Глава четырнадцатая

Глава четырнадцатая

Почти весь сентябрь Сологубов вместе с капитаном Холлидзом и сотрудником его группы Глиссоном был в командировке в Графенвере, близ которого находилась американская учебная база по подготовке диверсантов. Собственно, эта база не имела прямого отношения к «Службе-22», так как агенты генерала Кларка специализировались в основном на разведке, а совершению диверсий обучались постольку поскольку. Но тут, видимо, сложились какие-то особые обстоятельства, требовалось в срочном порядке подготовить несколько групп диверсионной агентуры, и поэтому в Графенвер, кроме трех инструкторов «Службы-22», прибыли еще шестеро из двух других американских разведцентров, тоже расположенных на территории Западной Германии. А через день к ним присоединились трое немцев — сотрудников организации Гелена, приехавших из Пуллаха.

Все инструкторы жили в небольшом домике на усадьбе, обнесенной забором из колючей проволоки. Тут же, сразу от забора, начинался учебный плац, а за ним аэродром, на котором стояло несколько транспортных самолетов без опознавательных знаков. Ночные погрузки с полной боевой выкладкой, а затем затяжные прыжки на парашютах с большой высоты являлись одним из важных элементов подготовки курсантов. Кроме этого, они изучали тактику уличных боев в условиях многонаселенного города, способы определения наиболее уязвимых мест на промышленных предприятиях с целью совершения там диверсий. Отрабатывали правила пользования бикфордовым шнуром, толовыми шашками, электрической подрывной машинкой. Будущим диверсантам демонстрировался специальный кинофильм о технике поджога промышленных и жилых зданий.

Руководил всем этим обучением полковник Мальт, который регулярно два раза в неделю приезжал в Графенвер, чтобы проверить, как его подопечные усваивают ремесло разрушения и убийств из-за угла. В каждый свой приезд он инспектировал одну группу. Он давал общую вводную и, заложив руки за спину, с застывшей иронически-желчной усмешкой на худощавом лице нездорового оливкового цвета по очереди выслушивал ответы курсантов. Затем, сделав краткий разбор занятий, садился в свой черный «оппель» и уезжал в Мюнхен.

Между наездами Мальта в Графенвер всеми делами на учебной базе ведал капитан Холлидз. Сологубов, живший с ним в одной комнате, несколько раз пытался выспросить у него о причинах непонятной спешки, изнуряющей интенсивности, с которой проводилась подготовка агентов. Но флегматичный верзила, по нескольку раз на день «взбадривавший» себя крепчайшим коньяком, вместо того чтобы ответить на вопрос, начинал поносить последними словами свое начальство, по милости которого ему приходится мокнуть под дождем в этой баварской дыре, обучая каких-то подонков из мадьярских эмигрантов. Холлидз или не хотел говорить о цели скоропалительной подготовки диверсантов, или ничего толком не знал сам, что было вернее всего. Так Сологубов и оставался в неведении до самого своего возвращения в конце сентября в Мюнхен.

Оказавшись в привычной обстановке, он решил продолжить прерванное командировкой в Графенвер изучение прошлой жизни Мальта через Рут Смиргиц. Петр опять начал часто встречаться с ней, почти все вечера они проводили вместе.

Сложные завязались у них отношения. Сологубов понимал, что нравится Рут, да она и сама не раз говорила ему об этом. Он, в свою очередь, тоже был к ней неравнодушен. Но иногда ловил себя на горькой, отрезвляющей мысли: эта женщина по существу его недруг, чтобы не сказать — враг, она, наверное, приставлена следить за ним, изучать его поведение, фиксировать разговоры, взвешивая каждое сказанное им слово.

И в то же время донимали сомнения: а так ли все это? Ведь Рут хорошо к нему относилась, была заботлива, мила, комично-ласково именовала его «Пэтрусь» — на белорусский лад, только с ударением на первом слоге. Когда он бывал у нее дома, Рут, как добрая, гостеприимная хозяйка, старалась упредить каждое его желание. Не избалованному домашней заботой, немолодому уже холостяку было приятно ощущать это внимание и окружавший его уют.

В такие минуты Сологубову не хотелось плохо думать о ней. Он старался не вспоминать ни о предупреждении Кантемирова («Будь осторожен с этой красоткой!»), ни о своих былых подозрениях насчет коварного любопытства Смиргиц к некоторым моментам его биографии. А если и вспоминал, то с осуждением собственной профессиональной настороженности: «Стоит ли изводить себя напрасной подозрительностью? Не может быть, чтобы Рут была чем-то вроде подсадной утки»...

 

Как-то в четверг, после службы, Сологубов позвонил Смиргиц домой: нельзя ли сейчас приехать к ней?

— Лучше, Пэтрусь, завтра, — сказала она. — Я плохо себя чувствую, хочу пораньше лечь спать.

Он пожелал ей спокойной ночи и поехал к портному: давно собирался, да все недосуг. А от портного вздумал опять позвонить Рут.

Но она к телефону не подошла. Легла спать? Едва ли: было без четверти восемь. Скорее всего, вышла в аптеку купить себе лекарства. Потом Сологубов отверг и это предположение, вспомнив некоторую растерянность Смиргиц и какую-то неестественность, фальшь в ее голосе, которая ощущалась даже в разговоре по телефону. Она куда-то спешила. Но куда?!

Подумав, Сологубов решил поехать в переулок, неподалеку от Ленбахплац, где недели две назад, тоже вечером и тоже в четверг он случайно, проезжая на машине, увидел Рут. Он тогда не придал этой встрече особого значения, потому что еще не знал, что находится в том переулке. Об этом ему стало известно от Кантемирова только позавчера. И вот теперь, в крохотной мастерской у портного, Сологубов спросил себя: а не там ли, близ Ленбахплац, надо искать Рут?

Через несколько минут он уже был на месте. Оставив машину за углом, не спеша пошел по мокрому от дождя тротуару к двухэтажному кирпичному дому в конце переулка, где была москательная лавка. И едва сделал несколько шагов, как увидел: дверь, рядом с входом в лавку, открылась, и оттуда вышла высокая стройная женщина в осеннем пальто и большом черном берете, сдвинутом на висок. Осмотревшись по сторонам, она быстро прошла к стоянке такси и уехала.

Это была Рут! По одежде, фигуре, походке Сологубов сразу узнал ее. Но чтобы окончательно убедиться, что не ошибся, поехал к Смиргиц домой.

Рут была очень удивлена его неожиданным визитом и недовольно спросила:

— Ты почему так поздно, Пэтрусь!

— Ездил к портному.

— А-а... — Рут замотала пуховым шарфом шею и, как была в халатике, не раздеваясь, легла на софу, под одеяло из верблюжьей шерсти. — А я вот целый вечер валяюсь. Горло болит. Наверное, ангина.

Сологубов на это ничего не сказал, достал из кармана сигареты, закурил.

— Пэтрусь, ты голоден?

— Как волк на святках, — признался Сологубов, переходя с немецкого на русский.

— А что такое святка? — спросила Рут тоже по-русски.

— Не святка, а святки. Это от рождества до крещения — самая суровая зимняя пора.

— В таком случае, не поленись сделать себе яичницу. И, пожалуйста, на мою долю тоже.

Направляясь на кухню, Сологубов заглянул в прихожую. На вешалке висело темно-зеленое пальто хозяйки и ее черный ворсистый берет. Сологубов потрогал их рукой. Они были слегка мокрые, явно побывали под дождем. Сомнений не оставалось! На конспиративной квартире рядом с москательной лавкой была именно Смиргиц. А квартира эта принадлежала отделу безопасности, который «обслуживает» аппарат генерала Кларка. Значит, Рут сотрудничает с американской контрразведкой, является ее осведомителем. Таким образом, худшие опасения на этот счет оправдались.

Сологубов мысленно прикинул, чем конкретно Смиргиц могла навредить ему. Он всегда был осмотрителен и осторожен с ней. Однако как ни осторожничай, неизбежно что-то, наверное, доходило до отдела безопасности. А там (это Сологубову давно было известно) ведется специальная картотека «кто кого знает», заимствованная американской контрразведкой у Гелена и положенная в основу изучения сотрудников и агентов «Службы-22». Фиксируются все служебные и бытовые связи изучаемых лиц, а также их поведение, образ жизни, умонастроение. Материал для этой картотеки (надо думать, за приличное вознаграждение) в числе других осведомителей добывала Рут Смиргиц, пуская в ход свое женское обаяние и красоту. Та самая «заболевшая ангиной» Рут, которую он сейчас должен кормить яичницей.

Впрочем, яичницу надо еще приготовить. Яйца и масло, наверное, лежат в холодильнике? Сологубов открыл его, и первое, что попалось ему на глаза, была початая бутылка коньяку, которую он сам привез вчера, Сологубов налил из нее полный бокал и выпил — иначе, пожалуй, не смог бы вернуться в комнату к Смиргиц, смотреть ей в лицо, в ее нагло красивые глаза.

 

После этого случая Сологубов несколько дней не появлялся у Рут. Она была неприятна, почти отвратительна ему. Но здесь вступало в силу нечто более важное, чем его личные чувства и переживания, — интересы дела. И он вынужден был продолжить прежние отношения.

Сологубов и Рут встречались почти каждый вечер, подолгу гуляли по улицам Мюнхена, если была хорошая погода, или ходили в кино, танцевали в дансинге при ближайшем ресторане; в воскресенье ездили за город, на Остерзеенские озера. Однако прежнего радостного чувства от связи с этой красивой женщиной у Сологубова не было. Теперь в нем постоянно жила мысль, что он и Смиргиц ведут тайную игру друг против друга. И оттого, что не было искренности в их отношениях, они не доставляли настоящей радости.

 

Да, это была обоюдная тайная игра. Но с существенной разницей в положении сторон. Если Сологубов в конечном счете вел эту игру против военного преступника Мальта, то Рут — непосредственно против самого Сологубова. И этим усложнялась его задача. Он теперь в общении с Смиргиц был осторожен вдвойне, руководствовался правилом: стремясь получить необходимую информацию, давать как можно меньше сведений о себе. Это было непросто. Это сковывало его, тормозило выяснение нужных для дела вопросов.

В частности, ему требовалось как можно больше узнать о службе Мальта в штабе «остлегионов» в Летцене: в чем конкретно состояла его «работа» с пленными советскими офицерами, о которой однажды упомянула Смиргиц, кто были те два расстрелянных им русских генерала? Хотя бы какие-нибудь наводящие биографические данные об этих людях — вот что хотел знать Сологубов. И еще: почему Мальт присвоил себе имя советского генерала Мишутина, зачем это ему было нужно?

Ответы на эти вопросы Сологубов рассчитывал постепенно выудить у Смиргиц. К этому были направлены все его усилия. Но вскоре обстоятельства сложились так, что он отказался от своего первоначального замысла и принял совсем другое решение.

Однажды в субботу Смиргиц пригласила Сологубова поехать вместе с ней к ее дочери, которая жила у родственников в деревне. Рут навещала ее каждый месяц, успевая на своем «фольксвагене» обернуться за двое суток. Но сейчас машина Смиргиц была в ремонте, и она попросила Сологубова, чтобы он свез ее на своей малолитражке.

Они выехали в середине дня. Октябрьское солнце светило ярко, словно летом.

Рут была в прекрасном настроении. Рассеянно любуясь осенним лесом, она не переставая болтала о всякой всячине. Сидевший за рулем с сигаретой во рту Сологубов лишь время от времени вставлял свои замечания.

Смиргиц заговорила о служебных делах, принялась перемывать косточки сотрудникам, начальству. Сологубов сразу оживился, начал задавать ей вопросы и постепенно добился того, что разговор незаметно, как бы сам по себе, перешел на Мальта. Немного поболтав о служебной придирчивости, въедливости Мальта, Рут вдруг сказала:

— Пэтрусь, ты только не ревнуй! — Она озорно улыбнулась. — Представь себе, Мальт вчера мне в любви объяснился.

— Значит, дала ему повод.

— А если без всякого повода? — Рут игриво повела плечом, засмеялась. Было видно, что ей доставляет удовольствие говорить об этом, как женщине, знающей себе цену. — Старый грешник пригласил меня к себе в кабинет, вроде как для стенографирования.

— И что же дальше?

— Начал расспрашивать, как мне живется в Мюнхене, как здоровье моей дочки, — жалостливым, мерзавец, прикинулся. А потом и говорит: «Ты, Рут, единственная женщина, которую я любил по-настоящему и люблю до сих пор. Если можешь, прости меня...»

— Ну, а ты?

— Я хотела сразу же уйти, но он запер дверь на ключ, полез было ко мне с поцелуями. Я разозлилась, оттолкнула его, сказала, чтобы он не смел ко мне подходить. Тогда он опять начал умолять меня, чтобы я простила его. «Не надо, — говорит, — быть столь жестокой. В понедельник я вылетаю в очень опасную командировку: из таких, бывает, не возвращаются...»

— Опасная командировка? — с улыбкой переспросил Сологубов.

— А-а, чепуха все это! — пренебрежительно махнула рукой Смиргиц. — Единственная опасность, которая реально ему угрожает, — это протереть, сидя за столом, штаны.

Сологубов подождал немного, думая, что Рут добавит о командировке Мальта что-нибудь еще. Но она больше ничего не сказала. Тогда он спросил:

— И чем же у вас все кончилось?

— А ничем. Я отперла дверь и ушла.

Смиргиц вдруг заговорила о ремонте своей квартиры, который она затеяла и который, видимо, ей дорого обойдется.

Сологубов, делая вид, что ему близки хозяйственные заботы Рут, вынужден был поддерживать ее болтовню, хотя мысли его в это время были заняты совсем другим. У него не выходила из головы новая командировка Мальта, о которой упомянула Смиргиц. Почему эта командировка «очень опасная»? Или все дело лишь в сентиментальности Мальта, пытавшегося разжалобить свою прежнюю любовницу, чтобы помириться с ней? А если это не так? Тогда Мальт действительно вылетает в понедельник на какое-то опасное задание. Куда?

И тут Сологубову припомнился один разговор, свидетелем которого он оказался в своей служебной комнате. Это было примерно неделю назад. Капитан Холлидз, ведавший изготовлением фальшивых документов для разведчиков «Службы-22», по внутреннему телефону докладывал Мальту, что подобрал ему надежный паспорт. А в заключение заверил: «Будьте спокойны, полковник, мадьяры не подкопаются...»

Теперь в это отрывочное воспоминание как-то само по себе вплелось еще одно. Перед взором Сологубова в туманной сетке сентябрьского ненастья встал Графенвер — учебная база американской разведки: десантные самолеты без опознавательных знаков на аэродроме, форсированная подготовка диверсантов, большинство которых были из венгерских эмигрантов — бывшие члены фашистской организации «Скрещенные стрелы», офицеры жандармерии и прочие реакционные элементы. А руководил обучением всего этого отребья Мальт, перед этим дважды за сравнительно небольшой промежуток времени побывавший в Будапеште.

Логично было предположить, что и на этот раз маршрут новой командировки заместителя начальника «Службы-22» ведет в Венгрию, где, судя по сообщениям прессы, обстановка сейчас какая-то смутная, напряженная. Немного поразмыслив, Сологубов вдруг проникся уверенностью, что дело обстоит именно так. Хотя ему по-прежнему было неясно, что за нелегкая несет туда Мальта, какого дьявола ему там делать с такой оравой диверсантов? Ведь их подготовлено в Графенвере несколько десятков... Или замышляется нечто очень серьезное, какая-то крупная диверсионная операция?

Ответа на собственный вопрос Сологубов не находил. Но он в эту минуту уже решил: о подготовленной американской разведкой какой-то гнусной провокации необходимо сообщить в Москву. И как можно скорее, чтобы Москва успела связаться с Будапештом для принятия срочных контрмер!..

«Прежде оба раза Мальт летал в Будапешт на пассажирском самолете, — прикидывал про себя Сологубов. — Надо полагать, такой же вид транспорта он изберет и на сей раз. Это безопаснее, чем ночью прыгать с парашютом вместе с диверсантами с десантной машины. Рисковать Мальту ни к чему, не в таком он чине. Тем более что Холлидз сделал ему надежную «липу». Кстати, кем может сойти Мальт на венгерскую землю, под какой личиной? Иностранным коммерсантом? Корреспондентом западной газеты? В составе миссии Красного Креста или другой международной благотворительной организации? А может быть, просто вольным, путешествующим туристом?

Нет, так не пойдет! Это равносильно гаданию на кофейной гуще. «Крыша», под которой Мальт будет действовать в Венгрии, неизвестна — из этого и надо исходить. А что же известно? Только то, что Мальт вылетает в понедельник (надо полагать, с мюнхенского аэродрома, через Вену) и приземлится в Будапеште в час икс...»

— Петер, ты чего там бормочешь? — прервал размышления Сологубова голос Рут. — Я смотрю, ты чем-то взволнован.

«Этого еще недоставало!» — мысленно проклиная наблюдательность спутницы, подумал Сологубов. И, поморщившись, сказал:

— Зуб болит, мочи нет.

— Больной зуб — хуже всего, — посочувствовала Смиргиц. И на некоторое время оставила Петра в покое. Сологубов получил возможность без помехи подумать над тем, как лучше «встретить» Мальта на аэродроме в Будапеште.

«Придется проверять самолеты всех рейсов из Мюнхена. В сутки их приходит не так уж много. Во всяком случае, взять под наблюдение одного из прибывающих на будапештский аэродром пассажиров этой линии — задача, пожалуй, вполне осуществимая. Но при непременном условии: венгерские органы безопасности должны заранее располагать хорошими фотоснимками Мальта».

Теперь Сологубову стало ясно, какая огромная ответственность ложится на него. От того, как скоро он сможет сообщить в Москву о новой командировке Мальта, зависит успех контрмер по срыву диверсионной операции американской разведки в Венгрии.

Сологубов наотрез отказался ночевать в деревне, куда уже в сумерках он наконец доставил Смиргиц. Сказал, что страшно болит зуб, необходима неотложная врачебная помощь. Рут, похоже, поверила и с миром отпустила его. Сологубов помахал ей из машины рукой и чуть ли не с места дал полный газ. Навстречу замелькали огни деревень и маленьких городишек.

Примерно на полпути Сологубова застал проливной дождь и сопровождал почти до самого Мюнхена. Шоссе стало скользким, на поворотах машину сильно заносило. Но Сологубов почти нигде не притормаживал, гнал «фольксваген» на предельной скорости. «Только бы не ослепила встречная машина, тогда недолго налететь на какой-нибудь грузовик, застрявший на дороге: сразу посадить на тормоза малолитражку на мокром асфальте нечего и думать».

И случилось как раз то, чего Сологубов боялся. Путь уже был близок к концу, впереди в сплошном разливе вечерних огней показался Мюнхен, и вдруг с бокового ответвления шоссе неожиданно вынырнул «мерседес». Он несся прямо на Сологубова с неприглушенным светом фар. Сологубов рванул свою машину вправо. «Мерседес» со страшным завыванием проскочил мимо, исчез в темноте. И в ту же секунду Сологубов увидел, что его «фольксваген» на полной скорости мчится на что-то темное. Это был громоздкий прицеп от грузовика, стоявший на краю шоссе. Сологубов резко нажал на тормоз. Но было поздно. Машина юзом пролетела еще с десяток метров по скользкому асфальту, с треском ударилась о деревянный борт прицепа, перелетела через него вверх колесами и тяжело упала в кювет.

От сильного удара дверца «фольксвагена» раскрылась, и Сологубова выбросило на землю. Сгоряча он тут же вскочил, рванулся было к искореженному, сплюснутому капоту машины, но не сделал и трех шагов, как резкая, стреляющая боль в правом боку повалила его наземь, рядом с опрокинутым прицепом грузовика. Петр инстинктивно закрыл глаза, стиснул зубы, поджал ноги под себя.

Полежав немного, Сологубов встал на колени, потом во весь рост. И опять по ребрам полоснула острая боль. Он замер, боясь пошевельнуться, сделать глубокий вдох. Постоял так с минуту, как бы привыкая к боли. Потом осторожно ступая по мокрой, скользкой траве, начал подыматься на шоссе. Когда идти стало совсем невмоготу и перед глазами замаячили, переливаясь, радужные пятна, Сологубов, чтобы не упасть, привалился спиной к рекламному щиту на обочине шоссе и долго стоял, ожидая, что его заметят и подберут.

Рассекая светом фар ночную темноту, мимо то и дело проносились машины. Но ехавшие в них люди или не замечали Сологубова, или опасались его. Тогда он вышел на середину дороги и, широко расставив ноги, встал с твердой решимостью не сойти с места до тех пор, пока его не подберут и не отвезут в Мюнхен.

Наконец ему повезло. В трех шагах от него остановилось такси. Свободное, без пассажиров. Молоденький расторопный шофер помог Сологубову устроиться на заднем сиденье, заботливо спросил:

— Вас в больницу?

Нет, такой вариант исключался. Стоит попасть в больницу — застрянешь там надолго. А ему сейчас дорог не то что каждый час, буквально каждая минута. Потому что арифметика, которой он теперь вынужден был руководствоваться, говорила не в его пользу: чтобы из Мюнхена попасть в Будапешт, Мальту потребуется совсем немного времени, примерно столько же, как при перелете из Москвы в Ленинград, а чтобы организовать ему надлежащую встречу на будапештском аэродроме, нужно сначала дать радиограмму в Москву, там ее расшифруют, передадут подполковнику Дружинину, а поскольку дело это необычное, важное, Дружинин обязан доложить о нем выше, где и будет принято окончательное решение. После этого кто-то из чекистов должен доставить фотографии Мальта в Будапешт, в органы безопасности, самолетом, так как передача снимков по бильдаппарату не гарантирует от искажения. На все это уйдет уйма времени...

Когда шофер такси повторил свой вопрос, Сологубов сказал:

— Домой, на Мариенплац.

Но это был вовсе не его домашний адрес. В районе Мариенплац жил Кантемиров, который с минувшего лета стал его добровольным помощником. И теперь Сологубов ехал к нему. Всю дорогу он боролся с болью, до крови искусал себе губы, чтобы избежать обморока, который, казалось, был совсем близок.

По приезде на Мариенплац Сологубов позволил услужливому шоферу проводить себя под руку до подъезда ближайшего дома, который он ему указал. А как только таксист уехал, вышел из подъезда и проходным двором тяжело зашагал на соседнюю улицу. Нашел дом Кантемирова, стал подниматься по узкой лестнице на четвертый этаж.

Эти несколько лестничных пролетов показались ему длиннее крутых маршей парашютной вышки. Рвущая боль в правом боку сделалась невыносимой. Сцепив зубы, чтобы не застонать, тяжело дыша и обливаясь потом, Сологубов шел медленно, делая остановки на каждой площадке. И все время его донимала беспокойная мысль: дома ли хозяин квартиры, до которой он добрался с таким трудом, не напрасны ли были все его усилия?

На счастье, Кантемиров оказался дома. Только в первую минуту, со сна, несколько растерялся, был удивлен, что Сологубов, пренебрегая им же самим установленным жестким правилом, вдруг пришел к нему домой, да еще ночью. Обычно они встречались на квартире у Марты, которую Кантемиров мог посещать, не вызывая подозрений, как ее близкий родственник.

— Что случилось, Петр Константинович?! — испуганно спросил он, увидев запекшуюся кровь на виске товарища.

— Потом расскажу, — Сологубов подошел к радиоприемнику, включил его, морщась от боли, опустился на заскрипевший под ним стул. — Дайте попить.

Кантемиров побежал на кухню, принес стакан холодной воды. А когда Сологубов напился, хотел было снять с него пальто. Петр остановил его:

— Не надо, Савва Никитич. Садитесь за стол, необходимо срочно передать сообщение в Москву.

И как только Кантемиров сел, положив перед собой бумагу и авторучку, Сологубов, полузакрыв обведенные синевой глаза, начал диктовать ему текст радиограммы. Потом попросил прочитать написанное, заключил:

— Все правильно. Теперь зашифруйте и быстро передавайте.

— Быстро не получится, — сказал Кантемиров, озадаченно почесав затылок. — Здесь, на дому, я работаю только на прием. Для передачи обычно выезжаю с рацией за город.

— Это слишком долго. — Сологубов, раздумывая, помолчал. — Придется, пожалуй, один раз рискнуть. Передавайте прямо отсюда.

Кантемиров пошел доставать из домашнего тайника шифровальные таблицы. Но вдруг остановился, только теперь хорошенько рассмотрев, как неузнаваемо за одни сутки изменилось, осунулось и постарело красивое лицо Сологубова.

— Сначала я должен отправить вас в больницу, Петр Константинович. — Кантемиров стал торопливо, не попадая в рукава, надевать свой пиджак.

— Занимайтесь своим делом! — строго сказал Сологубов, тяжело подымаясь со стула. — До больницы я доберусь сам, без вашей помощи. — И, подойдя к двери, добавил: — Не провожайте меня, Савва Никитич. Ваши соседи не должны видеть нас вместе.

Благополучно спустившись вниз, Сологубов от подъезда повернул влево — по асфальтовой дорожке, вдоль мокрого газона к стоянке такси на улице. Там, под синеватым люминесцентным светом высоких фонарей, тускло блестел вымытый дождем одинокий «оппель» с шахматной полоской на дверце.

Сологубов направился к нему. Шел он медленно, с трудом передвигая отяжелевшие ноги. И только подошел к такси и хотел попросить шофера, чтобы открыл дверцы, как вдруг потемнело в глазах, голова закружилась и он ничком упал возле машины.

Когда шедший на некотором удалении Кантемиров подбежал к нему, Сологубов был уже без сознания.