О бездарности КГБ

Сколько усилий потратил Александр Исаевич для того, чтобы показать, как ловко он дурачил КГБ зимой 1965–1966 и 1966–1967 гг., как ему удалось со сбритой бородой незамеченным скрыться из Москвы и с помощью Арнольда Сузи найти прибежище на хуторе под Тарту, чтобы там вдали от всех написать первый вариант «Архипелага».

Прошло время, и обнаружилось, что приезжавшая к нему на хутор по воскресеньям дочь А. Сузи Хели находится в поле зрения КГБ[416]. Но если КГБ проявлял интерес к ней, тем более его должен был интересовать её отец: и потому что во время войны он рассматривался как кандидат на министерский пост в эстонском правительстве, и потому что за его плечами была неснятая судимость, и потому что один из его сыновей жил за рубежом. Но в таком случае через семью Сузи в поле зрения КГБ должен был оказаться и А.И. Солженицын.

Если с Хели Александр Исаевич встречался только на протяжении двух зим, то со Н.И. Столяровой — около пятнадцати лет. Между тем, оказывается, она тоже находилась под наблюдением органов КГБ, которые держали под контролем всю её переписку[417] и располагали «неопровержимыми данными» о её связях с «дипломатическими сотрудниками Франции»: С.Н. Татищевым, Клодом Круай, Ивом Амманом, Ж. Филиппенко и другими[418]. Очевидно, что КГБ не мог не отслеживать её контакты и с А.И. Солженицыным.

Следили и за другими лицами, входившими в окружение писателя. В своем августовском интервью 1973 г., посвящённом вопросу «о стеснениях и преследованиях», которым он подвергался, Александр Исаевич прямо заявил: «Слежка доходит до того, что даже в отношении соприкасающихся со мною людей 5-е управление КГБ… и его 1-й отдел… дают письменные указания “выявлять посещаемые ими адреса”, т. е. спираль уже второго порядка»[419]. Об этом же позднее он писал в «Телёнке»: «Следило ГБ за приходящими ко мне, за уходящими, и с кем они там встречались дальше»[420]. Причём следили настолько бдительно, что некоторые встречи снимались на кинопленку. Так, когда в сентябре 1974 г. В.Н. Курдюмова вызвали на Лубянку, обнаружилось, пишет А.И. Солженицын, что там «отлично знали о нашей встрече в молочном магазине, даже фильм предлагали показать»[421].

КГБ использовал также систему прослушивания тех квартир, за которыми велось наблюдение. Причем если на счёт квартир В.Л. Теуша и Ю.Г. Штейна мы можем лишь строить предположения[422], то относительно квартиры Н.Д. Светловой на углу улицы Горького и Козицкого переулка имеются не только мемуарные[423], но и документальные свидетельства[424].

Ещё раньше, не позднее осени 1965 г., КГБ начал прослушивать квартиру научного руководителя Н.А. Решетовской профессора Н.И. Кобозева[425], которого А.И. Солженицын посещал по крайней мере на первых порах освоения московского пространства.

Имеются сведения, что прослушивали его и в Рязани[426].

По свидетельству Г. Вишневской, прослушивался и флигель на даче М.Л. Растроповича, в котором около пяти лет жил А.И. Солженицын[427]. «Они, — вспоминала певица, — во флигеле у Солженицына поставили передатчик», а «машина наблюдения постоянно стояла возле нашего забора, в ней всё время сидели четверо, не скрываясь»[428].

Как уже отмечалось, А.И. Солженицын использовал для хранения своих рукописей несколько десятков человек, а к его подпольной литературной деятельности было привлечено более ста человек. Вряд ли все они были конспираторами, но существовала и другая проблема — проблема осведомительства.

Существование в Советском Союзе системы осведомительства не нужно доказывать. Кого интересует эта тема, могу отослать к книгам Е. Альбац «Мина замедленного действия»[429], Ю. Щекочихина «Рабы ГБ»[430], Э.Ф. Макаревича «Политический сыск»[431] и «Секретная агентура»[432], «КГБ: вчера, сегодня, завтра»[433], к воспоминаниям Ф.Д. Бобкова[434].

«Что спецслужба без агентов? — пишет со знанием дела Эдуард Федорович Макаревич, — Ноль. Работа с агентурой — основа спецслужбы, они глаза и уши её, поставщики информации. В КГБ существовало понятие “силы и средства”. Под силой подразумевался оперативный состав, под средствами — агентурный аппарат»[435].

Политическая агентура в нашей стране появилась ещё до революции. И ещё до революции появились первые документы, регламентирующую агентурную работу[436].

Знакомство с подобными документами первых лет советской власти свидетельствует, что ЧК не только использовала, но и совершенствовала этот опыт[437]. К сожалению, за последующие годы удалось обнаружить лишь два подобных документа — это Приказ НКВД СССР № 00149 от 07.02.1940 г. «Об агентурно-оперативном обслуживании исправительно-трудовых лагерей-колоний НКВД СССР»[438] и «Положение об агентурном аппарате и доверенных лицах органов государственной безопасности СССР», утвержденное приказом Председателя КГБ СССР № 00140 от 4 июля 1983 г.[439]'.

На основании опубликованных данных можно утверждать, что для сбора информации КГБ использовал два источника: секретных агентов и доверенных лиц. Секретные агенты давали подписку о сотрудничестве и расписку о неразглашении, им присваивалась кличка, на каждого из них заводилось специальное дело[440].

В качестве доверенных лиц выступали лица, которые, контактируя с сотрудниками КГБ, делились с ними имевшейся у них информацией или же оказывали определённые услуги, но не выполняли специальных заданий, не ходили на конспиративные встречи и не имели кличек, на них не заводилось личное дело, иначе говоря, они не оформляли свои отношения с КГБ документально и сотрудничали с ним по мере необходимости[441].

Велика ли была численность агентов и доверенных лиц КГБ к началу перестройки?

По утверждению Ф.Д. Бобкова, один осведомитель КГБ приходился на 300 человек всего и 150 человек трудоспособного населения[442]. Это значит, что в стране насчитывалось от полумиллиона до миллиона внештатных сотрудников КГБ, 0,5–1 % всего и 1–2 % взрослого населения. Участковый инспектор Октябрьского РОВД города Пензы майор милиции А. Клочков называл иной показатель — один осведомитель на 200 человек всего и 100 — трудоспособного населения страны, соответственно 1,5–2 %[443], что даёт полтора миллиона человек. По некоторым данным, в ГДР и ЧССР «плотность агентуры» составляла один к ста, 1–2 %[444]. Е. Альбац утверждает, что с КГБ сотрудничало около 3 млн. человек, т. е. один сотрудник на сто человек всего и пятьдесят человек трудоспособного населения, 1–2 %[445]. Подобной же была «плотность агентуры» среди выселенных крымских татар[446]. Среди спецпоселенцев при И.В. Сталине она достигала пропорции один к пятидесяти, 1–2 %[447].

В этом отношении несомненный интерес представляют данные об агентурно-осведомительной сети среди трудпоселенцев на 1 декабря 1944 г. Из них явствует, что на 643 986 человек поселенцев приходилось 174 резидента (куратора), 561 агент и 12 590 осведомителей. Следовательно, один осведомитель приходился примерно на пятьдесят поселенцев, что даёт около 2 %. Если же брать только взрослое население, этот показатель будет выше примерно в два раза[448].

Когда я привёл эти цифры в разговоре с одним издателем, в прошлом работником КГБ, он заявил, что они, скорее всего, характеризуют численность агентуры без доверенных лиц.

Александр Исаевич утверждал, что по его статистике в городах вербовали каждого четвёртого[449].

Е. Альбац приводит утверждение бывшего полковника КГБ Ярослава Карповича, «всю жизнь проработавшего в идеологической контрразведке», будто бы с КГБ в той или иной форме сотрудничало «примерно 30 процентов взрослого населения»[450].

Когда ныне покойная античница Ирина Александровна Шишова, почти всю жизнь проработавшая в СПбИИ РАН, назвала кого-то из её коллег стукачом и предложила другому своему коллеге, долгое время близкому к руководству институтом, быть осторожнее с ним, тот ответил: «Ира, проще назвать, кто не стучит».

Ветеран КГБ Александр Кичихин заявлял, что с КГБ в разных формах сотрудничало «60–70 процентов населения страны»[451]

С.И. Григорьянц утверждает, что среди наиболее активной части советской интеллигенции степень плотности осведомителей с учётом доверенных лиц достигала 80 %[452]'.

В связи с этим заслуживает внимание утверждение знаменитой певицы Г.П. Вишневской, которая, по её собственному признанию, в своё время тоже попала в сети политического сыска и смогла выбраться из них только благодаря вмешательству одного из её поклонников — тогдашнего главы советского правительства Н.А. Булганина. По словам певицы, «через вербовку проходили все солисты Большого театра»[453].

Заслуживают доверия и приводимое Е. Альбац мнение, что с КГБ почти на сто процентов были связаны «кадровики», т. е. работники отделов кадров[454].

Если это не дезинформация, то объяснение, по всей видимости, следует искать в том, что в данном случае мы имеем дело с абсолютизацией плотности выборочных данных об осведомительстве в определённых слоях советского общества.

Рискну сформулировать следующий закон: показатель плотности осведомителей находится в обратной пропорциональной зависимости от близости к власти (экономической, политической, идеологической). Плотность сокращается по мере удаления от неё и возрастает по мере приближения к ней. Иначе говоря, по мере удаления от власти она стремится к нулю, по мере приближения к ней — к 100 %. Географические, этнические, политические и социальные особенности той или иной страны, того или иного региона, не отменяя самой закономерности, влияют только на количественные показатели.

Исходя из сказанного, можно утверждать, что КГБ не мог не иметь в окружении А.И. Солженицына своих людей. Александр Исаевич не только не исключает такой возможности, но и сам высказывал некоторые подозрения на этот счёт. Резюмируя их, А. Флегон отмечал: «Через 10 лет, когда его последняя любовница превратилась в его жену, он написал в одном из своих пасквилей, что его прежняя жена — агент КГБ. Зильберберг и Чалидзе, по словам Солженицына, — агенты КГБ. Братья Медведевы — агенты КГБ. Его бывший соавтор по ГУЛАГу Якубович — агент КГБ. Ростропович и его жена, которые спасали Солженицына в России и дали ему возможность писать книги, по заявлению Солженицына — агенты КГБ»[455]

Действительно в публикациях Александра Исаевича имеются намёки и даже утверждения о возможности сотрудничества с КГБ целого ряда лиц: А. Дольберга (Д. Бурга)[456], И.И. Зильберберга[457], Л.З. Копелева[458], П. Личко[459], братьев Ж.А. и Р.А. Медведевых[460], Л.А. Самутина[461]. В. Чалидзе[462], М.П. Якубовича[463]. В печати высказывались подозрения относительно и некоторых других лиц, с которыми прямо или опосредованно контактировали писатель: это В.Е. Максимов, М.В. Розанова, А.Д. Синявский, Е.Г. Эткинд[464].

О том, насколько все эти подозрения и обвинения обоснованы, судить непросто. Поэтому ограничимся только некоторыми фактами, которые позволяют делать на этот счёт более или менее определённые выводы.

Прежде всего это касается Г.П. Вишневской. Обнаружить в публикациях А.И. Солженицына обвинения её в связях с КГБ не удалось. Между тем из воспоминаний знаменитой певицы явствует, что на заре туманной юности она, как и её великий квартирант, тоже согласилась быть осведомителем и некоторое время даже писала доносы, разумеется, как утверждает она, самого невинного содержания. И только благодаря вмешательству Н.А. Булганина ей удалось освободиться от этой обязанности[465].

Контактировал А.И. Солженицын и с людьми, чьи связи с органами госбезопасности не вызывают сомнений. Как мы знаем, когда летом 1966 г. он решил обратиться с покаянным письмом на имя Л.И. Брежнева, его куратором оказался журналист Эрнст Генри.

Долгое время считалось, что под этим псевдонимом скрывался Семён Николаевич Ростовский[466]. И лишь совсем недавно стало известно, что Ростовский — это Леонид Аркадьевич Хентов, который родился в Витебске в 1904 г. и был сыном владельца спичечной фабрики. В начале Первой мировой войны его отец оказался в Германии и здесь был интернирован[467].

Осенью 1917 г. Э. Генри жил в Москве[468]. К этому времени он уже закончил четыре класса гимназии, проявив особые успехи в иностранных языках[469]. В 1918 г. после подписания Брестского мирного договора уехал к отцу. «По заданию Коминтерна и Коммунистического интернационала молодежи (КИМа), — пишет его биограф Л.П. Петровский, — начиная с 1919 г. он вёл нелегальную работу в Германии, Великобритании, Франции, Польше, Бельгии, Турции и других странах… Почти 15 лет провёл в подполье Германии, находясь там с 1919 по 1933 г.»[470]. Именно в Германии в 1922 г. Л.А. Хентов сменил свою фамилию и получил в советском посольстве паспорт на имя С.Н. Ростовского[471]. Вступив в КПГ, входил в состав её ЦК, сидел в Моабите, а также в тюрьмах Полицейпрезидиума и Плетцензее. После прихода Гитлера к власти, бросив архив, бежал в Англию[472]. С середины 1930-х по 1951 г. работал в Лондоне в советском посольстве[473].

Был ли Генри советским разведчиком? — задаётся вопросом Л.П. Петровский и даёт на него положительный ответ[474]. По собственному признанию Э. Генри, он работал за границей под руководством Отдела внешних сношений, который представлял собою одну из самых секретных структур Коминтерна и взаимодействовал как с ОГПУ-НКВД, так и с Разведывательным Управлением Генерального штаба[475].

В печати уже давно появились сведения, что во время пребывания в Англии Э. Генри имел непосредственное отношение к знаменитой кембриджской пятёрке (А. Блант, Г. Берджесс, Д. Маклин, К. Филби, Дж. Кернкросс)[476]. Долгое время он не признавал, но и не отрицал этот факт, а в 1986 г. сообщил, что в 30-е годы участвовал в вербовке выпускников Кембриджского университета и был связан как с профессором этого университета М. Доббом, так и с его учеником Г. Берджессом[477]. В 1951 г. вместе с Д. Маклином он вынужден был покинуть Британские острова[478].

В 1953 г. Э. Генри арестовали, и он пробыл в заключении до 1955 г. После освобождения и реабилитации посвятил себя журналистской деятельности. Стал членом Союза писателей СССР. В 1965–1969 гг. принимал активное участи^ в организации общественных выступлений, направленных против возможной реабилитации И.В. Сталина[479].

Среди ближайших друзей Э. Генри после его освобождения из заключения можно назвать бывшего дипломата Е.А. Гнедина[480] и историка Я.С. Драбкина[481]. А поскольку Е.А. Гнедин принадлежал к числу ближайших друзей Л.З. Копелева, не исключено, что именно через него Э. Генри познакомился с А.И. Солженицыным. К сожалению, их контакты до сих пор остаются покрыты тайной. Однако для понимания интереса Э. Генри к писателю необходимо учитывать известное изречение «Бывших разведчиков не бывает».

Более серьёзного внимания заслуживает Н.И. Столярова.

Известно о ней пока немного. Жила она без семьи сначала в коммунальной, потом в однокомнатной квартире. По свидетельству лиц, знавших её, была очень деловым и целеустремлённым человеком, деньги и материальное благополучие её не интересовали, отличалась хладнокровием и конспиративностью, не любила вести праздные разговоры, имела широкий круг знакомств, среди которых преобладали или люди уже с именем, или диссидентская молодежь, поддерживала отношения со многими иностранцами, в своём кругу подчеркнуто демонстрировала антисоветские взгляды. Несмотря на то, что вращалась среди деятелей литературы и искусства, особого интереса к литературе и искусству не проявляла, была либерально настроенной патриоткой, что отделяло её и от Сахарова, и от НТС[482].

«Органы КГБ весьма умело держали под контролем всю переписку Столяровой и других активных деятелей диссидентского движения. Вместе с тем они располагали самой достоверной информацией об их деятельности, каналах связи, знали фамилии всех иностранных дипломатов-курьеров и даже студентов, изучающих в Москве русский язык и выполняющих роль “связных” с посольствами зарубежных стран»[483].

«На каждого сколько-нибудь заметного диссидента составлялись самые подробные оперативные справки-ориентировки. Несколько копий таких справок есть и в моём архиве, в том числе на Столярову, Лисовскую и некоторых других. Не стану распыляться, раскрою скобки вокруг уже известной нам Столяровой. Что было известно КГБ о ней? Самые сжатые сведения не уместить и на десяти страницах»[484].

«После высылки писателя и создания фонда его имени стала одним из распорядителей поступавших из-за рубежа денежных средств, вещей, антисоветской литературы. Обладает большим опытом конспиративной работы, умело организует и проводит конспиративные встречи, при общении с единомышленниками использует такие средства, как самостирающиеся доски, тайнопись, разного рода условности»[485].

«Органами КГБ получены неопровержимые данные, что к её нелегальному каналу связи с Западом имели самое прямое отношение на разных этапах дипломатические сотрудники Франции: С. Татищев, Клод Круай, Ив Амман, Ж. Филиппенко, Ф. де Сюрмен. Они регулярно встречались со Столяровой в её квартире в Даевом переулке возле Сретенки, приезжая туда на городском транспорте либо приходя пешком»[486].

«Возникает вопрос, — пишет Чехонин, — почему, зная обо всём, органы не пресекали подобную деятельность Столяровой и французских дипломатов? Его как раз и задал я сотрудникам Пятого управления КГБ. Ответили весьма логично: хотели и дальше через Столярову прослеживать все связи с диссидентами за рубежом и в СССР»[487].

Между тем в окружении И.Г. Оренбурга её подозревали в связях с КГБ и, как выразился один из её знакомых, смотрели на неё как на «Мату Хари»[488]. Чем же она вызывала подозрения? Главным образом тем, что она часто и свободно ездила за границу[489]. К сожалению, хроника её поездок пока неизвестна, но можно назвать несколько дат из неё: осень 1965 г.[490], 1970 г.[491], осень 1976 — весна 1977 г.[492], 1981 г.[493], 1983 г.[494] В 1984 г. в возрасте 72 лет она умерла[495].

Когда в 1977 г. срок визы Н.И. Столяровой уже подходил к концу, у неё возникло желание остаться за границей, но после некоторых колебаний она вернулась в Советский Союз. Сообщая об этом А.И. Солженицыну, Наталья Ивановна писала: «Из-за Вас мне выпало никому не достающееся счастье — спокойно, свободно, сильно, глубоко выбрать, с сознанием, не обременённым ни принципами (Бог с ними, ни разу не понадобились), ни “чувством долга ” (противопоказанная мне категория), ни даже сознанием пользы, которую могу принести (даже к себе не отношусь утилитарно)»[496].

Как же человек, который не был «обременён принципами», человек, который никогда не испытывал «чувство долга», человек, который не думал о приносимой им «пользе», мог на протяжении нескольких десятилетий заниматься деятельностью, которая не только требовала времени, но и была связана с немалым риском?

Ответ на этот вопрос, по всей видимости, дают материалы полиции 30-х годов, которые недавно были опубликованы во Франции. Из них явствует, что в годы молодости Наталья Ивановна находилась в поле зрения французских спецслужб. Чем же она заинтересовала их? Оказывается, она «была связана в Париже с левыми евразийцами, уже завербованными тогда советской разведкой». Более того, опубликованные материалы свидетельствуют, что Наталья Ивановна «играла роль связной между этими евразийцами и разведкой»[497].

Упоминаемые материалы появились во Франции в 1998 г.[498] В 2001 г. в отечественной печати почти одновременно на неё обратили внимание Носик[499] и А.Г. Вишневский[500], книга которого в 2008 г.[501] была переиздана. В 2004 г. на этот факт было обращено внимание и в моей книге о А.И. Солженицыне[502].

В 2011 г. на канале «Культура» был показан фильм «Исторические путешествия Ивана Толстого. 4-я серия. Писательская любовь Бориса Поплавского. Таня и Ева», в котором автор, используя уже упоминавшийся полицейский документ, сделал попытку через него посмотреть на последующую судьбу Натальи Ивановны Столяровой и обратил внимание на ряд странных эпизодов: а) почему-то до сих пор никто, кроме Е. Гинзбург, не упоминает о пребывании Н.И. Столяровой в лагерях, хотя пробыла она там восемь лет и лагерных воспоминаний уже появилось множество; б) очень странно, что такой острожный и близкий к власти человек, как И.Г. Эренбург, взял её к себе в секретари и ещё более странно, что КГБ не помешал этому; в) несмотря на то, что Н.И. Столярова была в гуще диссидентской интеллигенции, а затем даже возглавляла Фонд Солженицына, её ни разу не обыскали и не арестовали; г) поразительно, что она свободно ездила за границу, а в 1976–1977 г. не только пробыла там больше положенного срока, но и умудрилась без советской визы несколько месяцев пожить в США (и это не имело никаких последствий для неё); д) если при жизни Столяровой КГБ никак не беспокоил её, то после смерти сразу же опубликовал о ней статью в газете «Советская Россия». И.И. Толстой не обвинил Н.И. Столярову в сотрудничестве с КГБ прямо, но расшифровал её имя «Ева» как соблазнительница или провокатор[503]'.

Но если Наталья Столярова сотрудничала с КГБ, получается, что он не только с её помощью выводил А.И. Солженицына на международную орбиту, но и руководил Фондом Солженицына. А поскольку этот фонд материально поддерживал диссидентское движение, следует признать, что таким образом это движение поддерживал КГБ.

Правда, и в том случае, если ограничиться версией Б.И. Чехонина, исходившего из того, что Н.И. Столярова не имела к КГБ никакого отношения, но утверждавшего, что КГБ держал её под пристальным присмотром, чтобы через неё контролировать все её связи, получается, что КГБ смотрел сквозь пальцы и на её деятельность, связанную с А.И. Солженицыным.

Тогда следует признать, что КГБ не только был очень хорошо осведомлён о деятельности А.И. Солженицына, но и во многом способствовал ей. Именно с помощью Н.И. Столяровой были переправлены за границу его рукописи осенью 1964 г., именно она принимала участие в организации его встречи с О. Карлайл весной 1967 г., с её лёгкой руки было опубликовано за границей «Письмо к съезду писателей», при её участии летом 1968 г. был переправлен за границу «Архипелаг», она свела А.И. Солженицына с Н.Д. Светловой[504]', благодаря ей он познакомился с Э. Маркштейн, а та вывела его на Ф. Хееба, именно она играла важную роль в осуществлении связей РОФ с заграницей. Через неё шли связи во французское посольство.

Таким образом, те немногие сведения, которыми мы сейчас располагаем, свидетельствует, что: а) органы госбезопасности держали в поле зрения по крайней мере часть лиц, с которыми контактировал А.И. Солженицын, по этой причине он тоже должен был оказаться под его наблюдением и б) КГБ мог иметь своих людей в окружении писателя и располагать о нем самой конфиденциальной информацией.

Показательно, что когда в 1967 г. возникло Пятое управление КГБ и внутри него был создан специальный отдел за наблюдением и разработкой наиболее видных диссидентов, одно из первых мест среди них сразу же занял А.И. Солженицын[505].

В результате, по воспоминаниям последнего председателя КГБ В. Бакатина, отложившиеся в архиве этого учреждения материалы наблюдения за писателем составляли к августу 1991 г. 105 дел[506]. Три дела в год. Это значит, что органы госбезопасности следили буквально за каждым его шагом.