Опыты диалогических характеристик (60 – 70-е)

Вымышленный диалог о литературе – распространенный жанр в русской критике XIX века. Появляется в 1831 году «Борис Годунов», и вот уже газета «Листок» печатает о нем диалог Старика и Молодого человека, а в Московской университетской типографии выходит целая брошюра: «О „Борисе Годунове“, сочинении Александра Пушкина. Разговор помещика, проезжающего из Москвы через уездный городок, и вольнопрактикующего в оном учителя российской словесности».

Да и не только в критике! А гоголевский «Театральный разъезд после представления новой комедии»? Или лермонтовский «Журналист, читатель и писатель»? Наконец, пушкинский диалог поэта и книгопродавца. Да и пример философов – от Платона до Кьеркегора – дает нам ту же подсказку: не рецепт на все случаи жизни, а именно подсказку – на данный, конкретный. В конце концов, спор этот скорее подслушанный, чем вымышленный, ибо два несогласных голоса звучат во мне всякий раз, что бы я ни писал. «Два Бродских», например, ego & alter ego не только героя, но и автора. Однако эти мои оксюморонные «Аз и Буки» – про Женю, Андрея и Беллу – написаны как итог 60-х, на склоне не только шестидесятничества как такового (знаменатель), но и ввиду индивидуального – возрастного, творческого и исторического – декаданса и деграданса трех этих знаковых фигур, которые физически пережили свое время и самих себя. Грех что менять в этих моих хрестоматийных, классических портретах.

Так вот, чтобы не укладывать эту разноголосицу в прокрустово ложе монологичной и императивной критики, автор вынужден был однажды раздвоиться на двух персонажей – протагониста и антагониста, поклонника и ниспровергателя – и назвать их соответственно: апологета – Азом, а оппонента – Буки, потому что бука, брюзга, зоил! О этот вечный антагонизм Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича, Cчастливцева и Несчастливцева, Дон Кихота и Санчо Пансы, То?лстого и Тонкого…

Не станем, однако, нагружать Аза и Буки примитивными функциями – позитив и негатив, плюс и минус, да и нет. Не только потому, что найти сейчас евтушенковского адепта куда труднее, чем зоила, которых пруд пруди. А еще и потому, чтобы не стеснять свободу воображаемых персонажей – а вдруг Аз, защищая поэта на третьей странице, на пятой выдаст ему по первое число? То же самое с Буки – так что же их заранее программировать?

Вся-то разница в процессе: для меня – писания, для читателя – чтения. Что же касается персонажей предлагаемого диалога, то охарактеризуем их с помощью Иосифа Бродского:

«Как различить ночных говорунов,

хоть смысла в этом нету никакого?»

«Когда повыше – это Горбунов,

а где пониже – голос Горчакова».

На один из моих критических наскоков – я упрекнул Евтушенко в болтливости – он ответил посвященным мне стихотворением «Многословие». Познакомившись с ним лично, подружившись, потом разбежавшись, а теперь заново приятельствуя, я стал относиться к его стихам куда более снисходительно, а к некоторым даже с приязнью. Давным-давно я опубликовал в «Новом мире» статью с первоначальным названием «Оправдание Евтушенко», где читательское неприятие объяснял законом пружины: чем больше она сжата, тем сильнее отдача – обратное движение. То же с любовью и нелюбовью к Евтушенко, казалось тогда мне: читательская неблагодарность аналогичной природы, что и прежние преувеличения, она – месть за юную безоглядную любовь, о которой сегодня вспоминаешь со стыдом. Лично меня, правда, миновали и любовь, и нелюбовь к стихам Евтушенко – иные «возлюбленные» были у меня в поэзии, а потому я и надеюсь на профессиональное, объективное приближение к истине в итоге предлагаемого диалога, закон которого стар и прост: чем четче и непреклоннее сформулирован тезис, тем неумолимей, тем настоятельнее требует он своего антитезиса.