На краю Ойкумены

Затерянный мир

Тема этой книги не просто Африка, но Африка в столкновении с Европой. Поэтому, как правило, я предысторию проговаривать бегло, в самых общих словах. Однако сейчас не тот случай. Сейчас без предыстории никак. Ибо: а что мы знаем об Африке? А ничего. И множество умных людей, когда речь заходит об Африке, топырят губу. Дескать, где культура, где наука, где великий полководцы и политики? Нету их, а стало быть, континент –  дыра. Пляски голых дикарей под тамтамы плюс работорговля. И ничего не знает, да и не особо хочет знать это разумное большинство ни о стотысячных армиях, ни о войнах, сотрясавших треть континента, ни о крепкостенных городах, окруженных тройным кольцом стен, ни о развитой банковской сфере и миллионных торговых оборотах.

Впрочем, о военно-купеческих  республиках (куда там Венеции!), об их союзах (куда там Ганзе), о тканях и литье, вывозимых в Европу, как и о сгоревших в пламени стародавних штурмов библиотеках и о немногих уцелевших рукописях, исписанных знаками, которые понемногу расшифровывают энтузиасты, большинство тоже не знает. Увы, мы ленивы и не любопытны. Мы даже историю России, - до писаной, - не очень-то знаем, разве что самые фанаты, исходя из справедливого постулата насчет «из ничего ничего не бывает», по крупинкам ищут сведения об Аркаиме, о Змиевых валах, о городах в Предуралье, о которых неизвестно ничего, кроме того, что они были, но которые не рекомендовано изучать, потому что они не вмещаются в устойчивые схемы. Какая уж там Африка…

Итак, на берегах нынешнего Бенинского залива, а когда-то Невольничего Берега издревле жили йоруба и бини, народы не родственные. Бини липли к морю, а йоруба, расползаясь по сторонам, доходили аж до северных саванн, основывая колонии, постепенно выраставшие в империи, со всем, что империям по штату положено. Достигая уровня древнего Вавилона или Теночтитлана, а то и раннего Рима и Монголии эпохи Тэмучжина. И если раньше обо всем этом повествовала исключительно устная традиция, - подкрепленная, правда, изумительно выполненными металлическими предметами и керамикой, - то с середины ХХ века, когда археологи взялись за дело всерьез, глаза у специалистов понемногу полезли наверх.

А началось все с Ифе. Остальное было потом. Но сначала, в давние-давние времена, могучий Олорун, сбросив с неба золотую цепь, велел храброму Одудува спуститься на твердь и основать город Ифе, предсказав, что будущему сыну его предначертано стать предком величайшего из народов. И стало по сему. Сын и наследник первопредка, грозный завоеватель Ораньян, исполняя пророчество Владыки Мира, от десяти тысяч жен оставил бесчисленное потомству, - и так город Ифе стал «родовым гнездом» людей йоруба и всего человечества.

Человечество, впрочем, об этом не ведало, пока в 1910-м немец Лео Фробениус, отправившийся в британскую Нигерию изучать этнографические особенности «дикарей», не обнаружил на развалинах покинутого людьми за век до того Ифе «следы очень древнего и невыразимо прекрасного искусства. Они являлись воплощением симметрии и утонченности формы, которая напоминала Древнюю Грецию и указывала... на существование высокой древней цивилизации». Это о керамике. А вот и о бронзе: «Перед нами лежала голова изумительной красоты, чудесно отлитая из бронзы, правдивая в своей жизненности, покрытая темно-зеленой патиной. Это был сам Олокун, Посейдон Атлантической Африки». Увиденное и найденное сделало Фробениуса фанатом страны йоруба, готовым, - как Шлиман во имя открытия Трои, - пожертвовать всем ради открытия миру ее прошлого. Даже с перебором.

«Я утверждаю, - писал он в своей книге, ставшей бестселлером, - что Йоруба с ее пышной и буйной тропической растительностью, с ее цепью озер на побережье Атлантического океана, с ее руинами великих городов, - именно та страна, чьи характерные особенности довольно точно обрисованы в сочинении Платона. Я утверждаю, что именно эта Йоруба является Атлантидой. Той самой, родиной наследников Посейдона, бога моря, названного ими Ойркуном, страной людей, о которых Солон сказал: они распространили власть свою вплоть до Египта и Тирренского моря. Я утверждаю, что величие вклада Ифе в мировую культуру равно величию вклада Италии».

Вам и не снилось

Впрочем, мы не искусствоведы. Для нас, - в данном случае, - истинное величие Ифе в том, что он сыграл роль своего рода «гнезда», откуда поколение за поколением вылетали подросшие птенцы в поисках новых земель, один за другим основывая новые города, становившиеся центрами больших государств. Первым, - на плодородных землях в зоне влажного леса, - возник Иджебу, основанный младшим сыном Одудувы, храбрым авуджале (так там называли королей) Огбороганом по прозвищу Обанта. Конечно, устным преданиям можно и не верить, но сложно не доверять, скажем, мемуарам Пашеку Перейры, уже в начале XVI века писавшего о «большом городе Джебу, окруженном очень большим рвом». А если упрямо не доверять и ему, так есть и отчеты других европейцев, торговавших с Иджебу и восхищавшихся им.

Причем, помимо слоновой кости и (куда ж без этого?) рабов, в Европу шли ткани, которых, казалось бы, там и своих было вполне достаточно, но африканские считались лучшими. Естественно, ролью посредников жители Иджебу дорожили, чужаков не пропускали, а товары у них покупали сами, а XIX веке став главным поставщиком огнестрельного оружия для всех, кому не посчастливилось жить в Иджебу. Правда, чего уж скрывать, приходилось, - во избежание неприятностей, -  делиться и с Великим Бенином, империей «чужаков»-бини, чьим вассалом считались, и с другой империей, «родственным» Ойо, регулярно напоминавшими, что жадничать не надо, однако именно положение зерна меж двух жерновов позволяло трезвомыслящим властям Иджебу не лечь ни под кого.

Но все это было потом, а пока что брели потомки Одудувы все дальше на запад, осваивая новые леса, покоряя новые саванны, основывая новые города и наращивая вокруг них обширные земли. Ондо, «царство женщин», Ово, «город ста башен», Кету, «сердце караванных путей», и еще десятки, и так аж до Ойо, судьба которого сложилась особо. Основанный самыми дерзкими, очень далеко не только от Ифе, но и от других «братских» городов, он оказался совсем рядом с южным ответвлением Великого Сахарского пути, а значит, ни один караван, идущий на юг, не мог миновать его таможен. Да и природа способствовала: в отличие от «братьев», утопавших во влажных, сложных для жизни местах, где, к тому же (проклятая муха цеце!) плохо выживал скот, лесистая саванна сама просила возделать ее. Правда, с севера над Ойо нависали Нупе и Боргу, сильные государства, жить рядом с которыми было небезопасно, но это только закаляло сильных, а слабые в Ойо не выживали.

Кто-то скажет, сказки, но археологи опровергают: руины великого города, окруженного тройным кольцом стен, раскопанные уже давно, раньше определялись XII—XIII веками, но лет пять назад было доказано, что первая крепость Ойо возникла лет на 300 раньше, - и «списки правителей» это подтверждают. Что забавно, все эти древние владыки стали героями сказок, посвященных их великим делам. Ораньян, внук Одудувы, творца мира и первого царя Ифе, первый алафин Ойо, великий охотник и завоеватель, сумел отстоять право нового города на независимость, а затем, по призыву Неба, въехал на коне в скалу и обратился в каменную глыбу. Четвертый алафин, Шанго, покончил с уплатой дани самых сильным соседям, за что был посмертно обожествлен, его сын и внук «делали сильных слабыми», воюя, побеждая и подчиняя, но их уже никто не обожествлял, ибо привыкли.

Везло не всегда: девятый алафин, Онигбоги, в долгой войне потерял почти все и умер в изгнании, но сын его, Офинран, вернул стране независимость, внук, Эгу¬гуноджу, возобновил наступательные походы, а далее, при алафинах Оромпото, Аджибойеде и Абипы (по подсчетам Ричарда Смита, примерно между 1535 и 1610) Ойо вновь стало гегемоном региона. Даже сильнее, чем прежде: двенадцатый алафин, Оромпото, оценив опыт северян, создал конницу, которой более двух веков противостоять не мог никто. В то время был учрежден и великий праздник Бебе, торжество удачи, после которого полагалось на три года прекратить все войны и отменить все налоги. Думаю, все согласятся с тем, что в те времена такие условия аж на три года могло обеспечить только очень процветающее государство, на которое никто не смел нападать. И…

С Обалокуна, примерно во второй половине XVII века Ойо выдвигается на юг,  создавая Империю, вскоре так или иначе, кого полностью, кого частично, подмявшую  всех соседей, кроме восточных, за спиной которых стоял равный по силе Бенин. С Людовиком XIV, правда, пятнадцатый алафин не встречался, - это уж точно легенда, - но французы в его времена до Ойо добрались и вернулись, исполненные почтительного восторга перед «королем, могущество которого превышает могущество Священной Римской империи». А шестнадцатый алафин, Аджагбо, расширяя влияние, победил даже воинственных дагомейских фонов, вынудив северный Абомей стать поставщиком «черного мяса», а южные Алладу и Виду – посредниками вторговле с европейскими купцами.

И ко второй половине XVIII века, когда последние попытки усилившейся и очень напористой Дагомеи отстоять снезалежность были подавлены, во власти Ойо, наконец, оказались все города-государства йоруба и не только йоруба. Под руку алафинов попал  даже южный город-остров Лагос, считавшийся «пасынком» Бенина. Это время грозное, величественное и жестокое, время жестоких дворцовых схваток за власть между алафином и советом знати, завершившихся сперва «боярским правлением», а затем, когда оно довело страну до ручки, триумфальным, на плечах народа, возвращением (в 1774-м) тридцатого алафина, Абиодуна, и окончательным обожествлением монаршьей персоны.

День триффидов

С этого момента Ойо начинает напоминать инкское Тауантинсуйю эпохи расцвета: мощная армия, мощная полиция, отточенная до блеска налоговая служба и тэдэ. Но запала хватило ненадолго: при тридцатом алафине начался и далее, аж до тридцать шестого (конец XVIII - 30-е годы XIX веков) не прекращался кризис. Слабое государство, как когда-то держава Ахеменидов, не могло эффективно контролировать огромную территорию, сепаратизм цвел буйным цветом, достигшая невероятных объемов охота за рабами провоцировало восстания.

В результате самого крупного мятежа, возглавленного кузнецом Личаби, Ойо потерял богатейшие области северо-запада, затем отказалась платить Дагомея, в 1817-и каканфо (главнокомандующий) Афонджи, захватив самую богатую провинцию Ойо, Илорин, объявил самостийность, - а центр молчал или, в лучшем случае, слабо подергивался. По мнению Хью Клаппертона, путешественника, побывавшего в столице разлагающейся Империи и беседовавшего с главой государства, алафин вообще не понимал, в каком положении страна, а те, кому полагалось сообщать ему об этом, держали его в неведении, решая свои дела.

И вот в такой ситуации, когда все держалось на волоске, Осман дан Фодио, вернувшись из Мекки в родные саванны, объединил крохотные города-государства хауса и фульбе на севере в мощный, до предела агрессивный халифат Сокото и объявил джихад. Это, вдобавок к всему прочему, подкосило тяжело больную Ойо. Примерно в 1836-м «воины Аллаха» перешли границу, разбили войска алафина и разорили самые богатые города еще подчинявшихся ему областей, включая столицу. Жизнь в разоренной стране стала дешевле пыли, банды моджахедов и просто банды грабили все подряд, и народ побежал из благодатных саванн на юг, под защиту влажных лесов, куда конница фульбе не совалась. Только энергия и хватка принца Атибы, вскоре ставшего тридцать седьмым алафином, спасли государство от окончательного падения.

Он, уцепившись за маленькую безымянную крепость, невероятно быстро превратил ее в Новый Ойо, столицу того, что осталось, сумел объяснить сепаратистам, что новый враг порвет всех, а объединяться можно только вокруг него, персоны священной, - и в 1840-м под стенами города Ошогбо произошла великая битва между йоруба и фульбе. Конница исламистов впервые проиграла «многобожникам», тысячи муджахедов стали шахидами, натиску джихада на юг был положен конец, а держава Ойо, уже почти не существовавшая, возродилась. Но тут пришла беда, откуда не ждали: в устоявшие древние города хлынули толпы обездоленных беженцев, потерявших все, вплоть до человеческого облика и крайне нервных. Кому не нашлось места, основывали лагеря, быстро превращавшиеся в города, со своей властью, своими армиями (уцелевшими в боях солдатами) и своими порядками, злобно и завистливо глядящие на богатеньких соседей.

Молодой алафин, умница и стратег, пытался как-то отрегулировать проблему, но тщетно: управлять это темной массой, требовавшей пищи и равноправия, не было никакой возможности, назревали конфликты и предотвратить их не мог даже громовержец Олорун. В конце концов, вспышка резни между Ифе и лагерем беженцев Модакеке, самостийно разросшимся вплотную к «отцу всех городов», привела к тому, что священный Ифе был разрушен, обезлюдел и запу¬стел. После этого, пользуясь очередным приступом испуга вассалов, Атиба, возглавив «союзную» армию, сумел потеснить беспредельщиков, но сил додавить не было. Пришлось договариваться с авторитетами беженцев, признавать за самостроями статус городов, а посколько «священных царей» в таких «городах» быть не могло по определению, появление новых «вассалов» не усилило Новую Ойо, а ослабило ее, и Атиба ничего с этим поделать не мог, а его преемники и подавно.

Междоусобиц уже не было, да и незачем: «империя», формально сохранившись, превратилась в рыхлую конфедерацию «республик», и в 1893-м последний алафин с облегчением признал британский протекторат над Новым Ойо. Фактически это не значило абсолютно ничего, однако юридически, поскольку pro forma «империя» все еще была Империей, то подписал капитуляцию алафин как бы за всех. И коль скоро так, на основе этой бумажки, сэры всего за несколько лет и без особого труда разъяснили «республикам», что не подчиняться законному господину, у которого есть такая крыша, нехорошо. И всё. Последней проблемой, еще не позволявшей Британии считать себя хозяйкой всего побережья, оставался Бенин.

Когда оба Бенина удит рыбу...

Когда люди, основавшие впоследствии Ойо, еще только отправлялись в путь, Бенин уже был. В густых лесах, восточнее самых восточных городов-государств йоруба, но западнее низовьев Нигера, возник он то ли в Х веке, то ли еще раньше, и основали его люди эдо, также именовавшие себя бини. К йоруба, если уже честно, никакого отношения они не имели, но так велико был обаяние Иле-Ифе, что позже эдо твердо стояли на том, что и они тоже произошли от йоруба, когда уставшие от усобиц бини попросили алафина Оранмияна, о котором мы уже знаем, взять в жены местную девушку.

Вот их- то сын Эвеку I и стал первым оба («королем») Бенина. Вполне вероятно, кстати, что какой-то йорубский принц, в самом деле, был приглашен людьми бини на правление по принципу «земля наша велика и обильна, а наряду нет», - предания доносят до нас обрывки данных о борьбе Увакхуахена и Эхенмихена, преемников Эвеки, с несговорчивым «узама нихинрон», Советом Шести (по числу аристократических семей бини), и о том, как четвертый оба, Эведо, примерно в середине XIII века, сумел, наконец, обуздать знать, забрав у нее право выбирать наследника из детей от 1000 жен, и объявив себя абсолютным монархом, то есть, привычным для йоруба, но неведомым до тех пор людям бини  «священным царем».

А новый статус означал новые порядки, и чтобы контакт владыки Тверди с Небом был прочен,  на алтарях полилась кровь. Что, как гласят легенды, Эведо печалило, - но он строил державу, и потому терпел. Он же, по устной традиции, создал первую «вертикаль» с табелью о рангах и регулярную гвардию (лучников и мечников), он завел первые конюшни, а при его наследнике, Огуоле, в Бенине, - стране бини, - освоили медь и бронзу. Прогресс рванул вперед, и общество уже могло содержать тех, кто производит только красоту, но красота, известное дело, требует жертв, - и на руинах Бенина нередки массовые захоронения типа «41 скелет, 40 из них здоровые женщины в возрасте 15-35 лет и один пожилой, примерно 55 лет мужчина с золотыми браслетами».

Люди, короче говоря, боролись за власть, а боги требуют мзду. Человеческие жертвоприношения, ранее практиковавшиеся  по большим праздникам,  - и помогало. Один за другим наследники Огуоле, - Удагбедо, Охен, Эгбека, Оробиру, Эдони, - ломали через колено «узама нихинрон», время от времени Совет Шести брал реванш (одиннадцатый оба, Увайфиокун, пал от копья во время коронации), и только при оба Эвуаре, при жизни прозванном Великим, аристократия окончательно встала на колени, а История окончательно отогнала легенды, - пришло время письменных свидетельств.

С точки зрения науки, очень важно: эта личность, хотя и оценена потомками по высшей категории, - «великий волшебник, великий целитель, великий воин и путешествен¬ник, могучий, отважный, великодушный и прозорливый», - ничем божественным в преданиях не наделена. Просто человек, только на десяток голов выше всех современников во всех смыслах. Как Искандер Двурогий. Ему приписывают, и видимо, справедливо, окончательное завершение «вертикали», примирение со смирившейся знатью (кронпринц был введен в состав Совета Шести седьмым), создание «эгхаэвбо» (государственного совета) и табели о рангах, введение закона о престолонаследии по принципу первородства, покончившего с усобицами, и многое другое.

Именно в его правление (дата совершенно точна: 1472-й) Бенин впервые посетил белый человек, - португалец Луиш Секвейра, - а уже в 1485-м знакомый нам  Пашеку Перейра с восторгом писал  о «невероятном городе, подобно скале, надменно возвышающемся в бурлящем море вечной войны». Контакт получился, оба одобрил,  между Бенином и Португалией и Бенин наладилась торговля: белые везли черным всякие товары и, разумеется, аркебузы, черные поставляли белым разные диковинные продукта, чуть позже перейдя, в основном, на рабов, - самый востребованный товар.

Все это очень напоминало Конго и Анголу, только случилось гораздо раньше; по воле  Эвуаре, в 1486-м вместе с Домом   Алонсо д'Авейру  в Лиссабоне  прибыл  посол Бенина, и «при дворе его величества сего герцога Эмменинзина с его согласия крестили, причем крестным согласился стать брат короля, граф Мануэл», после чего в Бенин поехали миссионеры. И что интересно, местные жрецы встретили их дружелюбно: даже в начале ХХ века жители юга Бенина говорили на искаженном португальском.

Эпоха стабильности

Уход Эвуаре ознаменовался короткой, но жестокой смутой: старший сын, оба Эзоти, погиб через две недели после смерти отца, вдова усопшего, обиа Эделейо, заставила мужчин подчиниться, но в ходе коронации была арестована и убита, Олуа, второй сын Эвуаре, весь свой недолгий срок правления посвятил разборкам с Шестерыми, - а затем на престол взошел самый младший из сыновей Великого, Озолуа, единственный в длинном списке владык Бенина, носивший титул «оба никхуа» или «огие акполополо», то есть, «царь всех царей» (император), великий завоеватель.

Впрочем, завоевателем в тот момент стал бы любой, просто в силу необходимости: война, - то есть, захват пленных, - стала на этом этапе важным, а то и важнейшим источником получение доходов, куда более прибыльным сельского хозяйства и любых ремесел. Дважды в год, как часы, Озолуа ходил в дальние походы, покоряя тех, кого еще не покорил, а если таковых не было, «наказывая» города, на его взгляд, недостаточно покорные. Он начал, а его наследники, - сын, Эсигие, и внук, Охогбуа, - вели тяжелые, но удачные кампании против йорубского Иджебу, покорили «варваров»-ишан, лишили независимости «братское» царство Итсекири. И так далее.

Даже в период междуцарствия, когда после смерти «императора» его сыновья сражались за престол, на время походов сражающиеся заключали мир, чтобы сходить за зипунами вместе, - а затем, после дележа трофеев, все начиналось по-новой, до нового похода за рабами. А рабов требовалось все больше, и  даже в самые жуткие годы, когда бывалые моряки пели в тавернах Лисабона "Моряк, обходи стороной страшный залив Бенин. Их было сорок на корабле, домой не пришел ни один", бешеные прибыли португальцев влекли в Бенин новых искателей удачи. Так что, в 1553-м в стране впервые появились англичане, и вскоре стали основными партнерами оба.

Именно они ошеломили Европу информацией об ослепительно богатой столице непредставимо могучей страны в далекой Африке. И точно так же, как в Ойо, Анголе, Конго, чем больше рабов получали голландцы, португальцы, англичане, тем больше возрастали богатство и мощь Бенина, а чем богаче и могущественнее становился Бенине, тем больше рабов пригоняли на продажу. Именно тогда и возникло название «Невольничий Берег», вскоре ставшее официальным, а Бенин стали уважительно именовать «империей».

То есть, не совсем империей, конечно. Захвачено и подчинено было много, - и далеко не только родственные народы, - но удерживать все тупой силой, без поддержки на местах, в отсутствие развитой бюрократии не получилось бы. Так что, непосредственно оба управлял только народом бини. Тут все было жестко. А далее, на подчиненных землях власть Бенина держалась на «осадниках», - гарнизонах военных поселений, обеспечивавших власть наместника, покорность местных аристократов и стабильное поступление дани. В случае же чего, по вызову из метрополии приходили отряды карателей. Таких «гарнизонов» было немало, но главным западным военно-торговым форпостом «империи» в конце XVI века стал йорубский Лагос на исключительно удобном острове Эко, куда в один прекрасный день явился внук оба Ашипа с войском, сбросил местного князька и основавший новую династию с титулом «ологун» (вице-король).

С какого-то времени именно Лагос, идеальная точка для посреднической торговли, стал одним из важнейших источников пополнения «имперской» казны, и почти четверть тысячелетия исправно отчислял Бенину положенную долю. И в том же конце XVI века бенинская экспансия столкнулась со встречной экспансией окрепшего и не менее агрессивного Ойо, завершившись, в итоге, вничью, но все же, скорее, в пользу Бенина. В первые десятилетия XVII века еще один Завоеватель, оба Эхенгбуда, «не раз водил войска бини против Ойо и Нупе, и лишь после многих битв был заключен мир и определена граница между Бенином и Ойо у Отун, а граница между Бенином и Нупе у Экити».

Таким образом, Ойо, напрягая все немалые силы, приостановил движение Бенина на восток, но и сам, не имея сил на экспансию, закрыл вопрос о продвижении в  «западном направлении», и с тех пор абсолютное влияние Бенина в его сфере интересов (низовья Нигера и запад страны игбо) не оспаривал никто, а охоту за рабами в «землях без царя» гегемоны осуществляли совместно. И пусть территория, покорная Бенину была меньше, чем у Ойо и северного Нупе, по богатству «империя», монополизировав две трети побережья, обгоняла всех.

Оба и его башни

Это был пик. Португальцы, получив факторию в Гвато и монополию, обогащались сказочно. Бенин покупал все: конские седла и сбрую, котлы, гвозди, мечи, кинжалы, одежду и шляпы, даже зачем-то книги и очень много железа в брусках.  Обратно везли перец, слоновую кость и рабов, а когда в 1506-м португальский король, заботясь об экспорте из Гоа,  запретил ввоз перца, основным профилем португальцев стал живой товар, а все остальное перехватили  голландцы, удивлявшиеся, зачем Бенин "в таких объемах заказывает  золотую и серебряную парчу, бархат, алое  сукно, туго накрахмаленные гарлемские ткани с зелеными цветами, золингенские рыболовные крючки и ножи, испанские вина и другие предметы роскоши", - но исправно поставлявшие всё.

Именно в это время (1668-й) голландский врач Ольферт Доппер писал в своем "Описании африканских стран" про дворец, который "так же велик, как город Гарлем, и обнесен вокруг особой стеной, кроме той, что окружает город. Дворец состоит из множества великолепных домов и прекрасных длинных четырехугольных галерей почти такой же величины, как амстердамская биржа. Галереи эти покоятся на высоких столбах, снизу доверху покрытых медью с изображением военных подвигов и битв. Сам же город   представляется очень большим. Войдя, сразу попадаешь на большую, широкую немощеную улицу,   в семь или восемь раз шире  Вермус в Амстердаме.  Когда я жил у Матфеля Корнелиса в четверти часа ходьбы от ворот, я не мог видеть оттуда конца улицы. Я видел только высокое дерево вдали ее, и мне говорили, улица много длиннее. Я говорил с одним голландцем, который сказал, что он живет около того дерева, но и оттуда не видно конца. Дома  стоят в большом порядке и построены один возле другого, как в Голландии".

Именно тогда  и назвал датский путешественник  «ослепительный Бенин» Великим. Но именно тогда и началось то, что неизбежно начинается во всех «империях» такого рода. Высшая власть, становясь все более «священной», автоматически все более отдалялась от презренной Тверди. Эхенгбуда Сокрушитель был последним, кто лично участвовал в сражениях и поединках, при его преемниках, - Одогбо, Ахензае, Акензае, Акенгбои, Ахенкпайе, - для владыки владык уже стало «неприличным» самому возглавлять войска и сражаться: они общались с Небом.

Но Небо Небом, а «мелочами» тоже кому-то надо заниматься, и эту рутину взяли на себя  «ийясу», главы государственного совета, понемногу становясь высшими авторитетами для армии, купеческие гильдии столицы и, естественно, «ологуны» отдаленных территорий, все чаще задававшиеся вопросом насчет надо или не надо делиться с Бенином. «Я думаю, что царь ничем, кроме имени, не обладает, вся власть принадлежит знатным людям», - писал в это время один из миссионеров.К тому же, предельная милитаризация выматывала ресурсы, а прибыль вкладывалась исключительно в очередные походы за очередными рабами на продажу, - и в конце концов, в первом десятилетии XVIII века все это вылилось в гражданскую войну, с перерывами затянувшуюся почти на 50 лет.

Естественно, ценой борьбы за все хорошее стали разруха и запустение, обы Акенгбедо, Ореогхене, Эвуакпе, Озуэре, Акензуа I, Эресойен старались всего лишь удержать столицу и не погибнуть (хотя Озуэре и это не удалось). И лишь Акенгбуда, коронованный еще в детстве, за полвека - ок. 1780 – 1830, - сумел как-то вырулить в спокойные воды, кого-то из мятежников победив, а с кем-то договорившись. При нем стало легче:  "Город прекрасно почищен и подметен, - свидетельстовал Андреса Кифт, - его  очень прямые и широкие улицы столь же широки , как Геере и Кайзеркрахт в Амстердаме. С той и другой стороны ряда домов отходят другие улицы такой же ширины". А Жером Ландольф, посетив Бенин в самом конце XVIII века, писал, что «отблески недавних бед еще видны, но теперь город вновь не уступает ни по величине, ни по богатству, ни по числу жителей самым большим городам Европы; все, с кем я говорил, приписывают это к заслугам правящего короля».

Действительно, судя по всему, Акенгбуда был головастый, с хваткой, и веком раньше его наверняка прозвали бы Великим, а так приходилось только латать прорехи, которые никак не кончались. Джихад Сокото на севере, обрушив Ойо и почти развоплотив Нупе, не только сломал сложившуюся за века «ялтинскую систему», но и порвал налаженные торговые связи, лишив Бенин стабильных поставок всего, но главное – рабов, а что осталось, замкнули на себя города-государства побережья. И хотя Акенгбуде удалось переформатировать экспорт на супердефицитное в Европе пальмовое масло, о возвращении к былому величию уже не приходилось и мечтать.

Игра престолов

Сразу после смерти последнего великого обы, в 1830-м, «империя», кое-как приведенная им в порядок, начала расползаться по швам. Удаленные провинции, - в том числе, самое тяжкое, и Лагос, - отделились, а без поступлений оттуда восстановить правопорядок возможности не было. Во всяком случае, Обаноса, наследник покойного, не смог, а его сыновья, вместо того, чтобы хоть что-то делать, увлеченно занялись драчкой, затянувшейся на 10 лет. В в итоге, когда старший, Огбебо, проиграв решающую битву, повесился, победителю, Осемвеле, оставалось только тупо взирать на происходящее, всеми силами удерживая области, вплотную примыкающие к столице. По отзывам (уже далеко не легендарным), он не слишком соответствовал своему месту, но, даже будь он копией деда, все равно, вряд ли удалось бы что-то изменить.

Кризис был системен, по всем направлениям, а на попытки сгладить его, задабривая богов удесятеренными человеческими жертвоприношениями, Небо отвечало хмурым молчание, не выражая готовности помогать окровавленному Бенину. А между тем, к побережью умирающей «империи» все внимательнее присматривались англичане. Эпоха проникновения вглубь континента еще не стартовала, но процесс уже шел, и Лондон считал разумным избавиться от ненужных посредников, удешевив лучшего в мире пальмового масла, хлопка и каучука. К тому же, к вкусненькому  принюхивался и Париж, а тут уж промедления, сами понимаете, исключались, - и приоритетом  в планах сэров стал, естественно, Лагос, остров с удобнейшим портом, подобно пробке, замыкающий дельту Нигера со всеми ее лагунами.

В принципе, сложностей не предполагалось: олофин Акинтойе был, можно сказать, англофилом, и с ним вполне реально было договориться, - что и делалось, - но он был свернут и с трудом, на крохотной лодочке, сумел спастись, а сменивший его кузен, Косоко, исповедовал принцип «многовекторности» и предпочитал балансировать, причем, с уклонов в сторону месье. Терпеть такое положительно не казалось возможным, тем паче, что к тому времени уже была сформирована «Западноафриканская эскадра», крейсировавшая вдоль побережья под благовидным предлогом борьбы с трансокеанской работорговлей. В 1849-м на острове Фернандо-По, где базировалась эскадра, появился офис консульства Великобритании в странах Бенинского и Биафрского заливов, и какое-то время консул честно пытался разъяснить Косоко, что у Англии нет ни постоянных друзей, ни постоянных врагов, а есть только постоянные интересы.

В связи с чем, если он будет паинькой, его кузену, сидящему на британской территории, ничего не светит. Косоко, однако, понимания не проявил, и тогда англичане сообщили бедующему в эмиграции Акинтойе, что сами возвращать ему трон не намерены, ибо чтут принцип невмешательства во внутренние дела суверенных государств, но ежели что, законному олофину помогут. В Лагосе это, разумеется, стало известно, и в 1851-м последовал набег на английские христианские миссии и фактории, - достаточно умеренный, почти без крови, просто намек, но тут Косоко, веривший в помощь французов, просчитался: Парижу, где как раз в это время собирался стать императором Луи-Наполеон, было не до Африки, зато консул сразу после набега обратился к командующему эскадро с просьбой «применить оружие согласно пожеланиям правительства Ее Величества».

Косоко такой поворот, конечно, не обрадовал, но он был дальновидным политиком и упрямым человеком: сразу после получения первых новостей о том, что Акинтойе всплыл и пригрет англичанами, остров, по приказу олофина, начал подготовку к обороне. Дно побережья густо усеяли острыми кольями, на берегу вырыли траншеи, выстроили редуты, удобно, по рекомендации продавцов, выставили полсотни отличных орудий, - Лагос мог себе позволить, а французские и немецкие торговцы не видели оснований не исполнить заказ, - во всех редутах подготовили много боеприпасов и продовольствия на 5 тысяч бойцов. Так что, 24 декабря 1854 две канонерки, попытавшись обстрелять береговые укрепления, были, к удивлению британских капитанов, отогнаны прицельным и очень точным огнем. Та же судьба постигла и военные транспорты, попытавшиеся на следующий день под прикрытием калибров броненосца и шести канонерок высадить на берег десант - 400 «красных мундиров» и 630 наемников законного олофина.

Однако, в конце концов, пусть с пятой попытки, непрерывный огонь сделал свое дело: когда от прямого попадания взорвался арсенал крепости и город загорелся, десант все же высадился, и англичане, дождавшись, когда все догорит, торжественно заняли пепелище. Спустя несколько дней, уже в январе, на борту британского фрегата Акинтойе подписал договор о протекторате, утвердив режим свободной торговли и открытие на острове английского консульства «с правом рекомендаций по всем вопросам». А еще через девять лет, в августе 1861, когда сыновья олофина, похоронив отца, пришли к консулу на предмет, кому теперь быть «большим другом» Вдовы, им ответили, что обоим полагается пенсион, а остров Лагос отныне владение британской короны. И они сказали "Thanks".

Если кровью надо платить за власть...

Далее освоение побережья шло легко и плавно. Брыкаться не осмеливался никто, договоры подписывались по первому требованию, но сам Бенин трогать долгое время не спешили. Знали, что там неурядицы, знали, что в свободное плавание уходят даже самые лояльные области, посильно поддерживали этот процесс, но захват огромного, сильно укрепленного города все время откладывали на потом. Не потому, что он был не нужен, - как раз нужен, как последний «лишний посредник», - но потому что постоянно находились более важные дела, не позволявшие сконцентрировать силы.

Ждали, справедливо предполагая, что плод должен созреть, - и плод зрел. Власть обы Адоло (1870 - 1889) была уже фактически номинальной, городом и немногими сохранившими ему верность областями управляли аристократы, не желавшие даже слышать о каком угодно подчинении. Поэтому, когда англичане решили, что время, наконец, пришло, выяснилось, что границы Бенина закрыты наглухо. Торговать, правда, в 1892-м новый оба, Овонрамвен, слегка прижавший знать, согласился, но ворота столицы для чужаков по-прежнему были заперты наглухо.

Британцам не верили, а поскольку они настаивали, в августе 1896 оба, поколебавшись, но уступив мнению сановников, отказался принять британского консула, выслал британских торговцев и повелел готовить город к осаде. Когда же «священный царь» что-то велит, дело делается быстро, особенно, если есть средства. Укрепления росли, внушая уважение, и англичане не стали форсировать события, но когда у берегов Бенинского залива появились суда Royal Navy с marins на борту, вице-консул Джеймс Филлипс в крайнее жестком тоне потребовал у обы аудиенции. А получив категорический отказ, проинформировал Форин офис, что намерен отправиться в Бенин и добиться от правителя страны, «хорошо доступной эскадре с моря» полной свободы торговли для английских компаний. Или, если его поймут неправильно, низложить и увезти с собой Овонрамвена, заменив его «другим туземным князьком, разумным и послушным».

2 января 1897, исполняя свой план, м-р Филлипс, сопровождаемый отрядом в 220 человек, пересек границу и направил «священному царю» письмо, больше похожее на ультиматум о капитуляции, получив вполне вменяемый ответ. Оба не возражал, но указывал, что в Бенине начался 30-дневный праздник «агуе» (в память предков и его покойного отца), а поскольку, согласно обычаю, ни один иноземец под страхом смерти не может ступать по «священной столице», посланцу Вдовы следует подождать месяц. После чего, - но без всяких войск, а только в сопровождении «князя» Исекири, посредника в переговорах и гаранта чистоты намерений сторон, - аудиенция будет дана.

Филлипс, ответив отказом, продолжал путь. То же самое повторилось еще трижды, пока 6 января (до Бенина уже было рукой подать) дорогу вице-консулу не преградил отряд гвардейцев во главе с Ологбошере, «эзомо» (заместителем главнокомандующего) и родственником самого обы, еще раз предложив дипломату покинуть пределы «империи» и вернуться через месяц, когда ему будут рады. Филлиппс вновь отказался, сообщив что-то вроде «Иду на вы», однако счел нужным отправить назад посланца с письмом для министра иностранных дел Великобритании.

«Правитель Бенина не лжет, сэр, - писал он. – Вожди племени доре, к Британии вполне дружественного, подтверждают, что появляться в окрестностях города в это время кому-то, кроме бини смертельно опасно. Они выглядят искренними, я склонен им верить. Таким образом, полагаю, что, вполне возможно, завтра или послезавтра буду убит. Не могу сказать, сэр, что такой исход экспедиции для меня желателен, но возвращаться не намерен. В случае моей гибели, у правительства Её Величества возникнет прекрасный повод решить все проблемы без оглядки на друзей из Парижа и Берлина, которым, в таком случае, придется признать наши действия обоснованными. Обо всем этом я рассказал м-ру Паддингтону и лейтенанту Кэрри, и они полностью согласны с моим решением».

А если потребуется, и самой жизни...

Так и сталось. 7 января, вскоре после рассвета, отряд Ологбошере атаковал лагерь Филлипса; 131 человек, в том числе шестеро европейцев, были убиты, двух белых и 40 черных увели в плен, а 10 января весть о случившемся дошла до Лондона. В Кейптаун, к командующему флотом UK в Атлантике адмиралу Роусону полетел приказ разобраться и принять меры, и всего за 29 дней, - скорость совершенно уникальная, - подготовка была завершена.

В начале февраля 1897 «Африканская эскадра», войдя в устье Нигера, блокировала побережье «империи», 17 февраля Бенин был подвергнут десятичасовой бомбардировке, а затем десант (общей численностью 1500 «томми»), высадившись на сушу, начал наступление на столицу обы. Однако дорогу, в обычное время занимавшую 5-6 дней, пришлось преодолевать более месяца: бини, загодя прорубив параллельно все трем дорогам страны скрытые просеки, появлялись всюду, днем и ночью, изматывая британцев партизанскими рейдами, а сами практически не неся потерь.

Еще тяжелее оказались бои в городах-спутниках Бенина, превращенных в сплошной укрепрайон. Около 200 белых солдат вышли из обращения в схватках у Гватто. Два отряда marins бежали из-под Аро-Олокун, где войсками бини командовал лично главнокомандующий армией Эбеикипмвин, погибший в этом бою. Почти четыре дня, отразив 11 штурмов, удерживала Сапобар гвардия обы, и город был захвачен только после того, как пал ее командир, Асоро, а от его людей осталось только восемь раненых бойцов, не способных держать оружие.

Уцелевшие отряды, стараясь сохранить порядок, стягивались к столице, - и под ее стенами, а затем и на улицах состоялось последнее сражение, тянувшееся три дня и две ночи. «Они оказались чертовски смышлены и ловки, - сказано в мемуарах майора Френсиса Грея. - Высота земляных валов около города составляла примерно пять моих ростов, на столько же были углублены и траншеи. Огонь с высоты шел непрерывно, боеприпасов у них оказалось намного больше, чем можно было себе представить. Особенно докучали нам сотни снайперов, укрывшихся в густых кронах деревьев».

Сопротивление защитников столицы было сломлено только 19 февраля, когда у них иссякли силы и запасы пороха. Впрочем, и тогда паники не было: по заранее утвержденному плану, Овонрамвен и вожди с остатками войска покинули Бенин, и англичане вошли в город, по улицам которого метались десятки тысяч перепуганных обывателей. Что, впрочем, не помешало им поджечь столицу, и пожар не утихал целых пять дней. Но, поскольку «священный царь» оставался на свободе, война продолжалась. Только в августе Овонрамвен, не столько руководивший полевыми командирами, сколько вдохновлявший их своим присутствием, был взят в плен, а затем сослан в Индию, однако вожди бини после этого не только не сдались, но, по всем правилам короновав его племянника Ологбошере, продолжали борьбу.

Окончательно сопротивление иссякло только в мае 1899, когда, наконец, был схвачен и повешен (за убийство Филлипса и, как ни странно, за «узурпацию престола») Ологбошере. Далее, 17 лет,  пока Овонрамвен был жив, Бенином в ручном режиме управляли англичане, а в 1914 «империю», формально восстановив, включили в удобную англичанам систему косвенного управления, формально посадив на престол кронпринца Эвеку II, изображавшего обу до 1933. К слову, нынешний оба, сэр Чарльз Эредиова, сын Акензуа II и правнук Овонрамвена, доктор философии, ныне считается одним из главных «традиционных королей» Нигерии и, исправно выполняя свои «священные функции», на досуге не прочь по этому поводу уместно пошутить.