§2. Подмена памяти, потеря памяти

К молчанию вынуждает чувство вины. В прошлом, которое принадлежало партии, среди мертвых, которые принадлежали партии, специально для детей были созданы сакральные образы пионеров-героев с чудовищными смертями. О реальной гибели молодых партизан и подпольщиков пропаганда вещала с уменьшением возраста: шестнадцати-восемнадцатилетних превращала в двенадцати-тринадцатилетних. Вплоть до полной потери разума: «Льговские подпольщики. Валя Ромашева – 9 лет, Ваня Ромашев – 7 лет, Нина Ромашева – 5 лет. Все они погибли» (Сборник «Орлята» – Воронеж: Центрально-Черноземное книгоИздательство, 1970, с. 131). Пять лет? Почему маленькая Нина защищала огромное государство, а не наоборот? Где же были его танки, самолеты, стальные шеренги и мудрое партийное руководство? Но таких вопросов дети не задавали и задать не могли. Сама гибель Нины пресекала вопрос о том, что же это за государство, которое не защищает своих детей.

У идейно-патриотического воспитания был богатый набор пыток: кожу сдирали, иголки под ногти загоняли, кипятком обливали, глаза выкалывали, уши отрезали, пальцы выламывали, огнем жгли, морозом морозили. Весь инквизиторски арсенал. Старшее поколение помнит. Детей намеренно травмировали избирательным ужасом (о пытках в лубянских подвалах идеологи детям не рассказывали), и результаты были тяжкими.

«Эстетику ужасного» в патриотических житиях пионеров выявляет культуролог-педагог Светлана Леонтьева: «Центростремительное движение в текстах, где присутствует смерть героя, направлено именно к ее описанию, в котором смакуются детали истязания ребенка-мученика. <…> Такая очевидная дань эстетике ужасного далеко не случайна…» («Жизнеописание пионера-героя: текстовая традиция и ритуальный контекст» – В кн.: Современная российская мифология. – М.: РГГУ, 2005. с. 109, 110).

«Пионеру вменялось навечно чувство вины: умерший умер за тебя, и ты перед ним в долгу, – так интерпретирует Светлана Адоньева эту идеологическую практику. – Ты отдашь свой долг Родине, за которую погибший отдал жизнь. Об этом свидетельствуют и мои собственные впечатления школьного детства. Миф об общественном долге перед мертвыми и сейчас воздействует на картину мира и жизненные сценарии людей, прошедших советские посвятительные ритуалы» (Светлана Адоньева. Дух народа и другие духи. – СПб.: Амфора, 2009. с. 247). Ей принадлежит и убедительная гипотеза о происхождении «садистских стишков»: «Готова предположить, что жанр детских садистских стихов обязан своим появлением потребности в рефлексии детей на тему официальных страшилок – историй мученичества детей и подростков – пионеров и комсомольцев. Смерть взрослого впечатляла меньше. Время мемориализации в общегосударственном масштабе не случайно совпадает с временем распространения этого жанра, и не случайно в этих тестах так устойчиво появляются пионерcко-революционно-военные мотивы» (Светлана Адоньева. Категория ненастоящего времени: Антропологические очерки. – СПб.: Петербургское Востоковедение, 2001, с. 151).

Рассказывая ужасы, идейно-патриотические воспитатели так же не считались с реальностью, как во всех других случаях идеологической обработки. Прямо говоря – обманывали детей. И сами это знали. Но и сейчас здравые вопросы об источнике пропагандистских сведений и о причинах искажения истины нередко вызывают на интернет-форумах болезненную реакцию участников, травмированных советскими посвятительными ритуалами.

Вот, например: «tomorrow 14.05.2014 г. В детстве мы зачитывались книжками о пионерах-героях, представляли себя на их месте и верили, что тоже так смогли бы. Потом в прессе стали писать, что многие истории выдуманы советской пропагандой. Даже если это и так, то не вижу в этом ничего плохого. Мы хотели быть похожими на них, они были нам примером. На кого сейчас хотят походить наши внуки?» (https://goo.gl/veujtz).

Обратим внимание: автор реплики не видит ничего плохого в том, что пропаганда лжет. Как он ответит на вопрос своего внука: а это правда?

В наши дни советская мифология пионеров-героев нисколько не забыта. Она активно живет в школе в тех же самых формах, которые использовались и тридцать, и сорок, и пятьдесят лет назад. На «Уроках мужества», или на уроках «Чести и достоинства», или на классном часе «Дети поры военной», или в сочинениях «Я помню, я горжусь!». Примеров множество.

«Зина Портнова, комсомолка, уничтожила не один десяток фашистов. Однажды, когда партизанка, выполнив очередное задание, возвращалась в отряд, она попала в руки к гитлеровцам. На допросе, схватив лежащий на столе пистолет, она застрелила следователя и еще двух фашистов, пыталась бежать, но была схвачена. Четыре дня подряд с побоями и издевательствами ее допрашивал немецкий офицер. Но она так ничего и не сказала. Была расстреляна фашистами» (М. Т. Студеникин, В. И. Добролюбова. Книга для учителя к учебнику М. Т. Студеникина. «Основы духовно-нравственной культуры народов России. – М.: Русское слово, 2013. с. 219). Это текст для четвертого класса.

«Устроившись работать официанткой в столовой, где питались фашистские офицеры, Зина подобрала момент и отравила суп, в итоге через 2 дня хоронили более ста офицеров, обедавших в тот день в столовой. После этого случая подпольщики переправили Зину в лес к партизанам, где она стала разведчицей. Возвращаясь с задания, Зина напоролась на засаду. В тюрьме её били, пытали кто её товарищи, но она молчала. Девочку с косичками старались уговорить, предлагая еду, конфеты, отпустить домой в Ленинград к родителям. Но она молчала. На одном из допросов Зине подвернулся момент и она схватила пистолет. Выстрел – и офицер убит. Зина пыталась бежать к своим, в лес. Но у реки, когда кончились патроны, её схватили…» (https://goo.gl/ZexdZO). Это текст для второго класса (пунктуация сохранена).

«Устроившись работать официанткой в столовой, где питались фашистские офицеры, Зина подобрала момент и отравила суп, в итоге через 2 дня хоронили более ста офицеров, обедавших в тот день в столовой. После этого случая подпольщики переправили Зину в лес к партизанам, где она стала разведчицей. Возвращаясь с задания, Зина напоролась на засаду. В тюрьме её били, пытали кто её товарищи, но она молчала. Девочку с косичками старались уговорить, предлагая еду, конфеты, отпустить домой в Ленинград к родителям. Но она молчала. На одном из допросов Зине подвернулся момент, она схватила пистолет. Выстрел – и офицер убит. Зина пыталась бежать к своим, в лес. Но у реки, когда кончились патроны, её схватили…» (https://goo.gl/4nUqVZ). Это сочинение девятиклассницы «Я помню, я горжусь!», посланное в Москву на конкурс к юбилею победы. Как видите, оно во всем вплоть до пунктуационных ошибок совпадает с методической разработкой «урока мужества» во втором классе. Чем гордилась ученица, копируя текст из интернета, – неизвестно.

«Работать этой худенькой девочке с косичками было нелегко – носить дрова, воду для кухни. Она терпела усталость, боли в руках и ногах ради задания организации – отравить фашистов, бросив яд в котел с пищей. Когда Зина мыла посуду, то увидела, что один повар вышел в зал, а второй занят у плиты, и быстро бросила содержимое пакета в котел. 100 немецких офицеров было похоронено. Подозрение пало на Зину. Ее заставили попробовать отравленный суп, и она сделала большой глоток. Зину отпустили, она еле дошла домой. Сильная головная боль и слабость целые сутки не отпускали ее. <…> В деревне ее кто-то увидел и сообщил полиции, что девушка не местная. На всякий случай полиция ее задержала и переправила в Оболь. Там ею плотно занялось гестапо, поскольку Зина была в списке подозреваемых в диверсии в столовой. Во время очередного допроса, воспользовавшись тем, что следователь засмотрелся в окно, Зина схватила со стола пистолет и застрелила его» (https://goo.gl/bOkqnf). Это текст для подростков – с седьмого класса по девятый.

Из собственного детства и я помню, что пионерка Зина Портнова отравила суп для гитлеровских офицеров, а потом сама бесстрашно глотнула отраву. Есть легенда наполеоновских времен, как испанская крестьянка отравила суп для французских солдат. Но ей не потом, а сначала велели его попробовать. Патриотка, улыбаясь, попробовала. Так и умерла с улыбкой, глядя, как умирают захватчики. Гораздо лучше придумано.

Советские дети вопросов не задавали, но неужели и сейчас никто не спросит: а это правда? Германские военные архивы открыты. Подтверждают они, что на станции Оболь в результате диверсии погибли сразу сто офицеров? Некоторые пропагандисты не знают удержу и сочиняют, что это были сплошь эсэсовцы или летчики, бомбившие Ленинград. Другие благоразумия ради заменяют офицеров какими-то «курсантами» и не говорят, что те померли. Выражаются аккуратнее: «пострадали». То есть для нынешних воспитателей, как и для советских, истина не имеет значения, а уроки патриотизма – это особый хронотоп, где можно обманывать детей.

Если и нынешние дети молчат и ни о чем не спрашивают, – это опасный симптом. А что касается диверсии в столовой, то не обязательно стучаться в германские архивы. Выдумка досконально выясняется из советских публикаций.

В июле 1958 года обольским подпольщицам Зине Портновой и Фрузе Зеньковой было присвоено звание Героев Советского Союза. Зине – посмертно. Но Фруза (Ефросинья Савельевна) была жива. Это она возглавляла группу «юных мстителей», и лучше всех знала, какие диверсии совершили подпольщики. Живы были и другие участники и свидетели событий. В августе 1958 года в издательстве «Молодая гвардия» была подписана к печати книга очерков Владимира Николаева и Александра Щербакова «Когда смерть не страшна». Авторы провели журналистское расследование: беседовали с выжившими подпольщиками и партизанами, читали дневник штаба партизанского отряда, с которым были связаны «юные мстители». Собрали и слухи, которыми земля полнится. Разумеется, книга – пропагандистская. Но издатели и авторы явно были уверены, что реальных действий «юных мстителей» для патриотического воспитания совершенно достаточно. Авторы всегда указывали источник сведений: вот это – рассказала Ефросинья Савельевна, вот это – написано в дневнике партизанского штаба, вот это – легенды, слышанные случайными свидетелями, а вот это – неизвестно никому. Все героические штампы честно проведены по разряду легенд. Вот расстрельная команда завязала девочкам глаза, но они «сорвали повязки и бесстрашно глядели на своих палачей» (с. 96). Откуда это известно? Такую легенду слышала учительница Люба, которая сидела с ними в одной камере. Авторы не скрыли, что сами с Любой не разговаривали и фамилии ее не знают.

Ефросинья Савельевна рассказала о многих диверсиях подпольщиков, и ее свидетельства подтверждены дневником штаба. «Юные мстители» подожгли льнозавод, подожгли склад, подожгли мост через овраг, обстреляли автомобиль, повредили взрывом водокачку на станции, повредили взрывом котельную на кирпичном заводе, взорвали мотовоз на торфоразработках, повредили телефонный кабель. Об этих событиях авторы повествуют подробно и красочно. Но не все диверсии удались. Фруза об этом говорила, и авторы хоть кратко, но упомянули. Черным по белому: «В середине августа не удалась диверсия в столовой. Осуществлявшая ее Зина Портнова едва успела ускользнуть. Забежала домой за сестренкой и ушла в лес к партизанам» (с. 85).

Заметки, очерки, рассказы, повести о Зине Портновой выходили во множестве массовыми тиражами. Никто из сочинителей не ссылался на книгу Николаева и Щербакова. Неудавшаяся попытка отравить пищу в столовой превратилась в сотню отравленных насмерть офицеров. Поврежденная водокачка превратилась в пущенные под откос эшелоны. Осталось неизвестным, что думала и чувствовала Ефросинья Савельевна, когда сочинители перевирали ее жизнь и жизнь ее подруги и соратницы. В середине семидесятых годов в издательстве ДОСААФа вышла очередная повесть: «Девочка с косичками» Анатолия Солодова (1975, тираж 100 тысяч). В эпилоге сказано, что материал для книги сочинитель собирал в Оболи и встречался с Зеньковой. Если ему верить, то боевая подпольщица произнесла две фразы: «наша маленькая Зина шагнула в бессмертие» и «теперь ко мне приезжают то пионеры, то рабочие, то журналисты» (с. 125).

Авторы расследования Щербаков и Николаев установили, что о гибели Зины Портновой с достоверностью неизвестно ничего. В дневнике партизанского штаба есть запись: «17 декабря 1943. Разведчица Портнова Зинаида Мартыновна не вернулась с задания» (с. 99). Единственный зафиксированный факт. Но были слухи и легенды. В селе Гораны говорили, что на допросе молодая партизанка выстрелила в немца из его же пистолета и пыталась бежать. Журналисты допускали, что это была Зина, но не скрыли, что Гораны слишком далеко от тех мест, где девочка исчезла. Были слухи, что ее выдала соседка. Была легенда, что в Полоцке, в тюрьме видели выцарапанную на стене надпись «Нашу Зину расстреляли фашистские звери».

По этой канве сочинители взялись сочинять. Пустили в дело весь инквизиторский арсенал. Особенно старался такой совписатель Василий Смирнов. Глаза девочке выколол, уши отрезал, руки и ноги вывихнул во всех суставах. В интернете его текст вывешен, можете посмотреть. Собственно, и Анатолий Солодов не отставал. Конечно, такие образы травмировали учеников физиологическим ужасом.

…Зину ведут на расстрел в лютый мороз босиком по снегу, она ничего не видит, из пустых глазниц течет кровь. Зину ведут на расстрел, из пустых глазниц течет кровь, она ничего не видит, только слышит, как шелестит листва на деревьях. У Смирнова лютый мороз, у Солодова листва шелестит.

Советское «патриотическое воспитание в школе» было рассчитано на детей, которые молчат, а говорят только теми словами, которые прежде произнес пропагандист. Если бы советский ученик стал добиваться, откуда это известно и как было на самом деле, то ему бы не поздоровилось: срывал урок патриотизма, оскорблял память павших. Скорей всего, и родителям бы несладко пришлось. Но что произойдет в наши дни, если ребенок начнет задавать вопросы? Допустим, четвероклассник учится по учебнику Студеникина и получает для зачитывания вот тот процитированный текст (он и предназначен для зачитывания ребенком): «комсомолка Зина уничтожила не один десяток фашистов…». Как она их уничтожила? Откуда это известно? Студеникин, как видите, не заявляет прямо, что она их отравила. Допустим, ребенок с подачи родителей – с моей подачи – выкладывает учителю на стол распечатки: из книги Николаева и Щербакова, из книги Смирнова, из книги Солодова, из книжек Набатова, из книги статей «Герои подполья». А потом добавляет еще одну распечатку: 15-й страницы из книжки Студеникина 1982-го года, где нынешний автор учебника велел выслеживать детей, выявляя их высказывания, отступающие от коммунистических. Ребенок спрашивает: что все это значит? зачем вы нас обманываете?

Боюсь, будет то же самое, что в советское время: срывал урок, оскорблял память павших. Пусть родители явятся в школу! Ну, явлюсь в школу. И скажу, что главная проблема не в том, отравила ли Зина суп в котле. Главная проблема в том, что сегодняшнее патриотическое воспитание продолжает чудовищную практику советской пропаганды: прячет смертельные провалы государственной политики за смертями мальчиков и девочек.

Типичная «патология» тоталитарных государств – потеря памяти, отмечает социолог и культуролог Томас Шерлок в исследовании «Исторические нарративы и политика в Советском Союзе и постсоветской России»: «Потеря памяти принимает наибольшие масштабы в идеологически единых и организационно мощных тоталитарных режимах, просуществовавших более одного поколения. <…> Даже если режим не верит в собственную пропаганду, он все равно может попасть в ловушку своей риторики, отказываясь подвергать сомнению мифы, которые препятствуют самооценке» (М.: РОССПЭН, 2014. с. 28, 29).

Мне известна только одна публикация, в которой школьники восстанавливали реальную память своей семьи: расспрашивали бабушек и дедушек, переживших детьми оккупацию. Это книга «Дети войны», составленная Аркадием Глазковым и выпущенная в 2000-м году Смоленске Государственным педагогическим университетом (крохотным тиражом). Педагоги помогли ребятам составить вопросы, и внуки впервые услышали о том, что пережили их бабушки и дедушки – поколение, всю жизнь молчавшее о своем детстве. В книге несколько разделов: «Черные дни оккупации», «Помогали партизанам», «Детство в концлагере», «Приближали победу». Живые, страшные, далекие от мифологии свидетельства детской памяти о недетском опыте. О том, как десятилетнюю бабушку со всей семьей вели на расстрел за помощь партизанам, но вмешался староста и сумел уговорить немцев: расстреливать не стали, но дом сожгли. О том, как партизаны организовали детей 11—14 лет в отряды для сбора оружия, оставшегося после боев, и о том, какие ужасы дети видели, пока собирали. А некоторые и подрывались. О том, что и немцы были всякие: были и такие, что кормили детей на полевой кухне. О том, как двенадцатилетнюю бабушку взяли заложницей, потом отправили в концлагерь, а потом в немецкую семью работницей. О том, как повесили прадедушку. И о многом, многом другом.

В 2015 году вышел сборник «Дети войны Народная книга памяти» (М.: АСТ. Тираж 3 000). Дойдет ли эта откровенная книга до школьников? Про яд в супе и сотню похороненных эсэсовцев книжки выходят по-прежнему. Авторы попросту списывают у Смирнова и Солодова. Вот, например: «Рассказы о юных героях» – М., 2015; Нина Ефремова. Юная подпольщица Зина Портнова. – СПБ, 2012.

В современной школе абсолютно, никак и никогда не говорится о героических попытках детей протестовать против преступлений коммунистического режима. Хотя существовали в немалом числе молодежные подпольные объединения марксистской и немарксисткой направленности. Полная, непроглядная потеря памяти. В новом веке стали известны и примеры личного жертвенного бесстрашия— из рассекреченных документов Верховного суда и Прокуратуры. Почему мы не вспоминаем подвиг ярославского десятиклассника Вити Лазарянца? Он гласно и публично требовал вывода советских войск из Венгрии. Я думала, что в те дни протестовать не решился никто. Оказывается, решился семнадцатилетний мальчик: «Лазарянц признан судом виновным в том, что 6 ноября 1956 года у себя на квартире изготовил лозунг „Требуем вывода Советских войск из Венгрии“ и вышел с ним на демонстрацию трудящихся г. Ярославля. Следуя в колонне демонстрантов-школьников по Советской площади, Лазарянц развернул указанный лозунг и пронес его перед трибунами» (Крамола: Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе. 1953—1982 гг. Рассекреченные документы Верховного суда и Прокуратуры СССР. – М.: Материк, 2005. с. 221).

Витю арестовали, против него возбудили уголовное дело по статье 58—10. Но мальчик так и не признал себя виновным. Он говорил: «Я имею право протестовать» (с. 221). Это поразительно. Советскому ребенку неотступно внушали чувство вины, пресекающее всякую мысль о протесте. Советская власть ему все дала, он навечно в долгу перед Родиной, пионеры-герои за него умерли, он окружен отеческой заботой государства, которое в тяжелейших условиях прокладывает путь в коммунизм, воплощая вековой идеал человечества. И так далее. Витя был один против этой многотонной пропаганды – и устоял. Лично я, например, не устояла, во мне представления о законности и правах человека разрушены. Точнее, в уме я стараюсь держаться за них, но в шкуру мне с детства впечаталось клеймо вины и бесправия.

Из опубликованной справки прокурора отдела по надзору за следствием выясняется характерная подробность: Витя слышал, что взрослые шепотом осуждают вторжение в Венгрию, но не осмеливаются сказать об этом вслух. Он никого не выдал, утверждая, что разговор подслушал… в магазине. Прокурорский надзор постановил, что юного протестанта осудили правильно, но в опубликованном документе не сказано, сколько лет ему дали. А в какой школе Витя учился? Знают ли о нем сегодняшние ученики его школы? Делают ли доклады о его героическом порыве? Нет.

По принципу советского коллективизма должны были пострадать его родители и руководство школы. Отчаянный мальчик высунулся, погубил себя и подвел всех. Представление о гибельности и бесплодности протеста было повсеместным и передавалось детям как «конечный вывод мудрости земной».

«Мои родители, не будучи партийными, придерживались одного убеждения: тягаться с властью – все равно, что садиться на горячую плитку или ночевать в снегу» (А. Г. Интервью 3. Личный архив автора).

«Мои родители боялись всего. Это были настоящие, навсегда, на всю жизнь напуганные сталинским террором совслужащие. Главным наставлением, которое я получал от них, было „не высовывайся!“» (М. С. Интервью 9. Личный архив автора).

Сегодняшние школьники не вспоминают и детей ГУЛАГа, к которым относится и моя собеседница А. Б., родившаяся в лагере. Документы публикуются – вот, например: Дети ГУЛАГА: 1918—1956. – М., 2002; Дети ГУЛАГа: Книга памяти жертв политических репрессий. – М., 2012. Известны ли они ученикам? Нет. К сожалению, неизвестны они не только ученикам, но учителям и родителям тоже.

«Книги памяти – одна из опорных точек памяти о сталинизме. Эти книги, издающиеся в большинстве регионов России, образуют сегодня библиотеку объемом почти в 300 томов, – отмечает Арсений Рогинский. – В них содержится в общей сложности более полутора миллионов имен казненных, приговоренным к лагерным срокам, депортированных. Это серьезное достижение, особенно если вспомнить сложности доступа ко многим нашим архивам, хранящим материалы о терроре. Однако эти книги почти не формирует национальную память. Во-первых, это – региональные книги, содержание каждой из которых по отдельности являет собой не образ национальной катастрофы, а, скорее, картину „местной“ беды. Во-вторых, это – почти не публичная память: книги выходят крошечными тиражами и не всегда попадают даже в региональные библиотеки. Сейчас „Мемориал“ разместил в Интернете базу данных, которая объединяет данные Книг памяти, пополненные некоторыми данными МВД России, а также самого „Мемориала“. Здесь более 2 миллионов 700 тысяч имен. В сравнении с масштабами советского террора это очень мало, на составление полного списка, если работа будет продолжаться такими темпами, уйдет еще несколько десятилетий» (https://goo.gl/lNWMhN).

Я благодарю Марка Солонина, который посоветовал мне обратиться к этому докладу и присоединяюсь к мысли, которую он высказал: «Память о сталинском терроре формируется как память об ужасах и страданиях жертв (уж не затем ли, чтобы запугать нынешнее поколение?), но никак не память о борьбе» (электронное письмо от 15 августа 2015 года. Личный архив автора).

Катарина Бейкер и Юлия Гиппенрейтер в середине девяностых годов начали исследовать влияние сталинских репрессий на жизнь семей, проведя глубинные интервью третьего поколения, то есть внуков репрессированных. «У большинства родителей респондентов детство проходило в обстановке тревоги и страха. Взрослые старались не говорить об аресте и категорически запрещали детям обсуждать случившееся за пределами дома. Атмосфера тайны и страха была перенесена ими в собственные семьи. По свидетельству многих испытуемых, им в детстве говорили про репрессированных бабушку или дедушку, что те просто «умерли», что дедушка «погиб на войне». Большинство внуков узнали правду только подростками, часто много лет спустя после амнистии. В ряде случаев открытие этих тайн произошло много позже, когда внукам было более 30 и даже сорока лет. Если некоторые внуки остро возмущались долгим сокрытием от них правды, то другие, видимо, привыкли быть безразличными к истории семьи. Так, одна испытуемая не только ничего не знала о репрессированном деде, но и не заглянула в справку об амнистии, которую получила ее мать. По словам другой испытуемой: «Копать корни было не принято, вдруг докопаешься до чего-нибудь не того…«» (Катарина Бейкер, Юлия Гиппенрейтер. Влияние сталинских репрессий на жизнь семей в трех поколениях. – В кн.: Обыкновенное зло: исследование насилия в семье. – М.: Эдиториал УРСС, 2003. с. 56—57).

У моей семьи вообще не было истории. У всех бабушек, родных и двоюродных, совсем не было ни детства, ни юности, они так и родились моими бабушками. У мамы тоже не было детства, а из ее юности я, ребенком, слышала лишь несколько рассказов. У папы тоже не было ни детства, ни фронтовой юности, а про его жизнь в послевоенные годы я слышала ровно четыре упоминания. О дедушке-герое Василии Петровиче говорить было можно, но и о нем практически не говорили. Его письма с фронта мне не читали. Мама рассказывала только о том, как пришла похоронка.

Реальное прошлое было закрыто полностью. Тайна, тьма, потеря памяти. В советской пропаганде это называлось единством отцов и детей, наставничеством, передачей коммунистических заветов. Генсек Андропов специально высказался об этом на встрече в ЦК с ветеранами партии: «В нашем обществе нет конфликта между поколениями, между, как иногда говорят, отцами и детьми. Давайте поставим вопрос так: каждый ветеран партии, каждый ветеран труда должен быть наставником молодежи. Товарищи, молодежь – наша смена» (Учительская газета, 16 августа 1983, №98, с. 1). Известный педагог Василий Сухомлинский заявлял: «Молодежь даже невозможное делает возможным, в этом ее сила; вернее, в этом сила коммунистических идей» (В кн: Б. А. Грушин. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина в 4-х книгах. Жизнь 1-я. Эпоха Хрущева. – М.: Прогресс-Традиция, 2000 с. 589).

Пропагандисты подпевали: «Единство и преемственность поколений в условиях социализма – характерная черта образа жизни советских людей. Социалистический образ жизни не только создает возможность для единства всех поколений советского народа, но и практически реализует его» (С. Н. Иконникова, В. Т. Лисовский. На пороге гражданской зрелости. Об активной жизненной позиции современного молодого человека. – Л.: Лениздат, 1982, с. 26)

Социолог Борис Дубин отмечает: «Десятилетие за десятилетием в советской России под глянцевой обложкой преемственности воспроизводился, консервировался разрыв поколений. Копились их взаимная глухота и агрессивность» (Борис Дубин. Между всем и ничем. – В кн.: Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России. – М.: НЛО, 2008. с. 250).

Беспокоило ли советских идеологов это безнадежное положение – осталось неизвестным.

Зато в наши дни тревога о нарушении поколенческой преемственности высказывается часто – и очень странно. Доктор исторических наук Г. А. Кондратова беспокоится не о чем-нибудь, а о том, что разрыв социокультурной преемственности в семье мешает усвоению детьми принципа подневольности и бесправия. Доктор-профессор так и пишет: «идея личной свободы имеет благоприятную почву для произрастания в сознании детей и внуков», ибо «старшее поколение не может в значительной степени передавать традиционные культурные ценности в советской форме» (В кн.: Институты памяти в меняющемся мире: сборник статей и материалов. – СПб.: б.и, 2013. с. 184). Бесправие, отсутствие личной свободы – это, конечно, беспощадная советская данность, но то, что это культурная ценность, – открытие Кондратовой.

Антрополог А. Ю. Веселова озабочена тем, что «наметившийся культурный разрыв между поколениями может привести к полной утрате единого культурного языка. <…> До сих пор не пришли к мысли о необходимости снабжать культурологическим комментарием события истории 1917—1980-х годов и составители школьных учебников. В результате школьник может усвоить факты и даже отчасти их толкование, но реальное содержание жизни предыдущего поколения остается ему неведомо. <…> Но труднее всего для современного школьника охарактеризовать сознание советского человека. Сколько-нибудь внятного ответа на вопрос „Как жили люди при советской власти?“ ребенок не получает ни в повседневной жизни от взрослых, ни в школе от учителей» (А. Ю. Веселова. Советская история глазами старшеклассников. – Отечественные записки, 2004, №5. https://goo.gl/bCy3EC).

Охарактеризовать сознание советского человека и реальное содержание советской жизни до сих пор не способен никто. Чего уж от детей требовать?

Философ Игорь Яковенко совершенно справедливо утверждает: «Крах коммунистического проекта до сих пор не получил осмысления в нашей стране. Не только массовый человек, но и интеллектуальная элита табуируют осознание итогов ХХ века» (И. Г. Яковенко. Познание России: Цивилизационный анализ. – М.: РОССПЭН, 2-е изд., 2012. с. 392).

Борис Грушин, строгий социолог-методолог, становился поэтом в духе Лотреамона, когда описывал эту трагическую ситуацию: «С помощью плотнейшей и всепроницающей системы мифов и лжи фантасмагорический Левиафан, именовавший себя первым в мире государством рабочих и крестьян, сумел скрыть от всего мира, не говоря уже о нем самом, свое подлинное лицо и свое подлинное нутро» (Б. А. Грушин. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина в 4-х книгах. Жизнь 1-я. – М.: Прогресс-Традиция, 2001. с. 23).

В ответ на этот поэтический трагизм социолог нового поколения Николай Митрохин ядовито замечает, что скрытое раскрыть – себе и миру – как раз и было прямой задачей Грушина как исследователя. Но советские социологи по сути и не брались за нее. «Во время перестройки выяснилось, что в запасе у социологов советской школы нет не только никаких скрывавшихся годами „теоретических“ открытий об устройстве советского общества, но и даже приличного качества исследований, которые они не могли бы напечатать во времена „брежневского застоя“» (Николай Митрохин. Заметки о советской социологии. – Новое литературное обозрение, 2009, №98. https://goo.gl/BwS9jE).