Глава 8. Зарождение украинского фашизма

Сейчас, весной – осенью 2014 г., об украинском фашизме пишут и говорят сотни политиков, журналистов, деятелей искусств России. В принципе они правы, но, увы, они видят только цветочки на телевизионных экранах. Пока никто не попытался разобраться, а откуда вылез этот фашизм.

Защитники киевской хунты пытаются проводить параллели между националистами Украины и националистами в России и других странах. На самом деле националисты Германии, Италии и других стран в XIX – начале ХХ века пытались не создать новые великие государства, а воссоздать их.

Гитлер и Муссолини в ходе войны совершили страшнейшие преступления и никак не могут быть оправданы. Но начинали они с желания создать Третий (!) рейх и возродить Римскую империю. Причем, два рейха реально существовали, равно как и тысячелетний Великий Рим. И фюрер, и дуче говорили о величии реальных народов, существовавших в Германии свыше тысячи и в Италии свыше трех тысяч лет.

Невозможно представить себе европейскую и даже мировую культуру без огромного вклада германского и итальянского народов.

А тут фашизм был создан на… ровном месте! Никогда не существовало украинского народа, никогда не было украинского языка, соответственно не было украинской культуры. И подавно никогда не существовало украинского государства.

Надо отдать должное украинским фашистам – они все создали буквально с нуля. Начнем с языка.

Метка «Киевская Русь», неосторожно введенная русскими историками в конце XVIII века, стала козырной картой самостийников, превративших Русское государство IX–XII веков в украинское государство «Киевская Русь».

Русский летописец утверждал, что Русская земля «…до Венгрии, до Польши и до Чехии; от Чехов до Ятвягов [прусско-литовское племя] и от Ятвягов до Литвы, до Немцев и до Карел, от Карелии до Устюга… и до Дышючего моря [Ледовитый океан]; от моря до Черемис, от Черемис до Мордвы – то все было покорено великому князю Киевскому Владимиру Мономаху…»[72].

И на таком огромном пространстве был единый народ с единым языком, письменностью, религией, культурой и системой власти.

Все летописи и все иные письменные источники, дошедшие до нас, написаны на одном древнерусском языке. Правда, сейчас щирые историки уверяют, что-де был один официальный княжеский язык и два или три простонародных языка. Но и граффити на храмах, и надписи на могильных плитах, на берестяных грамотах, глиняных сосудах и т. д. делались не князьями и игуменами, а простым народом, и все они были на одном древнерусском языке.

К началу правления князя Владимира Святого на Руси установилось единовластие князей Рюриковичей. Естественно, что до прихода Рюрика на территории Руси существовали десятки местных князей, правившие отдельными племенами или даже племенными союзами. Рюриковичи их всех убили, заставили бежать за пределы Руси или в лучшем случае сделали их своими подданными, заставив забыть о своем происхождении.

Русские летописцы обычно не акцентировали внимание на войнах Рюриковичей с местными князьками. Исключения крайне редки: убийство Ольгой, вдовой князя Игоря, древлянского князя Мала и убийство Владимиром Святым полоцкого князя Рогвольда.

После Владимира Святого в письменных источниках нет упоминаний о каких-либо князьях на Руси, не относившихся к роду Рюриковичей, нет упоминаний и о боярах и дружинниках, ведущих свой род от каких-либо местных князей.

Рюриковичи будут безраздельно править всей Русью до середины XIV века, а потом в Южной и Западной Руси уступят власть потомкам литовского князя Гедимина.

Любопытно, что у Рюриковичей до XV века преобладала горизонтальная система наследования власти, при которой престол переходил не от отца к старшему сыну, а от старшего брата к следующему по старшинству брату. Представим себе, что в Киеве правил старший брат Иван, в Смоленске – средний брат Петр, а в Вязьме – младший брат Федор. Умирает Иван, и его стол в Киеве занимает не старший сын Александр, а средний брат Петр. На место Петра в Смоленск едет младший брат Федор, а на место Федора в Вязьму спешит старший сын покойного Ивана Александр.

Такая система наследования имела много преимуществ по сравнению с вертикальной. Так, многие князья умирали в молодом возрасте, и сын-подросток, а то и младенец, не мог самостоятельно править княжеством. Естественно, что средний брат – опытный воин и политик – был лучшим правителем княжества.

Смена князей не всегда происходила в связи с их смертью. Довольно часто князей сгоняли со «столов» собратья-Рюриковичи или даже городское вече. Понятно, что такие эксцессы увеличивали «миграцию» князей.

Вот, к примеру, биография князя Ростислава Мстиславича (около 1110–1167). В 1125 г. он стал смоленским князем, с 1153 г. – князем новгородским, с 1154 г. Ростислав – великий князь в Киеве, откуда в 1155 г. он был выбит князем Изяславом Давидовичем и бежал в Смоленск. С 1157 г. Ростислав вновь княжил в Новгороде, с 1159 г. он опять на великом княжении в Киеве, в 1161 г. выбит из Киева и бежал в Белгород. В 1161 г. Ростислав в третий раз занял киевский престол и на сей раз пожизненно. И, надо сказать, биография Ростислава Михайловича типичная для XII века.

Надо ли говорить, что князья Рюриковичи не были похожи на чиновную номенклатуру XXI века, которую кремлевский хозяин постоянно тасует по регионам и которая очень часто даже не берет с собой семей, отправляясь из Нижнего Новгорода, скажем, в Хабаровск. Князья переходили на новый стол обязательно с дружиной и административным аппаратом (боярами, тиунами и т. д.), а те в свою очередь тоже брали семьи, слуг и др.

Таким образом, по территории Руси (то есть по территориям современных Российской Федерации, Белоруссии, Украины и Прибалтики) в X–XIV веках ежегодно перемещались из одного города в другой тысячи людей. Такая ротация автоматически способствовала развитию языкового, культурного и, как ни странно, политического единства Руси. Пусть один князь Рюрикович уходил, но на его место приходил его близкий или дальний родственник.

До 1990 г. ни один серьезный ученый, в том числе и на Украине, не сомневался, что в Киеве, равно как и в Новгороде, говорили и писали на одном и том же языке. «Таким образом, на момент принятия христианства и широкого развития культуры язык восточных славян отличался фонетическим, грамматическим и лексическим единством на огромной территории его распространения… Следовательно, язык Киевской Руси XI–XII ст. можно изучать по многочисленным письменным документам. Они в определенной степени отражали живой язык русского населения того времени»[73].

«Древнерусский язык далек от специфики современных украинских говоров, и нужно поэтому признать, что словарь последних во всем существенном, что отличает его от великорусских говоров, образовался в позднейшее время»[74].

А вот цитата другого украинского ученого: «В связи с формированием древнерусской народности, складывался и общий по своему происхождению, характеру живой язык этой народности, который на разных славянских землях имел местную окраску, диалектные отличия. Древнерусский литературный язык развивался на общенародной восточнославянской языковой основе»[75].

Любопытно, что народный эпос о событиях в Древней Руси и конкретно о правлении князя Владимира в Киеве к XVIII веку сохранился только на севере России в Архангельской, Олонецкой и других областях.

А какой эпос мы находим у современных украинцев? Это главным образом «Думы» о похождениях казаков Байды, Голоты, Кишки и других. Замечу, что одного из популярных фольклорных персонажей звали казак Мамай. Исторически сии сказания достаточно явно привязаны к событиям XVI–XVII столетий, а о легендарном периоде Киевской Руси в малороссийском фольклоре нет никаких упоминаний.

О чем это говорит? Ответ однозначен – достаточно большая часть населения Приднепровья, жившая там в X–XII веках, позже (точное время неясно) мигрировала на северо-восток России.

Соответственно, сейчас в Приднепровье проживает пришлое население, эпос которого помнит самые поздние события, касающиеся XVI–XVII веков.

Обратим внимание, история Киева и приднепровских земель с 1260 г. по середину XVI века – белое пятно. Его не сумели заполнить ни российские историки XVIII – начала ХХ века, включая малоросса Грушевского, ни советские историки. Академия наук УССР издала в 1963 г. в Киеве 1480-страничный (!) двухтомный труд «История Киева». Так там событиям в Киеве с 1245 по 1416 год (171 год) посвящено 6 (шесть!) страниц. Да и эти 6 страниц состоят исключительно из общих фраз.

А в это время Малороссия входила в состав Великого княжества Литовского, а после Люблинской унии – в состав Речи Посполитой.

Как писал Михайло Грушевский, «русский язык господствовал при литовском дворе»[76].

Ему вторят современные украинские историки Юрий Мирошниченко и Сергей Удовик: «Литву и Русь объединял общий язык – русский. <…> Ягайло и Витовт даже в конце жизни, находясь под польским влиянием, корреспондировали по-русски. Местные диалектные особенности носили скорее фонетический характер. Судя по текстам дошедших до нас официальных документов и летописей, вплоть до конца XVI в. региональные отличия литовской Руси не касались даже диалектного уровня. Они незначительны в текстах высокого стиля и церковной литературе и проявлялись только в документах бытового или коммерческого уровня, так называемого “низкого стиля”. Так, в тексты Галицкой и Волынской земель проникли слова чешского, немецкого и польского происхождения, что совершенно очевидно в связи с большей включенностью этих земель в центральноевропейскую торговлю. Например, слова “грошi” и “купа грошей” (много денег) происходят от названия чешской серебряной монеты “грош” (от лат. grossus – большой, толстый), которая чеканилась с 1300 г. и была основной денежной единицей в Центральной Европе. А “копа грошей” означала “60 грошей”. В целом же жители Волыни, Киева, Полоцка, Вильно и Пскова могли свободно общаться, не испытывая никаких затруднений. Об этом наилучшим образом свидетельствует итальянец Александр Гваньини в своих “Хрониках Европейской Сарматии”, изданных в 1578 г.:

“Московиты по языку мало отличаются от руси, а русь, в свою очередь, мало чем отличается по языку от поляков и мазуров. А богемцы и хорваты уже более отчетливо по форме своего языка и отличию некоторых слов, а также акцентами, так разнятся, что порой друг друга тяжело понимают, если, уживаясь мирно, они бы не знали другого языка”»[77].

Тут стоит заметить, что поляки жителей Малороссии, проживавших в ВКЛ, а также в Речи Посполитой, именовали «русью». Понятно, что польскому шляхтичу и в пьяном бреду не могло присниться, что русь разговаривала не на русском языке, а на неведомой «украинской мове».

На беду украинским националистам, 30 апреля 1564 г. в Литву бежал знаменитый русский воевода князь Андрей Михайлович Курбский.

Родословная Андрей Михайловича восходит к смоленским князьям. Их потомок можайский князь Федор Ростиславович Чермный, женившись на ярославской княжне Марии Васильевне, становится ярославским князем. В XV веке Федор Чермный и два его сына – Давид и Константин – были канонизированы православной церковью.

Князья Курбские считались, пожалуй, самыми знаменитыми воеводами XV–XVI веков. Практически ни один поход московской рати не обходился без них.

Король Сигизмунд-Август щедро одарил Курбского землями: в Литве он получил староство Кревское (позднее в составе Виленской губернии), на Волыни – город Ковель, местечки Вижну и Миляновичи с десятками сел. Сперва все эти поместья были пожалованы Курбскому в пожизненное владение, но впоследствии «за добрую, цнотливую [доблестную], верную, мужнюю службу» они были утверждены за Курбским на правах наследственной собственности. В Польше и Литве Андрея Курбского величали князем Ковельским. Сам же Андрей Михайлович называл себя князем Ярославским.

Говоря о жизни Курбского в Литве, я не буду останавливаться на его знаменитой переписке с Иваном Грозным, поскольку она выходит за рамки нашего повествования, а желающих отошлю к моей книге «Дипломатия и войны русских князей. От Рюрика до Ивана Грозного» (М.: «Вече», 2006).

Для нас гораздо важнее среда, в которую попал русский князь. Увы, там он не заметил «сформировавшихся белорусской и украинской народностей». Советские профессора с Ленинских гор в середине ХХ века это видели, а Курбский – нет. Он нашел для себя новое поприще – борьбу за чистоту православия в условиях религиозного плюрализма Великого княжества Литовского. В 70-е годы XVI века в его имении Миляновичи под Ковелем сформировался своего рода книжный центр, где создавались, переводились и переписывались разные сочинения, но в первую очередь – классика православной литературы. В него до 1575 г. входил шляхтич Амброджий, затем М.А. Оболенский, а после его смерти в 1577 г. – Станислав Войшевский.

По словам самого Курбского, идея создания такого кружка возникла у него в беседах с духовным учителем старцем Артемием, бежавшим из России из-за угрозы репрессий по обвинению в ереси.

Курбского окружали русские люди, хотя они и числились литовскими шляхтичами и воевали под знаменами польского короля.

Учился ли Курбский белорусскому и украинскому языкам? Да он попросту и не знал о таковых.

Итак, русское дворянство в Литве оставалось верно русскому языку и православной вере. Зато нравы польской шляхты русское дворянство, как католики, так и православные, воспринимало в полном объеме. У ляхов были законы, но их шляхта жила по понятиям, и главным арбитром в спорах была сабля.

Князь Курбский, как владелец Ковеля, был буквально принужден вести малые войны с соседями-шляхтичами, как католиками, так и православными. Увы, я не преувеличиваю. Историки обнаружили в польских архивах документы о десятках «междусобойчиков» с участием Андрея Ярославского, как именовал себя Курбский в изгнании. Май 1566 г. – вооруженные столкновения с частной армией Александра Федоровича Чарторыйского. В августе того же года – конфликт с владельцами местечек Донневичи и Михилевичи. Ноябрь 1567 г. – стычки с вооруженной челядью семейства сендомирского каштеляна Станислава Матеевского. В конце 1569 г. – боестолкновения с частной армией Матвея Рудомина, много убитых и раненых. В августе 1570 г. «малая война» (по выражению историка И. Ауэрбаха) с князем Андреем Вишневецким за передел границ имений. Вооруженные пограничные столкновения между дружинниками Курбского и частной армией Вишневецкого происходили в феврале 1572 г., в августе 1575 г.

Тут стоит заметить, что в те годы клан Вишневецких хотя и слыл оплотом православия, но действовал не хуже разбойников с большой дороги. Что им какой-то князь Курбский. Вот, к примеру, в конце XVI века семейство Вишневецких захватило довольно большие территории вдоль обоих берегов реки Сули в Заднепровье. В 1590 г. польский сейм признал законными приобретения Вишневецких, но московское правительство часть земель считало своими. Между Польшей и Россией был «вечный» мир, но Вишневецкий плевал равно как на Краков, так и на Москву, продолжая захват спорных земель. На Северщине из-за городков Прилуки и Сиетино началась полномасштабная война. Московское правительство утверждало, что эти городки издавна «тянули» к Чернигову и что «Вишневецкие воровством своим в нашем господарстве в Северской земли Прилуцкое и Сиетино городище освоивают». В конце концов в 1603 г. Борис Годунов велел сжечь спорные городки. Люди Вишневецкого оказали сопротивление и понесли большие потери.

Понятно, что сведения Андрея Курбского как о языке, так и о жизни «по понятиям» в Малой Руси конца XVI века как кость в горле у украинских националистов, и сейчас о нем на Украине приказано молчать.

В 1977 г. во Львове на улице Подвальной близ Пороховой башни был сооружен большой памятник «украинскому первопечатнику Ивану Федорову». И во Львове же открыт Музей старинной украинской книги им. Ивана Федорова.

Так, может, Широкорад ошибается – был великий и могучий украинский язык, раз на нем издавал книги еще в XVI веке великий украинский первопечатник?

Только вот почему в Москве на Охотном ряду с 1909 г. тоже стоит памятник первопечатнику Ивану Федорову? Они что, однофамильцы или родственники?

Увы, это был один человек, и печатал он книги только на одном языке. Догадайтесь с трех раз, на каком?

В 1566 г. из Москвы в Литву уехал знаменитый «первопечатник» Иван Федоров. Он приезжает в Западную Белоруссию и на Западную Украину и начинает печатать русским шрифтом те же книги, что и печатал в Москве. Тот же русский шрифт, тот же русский язык – не знал бедный Федоров, что в Заблудове и Львове уже кончался второй этап белоруссизации и украинизации.

Между прочим, русский шрифт, которым Иван Федоров начал печатать книги в Москве, не был его изобретением. В 1491 г. немецкий студент Рудольф Борсдорф изготовил по заказу краковского печатника Швайпольта Филя «русский шрифт». В том же 1491 г. и вышли две первые печатные книги на русском языке – «Осмогласник» и «Часослов». Они распространялись как в Великом княжестве Литовском, так и в Великом княжестве Московском.

Встречались ли в Литве Курбский и Федоров? Документальных свидетельств об этом не сохранилось. Однако с учетом их длительной литературной и просветительной деятельности они попросту не могли не встречаться. Я уж не говорю, что интеллигентная прослойка в русской Литве была очень тонка. Кстати, тот же Немировский утверждает, что «Курбский и Иван Федоров знали друг друга еще в Москве… Не исключено, что именно Курбский рекомендовал князю Острожскому пригласить к себе Ивана Федорова. Он принимал определенное участие и в подготовке к печати Острожской Библии»[78].

В 1574 г. в Львове Иван Федоров печатает «Азбуку». Чью азбуку? Понятно, что русскую! Заметим, что якобы украинское слово «друкарня» тогда равно использовалось в Москве, Минске и Львове. А чуждым русскому языку словом «типография» мы обязаны Петру I и любимым им немцам.

Любопытно, как в России и тогда, и сейчас пишут о Федорове: «В 1573 г. Иван Федоров приступил к созданию первой печатной украинской книги. Это был тоже “Апостол”, походивший на московский экземпляр, только, пожалуй, более красивый».

Итак, 2-е издание «Апостола» стало первой украинской печатной книгой. Так все-таки книга была украинская или переплет?

6 декабря 1583 г. Иван Федоров умер во Львове. На могиле на камне было высечено: «Иоанн Федорович, друкарь московский, который своими стараниями печатани небывало обновил».

В 1561 г. монах Исаия из города Каменец Польский отправился в Москву за оригиналами книг на русском языке, чтобы печатать их «слово в слово»: «…в нашем государстве христианском руском Великом княжестве Литовском выдати тиснением печатным нашему народу христианскому, да и русскому московскому»[79].

Не я, а монах Исаия, князья, шляхтичи и попы XVI века твердят нам одно и то же: в Великом княжестве Литовском и в Великом княжестве Московском был один народ – русский, а у советских ученых и щирых самостийников в ушах бананы застряли.

Другой вопрос, что во Львове и на Волыни в русский язык в конце XVI века начинают проникать полонизмы. «Как поляки в свой язык намешали слов латинских, которые тоже и простые люди по привычке употребляют, так же и Русь в свой язык намешали слов польских и оные употребляют», – писал анонимный автор «Перестороги» – антиуниатского полемического произведения, написанного в Малороссии в 1605–1606 гг.

Надо ли говорить, что князь Курбский решительно выступил против полонизмов в русском языке и в пылу полемики назвал польский язык «польской барбарбарией».

Еще в конце XIV – начале XV века в русском языке Великого княжества Литовского появляются термины «паны», «рада» и т. д. Причем панами называли и литовцев-католиков, и православных князей и дворян.

Точно так же язык москвичей обогащался десятками татарских слов. Тем не менее в XV веке речь москвичей гораздо больше отличалась от языка новгородцев, чем, скажем, от языка жителей Смоленска – подданных Великого княжества Литовского.

Увеличение различий в языке Великого княжества Литовского и Московской Руси в XIV–XVII веках – вещь вполне естественная и никак не связанная с формированием двух или трех наций. Возьмем, к примеру, Южную и Северную Корею. Там что, два народа, две нации? А между тем в 2002 г. был издан словарь для перевода с северокорейского на южнокорейский языки, насчитывающий 50 тысяч значений, имеющих различные наименования на севере и на юге Кореи.

Дабы избежать обвинений в предвзятости, дам слово известному украинскому историку, философу и писателю Олесю Бузине:

«Наши историки националистического уклона любят хвастаться, как подняли образованность Москвы в XVII веке киевские ученые из Могилянской академии. А теперь задайтесь вопросом: можно ли “поднимать ученость”, если вы говорите на языке, не понятном вашим ученикам? Представьте, что сегодня в Москву приехал из Канады какой-нибудь профессор Шворк – носитель канадийского диалекта украинского языка и пытается там кого-то просвещать, оперируя такими “славянскими” словами, как “інвазія” и “атентат”, непонятные даже полтавчанам и одесситам. Шворк уедет домой в Канаду разговаривать с себе подобными “шворками”. А выходцы из Киева во времена Алексея Михайловича и Петра I не только прижились в “варварской Московии”, но и основали там Славяно-Греко-Латинскую академию и заняли высшие посты в церковной иерархии. Это произошло только потому, что литературный язык Киева и Москвы в XVII столетии практически не отличались друг от друга.

Приведу яркий пример фальсификации истории украинского и русского языков, которым мутят сознание студентам на филологических и исторических факультетах. Общеизвестно, что в 1619 году вышла в свет “Грамматика” Мелетия Смотрицкого – ученого-филолога родом из местечка Смотрич в Подолии.

В курсе украинского языка ее проходят как одну из первых “українських” грамматик. И при этом сообщают студентам, что она оказалась настолько “удачной”, что по ней преподавали в Москве даже в XVIII веке. Понятное дело, что украинскую мову в Москве тогда не изучали. Так какой же язык описывает книга Смотрицкого и на каком языке она написана? Открываем подлинник и читаем на титульной странице: “Грамматики славенския правилное синтагма, потщанием многогрешного мниха Мелетия Смотрицкого”. Очень по-украински звучит? А знаете, какими терминами оперировал Смотрицкий в своем учебнике? Время у него “будущее” и “настоящее”, а не “майбутнє” и “теперішнє”, число, естественно, “множественное” и “единственное”. Он употребляет термин “глагол – есть часть слова скланяемая”, а не “дієслово”, как в современных украинских учебниках. Падежи у него – “именительный”, “родительный”, “дательный”, “винительный”, “звательный”, “творительный”. Особенно же забавно читать страницу, где он склоняет страшное для любого националиста слово “российский”! И хоть бы раз на всю “Грамматику” Смотрицкий употребил “украинский” или “Украина”! “Грамматика” Смотрицкого описывает правила русского языка, на котором и говорил этот образованный монах из Подолии.

Очищенные от политических измышлений факты доказывают: на территории нынешней Украины русский язык древнее украинского примерно на 600 лет! Украинский начал формироваться только во второй половине XVI столетия – после Люблинской унии, когда эта часть Руси перешла от Великого Княжества Литовского к Польше. Тогда распался общий и для Белой, и для Малой Руси западно-русский диалект. Белоруссия осталась под Литвой, и местные народные говоры превратились, в конце концов, в то, что сегодня мы называем белорусским языком. А малороссийские говоры испытали серьезнейшее воздействие языка польских оккупантов. Польско-русский суржик дал начало украинскому. Из польского языка заимствованы такие слова, как “рахунок” (“счет”), “протяг” (“сквозняк”), “уряд” (“правительство”), “уживаний” (“употребляемый”), “вигнанець” (“изгнанник”), “зникать” (“исчезать”), “знов” (“опять”), “балія” (“лохань”), “бруд” (“грязь”), “хвороба” (“болезнь”), “цимбали” (надеюсь, переводить не надо), “гвинт” (“винт”), “гарт” (“закалка”), даже “людожерство” (“людоедство”) и “мавпувати” (“обезьянничать”)! Многие русские слова под воздействием польского произношения в XVI–XVII веках приобрели полонизированный окрас. Одним словом, от русского ушли, а к польскому так и не пришли»[80].

Одну из своих книг Олесь Бузина так и назвал: «Кто придумал Украину?» По его мнению, им был 27-летний харьковский адвокат, сын православного попа села Туровка Полтавской губернии Николай Михновский. В 1900 г. в австрийском Львове он написал брошюру «Самостийная Украина».

К этому времени Михновский стал главой Революционной Украинской партии, состоявшей из нескольких человек.

Идея Михновского – создание единой полностью независимой Украины. Добиться этого можно только силой: «Усіх, хто на цілій Україні не за нас, той проти нас. Україна для українців, і доки хоч один ворог чужинець лишиться на нашій території, ми не маємо права покласти оружжя. І пам'ятаймо, що слава і побіда – це доля борців за народню справу»[81].

«А собирался строить Микола “самостийную” с размахом – “вiд гiр Карпатських аж до Кавказькi”. Идея, прямо скажем, не только шовинистическая, но и нереальная. Замечу, что в 1900-м году, когда автор “Самостийной Украины” это изрек, на территории, которую облюбовал для своего государственного проекта Михновский, помещалось еще и Войско Донское, населенное отнюдь не украинцами. Куда, спрашивается, собирался беспокойный “батько” нации девать этих донских казачков? Да еще и вооруженных сплошь новенькими трехлинейными винтовками и шашками? Ведь вряд ли они мечтали добровольно вступить в подданство фантастической Великой Украины киевско-харьковского мечтателя, что и доказали на деле, повоевав в 1918 году с петлюровцами на Донбассе. <…>

При этом, рисуя картины националистического соблазна, Михновский, как и положено настоящему садомазохисту, тут же впадал в историческое самобичевание»[82].

«I хай навпаки логіці подій ми виписали на свому прапорі: “Одна, єдина, неподільна, вільна, самостійна Україна від гір Карпатських аж по Кавказькі”»[83].

«Публикуя анонимно свой “труд”, Михновский без отрыва от его сочинения делал совершенно легальную карьеру адвоката в Российской империи. Характерно, что до революции его ни разу не привлекали за политическую деятельность к ответственности. Более того! Первую мировую войну выдающийся “самостийник” провел в глубоком тылу – в Киеве в должности военного прокурора! Один из видных деятелей украинского движения Евгений Чикаленко вспоминал, как в 1916 году Михновский, щеголявший в русской военной форме и раздражавший его своей, как он выразился, “театральностью”, набросился на него с упреками, что украинская общественность не созвала в начале войны съезд и не послала “до царя депутацiї, яка заявил б, що українська громадянство цiликом лояльне, що воно стоїть за цiлiсть Росiї й зовсiм не думає про прилучения України до Австрiї, але просить дати українському народовi такi права, якими вiн користується в Австрiї”. Как утверждал Михновский, “якоби це було зроблено, то правительство не вважало б усiх українцiв за зрадникiв”»[84].

Замечу, что в 1914–1916 гг. еще один попович-журналист, Симон Петлюра, тоже был ярым «оборонцем» и писал статьи, призывавшие вести войну до победного конца.

Ну а с другой стороны кучка сторонников Михновского 31 октября 1904 г. попытались взорвать памятник А.С. Пушкину в Харькове напротив драматического театра. Так что война с памятниками уже 110 лет – любимое занятие украинских фашистов.

В 1918 г. Михновский вдруг стал… монархистом и поклонником гетмана Скоропадского. Михновский в 1919 г. интриговал против Петлюры. Ну а в 1920 г. занялся кооперацией.

В 1924 г. Михновский вернулся в Киев, где был немедленно арестован ОГПУ. Его, видимо, с кем-то перепутали, и через пару дней, дав пинка под зад, послали к… маме. Обиженный «отец независимой Украины» с горя повесился на цветущей яблоне в ночь на 4 мая 1924 г.

Как писал Олесь Бузина: «Безвременную кончину Михновского, сами того не осознавая, почтили только две киевские советские газеты – “Пролетарская правда” и “Бiльшовик”…

7 мая “Пролетарская правда” в рубрике “Происшествия” как раз между заметками “Убийство бандита” и “Раскрытая кража” напечатала мелкими буквами: “В д. № 76 по Жилянской ул. повесился Мих. Михновский, 50 лет. Причины самоубийства неизвестны”. (При этом журналисты перепутали имя покойного.) А газета “Бiльшовик” в разделе “Кримiнальна хронiка” допустила опечатку уже в его фамилии: “Самогубство. В нiч з 3 на 4 травня по Жилянськiй вул. ч. 76 пом. 10 повiсився гр. Аiхновський М. 50 рокiв”. Вслед за этим сразу шла заметка “Ограбування церкви”.

Оба “некролога”, если их так можно назвать, наглядно демонстрировали, насколько мало был известен главный самостийник широкой публике и новым хозяевам Киева»[85].

Ну а в нескольких десятках метров от яблони с качающимся «отцом вильной Украины», в большом двухэтажном доме, похрапывал еще один «отец незалежной Украины», профессор Михайло Грушевский.

Самое забавное, что именно Грушевский обозвал своего конкурента Михновского… «фашистом», назвав модным тогда словом.

Ну а Олесь Бузина называет украинских фашистов «профессиональными украинцами». Замечу, что ни Богдан Хмельницкий, ни Тарас Шевченко никогда не называли ни себя, ни кого другого украинцами.

К 1914 г. в Российской империи людей, считавших себя украинцами, было не более трех сотен.

В мемуарах петлюровского генерал-хорунжего Юрка Тютюнника есть забавный эпизод, как он в 1917 г. решил сформировать «сознательную» украинскую часть, для чего подобрали призывников из Полтавской, Киевской, Черниговской, Волынской, Холмской, Подольской, Херсонской, Екатеринославской и Харьковской губерний, в общем, со всей Малороссии.

Собрали до 7 тысяч человек, и Тютюнник крикнул: «Кто между вами украинец, поднимите руки». Поднялось не более 300 рук. «Малороссы, поднять руки!» – подняли руки почти половина. «Хохлы, поднять руки!» – поднялась треть рук.

Бузина подвел итог: «Итак, из 7 тысяч человек, прибывших украинизироваться (это очень приличная социологическая выборка!) в 1917 году самоидентифицировали себя украинцами всего триста! Жалкие 4,28 процента! Остальные считали себя хохлами, малороссами – кем угодно, но не украинцами. Это и есть реальная картина того, что у нас называют национальной сознательностью масс»[86].

Уверен, что тут московский украинофил воскликнет: «А как же Шевченко?! Он ведь писал на чистом украинском языке».

Спорить с образованцем не хочу, пусть ему ответит то же Бузина: «До второй половины XIX века украинское правописание ничем не отличалось от общерусского… Три четверти произведений Шевченко – тоже по-русски. А его украиноязычные произведения частично сфальсифицированы “горе-украинизаторами” XX столетия. К примеру, у Шевченко нет книги “Кобзар”. Все прижизненные издания назывались “Кобзарь” – с мягким знаком в конце. Точь-в-точь как в русском языке»[87].

Немного иначе на этот вопрос отвечает националист канадско-подданный Орест Субтельный: «Язык Шевченко – это смелый синтез речевого потенциала украинских диалектов, сельского и городского просторечия, словаря и форм церковнославянского языка»[88].

Если перевести Субтельного на простой русский язык, то Тарас Григорьевич собрал до кучи несколько малороссийских диалектов (вариантов суржика) и добавил элементы церковнославянского языка, то есть Шевченко попытался создать новый язык, на котором никто не говорил ни на селе, ни в городе.

Следует заметить, что Тарасу Григорьевичу приходили в голову и более экзотические затеи. Так, хороший знакомый Шевченко Иван Тургенев вспоминал, «как однажды Тарас дошел до идеи смешанного русско-украинского эсперанто: “Во время своего пребывания в Петербурге он додумался до того, что не шутя стал носиться с мыслью создать нечто новое, небывалое, ему одному возможное, а именно: поэму на таком языке, который был бы одинаково понятен русскому и малороссу; он даже принялся за эту поэму и читал мне ее начало. Нечего говорить, что попытка Шевченко не удалась, и именно эти стихи его вышли самые слабые и вялые из всех написанных им, – бесцветное подражание Пушкину”»[89].

Сейчас самостийники подвергают цензуре самого Шевченко. Ну а что делать? Вот в поэме «Гайдамаки» он пишет:

Розбрелись конфедерати,

По Польщi, Волинi,

По Литвi, по Молдованах

I по Українi.

Украина здесь – Поднепровье, а Волынь – не Украина. В своем дневнике Шевченко употребляет термин «Украина» всего три раза, термин «Малороссия» встречается девять раз. Даже в своих письмах, притом написанных по-малорусски и адресованных малороссам (например, Бодянскому), поэт употребляет термин «Малороссия».

Поэтов и художников, как правило, оценивают по качеству их произведений. Но бывают и исключения, когда самые посредственные произведения становятся «агиткой» и используются для разжигания политических страстей. Дабы не обижать украинцев, приведу пример из российской политики. В 60—70-х годах XIX века – это «Что делать?» Чернышевского, творчество Степняка-Кравчинского; в 30—40-х годах ХХ века – труды Фурманова, Фадеева; сейчас – «Котлован» Платонова, труды Солженицына.

Такие труды цитируются на митингах, в погромных листовках, их заставляют учить школьников. Но спросите бедных школяров, что они думают о всех вышеперечисленных авторах?

Русских писателей Пушкина, Толстого и Чехова, равно как и малоросса Гоголя, люди читали и будут читать всегда – вечером перед сном, на даче под вишнями, на палубе туристического теплохода, а этих…

Пушкин дал прекрасный монолог Гришки Самозванца:

…ни король, ни папа, ни вельмож

Не думают о правде слов моих.

Димитрий я иль нет – что им за дело?

Но я предлог раздоров и войны.

Перефразируя поэта, скажу, что самостийники и русофобы всех стран не думают ни о правде слов Тараса Григорьевича, ни о художественной ценности его творений. Он лишь предлог раздоров и войны.

Уберите из творений Шевченко русофобию, богохульство и злобу. Что останется в осадке…

Вторым после Шевченко «апостолом» украинской идеи и создателем украинского языка националисты называют Кулиша.

Пантелеймон Александрович Кулиш – писатель, фольклорист, этнограф и историк – родился 8 августа 1819 г. в Черниговской губернии в селе помещика, происходившего из казацкой старшины. Кулиш учился в Киевском университете, но ушел, не окончив его. Печататься начал в 1840 г. Поначалу использовал псевдоним Панько Казюка. Преподавал в петербургской гимназии, а затем в университете.

Кулиш, подобно Шевченко, решил заняться созданием украинского языка. Он выдумывает «граматику», то есть грамматику украинского языка, окрещенную «кулешовкой». «Кулешовка» представляла собой тот же русский алфавит с заменой нескольких русских букв. Кулиш уже заслужил себе скандальную репутацию попыткой перевода Библии («хай дуфае сруль на пана» не что иное, как кулишовский перевод «да уповает Израиль на Господа»).

Аналогичный инцидент произошел в 1861 г., когда разрешили печатать государственные документы по-малороссийски. Первым опытом должен был стать манифест об освобождении крестьян. Кулиш путем введения полонизмов и коверканья русских слов накатал свой вариант манифеста, вызывавший гомерический хохот у всех его читателей.

Ответом правительства была политкорректная резолюция, где «разработчику языка» советовалось «держаться сколь возможно ближе к тому языку и тем выражениям, кои употребляются ныне малороссийскими крестьянами». Ведь при переводе манифеста выяснилось полное отсутствие в малороссийской мове государственно-политической терминологии. И опять пришлось спешно ее разрабатывать путем введения полонизмов или коверканья русских слов. В результате получился текст, совершенно непонятный малороссийским крестьянам, которым он, собственно, и предназначался. «Напечатанный впоследствии в “Киевской старине”, он служил материалом для юмористики», – писал Николай Ульянов.

50-е и 60-е годы XIX века были десятилетиями кулишевских метаний и исканий. Ведь одновременно с попытками создания «высокой» словесности он пишет в предисловии к «Черной Раде»: «Вообразят, пожалуй, что я пишу под влиянием узкого местного патриотизма, и что мною управляет желание образовать отдельную словесность, в ущерб словесности общерусской. Для меня были бы крайне обидны подобные заключения».

Более того, Кулиш, по сути, признает, что такая «отдельная словесность» не нужна, поскольку лучшие малорусские умы такую словесность уже создали. И эта словесность – «общерусская» (или «русская»).

Кирилло-Мефодиевский период Кулиша выразился в «Повести об украинском народе» – «компиляции шкодливых выдумок, которые наши летописцы выдумывали про ляхов, да тех, что наши кобзари сочиняли про жидов, для возбуждения или для забавы казакам пьяницам, да тех, которые разобраны по апокрифам старинных будто бы сказаний и по подделанным еще при наших прадедах историческим документам. Это было одно из тех утопических и фантастических сочинений без критики, из каких сшита у нас вся история борьбы Польши с Москвою», – так охарактеризует повесть ее автор спустя 30 лет.

После разгона Кирилло-Мефодиевского братства сочинения Кулиша были запрещены, а сам он административно сослан в Тулу, где устроился на… государственную службу. Через три года ему разрешили вернуться в Петербург.

Польское восстание и поддержка австрийскими властями «украинствующих» заставляют Кулиша прозреть. На целых десять лет он исчезает из общественной и литературной жизни. Плодом этого катарсиса явился труд «История воссоединения Руси» (1874 г.). В нем Малая и Великая Русь представляются «единой плотью» и на этом основании отстаивается право малорусских детей обучаться в школах на «общерусском литературном языке». Теперь Кулиш обличает националистически настроенную интеллигенцию в недостатке исторических знаний и называет это преступлением для «властителей умов».

Кулиш продолжал оставаться патриотом Малороссии, но был вынужден признать: «Кто только хорошо вслушается в разговор Киевлянина, Черниговца, Львовца, Перемышлеца, Брест-Литовца, Смолянина и Половчанина, тот конечно согласится: “Наречие да одно и то же”.

Небольшие изменения в выговоре гласных е и ять и т. д.

Следует ли делить наречие Польское и Мазовецкое, Краковское и Горское. В том же убеждают нас и самые сочинения русских, в разных местах напечатанные, как-то: в Вильне, Остроге, Львове, Заблудове, Почаеве, Унинове, Супрасле и др. Если сравнить эти книги между собой, то, несмотря на разность места и времени, язык их везде один и тот же. Итак, в Великорусских землях: Малой, Червонной, Белой и Черной Руси одно и то же наречие было всегда в употреблении. А посему даже до XVIII столетия называлось оно без всякого прибавления, просто русским языком, а о Белорусском или Малорусском [языке] и не упоминалось»[90].

«Клянусь, – писал Кулиш, – что если ляхи будут печатать моим правописанием в ознаменование нашего раздора с Великой Русью, если наше фонетическое правописание будет выставляться не как подмога народу к просвещению, а как знамя нашей русской розни, то я, писавши по-своему, по-украински, буду печатать этимологической старосветской орфографией. То есть – мы себе дома живем, разговариваем и песни поем не одинаково, а если до чего дойдет, то разделять себя никому не позволим. Разделяла нас лихая судьба долго, и продвигались мы к единству русскому кровавой дорогой и уж теперь бесполезны лядские попытки нас разлучить».

Кто знает, если бы незабвенный Тарас Григорьевич меньше дружил с горилкой и не совсем здоровыми девицами, и дожил бы до возраста Кулиша, может и прошел бы ту же эволюцию взглядов.

В 1899 г. «украинофильская партия» в Австро-Венгрии выдвинула идею создания свободного и независимого государства Русь-Украина с границами от Карпат до Кавказа. Одним из лидеров этого движения стал историк Михаил Сергеевич Грушевский – третий «апостол» незалежной Украины.

Родился Миша Грушевский в 1866 г. в городе Холм, где его отец, дворянин, служил учителем в «греко-униатской» гимназии. Юность Миша провел на Кавказе и окончил курс тифлисской гимназии.

Олесь Бузина писал о Грушевском: «Малоросса видел в основном в учебнике по географии, но глубоко убежден, что рассказы Гоголя – “не теє щось”. Сам бы написал лучше. Да вот беда! Не знает “малороссийского языка”. Вывод: “Меж тем знать язык малороссийский я должен, при невозможности изучать его на практике довольствоваться теми немногими способами, которые находятся в моем распоряжении – чтением малороссийских книг, изложением на малороссийском языке и проч.”.

Фактологическая строгость тем не менее вынуждает нас признать – украинскому языку Михаил Сергеевич так и не научится. До конца жизни русским он будет владеть куда более свободно. Любая бумажка, написанная им на “великом и могучем”, вполне удобочитаемая. Конечно, не Пушкин. Но нигде – ни в полиции, ни в университете на непонимание Грушевского не жаловались.

Украинские же “перлы” академика звучат как наглая издевка над “солов’?ною мовою”. Читая Грушевского, и не поверишь, что она вторая по благозвучности после итальянской. Просто терновые “заросли” какие-то: “Ось от того, про мене, ми до Москви у неволю попали, що вискочив з неволі лясської, до Москви почали присикуватись, а якби пан Зіновій (це вже тут він й не дуже винен) перше улагодивсь гарненько у себе дома, добре Украйну арештував (?), то й не було б цього нічого”…

Белиберда какая-то! “Добре Украйну арештував” – это что значит? Арестовал? Но как можно арестовать целую страну? И кого, извольте спросить, назначить ее охранять, чтобы не сбежала? Ногайских татар?»[91]

В 1894 г. в Галиции при Львовском университете была открыта кафедра истории Южной Руси с преподаванием на русско-украинском языке. «Во Львове профессор Грушевский, – пишет историк С.Н. Щеголев, – занялся созданием книжного украинско-русского языка, реформой южнорусской (украинско-русской) истории и созданием новой “украинско-русской” политической партии».

Выработкой украинско-русского языка занималось, собственно, существовавшее во Львове Научное общество имени Шевченко, а Грушевский руководил этой работой как председатель этого общества.

Наиболее важной из указанного была реформа южнорусской истории, и эту реформу Грушевский выполнил с определенной тенденцией. «При написании “Истории Украины-Руси” задача Грушевского, – пояснял С.Н. Щеголев – сводилась не только к тому, чтобы доказать самобытность украинско-русского народа и отдельность его от других русских племен (белорусов и великороссов), но и к провозглашению его возможно большей абсолютной древности и относительного старшинства его гегемонии над этими племенами в прошлом».

В 1903 г. Грушевский посещает Париж, где вступает в масонскую ложу. Замечу, что Михаил Сергеевич проповедовал расчленение России, получал деньги от австро-венгерских властей и не думал расставаться с российским паспортом. Он регулярно наведывался в Киев, где на улице Панаковской построил себе огромный дом (на какие средства?). Русские же власти до начала Первой мировой войны никаких мер к господину Грушевскому не применяли.

В 1909 г. Грушевский вступает в киевскую масонскую ложу «Правда». Историк В.А. Савченко писал: «После гонений 20-х гг. ХIХ века масонство в Украине начало возрождаться только в начале ХХ века. Создание первых украинских и российских лож связано с выдающимся ученым Максимом Ковалевским (1851–1916).

М. Ковалевский родился на Харьковщине, в двадцать семь лет стал профессором Московского университета, а через некоторое время – основателем отечественной социологии, творцом парижской Высшей школы общественных наук. Михаил Грушевский, в будущем – глава Центральной рады стал масоном в 1903 г. в Париже под влиянием М. Ковалевского. В 1906–1907 гг. М. Ковалевский – член Государственной Думы и Государственного Совета, признанный и авторитетный лидер как российских либералов, так и русского и украинского масонства.

В 1900–1905 гг. в Украине открываются ложи: в Киеве – “Святой Владимир”, “Северное сияние”, в Харькове – “Шевченко”, в Полтаве – “Любовь и верность” и “Кирилл и Мефодий”, в Чернигове – “Братство”. Наиболее влиятельной была харьковская ложа “Возрождение”, в которую входили М. Ковалевский, В. Немирович-Данченко, будущий руководитель Временного правительства А. Керенский и др. В 1900 г. прошел первый Украинский масонский конгресс, на котором были представлены, кроме перечисленных, масонские ложи Житомира, Каменец-Подольского и Одессы.

Примерно в 1905–1908 гг. в Киеве утвердилась ложа “Киевская зоря – Правда” и ложа высших ступеней “Великая ложа Украины”. В них входили: миллионер барон Ф. Штейнгель, банкир И. Полторацкий, член Государственной Думы А. Вязлов, ведущие деятели украинского политического движения: С. Ефремов, П. Скоропадский, С. Петлюра, лидеры украинских партий и будущие министры Украинской Народной Республики и Гетьманщины (А. Никовский, В. Прокопович и др.).

Самым ярким масонским лидером в Российской империи тех лет был Александр Керенский, который осуществлял связь украинских масонов с их русскими “братьями”. Будущий гетман Украины генерал П. Скоропадский состоял и в мартинистской ложе “Нарцисс”»[92].

Как видим, в масонских ложах собрались все будущие лидеры борьбы за «незалежную Украину» 1917–1920 гг.

Либеральная и социальная риторика «украинских» партий привлекла к ним сотни, ну, с натяжкой, тысячи малороссов-«образованцев». Речь идет о мелких чиновниках, студентах, сельских учителях, врачах и т. д. Но общая численность членов всех этих партий не составляла и 0,1 процента от населения Малороссии (без Крыма и Донбасса).

Распространение же украинского языка наводило ужас на самостийников. Об этом хорошо написано у украинского историка и филолога Александра Каревина: «С началом профинансированного австрийским правительством “крестового похода” (в 1906 году) в Киеве, Полтаве, других городах Малороссии стали основываться “украиноязычные” газеты и издательства. Туда хлынул поток соответствующей литературы. Сотни пропагандистов “украинской национальной идеи” наводнили города и села.

Оправдались и ожидания на помощь изнутри. Подсчитав, что ослабление позиции русской культуры на Украине повлечет за собой ослабление позиций здесь государственной власти (“царского режима”), российская оппозиция бурно приветствовала “крестоносцев” как “братьев по борьбе” и оказала им всяческое содействие. Трудности возникли с другой стороны.

Новый язык, с огромным количеством включенных в него польских, немецких и просто выдуманных слов, еще мог при поддержке властей кое-как существовать в Галиции, где малороссы долгое время жили бок о бок с поляками и немцами, под их управлением и понимали польскую и немецкую речь. В российской Украине дело обстояло иначе. На придуманную за границей “рiдну мову” смотрели как на какую-то абракадабру. Печатавшиеся на ней книги и газеты местные жители не могли читать.

“В начале 1906 года почти в каждом большом городе Украины начали выходить под разными названиям газеты на украинском языке, – вспоминал один из наиболее деятельных “крестоносцев” Ю. Сирый (Тищенко). – К сожалению, большинство тех попыток и предприятий кончались полным разочарованием издателей, были ли то отдельные лица или коллективы, и издание, увидев свет, уже через несколько номеров, а то и после первого, кануло в Лету”. Причина создавшегося положения заключалась в языке: “Помимо того маленького круга украинцев, которые умели читать и писать по-украински, для многомиллионного населения Российской Украины появление украинской прессы с новым правописанием, с массой уже забытых или новых литературных слов и понятий и т. д. было чем-то не только новым, а и тяжелым, требующим тренировки и изучения”.

Но “тренироваться” и изучать совершенно ненужный, чужой язык (пусть и называемый “рiдной мовой”) украинцы, естественно, не желали. В результате периодические издания “крестоносцев” практически не имели читателей. Например, по данным того же Ю. Сирого, судя по всему завышенным, даже “Рiдний край”, одна из самых распространенных украиноязычных газет, имела всего около двухсот подписчиков (в основном самих же “крестоносцев”). “И это в то время, когда такие враждебные украинскому движению и интересам украинского народа русские газеты, как “Киевская мысль”, “Киевлянин”, “Южный край” и т. д., выходившие в Украине, имели огромные десятки тысяч подписчиков и это подписчиков-украинцев, а такие русские журналы, дешевого качества, как “Родина”, “Нива” и т. д., выходили миллионами экземпляров и имели в Украине сотни тысяч подписчиков”.

“Украинские периодические издания таяли, как воск на солнце”, – вспоминал другой “крестоносец”, М.М. Еремеев (впоследствии секретарь Центральной рады), и рассказывал, как “один остроумный киевлянин напечатал на своей визитной карточке вместо специальности или титула – «подписчик “Рады” (“Рада” – украиноязычная газета), что было значительно более редким явлением, чем университетские или докторские дипломы”. Один из немногочисленных читателей украиноязычной прессы в письме в газету “Громадська думка” выражал благодарность газетчикам за то, что “хлопочутся о нас и трудятся, чтобы мы имели свой родной язык на Украине”, но тут же сокрушался: “Лишь жалко, что бедные люди моего села не хотят и знать о таких газетах, как ваша и “Наша жизнь” или другие прогрессивные газеты, они влюбились в “Свет” и “Киевлянин” и другие черносотенные”. “Свои духовные потребности большинство украинцев удовлетворяет русской литературой, – жаловалась украиноязычная газета “Сніп”. – Когда же спросишь: “Почему это вы читаете русскую? Разве ж на украинском языке нет журналов или газет соответствующей ценности?” – то услышишь такой ответ: “Я не привык читать по-украински”.

Не помогло ни разъяснение отдельных слов, ни регулярно публикующиеся в прессе указания, что букву “и” следует читать как “ы”, букву “є” – как “йе”, а “ї” – как “йі”. Даже активисты украинофильского движения заявили, что не понимают такого языка и засыпали Грушевского просьбами вместе с газетами и книгами присылать словари. “То, что выдается теперь за малороссийский язык (новыми газетами), ни на что не похоже, – в раздражении писал украинской писательнице Ганне Барвинок известный литературный и театральный критик, щирый украинофил В.Д. Горленко. – Конечно, эти господа не виноваты, что нет слов для отвлечённых и новых понятий, но они виноваты, что берутся за создание языка, будучи глубоко бездарны. Я получаю полтавский “Рідний край” и почти не могу его читать”…

Тем временем, “крестовый поход” набирал темп. Масштабы языковых “исправлений” все увеличивались. Чтобы успокоить И.С. Нечуя-Левицкого, к нему лично явился глава языкового “воинства” М.С. Грушевский. Он объявил Ивану Семеновичу, что для создания нового литературного языка, полностью независимого от русского, просто необходимо множество новых слов и новое правописание, что нужно не спорить, а внедрять новшества в народ через книги, газеты, журналы. Как сообщил вождь “крестоносцев” писателю, большинство владельцев и редакторов украинских газет, журналов, книжных издательств, а также многие литературные деятели уже пришли к соглашению по этому поводу, поэтому Нечую-Левицкому следует присоединиться к ним и вместе бороться за насаждение нового языка, вытесняя тем самым язык русский.

Однако договориться не удалось. Потеряв надежду вразумить оппонентов, не поднимая шума, классик украинской литературы выступил в печати. Сам не безгрешный по части выдумывания слов, “старый Нечуй” считал торопливость тут недопустимой, т. к. слишком большого количества нововведений народ “не переварит”.

Писателя возмущало искусственное введение в оборот “крестоносцами” огромного числа польских и выдуманных слов, которыми заменялись народные слова. Так, вместо народного слова “держать” Грушевский и К° пропагандировали слово “тримати”, вместо народного “ждать” – слово “чекати”, вместо слова “поізд” – “потяг”, вместо “предложили” – “пропонували”, вместо “ярко” – “яскраво”, вместо “кругом” – “навколо”, вместо “обида” – “образа” и т. д. Известное ещё из языка киевских средневековых учёных слово “учебник” австро-польские выкормыши заменили на “підручник”, “ученик” – на “учень”, “процент” на “відсоток”, вместо “на углу” пишут “на розі” (“и вышло так, что какие-то дома и улицы были с рогами, чего нигде на Украине я ещё не видел”), вместо “разница” вводят “різниця”, вместо “процент”– “відсоток”, вместо слишком уж похожего на русское “одежа” – “одяг”, вместо “война”, как говорит народ Украины, употребляют “війна”, вместо “приданне” – “посаг” и т. д. И.С. Нечуй-Левицкий пояснял, что в основе таких замен лежит желание сделать новый литературный язык как можно более далёким от русского. “Получилось что-то и правда, уж слишком далекое от русского, но вместе с тем оно вышло настолько же далёким от украинского”…

“С этого газетного языка публика просто смеется, – замечал Нечуй-Левицкий в письме к писателю Михайле Лободе. – А все же партия (т. е. сторонники Грушевского) издала три галицкие грамматики для украинцев с галицкими падежами. Я знаю главных сообщников этой партии, так как они и на меня наседали, чтобы и я так писал. Был у меня и проф. Грушевский и точно так же просил и уговаривал меня, чтобы я писал галицкими формами. Галичанских книжек у нас на Украине не читают; их трудно читать. Поднял я бучу не зря, раз мы теряем так широкую публику”…

М.С. Грушевский вынужден был оправдываться, заявлять, что хотя язык, который он пытается насадить на Украине, действительно многим непонятен, “много в нём такого, что было применено или составлено на скорую руку и ждёт, чтобы заменили его оборотом лучшим”, но игнорировать этот “созданный тяжкими трудами” язык, “отбросить его, спуститься вновь на дно и пробовать, независимо от этого “галицкого” языка, создавать новый культурный язык из народных украинских говоров приднепровских или левобережных, как некоторые хотят теперь, – это был бы поступок страшно вредный, ошибочный, опасный для всего нашего национального развития”»[93].

Некий литератор Модест Левицкий предложил начать тотальную войну за очищение украинского языка от «москолизмов», но тут же признавался, что слова, с которыми нужно бороться – не совсем «москализмы», так как широко распространены в украинском народе, особенно на Левобережной Украине, но тем энергичнее, по его мнению, нужно очищаться от них. Далее следовал перечень примеров таких широко употребляемых народом, но «неправильных» с точки зрения «национальной сознательности», «полумосковских» слов: «город» (Левицкий рекомендовал употреблять тут «правильное» слово – «місто»), «год» (по Левицкому, нужно: «рік»), «хазяйка» («господиня»), «спасли» («врятували»), «колодязь» («криниця»), «погибло» («згинуло»), «льод» («крига»), «можно» («можна»), «приятний» («приємний»), «клад» («скарб»), «бочонок» («барильце»), «грахвин» – т. е. «графин» («сам не знаю какое, но должно быть наше древнее слово»[94]), «зділай милость» («литературный “москализм”, вместо нашего “будь ласка”, постоянно, к сожалению, встречается у такого знатока языка, как Карпенко-Карий»[95]).

А не слишком ли много места я отвел языку в проблемах Малороссии? Увы, в противостоянии в Крыму и на Донбассе в 2014 г. языковая агрессия Киева была если не первой, то, по крайней мере, второй причиной.

Я лично беседовал с десятками севастопольцев, которых больше всего допекала «мова». Пусть мне покажут хоть одного севастопольца, которому понравилось бы, что его Город-герой наглые украинцы именуют «мiстом».

Киев и при князе Владимире был градом, но если киевляне хотят, чтобы он стал мiстом, это их дело. Но у жителей Новой России совсем другое мнение.

Профессиональные украинцы, а также украинские фашисты еще в конце XIX века прекрасно знали, что навязать свой язык, новую историю и создать новую «державу» можно лишь одним способом – пройти через миллионы трупов.