Кровь и плоть

Борьба за это

Прошлое народа фон живет в легендах, но легенды эти столько подробны и не волшебны, что серьезные историки склонны воспринимать их, как достойный доверия источник. Вкратце, все началось с того, что в XVI веке фоны, теснимые йоруба, весьма кровожадным народом, обитавшим на побережье теперешней Нигерии, пришли на территорию нынешних Бенина и Того, основав как бы государство, называвшееся Большой Ардрой, позже, после гибели основателя, Гангнихессу, разделившееся на три крохотных, но уже почти настоящих «королевства» - Алладу и ее вассалов, Уиду, Аджаче и Абомей, первый «король» которого, Такудону, создав сильное войско, сумел в 1625-м отбиться от врагов и передать престол сыну, Дако, который, будучи смертельно ранен в бою, завещал наследникам «оставлять государство сыновьям большим, чем его принимаешь»,  лет на 50 позже, при внуке «короле» Уагбаджи, внуке основателя, Абомей стал серьезной силой в местных разборках.

Наладив выгодную, - рабы-мушкеты-рабы?-мушкеты? торговлю с очень кстати явившимися португальцами, «королевство» разбогатело (к началу XVIII века там насчитывалось уже около 40 цветущих городов и деревень), и ее «король» Агаджа в 1724-м окончательно сокрушил бывшего сюзерена, Алладу, разрушив город и перебив, - даром, что считались «братским народом», - большинство жителей. Затем, правда, мягче, было подчинено и Аджаче, что вывело Абомей на побережье, избавив от необходимости в посредниках. Примерно в это же время, - совсем уж большим «королевство» не было никогда, но все же его пределы расширились вчетверо, - стране «по воле предков» было даровано новое названия – Дагомея. Вернее, «Дах Оме», то есть, «Чрево Змея», в честь одного из главных богов-покровителей.

А чем больше войн, тем больше врагов, а чем больше врагов, тем больше нужно оружия и боеприпасов, а чем больше нужно оружия и боеприпасов, тем больше нужно воинов и рабов на продажу, - и уже при Агадже сформировалась абсолютно диктаторская структура, заточенное на войну, примерно как у инков. Под ружье ставили даже женщин, а поскольку вскоре выяснилось, что не все женщины годятся для кровопролития, но если уж годятся, то мужикам рядом делать нечего, именно из прекрасных дам, хорошо показавших себя, сформировали «королевскую» гвардию – знаменитый корпус дагомейских «амазонок».

Устоять перед этой махиной соседи, конечно, не могли, и дагомейцы, начав расширять зону влияния на берегу Атлантики, подчинили «королевство» Гуеуэ, которое португальцы именовали «Айудой», заняв его столицу Сави (Ксавье) и главный порт Уиду - один из главных «терминалов» Невольничьего Берега, на рейде которого никогда не стояло меньше двух-трех десятков судов из Европы и Америки. Иными словами, в отлаженные схемы стратегически важного трансконтинентального бизнеса ворвался мощный и наглый конкурент, и традиционные держатели трафика, торговые города-государства йоруба, - «африканская Ганза», - не могли не отреагировать. А это, в свою очередь, означала, что в дело впишется «крыша», могущественная империя Ойо, и она вписалась. Началась жесточайшая Столетняя война, усугубленная тем, что йоруба, будучи классической «восточной деспотией», в плане идеологии мало чем отличались от ацтеков, принося богам человеческие гекатомбы, даже не глядя, что приносимых в жертву можно было выгодно продать.

Жестокость Ойо и его вассалов была такова, что даже фоны, абсолютно не гуманисты, были потрясены: в их фольклоре по сей день «людоедами-йоруба, которые придут и обгложут косточки» пугают маленьких детей. А с кем поведешься, от того и наберешься. Именно в ходе этой затянувшейся на поколения, как пишет историк Гастон Опоку, «войны за гегемонию и выживание, которые оказались неотделимы друг от друга», менялась и идеология дагомейцев. Если раньше основой их верований был культ Змея, относительно мягкий, довольствовавшийся курами и козами,  а главными «спутниками» считались многочисленные духи всего и вся, то теперь, - все для фронта, все для победы, - на первый план вышел, став, по сути, государственной религией, культ предков. Или, точнее, Смерти.

Считалось, что ушедшие в Верхний Мир отцы, деды и прадеды могут незримо встать в битве плечом к плечу с потомками, многократно увеличив силу их войска, но, естественно, не даром. Их следовало уговорить, снабдив доброе слово ценными подарками, - а как это делать, можно было понять, учась на примере йоруба, которым везло. Так что, все больше входя в норму, начались человеческие жертвоприношения. То есть, не то, чтобы именно начались, - такое у фонов, как и у соседей, практиковалось и раньше, - но если раньше людей забивали редко, в особых случаях, типа эпидемии, неурожая или начала похода, то теперь дело было поставлено на конвейер. Пленным, рабам, преступникам и «оскорбителям духов» головы рубили чуть ли не ежедневно, а на ежегодном празднестве Ксветану («Приношение голов») и в случае смерти «короля» кровь вообще лилась потоками, а головы высились пирамидками в человеческий рост.

До последней капли крови!

И это вошло в систему. Кровь полюбили даже духи, до тех пор вполне «вегетарианские». Возникло элитарное «общество леопардов», близких ко двору богатых купцов и особо отличившихся воинов, взявших на себя организационные вопросы. Они, в частности, вскладчину покупали рабов для алтаря, чтобы, не напрягая государственный бюджет, дополнительно укрепить позиции Отечества в Верхнем Мире. Взамен, с помощью особых ритуалов, члены клуба, как считалось, получали возможность превращаться в зверей, приобретая их силу, ловкость и выносливость, что очень помогало на войне и в бизнесе. А кроме того, возник и некий элемент престижности: изредка, - когда умирал кто-то из правящего дома и возникала необходимость вместе с челядью отправить наверх кого-то из знати, дабы служил «советником и опорой» ушедшему, добровольцев находилось так много, что, по воспоминаниям миссионеров, приходилось устраивать конкурс, и несколько раз отборочная комиссия даже попадалась на взятках.

Разумеется, при «королевском» дворе, - благо, средства позволяли, - людей в подарок предкам отправляли практически ежедневно, а обычные зажиточные фоны (низам было не по карману) могли позволить себе такую роскошь нечасто, - в основном, провожая в последний путь близкого человека, не приставить к которому «слугу навсегда» считалось вопиюще неприличным. Больше того, немало мемуаристов, как торговцев, так и миссионеров, уже в XIX веке удивленно отмечали, что «о рабах, конечно, речи нет, но и свободные, если выпадает такая участь, охотно идут на смерть за государя, считая подобную смерть почетной». Так что, происходило всё, не считая особых случаев, - типа государственных праздников, - очень рутинно.

«Проснулся на рассвете, - отмечает в мемуарах некто Антер Дуке, «леопард», современник Руссо и очень богатый купец, именуемый европейским партнером, Луишем Домингушем, «вполне просвещенным человеком». - Шел сильный дождь. Идти не хотелось, подумал было просто послать обещанное. Тем не менее, не пойти на обряд никак нельзя было, тризна по племяннику короля – событие важное, да и друзья бы оскорбились. Собрались все. С восходом начали рубить головы и быстро покончили со всей полусотней рабов, которые вели себя весьма похвально. Потом отпраздновал. Я принес 29 ящиков бренди в бутылках и 15 калебас мяса для всех, друзья тоже не поскупились, и мы щедро накормили весь Абадже».

Вот как-то так, ничего экстраординарного. Просто жизнь. Под конец Века Просвещения, лет за десять до наступления Века Разума, британский «путешественник» Роберт Норрис, сумевший добиться аудиенции у «короля», докладывал шефам, что «по обеим сторонам дворцовых дверей, на плоских камнях, лицом вниз, кровавыми обрубками шей ко входу лежали свежие головы», дополняя, однако эти жуткие детали оговоркой: «Но следует сказать, что эти дикари, кровожадные не менее своих врагов-йоруба, в отличие от них, никогда не употребляют человеческое мясо в пищу, считая это недостойным и бесчеловечным».

Нечто подобное продолжалось и позже, и лишь в 1847-м («внешней» работорговли давно не было) миссионеры, став свидетелями совсем уже неприличной по европейским меркам панихидой по умершему «герцогу», брату «короля» Гезо, убедили власти прибрежных колоний пригрозить Абомею сокращением торговых операций. Аргумент, естественно, возымел действие: «леопарды», ничуть не романтики, а деловые люди, не желая уступать бизнес конкурентам, формально отменили такого рода мероприятия. Вернее, сократили их до минимума и перевели дедовские обычаи в категорию «секретно».

Естественно, на наш взгляд все это выглядит как-то не очень по-людски, да и в глазах современников-европейцев страна фонов была этакой «империей зла» в миниатюре, разве что чуть-чуть лучше городов йоруба, слывших вообще «царством мрака», но есть и другие мнения. «Рассматривать традиции нашего прошлого, - рассуждает тот же Гастон Опоку, - следует, принимая во внимание исторический контекст, не забывая, что примерно в то же время Париж развлекался колесованиями, а в Лондоне людей публично потрошили заживо, чего в Дагомее не водилось». И в этом тоже есть своя сермяжная правда.

Впрочем,  ничего не делается просто так. Повседневное сосуществование со смертью, когда мертвые предки считались настолько живыми, что имели места за столом, закалило фонов для противостояния с многократно более сильной  Ойо. Персона «короля» стала священным воплощением государства и народа, сакральной настолько, что Абомейского Льва, Брата Леопарда и прочая, и прочая, и прочая практически нельзя было увидеть: даже доклады ближайших сановников он выслушивал, пребывая за ширмой, дабы никто не осквернил взором его «второе я», короля-духа, постоянно пребывающего рядом. Священной считалась и «вертикаль власти», от «мингана» (премьер-министра) и «мео» (вице-премьеров) до «йевогхан» (губернаторов) и «агор» (наместников). О дисциплине в армии и говорить не приходится, там все было настроено, как хороший рояль.

Торговый дом "Фон"

Видимо, именно такие порядки и позволили дагомейскому Давиду на равных противостоять Голиафу из Ойо, из раза в раз посылавшему против не слишком многочисленных фонов армии в десятки тысяч наемников, да еще с конницей, которой Дагомея отродясь не имела. Войны были страшные, и чья участь была легче, погибших или попавших в плен, сказать сложно. Сколько пленников пошло под нож? Никому не ведомо. Сколько невольников продали за океан? Говорят, за столетие – около двух миллионов плюс-минус. Но, поскольку фоны и йоруба, взаимно продававшие друг друга, не считали это чем-то предосудительным, то давайте и мы не будем. Бытие, в конце концов, определяет сознание, а сознание формирует бытие.

Подробностей много, а места мало. Достаточно сказать, что на первом этапе войны Ойо из разу в раз брала верх, и хотя Дагомея огрызалась беспощадно, подчас даже переходя в наступление, силы ее были все же не бесконечны.  В конце концов, оказавшись перед угрозой полного вытеснения из  «работорговой» цепочки, фоны запросили мира, через европейских посредников, которых бардак на рынке не устраивал, согласившись платить дань и не продвигаться более на восток, но при условии, что с побережья не уйдут. Обдумав вариант , правители Ойо и «Ганзы», Взамен Ойо, - йоруба тоже приходилось несладко, а считать расходы торговцы умели, - оставило под ее управлением участки побережья, которые она контролировала по факту, прислав, однако, для учета и контроля своих таможенников.

Так что, к середине XVIII века, при царе-сателлите Тегбесу, Дагомея из субъекта трансокеанской торговли превратилась в объект, оптового «работоргового посредника» между Ойо и европейцами, а поскольку Ойо всячески поощряло активность ее конкурентов, государство медленно приходило в упадок. Это, ясное дело, элите фонов не нравилось, война время от времени возобновлялась, но Ойо была слишком сильна, города йоруба слишком богаты, наступления захлебывались, весы, поколебавшись, вновь приходили в равновесие, и оставалось полагаться на звезды.

Мир, однако, понемногу менялся. В северных саваннах, оплоте Ойо, появились первые марабуты, проповедники ислама, зовущие племена уйти от «нечестивых людоедов» под крепкую руку Аллаха, в самой Ойо начались династические беспорядки с уличными боями, и ей стало не так до побережья, как раньше, а в Северной Америке (после войны за Независимость) и в Бразилии не начался новый взлет спроса на африканскую рабочую силу. Короче говоря, звезды, наконец, сошлись, и Дагомея с ее пусть небольшой, но мощной, всегда отмобилизованной армией, давно и алчно ждавшая момента, поймала одну из этих звезд.

В правление «короля» Кпенглы и его наследника Агонгло экспансия вновь началась, причем, нагоняя упущенное, правители Абомея полностью поставили на войну, поставив под копье и ружье все, что шевелится. Поля, огороды, ремесла и прочие стада, достаточно развитые, были не то, чтобы вовсе заброшены, но развивались по остаточному принципу. Основным лозунгом государства стало: «Круши Ойо! Даешь рабов!», и тут уж в строку шло любое лыко. В первую очередь, конечно, помощь европейцев, которую пытались полностью переключить на себя, чего бы это ни стоило. В 1797-м Агонгло даже согласился на предложение португальцев христианизировать страну, крестившись сам и, пренебрегая общественным мнением, повелев сделать то же самое двору и подданным.

Это, при полном понимании мотивов, было  перебором: эксклюзивное право на закупку мушкетов, конечно, радовало, но оскорблять предков запретом на жертвоприношения люди элементарно боялись, а сам владыка, идя на сделку, не учел (да и не мог учесть), что против французов португальцы на Большой Доске уже мало что могут. В итоге, - дело, ни до, ни после невиднное, - случился дворцовый переворот с убийством Льва Абомея, на престоле оказался 5-летний Адандозан, и начался период смут: кланы, как водится, стали выяснять, кто главнее, выяснение повлекло за собой разрухе, голод, и закончилось все это лишь в 1818-м, когда по юный, абсолютно безвольный «король» ушел «по собственному желанию» (оставшись в живых), а на его место, по согласию придворных клик, был поставлен младший брат, толковый и энергичный Гезо.

И счастья баловень безродный...

Гезо, правивший аж до 1858 года, оказался успешен, - возможно, еще и потому, что с первых дней правления приблизил к себе бразильского португальца Франсиску Феликса де Созу, с которым познакомился и побратался еще до прихода к власти. Там вообще была история в духе Майн Рида, достойная хотя бы кратчайшего пересказа. Де Соза, пожилой работорговец, каким-то образом попавший в неволю, был куплен неким небогатым купцом для принесения в жертву духу покойного папеньки. Причем задешево: убивать белых местные обычаи запрещали, да и духам чужаки были ни к чему. Поэтому, бедолагу перед церемонией вымазали сажей, - и уже почти приступили, но его друг, юный принц Гуапо, сводный брат «короля» каким-то вовсе уж «по Дюма» способом вызволил кореша, а тот в благодарность помог ему устранить брата и стать «королем» Гезо.

Далее, как у «шкипера Питера» с «минхерцем»: Франсиску получил титул «чача», нечто типа «светлейшего князя» и стал первым советником по экономическим вопросам связям с зарубежьем, комендантом главной крепости побережья, Айуды, и обладателем монополии на внешнюю торговлю, - рабами для Бразилии, орехов кола и, конечно, пальмового масла. Естественно, всеми этими льготами «минхерц» пользовался вовсю, в какой-то момент, по прикидкам «Банка де Лион», в какой-то момент «минхерц» вошел в тройку самых богатых людей мира, но, заботясь о себе, не забывал и о пользе «кровного брата». Именно он подыскал в Бразилии толкового банкира Жоао Перейра Маринью, взявшего на себя управление зарубежными вкладами «королевства», и он же, мягко и ненавязчиво, определял линию отношений с европейцами.

«Король» все это видел и ценил: когда «минхерц» обанкротился из-за британского запрета на трансокеанскую работорговлю, Гезо списал ему все долги перед государством и помог восстановить бизнес. А когда «кровный брат» умер в нежном возрасте 95 лет, «король» устроил ему государственные похороны по первому разряду, - на 80 тысяч тогдашних и почти 3 миллиона нынешних долларов. Даже с человеческими жертвоприношениями, положенными только лицам из правящей фамилии, не глядя, что сыновья покойного (более 80 душ от 53 жен), будучи христианами, резко против.

Думаю, был ди Соза человеком необычным. По крайней мере, неординарным. Во всяком случае, все 2000 его рабов, согласно завещанию, были им освобождены, но, никуда не уйдя, стали членами его клана. А спустя много лет к клану примкнула еще почти тысяча освобожденных в Бразилии рабов, некогда проданных туда «минхерцем». И этот клан, возглавяемый Жулиан Оноре Франсиску ди Соза, восьмым наследственным «чача», очень влиятелен в современной Республике Бенин, а могила основателя клана стала местом паломничества и совершения молитв, как католических, так и вуду, поскольку усопший исповедовал обе религии.

В общем, тандем сложился удачный и многое получалось. Гезо удалось слегка приструнить самых-самых «ястребов» приподнять национальный агропромышленный комплекс, внедрив новые, востребованные европейцами культуры и наладив производство особо актуального пальмового масла. А главное, перестроив армию по принципу «лучше меньше, да лучше», полностью покончить с гегемонией разлагавшегося Ойо и перейти в наступление на богатеньких и уже почти беззащитных йоруба, грабя вековечного врага до нитки и угоняя пленных на плантации масличной пальмы, под которые отводились все новые и новые земли.

Ему же выпало и перезагружать отношения с европейцами. Причем, не с португальцами, формально еще с XVI века «протекторами» прибрежных районов Дагомеи, - с ними все было на мази, - а с французами. Невольничьим Берегом пылкие галлы интересовались издавна (некогда, еще до возвышения Абомея, «король» Аллады даже посылал послов к Королю-Солнцу, который чернокожих гостей принял и обласкал), потом надолго сгинули, а теперь вновь проявили интерес и, небрежно, как от назойливых мух, отмахиваясь от протестов Лиссабона, требовали признания «особых прав» Парижа на прибрежные порты.

Но жаль его, сражен булатом...

Вели себя жан-жаки, пока еще присматриваясь, вполне прилично, стареющего монарха обхаживали красиво, дарили массу полезных вещей, и в конце концов, в 1844-м торговый дом «Режи и Фабр» получил право открыть представительства в Уиде, Котону и нескольких других вкусных городках. Вместе с тем, насколько можно судить, мудрый фон и его «алексашка» умели считать не на два-три хода вперед. Во всяком случае, патенты на ведение торговли, по рекомендации «минхерца», он подписывал не сам и не через «мингана», их подписали мелкие чиновники, сразу после этого репрессированные за финансовые злоупотребления, вполне возможно, высосанные из пальца, но такой финт позволял «королю» в любой момент опротестовать договоры, как заключенные лихоимцами.

И наконец, опять-таки, ясно по чьему совету, Гезо распорядился не прокладывать в стране дорог и широких каналов, чтобы, ежели что, врагу было сложнее, а также, помимо французов, привечал англичан. Британские миссии дважды посещали Абомей, убеждая «короля» дружить с Лондоном (никаких возражений не последовало) и отменить рабство, на что Гезо согласия не дал, зато дал «добро» на отмену человеческих жертвоприношений. Так что сэр Фредерик Форбс, оставивший мемуары о поездках в Дагомею, ужасаясь нравам при дворе старомодного «короля», тем не менее, отмечал «определенный прогресс» и «хорошие цивилизационные перспективы».

Так что, можно сказать, Гезо, погибшего 1858-м в очередном походе против йоруба, подданные оплакивали не только по долгу, но и от всей души, как лидера, поднявшего Дагомею с колен, а его сыну и преемнику Глеле предстояло соответствовать. И он старался. Но развивать не получалось, удавалось разве что сохранять достигнутое. Искусный и удачливый полководец, Глеле отомстил за смерть отца, успешно воевал с йоруба, завоевал некоторые их города-государства и пригонял массы рабов, что давало возможность расширять экспорт масла, а его первый экономический советник, Исидоро ди Соза, унаследовавший должность от батюшки, прекрасно справлялся с ведением дел и финансами.

Но вот в смысле политики обоим до отцов было, как мне до Бетельгейзе. Их переигрывали. С Францией был подписан новый договор, потом еще один, - вполне безобидные и даже выгодные для Дагомеи, - но право на концессию в Порто-Ново и Котону, двух главных воротах «королевства», на сей раз подписал первый советник, а удостоверил крестиком лично король, и это французы, естественно, восприняли за серьезный успех. Зато переговоры с англичанами, вновь потребовавшими отменить работорговлю, провалились. К тому же, Глеле, постоянно воюя, восстановил (хотя и далеко не в прежних масштабах) практику «открытых» человеческих жертвоприношений, без которых армия попросту теряла боевой дух, а сэры, ранее глядевшие на все это сквозь пальцы, на сей раз, огорченные укреплением позиций Парижа, обиделись.

И начались сложности. Негромкие, но постоянные. Сперва, казалось бы, совершенно без причин, об уходе из-под «крыши» Абомея заявило небольшое, но стратегически и экономически очень важное «княжество» Махиу на севере «королевства». На усмирение, ясное дело, послали сильный отряд, но близ Савалы, столицы мятежной области, фоны натолкнулась на такой плотный огонь винтовок новейшего образца, которых у бунтовщиков просто не могло быть, что, - почти невозможно по их тогдашним понятиям, – обратилась в бегство. А вскоре англичане сообщили, что, в случае какой-то обиды со стороны Абомея к «суверенному, союзному Великобритании государству», фонам придется иметь дело с войсками Ее Величества.

А чтобы в серьезности предупреждения никто в Абомее не усомнился, суда «Западноафриканской флотилии», в 1861-м, подойдя к берегам Порто-Ново (Аджаче), вассальному «герцогству» Дагомеи, от души отстрелялись по беззащитному городу, мимоходом утопив несколько торговых шхун. Потом, правда, извинились, сообщив, что «по ошибке», но сразу после этого еще несколько мелких йорубских «княжеств» юга заявили об отделении от «жестокой Дагомеи» и «добровольном» присоединению к британской колонии Лагос. Отбивать их обратно означало получить войну с Англией, на что Глеле, связанный по рукам и ногам войной с йоруба, пойти не мог. Он предпочел проглотить пилюлю, - но с «избравших свободу» областей вскоре начались атаки на Порто-Ново, пресекать которые англичане даже не собирались, ограничиваясь угрозами «самым суровым образом отреагировать на обиды, нанесенные британским подданным в ходе пограничных конфликтов».

Старого отпели, новый слезы вытер...

Дагомею щемили. Открыто и с ухмылочкой. Но еще хуже сиделось на «малом троне» Дасси, племяннику короля и «герцогу» Порто-Ново. Бывшие подданные ходили на его земли за зипунами и полоном, дядя из Абомея, хотя, как суверен, обязан был помочь, поделать, с учетом английского «Warning!», ничего не мог, - и предложение французов предоставить защиту в обмен на просьбу о протекторате несчастный принц принял, как манну небес. Юридически никаких прав на это он, будучи, по сути, губернатором, естественно, не имел, как и французы не имели никаких прав подобное предлагать, но, в ответ на протест Абомея, колониальные власти заявили, что они могут защитить подданных Глеле от «разбойников» и уже даже защитили. Так что, если «королю» есть смысл не обострять, но договориться по-хорошему.

Пришлось согласиться. По очередному договору, Порто-Ново оставался в составе Дагомеи, но под французской «опекой», статус его был повышен до «автономии», а титул правителя с «герцогского» до (поскольку Аджаче когда-то было независимым) «королевского». Спустя пять лет Глеле пришлось подписать еще один договор, расширяющий права французов в Котону, а в 1874-м «малый король» Порто-Ново объявил о выходе из состава «прогнившей империи», поменял имя на Тоффа I и, уже в качестве суверенного монарха, попросил la belle France установить полноценный протекторат. Что и было сделано, а на протесты Португалии, чьи безусловные права были нагло попраны, в Париже, по доброй традиции, внимания не обратили.

Дальнейшие события, честно говоря, лень описывать подробно. Год за годом – укусы, подлянки, мелкие придирки и провокации, на которые Глеле просто не знал, чем отвечать. Он умел воевать, но именно как военный, понимал, что шансов у фонов нет, а поскольку гордость и обида страдали неимоверно, стареющий «король», в конце концов, рухнул с инсультом, восстановившись не скоро и очень частично. Регенство принял «кронпринц» Беханзин, уже не очень молодой, - около сорока, - весьма прогрессивный (человеческие жертвоприношения категорически не принимал) и крайне резкий, давший клятву «рано или подержать в руках голову поганца Дасси», и даже когда отец более или менее пришел в себя, государственными делами ведал, в основном, сын.

Впрочем, разногласий у отца с сыном не было: оба мечтали вернуть власть над законными землями, невесть с какой стати находящихся во власти нахальных пришельцев, и оба ждали первого удобного случая. Каковой, как показалось, и явился в лице немцев, к тому времени уже обосновавшихся по соседству, в Того. В ходе очень секретных переговоров, представители Рейха объяснили, что (erstens) французов не любят, но (zweitens) воевать с Францией пока не могут, однако (drittens) в союзе с великим Глеле заинтересованы, в связи с чем, - Achtung! - готовы поставить ему много-много самых лучших в мире винтовок и боеприпасов,  au?erdem прислать «сведущих людей, которые помогут славной армии Дагомеи вновь стать непобедимой».

В сущности, ничего больше «король» и «кронпринц» не хотели. В свою армию они верили, не сомневаясь, что победить ей может помешать только разница в вооружении, - а тут, казалось, улыбается сама судьба. Так что, вслед за первыми поставками из Того, обстановка на границе напряглась, и в марте 1889 произошел знаменитый «инцидент в Веме»: французский пост, расположенный на бесспорно дагомейской территории, был уничтожен отрядом «амазонок», причем вождь деревни, сотрудничавший с французами, пытаясь спастись, завернулся в триколор, но не спасся. «Хорошая защита по ту сторону реки, но очень плохая защита на этом берегу», - сказал, согласно показаниям очевидцев, записанным майором Леоном Гранденом, дагомейский «офицер», и девушка-воин одним ударом меча снесла коллаборационисту голову.

Естественно, французы заявили протест, на что из Абомея ответили, что все их солдаты живы и отпущены восвояси, а казненный был подданным «королевства», а значит, не их собачье дело. В самой, разумеется, учтиво форме. Плюс сообщение, что «король», согласно соответствующему пункту договора, решил ввести дополнительный налог на всех иностранных коммерсантов в Котону и Уиде, на что немецкие власти Того уже дали согласие. Намек был весьма прозрачен (контакты с немцами Глеле удалось сохранить в строгой тайне) и тревожен. Поэтому, чтобы выяснить все на месте, в Абомей по указанию Парижа поехал лично лейтенант Жан Байоль, губернатор Гвинеи, с пакетом предложений. Вкратце: вопрос с Порто-Ново вообще закрыт, но «оскорбление флага» в Веме Франция готова оставить без последствий, а Котону согласна по-прежнему считать дагомейским и платить за аренду, если «король» назначит разумную цену.

Однако в ноябре, когда месье Байоль добрался до Абомея, старый Глеле, пораженный вторым инсультом, уже лежал в состоянии овоща, а Беханзин, еще не коронованный, но уже единоличный правитель, отказался встречаться с гостем, ссылаясь на массу дел и предложив подождать, когда найдется время. По понятиям времени и места, - к белым послам такого ранга чернокожим полагалось мчаться, теряя сандалии, - это было тяжелейшим оскорблением, и бравый лейтенант, даже не переночевав, развернулся на Котону, посулив напоследок, что скоро вернется в Абомей и тогда разговор пойдет по-другому. Но у Беханзина были свои планы…

Девчата

Беханзин все понимал правильно. Глеле, умерший под рождество 1889, тоже, впрочем, все понимал правильно, но он, судя по всему, даже без инсульта, под конец жизни сломался. А сын нет. И он видел, что происходит. В частности, что контингент в Котону, ранее сугубо символический (30 солдат, охранявших французские торговые дома), срочно укрепляется. В январе 1890 солдат было уже 359 человек (299 из них – африканцы, отборные сенегальские и габонские стрелки, вооруженные восьмизарядными магазинными винтовками Лебеля, последним писком тогдашней военной техники). Завезли также четыре полевые орудия, способные стрелять картечью.

Учитывая несколько тысяч воинов «суверенного» Порто-Ново, для обычной колониальной войны сил было более чем достаточно, и 21 февраля французы сделали демарш, после которого хода назад не стало: арестовали дагомейских представителей в Котону, по ходу дела уничтожив их охрану, и приступили к возведению укреплений. Фактически это означало захват порта, - и как только весть об случившемся достигла Абомея (то есть, очень скоро), Беханзин отдал приказ взять ситуацию в Котону под контроль, выделив для этого около тысячи солдат и 200-300 «мино», бойцов женской гвардии. Вернее, 200-300 мино в сопровождении примерно тысячи солдат, потому что операция предстояла не военная, а полицейская, на территории Дагомеи, а знаменитые «амазонки», о которых в Европе ходили страшные слухи, да и теперь пишут с придыханием, как раз и были заточены именно под это.

Между прочим, вопреки расхожим байкам о «непобедимых и легендарных», даривших Дагомее сплошь победы, дамский корпус, созданный в середине XVII века «королем» Оегбаджа и при Гезо насчитывавший 6000 бойцов с 2000 резерва (примерно треть всех вооруженных сил «королевства»), на самом деле, был не армейским, а чем-то типа жандармерии. Формально имевшие статус «королевских жен», частично доброволки, частично стервы, сданные мужьями в армию за склочность, очень хорошо физически подготовленные, дисциплинированные до автоматизма, беспощадные (жестокость шлифовалась специально, во всех вариациях), вооруженные лучшим оружием и филигранно им владевшие, они исполняли функции внутренних войск, а также телохрантелей руководства и (отряды «гбето» - «охотников на слонов») спецназа. Таким образом, восстановление правопорядка на временно оккупированной территории было как раз по их части.

Французы, конечно, готовились, и в Абомее их «глаза» были. Тем не менее, как ни странно, режим секретности соблюсти удалось. Утечки не случилось, войска, выделенные для операции, мелкими группами выдвинулись из лесных лагерей, тайными тропами добрались до побережья и 5 марта, незадолго до рассвета, под прикрытием проливного ливня атаковали Котону. Точное их число неизвестно (явно не «несколько тысяч», как писали потом любившие слегка прихвастнуть французы), но что больше, чем в гарнизоне, в несколько раз, это безусловно, и началось совершенно неожиданно. Бесшумно подкравшись к бревенчатому частоколу, часть мино, раздвинув колья, начали обстреливать находящихся внутри, а несколько десятков, перепрыгнув через частокол, вступили в рукопашный бой, проявив, по отзывам французов, - даром, что в реальном деле участвовали впервые, - «невероятную смелость и дерзость». В последующем, это же отмечали все очевидцы, и если в первых боях, по сообщениям Дина Холмса, «многие белые французы колебались, достойно ли стрелять в женщин, оставляя эту сомнительную честь сенегальцам», то позже комплексы сошли на нет. La femme, конечно, la femme, но слишком дорого обходилась куртуазность в общении с «бешеными черными кошками, даже оставшись безоружными, кусавшимися и царапавшимися до конца».

На югах

Впрочем, к теме. Форт был захвачен, кроме блокгауза, и запершиеся там стрелки вели по мечущимся амазонкам и ворвавшимся вслед за ними солдатам прицельный огонь. Не успевшие запереться, укрепившись, где могли, отстреливались. Несколько раз дело дошло до рукопашной, и стало ясно, что фоны, искусно работавшие мечами, совершенно не приспособлены отражать удары длиннющих французских штыков. А через 4 часа, когда пелена дождя рассеялась и стало светло, огонь по форту открыла канонерская лодка, стоявшая вблизи от берега, и штурмующие отступили, оставив на месте боя тела 120 мужчин и 7 женщин. Еще 32 тяжело раненных солдат и двух мино французы нашли, осматривая окрестности, а рассказы про «несколько сотен обнаруженных в лесу трупов, включая тело женщины-полковника» давайте оставим на совести пылких галльских вояк, которые очень хотели наград и славы.

После неудачной атаки на Котону несколько недель царило затишье. В Абомее оценивали итоги, вырабатывая новую тактику, в Котону и Порто-Ново накапливали силы, уже не только чернокожие, но и европейские: в портах высаживалась морская пехота, а всем штрафникам колоний было предложено искупить вину кровью. На сей раз, разведка сработала. Получив 18 апреля сообщение, что главные силы дагомейской армии движутся на Порто-Ново, французское командование послало на север примерно 400 бойцов с тремя картечницами, чтобы перекрыть им путь, поддержав несколько сотен воинов «суверенного короля» Тоффы, занявших позиции у деревни Ачупа в шести километрах от города.

Приказ, надо отметить, был отдан очень своевременно:  «союзников» дагомейцы, даром, что их ждали и успели укрепиться, порвали в клочья почти мгновенно, убив мимоходом и кронпринца, по воле отца зарабатывавшего авторитет во главе отряда,  а вот рота сенегальцев сумела удержать позиции, дав возможность французам наладить оборону. И вновь: безусловно, отчитываясь о «всей дагомейской армии, натиск которой был отражен малыми силами», французы, мягко говоря, крепко преувеличивали, - но все-таки, превосходство фонов в живой силе было бесспорным и ощутимым. Не на порядок, конечно, но в несколько раз – точно.

Однако огневая мощь, - «лебели» проявили себя в высшей степени достойно, - сводило численное преимущество на нет. Наступающих просто сметали шквальным огнем, их же выстрелы чаще всего не достигали цели, а когда дагомейцам удалось-таки зайти с фланга, отрезав неприятеля от Порто-Ново, после чего опасность «мешка» стала очевидна, французы начали медленно отступать, время от времени останавливаясь и отбивая атаки оружейными залпами. К 10 часам утра, когда отступавшие вернулись под защиту орудий Порто-Ново, дагомейцы отступили, унося с собой (в подарок «королю») головы сына его злейшего врага. О своей победе по инстанциям доложили и те, и другие, но реально успеха добились все-таки французы: они, конечно, отступили, но задачу выполнили – до Порто-Ново фоны не добрались. Равно и с потерями: даже с поправкой на похвальбу, соотношение оказалось в их пользу - 8 убитых (все из войск Тоффы) и 57 тяжело раненных (в основном, французские стрелки) против 532 (в том числе 102 дам) павших дагомейцев.

Честь Франции

После Ачупа все затихло. Стороны начали прощупывать условия мира, и 3 октября мир между Дагомеей и Порто-Ново (Франция подчеркнуто держалась в стороне, именуя себя «союзником и гарантом») был подписан. На первый взгляд, вполне компромиссный: Беханзин официально признал «независимость» Порто-Ново и ее право заключать договоры о протекторате с кем угодно (то есть, по сути, назвал, наконец, кошку кошкой) и (формально в знак «благодарности за посреднические услуги») уступил французам Котону. Однако на «почетных» условиях: французы, вопреки своей изначально жесткой позиции, обязались ежегодно выплачивать Абомея 20000 франков компенсации за утраченные таможенные сборыи и подписали карты с  новыми границами, поручившись (письменно) «честью Франции», что с этого момента ни у Парижа, ни у Порто-Ново к Абомею никаких претензий нет и не будет. На том и поладили. Вряд ли кто-то сомневался в том, что ненадолго, однако,  сознавая уже, что случай не тот, когда можно взять нахрапом, обе стороны нуждались в  передышке.

Есть, правда, и такое мнение, что Беханзин воевать не очень хотел. Во всяком случае, так можно понимать письмо, переданное им в апреле 1891 с сановником, прибывшим, чтобы забрать первый причитающийся Дагомее взнос. Денег, однако, не уплатили ни су, сообщив, что  «у Франции серьезные финансовые затруднения», а когда вельможный фон посмел усомниться, его заперли в кутузку на две недели за «оскорбление чести Франции» и по отбытии срока выгнали пинками. Зато в  мае 1891 в Котону прибыл новый командующий - полковник Альфред-Амеде Додс, уроженец Сенегала и, более того, мулат (вернее,  окторон, то есть, на 7/8 белый, но все-таки считавшийся в «приличном обществе» африканцем). Его  репутация была безупречна, сенегальские стрелки его боготворили, а  вместе с ним на берег сошли 2164 человек солдат и бойцов L?gion ?trang?re, - не менее половины белые и все как один, включая чернокожих, с «лебелями». Плюс прекрасный артиллерийский парк. Вместе с тремя тысячами каких-никаких, но солдатиков «суверенного» Порто-Ново, это уже была сила, способна в Африке решить практически любую проблему.

Впрочем, не терял времени и Беханзин. Немцы не обманули: из Того в Абомей шли вереницы «просто торговых караванов», доставлявших «другу Рейха, сражающемуся с позором Европы» десятки, сотни и тысячи «винчестеров» и «манлихеров», мало уступающих «лебелям». От имени кайзера подарили два крупповских орудия и два пулемета, и еще около двух десятков такого рода игрушек продали практически по себестоимости, за что «король», конечно, поблагодарил, хотя и сомневался, что сможет это полезное железо как-то использовать. Долго такое положение длиться, конечно, не могло. Температура конфликта росла, французы понемножку провоцировали, фоны не оставались в долгу, а иногда провоцировали и сами, - и в феврале 1892 котел запыхтел. Воины Порто-Ново, явившись в долину реки Веме, - бесспорную территорию Дагомеи, - подняли над тамошними селениями флаги «суверенного королевства». В Абомей было сообщено, что век назад «король» Кпендлу, будучи с визитом в Порто-Ново, публично пообещал отписать эти земли вассалу, - о чем и в преданиях сказано, - а что умер, не успев этого сделать, так оно не в счет.

Видимо, получив такое послание, Беханзин какое-то время его осмыслял, но недолго: уже в марте фоны восстановили в долине статус-кво, пинками изгнав уцелевших оккупантов откуда пришли. Естественно, в Порто-Ново возмутились, и естественно, воззвали к «союзнику и гаранту», мгновенно сказавшему oui и направившему вверх по Веме канонерскую лодку «Топаз» с «официальным резидентом» Виктором Байо на борту, - для «объективного и непредвзятого исследования причин и последствий конфликта». При этом, - вопреки договору, 9 статья которого обязывала стороны заранее извещать о появлении по чужую сторону границы воинских подразделений, и вопреки официально утвержденной карте, на которой долина Веме являлась дагомейской, - о своем прибытии месье Байо, согласно инструкциям, никого уведомлять не стал.

В итоге, судно обстреляли, 5 членов команды получили ранения, «Топаз» вернулся в Порто-Ново, фоны остались на территории, внезапно влетевшей в статус «спорной», а «официальный резидент», переговорив с пославшими его, направил «королю Дагомеи» протест против «вторжения фонов на территорию независимого Порто-Ново». Ответ из Абомея пришел быстро, крайне вежливый, с приложением карты, утвержденной французами, - и на основании этого письма, оцененного как «бессмысленная отписка», Франция официально объявила войну «дагомейскому агрессору». Реакция Беханзина последовала мгновенно: «Вы не хотите «свободы для Порто-Ново», вы хотите порабощения Дагомеи. Я не позволю сделать фонов рабами. В первый раз я не знал, как следует вести войну, но теперь я знаю это. Если вы хотите войны, я готов. Я не остановлюсь даже в том случае, если война будет продолжаться 100 лет и я потеряю 20000 человек. А если вы все же победите нас, вам когда-нибудь станет стыдно…»

Сельва не любит чужих

Вторая Дагомейская война, - или просто Дагомейская, как именуют ее французы, упирая на то, что первая была между Абомеем и Порто-Ново, а французы всего лишь выступили в роли миротворцев, - была особенной. Впервые за все существование «королевства» в начале ее не были принесены кровавые жертвы: Беханзину они очень не нравились (он максимально ограничил их еще будучи регентом при полумертвом Глеле), а чтобы народ не скучал и не боялся, приблизил к себе жрецов Змея, культа куда более древнего, чем культ мертвых, очень уважаемого во всей Дагомее, кроме, разве что, самых северных районов, и совершенно не требовавшего человеческой крови. А кроме того, менее чем за год «королю» удалось реформировать армию, перевооружив ее и повысив боеспособность. Позже, когда все осталось позади и стало возможным отдавать былому врагу должное, французы отмечали это с уважением.

«Этому небольшому народу, - указывал в 1895-м майор Гизо, офицер Генштаба, прошедший обе кампании, - потребовалось проявить незаурядную воинственность. Известно, как он оборонялся против европейских войск, численность которых была чуть меньше его собственной армии. Бои шли без перерыва почти 50 дней, и противник оказался вынужден столько же дней пробиваться к столице, лежавшей всего в четырех днях пути от побережья. Такие результаты достигаются не одним личным мужеством воинов. Нужны подготовка и организация, чтобы это мужество принесло пользу. Нужны сплоченность, дисциплина, преданность вождю или стране, которые не всегда обеспечивает самая прочная и совершенная военно-социальная организация наиболее развитых стран».

Впрочем, это потом. А пока что, утром 15 июня 1892 года французская эскадра блокировала дагомейское побережье, исключив возможность получение оружия морем. Правда, основная часть железа шла сухопутным путем, из Того, но все-таки удар по программе перевооружения, затеянной Беханзином, был чувствителен. Затем, в первых числах июля, войдя в низовья реки Веме, канонерки под триколором снесли с лица земли сторожевые посты фонов на «спорных» территориях и высадили десант, а через полтора месяца пехотные части полковника Додса начали медленное продвижение на север, целясь на Абомей.

Шли с трудом, джунгли, как писал позже один из офицеров, «сопротивлялись, словно не хотели пропускать нас, в шелесте листвы слышалась скрытая угроза, казалось, что фоны с ножами вот-вот выскочат из зарослей». Фоны, однако, не появлялись, - и только 19 сентября, когда одна из колонн встала лагерем у селения Догбе на берегу Веме, - примерно 80 километров севернее границы по версии Порто-Ново, - войска Беханзина атаковали. Как всегда, по старому обычаю, на рассвете, около 4-5 часов утра, - однако на сей раз, в отличие от прошлой войны, в бой пошла если и не вся (сделаем еще одну скидку на острый галльский смысл) «королевская» армия, то, во всяком случае, не менее 3 тысяч солдат, включая, разумеется, мино.

Дрались долго, вдохновернно, с переменными успехом, но, в конце концов, и на сей раз  последнее слово сказали «лебели». Не потому, что были лучше «манлихеров», а всего лишь по той причине, что французы, подготовленные куда лучше самых крутых снайперов «короля», стреляли метче. Впрочем, еще вернее послужили интервентам старые добрые штыки – традиционные «большие мечи» фонов все же были короче полуметровых лезвий, топоры - тем паче, а копья в обязательный арсенал дагомейских воинов со времен Гезо не входили.

В конце концов, после трех часов сражения, переросшего в рукопашную, дагомейцы отступили; потери их были относительно невелики (убитыми достоверно 132 человека), но французы потеряли гораздо меньше, - пять стрелков и двух офицеров, в том числе, командующего, майора Жерома Фора. «Вместе с тем, - докладывал Додсу принявший командование капитан Баттрео, - пугающе велико число раненых, и в условиях влажного леса раны заживают очень плохо. Что касается дагомейцев, то они сражались достойно, у них теперь появились дальнобойные винтовки, которых, видимо, немало, но, на наше счастье, они пока что стреляют скверно. Мой полковник, нам требуются подкрепления, много подкреплений!»

Не будь на то Господня воля...

Как позже вспоминали участники дела у Догбе, более всего, ожидая подхода основных сил, они опасались, что фоны ударят снова. Однако обошлось. Додс привел подкрепления и наступление продолжилось: еще сорок километров на север, а потом резкий разворот на запад, к Абомею, постоянно подвергаясь укусам мелких отрядов, - в основном, мино, - обстреливавших колонну и безнаказанно растворявшихся в чаще, аж до 4 октября, когда Беханзин, лично возглавив армию, дал врагу второе крупное сражение. Сошлись около деревни Погесса, и на сей раз план «короля», - свести к минимуму перестрелку, навязав французам рукопашный бой, - удался, однако ни к чему путному это не привело.

Штыки по-прежнему были длиннее мечей, и хотя «двухсотых» у французов на сей раз оказалось гораздо больше, чем при Догбе (42 человека), дагомейцев и на сей раз отбросили, перебив около двухсот солдат «короля». Особым сюрпризом для Доддса оказались несколько белых, - три немца, бельгиец и англичанин, - сражавшиеся в рядах фонов. После допроса, в ходе которого, согласно отчету полковника, «бельгиец назвал свое имя и расплакался, англичанин назвался «путешественником» и далее молчал до самого конца, а немцы, все трое, признались, что являются унтерами германской армии, но находятся в отпуске, но сверх того отказались что-либо говорить», всех пятерых, наскоро предав суду трибунала, расстреляли.

Французы же двинулись дальше, выдержав спустя сутки, 6 октября, еще одно большое сражение, в селении Адегон, ставшее, по мнению ряда экспертов, «переломным в ходе войны». В общем, все опять шло по старой схеме, - перестрелка, рукопашная, торжество правильного штыкового боя, - но итоги для дагомейцев оказались куда неприятнее, чем прежде. За шестерых убитых и 32 раненых французов им пришлось заплатить жизнями 503 солдат регулярной армии, а корпус мино, участвовавший в битве полным составом, понес таки потери, что фактически перестал существовать. Около на неделю после того черные валькирии вообще исчезли, а потому, хотя объявились вновь и участвовали во всех стычках, их было много меньше, чем раньше.

Тем не менее, идти приходилось очень медленно, постоянно подвергаясь атакам фонов, начавших «малую войну», - до 15 октября Легион потерял несколько лейтенантов, а также капитана Бальтро, - а затем и вовсе на две недели застрял под деревней Акпа, у единственной доступной переправы через бурную реку Кото, неожиданно наткнувшись на плотный орудийный огонь. И палили метко, «с немецкой пунктуальностью», так что, овладеть переправой корпусу, измученному атаками, случавшимися по несколько раз на дню, в конце концов, удалось, но лишь 26 октября, после подхода свежей колонны лейтенанта Одеуда, - обойдя ее с юга, через густейшие заросли.

В итоге, на то, чтобы выйти на подступы к Абомею, вместо определенных планом восьми дней ушел месяц и семь дней. Однако развязка приближалась. Готовясь к защите столицы, которую за два с лишним века еще никто, включая конницу Ойо, не брал, Беханзин распорядился освободить заключенных, отбывавших срок на плантациях, а также рабов, пожелавших кровью заработать свободу, и, наскоро обучив, включил их в ряды своей армии. В первую неделю ноября, на дальних подступах к столице, бои шли непрерывно. Некоторые исследователи даже склонны объединять их в единое сражение. 3 ноября Беханзин во главе ударного корпуса (1500 бойцов) попытался взять лагерь французов, укрепившихся на подступах к деревни Кано прямой атакой, но был отбит. Утром 4 ноября атака (уже без участия «короля», под руководством мингана) повторилась, - с тем же результатом. 5 ноября Додс отказался принять миссию, присланную «королем» просить мира на любых условиях, потребовав полной и безоговорочной.

А 6 ноября Легион вошел в покинутую фонами Кано и, сделав десятидневную передышку, 16 ноября выступил на Абомей, который, как казалось, уже некому защищать. Тем не менее, оказалось, что есть. Не желая отдавать столицу в руки врага, Беханзин эвакуировал население и поджёг город, оставив для уличных боев добровольцев и до тысячи уцелевших мино, и резня на улицах огромного пылающего города длилась почти сутки. До тех пор, пока поздно вечером 17 ноября, - по мнению Додса, «самого кровопролитного дня этой жестокой войны», - не пал последний бастион, укрепленный дворцовый комплекс Диоуэ, защищаемый элитными ротами мино.

Когда немцы возьмут Париж...

По сути, на этом война закончилась. Регулярная армия практически перестала существовать. Корпус мино мясорубка последних дней и оборона Диоуэ перемолола без всяких «практически»: несколько сотен уцелевших бежали кто куда и растворились в толпах беженцев. Усиленные патрули, разосланные Додсом по окрестностям, искать Беханзина (полковник очень опасался, что «король» задумал какие-то каверзы), возвращаясь, докладывали, что все спокойно, и в конце ноября колонны, кроме 400 солдат, назначенных в гарнизон Абомея, двинулись в Порто-Ново на переформирование, а навстречу им шли новые части, прибывшие из метрополии.

Спустя несколько недель на престол «новой Дагомеи» посадили младшего брата сгинувшего «короля», давшего торжественную клятву «быть верным, покорным и послушным слугой Франции» и во всем подчиняться французскому резиденту. Сам же Беханзин, которого искали настойчиво и упорно, еще более года, самыми причудливыми способами уходя из всех ловушек, но без особого успеха партизанил на крайнем севере, то уходя в немецкое Того, то, хотя немцы предлагали остаться и подождать лучших времен, возвращаясь.

Не будучи глупцом, он понимал, конечно, что рыбка задом не плывет, но все же стремился воссоздать армию и организовать сопротивление. Увы, несмотря на титанические усилия и наличие оружия (немецкие друзья подбрасывали от щедрот), получалось мало что. В отличие от центральных районов, принявших культ Змея спокойно, здесь, в коренных фонских землях, многие полагали, что духи предков в обиде на «короля», переставшего уважать их, и требовали возобновить человеческие жертвоприношения, как залог побед.

Однако Беханзин, - почему, только ему было известно, но он ничего не пояснял, а теперь уж точно не расскажет, - от таких предложений неизменно отказывался, и в конце концов, убедившись, что пропало всё, сообщил французам, что готов сдаться и указал место, где скрывается. Там 15 января он и был арестован и приведен в Абомей, где, по требованию французов, преклонил колени перед братом, признав его тем самым законным королем, и был сослан в Вест-Индию, на Мартинику.

«Перед отправкой, - вспоминает Додс, - я посетил его, чтобы узнать, доволен ли он обращением и нет ли у него каких либо просьб. Он ответил, что нужды не испытывает ни в чем, а в конце беседы, посмотрев мне в глаза, сказал: "Ты взял Абомей, твои солдаты топчут мою столицу и смеются над моим народом. Мне нечего сказать. Но что скажешь ты, когда немцы возьмут твой Париж, и их солдаты будут смеяться над вами?" Надо было видеть, с какой страстью прозвучала эта нелепая речь, в которую он, похоже, верил…»