Остров невезения

Островная империя

Что мы знаем про Оман? Да, в общем, ничего. Небольшое процветающее государство на задворках Аравии, да и все тут. И как бы ничего интересного. А интересности можно возить караванами. Тамошние жители, суровые песчаные люди, приняли ислам от самого Пророка, а когда в Халифате начались распри и Дом Аббаса уничтожил Дом Омейя, племена Омана послали всех нафиг и под руководством имама Ибада, провозгласив самостийность, зажили такой себе теократической республикой, выбирая имамов и чураясь всякого прогресса. Аж до 1154, когда султаны крохотного, но очень богатого приморского Маската подчинили Оман себе.

Правда, спустя 300 лет ибадиты, прогнав султанов, вновь зажили сами по себе, не имея ничего общего с побережьем, но потом султаны снова захватили имамат, после чего интересная жизнь пошла по кругу. А в начале XVI века в расклад вписались еще и португальцы, искавшие путь в Индию, а по дороге захватившие все, что плохо лежало на побережье Аравии и Персии, на целых полтора века став хозяевами Индийского океана. В пески, к ибадитам, правда, не лезли, ибо поживиться там, кроме неприятностей, было решительно нечем.

Затем, однако, все опять перевернулось, песчаные люди явились на побережье и выбили ослабевших португальцев отовсюду, сделав Маскат столицей «Оманской империи», быстро захватившей десятки больших и малых портов на африканском, аравийском и даже персидской побережьях. Сперва, конечно, имамата, но вскоре, поскольку суровым бедуинам управлять настоящим государством было не по уму, опять ставшего султанатом. И была эта империя классической талассократией, стоявшей на трех китах: великолепный флот, форты-фактории, где только возможно, и торговля.

Торговля, торговля и еще раз торговля. Всем, что только можно представить, от тканей, стекла, жемчуга и пряностей до фарфора, слоновой кости, металлов, сахара, соли, кофе. А также, естественно, рабами, в исламском мире – одним из самых востребованных товаров. Но, следует отметить, использовали мусульмане рабов не так, как их европейские коллеги: если белые люди закупали «черное мясо» для тяжелого физического труда, то арабский товар был востребован для личных гвардий, гаремов и всякой домашней работы, так что судьба его была куда легче.

Впрочем, не станем растекаться мысию. Главное для нас, что огромные богатства, помноженные на клановость и две религии (ибадизм в песках, нормальный суннизм на побережье), естественным образом провоцировали междоусобицы, а междоусобицы – постоянные вторжения соседей, и наконец, в 1744-м, когда страну оккупировали персы, решившие нарушить многовековой баланс сил, случилось всенародное восстание. Персов прогнали, а султаном был избран лидер повстанцев Бу-Саид, потомки которого правят там и сейчас. Он, надо отметить, оказался умницей, разделив страну надвое: в песках – имамат, в главе с выборным имамом, формально подчиненным султану, в Маскате – официальная власть, и абсолютная веротерпимость.

После чего всем стало хорошо. «Хозяева моря» крутили большие дела, отстегивая долю бедуинам, бедуины взамен прикрывали Маскат от других бедуинов и нанимались на службу в войска султана, делая карьеры. Здравый смысл, мягкость нравов, полное отсутствие ксенофобии даже по отношению к христианам и открытость для всего нового способствовали наступлению «Золотого века». Наследники Бу-Саида, даже не особо воюя (им охотно открывали ворота) овладели побережьями всей Южной Аравии и (прогнав португальцев) Африки от Сомали до Мозамбика, а также Бахрейном, Катаром, землями нынешних ОАЭ, персидским Ормуздом, Коморами, Сейшелами и даже севером Мадагаскара.

В начале ХIХ века, при султане Саиде ибн Султане, влияние Омана вошло в абсолютный зенит. Его торговые суда ходили до Индии, Цейлона, Явы и Китая; его военный флот в Индийском океане уступал по мощи толькоRoyal Navy; его постоянные посольства располагались в Дели и Каире. С Нидерландами и Британией (а позже с США и Францией) были заключены равноправные договоры о дружбе, и время от времени официальные миссии султана посещали европейские столицы.

Правда, тогда же проявились и первые признаки упадка: если раньше султаны сами справлялись с флибустьерами «Пиратского берега» (Аден) и брали с них долю, то теперь европейцы предпочитали защищать себя сами. Итогом чего стал уход аденских шейхов из под «крыши» Маската под опеку Британской Ост-Индской компании, за что сэры расплатились с султаном помощью в войне с ваххабитским Домом Саудов. Серьезно ударили по султанату и отмена работорговли, и открытие Суэцкого канала, - но, впрочем, все это было позже и для нас не очень интересно.

Интересно же для нас, что в 1837-м великий султан Саид перенес столицу своей огромной империи из аравийского Маската на Занзибар, а после его смерти в 1856-м жестокая четырехлетняя схватка между наследниками привела к разделу империи, при посредничестве англичан, на два султаната – Оманский и Занзибарский. Первый из которых, потеряв доходы от африканских таможен быстро захирел и более нас не интересует, зато второй продолжал процветать, и вот о нем-то мы и поведем речь.

Если б я был султан

Как и положено в восточном интерьере, кончина султана Саида повлекла за собою гаремные страсти. Не очень кровавые, правда, но со множеством тонких интриг. Братья ругались вовсю, но все же поладили на «лествичном» принципе, и после старшего, Маджида, вполне бесцветного и отличившегося только подписанием в 1866-м договора с Великобританией, предусматривавшего, что новый султан может вступить в права только с разрешения Лондона, на троне оказался следующий сын, Баргаш. Мужик сложный, но толковый, он посильно осовременивал султанат, много строил, прокладывал дороги, разбивал парки, обустроил первые настоящие больницы и даже проложил водопровод по европейскому образцу.

Его побаивались, но уважали, а сам он уважал Великобританию, с которой сразу же после инаугурации в 1870-м подписал договор о дружбе, тем самым, положив первый камень в фундамент будущего протектората. Впрочем, англичане не спешили, вели себя корректно, ничего особо не требуя, зато помогали поддерживать стабильность, - а это для Баргаша было более чем актуально. Если при батюшке и (по инерции) при старшем брате в султанате все было тихо, то теперь вновь подняли головы шейхи мелких портовых княжеств материковой части султаната, покоренных за 30 лет до того.

Главной проблемой считался некто Мбарук ибн Рашид из Дома Мазруи, правившего когда-то Пембой и Момбасой, но почти вырезанного Саидом. Крохотного «княжича» тогда пощадили и даже оставили ему  «княжество» Гази, но мальчик вырос и пожелал восстановить былую славу семьи. Умело используя непрочность трона и опираясь на местные племена, для которых он, в отличие от пришедших незнамо откуда островитян, был законным господином, Мбарук сразу же после прихода к власти Баргаша развязал против суверена войну. И справиться с ним так, чтобы раз и навсегда, султан никак не мог.

Так что, когда в феврале 1882 мятежный шейх во главе 2000 бойцов атаковал важный порт Ванга, разъяснять буяну, кто в доме хозяин, пришлось сэрам, и сэры справились. Большой отряд султанских гулямов под командованием генерала Ллойда Мэтьза, командующего занзибарскими войсками, при поддержке судовой артиллерии взял штурмом Мбеле, цитатель Мбарука, и вынудил последнего Мазруи перейти к партизанской войне. Но поскольку тот вел ее удачно, а увязать в местных дрязгах Лондон не желал, - да и, тем паче, в регионе появились немцы, - в конце концов, в июле 1888 султан по прямому приказу англичан простил Мбаруку все прегрешения, вернул ему Гази и выплатил виру «за кровь».

Случилось все это, правда, уже при султане Халифе, брате и наследнике Баргаша, который, при всей послушности, едва ли смог бы заставить себя замириться с лютым врагом, но на долю Баргаша и без того выпало немало неприятностей. Под конец жизни, уже болея и почти не вставая с постели, он успел увидеть, как начинает расползаться по швам отцовское наследство, которым он дорожил и которое всеми силами стремился сберечь.

Карл Петерс как персональный магнит

Началось с пустяка. В октябре 1884 на Занзибаре появились трое лихих парней – Карл Петерс, Иоахим Граф фон Пфейль и Карл Юлке. Никто и ничто, почти без гроша в кармане, но с документами, удостоверяющими их полномочия, как представителей Gesellschaft fuer die deutsche Kolonization (Германского колониального общества), - в реале, шарашкиной конторой, состоящей из них самих, - и великой целью: создать «африканскую Германию». Исключительно на свой страх и риск, поскольку в Берлине, когда они, добившись приема у Бисмарка, попытались заинтересовать его своей идеей, их выставили на улицу – Железный Канцлер авантюр не любил.

Это, однако, троицу не остановило: время на дворе было самое что ни на есть конкистадорское, о предстоящем разделе Африки в Европе не говорил только ленивый, и два Карла с Иоахимом не собирались упускать шанс. Впрочем, о херре Юлке и херре Графе фон Пфейле говорить особо нечего, а вот Карл Петерс, душа и мотор команды, чья «трагедия заключалась в том, что он на шаг опережал общественное мнение по поводу колониальной политики Рейха», представления более чем заслуживает.

Сын пастора, пару лет поучившийся в Гёттингене, но бросивший, ибо тоскливо, он, по сути, был немецкой калькой с Сесиля Родса, правда, холодной на грани полного бездушия: «Я полагаю, что наша, немецкая раса является единственной на Земле, которая не только обязана превратить дикарей в подобие человека, но и может достойно возглавить все человечество», только с поправкой: «А если мы, немцы, в очередной раз по исконной нашей лености и вечному своему добродушию промедлим, англосаксы распространятся на весь мир и не оставят нам в нем места».

Впрочем, такие мысли Карл до поры доверял только своему дневнику. На Занзибаре же, попав с помощью германского консула на прием к султану, сумел разжалобить восточного владыку рассказом о бедных молодых ученых, мечтающих изучать африканских бабочек, но ограбленных злыми пиратами, - и Баргаш, не чуждый интереса к наукам, выписал троице разрешение исследовать континентальные районы своей империи. Да еще и выдал из казны денег на путевые расходы.

Вот на эти-то деньги три голодранца, высадившись на материке в ноябре 1884, сколько-то экипировавшись и закупив некоторое количество недорогих побрякушек, двинулись в джунгли «изучать бабочек». В смысле, общаться с вождями лесных племен, зачастую впервые видевших европейца, и охмурять их на предмет взаимовыгодного сотрудничества. Много обещали, слегка одаривали, - кому ткани, кому ружье, кому зеркало, - очень много угрожали, предъявляя фотографии армии кайзера и бумагу с печатью аж самого султана, морочили головы карточными и химическими фокусами, изображая из себя великих колдунов, способных покарать в случае отказа, и в конце концов, как ни странно, неизменно добиваясь своего.

Менее чем за месяц им удалось заключить с вождями Усагара, Усегуа, Нгуру и Уками в Танганьике «договоры о союзе и дружбе», предоставляющие «господину Карлу Петерсу, как полномочному представителю Германского колонизационного общества, исключительное и полное право совершенного и неограниченного частного использования» их земель, переходящих отныне «под защиту Германской Империи». На что вожди, естественно, не имели права, поскольку владельцем земли было все племя, и естественно, бумаги, под которыми они ставили отпечаток пальца, были написано по-немецки, а вождям объясняли, что речь идет только о праве охотиться на их территории, - но, как писал херр Юлке, «эти добрые шутки нас изрядно забавляли и мы смеялись, как дети. Ведь не виноваты же мы, что это дурачье не озаботилось найти переводчика, так что теперь эти земли принадлежат мне».

Все это, конечно, выглядело какой-то гофманиадой, но смех смехом, а тем не менее, с юридической точки зрения, колоссальный массив земель, - примерно полторы тысячи квадратных километров, - будучи, в самом деле, собственностью подданных Рейха, отныне принадлежал Германии, и совершенно потрясенный Бисмарк, узнав об этом от консула в Занзибаре, в полном изумлении написал в ответ: «Если я все понял правильно, захват колоний в вашем регионе безобразно легок, для этого достаточно всего-то пары шарлатанов и немного бумаги, испачканной пальцами дикарей. Боже милостивый, в какое ужасное время мы живем!».

Впрочем, ужас ужасом, а теперь Бисмарку было о чем и с кем говорить, и когда в начале 1885 Петерс вернулся в Берлин, пробиться на прием к канцлеру ему удалось без труда. Тем паче, что аккурат в это время шла подготовка к Африканской конференции, и Бисмарк, глядя, как роют землю англичане и французы, уже не так брезгливо смотрел на колониальный вопрос. Нельзя сказать, что авантюрист так уж понравился старому прусскому аристократу, но, в целом, вердикт его был благоприятен: «Проходимец, фанатик, но в парне есть добрая немецкая искра, и он верен Рейху», - так что уже 27 февраля кайзер Вильгельм I, во всем доверявший своему канцлеру, подписал манифест о «взятии под охрану владений, приобретенных г-ном Петерсом» и указ о «назначении г-на Петерса на пост управляющего названными территориями».

Теперь оставался только вопрос денег, но решилось и это: по примеру англичан, Петерс, Бисмарк, кайзер Вильгельм, три десятка аристократов и рисковых бизнесменов, скинувшись, основали Deutsch-Ostafrikanische Gesellschaft (DOAG), - Германское общество Восточной Африки, - с самыми широкими полномочиями, - так что, Петерс, вернувшись «свои владения», принялся, имея уже официальную бумагу от кайзера, запугивать, вынуждая подписать  «договоры о дружбе», не каких-то вождей из глубинки, но шейхов и султанов прибрежных портов.

И только теперь, осознав, что происходит неладное,  Баргаш запротестовал, а когда протесты не помогли, начал принимать меры. Однако попытка весной 1885 остановить очередную аферу, запретив султану города Виту подписывать очередной договор, была сорвана германскими военными судами. А когда султан собрал войска для экспедиции на материк, в августе 1886 несколько крейсеров, встав на рейде напротив Каменного Города, десятком холостых залпов объяснили «тирану и деспоту», что такое хорошо и что такое плохо.

Отдельные районы

В этот момент независимость Занзибара висела на волоске: как вспоминает немецкий моряк Густав Линке, «мы ждали только приказа о высадке». Вся надежда у султана была только на Великобританию, на которую он почти молился, - и Лев, в самом деле, зарычал. В принципе, в Лондоне признавали право Рейха на колонии в Восточной Африке, этот вопрос был даже, в целом, согласован за год до того, в ходе Берлинской конференции, однако это вовсе не означало, что немцам дано право наглеть. У сэров были свои планы, Занзибар и север его владений на побережье сэры рассматривали, как свою вотчину, а ссориться с Великобританией в планы Берлина не входило, - и потому немецкая эскадра покинула занзибарские воды, а 29 октября 1886 Лондоном и Берлином было заключено «предварительное соглашение».

Немцы получали свободу рук в глубинных районах континента южнее линии «северный склон Килиманджаро – восточный берег озера Виктория», а все территории севернее  оставались за англичанами. Что до Занзибара, ему было позволено сохранить контроль над небольшим (10 миль) участком побережья и несколькими портами в Сомали; все остальные материковые владения султану было предписано «не препятствовать прямым переговорам своих вассалов с представителями Германии… А также передать земли, кроме остающихся в британской сфере интересов, в долгосрочную аренду Германской Восточноафриканской компании на ее условиях». Также соглашением предусматривалось заключение «в максимально скором времени» окончательного договора о разделе.

Выслушав сообщение английского консула, Баргаш, не ожидавший, что англичане, которым он так верил, так с ним поступят, слег с микроинсультом, от последствий которого уже не оправился никогда, однако сэров ни состояние его здоровья, ни что он обо всем этом думает, ничуть не волновало. Сэры, выяснив, насколько серьезно настроены немцы, спешно готовили фундамент обеспечения своих интересов. Именно в это время их представители разыскали перманентно партизанящего Мбарука и гарантировали ему поддержку в переговорах с султаном, если взамен его войска «будут охранять покой британских владений на побережье», и Баргашу, люто ненавидевшему мятежного шейха, пришлось, скрипя зубами, согласиться на «мирный вариант».

А кроме того, в Лондоне дали, наконец, ход лежавшим под сукном ходатайствам некоего Уильяма Маккиннона, - что-то типа Сесиля Родса, только труба пониже, - о создании Imperial British East Africa Company (Имперской Британской Восточно-Африканская Компании), которая и была основана 18 апреля 1888 года, а уже 6 сентября получила от Вдовы хартию, текст которой чуть позже списал для себя Родс. Этой частной фирме с государственным долевым участием и «столицей» в Момбасе было дано право полновластного (вплоть до суда и внешних сношений) управления всей территорией будущей Кении, - и именно ей отныне предстояло действовать так, чтобы немцы не урвали ничего лишнего сверх того, что позволит им правительство Её Величества.

Далее целый год клочки летели по закоулочкам. Петерс, вторично приехав в Африку, - уже с карт-бланшем от кайзера и неограниченным кредитом, - окучивал шейхов и султанов побережья, не стесняясь в методах, или, как сам он писал, «бросаясь повсюду, как голодный волк». Его целью было собрать как можно больше «договоров об охране», а затем, поставив Баргаша перед фактом, «арендовать» все побережье, отведенное Рейху по соглашению с бриттами, хотя понятие «аренда» сын пастора трактовал очень широко. «Все эти переговоры о суммах компенсации за право таможенного сбора и прочей дребедени в Дар-эс-Саламе и Пангани, разумеется, всего лишь предлог, - писал Петерс камрадам. – Важно, что благодаря этому договору занзибарский султан в финансовом отношении окажется в полной зависимости от Германского Восточноафриканского общества… И это, конечно, не последний наш шаг. Он болен, а разжечь после его смерти страсти вокруг наследования престола совсем не так трудно, как думают в Берлине. Мы сможет это сделать,  что послужит хорошим поводом для пересмотра договора в еще лучшую сторону».

Так оно, в общем, и получилось, с той лишь поправкой, что Баргаш, ссылаясь на болезнь, оттягивал неизбежное, и в конце концов, в марте 1888, умер, так и не подписав приговор своей империи. Зато его наследник Халифа, следующий по «лествице» сын Саида, очень непопулярный в занзибарском политикуме человек, выслушав волю британского консула, послушно подмахнул всё: и пакет соглашений с Мабруком, и главное, «Договор о побережье», фактически передав Петерсу права на управление всей «немецкой» части побережья, включая взимание пошлин во всех гаванях. Формально, континентальные порты в документе определялись, разумеется, культурно, - «Bestimmte Regionen mit Sonderstatus», то есть, «Некоторые регионы с особым статусом», - и передавались на правах аренды, но это никого не обманывало. 

В «гельголандском» формате

Окончательно черту под вопросом подвел Занзибарский (называемый еще и «Гельголандским», ибо речь шла, в частности, и об острове Гельголанд) договор, подписанный 1 июля 1890, очень подробно расписавший, кто чего в мире стоит. Однако, поскольку нам интересна Африка, обойдусь без лишних деталей. По данной теме все, в принципе, осталось, как было договорено в 1886-м, а в придачу Лондон обязалась добиться от султана отказав в пользу Германии от двух ключевых портов, - тех самых Дар-эс-Салама и Пангани, - еще находившихся под управлением Занзибара.

Взамен Берлин отдал сэрам маленький султанат Виту, нужный им для постройки железной дороги, и отказался от каких бы то ни было претензий на Занзибар, признав полное право англичан делать с островной частью султаната все, что им заблагорассудится. После чего англичане предложили султану (уже не Халифе, который скончался, а Али, самому младшему сыну Саида) «даровать подданным» привезенную из Лондона конституцию. А также и признать Занзибар протекторатом Британской империи, - и Его Высочество, настолько пробританское, что само любило именовать себя «истинным джентльменом», слова не говоря, сделал и то, и другое, вмиг превратившись из «восточного тирана» в «просвещенного монарха под эгидой Её Величества».

Это, правда, не спасло новоявленную конституционную монархию от очередных бедствий. В 1892-м, когда Италия (куда конь с копытом, туда и рак с клешней) потребовала отдать ей последние порты султаната на сомалийском побережье, султан, естественно, обратился к «протекторам» за поддержкой, но, как в свое время и Баргаш, безуспешно. В Сомали англичане на тот момент не были заинтересованы совершенно, зато с Римом, понемногу готовя впрок коалицию против Рейха, вели сложные интриги, а потому, выслушав послов верного вассала, защищать «защищаемого» не стали.

Напротив, разъяснив ему, зачем Италии эти порты нужнее, чем Занзибару, посоветовали не быть жадиной, а отдать добрым людям то, что они просят, пока еще просят по-хорошему и даже готовы умеренно заплатить. Что растерянный Али и сделал, после чего по семейной традиции, как и Баргаш, слег с инсультом и в начале 1893 умер. А на вакантное место, - поскольку сыновья Саида кончились, а внуки смотрели друг на друга волками, - директорат ИБВАК, справедливо опасаясь совершенно никому не нужных скандалов в благородном семействе, в обход местных претендентов выписал из Омана «нейтрального» принца Хамада ибн Тувайни. Тоже внука Саида, но по женской линии, в полной лояльности которого сомнений не было.

Впрочем, давайте пока что оставим сэров и пэров в покое, и вернемся к гансам и фрицам. Итогами прошедшего тура Большой Игры в Берлине были довольны, и больше пока что не хотели, здраво полагая, что не следует хватать, что попало, а надо бы для начала освоить «Petersland». Сам Петерс, однако, с таким подходом категорически не соглашался. По его мнению, пока горячо, железо следовало ковать на всех наковальнях, и он, бросив скучную рутину на камрадов, убыл в глубь континента, к Великим Озерам, откуда бомбардировал Берлин донесениями о «полной и уникальной возможности сделать немецким центр Африки».

Однако в элитах Рейха, где херра Петерса, кумира бюргеров, воспринимали, очень мягко говоря, не так, как в Лондоне  м-ра Родса, к  очередным планам «крестоносца Германии» относились весьма прохладно. Разумеется, последняя его одиссея сюжет интереснейший, и в свое время мы к ней обязательно вернемся, но итог был однозначен: Бисмарк и молодой кайзер Вильгельм II, обычно мало в чем находившие общий язык, на сей раз пришли к единому мнению: «Не следует лезть в драку с англичанами из-за этого шарлатана. Пусть он не строит прожекты, а обустраивает то, что уже присвоил». И Петерс, - вернее, его камрады по бизнесу, облеченные всеми возможными полномочиями, - как умели, так и обустраивали.

Партия регионов

Но именно как умели. Реального опыта такого рода деятельности у них не было, зато амбиции и жадность вчерашних плебеев, в считаные месяцы взлетевших в высоты, о  которых не смели и мечтать, зашкаливали, - а кроме того, в отличие от многоопытных англичан, немцы, отродясь колоний не имевшие, совершенно не разбирались в туземных реалиях. Для них все было проще простого: «Я выяснил, что негры понимают только силу и плетку. Это все, что нужно нам для управления этой территорией», - инструктировал партнеров Петерс, и партнеры старались.

Создав небольшую частную армию из всякого сброда, - в основном, египтян, но и местных уроженцев тоже, - они начали снимать с «дикарей» шкуры, - одну, две, три, семь и так далее, - не считаясь ни с кем и ни с чем. Конфисковывали в пользу компании плантации, вводили денежные налоги и трудовые повинность, взвинтили пошлины, полностью отстранили от власти и всех кормушек местную знать, - а между тем, обитатели побережья, как суахили (африкано-арабы), так и «ширази» (арабо-африканцы) кем-кем, а дикарями не были. Ладно бы еще простой люд, - ремесленники, крестьяне, домашние рабы, мелкие торговцы, - но…

В скотском статусе оказались и породистые аристократы с тысячелетней родословной и сотнями вассалов, и муллы с дипломами Аль-Азхар, и паханы уголовных «братств», и купцы, ворочавшие сотнями тысяч фунтов, и вожди «внутренних» племен, благополучие которых строилось на торговле с побережьем. Это был уникальный мир, основанный на разумных компромиссах, мир, складывавшийся веками, и переплетенный тысячами ниточек, экономических, социальных и личностных, потянув даже за одну из которых, можно было вызвать сонмы демонов, - а DOAG просто взяла и, гыгыкая, растоптала всё это, полностью разрушив баланс.

И последствия не умедлили: после нескольких месяцев жалоб, - жалобщиков, невзирая на статус, пороли, - 4 сентября того же 1888 года в богатом порту Пангани вспыхнул мятеж. Вернее, не мятеж, а (поскольку вспышку негодования низов держали под жестким контролем региональные элиты) мощное, очень хорошо подготовленное восстание, в считаные дни охватившее все побережье, и никто из «туземцев» не остался в стороне: практически сразу на помощь суахили и ширази пришли ополчения «внутренних» племен, и общая численность восставших, по самым скромным оценкам, вскоре зашкалила за 10 тысяч.

Горели фактории, блокпосты, миссии евангелистов, любивших публично осквернять мечети и жечь Кораны, дороги были перекрыты, а небольшие отряды аскари, «туземных» наемников компании, хотя и прекрасно вооруженные ничего не могли поделать, поскольку имели дело отнюдь не с бессмысленной стихией. И воины племен, и гулямы, - военные рабы, - шейхов умели воевать, у многих были старенькие, но все-таки ружья, а главное, у восставших был лидер, которому подчинялись все: Бушири бин Салим Аль-Харти. Сын оманского араба и знатной африканки, богатый купец, в юности лихой пират, а позже кондотьер оманского султана, отличившийся в войнах с ваххабитами, он, поссорившись с Баргашем, эмигрировал в Аравию, и теперь, по просьбе «лучших людей», вернулся.

Ситуацию, надо сказать, Бушири понимал прекрасно. «От султана Занзибара нам ждать нечего, - говорил он. – Халифа отдал нас немцам, потому что его заставили англичане. Из Омана тоже не пришлют воинов, англичане командуют и там. Никто нам не поможет. Мы можем помочь себе только сами, железным кулаком показав немцам, что воевать с нами убыточнее, чем уважать и делиться. Как все вы знаете, я, Бушири бин Салим, уже 18 лет не приезжал в родные края, потому что не ладил с Баргашем, но теперь, когда вы избрали меня своим вождем, я здесь, и я покажу европейцам, что у меня железный кулак…».

Чтобы люди не гибли

Бывший пират и кондотьер оказался хорошим организатором. Сам ревностный мусульманин, он не делал никакой разницы между правоверными и «кафирами», заставляя всех следовать своему примеру: его заместителями, которым, как и ему, войско подчинялось беспрекословно, были «внутренние» вожди Дехази и Маканда. Аскари компании отступали на всех направлениях, им удавалось удерживать только цитадели нескольких портов, а германская эскадра, курсировавшая вдоль побережья, ничем реально помочь не могла, - и в январе 1889 Петерс предложил Бушири заключить перемирие для переговоров, отправив в то же время отчаянный запрос в Берлин. Дескать, или пришлите войска, или организуйте эвакуацию, потому что резать будут всех.

Таким оборотом сюжета Бисмарк, судя по переписке с Куртом Вагнером, был взбешен, - «Идиотам нельзя доверять ничего!», - однако эвакуировать подданных Рейха, бросив колонию, означало потерять лицо. Поэтому Железный Канцлер, бранясь и ворча, дал прессе нужные указания и с ее помощью пробил в Рейхстаге выделение 2 миллионов марок на «спасение добрых немцев от арабских извергов-работорговцев». Так что, в апреле 1889 в Багамойо эскадра из 10 судов высадила экспедиционный корпус под командованием Германа фон Висмана. Всего лишь лейтенанта, - Рейх звания раздавал скупо и медленно, - но с генеральскими заслугами и репутацией «живой легенды Германии». В 1880-1887 годах он изъездил всю центральную Африку, знал ее наизусть, говорил на многих наречиях, умел общаться с «туземцами», которых обезьянами не считал, и помимо руководства военными действиями, - убедившись, что Петерс, если и не впал в панику, то, во всяком случае, совершенно растерян, - взял на себя и административные функции.

Прежде всего, показав, что шуток не будет, - переформированные остатки аскари плюс немецкие части (около тысячи бойцов с артиллерией) в начале мая взяли лагерь Бушири, вынудив лидера восстания бежать на север, - фон Висман сделал то, что первым делом сделал бы любой британский клерк, но до чего не додумались люди Петерса. Он поднял архивы и проверил, кто, когда и на что жаловался. А проверив, пригласив наиболее видных жалобщиков (в первую очередь тех, кого определил, как причастных к мятежу) к себе и уважительно поговорил. Выслушал претензии, - про поборы, унижения, конфискованные плантации, отнятые должности, сожженные Кораны, - согласился с тем, что так жить было нельзя, и подчеркнув, что кайзер такого не одобряет и виновники будут наказаны, предложил вести себя, как разумные люди, в доказательство чистоты намерений тут же, не сходя с места, решил самые вопиющие вопросы и предложил «просто подумать», напоследок попросив передать всем, кому это интересно, что амнистия для разумных людей подразумевается сама собой.

По сути, лейтенант изложил ровно то, что хотели услышать элиты побережья, - и после этой встречи появилась «партия мира», очень быстро растущая в числе. Мощный, на первом этапе эффективный, но, в общем, противоестественный союз «все против немцев», дал трещину, от Бушири начали уходить региональные олигархи, тут же получавшие прощение и многое из того, чего хотели. В первых числах июля атакой с моря был захвачен ключевой порт Садани («отцы города» в решающий момент открыли ворота, и комендант, Бвана Хари, один из ближайших к Бушири людей, с трудом сумел уйти), а через несколько дней, по той же схеме, пал и Пангани, центр восстания, а в сентябре фон Виссман, покончив с побережьем, добрался и в глубь колонии.

После падения Мпвапву, ставку и главный военный лагерь Бушири, всем, кроме рядового состава, стало ясно, что война пошла на закат. Казалось бы, лидеру восстания самое время уходить за британскую границу, лежавшую совсем рядом, или, пробравшись на побережье, уплыть в Оман, - «социально близкие», полностью от него ушедшие, так ему и советовали, а фон Висман гарантировал, что препятствий не будет, - но он почему-то (почему, судить не стану), решил все же продолжать борьбу, опираясь на «чернь» и «внутренние» племена. Угрозы для немцев в целом это уже не представляло, однако пока Бушири оставался на свободе, не было и орднунга, в связи с чем, за голову «оманского агента, главного виновника кровопролития» объявили награду. И не простую.

10 тысяч оманских рупий  равнялись примерно 15 тысячам марок, что и в Рейхе считалось немалым состоянием, - то есть, расчет был не на голодранцев, червонец почитавших за счастье, но на людей солидных, уважаемых, настроенных на стабильность, взаимовыгодное партнерство и восстановление прерванных никому не нужной войной экономических схем. Расчет оправдался: в ноябре один из шейхов, весной инициировавших мятеж, выдал Бушири людям фон Висмана, и 15 декабря, после короткого военного суда, вождь восстания, получив вышку за «шпионаж в пользу англичан и Омана» был публично повешен.

Сами-сами-сами

Считалось, что с устранением основной знаковой фигурой восстание можно считать законченным. И в чем-то верно. Но все-таки полным финишем «казнь напоказ» не стала. Единое командование, конечно, уже не существовало, финансовая подпитка иссякла, качественный уровень бойцов понизился, - и тем не менее, нельзя сказать, что армия повстанцев вовсе перестала существовать. Она просто рассыпалась на мелкие мобильные группы.

Отряды соратников Бушири рассеялись по всему побережью, не поддерживая связи между собой, но сильно мешая немцам налаживать жизнь в колонии (с последними вождями Резистанса, - Бвана Хари на севере и Хасаном аль Омари на юге, - было, наконец, покончено только в первой половине 1894), однако эти отголоски уже считались «бандитизмом и терроризмом»; главной задачей властей стала «реконструкция» колонии, 50% экономики которой ушло дымом в небо, не говоря уж о десятках тысяч выбывших навсегда рабочих рук.

Всем было ясно, что компании, идеально доказавшей свой талант ломать, строить хотя бы что-то вменяемое не по плечу: мало того, что ее клерки отличались полной некомпетентностью, так еще и местные элиты, определяемый фон Висманом, как «наши главные партнеры», не хотели иметь с ними ничего общего. Зато, высоко оценивая лейтенанта и судя по нему о Рейхе в целом, эти партнеры не имели ничего против сотрудничества с германским властями, - и в Берлине, обсудив вопрос, пришли к выводу, что с DOAG пора кончать, после чего компании сделали предложение, от которого сложно отказаться.

В результате, с 1 января 1801 года она прекратила свою деятельность, уступив все свои территории Рейху; отныне управлял Восточной Африкой генерал-губернатор, назначаемый лично кайзером, и пост этот, вопреки своим ожиданиям и невзирая на хлопоты, занял не херр Петерс, после всех передряг считавшийся «крайне скверным администратором»; его, из уважения к заслугам и мнению среднестатистического бюргера, буквально на «бравого Карла» молившегося, назначили всего лишь рейхскомиссаром дистрикта Килиманджаро, который еще только предстояло исследовать и подчинить.

Впрочем, - думаю, есть смысл сказать это здесь, чтобы не возращаться, - как вскоре выяснилось, к рутинной аппаратной работе «крестоносец Германии», к тому же еще и оскорбленный понижением, которое сам он объяснял исключительно «интригами завистников», был не приспособлен органически. Единственным, что он умел и, похоже, любил, делать, были карательные операции, причем сам он, оспаривая обвинения в жестокости, подводил под свой  метод очень четкую теоретическую базу: «Многократно проверено - если негру подарить ткань, он взамен отдаст быка. Если  негра избить плетью,  он отдаст все стадо. А если негра повесить, свои стада отдадут все остальные негры. Поскольку стада именно то, что нам нужно, зачем же удлинять естественный процесс?»

Так что,  если кличку «мконо ва даму» («человек с окровавленными руками»), полученную от черных, можно списать на понятную необъективность «туземцев», то прозвище «Вешатель», данное шефу клерками его же аппарата, как и босс, считавшими негров «промежуточным звеном», основано на вполне реальном факте: именно Петерс подписал 9/10 смертных приговоров, вынесенных в колонии с 1891 по 1893-й, - и это только те, кого арестовали по каким-то обвинениям, осудили и оформили исполнение документально.

До какого-то времени, правда, на эти художества смотрели сквозь пальцы: власть Рейха в глубинных районах держалась на соплях, грязной работы было выше ушей и администрация колонии считала полезным иметь под рукой «кровавую собаку», готовую, ежели что, без всяких комплексов, даже с удовольствием таскать грязные каштаны из огня, - в связи с чем и отделывалась рассуждениями о некоторых перегиах на местах. Однако такую точку зрения разделяли не все.

Его прощальный поклон

В 1893-м по инициативе назначенного вице-губернатором Германа фон Висмана, полагавшего, что «взгляд на негров, как на тоже людей, не лишен оснований», рейхскомиссара дистрикта Килиманджаро отозвали в Берлин для расследования многочисленных обвинений в халатности, злоупотреблениях и превышении полномочий, назначив до выяснения на мелкую должность в аппарате Имперского управления по делам колоний. При этом, по правде сказать, особого зла в Рейхе на «крестоносца» никто не держал, политической фигурой типа Родса он, хотя и очень хотел, не стал, так что, вполне возможно, дело человека, которого две трети бюргеров именовали в пивных «главной гордостью Германии», спустили бы на тормозах.

Однако в 1895-м Герман фон Висман, крайне не любивший Петерса, - «Этот человек не наша гордость, но наш позор», - заняв пост генерал-губернатора, переслал друзьям в метрополии, в том числе и социал-демократам, которым симпатизировал, множество убойных документов из архивов колонии. И когда Август Бебель озвучил их содержание с трибуны Рейхстага, прикрывать Петерса стало неловко. Да и опасно для карьеры, поскольку пресса, падкая на сладенькое и обожающая низвергать кумиров, почуяв, что уже можно, начала форменную травлю. Вполне вероятно, многое в статьях было домыслено, - скажем, по поводу казуса с любовницей-негритянкой, повешенной за измену вместе со всеми мужчинами деревни, поскольку не назвала имени соблазнителя, сам Петерс пояснял, что деревня была «предположительно мятежная», а девушка «дерзила ему, и в его лице - Рейху», - но реальных, морозящих душу фактов хватало и без того.

В конце концов, следствие признало обвинения обоснованными, и в 1897-м Петерс позором уволили с государственной службы, лишив титулов и права на пенсию, после чего, - дабы не угодить в тюрьму, - бывший «лучший немец» эмигрировал в Лондон, а оттуда, уже по британскому заказу, опять в Африку, где сделал немало серьезных открытий. Много позже, аккурат перед Первой Мировой, когда кайзер именным указом вернул ему титул рейхскомиссара и назначил пенсию из личного фонда, отставной «крестоносец» вернулся в Германию, - что дает некоторым исследователям основания предполагать сюжет лихо закрученной операцией спецслужб Рейха, однако вряд ли. Поскольку решение дисциплинарного суда никто не отменял, политически он остаался изгоем (реабилитировал Петерса в 1938-м Гитлер), и «Lebenserinnerungen», его посмертные мемуары, фактически дневник, на публикацию не рассчитанный, густо наполнены лютой обидой, которую не подделаешь.

Впрочем… Все это было очень, очень потом, а пока что Берлину, официально включившему Восточную Африку в состав Рейха, предстояло как-то осваивать громадные земли, «95% которых, - как изящно выразился африканист Михаэль Песек, - никому никогда не подчинялись и были немцам известны куда хуже, чем Волшебный Лес из сказок братьев Гримм».

«'???» от хехе

Анализируя причины немецких провалов и неудач в Африке, исправлять которые гансам приходилось с большими затратами, нельзя не признать, что вся беда их была в полном отсутствии опыта и стремлении быстро, быстро, быстро наверстать упущенное. Англичане, да и французы, поставив цель, прежде чем приступить к исполнению, десятилетиями изучали нюансы, вырабатывая наилучшие методики, португальцы познакомились с Африкой очень рано и понимали ее, Леопольд Бельгийский, как подобает серьезному бизнесмену, не имея своих кадров, нанимал лучших специалистов, а вот Рейху приходилось действовать методом тыка.

Не было у Берлина ни подвижников-ливингстонов, ни сжившихся с Африкой профи-стенли, ни дотошных лугардов. Только исполнительные чиновники типа Нахтигаля, отчаянные барыги воде Людерица, да еще фартовые отморозки уровня Петерса. На их фоне  д-р Погге и лейтенант Висман были исключением настолько редким, что самой уникальностью своей подтверждали правило. Так что, в глубинные районы  немцы шли наугад, не зная и  не представляя, с чем могут столкнуться. А знать и представлять стоило бы, ибо земли, полученные по Гельголандскому договору, были совсем не бесхозны, и хозяев их не следовало заранее списывать со счетов, как нечто незначительное.

На самом деле, дай себе берлинские политики труд всерьез заинтересоваться событиями в своих будущих колониях, они были бы очень удивлены сходством происходившего там с ситуацией в самой Германии. Опуская детали, аккурат когда Бисмарк «железом и кровью» объединял Империю, в африканских саваннах тем же самым занимались сразу два «бисмарка» - Мирамбо, вождь  ньямвези, создавший из двух десятков племен мощный союз Ваньямвези, и Муньигумба из рода Муйинга, вождь  нгурухе,  объединившай три десятка племен в «державу» Вахехе. Оба талантливые организаторы, оба создали руга-руга, - постоянную армию, - оба боролись с занзибарцами за контроль над караванными путями и добычей слоновой кости и оба успешно подчиняли соседей.

Правда, в 1878-м Муньгумба умер, но Мирамба, переживший соперника на восемь лет, никакой пользы из этого не извлек, поскольку сын  покойного, Муквавиньика Муньигумба Мвамуйинга (полное имя совершенно невоспроизводимо), а если коротко, то просто Мквава, оказался орешком, покрепче папеньки. По описанию видевших его, «крепкий, рослый, очень умный, грубый, жестокий», право на престол он отстоял в тяжелой борьбе с Мвумбамбе, мужем тетки (кстати, рабом, - именно рабом, а не вольноотпущеннкиом, что, согласитесь, неплохо характеризует рабство у африканцев). А победив, продолжил дело отца: провел реформу армии, заставил конкурентов-ньямвези признать себя «номером два», обложил данью племена послабее и к описываемому времени, по оценке Хорста Грюндера, стал «абсолютным и бесспорным гегемоном всего пространства к западу от побережья».

Немцы же, на свою голову, ничего этого не знали. Они просто продвигались вглубь страны, считая, что останавливать их не посмеет никто, и продвигаясь, строили дороги вдоль старых караванных путей, в конце концов, столкнувшись с патрулями хехе. А поскольку ни о какой плате за проход, без которой Мквава через сои владения никого не пропускал, не могло быть и речи, один из «стройотрядов» хехе для науки остальным перебили.

Теоретически, конфликт можно было уладить миром, но только на немецких условиях, которые Мкваву, естественно, не устраивали. А потому губернатор Юлиус фон Зоден решил убедить чернокожего наглеца вести себя прилично, в июле 1891 направив для «интенсивных переговоров» шуцгруппе лейтенанта Эмиля фон Зелевски - 14 немецких офицеров, 312 аскари, треть личного состава колониальных войск, при двух «максимах» и двух полевых орудиях.

«Наша колонна была образцовой, - вспоминал лейтенант Томас фон Принц, сослуживец фон Зелевски, в походе по болезни (сломал ногу в начале пути) не участвовавший, - любой чернокожий солдат не уступал по выучке и дисциплине солдату из метрополии. Поэтому, несмотря на слухи о значительном численном превосходстве противники, у Эмиля после первых успехов были все основания для уверенности в победе. Но мы слабо представляли, с кем нам предстоит воевать, и эта уверенность сыграла с нами злую шутку». И таки да, шутка оказалась злее некуда.

Первый отчет фон Зелевски губернатору, 30 июля, был краток: «Деревня захвачена после короткой схватки. Сожжено 25 больших строений, убиты трое воинов. Замечена большая группа воинов только с копьями и щитами, но видели и несколько винтовок. Выстрелов с нашей стороны было достаточно, чтобы обратить их в бегство», но этот отчет стал и последним. Далее по  фон Принцу. «3 августа вожди бежали, угоняя с собой скот, в наши руки мало что попало…». «5—6 августа преданы огню 25 хижин…». «14 августа сожгли еще несколько дворов». «За 15 и 16 августа армия пересекла нагорье, и здесь, в густонаселенной местности, уничтожила еще полсотни дворов».

В общем, шли браво,  а 17 августа близ деревни Лугало отряды хехе, - около 3000 бойцов во главе с Мпанги, братом Мквавы, - затаившиеся за скалами в горной местности, атаковали шуцгруппе на марше, и аскари, не успев открыть огонь из орудий и пулеметов, были мгновенно смяты. Спустя 15 минут в живых остались три офицера и несколько десятков солдат, сумевших скрыться в зарослях, а затем, изрядно обгорев в подожженной черными траве, уйти. Потери хехе были значительно меньше, а трофеи богаты: легкое полевое орудие, пулемет с запасом патронов и 300 винтовок.

No pasaran!

Известие о разгроме у Лугало потрясло и взвинтило Рейх сверху донизу, тем паче, что европейская пресса, особенно, конечно, французская, глумилась как могла, и широкие народные массы требовали у кайзера отомстить «обнаглевшим макакам». Рейхстаг единогласно, - при полной поддержке никогда ни с чем не соглашавшейся фракции социал-демократов, - вотировал необходимые средства, и в Африку поехали дополнительные контингенты.

Не теряли времени и на местах: принявший командование над остатками войск фон Принц спешно формировал новые шуцгруппен, а губернатор Юлиус фон Зоден, пригласив к себе представителей племен, враждовавших с хехе, крайне вежливо предлагал заключить «вечный мир и союз против общего врага». Многие соглашались (что-такое немцы в глубине континента пока еще не очень знали, зато хехе боялись многие), но были и другие. Силе, вождь ньямвези, - сын Мирамбо, - решил, что пришло время отказаться от незадолго до того навязанного ему «охранного договора», и поскольку дело шло к его союзу с хехе, фон Принцу, в первую очередь, пришлось заняться ньямвези.

Тут, с немалыми напряжением, получилось: весной 1893 ньямвези, хоть и славно бившиеся, не устояли,   и Сике, блокированный немцами в лагере, взорвал себя на пороховом складе вместе с семьей и приближенными, - однако ситуация с Мквавой оставалась критической. В ответ на разработанную фон Принцем «новую тактику», - создание цепи блокпостов по периметру владений хехе, точечные уничтожения деревень и уничтожение посевов, - Мквава контратаковал. И достаточно успешно: его воины перерезали дороги между центром дистрикта, Таборой и побережьем, а после гибели Сике, в отмщение, напали на немецкий гарнизон в деревне Кондоа, перебили весь гарнизон, как черных, так и белых.

В результате, Юлиус фон Зонден, опасаясь вторжения хехе на побережье, еще не остывшее после восстания Бушири, приказал заморозить военные действия и запросил Берлин о разрешении на переговоры, однако вместо согласия прибыл новый губернатор, барон Фридрих фон Шелле, считавшийся опытным администратором и военным, с личным указанием кайзера: покончить с Мквавой как можно скорее.

Приказ есть приказ, однако  фон Шелле и фон Принц, быстро нашедшие общий язык, предпочитали не рисковать, но учесть все  нюансы, Досаждая хехе мелкими ударами, они довели до финала переговоры с «союзниками», ударили по рукам, по максимуму вымуштровали аскари нового набора, - и лишь в начале осени 1894 очень медленно и осторожно двинулись к «столице» хехе, Иринге, и прикрывавшей ее крепости Каленга, на подступы к которым и вышли 26 октября.

Как указано в мемуарах фон Принца, ни сам он, ни губернатор не предполагали, что Мквава будет ждать штурма: по логике, открытое сражение с противником, имеющим артиллерию и пулеметы, гарантировало ему разгром. И он понимал, но в его решении тоже была логика. «Наши стены высоки, - говорил он, - укреплены деревом и землей, пробить их огнем из пушек не так-то легко, а от огня быстрых ружей нас защитят навесы. Мы продержимся день или два, а ведь нас впятеро больше, и если хотя бы один из пяти наших убьет или даже ранит хотя бы одного врага, им придется отступать».

В общем, здраво. Не учел Мквава только одного: хотя продержалась Каленга не день и не два, а целых три, на приступ немцы  пошли, оказавшись в пределах досягаемости, не раньше, чем методичный, 72-часовый орудийный огонь в одну точку пробил таки брешь в укреплениях. А затем в крепость ворвались аскари, - 609 бойцов с губернатором впереди, - гася сопротивление оружием, которого в Африке еще никто не видел: ручными гранатами.

Умираю, но не сдаюсь

К вечеру 30 октября все, кто не погиб и не сумел уйти, сдались, - но Мквавы среди пленных и убитых не оказалось, а это означало, что война продолжается. Больше того: когда каратели, уничтожив все, что только можно было, ушли, хехе, вернувшись на пепелище, восстановили город. И все пошло как раньше: нудно, изо дня в день. Не столько кроваво, сколько затратно. Так что, в 1895-м был отозван и фон Шелле, а новый губернатор, известный нам Герман фон Висман, убежденный сторонник «мягкой силы», имеющий инструкцию «наказать негодяя и минимизировать затраты», тотчас заключил с хехе перемирие, обязавшись сохранить за Мквавой «власть над его страной и людьми».

Военные действия прекратились, однако через год, летом 1896, фон Висман сообщил решение кайзера: «освободить благородный народ хехе от тирании», в связи с чем, Мквава объявлен низложенным, а союз Вахехе распущенным, чтобы каждое племя жило самостийно. Естественно, война возобновилась, и она не была легка для немцев, однако «мягкая сила» брала свое: фон Висман, уже успевший существенно облегчить жизнь чернокожих в колонии, объявил, что врагом Германии считает не народ хехе, которому дарует льготы (список прилагается), а лично Мквава, за голову которого будут выплачены 5 тысяч рупий. А также те «неразумные», кто будет его поддерживать.

Звучало это привлекательно, льготы «разумным», в самом деле, давали, и воины, уставшие от бесконечной войны, стали возвращаться к семьям, в уже незалежные племена. С вождем остались только две-три сотни самых верных, - и вот они-то, не откликаясь ни на какие увещевания, сражались еще около четырех лет. Уже не с таким размахом, - самым крупным успехом на этом этапе стал захват блокпоста Мтанди и истребление его небольшого (13 солдат и один белый офицер) гарнизона, - однако неугасающая малая война мешала нормальной жизни колонии. К тому же, поймать «мясника Лугало» требовал кайзер, поэтому приказ «поймать или убить» подтверждался ежегодно, - и 19 июля 1898 немцы, наконец, вышли на след неуловимого.

Однако удовольствие оказалось смазанным: ни взять себя живым, ни убить Мквава не позволил – последнюю пулю в магазине винтовки он приберег для себя, и фельдфебелю Йохану Мерклю осталось только принести командующему, Томасу фон Принцу, - к тому времени уже капитану, - отрезанную голову, как доказательство смерти «врага Рейха № 1». А капитан, получив приказ голову захоронить, решил иначе: выварив ее, сперва держал  в качестве сувенирной пепельницы,  затем отвез на родину, в Бремен, и там, поскольку собрался жениться, а невеста черепа боялась, подарил редкостную диковинку местному музею. И на том бы делу венец, но...

Все дальнейшее, конечно, общеизвестно, но без этого, если уж о Мкваве, никак.  Прошли годы, и о вожде хехе вспомнили на столь высшем уровне, что выше уже некуда. «В течение шести месяцев со дня вступления в силу настоящего Договора, - гласил пункт 2 статьи 246 Версальского договора, - Германия передаст правительству Его Величества череп Султана Мквавы, по указанию властей Восточной Африки отделённый от тела и вывезенный в Германию».

Казалось бы, нелепость, - ан нет. По итогам Первой Мировой Германская Восточная Африка отходила к Великобритании, и сэры таким образом хотели сделать приятное хехе, которые им очень помогли в войне и на помощь которых они надеялись впредь. Однако найти череп так и не удалось, и все заглохло на целых 32 года, пока в 1953-м, по просьбе хехе, действительно, верно служивших англичанам, сэр Эдвард Твининг, губернатор Танганьики, взявшись за дело лично, не обнаружил в музее Бремена тот самый череп, опознанный среди 64 черепов с пометкой «Deutsch-Ostafrika-Wahehe» по особой примете – дырке от винтовочной пули. Как и указывалось в старом отчете фон Принца, «серьезно повредившей обе челюсти слева».

Немцы бывшую пепельницу отдали, губернатор отвез ее в Танганьику, и 9 июля 1954 года в  Каленге, на церемонии открытия мемориала Верховного вождя Мквавы, «большого друга Великобритании», губернатор Твиннинг вручил сэру Адаму Сапи Мкваве, будущему первому спикеру парламента независимой Танганьики, череп великого деда. Впрочем, привычно повторю, это случилось очень и очень не скоро, и во времена, нас не интересующие, так что, давайте вернемся на 56 лет назад и посмотрим, как исполнили немцы приказ кайзера «не поднимая шума, отплатить англичанам за все их подлости». То есть, за поставки оружия Мкваве, в чем Вильгельм II подозревал сэров, - и надо сказать, с полным основанием. Без этого оружия вождь хехе проиграл бы гораздо раньше.

Здесь красивая местность

Пока немцы проливали кровь, свою и чужую, наступая на грабли и на ходу учась, у англичан получалось все, и никаких неприятностей на территории «их» части восточноафриканской поляны не наблюдалось. «Вероятно, ни одна страна, входящая в состав империи не была открыта и заселена с таким небольшим кровопролитием и при сохранении таких дружественных отношений с туземным населением». Так сказано в «Стране белого человека», выдержавшем когда-то массу переизданий, а ныне считающемся «крайне необъективным» двухтомнике Элсет Хаксли. И хотя почтенная дама, в самом деле, смотрела на ситуацию через розовые очки, на первых порах, примерно так оно и было.

Не потому, разумеется, что сэры в будущей Кении собрались сплошь добрые и гуманные; им просто спешить было некуда. В отличие от немцев, свой пирожок они изучили задолго до обретения прав на него. Они точно знали, что ни золота, ни чего-то в этом роде там нет, зато земля и климат изумительны, а местные племена еще не доросли до  государственности, могущей представлять какую-то опасность, - в связи с чем, определили территорию под будущую переселенческую колонию. А чтобы добрым йоменам, которые приедут, жилось комфортно, следовало сперва все подготовить, - и этим, как мы уже знаем, занималась Imperial British East Africa Company, калька своей юноафриканской сестренки.

То есть, ежели совсем точно, не совсем калька: и труба пониже, и дым пожиже, и не совсем уж частная, а с серьезным государственным участием, но задачи примерно те же – проложить железные дороги, построить станции и вообще сделать дикую природу не такой дикой. С чем худо-бедно справлялись. Уильяму Макиннону, «кенийскому Родсу», конечно, было далеко до его визави из Кейптауна, однако, в отличие от визави, за ним присматривали, - а куратор, Фредерик Лугард, формально всего лишь отставной офицер с блестящим послужным списком и шикарным иконостасом, взятый на службу компанией, очень хорошо знал свое дело.

Он вообще был персоной крайне интересной. В первую очередь, одним из лучших специалистов по «операциям особого рода», в связи с чем, именно им правительство затыкало дыры на самых сложных участках от будущей Нигерии до будущей Уганды, - и мы еще поговорим о нем подробнее. А пока что, прибыв на место, м-р Лугард быстро вычислил, что по его профилю в крае нужно поработать только с кикуйю, одним из четырех больших племен, ибо только у кикуйю происходит нечто, могущее привести к возникновению совершенно ненужной державы, вроде как у зулу или ндебеле.

Особое беспокойство вызывал некто Вайака, молодой вождь, быстро набиравший авторитет среди кланов, и этим потенциальным Мзиликази м-р Лугард занялся вплотную. Познакомился, пару раз встретился, прощупал, счел, что проблема может быть, - и летом 1891, когда Вайака приехал в форт с визитом дружбы, какой-то аскари непонятно по какой причине застрелил беднягу и сам был застрелен, а м-р Лугард тотчас принес кикуйю извинения и выплатил «плату за кровь», - 100 фунтов. После чего претензий не стало, но не стало и уже почти состоявшегося союза племен: без харизматического лидера кланы кикуйю опять зажили по старинке, ничем англичанам не угрожавшей.

В общем, работа шла спокойно и тактично. Как в глубине континента, где африканцы, по изящному определению патриарха кенийских историков Бенни Огота, «были склонны видеть в английских администраторах таких же перелетных птиц, какими они считали суахилийских и арабских торговцев», так и на побережье. Там вообще пасьянс сложили близко к идеалу, предоставив местным элитам столько суверенитета, сколько они сумели унести, а двум «старым» княжествам, бывшим вассалам Занзибара, и вовсе даровав «независимость под британской опекой». Разумеется, обязав платить дань, а в случае чего, присылать вспомогательные войска.

Это ливали Такаунгу и шейху Гази (тому самому Мбаруку, которого компания поддержала в конфликте с Занзибаром) не нравилось, но они терпели, а сэры, в порядке ответной любезности, делали вид, что считают немецких торговцев, посещающих дворцы вассалов, просто торговцами. И аж до конца 1894 все было вполне мило, но потом компания, ввязавшись в «угандийскую резню», обанкротилась, в связи с чем, Лондон взял управление на себя, объявив Восточную Африку протекторатом. С новыми правилами. «До какого-то момента косвенное управление имел свои преимущества, - писал премьеру Солсбери британский генконсул на Занзибаре, - однако сейчас, у меня нет сомнений, на побережье необходимо установить абсолютную власть губернатора, чтобы туземные вожди поняли, что являются не калифами, но всего лишь клерками на службе Её Величества».

Мбарук и его коммандос

Предложение, рассмотрев, признали здравым. В бывших занзибарских портах начались расследования злоупотреблений на таможнях, но под самый серьезный удар, - дабы всем все стало понятно, - попали, ясен пень, как бы «автономные» Такаунгу и Гази. В конце марта 1895, одним из последних решений уже почти упраздненной ИБВАК на место очень кстати умершего ливали Такаунгу был назначен не сын покойного, а какой-то очень дальний родственник, не имевший ни прав на престол, ни завязок с местными кланами, - и как только несогласные с таким решением отказались впускать в город назначенца, директорат, объявив их мятежниками, послал карательную колонну, с ходу открывшую огонь по тем, кто даже не предполагал сопротивляться.

Люди, естественно, побежали, - в основном, в Гази, где у всех были родственники и деловые партнеры, а когда Мбарук, всегда находивший с сэрами общий язык и уверенный, что найдет и сейчас, отказался их выдавать, из Момбасы в Гази двинулась эскадра. Почти тысяча солдат во главе аж с самим новоназначенным губернатором, генералом Ллойдом Мэтьюзом, экс-премьер-министром Занзибара, спокойно высадившись на берег,  обнаружили, что город пуст: Мбарук присоединился к восставшим, и занялся тем, от чего за несколько лет не успел отвыкнуть – партизанской войной против нарушителей его наследственных прав. Правда, городки княжества и крепость Мбеле, - его убежище эпохи войны с султаном, - «красные мундиры» взяли без особого труда и почти без потерь, но сам Мбарук, воин отважный,  тоже почти без потерь ушел в леса, где, не ввязываясь в прямые стычки, начал  бить англичан в спину.

И вполне успешно. Ибо и местность знал хорошо, и войско вымуштровал-вооружил прилично, и население не обижал. Так что, аж до февраля 1896 мятежный шейх контролировал и Гази, и вче, что рядом,  держа в блокаде десяток городов, элиты которых, - суахили и ширази, - разозленные взысканием недоимок и прочими карами за злоупотребления, помогали ему, чем могли. На его сторону перешел авторитетнейший купец-«миллионщик» Мвиньи Джака, глава «лучших людей» Момбасы, в ноябре к мятежу присоединился Хамис бин Комбо, почти столетний правитель Мтвары, располагавший тремя тысячами бойцов, вооруженных огнестрелом, а затем, прельщенные шансом пограбить, подошли и несколько сотен воинов из «внутренних» племен.

Что караванной торговле пришел конец, понятно, а это повлекло серьезные убытки, и в марте, после прибытия двух сипайских полков из Индии, англичане перешли в контрнаступление, отразить которое Мбарук не мог. Все, что ему удалось, это несколько раз серьезно покусать противника, не понеся при этом особых потерь, а в апреле, когда кольцо начало смыкаться, искусно маневрируя, вывести свои войска (1100 бойцов) на немецкую территорию и сдаться представителям Рейха, охотно взявших обстрелянный отряд на службу.

Разумеется, сэры потребовали выдать «разбойника», однако херры ответили, что рассматривают вопрос не как политический или криминальный, а как спор юридических субъектов, в связи с чем, рекомендуют обратиться в германский арбитражный суд. По форме ответ был выверен до буквы, но по содержанию предельно оскорбителен. Германские власти пробовали соседей на излом, а не дождавшись реакции, решили пощупать за самое живое, - и в конце августа того же года в Каменном Городе, цитадели Занзибара, внезапно умер султан Хамад.

Самый длинный день

Ну как внезапно… О том, что «варяга», импортированного англичанами из Омана и навязанного островным элитам в приказном порядке, вот-вот отравят, зарежут или задушат, в султанате с первых дней его каденции судачили все, вплоть до последнего водоноса. Слишком много «своих» принцев болталось при дворе, и болталось без дела, потому что трудоустроить их, как бывало встарь, на вкусные посты в континентальных портах, за неимением теперь у султаната «внешних владений», никакой возможности не было. И жить так широко, как прежде, без пошлин с утраченных территорий, сыновья Маджида, Халида и Али тоже не могли, из-за чего сильно страдали, втихомолку поругивая англичан, устроивших весь этот беспредел.

Так что, будь дело полувеком раньше, в старые добрые времена, Хамад ибн Тувайни, в самом деле, не просидел бы на троне и месяца. Но теперь принцы боялись. Не боялся только один – молодой и резкий Халид, сын Баргаша, по общему признанию, очень похожий на отца, очень отца любивший и ненавидевший англичан, которым отец верил больше, чем Аллаху, а в результате был ими предан и умер, не сумев пережить предательства. Много-много позже, на следствии, он расскажет и о тайных контактах с немцами, подбрасывавшими сироте деньжат на бедность и обещавшими все виды поддержки (что, впрочем, британская разведка и так знала), и о последнем разговоре с родителем, завещавшим ему помнить, что «врага можно простить, предателей не прощают».

Но это потом. А пока что, как только совсем не старый (39 лет) и очень сильный «варяг», отведав на рассвете 25 августа шербета, вскричал «Огонь! Во мне огонь! Я горю!» и упал замертво, облевав напоследок кровью ковер, в цитадели заревели трубы и пара сотен простолюдинов, вооруженных мечами и копьями,  ворвавшись в Каменный Город, заявили, что не хотят видеть султаном никого, кроме Халида, «с чем принцы, визири, эмиры стражи и спешно пришедшие на зов старосты гильдий после краткого спора согласились».

Иными словами, вне зависимости от того, отравили Хамада или нет, переворот широкими массами, включая элиту, был поддержан. Новые порядки не нравились никому, «кронпринц» Хамуд ибо Мухаммед, еще один оманский сын еще одной дочери великого Саида, живший при дворе на такой случай наследник «по английской версии», никого не устраивал, а у Халида была репутация решительного парня, способного постоять за интересы султаната. Так что, когда м-р Бэзил Кейв, британский консул, «за час до полудня» потребовал от Халида  прекратить безобразие и сдать трон оманскому кузену, Ибн Баргаш наотрез отказался и призвал народ вооружаться.

Народ откликнулся. К Каменному Городу стеклось примерно 2000 добровольцев, вместе с  султанскими аскари начавших строить баррикады, и много мулл. Ровно в полночь м-р Кейв вручил «самозванцу» ультиматум: не позже 9.00 27 августа сложить оружие, спустить флаг и сдаться, а британская эскадра, - два крейсера, три канонерки и торпедоносец, - стоявшая на рейде, взяла в «коробочку» ВМФ султаната – яхту «Глазго», имевшую на борту картечницу Гатлинга и четыре орудия малого калибра, в ответ на что гвардейцы Каменного Города взяли Royal Navy под прицел береговых батарей – трех португальских карронад XVII века, пяти «максимов» и двух орудий среднего калибра.

На м-ра Кейва это, однако, не произвело никакого впечатления: на требование посла Рейха «не применять насилия» он ответил предложением «поговорить за ужином», а утром 27 августа, за час до истечения срока ультиматума, когда о встрече попросил сам султан, консул заявил, что готов говорить только о полной капитуляции. Следующему гонцу, сообщившему, что султан «не верит, что благородные англичане будут стрелять по беззащитному дружественному народу», было велено передать монарху, что «мы, как благородные люди, будем скорбеть, что вы нас вынудили».

Это случилось за 7-8 минут до назначенного срока, а ровно в указанное ультиматумом время началась самая короткая в мировой истории война, завершившаяся через 38 минут. Огонь бортовых калибров накрыл Каменный Город, разметав султанскую артиллерию и мгновенно сравняв с землей казармы, где готовились к бою войска Халида. Яхта «Глазго», успев дать один залп из своих пушчонок, получила прямое попадание и пошла ко дну. Через 20 минут флаг султаната реял над дворцом только потому, что его некому было спустить, но командование эскадры об этом не знало, и бомбардировка продолжалась до тех пор, пока один из снарядов не снес крышу вместе с флагштоком, после чего высадившийся десант занял развалины.

Всего «смешная война», как принято называть ее в Англии, унесла жизни 577 занзибарцев; легкое ранение получил один из англичан, а м-р Кейв, согласно ордеру, выписанному срочно созданным «правительством его высочества султана Хамуда». потребовал у немцев выдачи укрывшегося в консульстве Рейха «самозванца». Однако посол, барон фон Гау, выдавать «законного султана, находящегося под личным покровительством кайзера», наотрез отказался, после чего посольство окружили морские пехотинцы, и барону, исполняющем строжайший приказ Берлина «эвакуировать во что бы то ни стало», пришлось действовать неординарно.

2 октября с крейсера «Орлан», вошедшего в порт, была переправлена на берег шлюпка, германские матросы отнесли ее к посольству, загрузили Халида и в этой «экстерриториальной» упаковке доставили на борт. Экс-султан получил политическое убежище в Дар-эс-Саламе,  в 1916-м, когда его пленили англичане, дал ценные показания об интригах Рейха, взамен, после суда, выписавшего «изменнику» вышку, был амнистированпо просьбе тех же англичан,  поселился в Момбасе, где и умер в 1927-м, а его высочество Хамуд ибн Мухаммед, прозванный бриттами «Мопсом», правил долго и счастливо, в 1897-м по «просьбе» Вдовы освободив всех рабов, за что и был возведен в рыцарское достоинство, став сэром Хамудом. Лондон же,  уладив дела на побережье, получил, наконец, возможность вплотную заняться  континентом.

Мир без войны

Естественно, англичане действовали по плану. Общая диспозиция была   определена задолго до установления протектората, и готовясь  к приезду поселенцев, которых предполагалось много, комиссары правительства Её Величества  точно знали: народ луо, смирный и земледельческий, а масаев, воинственных скотоводов, лучше привлекать, как вспомогательную силу. Чем первые пять-шесть лет «прямого управления» и занимались, почеркнуто не замечая  «проблемных», кикуйю и нанди. Но уж когда пришло их время, за «инвентаризацию земли», «усмирение бандитизма» и «утверждение прав Великобритании» взялись всерьез. И без промедлений.

Как только стало ясно, что кикуйю, на примере соседей сообразив, что белые пришли, чтобы остаться, никаких дел с новыми претендентами на жить вместе не желают вообще и караваны через свою поляну не пропускают, в район их обитания двинулась колонна: две роты солдат, много полиции и 500 масаев. Казалось бы, более чем достаточно, ведь не ндебеле же, - однако, как выяснилось, кикуйю, в отличие от абсолютного большинства африканцев, практикуют ночные атаки, - и первая же, даром, что лагерь карателей был оцеплен колючкой, стоил пришельцам более 40 душ только убитыми. «Я никогда не предполагал, что кикуйю могут так сражаться…», - записал после боя Отто Мейнертцхаген, командир колонны, и только после прихода свежих подкреплений, перебив 2426 «бандитов», кикуйю все-таки удалось принудить к переговорам и «убедить» выплатить «пеню за неуплату налогов в размере 29762 голов зебу и 65 тысяч овец».

Параллельно разбирались с нанди, жившими аккурат в будущей полосе отчуждения будущей железной дороги и совершенно не собиравшимися уходить только потому, что этого хотят белые. Настолько не собиравшимися, что первая попытка найти хоть какой-то общий язык сорвалась, и шесть лет все шло относительно мирно, аж до тех пор, пока в Лондоне не велели «построить и доложить», для облегчения решения вопроса включив считавшихся «суверенной нацией» нанди в состав Восточноафриканского протектората.

После этого статьи о «несдержанности правительственных эмиссаров» появились даже в Times, а движение поездов по все-таки построенным путям стало возможно только в дневное время, да и то нередко пути оказывались разрушенными. Изо дня в день случались угоны скота у белых фермеров, атаки на караваны, перестрелки с полицией, и от больших проблем англичан спасало только то обстоятельство, что нанди, единой власти не имевшие, подчинялись только оркойотов, прорицателям, передававшим дар ясновидения по наследству. Формально никакой власти у них не было, но к их пророчествам прислушивались, а единого мнения у нескольких конкурирующих «духовных лидеров», как правило, не бывало.

Однако все хорошее рано или поздно кончается, и один из оркойотов, Койталель арап Самойе, в какой-то момент начал набирать слишком много авторитета. Чему способствовали три смерти проклятых им накануне колониальных чиновников подряд, в том числе, и окружного комиссара Джеймса Стюарта, убитого молнией в сентябре 1905. Совпадение, конечно, но цепь совпадений сделало слово Койталеля очень весомым, а он был категорически против каких угодно компромиссов с белыми. И в сентябре 1905, когда по его зову вожди кланов собрались на совет, после долгих споров было принято решение воевать, чего, как сказал оркойот, желают предки, а если их не уважить, они перебьют весь скот.

Вполне вероятно, что «самая мирная колония» вспыхнула бы не хуже, чем земли ндебеле за десять лет до того, однако у англичан, имевших осведомителей повсюду, методы были и на такой случай, причем вполне апробированные. Мудро рассудив, что есть оркойот – есть проблема, нет оркойота – нет проблемы, они пригласили пророка на переговоры, а 19 сентября, когда он явился, просто и без затей застрелили, в тот же день начав карательную экспедицию – самую масштабную с момента учреждения протектората. 1320 аскари, 260 полицейских, тысяча масаев и сотня сомалийских наемников при десяти «максимах» были весьма убедительны, да к тому же и гибель Койталеля потрясла нанди, так что на первых порах организовать сопротивление они не сумели, хотя отбивались отчаянно, и каратели, потеряв, правда, 90 «туземных» солдат, угнали несколько больших стад.

Однако когда стычки переползли в леса, англичанам стало намного сложнее, и они предложили нанди компромисс: уйти с территорий, прилегающих к железной дороге и выдать всех «убийц», взамен получив резервацию, где «никто не посягнет на их права». На размышление дали ровно месяц, и воины разошлись по домам думу думать, но и недели не прошло, как в январе 1906 начелся планомерный погром  поселков. Погибло 1117 «разбойников», сотни раненых умерли, и после этого, потеряв 4/5 скота, нанди решили, что пусть все, что угодно, лишь бы мир. Что сэры, естественно, одобрили, на всякий случай, арестовав и выслав куда подальше всех оркойотов вместе с детьми, которым дар передавался по наследству. После этого в протекторате стало тихо, а белые начали смягчать отношение к кикуйю и нанди, поскольку пришло время взяться за масаев.

Водные процедуры

Посматривая на англичан, старались учиться ремеслу «эффективной колонизации» и немцы. Хотя имелись у них и собственные наработки: Герман фон Висман, два года пробыв на посту губернатора, старался вбивать в мозги подчиненных и доказывать Берлину, что «мягкая сила» действует лучше тупого напора. Многие соглашались, отношение к «туземцам» слегка смягчилось, открылись школы для местной детворы, - будущих клерков, - и может быть, такой принцип возобладал бы, предотвратив многие проблемы, но в 1896-м, уехав в отпуск «почти социал-демократ» в Германскую Восточную Африку уже не вернулся.

Смешно и грустно, но факт: великий первопроходец, прошедший всю Африку и уцелевший, погиб по глупой случайности на охоте, - а преемники его далеко не всегда разделяли его взгляды. Не столько даже по крутости нрава (садисты типа Петерса встречаются не часто), но по сугубо практическим соображениям: поселенцы из Рейха в восточные владения кайзера, считавшиеся «слишком отдаленными», ехали не так бойко, как в Намибию, - но все же ехали, и добрых немцев необходимо было обеспечить рабочей силой. То есть, стояла задача: убедить чернокожих наниматься батрачить на плантации, а если не убедить, то заставить. И в первую очередь, заставить. Ибо черные все понимали: «Мы знаем, что такое рабство, - передает слова одного из «туземцев» Хорст Грюндер. – Но когда вы пришли к нам, рабства уже не было, и вы обращались с нами хуже, чем с рабами».

При таких настроениях не помогали даже репрессии, зато помогал финансовый подход, тоже позаимствованный у англичан: денежным налогом обложили все, вплоть до пива и молока, и тем, у кого денег не было (а денег не было ни у кого) оставалось только отрабатывать задолженности по мизерной таксе. Мало кому такое придется по вкусу, и в 1904-м ранее редкие случаи саботажа стали явлением ежедневным и повсеместным, а спустя год, когда власти объявили о введении дополнительных трудовых повинностей, тэрпець у чернокожих окончательно урвався. И...

И на отдаленном плато Матумба, в округе Килва, что на северо-востоке современной Танзании, в Нгарамбе, главном поселке смирного племени матумби, объявился пророк по имени Кинджикнтиле, открывший людям, что в него вселился великий дух Хонго, посланник бога-змея Бокеро, сообщивший избраннику, что скоро все изменится. «Этот год — год войны… - вещал Кинджиктиле. – Мы, созданные из черной земли, страдаем от обид, причиняемых нам чужаками, созданными из красной земли… Их нужно убить, и Бокеро поможет нам». Излагалась и конкретика: добрый Хонго научит жрецов варить зелье, которое сделает «черную землю» неуязвимой для оружия «красной земли», и «даже пули, выпущенные из быстрых ружей, будут не опаснее капелек теплой воды».

Скажете, смешно? Нам с вами, возможно, и да, - но там и тогда люди верили, потому что жизнь стала хуже смерти, и верить хотелось хотя бы во что-то. Поэтому очень скоро в Нгарамбе пошли сотни людей, и любимец Бокеро общался со всеми, щедро делясь частью духа Хонго и актуальными знаниями: как готовить зелье, - воду, процеженную через кукурузные стебли, - как плясать ликинда, боевой танец, и какие песни следует петь, чтобы усилить эффект от снадобься. Ничего сложного: просто «Эй, эй, все! Черная земля, черная вода, уничтожим красную землю!», - и неуязвимость гарантирована.

К слову, именно из-за зелья (поскольку на суахили «вода» - «маджи»), поклонников Бокеро вскоре начали называть маджи-маджи, а чуть позже, когда все началось, еще и «хома-хома» - «убей-убей!», - и все это «знай и умей» разносили по стране бродяги, именовавшие себя «хонго». При этом, обряды обрядами, а вождей, запрещавших соплеменникам слушать агитаторов, отстраняли, и никто за них не заступался, поскольку рядовым общинникам проповеди «хонго» нравились.

Фанатизм? Дикость колдунов и знахарей? Не спорю. Но позже, отчитываясь перед кайзером, граф Гётцен, признавал, что «имевшиеся предчувствия оказались недостаточными, чтобы предвидеть сам факт восстания, а тем более его размах» и констатируя: это был не просто «пусть и организованный, но локально ограниченный бунт, не мятеж безумных фанатиков, а национальная война против чужеземного, то есть, нашего владычества». Соглашусь, но добавлю: война не простая; готовились к ней долго и тщательно, но, хотя знали о подготовке многие, однако никто и не подумал доносить, а когда полыхнуло, то полыхнуло практически одновременно везде, и в подпольных арсеналах оказались не только копья и луки – «в руках туземцев оказалось большое количество оружия; только в горах Матумба ими было пущено в ход не менее 8000 стволов».

Все это, впрочем, выяснилось потом, а пока что тучи густели, немцы, относившиеся к дикарским пляскам с презрением, ни о чем не догадывались, и наконец, в июле 1905 колония взорвалась. Напав на блокпост в поселке Кибата, чернокожие захватили его, убив двух белых и несколько аскари, а сами, поскольку атаковали внезапно, потерь не понесли. Разумеется, весть о том, что зелье действует, разлетелась по всему плато, снимая сомнения даже у самых осторожных, и хотя в следующем крупном бою, за блокпост Бома, погибли несколько «хонго», а чуть позже, при Мухуру, около города Чиндунгу, маджи-маджи и вовсе потерпели тяжелое поражение, остановить цунами было уже невозможно. К концу июля на тропу войны вышло все племя матумби, затем еще племена, и спустя всего три недели ополчения 20 племен очистило от малейшего намека на что-то белое более трети территории колонии.

ХХ век начинается

Август стал месяцем побед. «Та систематичность, - указывал штабист Эдуард Хабер, - с которой движение планировалось, координировалось и распространялось на удаленные районы, показывает, насколько хорошо вожди знали диспропорцию между реальным состоянием ресурсов и тем, чего администрация требовала от туземцев… Наиболее проницательные из чернокожих увидели и правильно оценили блеф администрации – держать в узде многочисленные племена посредством горстки своих людей».

На исходе лета немцы держались только на побережье, в крупных городах, в глубинных районах уцепившись за четыре блокпоста из восемнадцати, а восстание еще только набирало обороты, и достаточно было пасть хотя бы одному из еще державшихся блокпостов, чтобы ополчения маджи-маджи слились в одно армию. Всего один шаг! – но. 30 сентября объединенное войско шести племен, - от 60 до 10 тысяч воинов, а точнее не скажет никто, - атаковали ключевой опорный пункт немцев, Махенгу, однако капитан Теодор фон Хассел и его люди (4 немцы, 60 аскари и сотня наемников-хехе) выстояли. Но, правда, исключительно благодаря пулеметам.

Соотношение потерь было примерно 700 к (точно) 22, и это стало переломом. А спустя месяц, когда мясорубка повторилась при штурме городка Линди, ополчения, убедившись, что Бокеро слова не держит, начали разбегаться; самые упрямые, правда, перешли к партизанской войне, но немцы уже к концу октября перехватили инициативу, поставив блокированным в лесах группам жесткие условия: кто хочет жить, пусть выдаст вождей, жрецов и все оружие плюс штраф, кто не хочет жить, тот жить не будет. И очень многие выбрали жизнь. Правда, отдельные очаги сопротивления держались аж до конца 1907 года, но это уже была агония.

Официальной же датой окончания войны считается 27 февраля 1906, когда в городе Сонгеа были публично повешены 48 «особо опасных» полевых командиров, в том числе, Мпуга Гама, верховный вождь почти не бунтовавшего племени унгие, невесть почему определенный немцами, как «главнокомандующий бандитов». Тогда же подвели и общие итоги: потери Рейха - 21 немец, 146 аскари и 243 черных наемника, потери противника где-то от 75 до 100 тысяч душ, а сколько точно, Бог весть, о чем и уведомили кайзера, отрапортовав, что «отныне в Вашей доброй Африке воцарился благодатный мир».

Впрочем, Берлин, не особо поверив бодрым инструкциям, откликнулся предписанием «с этого времени вести себя в высшей степени гуманно, не раздражая туземцев и привлекая их симпатии величием немецкого духа». А новый губернатор, работавший ранее в команде фон Висмана, тоже «почти социал-демократ», начал с того, что первым делом понизил стандартное количестве ударов плетью из бегемотьей кожи, - обычное дело, - с 25 до «не более десятка». Эпоха варварства уходила в небытие, гуманный ХХ век властно вступал в свои права.