Глава 5 Матросы штурмуют Зимний

К октябрю 1917 г. на фоне продолжающейся войны в России обозначился общенациональный кризис, который стал объективной причиной Октябрьской революции. Нужны были радикальные меры – прежде всего, к власти должны были прийти энергичные, целеустремленные люди, имеющие программу, отвечающую интересам трудящегося большинства народа, и способные провести ее в жизнь.

К середине сентября (по старому стилю) 1917 г. Ленин пришел к убеждению о необходимости вооруженного восстания. Вернувшись в Петроград 7 (20) октября из Финляндии на том самом паровозе, который стоит сейчас на Финляндском вокзале, он начал убеждать в этом своих сторонников. На двух заседаниях Центрального комитета РСДРП(б) – 10 (23) октября (набережная Карповки, д. 32) и 16 (29) октября (Болотная ул., д. 13) – было принято решение о восстании. 12 (25) октября Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов сформировал Военно-революционный комитет, который должен был взять на себя руководство восстанием. В него вошли не только большевики, но также левые эсеры и анархисты, а председателем был левый эсер Павел Евгеньевич Лазимир (1891–1920). Поэтому те, кто называет события октября 1917 г. в Петрограде «большевистским переворотом», неправы даже формально. 16 (29) октября большевики образовали Военно-революционный центр – партийный орган руководства восстанием. В состав ВРЦ вошли Андрей Сергеевич Бубнов (1884–1938), Феликс Эдмундович Дзержинский (1877–1926), Яков Михайлович Свердлов (1885–1919), Иосиф Виссарионович Сталин (Джугашвили) (1878/79–1953) и Моисей Соломонович Урицкий (1873–1918). Урицкий вместе с Дзержинским стали в дальнейшем руководителями ВЧК. Свердлов впоследствии был назначен председателем Всероссийского центрального исполнительного комитета (формальным главой советского государства). Сталин уже в то время считался одним из ближайших сподвижников Ленина: Троцкий в одном из тогдашних писем назвал его «фактотум Ленина», то есть «доверенное лицо».

После 1923 г. вокруг истории Октябрьской революции разгорелась острая политическая борьба. Каждый крупный советский политик хотел задним числом сыграть как можно более важную роль в этом поворотном событии. Поскольку у Троцкого в эмиграции было много времени для написания мемуаров, а у Сталина, занятого государственными делами, до мемуаров руки не дошли, многие факты сейчас преподносятся именно в интерпретации Троцкого. Среди его «находок» характеристика Сталина как человека серого и ничтожного, занявшего высокие посты только по милости Ленина. Возникает закономерный вопрос: как же ничтожный Сталин смог выбить с политического ринга гениального Троцкого? Впрочем, острая бритва воспоминаний Троцкого продолжает «брить» нашу историю до сих пор, так что в этом он Сталина обошел.

События 3–4 июля в Петрограде Временное правительство объявило попыткой большевиков (разумеется, немецких агентов) захватить власть. Керенский и правительство так загипнотизировали себя этой ложью, что действительно поверили в то, что планируемое восстание большевиков, левых эсеров и анархистов будет выглядеть как бесцельное хождение по улицам вооруженных толп под красными знаменами и лозунгами. Слухи о готовящемся восстании, конечно, достигли ушей правительства, поэтому оно решило нанести упреждающий удар. Казалось, что достаточно будет развести мосты, занять вокзалы и учреждения связи, окружить Смольный – и восстание провалится. В ночь на 24 октября (6 ноября) 1917 г. верные правительству части – прежде всего юнкера военных училищ и казаки – получили соответствующие приказы и выступили из казарм. В этот день ВРК действовал оборонительно – юнкерские караулы вытеснялись с объектов, которые они успели занять.

К вечеру этого дня Ленин, который жил в это время на своей последней конспиративной квартире на Сердобольской улице, забеспокоился. Телефона в квартире не было, поэтому связной Ленина Эйно Абрамович Рахья (1885–1936) и хозяйка квартиры Маргарита Васильевна Фофанова (1883–1976) несколько раз ходили пешком в Выборгский районный комитет большевиков (Большой Сампсониевский пр., д. 56) звонить по телефону в Смольный. В конце концов поздно вечером Ленин решил нарушить прямой запрет ЦК партии и идти в Смольный сам. Рахья, который сопровождал Ленина на этом пути, впоследствии рассказывал, что когда трамвай дошел до Финляндского вокзала, кондуктор заявила, что вагон идет в парк. Ленин начал возмущаться – как это, надо ехать, а трамвай дальше не идет. Тогда женщина сказала: «Ты что, буржуй, не знаешь, что революция началась!» Можно себе представить степень изумления Ленина и Рахьи. Кстати, этот эпизод позволил В. И. Старцеву уточнить время данного события. Дело в том, что комендант Петрограда распорядился прекратить трамвайное движение с 11 часов вечера. Следовательно, у Финляндского вокзала трамвай оказался минут за пятнадцать до одиннадцати, а в Смольный Ленин пришел незадолго до полуночи. Как раз с этого времени активировались действия восставших.

Владимира Ильича вряд ли можно было тогда узнать. После ухода в подполье в июле 1917 г. он сбрил усы и бороду и носил парик. Художник М. Л. Шафран запечатлел Ленина в этом облике в своем карандашном наброске, сделанном в первые дни после восстания. Ленин сразу начал вновь отращивать усы и бороду, но приобрел хрестоматийный облик лишь к лету 1918 г. Любопытно, что и художники, и кинематографисты всегда изображали Ленина во время октябрьского восстания в привычном, узнаваемом виде, и в массовом сознании даже не возникало сомнения, что вождь революции мог выглядеть по-другому.

Троцкий позднее утверждал, что возглавлял восстание именно он, поскольку он был председателем Петроградского совета, а ВРК был создан именно Советом. На самом же деле восстанием руководили по телефону и в личном общении. Никаких письменных приказов, связанных с восстанием, не было. Распоряжался тот, кто имел авторитет. Подчинявшиеся не спрашивали удостоверений, а делали то, что приказывает известный и уважаемый ими человек. Ленин обладал огромным авторитетом – но то был авторитет неформальный, ведь до сформирования СНК он не занимал никаких государственных постов, а в партии был одним из членов ЦК.

Руководители восстания рангом пониже имели военную подготовку. Так, Григорий Исаакович Чудновский (1890–1918) был вольноопределяющимся (кандидатом в офицеры) гвардии Преображенского полка, Владимир Александрович Антонов-Овсеенко (1883–1938) окончил Владимирское военное училище, Павел Дмитриевич Мальков (1887–1965) к этому времени почти семь лет отслужил матросом в военном флоте.

Почему Смольный стал штабом Октябрьской революции? В августе 1917 г. Таврический дворец стали готовить к проведению Учредительного собрания. В связи с этим Петроградский совет переехал в здание Смольного института. С 31 августа (12 сентября) 1917 г. председателем Совета был Лев Давидович Троцкий (Бронштейн) (1879–1940), который незадолго до этого примкнул к большевикам. Военно-революционный комитет разместился в этом же здании, поэтому отсюда исходили все распоряжения во время восстания. Кстати, мебель института благородных девиц тоже была собрана и опечатана, поэтому первые заседания Совета народных комиссаров проходили на подоконниках и на полу, а декреты писали в прямом смысле слова «на коленке». Во время заседаний стулья доставались лишь председателю – Ленину и нескольким наркомам, пришедшим раньше других.

Весь день 25 октября (7 ноября) восставшие постепенно выдавливали верные правительству части из города.

Во многих случаях солдаты, занимавшие караулы по приказу Временного правительства, просто переходили на сторону ВРК. Так примкнули к революции солдаты гвардии Кексгольмского полка, охранявшие телеграф, а также гарнизон Петропавловской крепости.

Зимний дворец тогда был окрашен в темно-красный цвет, цвет бычьей крови, как его называли. Это был очень модный цвет в 60–70-е гг. XIX в. В него же окрасили фасады Главного штаба, Штаба гвардейских войск и Адмиралтейства. Остряки шутили, что Дворцовая площадь напоминает мясную лавку. Фасад дворца тогда был покрыт множеством навесов, балкончиков и башенок. Чугунная ограда на высоком – выше роста – гранитном парапете окружала «Собственный садик их величеств» – пространство между дворцом и проездом на Дворцовый мост. Кстати, этот мост был тогда только что открыт и не имел даже постоянных чугунных перил – до конца 40-х гг. ХХ в. так и простояли деревянные.

В те времена в боевых уставах и наставлениях ни одного слова не говорилось о том, как вести бой в городе. Предполагалось, что армия берет штурмом крепостные сооружения, а после этого город сдается, как это было в XIX в. Редкие случаи, когда уличные бои в городах все же шли, воспринимались военными XIX в. как дикость, которая противоречит всем представлениям о нормальной войне. Правда, в Европе баррикадные бои не были такой уж редкостью – они шли в Париже в 1827, 1830, 1832, 1834, 1871 гг., в 1848–1849 гг., а также в Берлине, Вене, Праге, Дрездене, Милане. В русской армии опыт уличной борьбы в 1905 г. учтен не был. Поэтому можно сказать, что Октябрьское вооруженное восстание проходило в рамках Устава караульной службы. Обе стороны воспринимали свои действия как попытку взять под охрану, выставить свои караулы на тех или иных объектах, причем процесс вытеснения противника протекал стихийно. Отсутствие каких-либо руководств по уличному бою привело к тому, что защитники Зимнего дворца действовали, по современным меркам, нецелесообразно. Им следовало бы оборудовать в окнах огневые точки и забаррикадировать входы во дворец, но на практике вся оборонительная система дворца сводилась к сооруженной вокруг него баррикаде из дров. На этой баррикаде была импровизированная стрелковая позиция, во всяком случае штурмующие вспоминали, что там лежали брошенные защитниками дворца винтовки. Кстати, в то время Дворцовая площадь была загромождена штабелями дров (бревен) высотой 3–4 метра. Они появились здесь весной 1917 г.: их перевезли с Марсова поля, на котором было решено захоронить погибших во время Февральского восстания в Петрограде. Дрова были нужны городу после прекращения подвоза угля из Великобритании по морю – в столице России до войны топили не донбасским, а английским углем. Подвоз же донбасского угля был затруднен из-за перегруженности железных дорог. Одна баррикада отделяла дворец от Дворцовой площади, другая тянулась от угла дворца к Главному штабу, повторяя изгиб проезда, ведущего к Дворцовому мосту.

Защитники дворца даже не позаботились об изучении здания. Во дворце постоянно находился караул из примерно 2 тыс. юнкеров, которые использовали для отдыха парадные залы второго этажа, выходящие на Дворцовую площадь (по современной нумерации – № 283–288). На полу этих залов лежали матрасы, на которых спали юнкера. Караулы попадали во дворец через подъезд ее императорского величества (выходящий на Дворцовую площадь ближе к Адмиралтейству).

Кроме юнкеров, дворец имел многочисленное гражданское население. Только придворных служителей разного ранга в нем проживало несколько сотен, в их числе были не только лакеи, истопники, дворники, кладовщики, но даже престарелые отставные фрейлины. С началом Первой мировой войны в парадных залах дворца (№ 190–195) был развернут госпиталь для лежачих нижних чинов. Хотя в наши дни стал моден глубокий пиетет перед царской фамилией, заметим, что размещение раненых в парадных залах было показухой худшего сорта – легко себе представить положение больного в палате на 100–200 человек! Гораздо целесообразнее было бы задействовать под госпиталь небольшие помещения третьего этажа дворца, но тогда пропадал пропагандистский эффект – как же, царь отдал свой тронный зал раненым солдатикам! Женщины царской фамилии шефствовали над госпиталем, но их деятельность сводилась к посещению раненых, беседам с ними, раздаче подарков. Не надо думать, что великие княжны занимались перевязкой гнойных ран или выносили судно из-под раненых.

Госпиталь продолжал свою работу во время штурма дворца и в первые дни после него. Залы, отведенные под госпиталь, были полностью изолированы от других помещений дворца запертыми дверями. Иорданская (Посольская) лестница использовалась для подъема раненых, а ряд помещений под ней занимала администрация госпиталя. Вход в госпиталь был с Невы.

Временное правительство и его канцелярия работали на втором этаже дворца в северо-западном ризалите (залы № 168–187), Белая столовая (№ 188) использовалась правительством по прямому назначению, Малахитовый зал (№ 189) – для заседаний, Арапский зал (№ 155) – как приемная, в Ротонде (№ 156) ожидали приема посетители. Члены правительства и сотрудники канцелярии попадали во дворец через Салтыковский подъезд (со стороны Адмиралтейства). Там было оборудовано бюро пропусков (на первом этаже, в зале № 27).

На третьем этаже северо-западного ризалита дворца (залы № 381–397), в бывших покоях Александра III, которые сохранялись как мемориальные, разместился Керенский. Остряки получили прекрасную пищу для шуток – Директория провозгласила Россию республикой 1 (14) сентября 1917 г., а глава правительства проживает в императорских апартаментах. Керенский тут же получил прозвище Александр IV. К тому же он был тезкой последней императрицы, Александры Федоровны, и это тоже стало поводом для насмешек. В действительности Керенскому было очень удобно жить прямо над рабочими помещениями правительства.

Русскую революцию все время сверяли по часам Великой французской революции: искали русских якобинцев, русского Марата, русского Робеспьера, русского Бонапарта. Журналист-эмигрант Роман Борисович Гуль (1896–1986) в своем сборнике очерков «Красные маршалы» проводил прямые параллели: Семен Михайлович Буденный (1883–1973) у него был русским Мюратом. Зачастую это вызывало ненужные, даже опасные ассоциации. Возможно, трагическая смерть Михаила Николаевича Тухачевского (1893–1937) связана с прочно приклеившимся к нему ярлыком «русский Бонапарт».

Штурм Зимнего сразу же стал восприниматься как российский аналог взятия Бастилии. Но и тем, кому слово «Бастилия» ничего не говорило, хотелось увидеть в штурме событие грандиозное и возвышенное. У малограмотного населения – носителя народного фольклорного сознания – включился механизм формирования эпоса, былины, предполагающих «возвышенный», обобщенный рассказ, в котором реальные события значительно перерабатываются массовым сознанием. Позднее художники и кинорежиссеры откликнулись на живую потребность общества показать штурм Зимнего как эпос. Официальный государственный заказ, конечно, присутствовал, но сами участники штурма не поняли бы художника, показавшего это событие более приземленно. В 1927 г. Сергей Михайлович Эйзенштейн (1898–1948) снял гениальный фильм «Октябрь», в котором, кстати, впервые в художественном кино появился Ленин. В этом фильме ключевой сценой был эпический по размаху штурм Зимнего. Поскольку качество съемки было невысоким, кадры штурма сейчас часто показывают под видом кинохроники. Но мало кто задумывается над тем, что ноябрьской ночью невозможно было снимать массовые сцены. Знаменитый кадр с матросами, лезущими на ворота, воплощает поэтику штурма. Нет нужды говорить, что ничего подобного в действительности не происходило. Но у искусства свой язык, и было бы так же нелепо сетовать на снежно-белые штаны убитых солдат на столь любимых Николаем I батальных картинах П. фон Гесса или Б. Виллевальде. По этим же законам писались исторические и батальные картины и в ХХ в. Любопытно, что парадный портрет Екатерины II оставляет равнодушным, а парадный портрет, скажем, Сталина еще лет десять назад вызывал у искусствоведов отвращение. Хотя приемы парадной живописи были в обоих случаях совершенно одинаковые. Впрочем, в наши дни отношение к парадным портретам Сталина стало спокойнее.

Один из мифов о штурме Зимнего получил воплощение в картине Кукрыниксов «Последний выход Керенского», на которой глава правительства переодевается в платье сестры милосердия. Керенский покинул дворец около полудня 25 октября (7 ноября) в своей машине, которая следовала за автомобилем американского посольства. Характерно, что машина с американским флажком на радиаторе и сопровождавший ее автомобиль были свободно пропущены патрулями восставших как во дворец, так и из него без всякого досмотра (который был бы нарушением дипломатического этикета). Однако слухи о переодевании главы правительства распространились очень быстро. Это отражает особенности массовой психологии того времени. В 1917 г. еще не слышали о гендерном равенстве, и для большинства жителей России переодевание политического лидера в женское платье было символом его крайнего политического падения. Человек, совершивший подобное, ни при каких обстоятельствах не мог бы уже претендовать на политический авторитет. «Краткий курс истории ВКП(б)» закрепил эту легенду: «Что касается Керенского, то он, переодетый в женское платье, успел скрыться в неизвестном направлении».

К вечеру 25 октября (7 ноября) восставшие окружили Зимний дворец. Считается, что со стороны Миллионной улицы заняли позиции солдаты гвардии Павловского полка (их казармы располагались рядом, на Марсовом поле), со стороны Невского проспекта Дворцовую площадь блокировали красногвардейцы, а со стороны Адмиралтейства – матросы. Батальон гвардии Преображенского полка, занимавший казармы прямо у дворца (на углу Миллионной улицы и набережной Зимней канавки), провозгласил нейтралитет. По подсчетам В. И. Старцева, которые на сегодня являются наиболее обоснованными, вокруг дворца располагались 4–4,5 тыс. матросов, около 2,5 тыс. солдат гвардейских полков и около 3,2 тыс. красногвардейцев.

Восставшие предъявляли Временному правительству ультиматум за ультиматумом, их представители неоднократно входили во дворец и агитировали его защитников сдаться. Силы восставших нарастали, а силы защитников дворца таяли.

Днем 25 октября (7 ноября) во дворце находилось не менее 900 юнкеров из разных военно-учебных заведений: Михайловского артиллерийского училища, Школы прапорщиков инженерных войск, 2-й Петергофской и 2-й Ораниенбаумской школ прапорщиков, возможно, из Школы прапорщиков Северного фронта. Гарнизон дополняли 137 женщин-ударниц и около 300 казаков 14-го Донского казачьего полка. Таким образом, численность защитников Зимнего в это время могла доходить до 2 тыс. человек.

При описании обороны Зимнего упоминаются «ударники Пятигорского полка». В русской армии был 151-й Пятигорский пехотный полк, входивший в состав 38-й пехотной дивизии. В ней был сформирован ударный батальон, хорошо проявивший себя в июньском наступлении под Ригой. Возможно, что одна из рот этого батальона, состоящая из солдат Пятигорского полка, днем 25 октября (7 ноября) защищала дворец. При описании самого штурма ударники уже не упоминаются, очевидно, они покинули Зимний. Если ударники действительно находились во дворце, то это была единственная воинская часть в радиусе нескольких километров от Зимнего, имевшая серьезный боевой опыт.

Уровень боевой подготовки юнкеров – защитников дворца был невысоким. Курс пехотной школы прапорщиков длился 4 месяца, курс артиллерийского училища и инженерной школы – 6 месяцев. Юнкера 2-й Ораниенбаумской школы успели проучиться в ней менее полутора месяцев, 2-й Петергофской – менее месяца, Школы прапорщиков Северного фронта – чуть больше 2 месяцев. На их фоне юнкера Школы прапорщиков инженерных войск смотрелись ветеранами – они проучились более 3 месяцев. Артиллеристы-михайловцы старшего курса отучились 4 месяца, а младшего – два с небольшим.

Подавляющее большинство участников Октябрьского вооруженного восстания не имели боевого опыта. Красногвардейцы учили ружейные приемы и немного обучались штыковому бою, но почти никто из них не стрелял из своих винтовок. Большинство солдат Петроградского гарнизона составляли новобранцы, проходившие первоначальную подготовку. Как ни странно, лучше всех владели винтовкой матросы, поскольку они проходили соответствующее обучение в начале службы, а те, что были присланы в Петроград из Гельсингфорса, принадлежали к так называемым боевым взводам, сформированным на крупных кораблях флота еще до Февральской революции для подавления возможных беспорядков на берегу. Понятно, что моряки этих «боевых взводов» успели повторить азы сухопутной боевой подготовки. Сравнительно хорошая обученность моряков боевым приемам пехоты была одним из факторов, которые сделали их важной ударной силой Октябрьского восстания.

Человек, не имевший реального боевого опыта, мог воспринять любую перестрелку, тем более артиллерийский огонь, как серьезный бой, тогда как на фронтовика они не произвели бы серьезного впечатления. Впоследствии многие участники революции оказались на фронтах Гражданской войны, где приобрели полноценный боевой опыт, увидели настоящий бой. Но переживания, связанные с событиями октября 1917 г., уже закрепились в памяти. Это приводило к значительному преувеличению и числа жертв и разрушений, и вообще интенсивности боев в Петрограде и его окрестностях 25–29 октября (7–11 ноября) 1917 г. Действительно, слушатели посмеялись бы, если участник штурма Перекопа, рассказывая у костра своим боевым товарищам о штурме Зимнего, утверждал бы, что при этом никто не погиб. Между тем дело было именно так.

С другой стороны, люди штатские, пожилые, интеллигентные, особенно женщины, могли воспринимать разгоряченных перестрелкой, опасностью, революционной атмосферой моряков как пьяных и разнузданных, чему есть немало примеров в мемуарах и дневниках. Пережитый «интеллигентной публикой» страх позднее выплескивался на страницы воспоминаний. Читателю, далекому от России и от 1917 г., приходилось объяснять, чего именно испугался мемуарист. И память услужливо преувеличивала опасности и невзгоды, действительные или мнимые, которым он подвергался.

Около 6 часов вечера Зимний дворец покинули юнкера Михайловского артиллерийского училища и увезли с собой четыре трехдюймовые пушки. Восставшие хотели отобрать их на Миллионной улице, вступили с юнкерами в спор и уговорили оставить две пушки под честное слово вернуть их в училище утром. Слово свое солдаты-павловцы сдержали.

Время от времени вокруг дворца вспыхивала и затухала ружейная перестрелка.

Позиция командования Петроградского военного округа была своеобразной. Видимо, оно вполне осознанно держало нейтралитет, не желая защищать Временное правительство. За бездеятельность 25 октября (7 ноября) был отстранен командующий округом полковник Георгий Петрович Полковников (1883–1918), о позиции которого хорошо сказал генерал Петр Николаевич Краснов (1869–1947): «Полковников – продукт нового времени. Это – тип тех офицеров, которые делали революцию ради карьеры, летели, как бабочки на огонь, и сгорали в ней без остатка… 34-летний полковник становится главнокомандующим важнейшего в политическом отношении округа с почти 200-тысячною армиею. Тут начинается метание между Керенским и Советом и верность постольку поскольку. Полковник помогает большевикам создать движение против правительства, но потом ведет юнкеров против большевиков». Такую же нейтральную позицию занял в эти дни штаб Балтийского флота. Вполне вероятно, что Полковников осознанно пытался осуществить политическую «многоходовку» – свергнуть Керенского руками большевиков, а затем свергнуть большевиков силами юнкеров. Однако эти планы провалились. В любом случае офицеры, командовавшие юнкерами в Зимнем 25 октября (7 ноября), должны были если не знать, то чувствовать позицию командования округом, что не придавало им стойкости в обороне дворца.

Чудновский, ходивший парламентером во дворец, был сначала арестован, потом отпущен, причем юнкера 2-й Ораниенбаумской школы прапорщиков потребовали вывести их из дворца и гарантировать их безопасность. Они ушли около 7 часов вечера.

В начале десятого часа дворец покинули казаки 14-го Донского полка.

Во время одного из затиший, около 10 часов вечера, из дворца ушла полурота Петроградского женского ударного батальона. Это были женщины-ударницы, отколовшиеся от Первого женского ударного батальона Марии Леонтьевны Бочкаревой (1889–1920), не стерпев ее грубости и рукоприкладства. Петроградский батальон формировался в Инженерном замке, а в октябре находился в Левашово. Одну из полурот вызвали утром 25 октября (7 ноября) в город якобы для парада. Вместо парада ударницы попали в гарнизон дворца. За весь день их ни разу не покормили. К вечеру ударницы пали духом, они были готовы сдаться восставшим, но покинуть дворец было невозможно – часть его защитников следила за тем, чтобы гарнизон не растаял окончательно. Тогда ударницы пошли на хитрость – они заявили, что идут в штыковую атаку! Поручик Синегуб – автор наиболее известных мемуаров об обороне Зимнего – в это поверил. Как только женщины вышли из дворца, они тут же сдали винтовки и были отправлены в казармы гвардии Павловского полка (Марсово поле, д. 1).

Их накормили ужином. Поскольку ночью поезда не ходили, а пеший путь в Левашово занял бы много часов, их уложили спать, а наутро отпустили. Через несколько дней батальон был расформирован.

Откуда же взялся миф о массовом надругательстве над ударницами? Возможно, что основанием послужили воспоминания поручика Синегуба. По всей видимости, он был человек впечатлительный и экзальтированный, он писал о расстрелах офицеров из пулеметов прямо у стен Зимнего, о толпах пьяных матросов, которые бродили по дворцу. Кстати, комическую окраску его мемуарам придает подробный рассказ о том, как он долго убегал от матросов по коридорам и лестницам дворца.

Происхождение слухов об изнасиловании ударниц, вероятно, лежит в плоскости массовых представлений того времени о месте женщины в обществе. Представить себе бабу в штанах, стриженную «под ноль», с винтовкой в руках русский крестьянин или рабочий мог с огромным трудом. Вероятно, солдаты довольно грязно шутили о том, для чего нужны такие женщины на фронте. Скорее всего, именно этот окопный «треп» постепенно превратился в слухи, а под пером эмигрантов, старавшихся демонизировать большевиков, приобрел новую жизнь на страницах воспоминаний. Характерно, что никто и никогда не называл фамилий убитых или изнасилованных при штурме дворца, хотя зачастую воспоминания о Гражданской войне изобилуют описаниями жестокостей с указанием конкретных жертв.

Существуют сведения, что вместе с ударницами Зимний покинули юнкера Школы прапорщиков Северного фронта.

Крейсер «Аврора» стал настоящим «брендом» Октябрьской революции во время празднования ее 50-летия. Именно тогда появился знаменитый красный силуэт крейсера с ярким лучом света, бьющим вперед. Но «Аврора» стала символом революции раньше – в «Кратком курсе истории ВКП(б)» (1938 г.) было сказано: «Крейсер “Аврора” громом своих пушек, направленных на Зимний дворец, возвестил 25 октября начало новой эры – эры Великой социалистической революции». Это не помешало назвать «Авророй» запланированный к закладке на сентябрь 1941 г. крейсер проекта 68-К. Прежний корабль, носивший это название, должен был быть выведен из состава флота, однако новая «Аврора» так и не была заложена. Заметим, что такое решение не противоречило старой традиции русского флота сохранять имя исторического корабля, а не его корпус, и не может свидетельствовать о «непочтительном» отношении к крейсеру революции.

Кроме «Авроры» в вооруженном восстании принимал участие старый броненосец «Заря свободы» (бывший «Император Александр II»), который занял боевую позицию в устье Морского канала, взяв под прицел своих орудий железные и шоссейные дороги, идущие к столице. Вооруженный десант его моряков высадился на станции Лигово.

В период хрущевской оттепели, когда в историографии наметился отход от сталинских схем, когда еще были живы некоторые участники восстания, была сделана попытка пересмотреть роль «Авроры» в революции. Матрос Ховрин, член Центробалта, видный большевик, в 1957 г. написал письмо в ЦК партии, в котором полностью отвергал роль крейсера в Октябрьском вооруженном восстании. Он писал, что на крейсере не было большевистской организации, что он не стрелял и что история с «Авророй» – пример сталинского искажения истории революционного движения. Письмо отложилось в Российском государственном архиве Военно-морского флота и сейчас иногда цитируется как источник «истины в последней инстанции». Вернее будет сказать, что у Ховрина был какой-то «зуб» на авроровцев.

Нет оснований сомневаться, что «Аврора» подошла к Николаевскому мосту (сейчас Благовещенский) и стала на якорь напротив того места на Английской набережной, где сейчас стоит памятный знак. Боевых снарядов на крейсере не было. Центробалт отдал распоряжение об их доставке на «Аврору», но подвезти их не успели. Крейсер дал холостой выстрел из носового орудия. Стоящая сейчас на баке корабля пушка была установлена там при реставрации в 60-е гг., поскольку «родные» шестидюймовые пушки крейсера были сняты с него еще в 20-е гг. и заменены на 130-мм орудия. В свою очередь, этот второй комплект авроровских пушек был снят с корабля в 1941 г. и участвовал в обороне города. Выстрел «Авроры» был громким, примерно в два раза громче, чем у современной полуденной пушки. Он был отлично слышен во всем городе. «И вот, когда я проходил по Конногвардейскому мимо дома Родоконаки… я вдруг содрогнулся, задохнувшись. Показалось, что мне – не то в горло, не то в пищевод – со страшной силой воткнули железный лом. Я обомлел и оглох. Это выстрелила из шестидюймового орудия стоявшая в восьмистах метрах от меня за домами “Аврора”», – так описал свои впечатления в прекрасных «Записках старого петербуржца» Лев Успенский.

Сразу возник слух о стрельбе крейсера по дворцу боевыми снарядами. Утром 26 октября (8 ноября) горожане приходили на Дворцовую площадь, чтобы увидеть своими глазами сгоревший Зимний и рухнувшую Александровскую колонну. На следующий день в «Правде» было напечатано опровержение, в котором говорилось: «Был произведен только один холостой выстрел из 6-дюймового орудия, обозначающий сигнал для всех судов, стоящих на Неве, и призывающий их к бдительности и готовности».

Кстати, миф о многократной стрельбе крейсера поддержал «Краткий курс истории ВКП(б)» – ведь там говорилось о «громе пушек». Сегодня в ходу много спекуляций на тему о том, зачем стреляла «Аврора». Несомненно, одной из главных задач было оказать на осажденных во дворце психологическое давление. Кроме того, громкий, всем слышный выстрел корабельной пушки, который «покрывал» стрельбу сравнительно небольших сухопутных орудий, был хорошим сигналом.

Правда, по дворцу вели огонь и боевыми снарядами. После 11 часов вечера 25 октября из Петропавловской крепости было сделано два боевых и четыре холостых выстрела из сухопутных 6-дюймовых мортир образца 1867 г. Эти орудия были такими старыми, что артиллеристы крепостной роты, находившейся в крепости, отказывались из них стрелять. На это решились матросы с Ржевского испытательного полигона, прибывшие в Петроград на помощь восставшим. Чтобы не рухнули своды бастиона, орудия вытащили на пляж перед крепостью. Было сделано несколько выстрелов шрапнелью. Шрапнель – снаряд, начиненный свинцовыми шарообразными пульками, которые вылетают из него вперед и вниз при разрыве в воздухе. Это очень эффективное средство борьбы с открыто расположенной пехотой или конницей. Очевидно, что дворцу с толстыми каменными стенами шрапнель не могла причинить особого урона – разве что выбить окно, но смысл был именно в том, чтобы напугать защитников дворца, по возможности не нанося ущерба зданию. Следы от попадания шрапнельных пуль на фасаде дворца, обращенном к Неве, были видны вплоть до 30-х гг.

Один из «стаканов» (корпусов снаряда) влетел в окно третьего этажа дворца, был подобран юнкерами и принесен в Белую столовую, где сидели министры. Снаряд поставили на стол. «Пепельница для наших преемников», – пошутил кто-то. Контр-адмирал Вердеревский, последний морской министр Временного правительства, сказал: «Ну, это с “Авроры”!» Адмирал был штурманом по специальности и ошибся – корабельные снаряды были гораздо больше (хотя и того же калибра – 6 дюймов, 152 мм), кроме того, на кораблях не было шрапнели. Однако фраза была сказана, и по страницам мемуаров пошли гулять рассказы о боевых снарядах с «Авроры». Правда, фраза Вердеревского имела и другой эффект – настроение у министров совсем упало.

По данным В. И. Старцева, со стороны Петропавловской крепости стреляли также трехдюймовые пушки образца 1902 г., на тот момент вполне современные, но не имевшие прицелов (их не нашли) и наводившиеся на глаз. Из них могло быть выпущено несколько шрапнельных снарядов.

Американский журналист, автор книги «Десять дней, которые потрясли мир» Джон Рид (1887–1920) тоже внес свою лепту в миф о боевых выстрелах с «Авроры»: «Тротуар под нашими ногами был засыпан штукатуркой, обвалившейся с дворцового карниза, куда ударило два снаряда с “Авроры”. Других повреждений бомбардировка не причинила». Вероятно, он описывал повреждения, нанесенные дворцу стрельбой из Петропавловской крепости или со стороны Дворцовой площади.

Стреляли по дворцу и с другой стороны – из-под арки Главного штаба. Оттуда, также около 11 часов вечера, был открыт огонь из 3-дюймовой пушки образца 1902 г. Было выпущено три снаряда. Ни один из них не попал в Зимний. Была легенда, что один из них все же застрял в часах на фронтоне дворца, но во время очередных ремонтных работ часы были разобраны и никаких следов снаряда там не нашли. Понятно, что надо было очень постараться не попасть в Зимний, стреляя по нему с расстояния 200–250 метров. Вероятно, корпуса всех трех шрапнельных снарядов пролетели над дворцом и упали в Неву, а пульки осыпали фасад. В Малахитовой гостиной еще несколько лет назад показывали шрапнельную пульку, которая застряла с наружной стороны внутренней рамы одного из окон. Она могла оказаться там в результате обстрела дворца со стороны площади.

Сильнейшее нежелание артиллеристов из рядов восставших причинить ущерб Зимнему дворцу дает повод порассуждать об отношении к противнику во время Октябрьского восстания. Гражданская война (если только это не межнациональная или межрелигиозная резня) никогда не начинается с большой крови, с жестокости. В Петрограде во время восстания люди с винтовками в руках переругивались, могли пустить в ход кулаки, в крайнем случае – приклад винтовки. Даже штыки применять опасались, не говоря уже о стрельбе по живым людям. Можно было стрелять в стену здания или куда-то в темноту. Спустя несколько дней, во время юнкерского мятежа в Петрограде, во время боев в Москве этот принцип все еще продолжал действовать. Понадобились месяцы Гражданской войны, чтобы маховик жестокости раскрутился и убить человека стало легче, чем выпить стакан воды.

Вечером 25 октября (7 ноября) вокруг Зимнего дворца из винтовок стреляли довольно много, но беспорядочно. Восставшие стреляли по зданию, обороняющиеся – в темноту, окружавшую дворец. Всем участникам казалось, что это сильнейший ружейно-пулеметный огонь, хотя настоящего фронтовика он бы вряд ли впечатлил.

После артиллерийского обстрела снова наступило затишье. В эту паузу во дворец опять ходил Чудновский, юнкера оставили баррикаду, окружавшую Зимний, ушли в здание и вели с ним переговоры о сдаче. В результате часть юнкеров покинули дворец, сдали оружие и были отпущены. К сожалению, пока трудно сказать, из каких училищ были эти юнкера.

Восставшие стремились не допустить жертв среди горожан. На Невском были выставлены патрули, не пропускавшие прохожих в сторону Зимнего. Существуют неопубликованные воспоминания Владимира Владимировича Корнильева (1898–1968), рабочего-красногвардейца Нарвского района. Он как раз стоял в патруле в начале Невского и задержал самого Антонова-Овсеенко. «Часов около 8 вечера на подходе к зданию Главного штаба быстро шел, почти бежал человек небольшого роста, пальто нараспашку, на голове помятая шляпа, тип подозрительный. Мы загородили винтовками дорогу: “Стой, куда идешь, пропуск”, а этот гражданин говорит: “А кто вы такие, что задерживаете прохожих?” – “Мы революционный патруль от Советов, от Смольного”. – “Молодцы, это хорошо, что вы патруль, а я Антонов”. В это время подошло двое матросов и, улыбаясь, говорят: “Пропустите спокойно, это ведь член военно-революционного комитета тов. Антонов-Овсеенко, мы вместе с ним идем по важному делу, арестовывать министров Временного правительства”». Характерно, что у матросов документы в принципе не спрашивали, бушлат и бескозырка уже были достаточным основанием для того, чтобы их обладатель мог сам отдавать распоряжения. Корнильев пишет, что когда его призвали на флот в 1920 г., он встретил на крейсере «Богатырь» одного из этих матросов.

Образ революционного матроса немало претерпел от кинематографистов и художников. Во время Гражданской войны и бывшие моряки, и рядившиеся под них носили все что угодно и в каком угодно сочетании. Позднее моряков стали изображать на картинах и в кино одетыми кто во что, расстегнутыми, в рваных тельняшках, перепоясанными пулеметными лентами. Но осенью 1917 г. моряки были одеты в целом аккуратно и по форме, чему свидетельство – фотографии тех лет. К тому же в Петрограде было холодно и ветрено, погода не располагала ходить в бушлате нараспашку. Единственным отступлением от формы, которое распространилось среди матросов после Февральской революции, был отказ от ношения поясного ремня, на бляхе которого был выбит двуглавый коронованный орел, сидящий на скрещенных якорях. Поясной ремень матросам был не нужен, поскольку брюки держались на особом брючном ремне, а патроны матросы носили в подсумке флотского образца, который надевался через плечо. Точно так же пулеметные ленты через плечо в октябре 1917 г. были принадлежностью лишь тех, кто входил в состав пулеметных расчетов. Дело в том, что металлических коробок сухопутного образца для пулеметных лент на кораблях не было, поэтому матросы были вынуждены придумывать способы их ношения на берегу. Высказывается мнение, что из лент, надетых крест-накрест, было удобно доставать патроны для заряжания винтовок, но мнение это основано на полнейшем недоразумении. Во-первых, винтовки заряжались из обоймы, объединявшей 5 патронов. Заряжать винтовку по одному патрону было слишком неудобно. Во-вторых, с 1915 г. русские матросы были вооружены японскими винтовками «Арисака» образца 1897 или 1905 г., тогда как все русские винтовки образца 1891 г. (Мосина) были отправлены на сухопутный фронт. Так что ленты через плечо носили только пулеметчики. Кстати, штыки на матросских винтовках были не игольчатые, а кинжальные, японского образца.

Как же все-таки проходил штурм Зимнего? Выстрел «Авроры», прозвучавший в 9 часов 40 минут, не стал сигналом к массовой атаке дворца, как было показано в фильме Эйзенштейна «Октябрь». Восставшие вообще опасались выходить на открытое пространство вокруг дворца, чтобы не стать жертвой стрельбы. Солдаты и красногвардейцы просачивались в Зимний небольшими отрядами, первые из которых, вероятно, зашли со стороны Миллионной улицы. Некоторых из оказавшихся во дворце солдат юнкера смогли «взять в плен». Правда, через час-другой пленные и их охранники поменялись ролями. Матросы попали в Зимний со стороны Адмиралтейства, через Салтыковский подъезд. Антонов-Овсеенко вошел через подъезд ее императорского величества и поднялся на второй этаж по лестнице, которая сейчас называется Октябрьской. Вообще хронология штурма чрезвычайно запутанна по банальной причине – отсутствия часов у подавляющего большинства участников событий. После наступления темноты ориентироваться во времени стало невозможно. Часы были настолько редки, что их выдавали, вместе с шашкой, револьвером и биноклем, выпускникам школ прапорщиков, а ведь в эти школы попадали молодые люди из сравнительно обеспеченных семей, которые могли дать своим сыновьям хотя бы неполное среднее образование, требовавшееся для поступления.

Восставшие, которым удалось проникнуть внутрь, терялись в огромном количестве мелких помещений и вспомогательных лестниц: их в здании было значительно больше, чем сейчас. Дворец представлял собой настоящий лабиринт, ориентироваться в котором могли только опытные дворцовые служители. Никаких планов дворца для общего сведения не издавалось. Напомним, что Зимний был действующей резиденцией, и зайти в него с экскурсией было невозможно. Посетителей пускали лишь в здание Эрмитажа, а попадали туда через подъезд с атлантами. Отыскать в здании правительство было не так-то просто. Усугублялось дело тем, что по дворцу бродили группы юнкеров, выполняющих приказание занять те или иные помещения, а иногда и просто заблудившихся. Известен по меньшей мере один случай, когда восставшие бросили в юнкеров гранату. Врач по специальности, Николай Михайлович Кишкин (1864–1930) в последние минуты своей деятельности на посту министра государственного призрения (социального обеспечения) перевязывал легко раненного в голову юнкера.

Антонов-Овсеенко с группой матросов, поднявшись по Октябрьской лестнице, прошел через залы с теперешними номерами 302 и 167, затем через Темный коридор (№ 303) в Ротонду (№ 156). Судя по воспоминаниям Синегуба, при выходе из Ротонды, поперек Арапского зала (№ 155) стояли последние юнкера, оборонявшие Временное правительство, держа винтовки «на руку», то есть почти горизонтально на уровне живота, штыком вперед. Вероятно, это были юнкера Школы прапорщиков инженерных войск, но достоверно это неизвестно. Ни Синегуб, ни другие офицеры не решились отдать приказ стрелять – слишком силен был психологический барьер против стрельбы по своим. Восставшие вырвали винтовки из рук юнкеров, и они сдались, до конца выполнив свой долг. После этого восставшие вошли в Белую столовую, где Антонов-Овсеенко объявил министрам об их аресте. Часы показывали 2 часа 10 минут 26 октября (8 ноября) 1917 г.

Министров под конвоем пешком отправили в Петропавловскую крепость. Они оказались неприятно удивлены качеством тюремной кормежки – заключенным не полагалось мясо. Пока министры занимали свои посты, их кормили гораздо лучше. Первым советским наркомам еще подавали прежние обеды с артишоками, но цена их была непомерной. Один из вновь назначенных наркомов отдал за один обед половину своего месячного жалованья, которое после Октябрьской революции было значительно снижено по сравнению с теми суммами, которые получали министры Временного правительства.

Внутренние помещения дворца не слишком пострадали от штурма. Ни о каком разграблении, разумеется, речи не шло. Штурмующие, скорее, устроили в помещениях беспорядок. Надо отметить, что жилые покои во дворце были заполнены мебелью, на полочках и этажерках стояло бесчисленное количество статуэток, фотографий, мелких предметов, многие из которых были разбросаны. В помещениях, где располагались канцелярии, бумаги были выброшены из столов и шкафов, разбросаны и порваны, стулья перевернуты.

Судя по документам, описывающим нанесенный дворцу ущерб, пострадали в основном ткани – портьеры, занавеси, шторы. Видимо, кто-то позаимствовал их «на портянки». Могли пропасть мелкие современные предметы. Все настоящие ценности были упакованы в ящики, приготовлены к эвакуации и не пострадали. Кстати, значительную часть не очень ценных дворцовых предметов расхитила дворцовая прислуга во время Гражданской войны, но это уже, как говорится, другая история.

Сохранились воспоминания медсестер дворцового госпиталя о том, что бесконечные толпы восставших искали министров среди раненых. Всё новые отряды пытались подняться по Иорданской лестнице, чтобы найти министров, и каждый раз приходилось заново объяснять, что министров здесь нет.

Восставшие заходили в Эрмитаж, в вестибюль подъезда с атлантами, и музейные служители объясняли, что правительство располагается не здесь. Вошедшие даже не поднимались по лестнице Эрмитажа. Никакого опьянения или тем более озверения у штурмующих Зимний дворец не было, хотя некоторые из них могли пребывать в пылу боевой горячки. Тот же Синегуб не жалеет слов для описания «пьяных» матросов, а потом подробно рассказывает о том, как один из этих «пьяных» долго требовал вернуть ему револьвер, отобранный Синегубом в начале штурма, когда небольшой отряд матросов был разоружен юнкерами. При этом матрос не соглашался взять другой револьвер, предъявлял удостоверение от судового комитета с указанием номера оружия и объяснял, что ему не поверят, что он мог утратить револьвер в бою. Очевидно, вести себя так мог только абсолютно трезвый человек.

После штурма был назначен комендант Зимнего. Им стал Игнатий Леонович Дзевалтовский (1888–1925), большевик, но при этом штабс-капитан гвардии Гренадерского полка. Кстати, попасть офицером в гвардейский полк даже во время войны можно было только при условии потомственного дворянства и согласия офицерской корпорации полка. Дзевалтовский служил во время Гражданской войны в ВЧК, затем во внешней разведке, а в 1925 г. внезапно бежал в Польшу и там стал адъютантом маршала Пилсудского. Если описать эту биографию в художественном произведении, читатель, пожалуй, скажет, что автор выдумал такой поворот.

Были ли при штурме Зимнего убитые? Антонов-Овсеенко доложил в Смольный, что было убито пять солдат гвардии Павловского полка. Однако известно, что комитет полка выдавал участникам штурма справки об этом, то есть участие в штурме Зимнего воспринималось павловцами как историческое событие. К сожалению, ни одна такая справка не сохранилась. Очевидно, что если бы их однополчане погибли, они были бы торжественно похоронены на Марсовом поле, рядом с полковой казармой.

Что касается матросов, то в воспоминаниях назывались десятки фамилий погибших. Существовала легенда, что они похоронены на Якорной площади Кронштадта. В 1957 г. в Центральном военно-морском архиве (ныне Российский государственный архив Военно-морского флота) работала специальная комиссия. Она установила, что 25 октября (7 ноября) в Петрограде погибли два моряка:

• машинный унтер-офицер 2-й статьи Гвардейского экипажа Александр Васильевич Лукашкин, смертельно ранен при неизвестных обстоятельствах и умер через два дня в Мариинской больнице, похоронен с воинскими почестями на Преображенском кладбище в Обухове;

• матрос 1-й статьи Гвардейского экипажа Степан Гаврилович Малыхин с яхты «Полярная звезда», смертельно ранен, «выполняя поручение Центробалта», умер в тот же день в Мариинской больнице, похоронен на Якорной площади Кронштадта.

Если бы они получили смертельные ранения при штурме Зимнего, об этом бы уже тогда говорили и писали.

Еще один моряк был убит 25 октября (7 ноября) по пути из Гельсингфорса в Петроград, на подмогу восставшим – матрос 1-й статьи Егор Семенович Быков. Это произошло на станции Рихимяки Финляндской железной дороги.

Запутало дело то обстоятельство, что не менее двадцати матросов были убиты во время юнкерского мятежа 29 октября (11 ноября) и боев с войсками Краснова – Керенского 30 октября (12 ноября) 1917 г. Многие из них были похоронены в Кронштадте на Якорной площади 19 ноября (2 декабря). Уже тогда в газетных публикациях смешивались события штурма Зимнего и последующих боев. Практически все убитые, которых вспоминали мемуаристы, были убиты либо 29–30 октября (11–12 ноября), либо еще позднее, но большинство из них были участниками штурма дворца. Это позволяет говорить еще об одном свойстве памяти – задним числом вспоминающий привязывает события к важнейшему для себя ориентиру – в данном случае штурму Зимнего.

Достоверно известно о ранении одного моряка при штурме дворца. В послужном списке от 1925 г. начальника Учетно-распределительного отделения Политотдела Кронштадтской военно-морской базы Александра Васильевича Власова, в 1917 г. матроса 1-й статьи Учебно-минного отряда (класс телеграфистов), записано: «Под Зимним дворцом был ранен в голову. Октябрь 1917 г.».

Нельзя не отметить, что большинство офицеров армии и флота самоустранились от участия в Октябрьском восстании или в защите Временного правительства. Достоверно известно лишь об одном флотском офицере – участнике штурма Зимнего. Это был Семен Степанович Петрухин (1889–1919), матрос 1910 г. службы, затем минный кондуктор, он воевал на сухопутном фронте в составе Конно-пулеметного отряда Балтийского флота при Кавказской туземной конной дивизии. Именно там он заслужил производство в подпоручики по адмиралтейству за храбрость. Во время Гражданской войны Петрухин погиб под станцией Веймарн (Эстония), в рядах Красной армии.

В штурме дворца в качестве исполняющего обязанности командира 2-го Балтийского флотского экипажа принимал участие сухопутный офицер – прапорщик Сергей Дмитриевич Павлов (1897–1946), который был переведен на флот мичманом военного времени берегового состава в начале ноября 1917 г. Во время Гражданской войны он стал известен под прозвищем «мичман Павлов».

Моряки проявили чудеса самоорганизации – не менее 6–7 тыс. матросов сообща действовали в Петрограде во время восстания практически без помощи офицеров. Способность к самоорганизации была важнейшим качеством матросов этого времени, она сделала их главной военной опорой советской власти в первые месяцы после Октябрьской революции.