и не откроете мне дорогу, я приведу свои белые войска, и, если понадобится, мы будем драться».

Глубокая озабоченность

Ставлю себя на место Лобенгулы, - и мороз по коже. Он был умен и опытен, отнюдь не трус, но и никак не авантюрист. Он все прекрасно понимал, и он, располагая информацией, привезенной из Лондона послами, сознавал (помните про «хамелеона и муху»?) что каток, наезжающий на его страну, остановить невозможно. Если уж Англия подмяла зулу, с их огромной, вымуштрованной и абсолютно бесстрашной армией, то у ндебеле и вовсе шансов не было. Как не было и вариантов.

Теоретически можно было, конечно, бросить все и всем народом уйти со стадами куда-нибудь на север, за Замбези, - такие предложения некоторые советники высказывали, - но суха теория. В реале же об этом и думать не приходилось: за полвека выросли уже два поколения, не помнившие «мфекане» и знавшие, что ндебеле непобедимы. Лобенгула сам растил молодежь в таком духе, и теперь просто не мог отдать приказ покидать насиженные места, даже не попробовав дать отпор зарвавшимся белым.

Подавляющее большинство воинов требовали, если придется, воевать, - и противиться их воле для «короля» означало нарываться на серьезные сложности, вплоть до бунта. Оставалось только ждать, надеясь на кривую, которая, возможно, все-таки как-то вывезет, рассосется само собой, - и лавировать, лавировать, уступая понемногу и всячески оттягивая тот неизбежный момент, когда воевать все же придется. Поэтому в мае 1890 инкоси все же сказал Джемсону «да», поставив единственное условие: пусть «золотоискатели» идут в «арендованные» земли через Булавайо, чтобы он мог убедиться в том, что это, как клялся и божился добрый доктор, «всего лишь несколько безобидных рабочих с десятком фургонов».

Разумеется, Джемсон тотчас согласился, от имени компании признав условие «здравым и приемлемым», и разумеется, Родс, мгновенно подтвердивший согласие, держать слово даже не думал. Да и нельзя было сдержать. Машина уже крутилась. Группа «безобидных рабочих»,  готовая к выходу из Капа,  была фактически армией, и не такой уж маленькой, - 700 человек, да еще и в сопровождении двухсот воинов-тсвана, истребованных Родсом у «союзника» Кхамы. С пушками, картечницами, кое-чем (о чем речь позже) еще, не говоря уж о винтовках и прочей мелочи. Позволить ндебелам увидеть это  означало спровоцировать войну, на тот момент Родсу, желавшему сперва получить первое золотишко, совсем ненужную.

То есть, против войны как таковой «первый директор» ничего не имел: позже выяснилось, что еще в декабре 1889 он подписал контракт с двумя «дикими гусями», британцем Фрэнком Джонсоном и майором-янки Морисом Хини, контракт на захват «неизвестными» Булавайо, убийство Лобенгулы и пленение главных индун. Как сказано в документе, «для обеспечения безопасности осуществления законных прав компании». И многое даже было сделано: придумали предлог (убийство пары-тройки белых торговцев), придумали, как успокоить общественность Европы (освобождение всех рабов и помощь «угнетенным шона»), выплатили задаток, - но...

Но не срослось. Причем, по совершенно идиотской причине: будучи в непристойно пьяном виде, м-р Джонсон проболтался о том, что скоро станет миллионером, в казино, а рядом оказался ушлый журналист, раскрутивший бахвала на подробности, и затею пришлось закрыть. Так что, идти «пионерам» Родса предстояло тупо и грубо, подобно бульдозеру. И они пошли.

Позже об этих «отважных первопроходцах» слагали песни и писали пухлые романы. В общем, по заслугам. В набранной Родсом «группе работяг», куда зачисляли всех, не глядя на прошлое, - был бы силен, здоров и отважен, - были люди, готовые на все и ничего не боящиеся. Беглые уголовники и (анонимно) младшие сыновья лордов, разорившиеся миллионеры и бросившие службу вояки - все они шли в неизвестность, поставив жизнь против шанса стать богатыми и знаменитыми, и остановить их можно было разве что проколов ассегаем.

И когда Лобенгула получил, наконец, от разведчиков донесения о том, что такое в реале обещанная Джемсоном «небольшая группа „золотоискателей"», он, как вспоминает миссионер Уокер, бывший при «короле» в этот момент, «покачнулся и даже побледнел, насколько может побледнеть негр». Было отчего: предвидя нечто подобное, он даже не предполагал масштабов проблемы. А главное, вопреки обещаниям Джемсона, официально подтвержденным самим Родсом, «несколько работяг» даже не думали идти через Булавайо.

Естественно, был вызван Джемсон, выслушавший предельно прямое мнение инкоси: «Если вы уверены, что я отдал вам всю страну, зачем вы крадетесь, как воры? Если моя страна, в самом деле, не моя, а ваша, зачем вам ее красть?». Его правота была настолько очевидна, что возражать, при всей своей наглости, добрый доктор не решился, взамен того заявив, что «немедленно поедет к своим людям и все исправит», - однако, уехав, остался с «пионерами», о чем и сообщил в Булавайо.

Пролетарии удачи

И вновь: ставя себя на место Лобенгулы… Впрочем, не хочу. Страшно. Пытаясь остановить колесо, он пытался давить на совесть. На совесть англичан, прошу заметить. В Кейптаун поехал сам Умшета, сумевший добиться «Рerhaps you are right, sir» от самой Вдовы. Он прошел по всем кабинетам, добравшись до аж до сэра Лоха, верховного комиссара Великобритании, и выступил в провинциальном парламенте, снова и снова разъясняя, что «концессия Радда» ничтожна, ибо фальсифицирована, что она не имеет законной силы, что она, в конце концов, не реализована, поскольку ндебеле отказались принять тысячу ружей, прописанную в договоре, а следовательно, сделка не состоялась.

С помощью неизвестно кого (впрочем, возможно, помогли несколько крупных алмазов) ему даже удалось дать интервью крупнейшим газетам, и он пожаловался широкой общественности, что «Родс хочет не золота, он хочет съесть весь народ ндебеле». И все тщетно. Единственным итогом поездки стало письмо верховного комиссара Лобенгуле, в котором сэр Лох, «вполне понимая и разделяя глубокую озабоченность короля», указывал, что «никаких причин для столь резких демаршей нет». Добавляя, что он, как верховный представитель Королевы в Южной Африке, лично изучил вопрос и одобрил отправку «полиции» БЮАК, чтобы «охранять Вашу страну от всех Ваших врагов», подчеркнув, что «эти люди хотят вашему народу и лично Вам, как партнеру Великобритании, только добра».

И после этого все встало на свои места. Когда «пионеры» добрались до границ ндебеле, Лобенгула отправил командирам послание: «Почему вас так много? Почему вы идете не той дорогой, которая вам разрешена? Разве король допустил какую-нибудь оплошность или кого-нибудь из белых людей убили? Или белые люди потеряли что-нибудь и теперь ищут?». На что Джемсон ответил совершенно издевательски: «Эти люди – всего лишь рабочие, которые идут под защитой десятка солдат по пути, разрешенному лично Вами, в рамках взаимовыгодного партнерства».

Теперь инкоси оставалось только терпеть или послать войска на перехват, и он, не без труда убедив запредельно возмущенных индун не горячиться, выбрал терпение. Так что уже к середине сентября 1890 «пионеры», без всяких приключений добравшись до места, заложили на землях шона четыре форта: сперва Тули, потом Чартер, потом, на крайнем юге, Викторию, а на крайнем севере – Солсбери, ставший финишным пунктом похода, а вскоре и столицей «привилегированной компании». А под рождество директорат БЮАК издал «Меморандум об условиях, на основании которых желающим разрешается изыскивать минералы и металлы в Машоналенде».

Пунктов и подпунктов там значилась масса, но серьезно, выявляя юридические закорючки, в документ вчитывались только солидные господа: все, могущее заинтересовать мелочь, был прописано четко, без подвоха. Энтузиастам быстрой удачи предлагали искать золотишко на самых благоприятных условиях, но еще шире компания раскрыла объятия потенциальным переселенцам. Им предлагали сколько угодно «самой лучшей и плодородной земли», сулили (и выплачивали!) подъемные на самых льготных условиях, завлекали «изобилием туземной рабочей силы» и «превосходным приемом со стороны добродушных туземцев».

Активно работала и густо подмазанная пресса метрополии, в самых восторженных тонах повествуя об «истинно Обетованной земле», «дивной стране Офир» и «копях царя Соломона», в которых кроется «единственная возможность изменить жизнь для множества добрых англичан». А поскольку «добрые англичане» уже привыкли верить своим честным и неподкупным СМИ, люди поехали. Как в Кимберли эпохи алмазной лихорадки и в Ранд, когда начался первый приступ лихорадки золотой. Сперва, конечно, сорви-головы, опьяненные слухами о желтом металле, - вдумчивый народ размышлял и прикидывал, - но и первой волны хватило, чтобы земли машона резко «побелели».

Тысячи старателей рыли землю, из уст в уста передавались байки о неведомых краях, где кто-то видел жилу, за безумные деньги продавались «достоверные кроки», нарисованные «старым шаманом» или «неким буром», - и самый пестрый люд метался по стране, терпя лишения, голодая, но видя цель и веря в себя. Мерли, конечно, сотнями, - от голода, от плохой воды, от болезней, - но на это никто не обращал особого внимания. А на место умерших тут же приходили новые чечако. Ибо кое-где золотишко таки нашли. И уже к концу 1891 по поселкам старателей поползли слухи (возможно, инспирированные Родсом, возможно, нет, но очень стойкие) о том, что «тут только ручейки, а истоки жилы, настоящее царство золота лежат в землях матабелов».

Классика эпистолярного жанра

Если Первой Мировой войны, как пишет Барбара Такмэн, «не хотел никто, и все-таки она была неизбежна», то война с ндебеле была неизбежна, потому что этого хотел Родс. При этом, однако, тщательно высчитывая, в какой момент можно будет начать, чтобы наверняка и без лишних затрат. И в 1893 пасьянс, наконец, сложился: прибыли De Beers резко подскочили, дав Родсу возможность ассигновать средства на любой проект, а подобрать повод особого труда не составляло: в мире ведь постоянно что-то случается.

Вот в мае того же 1893 и случилось так, что группа шона якобы (во всяком случае, по официальной версии) уволокла катушку медной проволоки, заготовленной для проведения линии телеграфа. Так оно было или не так, но руководство компании, направив, как и следовало, жалобу Лобенгуле, потребовала от местных шона, - данников ндебеле, - компенсацию скотом. А поскольку скота у них было совсем мало, они, опасаясь репрессий, отдали и «королевское» стадо, которое выпасали по указанию инкоси.

Узнав об этом, Лобенгула послал на место большой отряд – разобраться, вернуть скот, найти проволоку и наказать виновных вассалов, строго-настрого приказав, что бы ни случилось, не вступать в конфликт с белыми. Однако шона, понимая, что дело может обернуться плохо, обратились за помощью к англичанам, и 10 июля, когда ндебеле приблизились к форту Виктория, доктор Джемсон 18 июля направил Лобенгуле письмо, требуя запретить воинам «пересекать границу и посягать на имущество и жизнь подданных компании».

С точки зрения юриспруденции это было полной нелепицей, - шона являлись подданными Лобенгулы, а земли компания только арендовала для разработки недр, - но Джемсону было на такие нюансы плевать. Он знал, чего хочет Родс, и сам хотел того же, в связи с чем, открыто провоцировал инкоси, фактически заявляя, что земли шона отныне не принадлежат Лобенгуле. Параллельно, Джемсон (сразу после отправки письма, в тот же день) потребовал от индун уйти «за пограничную черту», заявив, что если не уйдут, он будет атаковать, а на вопрос, где же находится «граница», ответил: «Сами знаете», причем, в максимально грубой форме.

Тем не менее, помня о приказе «короля», индуны согласились, - и тогда Джемсон добавил еще одно требование: покинуть «территорию компании» до захода солнца, хотя до заката оставалось около полутора часов, а река Шаши, которую он определил, как «границу», лежала почти в полусотне километров от форта. После чего, как только импи стали отступать туда, куда было указано, вслед за ними был послан конный отряд капитана Ленди с приказом «принимать необходимые меры, если с закатом дикари все еще не перейдут реку». А поскольку за полтора-два часа 50 километров не пробежать и опытному марафонцу, всадники, легко догнав уходящих, расстреляли арьергард, бежавший медленнее (из-за носилок с товарищем, сломавшим ногу).

Далее, как сказано в интервью одного из участников сафари, появившемся вскоре в капской прессе, «было вроде охоты на оленей. Бедняги бросились бежать, а мы неслись за ними галопом и стреляли почти в упор. Я думаю, что каждый из них получил не меньше четырех-пяти пуль», - однако ндебеле, повинуясь приказу инкоси, сопротивления не оказали.

Позже, уже в ходе полетов, капитана Ленди назовут «скверным, жестоким человеком», но о приказе Джемсона никто не вспомнит. Как никто не станет копаться в том, что сразу по возращении отряда Джемсон отправил верховному комиссару, м-ру Лоху, донесение о том, что «матабелы напали на наших людей», а директорам компании сообщил, что «вторжение матабелов ставит под угрозу все наши достижения в этом районе». Естественно, в докладе министру колоний м-р Лох полностью, - правда, не вдаваясь в детали, - одобрил действия Джемсона, а параллельно закрутились и жернова СМИ. Всемогущая лондонская пресса ежедневно вбрасывала жуткие телеграммы доброго доктора, сообщающего о «жестоких нападениях, убийствах и насилии».

Джинса, от альфы до омеги брехливая, как пробирки Колина Пауэлла, но на рядового британского фикуса впечатление производила. Подключились и миссионеры, вопившие о «жутких каннибалах», хотя ндебелы, как и прочие нгуни, отродясь человечины не ели. Не отставали и окученные парламентарии: «Почему, наконец, правительство не даст компании свободы рук, чтобы покончить с ужасными дикарями?», - так начинал каждый рабочий день некто Эдмунд Ашмед-Бартлетт, и он еще считался «самым взвешенным из всех, кто интересовался этой проблемой».

Пляска смерти

В такой обстановке правительству было бы сложно упираться, будь оно против затеи Родса, но оно как раз было очень за, и уже в конце июля «красные мундиры», стоящие в Бечуаналенде, начали подготовку, а партию ружей, заказанных Лобенгулой у немцев, арестовали, объяснив это «политической необходимостью». К тому времени уже были набраны новые части, - поскольку обещали сколько угодно земли и долю от трофейного скота, добровольцы шли косяками, - так что, к октябрю 1894 слово было только за Родсом.

Лобенгула, естественно, тоже готовился, как мог. Он очень не хотел войны: «Король крайне зол, но не похоже, что жаждет конфликта», писали европейцы из Булавайо, а некто Доусон, доверенный его человек и в то же время агент Родса уточнял: «Я твердо уверен, что Лобенгула не хочет воевать — его могут лишь вынудить защищаться», - но стягивал войска откуда только мог, что английская пресса, естественно, трактовала, как «милитаристскую истерию».

Он посылал белым десятки писем, пытаясь хоть как-то остановить маховик, но его доводы уже никто не слушал. Он отправлял гонцов, но их «случайно» убивали по пути. Он обращался к самой Вдове, обещавшей ему, ежели что, лично разбираться в его спорах с компанией, но его письмо положили под сукно, а когда отправили, было уже поздно, а в Лондоне даже не прочли.  Он, наконец, попытался отправить в Лондон еще одно посольство, во главе с Умшета, который понравился Королеве, но послов в Великобританию никто и не подумал пускать. Их помариновали пару недели  и выпроводили. А подводя итоги всего этого шоу, м-р Лох сообщал министру колоний: «Вынужден признать, что мир становится все более шатким. Лобенгула не шлет ответа на мое дружеское послание».

Ничего личного. Просто решение уже было принято, и никакие телодвижения обреченного африканца не могли ничего изменит. И хотя бы хоть немного отсрочить тоже не могли: директорат компании, знал, что войска ндебеле измотаны недавно завершившимся походом и прорежены оспой, решил, что лучшего времени ждать нечего. Будучи предупреждены об этом, из Булавайо крысами с корабля побежали белые из числа тех, кому инкоси особенно доверял: их миссия при «королевском» дворе была завершена, теперь они требовались Родсу в качестве проводников и советников.

2 октября м-р Лох направил Джемсону письмо, больше похожее на инструкцию: «Однако, прежде чем я разрешу наступление на Булавайо, должно стать очевидностью, что у матебелов враждебные намерения…» После чего, как изящно указывает Аполлон Давидсон, «очевидность организовать было совсем нетрудно». Уже через день, 4 октября недалеко от форта Виктория «сосредоточились семь-восемь тысяч ндебеле». А 5 октября они «попытались вырезать английский патруль», после чего м-р Лох с удовлетворением подвел итог: «Поскольку война началась… Вы вправе предпринимать те шаги, какие сочтете целесообразными».

И войска двинулись. Тремя колоннами. Обшей численностью около пяти тысяч бойцов. Не встречая по пути никаких «озлобленных дикарей», - но это уже не имело никакого значения. И когда растерянный Лобенгула попытался все же выскользнуть из петли, направив к Вдове еще одно посольство, послов просто-напросто расстреляли, одного «при попытке к сопротивлению», второго — «при попытке к бегству», а сразу же после расстрела резидент Бечуаналенда дал «красным мундирам» приказ перейти границу и «помочь полиции компании усмирить мятежников».

Правда, письмо, направленное инкоси в Лондон, верховному комиссару все же передали, но тот, прочитав, отписал начальству: «Лобенгула прислал письмо, где отрицает, что его войска выдвинуты к границе. Он готов дать любому, кого я пришлю, возможность убедиться в этом. Он также сообщает, что слышит о наступлении белых людей, видит, что они хотят драться, и спрашивает, почему ему ничего не сказали об этом», столь же честно добавив от себя: «Мне кажется,  теперь нет смысла отвечать, по крайней мере, если наши люди будут успешны; если удача им улыбнется,  дальнейшие переговоры бесполезны,  предосудительны и даже аморальны».

Короче говоря, пути назад для «короля» уже не было, - и он стал тем Лобенгулой, которого его люди привыкли знать, сыном великого Мзиликази и лучшим воином ндебеле. 24 октября на берегах Шангани: около 5 тысяч ндебеле атаковали англичан, и стал первыми в истории, испытавшими на себе, что такое пулеметный огонь. Сотни чернокожих легли, даже не успев понять, что случилось; «Я повел своих воинов, - рассказывал позже индуна Каянда, - и вдруг увидел, что они падают рядами, как скошенный маис». И тем не менее, атака захлебнулась аж через двадцать минут, в течение которых ндебеле успели опрокинуть «вспомогательные отряды» тсвана, которых погибло более двухсот.

Среди англичан убитых оказалось четверо. Поражение, - вернее, новое страшное оружие белых, - потрясло ндебеле, но не сломало их воли к борьбе. Спустя всего неделю, 1 ноября, на реке Бембеси, примерно в полусотне километров от Булавайо, шесть тысяч воинов вновь пошли в атаку на пулеметы, вновь были отброшены, потеряв около тысячи бойцов, однако на следующий день, на реке Рамаквабане, опять повторили попытку. С тем же результатом, но на сей раз, воины тсвана, которыми англичане прикрывались, понесли такие потери, что покинули белых и ушли восвояси.

Повод для гордости

Это, впрочем, уже ничего не меняло. На следующий день, 4 ноября, войдя в Булавайо, - пустой, сожженный ушедшими ндебеле, - победители обнаружили там только англичан, купца и миссионера, сообщивших, что их никто не обижал. А Лобенгула с остатками войск и стадами, которые успели собрать, в это время уходил на север, спасаясь от погони. Сдаваться, памятуя о послах, из которых ни один не вернулся, он не хотел, и наверное, был прав.

Более разговаривать с белыми ему было не о чем. Хотя еще один раз он все же попытался: отправил к Джемсону одного из сыновей, признавая поражение и прося только одного – разрешений уйти спокойно, предложив за это много-много золота. И вновь увы: сперва золото украли какие-то англичане (после войны их даже на пару лет посадили, но золотишко они, как ни старалось следствие, так и не выдали), а затем люди Джемсона отказались от переговоров, поскольку «послы не имели письменных полномочий», да еще и не отпустили «принца» домой, объявив военнопленным.

Зато по следу уходящего «короля» помчалась погоня, завершившаяся очень худо - единственный отряд, догнавший караван Лобенгулы, был перебит почти поголовно. Как выяснилось, без пулеметов, только с ружьями и револьверами, герои БЮАК, при всей своей бесспорной храбрости, способны не очень на многое, даже если ндебеле не так уж много. «Король» ушел, - а спустя пару недель исчез. Вроде бы умер, - то ли от оспы, то ли покончил с собой, - а возможно, и просто затерялся, но с тех пор его уже никто и никогда не видел, а отряды ндебеле, потеряв верховного, начали складывать оружие и сдаваться. К апрелю все было кончено. Сдались и сыновья инкоси, которых по приказу Родса увезли в Кейптаун.

И всем понравилось. Хотя очень многие признавали, что «в течение всей войны до публики доходило крайне мало правдивых сведений», Великобритания, в целом, воспевала «блестящую кампанию по уничтожению отвратительной тирании». Восторгалась и Европа. «Допустим, - писал Пьер Леруа-Болье, ведущий политический эксперт Франции, - Родс сделал войну с матебеле исключительно ради того, чтобы отнять у них землю. Но ведь, в конце концов, он разрабатывает эти страны, из которых они ничего не извлекали; он наживается, но и страна наживается; все труды и опасности падают на долю его компании, а Британская монархия получит эти земли спокойными и цивилизованными». тогда, когда туда уже проникнет цивилизация и водворится спокойствие».

Согласитесь, красиво. И уж во всяком случае, откровенно. Но, в диссонанс хору, звучали и другие голоса. Очень мало, очень негромко, в четверть четверти голоса, и тем не менее. Летом 1894 в Кембридже вышла  брошюра под названием «Матебелелендский скандал и его последствия», подписанная длинно и вычурно: «Тот, кто, во-первых, помнит о наказании, которое понес Каин за братоубийство, и, во-вторых, оберегает честь Великобритании»… Сравнивая Лобенгулу с Верцингеторигом и Каратаком, восставшим против Рима, анонимный автор (цитирую по сборнику документов под редакцией Дж. Л. Маккензи) писал:

«Британский лев, алчущий крови, пришел на кровавый пир, как всегда, под маской высшей благотворительности… Если любая другая европейская держава рискнет аннексировать какую-либо территорию в Азии, Африке или Океании, британская публика разразится взрывом пламенного негодования: Великобритания одна имеет право на вторжение, конфискации и аннексии… Метод создания привилегированных компаний — искусный метод; их роль — заглушать шум, неизбежный при совершении преступления. Как может компания иметь совесть, когда она не имеет ни души, ни зада, по которому можно было бы поддать ногой?..

Идея истребления так называемых низших рас ради захвата их земли и золота не является новой идеей, плодом творческого гения мистера Родса… Британская матрона, читая за завтраком свою газету, заметит, что еще две тысячи дикарей убиты. — Горнорудные акции поднялись на десять процентов, — отпарирует Отец Семейства… О да, я знаю, мой никому не нужный памфлет исчезнет. Но один или два экземпляра, может быть, сохранятся в двух или трех больших библиотеках, как напоминание о том, что и в 1894 году несколько голосов вопияли в пустыне, обличая преступление, совершенное их соотечественниками».

Бог ехал в пяти фургонах

После уничтожения державы ндебеле Сесиль Родс на какое-то время стал национальным символом, легендой и мифом. Он мог все, и у него было все. Всеобщее, от пропойцы-кокни в дешевом ист-эндском пабе до самой Вдовы, восхищение, восторженное преклонение «колониального Джо», - министра колоний Джозефа Чемберлена, - мало с чем сравнимое богатство и практически диктаторская власть в Кейптауне. Плюс собственная страна «Родезия», которую он понемногу расширял уже даже без выстрелов: оценив судьбу ндебеле, пока еще свободные племена решили не играть с огнем. В пределы «Родезии» вошли территории многочисленного народа баротсе на северном берегу Замбези, и даже португальцам, спасая «свой» Мозамбик, пришлось повоевать с совершенно не видящей берегов компанией.

Нельзя сказать, чтобы это так уж всем нравилось, - «выскочке» завидовали многие, - но Родс в свой звездный миг мог позволить себе не обращать на мосек внимания. Даже когда неизвестные доброжелатели протолкнули-таки следствие по поводу «сомнительных причин начала войны», пар ушел в свисток: из всего набора убойный фактов «достаточно весомым» сочли только вопрос о том, кто же стрелял первым в июле 1893-го, когда Джемсон послал капитана Ленди «проследить за уходом матабеле». Но, когда выяснилось, что «Как только мы их увидели, капитан Ленди приказал открыть огонь, не щадя никого, матебелы же не стреляли вообще», следователь, Джеймс Ньюмен, в отчете указал, что «приказ м-ра Ленди оправдывает то обстоятельство, что эти туземцы считали просьбу о пощаде позором и никогда пощады не просили».

Так что, хотя по итогам все обвинения подтвердились, единственным, кто был хоть как-то наказан, стал все тот же злополучный капитан Ленди, да и то очень специфически: пресса опубликовала о нем несколько статей, назвав «плохим, жестоким человеком», а директорат компании сделал своему офицеру «строжайшее внушение». В целом же, вывод министра колоний был таков: «Мне доставило истинное удовлетворение обнаружить, что результаты столь тщательного и беспристрастного расследования, изобличив вину м-ра Ленди, проявившего неоправданную горячность, в то же время целиком сняли с д-ра Джемсона и чиновников Привилегированной компании тяжкие обвинения, которые им предъявлялись в связи с этими событиями».

Лучше объяснить, что англичанину можно все, было просто невозможно, - и к слову сказать, такой подход сохранился и по сей день. «Для всех них, как англичан, так и уроженцев колоний, - писал уже в 1969-м кейптаунский исследователь Роберт Клуни, - белый человек был высшим. Он основал величайшую империю, которую только видел мир, и в процессе этого принёс мир и просвещение миллионам тех, чьи жизни терзали болезни, голод и жестокость… Они не боялись принимать на себя ответственность, неизбежно шедшую бок о бок с заявлениями о превосходстве. Когда шансы обернулись не в их пользу, они стояли твердо и умирали неколебимо». Вот так. Только так, и никак иначе.

В общем, не будет преувеличением сказать, что в этот период сам Родс на какое-то время ощутил себя (как сам он честно признавался) кем-то, почти равным самому Творцу. Он уничтожал и создавал страны. Он, одним мановением руки, - исполняя обещание, данное капским бурам, - самовольно позволил бурам из Трансвааля захватить маленькое горное «королевство» свази, на которое зарился и Лондон (правда, пояснив в приватной беседе, что ничего страшного: рано или поздно придет и очередь буров, и тогда свази очень пригодятся). И в конце концов, полностью перестав видеть берега, совершил главную и роковую в своей жизни ошибку, поручив все тому же безотказному д-ру Джемсону захватить Трансвааль.

Правда,  ошибкой, да еще и роковой, затея, разумеется, стала лишь потому, что рейд в январе 1896 провалился, практически сведя на нет военную силу компании, спровоцировав трансконтинентальный скандал и серьезно ударив по престижу Великобритании: буры как-никак были белыми людьми, и обращаться с ними, как с какими-то ндебеле не следовало. А уж тем паче, терпеть при этом поражение. Так что, с этого момент Удача «вечного победителя» пошла на закат, - однако это случилось позже, а пока что, могу лишь повторить: на Юге Африки м-р Родс был почти Богом. Добрым. Для белых. А вот для черных совсем наоборот.

Jedem das Seine

Собственно говоря, Родс не был расистом в точном смысле слова, как его ухудшенная немецкая копия Карл Петерс, речь о котором впереди. Цвет кожи сам по себе, как подчеркивают практически все биографы, его мало интересовал. Он просто считал африканцев, - если они не приносили реальной, физически ощутимой пользы Британии, - чем-то совершенно бессмысленным, лишним, своего рода недоразумением. В связи с чем, работяг на приисках и храбрых полицаев даже по-своему уважал, подчас говоря с ними по-свойски, но вот насчет «белых ворон», - то есть, туземцев, желающих поменять свой шесток, - был категоричен.

«Путешествуя по Южной Африке, - объяснял Родс свою позицию, - я видел несколько отличных колледжей для туземцев — там учеников обучали греческому и латыни, создавая таким образом забавную разновидность двуногих: кафров-священников. Быть может, кафр-священник и весьма почтенное существо, но он принадлежит к классу, решительно ни к чему не пригодному. Ученых негров пекут дюжинами. Они носят черный сюртук и белый галстук. А в результате, поскольку для этих господ нет никакого постоянного дела, они становятся агитаторами, начинают толковать о том, что правительство худо и что народ их порабощен. Одним словом, ученый негр — крайне опасное существо».

В соответствии со взглядами, строилась и «новая туземная политика», скопированная с политики США по отношению к индейцам, с той разницей, что африканцев заставляли работать за гроши. Разумеется, в чисто английском стиле, с богатым гуманитарным обоснованием: «…если они не будут работать под надзором европейцев, но будут жить бесполезной жизнью павианов, тогда силою обстоятельств… им придется вновь узнать, что такое рабство, которое в предстоящей борьбе будет альтернативой полного уничтожения». И британское общественное мнение сходилось в том, что так оно и есть. «Туземцы весьма довольны новым режимом, они с радостью идут работать для поселенцев», - сообщала пресса. Но сами «туземцы» полагали совсем иначе.

Несколько позже, в августе 1896, глаза в глаза объясняя Родсу, почему случилось то, что случилось, Карл Кумало, образованный ндебеле, бывший секретарь Лобенгулы, уложил проблему в несколько коротких фраз: «У нас отобрали нашу родину, у нас отобрали наш скот, наш народ скитается, нам не для чего жить… мы стали рабами белого человека, мы — ничто. Поставь себя на наше место, и ты поймешь, что твой вопрос смешон».

И в самом деле, ведь ничего сложного. Если коса англичане ломали почти век, постепенно, если для зулу крах державы означал крах всего, если, наконец, шона привыкли подчиняться и приход белых означал для них всего лишь смену господина, то ндебеле, в отличие от зулу, не вымуштрованные по принципу улья, принять новые реалии «жизни по Родсу» не могли. Ускоренная колонизация страны, помноженная на грубость и жестокость пришельцев, которых становилось все больше, не говоря уж о конфискациях земель, реквизициях скота, трудовых повинностях, телесных наказаниях и сгоне «туземцев» в «резерваты», вводимых в экспресс-темпе, сыграли свою роль.

Некоторая дифференциация, конечно, соблюдалась: если с шона белые вели себя, как считали нужным, полагая тех по гроб жизни обязанными за «освобождение от кровавой тирании Лобенгулы», то с ндебеле, считавшимися «опасными и непредсказуемыми», какие-то нормы еще соблюдались (вернее, их рекомендовалось соблюдать), однако народ, - и простонародье, и знатные индуны, потерявшие все, - понемногу накалялся. И…

Гроздья гнева

20 марта 1896 в Булавайо группа молодых ндебеле атаковала отряд «туземной» полиции, убив несколько человек, 23 марта начался мятеж, охвативший несколько округов, а потом к бунтовщикам примкнули посланные на подавление «туземные части», после чего дело начало становиться серьезным. И сил (да и средств) для подавления в зародыще у компании (после краха экспедиции Джемсона, вылившегося в немалую копеечку) не было, так что, к концу марта заполыхала вся страна. Поднялись даже некоторые кланы шона. Белых не щадили, - в целом, за первую пару недель, погибло 244 поселенца, сотни ферм и шахт сгорели, - и когда перепуганные беженцы плакались на «озверение дикарей», у них были на то все основания.

Однако, согласимся, и у ндебеле были все основания озвереть. Хотя и то правда, что при всем озверении, поголовно убивали только мужчин; женщина погибло мало и, вопреки визгам СМИ, ни одна не была изнасилована (насилие над женщиной, кем бы она ни была, у ндебеле считалось тяжелейшим преступлением), а детей не трогали вообще. Кроме того, и восстание не было стихийным. Как стало позже известно, его готовили долго и тщательно, под руководством «подпольного штаба» - самых уважаемых людей из самых знатных родов, включая Дом Мзиликази. Тщательно блюд конспирацию и сумев-таки сохранить подготовку в тайне, настолько полной, что даже отдельные мелкие проколы не насторожили англичан, помнивших, как мгновенно сломались «страшные» зулу, да к тому же, слишком презиравших «туземцев», чтобы ждать от них подвоха.

А что еще важно, обиду и желание отомстить за все и сразу подкармливали знамения: жрецы Млимо, одного из важнейших богов пантеона ндебеле, считавшегося вестником Судьбы, бродили по краалям, сообщая, что Хозяин принял решение покончить с пришельцами, принесшими с собой все беды, от долгой засухи до саранчи и падежа скота. Естественно, исполнителями воли Хозяина должны были стать люди, но его слуги гарантировали, что волшебные чары защитят героев, мудро добавляя: «кроме тех, кто попадет под быстрый (то есть, пулеметный) огонь, против которого сам Млимо бессилен», и намекая, что на помощь своему народу с далекого севера может вернуться Лобенгула, собравший огромную армию.

Впрочем, теория теорией, а практика практикой. Позже, уже из рассказов членов «штаба», стали известны детали плана. Готовили его далеко не дети, и учтено было все. Предполагалось, что в новолунную ночь с 29 на 30 марта, сразу после Большой Пляски, одного из священнейших ритуалов ндебеле, воины пойдут на Булавайо и окружат его с трех сторон, оставив белым дорогу для бегства. А потом, бреднем пройдя по стране, полностью очистят ее от пришельцев, которые не захотят или не успеют убежать.

При этом, по ходу разработки операции, учитывались все плюсы и минусы. Звучали мнения, что не следует начинать накануне сухого сезона, когда англичанам будет легче маневрировать, кое-кто напоминал о том, что на носу сбор урожая, без чего вполне вероятен голод. И эти аргументы были достаточно вески: к ним прислушивались, и возможно, мятеж был бы отложен, не издай компания «распоряжения о профилактике скота». Само по себе, в общем, неглупое: массовый забой стад в ареале реально имевшей место эпизоотии, действительно, мог спасти все остальное поголовье там, куда болезнь еще не добралась, - но у ндебеле были свои, вполне эффектиые методы борьбы с «коровьей чумой», а использовать их англичане не позволяли, считая «дикарскими».

И поскольку боязнь остаться без скота вообще прямо сейчас перевесила страх перед возможным голодом когда-нибудь, в конце концов, сошлись на том, что нужно начинать, чтобы выгнать белых до мая, когда придет время жатвы. Окончательной же гирей на весы стало то, что «выгнать до мая» не казалось невозможным: после «рейда Джемсона» в Трансвааль власть компании держалась, можно сказать, на соплях, и лидеры ндебеле, имевшие осведомителей везде, об этом знали. На том и порешили. А что вспыхнуло само по себе, за неделю до "часа Х", так маленький сбой ровно ни на что не повлиял: к середине апреля под властью англичан остались лишь Булавайо и еще пара сильно укрепленных поселков, да и те в глухой блокаде.

Хвост вертит собакой

Все было очень четко. Индуны объявили призыв, полки откликнулись, жрецы провели должные обряды и импи, - возможно, и не 15 тысяч, как утверждали перепуганные англичане, но, как минимум, десять, - в полном порядке подойдя к Булавайо, опрокинули защитников, решивших было дать сражение (20 убитых и 50 раненых), и блокировали город. Оставив, однако, согласно утвержденной «штабом» диспозиции, дорогу на юго-запад, в британские пределы. Дисциплина при этом соблюдалась железная: за все месяцы войны на этой дороги не было ни одного нападения на белых, хотя в других районах пощады не было никому.

Все шло, на первый взгляд, успешно: несколько колонн, снаряженных Родсом на выручку столице, завязли с сражениях и, понеся потери, отступили. Однако вскоре выяснилось, что осажденные не намерены уходить, - напротив, они укрепляли позиции и ежедневно вешали напоказ мятежникам «шпионов», то есть, черных слуг и работяг, не успевших покинуть город, - а штурмовать обстоятельно укрепленный Булавайо никто даже не думал: о пулеметах индуны помнили слишком хорошо. И столь же хорошо понимали, что рано или поздно к белым придет подмога, против которой не выстоишь.

В связи с чем, возникли разногласия. И не только по относительно второстепенному вопросу, кому из родственников Лобенгулы следует быть инкоси (об этом быстро договорились, сойдясь на том, что время покажет), а на тему, куда более важную: если не штурмовать, то что делать дальше, тем паче, ввиду необходимости собирать урожай?

Спорили ожесточенно. Самые здравомыслящие члены «штаба» предлагали, плюнув на все, пока не поздно, уйти на север, за Замбези. На что им вполне резонно возражали, что: (а) на всенародный исход не хватит припасов, (б) для переправы через широкую реку нет лодок, (в) за рекой как раз «малярийный сезон», к которому ндебеле не привыкли, а главное, северяне-баротсе, давние враги, неизбежно воспользуются случаем отомстить за старые обиды.

Впрочем, не легче было и Родсу. В неизбежной победе над мятежниками он не сомневался ни секунды, но сам факт восстания в стране, разрекламированной на весь мир, как «истинная земля Обетованная», ломал имидж компании, - и следовательно, подрывал доверие к ее акциям. А между тем, на биржевых спекуляциях держалось слишком многое, и рычагов для влияния на ситуацию было уже не так много, как всего год назад. Скандал после «рейда Джемсона» вынудил Родса уйти в отставку с поста премьер-министра Капа, после чего все завистники, и все обиженники, и все недоброжелатели, ранее державшие языки на привязи, набросились стаей, норовя растерзать «выскочку и гордеца».

Как-то исправить положение можно было только быстрым и жестким «преподать урок на тысячу лет вперед», и «первый директор» делал все возможное, а равно и все невозможное. Привычно подключили прессу, окучивая добрых подданных Её Величества жуткими «свидетельствами очевидцев» о чудовищных зверствах, горах скальпированных трупов, групповых изнасилованиях «несчастных леди» и храбром гарнизоне Булавайо, который вот-вот вырежут под корень, «не пожалев даже шесть тысяч невинных малюток».Что все белое население столицы было вчетверо меньше этой цифры, а детей насчитывалось всего 27, никого, бесспорно, не волновало: денег на джинсу Родс не жалел никогда.

И когда количество визга перешло в качество настолько, что население Капа поверило, что сразу после падения Булавайо «сотни тысяч дикарей пойдут на Кейптаун и Дурбан», на вербовочные пункты толпами пошли добровольцы, готовые воевать с отсрочкой оплаты, а из старой доброй Англии сотнями поехали юноши из самых благородных семей. В связи с чем, у Родса, наконец, появилась возможность бороться с мятежом своими силами, не дожидаясь «красных мундиров», участие которых показало бы всему миру, что хваленая БЮАК, по сути, импотент, и он сообщил в Лондон, симпатизировавшему ему «колониальному Джо», что нужды в присылке войск из метрополии нет.

Цугцванг с цейтнотом

В конце мая, наконец, появился просвет. Не без труда прорвавшись через заслоны, несколько отрядов, - один во главе с самим Родсом, - общим числом около трех тысяч бойцов, добрались до Булавайо, вынудили ндебеле отступить и начали планомерные карательные экспедиции по всей стране, беспощадно уничтожая краали, в которых практически не было мужчин. Естественно, выжигали посевы, естественно, расстреливали и угоняли скот. В общем, классическая тактика «выжженной земли» с целью устроить голодомор, - а обнаружив т. н. «крепости», - пещеры, куда прятались семьи мятежников, - не особо заморачиваясь, взрывали их при помощи динамита.

Это было уже несколько чересчур: несколько шокированных ополченцев даже написали в Англию, где недоброжелатели Родса дали письмам ход, - однако на все вопросы министр колоний отвечал кратко и монотонно: «Обычаям южноафриканской войны сжигание селений туземного врага соответствует», и парламент рукоплескал. В принципе, можно было считать, что победа не за горами, и в письмах Родса этого периода, - середина июня, появляются шутливые нотки, но тут, совершенно неожиданно, взялись за оружие покладистые, терпеливые шона, от которых никто ничего подобного не ждал, причем, не отдельные настоящие буйные, а весь народ.

Такого оборота не предвидел никто. Какие-то соглашения отдельных кланов с ндебеле вроде бы имелись, но у шона не было высшего руководства, да и подготовки никакой не велось. Просто, как пояснил позже на суде один из вождей, Неханда, выступивший первым, им «надоело быть хуже собак», - затем появился отряд Кагуби, затем отряд Муквати и, наконец, 20 июня встал на тропу войны Машайямомбе, формально считавшийся верховным вождем, а спустя три дня в Булавайо прилетела истерическая телеграмма: «Вся страна вокруг Солсбери восстала, шансов на спасение нет».

Удар был тяжек, по свидетельствам очевидцев, Родса даже свалил гипертонический криз. Причем главная беда заключалась даже не в том, что теперь, когда бить приходилось не кулаком, но растопыренными пальцами, эффективно гасить пожар в землях ндебеле не получалось. То есть, и это было крайне неприятно, но куда неприятнее оказался очередной международный скандал. Ранее-то «весь цивилизованный мир» искренне считал Родса чуть ли не Дон Кихотом, «благородным освободителем добродушных шона из-под ига жестоких матабелов», и вдруг выяснилось, что против компании и те, и другие выступают вместе, - на чем, конечно, не замедлили оттоптаться ведущие газеты главных столиц планеты, включая Токио и Стамбул.

А между тем, ндебеле, - около 5000 бойцов, - в идеальном порядке отошли из-под Булавайо на юг, в труднопроходимые горы Матобо, где «штабом» загодя, в предвидении именно такого поворота судьбы, были заготовлены склады припасов. И скоро стало очевидно, что ндебеле многому научились. Они не только отказались от фронтальных атак большими силами, но и освоили искусство «малой войны» в горной местности, постоянно маневрируя и нанося короткие, но болезненные удары из засад. А кроме того, среди них уже были умельцы, навострившиеся стрелять не просто хорошо, но на высоком европейском уровне, в связи с чем, количество карателей, вышедших из строя, росло и росло, - и вскоре стало понятно, что ндебеле, взбешенные истреблением своих семей, намерены «с величайшим неистовством обороняться сколь угодно долго».

Теперь они уже не только защищались, но и нападали. В ночном бою с 19 на 20 июля, заманив в засаду отряд в почти полтысячи стволов, они сильно потрепали его и вынудили отойти, а 21 июля, атаковав импи Бабияны (того самого, что ездил послом в Лондон), британцы потерпели еще одно унизительное поражение. Правда, вновь отыгрались на гражданских, взорвав несколько пещер, где прятались женщины и дети, но изобразить это успехом не посмел никто: по крайней мере, официальное донесение в Лондон не гремело фанфарами: «К сожалению, результаты неудовлетворительны. Потери врага очень малы, не более 50 человек, в большинстве женщин. Моральный эффект сражения сомнителен».

Короче говоря, вновь уткнулись в тупик. Процесс замер, бойцы выбывали из строя, деньги иссякали, акции ползли вниз, - еще не фатально, но с пугающей неуклонностью, из метрополии все настойчивее запрашивали, способна ли компания справиться сама или все-таки нет, - и к исходу июля Родс пришел к выводу, что с ндебеле следует договариваться. Чего ему, презиравшему черных, это стоило, можно только гадать, но совсем оглушительной пощечиной прозвучал категорический отказ индун от каких-либо переговоров, как с самим «белым инкоси», так и с его представителями.

Через местных жителей ему передали письмо, где спокойно, без хамства, но и без всякой учтивости сообщалось, что ему не верят, что он подлый убийца и не умеет держать слово, а значит, не мужчина. В связи с чем, пусть говорит с женщинами. Так открыто Родса еще никто не оскорблял, но встреча была нужна ему настолько, что он стерпел и приказал уполномоченным продолжать искать выходы. Что, в конце концов, удалось, однако встречу с несколькими «младшими индунами», присланными для беседы, посланцы компании провалили. То ли не нашли нужного тона, то ли брякнули по ходу что-то не то, но ответ представителей «штаба» был резок: «Зачем нам сдаваться? Наши позиции хороши, у нас много припасов, мы бьем белых, а не белые нас. Если вам надоела война, приходите и сдавайтесь, мы обещаем, что будем великодушны».

А между тем, положение стало критическим: хоть как-то восстановить репутацию, а значит, и прибыли, можно было только взяв ситуацию под контроль силами компании, до того, как придется вмешаться государству. Уровень паники, охватившей директорат, включая Родса, показывает история с «охотой на Млимо». Как ни парадоксально, - барыги, даже храбрые, все же не MI6, - о том, что Млимо сущность инфернальная, никто не знал, его считали живым человеком, идеологом и сакральным лидером мятежа, обнуление которого заставит черных бросить оружие и поднять руки.

Поэтому объявили награду, аж 100 фунтов, и когда некий зулус принес информацию о том, что искомый персонаж тогда-то и там-то будет плясать «танец духов», на поимку его была направлена группа захвата, - некие Армстронг и Бэрнхем, - слывшие сорви-головами и получившие строжайший приказ: «Возьмите Млимо живым. Если нужно, убейте. Но ни в коем случае не упустите». Ну и… сказано – сделано: нашли и убили. Вот только война и не думала прекращаться. Больше того, как выяснилось через пару месяцев, расстрелянный, некто Джобани, был жрецом клана каланга, единственного, не принявшего участия в мятеже, поскольку сам жрец запретил.

После чего, всем стало так неловко, что информацию о «рейде смелых» засекретили аж на 75 лет, а в 1994-м особая комиссия подвела итог: «К сожалению Бернхэм расстрелял невиновного человека, но он сделал это без злого умысла. Несчастный Джобани стал жертвой не Бернхэма, а общего непонимания белыми нюансов религии ндебеле». Однако все это, повторюсь, выяснилось позже, а в тот момент, на безрыбье, «ликвидация главного зачинщика» была сочтена и представлена Лондону крупным успехом.

Последний платит за всё

Тем временем, после многих неудач, вновь удалось выйти на контакт со «штабом» мятежа и все же договориться о переговорах, при условии, что вести их будет лично Родс и что приедет он в сопровождении максимум трех человек без всякого оружия. Что и произошло 21 августа, после чего восхищение «истинно британским мужеством м-ра Родса, смело пошедшего в логово голодных львов» раскатилось по Британии повсеместно и способствовало укреплению его сильно пошатнувшегося авторитета.

Хотя, по сути, ничего особенного не случилось: ндебеле дали честное слово, что не причинят ему вреда, а всем, знавшим реалии Африки, известно было, что они, дав слово, его не нарушают. К тому же, «штабисты», бывалые и мудрые, сознавали, что их силы на исходе, а припасы иссякают, и очень боялись голода. Так что, жизни «первого директора» ничего не угрожало, а вот неприятной правды ему пришлось наслушаться много: как писал он сам, «Не стану скрывать, было неприятно слушать и сознавать, что возражений у меня нет. Особенно тяжело приходилось, когда речь шла о женщинах и детях, убитых по ошибке».

Что интересно, сам факт завоевания почти не обсуждался: ндебеле сразу сказали, что война есть война и слабый обязан признавать власть сильного, но претензий и без того набралось много, и Родс изворачивался, как мог. Говорил о том, что ничего не знал о злоупотреблениях, которые недопустимы, и теперь «с ними покончено. Они не повторятся». Пошел в народ, пожимал руки. Каялся. Уверял, что «сердцем и душой с африканцами, да он и сам, по сути, африканец», что прогонит виновных и отныне возьмет все под личный контроль. Клялся именем Божьим, что никто не будет наказан, а индунам вернут полномочия, которые они имели при Лобенгуле.

Через неделю, 28 августа, состоялась вторая встреча, уже более конкретная, и прошла она намного тяжелее, поскольку, кроме «штабистов», пришли и делегаты от импи. Особое впечатление на Родса, как он потом признался, произвел ответ какого-то воина на вопрос, зачем он взял на мирную встречу ружье: «Потому что только из-за этого ружья вы со мной и разговариваете. Когда я без ружья, я никто, пес, которого можно пинать». В итоге, потребовали встречи с «индуной Королевы», - Ричардом Мартином, - прибывшим из Лондона для расследования шалостей компании, и Родс, неприятно удивленный осведомленностью индун, согласился.

Однако разговор, состоявшийся 9 сентября, разочаровал «штаб»: сэр Ричард длинно и пусто говорил, что мир это хорошо, а война это плохо, а в африканских делах совсем не разбирался. Зато Родс разбирался досконально, и заключительный тур переговоров, 13 октября, завершился успешно – оговорив все условия, индуны единогласно согласились прекратить борьбу. Естественно, на своих условиях, однако очень взвешенных и разумных: полная амнистия всем мятежникам, расформирование большинства «резерватов» и реституция значительной части конфискованных земель, создание «туземных» округов, управляемых индунами, с выплатой им «королевских премий», уменьшение «налога на хижину», а также бесплатное обеспечение ндебеле продовольствием на период до следующей жатвы.

Согласимся: ничего невозможного. Родс сказал «yes», - и что интересно, сдержал слово. Больше того, как признавался он сам, - и все, кто знал его, подтверждают, - впервые пообщавшись с черными на равных, он серьезно изменил свои взгляд, придя к выводы, что «некоторые африканцы, нельзя не признать, во многом равны нам, белым, это следует понимать и обращаться с ними нужно соответственно». Правда, относилось это только к ндебеле, - однако, пока Родс был жив, политика компании по отношению к ним резко отличалась от той, что была раньше.

А вот с шона, - в понимании англичан, не воинами, а «зарвавшейся прислугой», - расправились по полной программе, без всяких разговоров по-хорошему. У них не было ни военной закалки, ни серьезного оружия, ни, главное, единства (слабые попытки вождей договариваться разбивались об амбиции), и в ходе «рутинной полицейской работы», как называл операцию по подавлению мятежа командовавший ею генерал Каррингтон, с ними не церемонились, просто и без затей расстреливая из пушек пещеры, где они и их семьи пытались прятаться.

По свидетельству очевидцев, после «умиротворения» невозможно было даже приближаться к таким пещерам, «так густ был запах разлагающихся трупов и так жалобны слабые голоса еще живых, извлекать которых из-под завалов не разрешалось». Погибали целые кланы. И тем не менее, шона дрались аж до сентября 1897, когда капитулировал последний «полевой командир», верховный вождь Машайямомбе. Ему обещали жизнь, и слово сдержали, а вот Неханду и Кагуби, «зачинщиков мятежа», в 1898-м повесили, и только Муквати удалось как-то раствориться в горах. На чем все и кончилось.

Разве что, - самой последней вспышкой уже почти затоптанного костра, - в 1901-м, «не выдержав собачьей жизни», некто Макондера, вождь небольшого клана кадунгуре, вышел из-под власти компании и целых два года жил «независимо», отбиваясь от полицейских отрядов. Однако в 1903-м он был взят в плен, а в 1904-м умер в тюрьме после двух недель сухой голодовки. И после этого на Юге Африки воцарился, наконец, «прочный и справедливый мир».