Посвящение 3. Евгению Евтушенко: добро пожаловать в ад/рай. Валентинка

Иногда трудней лишить себя муки, чем удовольствия…

Фицджеральд. «Ночь нежна»

Неприятности – это тоже часть жизни…

Гёте

Поздравляю тебя, конечно, с днем святого Валентина, дорогая, но зачем ты пошла за меня? Ты всегда выглядела моложе, хоть мы и одного приблизительно возраста, а теперь и вовсе, когда я небрит, а небрит я по лени всегда, тебя принимают за мою дочь, а нашего сына – за твоего бойфренда, когда впервые видят нас вместе. Ты и была – и до сих пор – мне как дочь: ожидания, тревоги, даже ревность отцовского свойства: скорее страх, чем ревность – как бы с тобой чего не стряслось? Отцовский комплекс: ты была для меня папиной дочкой, а я – взамен твоего отца, которого у тебя фактически не было по причине его забубенного пьянства. А потому я был на страже твоего девства не только от других, но и от себя, физически разбудив и возбудив тебя и затянув на свою голову с первым соитием.

Мы с тобой одного роста, но для женщины – это вполне, а я – недомерок. Друзья – например, Довлатов – говорят и пишут, что я «небольшого роста», а враги называют «маленьким». У тебя комплекс из-за роста нашего сына, когда он ни в какую не хотел расти, хоть и перерос нас на пару-тройку сантиметров: «Твой непобедимый ген!» – говоришь ты, а я перечисляю высокорослых ВИПов, у которых низкорослые родаки, а заодно и недомерок, рост которых не помешал их гению и славе – от Пушкина с Лермонтовым до Наполеона, Чаплина, Пикассо и Черчилля, а уж то, что пеньки сексуальнее великанов – научно доказанный факт. «Я выше Тамерлана, Чингисхана, Александра Македонского, Карла Великого и Людовика Четырнадцатого», – говорю я. «Ты – не Александр Македонский». – «В нем было всего полтора метра. Когда он победил Дария и вскарабкался на его трон, ноги болтались, не доставая до пола», – талдычу я в деревянное ухо.

С днем святого Валентина, милая!

По всем статьям, ты – красава, в тебя до сих пор влюбляются, а один, увидав по телику, сказал, что ты выглядишь школьницей, и добавил: «Ну, как и в жизни», а тогда ухажеров было навалом, ты была недотрога, и не ты в конце концов предпочла меня, а я оказался настойчивее других – влюбленнее, страстнее, безумнее. Как в том шансоне: Je t’aime, moi non plus. Я тебя люблю… Я тебя тоже нет. Ну и что? Влюбленный божественней любимого. Одной любви хватит на двоих. Хватило? Запал на тебя, балдел, в отпаде, а потому отражение моей любви к тебе принимал за твою любовь ко мне и, несмотря на все начальные неудачи, знал, как дважды два, не сомневался нисколечко, что ты достанешься мне, так суждено, а ты об этом даже не подозревала: ждала принца, а влюблялась в учителей и профессоров, вдвое тебя старше, геронтофилка! Когда ты говорила, что не любишь меня, я отвечал, что ты любишь меня, но пока еще этого не знаешь, а потому лжешь самой себе, пусть и бессознательно.

С днем святого Валентина, моя хорошая!

Нет, никаких тогда у меня комплексов не было, но теперь боюсь, что и сексуально тебе не соответствую: не в смысле количества, тут я неутомим – помногу и подолгу, а по параметрам, хоть размер и не имеет значения, но на самом деле – еще какое! Когда было нерожалое влагалище – куда ни шло, а теперь, с годами – всё иначе. В длину, может, и как раз, но в толщину – не всегда достигаю стенок влагалища: процесс трения недостаточен.

Да?

– Тебе бы азиатку. С узкой минжой и прямыми волосами на лобке, – смеешься ты в ответ.

– А тебе бы негра.

– Нет, у негров слишком, – говоришь ты, как будто пробовала.

Почему негр Отелло, у которого болт больше по определению, ревнует к белому Кассио с его статистически скромными причиндалами? Впрок: экзотка Дездемона неизбежно вернется к товарищу школьных игр из ее круга и ее цвета, изменит чужому со своим, потому что изменила своим – с чужим. Да и сколько можно любить этого ниггера за его муки? Дездемона – вымысел приболевшего на голову мавра, ей давно осточертели его рассказы о своих подвигах, тем более он повторяется, а ей хочется к своим, равным, ровесникам, белым. В каждом из нас немножко Отелло, но во мне не немножко, а очень даже множко – через край. Ты мне не изменяла, разве что раз-другой, что, конечно, не в счет, а я все равно время от времени тебя пытаю, но ты – молчок, а в книге, которую читала, забыла стереть свою карандашную птичку на полях против фразы: «Сколько жен, обманувших своих мужей, губят себя, бросая в лицо правду», хотя на самом деле, конечно, наоборот: следы измен ведут в будущее, отравляя его. Мое отравлено навсегда. Господи, да я бы тебе, попереживав, давно простил этот одно-, ну от силы двухразовый перепих – из любопытства, похоти, желания новизны, по слабости воли или по пьянке, я знаю? – всё было бы давно в прошлом, а так я застрял в нем до конца моих дней и ношу этот ад в себе и донесу до могилы, и мой прижизненный ад не слабее того посмертного, который то ли есть, то ли нет, но за этот ручаюсь – голову на отсечение!

С днем святого Валентина, моя секретная!

Тайно, догадываюсь, ты жалеешь, что пошла за меня, а однажды проговорилась, что все твои университетские подружки были матримониальными карьеристками, а ты – нет. Я – случайность на твоем пути, а оказался – муж да еще на всю жизнь. Как-то я сказал, что мой папа всегда был от тебя в восторге: «Еще бы!» – сказала ты. Знала себе цену, а со мной явно продешевила. К тому же, недобычлив, что раньше не так бросалось в глаза, но теперь в эпоху скоробогачей мне в минус. Таких минусов знаю за собой множество, глядя на себя твоими глазами, а ты, наверно, видишь еще больше – у тебя комплекс моей неполноценности, которого у меня отродясь не было: каким уродился. Единственное, чем себя утешаю, что в любом случае тебе было бы столько, сколько тебе сейчас, а я как видел в тебе ту девочку, так и вижу, потому и ненасытен. Ты проглядываешь на меня из отдаляющейся юности, когда я впервые увидел и влюбился по уши, с первого взгляда, а ты меня даже не заметила и долго потом питала скорее антипатию, чем симпатию, а твоя мамаша, та и вовсе терпеть меня не могла по многим причинам, перечислять которые не стану, предпочитая других твоих кавалеров, старше и солиднее, – все ее фавориты повымерли, как и она, которую уже не повыспрашиваешь: вдруг она знала о тебе, чего не знаю я? Всё было против меня – от твоей маман до твоих девичьих грёз и платонических – вряд ли любовей – влюбленностей. Я долго тебя к себе приучал – вот уж, не нытьем, так катаньем. Терпеливо и долго осаждал крепость, и взял не приступом, а долготерпением, и вошел в тебя со всеми предосторожностями, когда ты не выдержала моих поцелуев, касаний, пальцескопии и рукоблудия и сама попросила. Кто кому отдался – я тебе или ты мне? К кому я теперь ревную – к самому себе? Или я нынешний ревную к себе прежнему, юному, пылкому, с которым тебе было лучше – в любви, в страсти, в е*ле?

С днем святого Валентина, моя загадочная и любимая!

До 22 лет я не знал, что женщины пукают, а потому был поражен, услышав подозрительный звук, лежа рядом с тобой, когда ты была на седьмом месяце. Нет, ты не первая моя женщина, но те были случайны, одно-, двух-, трехразовки и никогда не решались пустить при мне газы. Не то чтобы наивняк, но тебя я ставил так высоко, боготворил, что никак не связывал с естественными отправлениями. Так до сих пор и стоишь на этом прижизненном пьедестале: не сойти, не спрыгнуть.

А что уж точно, никогда прежде не сомневался, что я у тебя первый и единственный – ты не опровергала, да я и не спрашивал, иначе и быть не могло. Я просто не мог представить тебя ни с кем другим за этим фантазийным занятием, равного которому ничего нет и быть не может, и был уверен, что это ты по доброте своей делаешь мне великое одолжение, отдаваясь по много раз подряд, а был я жаден до тебя, все еще не веря своему счастью и не соображая, что тебе это нужно не меньше моего, а по греческому статистическому мифу, согласно слепцу Тиресию, который семь лет был женщиной, – в девять раз больше! Но откуда мне это было знать тогда? Пока не дошло до соития, а мы долго целовались и обжимались, думал больше о тебе, чем о себе, боясь вспугнуть, испугать или причинить боль, а потому орудовал там пальцами и языком, ты сама попросила, чтобы пустил в ход главное орудие – нет ничего прекраснее первого вхождения в женщину! Для обоих? Само трение – банал и однообразие, хоть и приятно, зато полный улет в оргазме, который когда у тебя есть, а когда нет.

С днем святого Валентина, моя фантазийная!

Думая о тебе, я находился в плену невежества и предрассудков, развращая, разогревая и готовя тебя неведомо для кого – может, и для себя, но теперь я уже ни в чем не уверен, потому что был какой-то прерыв в наших отношениях и матерый (в отличие от меня) кобель на твоем пути, а я, возможно, послужил лишь катализатором твоего сексуального развития. Или прав Монтень, и никакой катализатор вам не нужен: любая четырнадцатилетняя целка искушеннее в сексе и заткнет за пояс многоопытного е*аря? Что-то в этом роде – скорее всего слегка перевираю на свой лад. Еще дело в физиологии: пока не начинаются эрекция и поллюция, которой у меня никогда не было, потому что я рано нашел простой, хоть и стыдный способ опорожнять семенные протоки, но до этого мы не подозреваем, что наш пенис не только мочеиспускательный крантик, тогда как вы сызмала пытаетесь понять назначение влагалища и исследуете его пальцами, возбуждая себя и познавая истину. Вам всё известно раньше нас, вы просто великие притворщицы и жеманницы. Не в одном сексе дело. Мы по природе своей прозрачны, как стеклышко, а вы изворотливы, жуликоваты, фальшивы, с детской лжи начиная, но это ваш инстинкт самосохранения, такими вас сделала жизнь в нашем мужском шовинистическом обществе. Тебя – тем более с твоим безрадостным, безжалостным, жестоким, уродливым детством: атмосфера лжи и обмана – главная школа твоей жизни, и выжить в ней можно было только, если сама лжешь и обманываешь на каждом шагу.

С днем святого Валентина, моя скрытная!

Пытай не пытай, ничего от тебя теперь не добьешься. Дальнейшее – молчание, как сказал известно кто. Молчание, а точнее умолчание уничтожает событие – как будто его не было. А было ли? Помнишь ли ты сама? Память слабеет, инстинкт самосохранения вытесняет сомнительные воспоминания, которые загнаны в подсознанку, и ты уже веришь тому, что говоришь мне, а не тому, что было на самом деле с тобой. А вагинальная память? Память пи*ды? Трахаясь со мной, не вспоминаешь ли ты другого – предшественника? И как мне отличить правду от неправды? Как всё стало двусмысленным и колеблемым со временем. Ты говоришь, что никогда не изменяла, но теперь жалеешь, что-то упустила, не то что не с кем сравнивать, а прокисла в замужестве, какой-то внебрачный опыт прошел мимо – и как раз этот вроде бы правдоподобный довесок, который должен меня утешить, наоборот, посылает в нокаут: а вдруг привираешь, пытаясь убедить меня в своей невинности, которую, по любому, я не вправе от тебя требовать? Ты можешь распоряжаться своим телом как угодно, никто, включая мужа, не смеет посягать на это твое священное право. Не говоря уже о присущей человеку полигамии: если ты не единственная моя женщина, то почему я должен быть твоим единственным мужчиной? И что с того, если кто-то пользовался тем, что я люблю: от тебя не убудет, мое останется со мной. Почему, в конце концов, не поделиться? Когда-то, еще до никаких сомнений, на заре нашей юности, мне даже хотелось, чтобы кто-то еще тебя попробовал в моем присутствии, и убедился, как ты прекрасна во время е*ли, вся преображаешься, вот почему я предпочитаю при свете, а ты норовишь погасить свет. Почему у меня открыты глаза, а у тебя закрыты? Или ты представляешь на моем месте другого? Я сам представляю другого взамен меня – и еще больше возбуждаюсь. Вот к кому я больше всего ревную – к самому себе. И ко всем остальным, кому я пожелал тебя, но обязательно при мне, чтобы я все видел и слышал – каждое твое движение, каждый твой стон, любимая. Доггинг – только наоборот: чтобы не нас с тобой подсматривали, а я подсматривал тебя с другими, вуайерист-извращенец клятый! Это я сам вызвал джинна ревности, которому я загадывал желания, а теперь он загадывает загадки мне, одна круче другой, и я подъезжаю к тебе с моими сомнениями и вопросами.

С днем святого Валентина, моя прекрасная!

Почему никогда не ревновал к твоим платоническим страстям, хотя ты отдавалась им всей душой, а безумствую только по поводу предполагаемого состоявшегося секса? Нет, даже не это смущает, а ложь – если это ложь. Но и здесь я не могу спрашивать, а ты не обязана отвечать: don’t ask – don’t tell. Было время, когда ты бы сказала мне правду, но я не спрашивал, уверенный в тебе, как в себе, а теперь припоздал с вопросами. Время упущено: мне поздно спрашивать, тебе поздно виниться. Вот и бьюсь над этими клятыми вопросами в одиночестве, а одиночество тем и ужасно, что его не с кем разделить. Почему и когда я разуверился в тебе, когда стал накатывать на меня этот амок, это помрачение рассудка? Я проигрывал разные варианты и все глубже увязал в трясине сомнений. Почему не взял тебя, когда оба хотели – пошел против естества? Никакой ревности бы тогда к предполагаемому первопроходчику и перехватчику, а что потом – все равно. Лучше быть рогатым, чем вторым и вторичным. Разве можно забыть человека, который тебя впервые трахнул, проникнув в святая святых? Или это только для меня святая святых? Сколько раз я представлял и представляю себя на его месте и дико возбуждаюсь! Я и должен был быть на месте этого самозванца, проходимца, первопроходца! Вот что сводит с ума, отчего кретинею! Почему не я? А теперь тягаться с ним – все равно, что с мертвяком, даже если он жив, но пусть лучше будет мертв. Дело не в измене и даже не в предательстве. Грехопадение? Еще хуже. Отпадение от самой себя, от взлелеянного, вымечтанного мною образа. Как ты могла меня так подвести, так подставить? Как ты могла? – говорит обрюхаченной сестре подросток-девственник у Достоевского, просто не представляя ее за этим занятием. Это я говорю тебе, муж-подросток, потому что не могу представить тебя, е*ущейся не со мной.

Ты отдалась ему – если отдалась – за год до замужества и ни в какую не хотела идти за меня, а пошла поневоле, когда забеременела. До самых родов была уверена, что еще девушка – по крайней мере, так сама говоришь, и нет оснований тебе не верить, а я подозреваю, что у меня был предтеча, одноразовый и неведомый мне гой-френд где-то там в независимой теперь от России стране: «давала мять сосцы свои чужеплеменникам». А к соплеменнику ревновал бы мою шиксу меньше? Все-таки свой. А тут измена не мне, а всему моему роду-племени с чужеплеменником.

С днем святого Валентина, шикса моя желанная!

Не измена, а предательство. Вот почему ревность Отелло несоразмерна измене Дездемоны, которая еще в будущем, но с чужим, то есть своим: измена белой с белым – ему, мавру. Да и нет больше негров окрест в тогдашней Венеции, чтобы изменить негру с негром. Зато евреев вокруг нас – тьма-тьмущая. А я ревную в необрезанцу? Что я несу? Чем кобель-обрезанец отличается от необрезанного кобеля? Я сам необрезанный: необрезанный аид. А он – необрезанный гой. Гой – целинник и первопроходчик, а дальше, если что и стряслось – без никакой разницы, какого он происхождения. Ведь Отелло не ревнив, а доверчив. Бедный Пушкин, который это сказал! Какой предсмертный урок для него, насмешничавшего над рогачами, а потом записанного в их клуб. Моя старая теория: Натали трахалась с дуэленедоступным императором. А Дантес – так, подставное лицо, proxy.

– Ты так поставил себя, что изменять тебе было невозможно.

– Это ты так поставила себя, что тебя невозможно представить за этим делом с другим. Я всегда думал, что ты другая, а ты – как все?

– Я – другая.

С днем святого Валентина, моя не от мира сего!

Хуже всего ложь, полуправда, все эти твои недомолвки и умолчания, мои то крепнущие, то слабеющие сомнения. Добро пожаловать в ад, как сказал великий бард, которого знаю в русских переводах, хотя давно живу в стране, говорящей на его языке: Отелло – его автопортрет, а негр – чтобы не узнали. Ты даже представить не можешь, в какой ад меня ввергаешь, даже если чиста, как детская слезинка. Тогда виноват я, что подозреваю тебя – не в измене, а во лжи, и мучу, извожу тебя ревностью, допросами, сомнениями, скандалами, но какие-то основания у меня, согласись, есть: помимо неведомого, но прозреваемого мною реала, твои проговоры – и недоговоры, когда ты врешь правду. Моя жизнь поломата этой мучительной, приступами, как болезнь, ревностью, а ревность – стыдная болезнь, как сифилис. Все прошлое искажено, как в кривом зеркале, и теперь, годы спустя, я квитаюсь с тобой, кошмарю тебе жизнь и треплю нервы напрасными, кто знает, подозрениями. Оправдана ли клевета ревнивца, которому не хватает фактов и доказательств, и он больше подозревает, чем знает? А когда бывает наоборот?

– Как ты можешь так обижать меня! – возмущаешься ты и гонишь прочь.

С днем святого Валентина, моя неведомая!

Но был же, черт побери, и рай – и еще какой! Лучше не было никогда – ни с кем. Да, ты отравила мне всю жизнь, скособочила мои мозги, низринула в ад мучительных сомнений, но рай любви, нежности, обожания, культа, фетишизма и всех видов страсти, какие только возможны и невозможны – куда там «Каме сутре»! Шалел от счастья и дурел от ревности. И так вся жизнь: черная полоса, белая полоса, черная полоса, белая полоса, черная полоса, белая полоса – кладбище. А если ад во мне, и ад – я сам? Если я ношу свой ад с собой, как горбун свой горб, а горбатого могила исправит, прости меня за трюизм? Без ада нет рая, как нет Христа без Иуды, и только благодаря ему, Иисус состоялся.

С днем святого Валентина, моя чудная и чудесная!

Моя самая – самая – самая!

Когда ты лежишь подо мной в распятой позе похожая на лягушку и стонешь и извиваешься, как змея – физкультурница! – ища более удобных и проникновенных поз, и я не просто представляю непредставимое, как бесконечность – тебя под другим, но представляю, как ты представляешь себя под другим, когда со мной, и злость-тоска тебя берет, что не тот тебя е*ет, и я уже не могу вообразить нас вдвоем, а только в составе этого m?nage ? trois, участниками любовного треугольника. Вот в чем дело: мой ад конституирует мой рай, и моя ревность – не только плод любви, но и ее подкорм, а может, и питательная среда любви: зачем мне ты, невостребованная этим неведомым мне третьим? Или в?домым? Или это я – третий лишний? И я тебя е*у с одной только целью – выдавить из твоей вульвы и уничтожить тот изначальный х*й, который ты никак не в силах позабыть. И я не могу забыть, хотя только догадываюсь, а ты начисто отрицаешь, но стыдобище – не первое соитие по дикой, юной и прекрасной девичьей похоти, а ложь своему вечному спутнику, из-за которой я и помешан, но ты и на нее имеешь полное право. Даже если ты из инстикта самосохранения вгоняешь тот первый секс в подсознанку, все равно твоя манжа будет помнить, и именно я, е*я тебя, буду напоминать о первом в тебя мужском вхождении, лучше которого нет и не может быть ничего. Живу в аду, как в раю. Соответственно – наоборот. Мой рай и есть мой ад.

Эка, куда меня занесло! Что это: апология разовой измены – для расширения сексуального опыта? Вынужденная апология или вынужденная измена? Случайная измена – по наивности, по невинности, волею судеб, ненароком, нечаянно, спьяну? Да хоть в легком подпитии! Статистически довольно частый случай, а ты, если тебе подливать, теряешь контроль над собой, хотя, может, и не до такой степени. Или во время моих либо твоих нечастых отлучек (мы почти не расстаемся) – не то что прелюбодейка (отнюдь!), но без ежедневного и без еженощного сексуального обеспечения застоялась, заскучала, без руля без ветрил, да еще жалостлива и, пусть без большого таланта любви, но влюбчива и любвеобильна: почему не расслабиться хоть раз в жизни? Или безвольна, с ленцой, чтобы выдержать напор и дать отпор? Вот ему и обломилось. Какая там мораль, не привитая с детства – ослаблено само сознание, когда вступают в действие мощные, древние, дремучие, базовые инстинкты и стимулы? Зов природы, и я пру против женской природы? Против природы вообще – где эта ваша таинственная точка «G», чтобы завести вас с полоборота? Женщина – сама по себе, а ее сладкое место – само по себе: возбудить – пара пустяков. Разве что страх? Всегда была пуглива по жизни, а тут представляю, как струхнула. Переполошилась, мандраж, а малодушие рождает малодушие. Секрет Полишинеля, когда жена в десяти от тебя шагах – поди и пораспрашивай путем наводящих вопросов, а то и пытай с пристрастием, пока не расколется. Но тут уж я трухаю – боюсь правды, которой ты всё равно не скажешь. Скажи тогда то, чего не было. Придумай, если ничего не было. Что есть правда, ха-ха!

С днем святого Валентина, моя иллюзорная, моя изумительная!

Двойная ошибка – не взять тебя, когда ты уже была к этому готова и исходила желанием и влагой, а, взяв, наконец, думать только о себе, но на первых порах это совпадало, а годы спустя, достигая оргазма – буря и натиск! – я мгновенно проваливался в сон. Да, это было потом, пару лет спустя, а когда мы наконец дорвались друг до друга, я не успевал кончить, как мой член опять вставал у тебя внутри, и я начинал по-новому. Трахались, не переставая, часами, ты уходила от меня под утро, я отвозил тебя на такси домой, а возвратившись, занимался онанизмом. А ты? От беспрерывного трения я натирал на головке члена мозоль, он становился одеревенелым, я не чувствовал ни тебя, ни себя, но продолжал как заводной. Так мы открыли перпетуум-мобиле, вечный двигатель, ваньку-встаньку. А потом, когда ты родила, и, оставив беби моим предкам, сами махнули на юг, у нас тоже было по несколько сессий в день, одна днем, в жару, после сытного обеда, который нам готовила хозяйка из дефицитных продуктов, добытых нами же в Судаке, куда мы ездили раз в неделю: страсть, секс, оргазм, блаженство, и потом отваливал от тебя в нирвану малой смерти, а ты, не догнав меня, понапрасну возбужденная и недоуестествленная, уходила одна на море. «Я кончился, а ты жива» – или у Пастернака не об этом? Ничего этого я не знал, не подозревал даже, пока ты недавно, после стольких лет, сама не пожаловалась мне на меня – это было на Черном море, в Новом свете, под или над Судаком, там был винный завод, и рабочие нелегально продавали сырец, к их цистерне выстраивалась очередь с бидонами и бутылями, все приходили со своей тарой, и молодое вино нас еще больше возбуждало.

Ты и с ним пила молодое вино на берегу того же моря, хоть и в другом географическом пункте, вино кружило тебе голову, солнце разогревало кровь, похоть отключала все тормоза плюс, скажем так, курортная вседозволенность, хоть ты и была не на курорте: «о тебе и думать не могла, он сказал, что хочет от меня мальчика, а теперь не могу жить от отвращения к себе» – зачем ты написала мне это?

– Почему он предлагал нае*ать тебе мальчика? – спрашиваю тебя напрямик.

– Что ты городишь! Во-первых, он сказал не «нае*ать тебе мальчика», а «хочу от тебя мальчика».

– Это когда он тебя трахал?

– Да не трахал он меня!

– Всех трахал, перетрахал всех окрест, студенток и туземок, включая меня – виртуально, а от тебя платонически хотел мальчика? Ври, да не завирайся! Ты, что, исключение?

– Да, я – исключение. И ты всегда это знал, а сейчас позабыл, – жалишься ты.

– С днем святого Валентина, мое исключение!

– При чем здесь я? Это же он хотел мальчика, а не я. Я и думать об этом не могла. Вспомни, как мы с тобой предохранялись, в какое впадали отчаяние, если у меня была задержка. С ума сходили.

– Это ты сама хотела от него мальчика. В подсознанке.

– Что ты мелешь? Опять твой клятый Фрейд! Как я могла хотеть мальчика, когда потом с тобой так боялась забеременеть? Не могла я хотеть ни мальчика, ни девочку, даже если бы хотела его!

– Вот и проговорилась, что хотела его!

– Что ты от меня теперь хочешь? Соврать мне, что ли, ради тебя?

– Ты не могла думать обо мне? – спрашиваю я теперь.

– Но мы ведь не были женаты, – говоришь ты, затягивая меня еще глубже в омут ревности.

– Он сказал, что хочет от тебя мальчика, когда снимал с тебя трусы? – спрашиваю сто лет спустя, вспоминая трогательную корочку в твоих трусиках под промежностью.

Спокойно:

– Он не снимал с меня трусы.

– Сама скинула?

– Как ты смеешь!

В твоем представлении дать снять с себя трусы – куда не шло, но не снять их самой! Я тебе верю: сама бы ты ни за что не сняла в первый раз трусики. Тут надо было усилие со стороны – на то он и опытный самец. Любимое выражение про застольного соседа: «Он меня спаивал», когда увожу тебя с какой-нибудь тусовки, у тебя ноги заплетаются. А вы пили тогда молодое вино – вот он и всадил свой член в твое ждущее, жаждущее, растленное мной влагалище, но продырявил мою девочку он, а не я. Это он пробил брешь в твоей девичьей защите, найдя в ней самое уязвимое место. Да и искать не надо – вы искали друг друга, и еще неизвестно, кто кого соблазнил и кто кого трахнул. Ты даже меня первой поцеловала тогда в новгородской гостинице, а спустя месяцы, не выдержав, сказала: «Можешь глубже», пока я осторожничал у входа: можешь, то есть должен.

Улица с двусторонним движением – по крайней мере, хотя баба по родильной своей природе хочет больше, чем мужик. Вот кто хотел мальчика, пусть бессознательно: ты, а не он. Я – тот самый пробник: молодой бычок, который обхаживает нее*анную телку, а потом его отгоняют и только тогда она дает быку-производителю, которого боялась. А бычок сходит с ума. Но я – особый пробник. Потому что после спаривания с заводским быком ты мне тоже дала, строя из себя целку и строишь до сих пор. Будь я посмелее и думай о себе, а не о тебе – и о тебе тоже! – мог быть первым.

– Я не была похотливой, – твердишь ты теперь.

Мне ли не знать, когда я держал в своей руке твою муфточку и проникал пальцами глубоко во влагалище и хозяйничал там вовсю, а ты расставляла ноги, чтобы поглубже, но пустить в дело член я не решался, боясь причинить тебе боль, будь я проклят до конца моей жизни! А кто за мной – по х*ю. Почти неизбежно – твой черноморский дырокол, если ты не могла устоять перед ним даже целкой.

– Я была влюбчивой, но в него влюблена не была. И при чем здесь я? Ведь это он сказал, что хочет от меня мальчика. Это у него прием такой. Я испугалась – впервые столкнулась с таким мужским напором. Тип не мой – ярко выраженная самцовость. У нас с тобой все было иначе.

– Но он хотел от тебя мальчика. Такие слова можно сказать только во время е*ли.

– Но между нами ничего не было!

– Он, что, верил в непорочное зачатие? Или думал, что мальчиков пальцем делают? А почему именно мальчика? Какой разборчивый. Я, наоборот, хотел девочку – чтобы была похожа на тебя. Получился мальчик – ничего против. А он что, гендерный сексист? Или девочка у него уже была в законном браке?

– Откуда мне знать? Там он ходил холостяком – единственный петух на всю деревню. Крутой такой.

– А что ты ему ответила, когда он возжелал от тебя мальчика?

– Не помню.

Или брешешь, что не помнишь. Говоришь, что была возмущена, но без слов, да?

Вот в чем наше отличие: я был страстен, а ты похотлива. Никогда меня не любила и не любишь. Чистый секс – и всех делов. Любовь не передается половым путем. Интимная близость – еще не повод для сближения. Ты и сейчас е*ешься одной манжой, а я отдаю тебе душу живу. На кой она тебе, когда тебе нужен только х*й – как раньше мои пальцы? А чей х*й – тебе не все равно?

С днем святого Валентина, моя ненасытная!

Во всем виноват я сам. Сказано: не сотвори себе кумира. А я сотворил, и ты, бедняжка, должна соответствовать, играя роль, которую я тебе навязал. И что я теперь предпочитаю: точное от тебя знание или мое разгульное воображение, в котором я запутался как в лабиринте, и выхода из него нет, а ты не в помощь? Что я хочу теперь? Не просто знать, а видеть. Присутствовать при твоем первом соитии. Эффект присутствия – и сопереживания. Увидеть то, что произошло или не произошло, воочию, своими глазами, как в кино или по ящику, крупным планом?

Нет, не reality show – real show. Увидеть тебя с другим – все равно, с кем. При свете или в темноте – вспомни! Мне бы прибор ночного видения – или ночного ненавидения? Твое измученное желанием и болью лицо, твои влажные, ждущие, жаждущие гениталии и его член, который он за*уячил тебе между ног и работал как отбойный молоток.

Еще бы – ты и думать не могла обо мне, до меня ли тебе было в тот момент, а я думал и думаю о тебе всю жизнь непрерывно, как помню себя – и ни о чем другом. Ты сама втянула его в себя, да? Это не он, а ты оттрахала его, да? Господи, что я несу!

Я боюсь правды, которую знаю. Или не знаю? Хуже нет – знать полуправду и мучиться всю остатную жизнь, как я. Вот эта колебательность и е*ет мне мозги, кособочит сознание, дергает нервы, гадит жизнь: полный раздрай. Даже если он тебя не вы*б, зато он меня вы*б! Все остальное побоку, не колышет, не парюсь.

Жизнь не по лжи? Без утайки? Как бы не так! Ты не врала, а темнила, потому что в натуре и по жизни ты – темнила: вот глагол и сдрейфовал в сторону существительного. Или в этом и есть твоя изюминка? Замнем для ясности. У тебя таких тайных неразгаданных изюминок – мильон. Мильон терзаний. Потому и прикипел к тебе на всю жизнь.

Ни низких истин, ни возвышающего обмана. Одно воображение – может, и ложное, а может, и зоркое, как знать? Или я делаю из мухи слона – ничтожный, что ни говори, сексуальный опыт, но первый, первый, первый, черт побери! Лучше чертыхаться, чем матюгаться, да? Дорого же ты мне обошлась, но, наверное, того стоила, если только я не преувеличиваю отличия одной женщины от другой. Думал, ты ангел, а ты как все? Нет. Нет. Нет!

С днем святого Валентина, мой возвышающий обман!

Другое лето – не наше с тобой, а ваше с ним, но что за нужда сообщать об этой твоей истории мне, который развратил, разогрел, подготовил тебя к тому летнему приключению? Что за потребность поделиться первым любовным опытом с будущим мужем, который, еще не будучи им, сорвался на это письмо, но прибыл к шапочному разбору, злое*учий соперник отбыл в известном направлении к себе на историческую родину? Что ты недосказала и никогда теперь уже не доскажешь – письменно или изустно? Зачем написала мне то чертово письмо, а написав, не изорвала в клочья и не выбросила в Чертово море? Или то письмо – высочайшая мне твоя доверчивость и девичья честность и, кроме того, что там есть, больше нечего в нем выискивать блох? Мало ли, что он хотел от тебя мальчика – разве ты несешь ответственность за его ухватки и приемы, из-за которых ты и испытывала отвращение к себе, так? Так или не так?

Что-то здесь не сходится. Флирт – занятие обоюдное. Знать или не знать – вот в чем вопрос, но хуже всего – сомневаться. Невнятица и сумятица. Всю остатную жизнь я е*у тебя что есть сил, чтобы вытеснить из твоей пи*ды того, кто побывал в ней до меня первым, будь он проклят. Как раз то, что тебе надо – ты ненасытна и часто имитируешь оргазм, а не испытываешь, и е*ешься одной пи*дой: ни тело, ни душа не участвуют. Какая там любовь! Еще неизвестно, кто хуже – фригидка, актерка или физкультурница. Или моя ревность – подпитка любви, которая, кто знает, давно бы кончилась? Ревность как источник сексуального вдохновения и живительная сила любви. Любовь и ревность в одном флаконе, и то ли ревность есть допинг любви, то ли любовь порождает ревность и уже не может без нее обойтись и существовать сама по себе? Откат ревности – конец любви? Ревность подзаряжает севшие батарейки страсти? В чем разгадка загадки любви? А что, если ты своими сказами-недосказами, признаниями с многоточиями, на которые тебя никто не неволил, сама бессознательно вызываешь во мне ревность, чтобы возбудить меня и продлить любовь?

С днем святого Валентина, мука моя!

Что говорить, девственность нынче не в цене, а когда я убалтывал, уламывал, растлевал тебя и так и отпустил недефлорированной, чтобы некто неведомый мне закончил мою кропотливую работу и, проникнув в тебя, превратил наши сладчайшие любовные игры в банальную е*лю, которая была тебе позарез, а я всё оттягивал, проклятие. Эврика! А что, если то твое черноморское письмо сплошь из эвфемизмов? Не могла же ты написать прямым текстом о том, что произошло – не в твоем стиле. Вот и обволакивала главное событие твоей, а теперь и моей жизни паутиной эмоций и словес, утаивая сам факт, вплетая реал в словесный кокон.

– Короче, он меня поцеловал.

– И всех делов?

«В смысле – короче, он меня трахнул, да?» – хочу сказать, но молчу я.

– Что ты от меня хочешь? – не выдерживаешь ты, хотя говорю я осторожнее – вокруг да около, – чем думаю.

– Поцеловал или целовал? – уточняю я. – Кадрил или закадрил?

– Дурак!

С днем святого Валентина, моя дивная, моя пригожая, моя без вины виноватая!

А если ты всё рассказала мне, как есть, но иносказательно, зашифрованно, в художественной традиции, которой придерживалась, как книгочейка и стилистка? Не могла же ты, в самом деле, написать мне – не твой язык, – что вы е*лись – оба, а не он тебя. Откуда тогда отвращение к себе? Ты и так была великая мастерица эпистолярного жанра, и я ревновал к другим твоим респондентам, но то письмо было твоим шедевром: признание, зашифрованное эвфемизмами. Ты обо всем как есть рассказала мне в том письме, на интуитивном уровне я всё так и понял и бросился к тебе через тысячи километров, ни в чем не упрекая и не подозревая, потому что подозрения дошли до моего сознания только спустя годы – и чем дальше, тем больше. Моя плата, мой калым, мой выкуп за тебя, а ревность – мой единственный дешифровщик, но все равно остаются темные места, которые и есть мой ад. А если я дешифрую незашифрованное?

– Когда мы тогда купались ночью голыми, я увидела твой стоящий член и испугалась, – говоришь ты сейчас.

«Не мой», – молчу я.

Это его члена ты испугалась, а он, чтобы успокоить, сказал, что хочет от тебя мальчика, сведя похоть к детородным функциям. Или это ты захотела от него этого недоосуществленного, чудом нематериализовавшегося, а для меня – самого что ни на есть реального мальчика, который сделал меня чокнутым, отравляет существование и вламывается без спросу в мою ревнивую прозу? Опять иносказание и эвфемизм в твоем жанре – мужики прямолинейны и, если хотят, то действуют пальцами, руками, губами, х*ем, а не словами. Как жалко девочек, что они превращаются в женщин! Особенно тебя, без разницы, кто сделал тебя женщиной – он или я. Или ты сама? Вы приходите в этот мир с тем опытом, который мы приобретаем только с годами, и все равно нам вас не догнать.

С днем святого Валентина, моя опытная без опыта, моя соблазненная соблазнительница!

В том твоем возрасте из-за усиленного выделения эстрогенов обостряется естественное стремление иметь детей, это материнский инстинкт, который можно назвать похотью, желанием, страстью, любовью, но это ненасытная воля к продолжению рода, и догадливый режиссер в Метрополитен Опера изобразил Офелию беременной, а оказывается – бондаж на ремнях. Вот чего та хочет, из-за чего помешалась – не из любви к Гамлету, а из желания ребенка. Того самого мальчика, которого хотела от своего черноморского ухажера ты, но, по великому стыду своему, приписала это желание ему. А он просто хотел тебя поеть. Удалось?

Предматримониальная измена.

А про то другое, новосветское лето нам есть что вспомнить, но как разнятся наши с тобой воспоминания! Или такова наша мужская природа – достичь собственного оргазма, не заботясь о вашем? Забросить семя в будущее – и отвалить? Это уже потом, почувствовав твою сексуальную неукротимость, я стал управлять нашей любовной жизнью, отдаляя оргазм: karezza, длительный, бесперебойный, тантрический секс – состояние искусственное, иногда изнурительное, но не совсем бессмысленное: чтобы довести тебя до оргазма, но часто не выдерживал и срывался, а наш сын, у которого е*альные сессии по полчаса как минимум и которого я как-то упрекнул в недостатке воображения, сказал мне, что иначе и начинать не стоит.

Вот что сгубило меня на всю жизнь – мой страх перед твоей дефлорацией, который, боюсь, был того же свойства, что значительно позже твой комплекс моей неполноценности. Теперь-то я понимаю, что физическая дефлорация и первое соитие далеко не всегда совпадают. Но откуда мне это было знать тогда в пору моей сексуально безграмотной юности?

С днем святого Валентина, моя недоступная!

Петтинг растянулся на месяцы, а потом ты, подготовленная и развращенная мной, укатила на юг, и спустя пару-тройку месяцев, в тот самый Новый год, у нас наконец, как и во всем мире, произошла сексуальная революция, мы разделись, и ты – о, чудо! – раздвинула ноги, я орудовал своим измученным окаменелым членом только на полшишки, у самого входа, боясь порушить девственную плеву, которой у тебя тогда уже не было и быть не могло – все равно почему, тампоны, твое собственное и мое там рукоблудие или чужой хрен, и ты сама взмолилась, чтобы вошел глубже. Взмолилась? Нет. Сказала спокойно, без никакого страха, как мне теперь кажется. И с превеликими осторожностями я ввел свой грубый и неотесанный в твое нежное боготворимое устьице, и твой осьминог охватил меня всеми своими щупальцами и втянул внутрь. Как отчаянно, исступленно, до умопомрачения е*лись мы в дальнейшем, беря реванш за воздержание, пока не нае*ли нашего мальчика-с-пальчика.

Люблю тебя как в первые дни творения – с самой первой встречи! Как была девочкой, так и осталась и пребудешь во веки веков. Люблю тебя всегда, навсегда и за пределами бренной моей жизни. Так будь же снисходительна к влюбленному в тебя сызмала человеку, не самому худшему в мире, а любовь к тебе сделала и делает меня лучше, чем мне дано природой! Всем, всем, всем обязан тебе – ты меня сделала таким, каков я есть. Спасибо!

С днем святого Валентина, чудо мое расчудесное!

Знаю, знаю, знаю, что один любит, а другой подставляет щеку: спасибо, что подставила – и осчастливила на всю жизнь, само собой, любящий божественнее влюбленного, но это в нашей паре, а так как ты влюблялась не один раз, и тебе отвечали взаимностью, то ты была и есть вдвойне, втройне и далее божественнее, а для меня божественнее тебя нет никого в мире. Как сказал не скажу кто, но хороший человек: не быть любимым – всего лишь неудача, не любить – вот несчастье. Спасибо – я самый счастливый из всех несчастных смертных.

До сих пор не могу поверить, что ты рядом, что тебе можно что-то сказать, хоть и страшно сказать что-нибудь не то, что тебя можно коснуться, потрогать, погладить, поцеловать и целовать, целовать, целовать во все места, в которые ты позволяешь по доброте душевной. Вот! Ты – самая добрая и щедрая, а какая любвеобильная ко всему живому и неживому, пусть твоя любовь и обходит часто меня стороной, но иногда и мне достается – спасибо!

С днем святого Валентина, моя сказочная!

Какую роль в таком случае играет твоя сексуальная предыстория, если даже была? Тем более теперь? Клянешься, что ни с кем больше не спала, а если бы спала, сказала бы? – спрашиваю я. И ты честно отвечаешь на мой сослагательный вопрос, что не знаешь, ввергая меня еще глубже в дантов ад: номер круга?

А то и вовсе нокаут:

– Я не могу тебе солгать и не могу сказать правду.

– Господи, что ты имеешь в виду?

– Совсем не то, что ты имеешь в виду, – отвечаешь ты невинно.

Я всегда держал тебя за белую и пушистую, да ты и сама до самых родов считала себя девицей – не мой и ничей другой член сделал тебя женщиной, а наш сын, выскользнув из твоей чудной и родной вагины, как скатился на санках – я отвез тебя в больницу и сразу позвонил, как себя чувствуешь, а мне сказали, что хорошо и что мальчик. Чудо и есть чудо. И всё, что с тобой связано той же чудесной природы: ты – белая и пушистая Алиса в Стране чудес, а я – Чеширский Кот с ухмылкой сомнения на исчезающей морде.

– Ты белая и пушистая? – спрашивает тебя твой Чеширский Кот.

– Да, я белая и пушистая, – настаиваешь ты столько лет спустя, отметая все мои сомнения как безумные домыслы и гнусные наветы.

«Притормози!» – приказываю я сам себе, а ей говорю:

– С днем святого Валентина, моя белая, пушистая и кошерная!

Верить тебе даже, если/когда ты брешешь? Почему он хотел от тебя мальчика, почему ты и думать не могла обо мне, а потом испытывала к себе отвращение и считала последней дрянью? Не классическое ли это описание первого соития? А если ты вычеркнула из сознательной памяти то, что застряло, как гвоздь, у меня глубоко мозгу и мрачит мне жизнь? Или ты изменяла мне со мною же, и я ревную к самому себе, обманутый разнузданным воображением? Или это ревность не к кому, а к чему – к самой вашей способности и готовности изменить и изменять? К вашим необузданным желаниям, исполнить которые не может никто? – говорю я вслух.

– Вполне обузданным, – говоришь ты.

– Кем?

– T e Taming of the Shrew.

– Ха-ха! Укрощение строптивой? Мужской иллюзион мистера Шекспира. «Ухожу усталая, но не удовлетворенная», – вот что сказала императрица имярек, покидая наутро казарму.

– Я – не римская императрица, а ты – не римские солдаты.

– У кого воображение более разнузданное – у нас или у вас?

Это уже вопрос самому себе – без ответа.

Или я ревную к тебе прежней, до меня и до никого, нецелованной, нее*анной, нерожалой, даже если ты с кем и перепихнулась по-голландски: одноразовый секс – ни эмоций, ни продолжения, ни обязательств, ни угрызений? Анонимный, обезличенный секс с первым встречным – одной физической нужды ради? Да хоть без особой нужды, а по пьяни или из любопытства, чтобы не закиснуть в до– или супружеских отношениях со мной? Или? Или? Или? Какой еще форс-мажор мне представить? Вот незадача – ты разок дала слабину, а мне до конца моих дней по полной программе? Слишком много «или» – бесконечная вариативность, постылый релятивизм, невозможность выбора. Какой напряг, однако, когда живешь во вражьем мире, а тыл – до?ма – не обеспечен, не защищен, и жена если не врагиня, то разиня. Ну да – в том числе в этом смысле. А что? Ахиллесова пята и делает меня уязвимым. Не в дугу. Подустал маленько.

– Это я – ахиллесова пята?

– Ну, пятая колонна, – уступаю я.

С днем святого Валентина, прелесть моя, моя хорошая, моя обожаемая!

Это не значит, что мы с тобой только и делаем, что собачимся на заданную тему. Вот сегодня спросил у тебя, что хуже – отдать первородство за чечевичную похлебку или предать товарища за 30 сребреников.

– Зависит от цены на чечевицу.

В юморе тебе не откажешь – в твоем собственном, хотя чужой ты не всегда сечешь, не реагируешь: интровертка и эгоцентрик. Мой юмор и вовсе мимо твоих ушей: «А что в этом смешного?» У меня на всё про всё готов один ответ – анекдот о любовном не треугольнике, а мнгоугольнике: баба требует развода, потому что муж ее не удовлетворяет.

– Всех удовлетворяет, а ее не удовлетворяет! – женские голоса из зала.

– Да ее никто не удовлетворяет! – мужские голоса.

– Одно и то же! – сердишься ты.

«А тебя кто-нибудь удовлетворял, кроме меня? – молчу я. – Удовлетворил?»

– Я тебя прощаю, – милостиво говорю я.

– Меня не за что прощать!

– Тогда я тебя не прощаю, – всерьез говорю я, но ты не схватываешь, за что именно я не прощаю тебя.

Вот так мы и пикируемся с тобой – то вслух, то про себя. Но мне не дано проникнуть в твои мысли – это и есть мой ад, который всегда и повсюду со мной, потому что не вне, а снутри – сродни моей душе. Он же – рай.

На самом деле, это я белый и пушистый – был и остался.

Ах, зачем, почему я женился на тебе, девочка моя обалденная?

Ты моя единственная, родная, ненаглядная, несравненная, с днем святого Валентина, моя таинственная!