Лидия Гречнева ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОДВИГА

Лидия Гречнева

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОДВИГА

Давно перевалило за полночь, когда Вадим, чувствуя, что все равно не заснет, спустился в вестибюль гостиницы и, разбудив дремавшего швейцара, вышел на улицу. Его обдало густым медвяным настоем цветущих лип. Кругом — ни души. Ни звука. Светильники на проспекте были притушены, зато звезды в теплом предрассветном сумраке были особенно ярки.

В стороне вокзала небо уже чуть посветлело. Самая короткая ночь была на исходе.

Шагая по пустынной улице, Вадим невольно в мыслях возвращался к событиям той страшной, такой же короткой, как эта, ночи, опрокинувшим безмятежную тишину этого зеленого города, растоптавшим его детство.

Многое за прошедшие сорок лет изгладилось из памяти, но тот предрассветный кошмар он забыть не мог. Любое неосторожное прикосновение — и снова кровоточит так и не затянувшаяся рана, опять настигает половодье воспоминаний, где нерасторжимо сплавилось пережитое им самим и то, что, по рассказам очевидцев, пришлось пережить отцу, навсегда оставшемуся для него живым примером мужества и доброты. Не случайно жизнь Вадима, майора внутренней службы, кавалера многих правительственных наград, стала продолжением дела отца — начальника линейного отделения милиции на станции Брест-Центральный, организатора героической обороны железнодорожного узла в первый день Великой Отечественной войны…

Когда спящий Брест накрыло грохотом первых разрывов, не только он, двенадцатилетний мальчишка, пробудившись, подумал, что это гроза.

— Закрой окно, Андрюша! — прошелестел сонный голос матери.

Она не успела договорить, как вновь оглушительно громыхнуло. В полыхнувшем зареве пожара Вадим увидел отца, уже одетого в форму.

— Собирайтесь! Уходите в Кобрин! Немедленно! Не беспокойся, Пануся, я разыщу вас там! Только торопитесь! — Последние слова отца донеслись уже от двери. И тотчас же его сапоги застучали по деревянной лестнице. Было слышно, как он перепрыгивает через ступени, впервые не боясь нарушить покой соседей на первом этаже.

Вадим кинулся к окну, успел увидеть только спину стремительно бежавшего к вокзалу отца. В предрассветных сумерках над городом зловеще расползалось пламя пожаров. Дом вздрагивал от разрывов, как будто был картонным. Тонко звенела посуда на полках, задернутых занавеской. Мать металась, собирая узел. Плакала ничего не понимавшая двухлетняя сестренка. Больной дедушка Фрол пытался подняться с кровати и снова обессиленно падал на подушки…

Столько десятилетий минуло с тех пор, а кошмарные минуты и поныне встают перед глазами Вадима…

Они влились в густую молчаливую толпу перепуганных горожан, спешивших во что бы то ни стало вырваться из горящего города. Гром канонады нарастал с каждой минутой, катился со всех сторон. От наползавшего отовсюду дыма слезились глаза.

Люди с детьми, задыхаясь, везли на велосипедах, скрипучих тележках собранные наспех пожитки. Мать одной рукой поддерживала деда, другой прижимала к себе дочку. Вадим нес узел с самым необходимым. Поначалу он показался ему совсем легким, но с каждым шагом груз все больнее врезался в плечо, мешая поспевать за матерью.

После приема лекарства дедушка немного ожил, но не успели они выбраться за город, как он обессиленно опустился на землю.

— Иди, Панюшка, спасай детей! А мне все равно помирать! Не мешкайте со мной, идите…

Мать вывела деда на обочину, сделала ему укол и снова потянула за собой.

Напиравшие сзади толкали, обгоняя их. Слышалось тяжелое дыхание захваченных бедой людей.

Внезапно над толпой возник истошный крик. В свисте пронесшегося над самой дорогой самолета с паучьей свастикой рассыпался дробный стук пулеметных очередей. Все кинулись врассыпную. Мать толчком опрокинула в пыль Вадима и прикрыла его и Томиллу собой. Рядом тяжело опустился дедушка Фрол.

Самолет, завывая, снова и снова заходил над беженцами, поливая их свинцом. Когда наконец гул его затих в стороне Кобрина, тракт и его обочины были устланы убитыми и ранеными.

Мать вместе с Вадимом тщетно пытались поднять дедушку. Ему было совсем плохо. Выбившись из сил, мать в отчаянии опустилась на траву и вдруг уставилась на дорогу. Вадим повернулся и тоже остолбенел. Они не верили своим глазам: беженцы возвращались. Выяснилось, что впереди дорога была уже перерезана вражескими мотоциклистами…

Домой они добрались только к вечеру. В городе вовсю хозяйничали фашисты. В их квартире все было перевернуто.

Канонада к ночи стала стихать. Только в стороне крепости и вокзала грохот боя не затихал, рождая тревожную надежду…

Потянулись страшные, беспросветные дни. Фашисты устанавливали «новый порядок», за малейшее нарушение которого следовала смертная кара без суда и следствия. Появление на улице после наступления сумерек влекло расстрел на месте. Появились полицаи, изо всех сил старавшиеся выслужиться перед хозяевами. Начались облавы, аресты, грабежи.

Железное кольцо вокруг вокзала фашисты не разжимали. Но там по-прежнему по ночам гремели выстрелы. Пробраться туда сквозь вражеские заслоны даже Вадиму, знавшему все ходы и выходы, никак не удавалось.

Что происходило на станции Брест-Центральный, Вадиму удалось узнать лишь много лет спустя после войны. Не сразу открылись страницы беспримерного подвига бессмертного гарнизона этого железнодорожного узла, сумевшего больше чем на полсуток перекрыть фашистской армаде путь по стальным магистралям в глубь страны и буквально с первых же минут войны сорвать заранее расписанный в штабе главного командования германских сухопутных сил план молниеносного наступления по железной дороге. Из боевого донесения «О взятии Брест-Литовска» командующего 4-й армией гитлеровцев стало известно, что в 18.30 22 июня они еще не были уверены в возможности передвижения поездов.

Действительно, Брест оказался на пути наиболее сильной группировки противника — группы армий «Центр». Немецко-фашистское командование придавало особое значение быстрому захвату железнодорожного узла, чтобы развивать наступление дальше.

Сразу же после начала военных действий в районе железнодорожного моста через Западный Буг был высажен вражеский десант. В помощь ему были приданы части 10-й и 12-й рот так называемого «800-го учебно-строительного полка «Бранденбург», сформированного из молодчиков Канариса, переодетых в форму красноармейцев, пограничников, таможенников, железнодорожников. Им предстояло расчищать пути для продвижения войск, захватывать железнодорожные станции и мосты, совершать диверсии на важнейших объектах. Вслед за первым молниеносным скачком фашистской армии предусматривался второй, нацеленный в глубь советской территории.

Для выполнения этого плана гитлеровское командование не жалело сил.

«На рассвете мы заметили, — свидетельствует Герой Советского Союза М. И. Мясников, — приближающийся к пограничному железнодорожному мосту бронепоезд. Не успел я сообщить об этом на заставу, как бронепоезд открыл огонь по крепости и вокзалу. Одновременно начались обстрел и бомбежка».

Однако организованная круговая оборона железнодорожного узла Брест-Центральный против неизмеримо превосходящего в живой силе и технике противника сорвала замысел фашистского командования.

Фашисты, столкнувшиеся здесь с упорным сопротивлением, были убеждены, что имеют дело с большим воинским формированием. Между тем кадровые военные, оказавшиеся на вокзале на рассвете 22 июня, представляли лишь треть его защитников. Подавляющее большинство среди них составляли железнодорожники, связисты, бойцы военизированной охраны. Ядро гарнизона составили 68 сотрудников линейного отделения милиции на станции Брест-Центральный. Почти половина защитников были комсомольцами в возрасте до 22 лет. В основном участники обороны, насмерть стоявшие за свою социалистическую Родину, были представителями местного населения.

Организатором этой обороны стал коммунист ленинского призыва, награжденный еще в тридцатые годы именным оружием за бесстрашие и находчивость в борьбе с бандитизмом, начальник линейного отделения милиции на станции Брест-Центральный Андрей Яковлевич Воробьев.

Многолетний поиск оставшихся в живых защитников Брестского железнодорожного узла, их воспоминания позволили не только установить имена 118 героев этой героической эпопеи, но и почти полностью воссоздать, как развивались события, когда часы внезапно начали отсчет военного времени.

…В ту последнюю мирную ночь не только вокзальные помещения, но и перроны Московской и Граевской сторон были заполнены пассажирами. Среди них было очень много женщин с детьми. Тревожная атмосфера на границе, все более накаляемая наглыми действиями диверсантов и лазутчиков, вынуждала гражданское население покинуть опасную зону.

Оборона станции при таком скоплении женщин с детьми была практически невозможна. Прибыв на вокзал, Воробьев понял, что надо во что бы то ни стало эвакуировать их до подхода фашистов. Осуществить это удалось только благодаря высокой организованности и самоотверженным усилиям железнодорожников и сотрудников линейного отделения милиции, прибывших на вокзал в полном составе, как только над городом стали рваться первые бомбы.

В 4.30, то есть полчаса спустя после начала войны, от перрона отошел небольшой состав, сформированный за считанные минуты, битком набитый женщинами с ребятишками, — единственный поезд, успевший вырваться из горящего города. Едва он отошел, на путях, где только что стояли вагоны, взорвалась бомба, сброшенная с вражеского самолета.

Динамики разнесли по вокзалу команду начальника Брестского отделения дороги Льва Давидовича Елина: всем руководителям служб собраться у начальника линейного отделения милиции, где формировались отряды защиты станции.

В дежурной комнате милиции выдавали оружие и патроны, доставленные со складов линейного отделения и военизированной охраны. Там было много трофейных автоматов, пистолетов всех систем, боеприпасов, изъятых в операциях по задержанию нарушителей границы и диверсантов. Теперь вражеское вооружение пришлось весьма кстати. Его разобрали молниеносно.

В 5.30 уже были сформированы и заняли объекты обороны три группы защиты железнодорожного узла.

Первая, под командованием Андрея Яковлевича Воробьева, прикрывала Западный (ныне Варшавский) мост, перерезая путь со стороны границы. В ее состав вошли 28 сотрудников линейного отделения 17-го Краснознаменного пограничного отряда, бойцы 60-го железнодорожного полка НКВД и военизированной охраны, железнодорожники, военнослужащие, оказавшиеся на вокзале проездом.

Вторая группа обороняла привокзальную площадь, чтобы не дать фашистам завладеть помещением вокзала. Ее возглавляли лейтенант Николай Шимченко из 394-го артполка и старшина Павел Баснев из 74-го авиаполка, прибывшие в Брест накануне вечером и ночевавшие в зале для военнослужащих.

Здесь находились 19 сотрудников линейного отделения с заместителем начальника Яковлевым и секретарем партийной организации Молчановым, 12 бойцов 66-го укрепрайона с политруком Федором Зазирным, начальник дистанции связи Михаил Петрович Мартыненко, диспетчер отделения дороги Алексей Петрович Шихов и другие железнодорожники.

Третья группа под командованием заместителя начальника линейного отделения Ивана Митрофановича Холодова заняла оборону на Ковельском мосту[1], прикрыв подходы к вокзалу с юга. В эту группу вошли военнослужащие, 20 сотрудников милиции, комсомольцы железнодорожного узла со своим секретарем Виталием Бершаком.

Такая расстановка сил на этих трех участках, обеспечившая круговую оборону железнодорожного узла, была произведена в точном соответствии с планом, разработанным в линейном отделении милиции с участием Брестского гарнизона и утвержденным городским комитетом партии на случай внезапного военного нападения.

Позиции на Западном и Ковельском мостах, перекинутых через железнодорожные пути, позволяли прикрыть подступы к вокзалу, контролировать действия противника и вести прицельный огонь, оставаясь трудноуязвимыми для врага.

Организация обороны была заблаговременно тщательно отработана еще в мирное время. В кабинете Воробьева находился список сотрудников с указанием места в боевом расчете, которое каждый должен был занять на случай войны.

За два дня до начала войны проводилась очередная учебная тревога, в ходе которой коллектив линейного отделения милиции показал слаженность, оперативность и четкость действий.

Предметом особой заботы начальника линейного отделения милиции на станции Брест-Центральный была огневая выучка сотрудников. Коллектив комплектовался после освобождения Западной Белоруссии в сентябре 1939 года в основном из местных жителей, не имевших военной подготовки. А уже через полтора года почти всему личному составу линейного отделения были вручены значки «Ворошиловский стрелок». За образцовую постановку боевой подготовки Андрею Яковлевичу Воробьеву весной 1941 года досрочно присвоили очередное звание старшего лейтенанта милиции.

Он оказался старшим по званию. Это обстоятельство, наряду с исключительной выдержкой, мужеством, умением быстро ориентироваться в сложной обстановке, позволило Андрею Яковлевичу обеспечить единство действий всех лиц, оказавшихся на вокзале в первый военный день, создать монолитный заслон многократно превосходящим силам фашистов.

Первым принял бой отряд на Западном мосту. Шел шестой час утра. Воробьев был в армии пулеметчиком. Его пулемет заговорил, когда фашисты, не подозревая о засаде, подошли совсем близко. И здесь на них обрушился шквал огня. Поредевшие ряды врагов отхлынули и залегли за вагонами, стоящими на путях. Попытки обойти наших бойцов с флангов были безуспешными. Прицельный огонь заставлял гитлеровцев отступать с немалыми потерями.

Три яростных атаки отбили участники обороны на привокзальной площади. С южной стороны враг тоже не смог прорваться к вокзалу. По ней велся уничтожающий огонь.

Однако время шло, и силы фашистов прибывали. Над защитниками Западного моста закружил самолет, поливая их пулеметными очередями. И почти одновременно на путях показался бронепоезд и дал залп по мосту. Из-за вагонов выскакивали осмелевшие гитлеровцы. Чтобы не оказаться отрезанными от вокзала, Воробьев приказал отходить.

На привокзальную площадь выползли бронетранспортеры. За ними — снова волна серо-зеленых френчей.

Узнав, что группа Воробьева закрепилась у вокзала за посадочными площадками, отряд Шимченко и Баснева присоединился к ней. Больше двух часов шел бой на Граевской и Московской сторонах вокзала. Но вражеское кольцо продолжало сжиматься.

С Ковельского моста подошли бойцы Холодова. Их осталось немного. Ряды защитников вокзала редели. Вокруг бушевал огненный шквал. Нельзя было поднять голову. Но каждая новая попытка фашистов прорваться к вокзалу встречала убийственный огонь.

Положение стало безнадежным, когда следом за пулеметом командира отделения Швы рева смолк и пулемет Воробьева — на исходе были боеприпасы. Пришлось отходить к зданию вокзала.

Шел третий час дня. Воробьев приказал занять оборону возле окон первого и второго этажей. Женщин отправили в подвал, куда вела лестница из пассажирского зала.

Окна превратились в бойницы. Фашисты били в них наугад, не причиняя защитникам ощутимого урона. Зато со второго этажа обороняющиеся под командованием лейтенанта Николая Шимченко разили врагов без промаха.

Неся непрерывные потери, гитлеровцы прекратили атаки. Загремели динамики. Фашисты предлагали защитникам вокзала сдаться и обещали сохранить им жизнь, если они выдадут командиров и коммунистов.

Измученные нечеловеческим напряжением, люди продолжали сражаться. В ответ фашисты начали беспрерывный обстрел здания. На втором этаже заполыхал пожар. Едва верхние окна оказались без защиты, фашисты снова бросились на штурм. На этот раз им удалось прорваться к зданию, и их пулемет, установленный на подоконнике, начал косить обороняющихся. Погибли командир отделения Сыцюк, старший диспетчер Борис Иванов, милиционер Арсений Климук, смертельно ранило начальника отделения дороги Елина.

Гитлеровцы все ближе и ближе подступали к зданию вокзала. Сдерживать их натиск становилось все труднее. Силы защитников таяли с каждым часом. Воробьев дал команду спуститься в подвалы.

Когда фашисты ворвались в зал для пассажиров, там не оказалось ни одной живой души. Спуск в подвал они обнаружили очень скоро. Однако все попытки проникнуть туда оканчивались неудачей. Из кромешной тьмы подвала навстречу врагам неслись меткие выстрелы.

Снова и снова гремели усиленные динамиками призывы сложить оружие и выйти из подвалов. Фашисты торопились овладеть вокзалом, но его защитники продолжали сражаться, неожиданно появляясь то у одного, то у другого люка.

В подвальных лабиринтах вокзала, занимавших площадь около квадратного километра, оказалось несколько групп участников обороны, спустившихся сюда с разных сторон, в разное время.

Фашисты травили обороняющихся газом, выжигали огнеметами, четыре дня заливали водой, сбрасывали нечистоты, привозимые со всего города. Участники обороны, полуживые от голода, отравляющих веществ, по пояс в воде, продолжали сражаться как единый гарнизон.

Диспетчер Алексей Петрович Шихов, работавший на вокзале с 1929 года, знавший многие потайные места подвалов, помог разыскать склад продуктов ресторана, а через несколько дней, когда фашисты заложили железом все люки, надеясь, что голод и вода помогут им завершить гибель непокорных, сумел найти с товарищами угольный люк в котельной, заваленный с улицы шпалами и потому не обнаруженный и не охраняемый фашистами. И в ночь с первого на второе июля участники обороны прорвались за пределы города.

Не всем удалось пробиться сквозь кольцо фашистов. Многие герои погибли. Расстреляны были Николай Шимченко, старший инспектор уголовного розыска коммунист Константин Иванович Трапезников, машинист паровозного депо Степан Петренко, ряд других участников обороны.

На рассвете черный, как головешка, от угольной пыли Воробьев пробрался домой, чтобы ночью увести семью за город. Дети крепко спали, но Вадим, услышав шепот отца, мигом вскочил, повис у него на шее.

— Погоди, сынок, — разомкнул его руки отец, — дай хоть умоюсь, а то грязью совсем зарос.

Оживая от смертельной опасности, семья с тревогой и надеждой встретила отца. С тревогой потому, что вчера вечером, стуча тростью по лестнице, к ним поднялся сосед с нижнего этажа, которого все звали «маклером». Он нигде не работал, ссылаясь на нездоровье, промышлял какими-то темными делами. Говорил по-белорусски с заметным акцентом. Зато теперь выяснилось, что немецкий язык ему хорошо знаком, и оказался он фашистским лазутчиком.

Заявившись к Воробьевым, он по-хозяйски оглядел их скромную обстановку, сел, не дожидаясь приглашения.

— Значит так, пани, — сказал он с расстановкой. — Меня уполномочили вам передать, что нам известно, что муж ваш жив. Если вы не сообщите нам, где он укрывается, то вместе с сыном и дочерью будете повешены! — «Маклер» помолчал, не спуская глаз с лица матери, и, растягивая слова, повторил: — Ваш Вадим, Томилла… И вы тоже. Исключение гуманные немецкие власти сделают только для вашего отца… Вы все поняли?.. Трость «маклера» неторопливо застучала по лестнице.

— Уходи, Паня, — сказал дедушка Фрол. — Уходи! Пусть «гуманные» меня вешают. У меня и так часы сосчитаны…

Но мать уже воспрянула духом: главное — муж жив. Значит, он их в беде не оставит. И вот он действительно пришел. Рядом с отцом Вадиму не было страшно.

Раскрыла глаза и подскочила от радости маленькая Томилла.

— Папа пришел! — захлопала она в ладоши.

— Тише, дочка, тише! — погрозила мать.

И тут загрохотали по лестнице тяжелые шаги. Ворвались фашисты. Накинулись на отца, скрутили ему руки, стали зверски избивать. Вадим кинулся к отцу на помощь, но мать схватила его за руку, отдернула.

Оцепенев от ужаса, мальчик смотрел, как гитлеровцы остервенело истязали связанного отца, пытаясь заставить его заговорить.

— Комиссар? Комиссар? — хрипел гестаповец перед каждым ударом. — Вокзал?

Отец молчал. Вадим не мог отвести взгляда от окровавленного изуродованного лица, на котором прежними оставались только глаза. Отец неотрывно смотрел на мать, словно видел ее впервые, даже тогда, когда судорога сводила его тело. Мать — тоже не отрываясь — глядела на него своими огромными горящими глазами. Казалось, они вели немой, понятный только им двоим разговор о чем-то таком сокровенном и важном, что кроме них не имел права знать никто. Вадиму стало страшно.

Мелькали кулаки, слышалось прерывистое дыхание фашистов. Гестаповец, дрожа от ярости, как заведенный твердил, четко выговаривая русские слова:

— Ты у меня заговоришь! Ты у меня заговоришь!

Сколько это тянулось, Вадим не помнил. Время будто застыло. И он не мог знать, что эти страшные мгновения, одним взмахом обрубившие беззаботную пору мальчишества, уже никогда не кончатся, всю жизнь будут отдаваться в нем нескончаемой мучительной болью.

Мать не кричала, не плакала. Не двинулась с места даже тогда, когда гестаповцы выталкивали отца на лестницу.

Проходя мимо, отец шепнул чуть слышно:

— Береги маму, сынок!

Фашист ударил его сзади прикладом с такой силой, что связанный отец рухнул на лестницу.

Несколько дней мать ходила безмолвная. Она поседела. Все делала, как во сне. Даже маленькая Томилла притихла, как будто понимала ее.

— Покричи, дочка, — просил дедушка Фрол, — поплачь, легче будет.

Она ничего не слышала, сидела, как неживая…

На пятый или шестой день после ареста отца, выстояв бесполезно три часа в очереди за хлебом, Вадим шел по улице Ленина, на домах которой уже белели таблички с новым названием. Улица, такая оживленная прежде, теперь была пустынной. Город замер. «Как мама!» — подумалось Вадиму.

За эти дни он уже успел наглядеться, как равнодушно убивают фашисты. Но все равно не мог поверить, что отца, доброго, сильного, веселого, нет в живых. Планы его спасения, один фантастичнее другого, роились в голове, хотя он понимал их полную безнадежность. И все же казалось — стоит подумать еще немного, и он найдет, наконец, спасительное решение.

Услышав шум идущей навстречу машины, даже не поднял головы. И вдруг замер — почудился крик отца. Совсем рядом. Обернулся на голос. Машина уже позади. В открытом кузове полно солдат. Все с автоматами. В их кольце — двое в порванной одежде. Один — в милицейской форме, другой — в штатском. Вместо лиц у обоих — маски из бинтов. И вдруг тот, что был в штатском, сорвал у соседа фуражку и метнул ее в сторону Вадима. И тотчас на него навалились фашисты.

— Папа! — истошно закричал Вадим. — Папа!..

Машина была уже далеко. Он бежал за ней, пока не скрылась из виду. Потом вернулся за фуражкой. Она лежала у самого тротуара. Поднял ее, отряхнул от пыли и не помня себя кинулся домой.

— Мама! — Мальчишеский голос сорвался. — Я видел папу!

— Где? — Мать уставилась на сына с надеждой, у него перехватило горло: что он мог сказать ей?

Услышав рассказ, мать схватила фуражку и, уронив на нее голову, затряслась от рыданий.

Подошел дед, погладил ее по голове. Она долго не затихала.

Но с этого дня мать снова заговорила. Только яркий блеск ее глаз начисто слинял, и Вадиму никогда уже больше не удалось увидеть в них того горячего света, который рвался из них прежде.

Мать стала деятельной, быстрой на руку. С торопливой поспешностью приготовив детям поесть, надолго уходила куда-то. Вадиму это было тоже кстати: не надо было отчитываться за свои долгие отлучки.

Только лишь потом, когда они были уже в лесу, в партизанском отряде, он узнал, что мать, так же, как и он, была связной партийного подполья, которое возглавлял старый знакомый семьи, бывший секретарь парткома железнодорожного узла Петр Георгиевич Жуликов.

За бесстрашие и умение быстро ориентироваться в любой обстановке Вадима из отряда Чернака, где была «партизанским доктором» его мать, забрали в конную разведку отряда имени Щорса. Там он сражался с фашистами до прихода Советской Армии. К концу войны в свои неполные пятнадцать лет Вадим был уже награжден тремя боевыми медалями, в том числе медалью «За отвагу». Правительственными наградами была отмечена за мужество и самоотверженность при спасении партизан и Прасковья Фроловна.

Нет, не уронил отцовской славы сын героя. Отслужив после войны в армии, он стал сотрудником Псковского УВД. Когда последствия контузии, полученной в боях с фашистами, заставили Вадима Андреевича Воробьева уйти в отставку в звании майора, на его груди было одиннадцать правительственных наград.

Но и в борьбе с тяжелым недугом он не сдался, продолжает вести большую патриотическую работу. Не так давно Советский комитет ветеранов войны наградил Вадима Андреевича Почетной грамотой «За активное участие в работе по военно-патриотическому воспитанию молодежи»…

В прозрачных сумерках показался вокзал, одно из самых дорогих мест на земле для него, Вадима. Он неспешно поднялся по лестнице на перекидной мост и остановился, вглядываясь в новый облик станции Брест-Центральный…

Мимо прошел дозорный порядка на железной дороге, живо напомнивший ему веселого бесстрашного Лешу Мелешку, одного из сослуживцев отца, которого тот в первые часы войны отправил в Брестскую крепость за подмогой. Милиционер узнал Вадима и, улыбаясь, поприветствовал его, нисколько не удивившись, увидев его в такой ранний час. Все сотрудники линейного отделения милиции с огромной гордостью восприняли установление новой мемориальной доски на стене Брестского вокзала, на которой золотом выбиты имена их сослуживцев, совершивших бессмертный подвиг в первые дни войны, имя коммуниста ленинского призыва Андрея Яковлевича Воробьева — организатора героической обороны железнодорожного узла.

Вадима эта встреча, так живо напомнившая о Мелешке, которого уже нет в живых, заставила вспомнить и других боевых сподвижников отца, рядовых солдат правопорядка: Антона Васильевича Кулешу, Николая Мартыновича Янчука, Никиту Сергеевича Ярошика и многих других героев бессмертной обороны, с такой отеческой теплотой встречавших его в каждый приезд.

Да, подвиги бессмертны. Время не заслоняет их новыми свершениями, а, наоборот, высвечивает, отбрасывая все ложное, каким бы пышным поначалу оно ни казалось.

Сколько потребовалось лет, чтобы узнать подробности гибели отца! А было это так. Позднее секретарь подпольного городского комитета партии Петр Георгиевич Жуликов, рассказывая о расстрелянных и замученных коммунистах, назвал и имя начальника линейного отделения милиции Андрея Яковлевича Воробьева. По его сообщению, он был расстрелян на берегу реки Муховец, неподалеку от Бреста.

Кончив свой скорбный рассказ, Петр Георгиевич сказал:

— Прошу встать, почтить память наших погибших товарищей. — И когда поднялись коммунисты-подпольщики Голубев, Степаненко, Кострубенко, Грачев, Голубева, Шишкунов, добавил: — Пусть память о них будет вечной!

На куртинах привокзальной площади пряно дышали отяжелевшие от росы розы и левкои.

На перронах было светло как днем. На Граевской и Московской сторонах вокзала стояли составы, и пассажиры невзирая на ранний час с интересом осматривали легендарный вокзал.

Лавируя в этом людском потоке, Вадим направился к мемориалу. Однако подойти туда сразу не удалось — вокруг стояла большая группа пассажиров. Экскурсовод что-то по-французски рассказывал, указывая на имена, выбитые на мраморе. Вадим услышал имя отца.

— Андрэ?! — переспросила немолодая красивая женщина. — Андрэ?! — Ее голос дрогнул, и стало очень тихо. Как будто вокзал затаил дыхание. Женщина что-то быстро сказала и закрыла лицо руками. Наступило молчание, благоговейное, торжественное.

Вадим, с трудом преодолевая смущение, тихо спросил, чем так взволнована гостья. Экскурсовод ответил тоже шепотом:

— Анна Бедье сказала, что ее отца, участника движения Сопротивления, тоже звали Андреем и его, как и Андрея Воробьева, расстреляли фашисты.

И тогда Вадим шагнул к плачущей женщине. Ему хотелось сказать ей, что он — сын Андрея Воробьева, что для него отец не умер, что он идет рядом с ним по жизни, помогая в трудную минуту, и еще что-то доброе, сердечное. Но почему-то ничего этого не сказал, а просто протянул Анне свой букет алых роз.

Женщина нежно прикоснулась губами к его щеке:

— О! Спа-си-бо! — по слогам сказала она по-русски и повторила: — Спасибо, друг!..

И все вокруг счастливо заулыбались. И как будто сам воздух потеплел.

Вадим медленно возвращался в гостиницу в раздумье, безотчетно радуясь и удивительной схожести имен у разных народов, и тому, что все женщины на земле так любят розы, и тому, что в сердцах миллионов людей неистребимо живет и всегда будет жить священная память о великом подвиге советского народа, совершенном во имя Родины.

…Небо, чистое, без единого облачка, медленно розовело. Удивительная предутренняя тишина, полная грядущих счастливых ожиданий, стояла над Брестом.