Завтра была война

Человек может то, что он должен.

И. Фихте

Осень сорок первого года перевернула многое в жизни туляков. Однако в сентябре, до подхода Гудериана, занятия в школах еще продолжались. Вася Грязев пошел в седьмой класс 13 средней школы, которая находилась рядом с рынком, на улице Пирогова. Теперь здесь располагается педагогический колледж № 2, который готовит воспитателей для детских дошкольных учреждений.

Эта школа была тогда ближе всех к дому. Но даже после того, как построили новую школу № 18 по улице Тимирязева, немного выше его дома, он по-прежнему учился в своей родной школе, к которой за шесть лет учебы успел привыкнуть.

Чудом сохранилась фотография 5 «б» класса, датированная апрелем сорокового года. На ней изображена классная руководительница Анна Сергеевна Солдатова, которая была первой учительницей еще в начальных классах, а затем вела литературу.

Зачесанная на прямой ряд женщина средних лет в простой одежде, окруженная десятком девочек спереди и 17 мальчиками сзади, она для многих учеников по праву оставалась любимой.

Правый крайний в третьем ряду Вася Грязев, который стоит рядом со своим закадычным другом Петей Клейменовым. На Петре ладно сшитая форма, он с белым воротничком, пионерским галстуком на шее и офицерским ремнем на поясе. А Вася весь в черном, и ни воротничка, ни галстука, ни ремня на нем нет.

Символична надпись над снимком: «Зрей, наше юное племя, – путь твой широк впереди!» Здесь мог быть и другой текст с таким же оптимистическим настроем: «За детство счастливое наше спасибо, родная страна!» или «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью».

Уже больше полугода по Европе кубарем катилась вторая мировая война, но никто еще не знал, что через год грянет Великая Отечественная. Прощание с детством оказалось очень скорым.

По признанию самого Василия Петровича шестьдесят лет спустя, этот период, с одной стороны, был наиболее тяжелым в его жизни, а с другой, – вспоминая прошлое, лучшего времени, чем детство, не сыскать.

Ведь он тогда обладал полной свободой, которую никто не мог ограничить. Того же озорника Петьку в самый интересный момент обычно звала домой властная мать, отчаянная бессарабская цыганка Ольга Евдокимовна. А тут гуляй, Вася!

Петькин отец Иван Дмитриевич славился в округе как плотницких дел мастер, хотя и служил в пожарной команде, которая располагалась рядом с драматическим театром, где сейчас филармония. Спортивного вида, но добрый и мягкий по натуре, он страшно боялся войны.

Но от судьбы не уйдешь, сколько не бегай. Когда фашисты оказались недалеко от города, Иван решил отправить свою семью в деревню. Однако получилось как раз наоборот: ее заняли немцы, а в Тулу они так и не вошли.

Приводя в порядок пожарную технику, Петькин отец сжег ногу, вылив на себя кастрюлю с кипятком. Несколько месяцев нога болела, а как только поджила, его взяли на фронт. Будучи артиллеристом, он вскоре погиб под Вязьмой.

Когда домой пришла «похоронка», Петька взял ее и долго-долго не показывал матери, которая все ждала своего Ивана. Лишь много месяцев спустя пришло письмо от командира. Его Клейменов вынес с поля боя, но был убит снайперским выстрелом наповал.

Для Тулы самый тяжелый период наступил в октябре сорок первого года. После взятия Орла и Калуги немцы устремились вперед. Над городом оружейников нависла смертельная угроза. С 8 октября началась эвакуация оборудования и рабочей силы оборонных предприятий в восточные районы страны.

Очевидцы вспоминали, как в Барнауле среди голой степи ставились токарные станки, и рабочие на лютом холоде обтачивали корпуса артиллерийских снарядов. Пурга, мороз, а за станками стояли женщины да подростки-маломерки с ящиками под ногами. Стены будущего заводского корпуса только возводились, и не было никакой крыши над головой.

Отстояв смену, человек ковыляющей походкой медленно передвигался к своей землянке, чтобы здесь на короткое время забыться и уснуть. Хорошо, если ее удалось вырыть загодя, а то приходилось ковыряться в мерзлой земле. В углу обычно топилась маленькая печурка, и уставшие люди сваливались вокруг нее без сил в полном изнеможении.

Когда Гудериан подошел к Туле, то по радио передали сообщение, что на станции Лихвенская есть запасы продуктов питания, и дабы они не достались врагу, населению предлагалось их взять.

Что тут началось! Один мужик едва не утонул в цистерне с подсолнечным маслом. Другой взял на спину неподъемный мешок крупы или муки весом не менее пяти пудов. Чувствуя, что не донести до дома, он вспорол его и отсыпал какую-то часть непосильной поклажи прямо на землю. А тут, откуда ни возьмись, рядом оказались проворные бабки с совочками, которые шустро подобрали высыпанные остатки,

Дальше – больше. Пошел грабеж частных домов, чьи жители эвакуировались на восток. Отец Василия по возрасту не мог быть призван в действующую армию, а по роду занятий не подлежал никакой эвакуации. Оба среди немногочисленных соседей оставались дома, с трудом пережив хмурую осень и на редкость морозную зиму.

Было холодно и голодно. Температура воздуха доходила до минус сорока градусов, когда даже воробьи на лету замерзали. Занятия в школе на неопределенный срок прекратились. Друзья разъехались кто куда.

Еще недавно довольно шумные улицы опустели. Их перерезали оборонительные рубежи, которые протянулись недалеко от южной окраины, по улице Льва Толстого, а также от железнодорожного моста до реки Упы. Город оружейников будто замер в ожидании нашествия врага.

Но жизнь в нем не прекращалась ни на минуту. Было вырыто свыше 14 тысяч погонных метров противотанковых рвов, воздвигнуто более полукилометра баррикад, установлены тысячи ежей и протянуто 20 с лишним километров проволочных заграждений. Даже стены и башни древнего кремля ощетинились пулеметами. Во дворах своих домов жители строили бомбоубежища, рыли окопы и ячейки на случай обороны от неприятеля. Хорошее бомбоубежище имелось в доме № 44 по Воронежской улице, ныне Оборонной, где жил директор завода Сергей Михайлович Шалашников. Туда нередко приходили во время сильного обстрела жители соседних домов.

В целом Тула сравнительно слабо подверглась разрушительному действию бомбардировок и артиллерийского огня. Немцы, в основном, бомбили железнодорожный вокзал и службы, расположенные рядом с ним. Заводы они практически не бомбили, зная, что там ничего нет, кроме пустых корпусов.

Рядом с домом через соседний двор на углу улиц Воронежской и Тимирязева была размещена наша 152-мм гаубица, которая успела дать от силы семь-восемь выстрелов по врагу. А потом последовало три ответных выстрела. Сначала небольшой перелет, затем недолет. Третий выстрел оказался последним. От точного попадания часть расчета погибла, а пушка была повреждена.

Но там осталось много снарядов, которые лежали в ящиках. Местная ребятня живо нашла им применение, делая ведра из гильз и прикрепляя к ним ручки.

Самое страшное впечатление от войны – это жуткое число невосполнимых потерь. Еще одним ее печальным следствием боевых действий явился нескончаемый поток раненых. Не все из них возвратились в строй, многие так и остались инвалидами и калеками.

В Туле было размещено большое количество эвакогоспиталей. Под госпитали использовались многие школы и другие учреждения. Только что открытая перед самой войной школа № 18, которая располагалась рядом с его домом, стала госпиталем, а впоследствии – городской больницей.

Раненых перевозили в обычных грузовиках, накрытых брезентом. Их заворачивали в цигейковые одеяла и обкладывали химическими грелками, пакетами из твердой бумаги, куда заливалась вода. После этого происходила своеобразная химическая реакция, и она два-три часа работала, как горячая печка.

В ходе декабрьского наступления наших поиск немцев от Тулы удалось отогнать раз и навсегда. В феврале 1942 года занятия в школе возобновились. Но поскольку 13-я школа была еще чем-то занята, некоторое время ее ученики проучились в школе № 6, что на улице Жуковского.

Потом эту школу перевели в самый центр города, на угол улиц Советской и Коммунаров (теперь проспект Ленина). Здание впоследствии не сохранилось, его снесли, но в нем на какой-то период остались учиться девочки, когда в стране было принято нововведение относительно раздельного обучения в зависимости от пола.

Тут разместилась женская школа, а мужская обосновалась в Центральном переулке. Когда-то здесь находилась классическая гимназия, а после отхода немцев – мужская школа № 4, которую ребята прозвали «бурсой».

Такое наименование ей дали не столько за строгость нравов в соответствии с законами военного времени, сколько за контингент обучающихся. Сюда собрали ребят со всего города, которые не эвакуировались со своими семьями.

Но прежде, чем приступить к занятиям, своими силами был произведен косметический ремонт: ребята побелили потолки, покрасили стены и парты. За это даже наградили наиболее усердных мальчишек подарками. Так, Юра Почукаев, переведенный сюда из 8-й школы, получил в подарок книжку «Марка страны Гонделупы».

В классе, где оказался Вася Грязев, было 17 человек. Раньше он знал из них только Толика Борисова, который жил неподалеку. Его впоследствии друзья прозвали «Алямончик». История этого прозвища, которое приклеилось за ним чуть ли не до студенческой скамьи, такова.

Летних каникул во время войны не было. Все от мала до велика помогали фронту, как могли. 14-летние школьники делали на мебельной фабрике табуретки, за что их бесплатно кормили на фабрике-кухне, где сейчас находится здание Тульского отделения Сбербанка. Толик постоянно спрашивал официантку: «А чаю с алямончиком можно?»

Причем уже в этот период в голове у ребят возникали разного рода рациональные идеи. Обычно каждый делал в день по одной табуретке. Но Юрка предложил ввести специализацию: пусть один обрабатывает ножки, другой мастерит сиденье, третий долбит дырки, а потом все вместе занимаются их сборкой. В результате за то же время готовых изделий получалось значительно больше.

Занятия в школе проходили в три смены. Дружная троица жила в одном районе. После второй смены вечером шли домой вместе ставшим уже привычным маршрутом. Доходили по Колхозной, ныне Каминского, до базара. Толик Борисов шел к себе на Пионерскую, Васек Грязев – на Тимирязева, а Юрка Почукаев – на Петра Алексеева.

Среди одноклассников запомнились, в основном, внешне колоритные фигуры вроде Юрочки Преферансова, сына известного в городе адвоката, здоровенного малого, который говорил всегда настолько скомкано, будто с кашей во рту, что невозможно было ничего понять.

Был еще Юрка Рыбин, отец которого работал начальником отделения милиции. Одно время Вася Грязев дружил с его сыном, но в восьмом классе произошел такой случай, который изменил многое в их отношениях.

Шел 1943 год. Трофейного оружия у ребят накопился целый склад, и они поочередно стреляли из всех образцов. В домах тогда часто звучала канонада, которая выдавала их с головой, и они были вынуждены ходить стрелять в бомбоубежище.

В арсенале у Грязева находились пистолеты Токарева и Коровина, парабеллум, револьвер Наган, немецкий маузер и русская трехлинейная винтовка, правда, без приклада. Один ствол и затвор, но стрелять можно. Однако к пистолету Коровина калибра 6,35 мм патронов в тот период не оказалось. Тогда Рыбин-младший попросил у Василия этот пистолет, чтобы достать к нему патронов.

Ничего не подозревая, наш простодушный герой отдал его своему другу, а тот через некоторое время вернул пистолет хозяину. И тут Грязев стал на улице свидетелем такой сцены: изо всех сил Юрка драпал от капитана Гимана, который работал на Советской, 110 и занимался изъятием оружия у населения.

Рыбин подбежал к однокласснику и, запинаясь от волнения, произнес:

– Слушай, тут такое дело. Скорее беги домой и выбрасывай из пистолета боек.

Недолго думая, Василий припустился к себе на чердак, быстро разобрал пистолет и выбросил оттуда боек. И тут же появился капитан, который потом долго допрашивал, откуда этот пистолет и у кого еще из ребят есть оружие.

В школе мальчишек усиленно обучали поенному делу. На это отводилось часов шесть в неделю. Ведь неизвестно, сколько продлится война, которая требовала постоянной подпитки, прежде всего со стороны подрастающего поколения. Ребята строем ходили по улице Коммунаров, даже проводили маневры.

Тяжело раненный еще во время финской кампании военрук лейтенант Кутепов, однофамилец известного царского генерала, не только живописно рассказывал о войне, но и учил строевой подготовке, устройству мосинской, винтовки и обращению с гранатами.

Он пришел в школу преподавать военное дело, добыл где-то несметное число трехлинеек с просверленным стволом, водил своих питомцев на Рогожинский поселок и учил их, как ходить в атаку и вести себя в обороне.

Тира в школе не было, так он организовал деревянную баррикаду, расставил посты, и ребята из малокалиберной винтовки стреляли из одного класса в другой через коридор. Если удавалось попасть в «десятку», то всех охватывал неописуемый восторг.

Лейтенант Кутепов, среднего роста, сухой, пронзительный, словно пантера, со сросшейся под углом рукой, показывал, как они на параде со штыками ходили. Винтовочку возьмет двумя пальцами за шейку, руку по швам – картинка! Настоящий военный, что и говорить.

Он часто задавал им вопрос, что главное у пушки, надеясь услышать в ответ, конечно, «ствол». А те, почему-то не задумываясь, отвечали: «колеса». Просто подопечные старались тогда хоть чем-то насолить своим наставникам. Это потом они прониклись к ним глубоким уважением, а в то время пытались созорничать: какую-нибудь кнопку подложить на стул или реактивы в химическом кабинете смешать так, что вся школа оказывалась в сплошной дымовой завесе.

Полвека спустя, на 70-летнем юбилее известного тульского конструктора Леонида Викторовича Степанова, создателя легчайших в мире станков к пулеметам и гранатометам, Василий Петрович признался, что в этом была своя сермяжная правда.

Из мужчин в школе, конечно, выделялся ее директор Вадим Сергеевич Топорков. Высокого роста, худой, стройный мужчина, немногословный, строгий, но справедливый. Он носил обычно элегантный серый костюм и золотое пенсне на цепочке.

Директор преподавал математику, хотя был по профессии железнодорожником, но имел несомненные педагогические способности и говорил не книжными фразами, а из жизни. Хороший учитель, изумительный человек, который во многом привил интерес к точным наукам, он четко знал возможности каждого ученика.

Но любимым предметом в школе у Василия, безусловно, являлась физика с ее наиболее прагматической направленностью. А вот литературу, которую преподавал заведующий учебной частью Тихомиров, мальчишки военной поры страшно не любили. То ли время было такое, что литературные герои казались им вымышленными, не из жизни, то ли преподаватель оказался неподходящим для этого. Его ученики прозвали «Бобиком» не столько за пышную комплекцию, сколько за строгий нрав.

Классным руководителем у них все годы вплоть до выпускного была Валентина Николаевна Самохвалова, которая одновременно преподавала химию и биологию. Эта отчаянная и бесстрашная женщина запомнилась тем, что если увидит у кого-то из учеников что-либо недозволенное, вроде трофейного пистолета, то спрятаться и скрыться от нее не удавалось даже в туалете.

Еще ребята в школу приносили самодельные взрывные устройства, которые тут же испробовали. Особенно обмирал по химии Юра Почукаев. Он часто изготавливал самодельные мины из гильз для мосинской винтовки, которыми одноклассники потом с удовольствием забавлялись.

По сравнению со сверстниками он преуспел в создании самых разных поджигных пистолетов. Еще до войны десятилетним пацаном он сделал свой первый пистолет. У его отца сохранился старинный каталог спортивного оружия, которое тот купил в московском магазине на Большой Лубянке. Чего там только не было: ружья и рогатки, пистолеты и револьверы.

Насмотревшись этих образцов, сын сам изготовил деревянную копию пистолета и вставил туда железную трубку. У него уже тогда работала конструкторская мысль. Обычно приходилось чиркать коробком, чтобы пистолет стрелял. А Юрка придумал оттягивать затвор на резиночке, затем нажимать на спуск, зажженной спичкой через щель в трубке поджигать заряд. И происходил выстрел.

У его отца, известного тульского гравера Михаила Исаевича Почукаева, который избрал себе в жизни девиз «ДВС» – «Делай все сам», имелась дома хорошая мастерская. В сарае у окна стояли верстак, тиски, наковальня, ручной сверлильный станок и многочисленный инструмент. Здесь можно было сделать все, что угодно, и 14-летние мальчишки с успехом пользовались этим. Они пропадали там с утра до вечера, наблюдая за работой мастера и пробуя свои силы в самых разнообразных поделках.

Михаил Исаевич вступил тогда в этап творческой зрелости. Еще в далеком 1923 году тульские оружейники подарили В.И. Ленину двуствольное охотничье ружье. Орнамент на головке коробки гравировал молодой Миша Почукаев.

Он долго бился над изобразительным решением, рисуя то оливковые, то лавровые ветки, пока, наконец, не остановился на символе русской мощи – раскидистых дубовых ветвях с цельными желудями и пустыми чашечками, верным признаком зрелого дерева, бросившего свои семена в землю.

Двадцать лет спустя он также принимал участие в гравировке охотничьего ружья И.В. Сталину, за что ему тогдашний нарком вооружения Д.Ф. Устинов пожизненно установил персональный оклад в две тысячи рублей, тогда как другие рабочие в среднем зарабатывали в то время в два с половиной – три раза меньше. Уникальное творчество мастера художественной гравировки было отмечено в годы Великой Отечественной войны самой высокой государственной наградой – орденом Ленина. С этого времени его по праву стали называть потомком легендарного Левши. Ведь свою подпись на подаренном ружье он уместил на стебельке шириной в 0,1 мм.

Впоследствии на стекле площадью менее трех с половиной квадратных миллиметров он выгравировал Герб и Гимн Советского Союза, где уместилось 614 знаков. Если работу легендарного Левши, подковавшего «аглицкую блоху», можно было разглядеть только в «мелкоскоп», то выгравированные почукаевской рукой буквы прочтешь, лишь вооружившись десятикратной лупой.

Не менее примечательно и другое произведение Михаила Исаевича размером 3х4 миллиметра. К высокому дереву веревкой привязана блоха, раз в десять меньше булавочной головки. Тульский кузнец, одетый в длинную домотканую рубаху и обутый в опорки, держит блоху за ногу и размашисто забивает гвозди в подкову, на которой высечено «Тула, Левша».

Однако грозовое лихолетье конца тридцатых годов не обошло стороной и славную семью Почукаевых. Виной всему человеческая зависть, которую один из мудрецов назвал скорбью о благополучии ближнего.

Так уж получилось, что его учителя по школе оружейного мастерства – Федосеев и Никольский – не смогли пережить творческих успехов своего ученика и поддались на уловку дьявола. Есть специальный инструмент, которым прокатывали прицельные планки, именуемый роликом. Его обычно гравер высшей квалификации изготавливал ровно месяц.

Хотя Почукаев не знал фордовского метода раздельного изготовления, но, будучи самородком, он взял сразу десять заготовок и сначала все их разметил, а затем приступил к следующей операции. За счет того, что ему не нужно было перенастраивать разметочный инструмент, он добился невиданной ранее скорости выработки, сделав за месяц не один, а десять готовых роликов.

За сдельную работу следовало платить ему в десять раз больше, а остальных можно и сократить. Зачем держать столько? Тогда обиженные коллеги написали на него донос, что он, мол, экономическую диверсию подготовил, возмутив народ против политики заводского руководства.

Михаил Исаевич выступил с новаторским предложением как истинный стахановец того времени, а ею за это наказали: осудили на три года и в июле 1939 года сослали в калужские каменоломни. Однако он вернулся домой ровно через один год и один день. Если бы осужденный пробыл там весь срок, то неизвестно, что с ним было бы.

Еще в годы гражданской войны Почукаев записался в часть особого назначения – ЧОН, сражался с Деникиным под Мценском. В 1924 году его на улице остановили бандиты, пытаясь ограбить. У него в кармане был красивый револьвер с перламутровой ручкой, официально выдаваемый всем граверам, которые имели дело с золотом. Михаил полез за ним, но кто-то из бандитов выстрелил первым, и все они убежали. Его тяжело ранило, самодельная свинцовая пуля прошла около сердца, застряв в лопатке. С тех пор со здоровьем начались проблемы.

И когда его сослали в каменоломни, он был настолько слаб, что работать практически не мог, нормы не выполнял и совсем погибал. Но тут в органах НКВД сменилось руководство: вместо приговоренного к расстрелу Ежова пришел Берия, который стал на первых порах заигрывать с народом. Всех, у кого срок не превышал четырех лет, было решено отпустить.

Впоследствии, в феврале 1942 года, когда уже шла война, эту амнистию заменили снятием судимости как таковой. Однако спустя добрый десяток лет отзвуки столь подробно описанной истории сказались на дальнейшей судьбе сына Юрия при распределении после окончания института.

Такой экскурс в прошлое необходим и для более четкого понимания первоначального этапа становления Василия Грязева как будущего конструктора-оружейника. На примере мастера он убедился в том, что можно с помощью резца, молотка и зубила сделать практически любую вещь.

Михаил Исаевич брался за все, что его интересовало. Еще в двадцатые годы собрал сначала детекторный, а затем и ламповый радиоприемник. Соорудив самодельный фотоаппарат, с удовольствием занимался фотографией и даже участвовал в фотовыставках.

Взялся за изготовление токарно-винторезного станка по типу новейшего станка того времени ДИП-200 («догнать и перегнать»). Дело шло очень медленно, так как в домашних условиях основные детали – станину, шпиндель, набор сменных шестерен – изготовить было нельзя.

Помог младший брат Сергей, который изготавливал детали на заводе, а подгонялись и собирались в станок они уже дома. Наконец, когда все было собрано, двигатель, управляемый несложным электроприводом, пришлось делать старшему сыну Юрию. Сейчас этот станок не столько украшение его московской квартиры, сколько память об отце.

Не меньше поразила воображение мальчишек выполненная на их глазах другая работа мастера. Однажды у того же младшего брата Сергея, слесаря оружейного завода, вышел из строя купленный им по случаю старенький мотоцикл «Харлей Дэвидсон». Он отличался от отечественного тем, что вместо цепной передачи, как у велосипеда, там стояла карданная.

Кроме того, имелись большая и маленькая шестеренки, где было 17 зубьев. Такие колеса с винтовым зубом можно было сделать только на станке фирмы Глиссон, который и сейчас со многими модификациями выпускается различными станкостроительными заводами.

А тогда, разумеется, ничего подобного не было. Как быть, если малая шестеренка настолько вышла из строя, что даже зубья полностью выкрошились.

– Не беда, – успокоил младшего брата Михаил Исаевич, – Это дело поправимое. Надо только из подшипниковой стали ШХ выточить по размеру две заготовки, а зубья я дома нарежу.

На одну разметку заготовок Михаил Исаевич затратил целую неделю. Нужно было иметь невероятное терпение и трудолюбие, чтобы довести начатую работу до конца. С помощью молоточных граверных резцов убирался металл между будущими зубьями, а затем в работу шли надфили и шлифовальные шкурки разной зернистости. Естественно, большая и малая шестерни целиком и полностью сразу в зацепление не входили, их надо было подгонять. После этого шестерню закалили, и нареканий на ее работу больше не поступало.

Имея перед своими глазами такой наглядный образец, невозможно было не последовать его примеру. Подобные уроки мастерства не только навечно запечетливались в памяти, но и вдохновляли на собственные подвиги.

Сколько оборудования пришло в негодность от чрезмерного усердия ребят! Даже обычные слесарные тиски сломались: хобот не выдержал большой нагрузки и лопнул. Выручал двухскоростной сверлильный настольный станок, купленный еще до войны.

Дома у Васи еще были двухступенчатая дрель и хороший заточный станок с ручным приводом, на котором удобно затачивался крупный инструмент. Но друзья с таким пылом нагружали этот станок, что он стал сначала шипеть, а потом и вовсе остановился. Пришлось вновь браться за свою видавшую виды ручную дрель, чтобы просверлить дырку глубиной 130 мм сверлом. Василий месяц без передышки сверлил, и все-таки добился своего. В народе недаром говорят: терпение и труд все перетрут.

После ухода немцев в районе Рогожинского поселка осталось немало брошенной военной техники: танков, пушек, пулеметов. Для пытливых мальчишек, которые бредили оружием, лучшего полигона нельзя было и придумать.

Сначала пробовали делать самодельные поджигные.

Эти пистолеты с деревянным корпусом и медной трубкой, которая служила стволом. Ее сначала расплющивали, затем закручивали на конце и сбоку делали дырку, куда набивалась поджигаемая сера.

Иногда с целью создать шум использовались ключи от амбарного замка, в которые насыпали обычную серу от спичечных головок, вставляли сверху плотно входящий внутрь отверстия ключа гвоздь, а потом привязывали веревки и со всего размаху ударяли о кирпичную стену: «Бах!» В результате получался оглушительный звук, переполнявший пацанов плохо скрываемой гордостью.

От поджигных пистолетов вскоре перешли к цельнометаллическим, которые мастерили в домашних условиях. Металл доставали с тех же танков, отвинчивая плиту от прицела, что служила рамкой к пистолету. Высверливая по контуру дырки ручной дрелью, получали заготовку. Дальше дрочевый напильник в руки, и целый месяц приходилось ее опиливать со всех сторон, чтобы не было никаких заусенцев.

Не миновала их и стезя изготовления холодного оружия – ножей, кинжалов и финок, хотя у них был трофейный штык-нож от немецкой винтовки. Для того чтобы сделать кинжал, приходилось, прежде всего, где-то отыскать ромбический напильник, по своей форме очень его напоминающий.

Последующая технология изготовления была такова: обжиг в печке, зачистка всех рифлений, изготовление форм, затачивание, полировка, а затем крепеж наборной ручки из плексигласа. В конце концов, получался классный клинок.

Но не всегда и не у всех. Жил по соседству Вовка Грейнер, которого прозвали обидным словом «Говядина» за его неприспособленность к жизни. Кстати, впоследствии он попал в войска КГБ и отличался невероятной выправкой, даже косолапость исчезла. Хромовые сапоги, вычищенные до блеска, синие галифе, коверкотовая гимнастерка и ремень в рюмочку, просто загляденье!

Захотел как-то Вовка сделать себе кинжал. Ребята нашли ему подходящий ромбический напильник, дали ручные тиски, и сал он опиливать. Когда острие заточил, у него напильник сорвался и проткнул насквозь ладонь кинжалом. Вовка тогда настолько обиделся, что даже выбросил его.

Но когда рука поджила, он вновь взялся за старое и начал пилить с опорой на буфет. Однако «Говядина» и есть «говядина». Тиски полетели вниз, а кинжал впился в коленку под чашечкой. После этого Вовка долгое время хромал.

И все-таки, говорят, Бог троицу любит. В третий раз кинжал вместе с ручными тисочками он оставил на табуретке и по забывчивости сел на него. Ягодицу пронырнул на сей раз до самых костей и только тогда окончательно успокоился.

С ним связана еще одна любопытная история. Его отчим был заядлый охотник и, по слухам, имел целый сундук, набитый какими-то припасами. Васька Грязев вместе с Петькой Клейменовым долго уговаривали Вовку открыть сундук и посмотреть, что там находится.

Наконец, после длительных увещеваний тот согласился. Когда вскрыли замок крючком, в мальчишеских глазах зарябило от огромного количества холодного и огнестрельного охотничьего оружия. Там лежали два кавказских кинжала с необычайной заостренной формой клинка. Заостренные концы довольно скоро пришли в негодность от слишком рьяного употребления со стороны досужих пацанов.

Не повезло и элитным ружьям, которые привлекли особое внимание маленьких разбойников. Это были двуствольные ружья 12-го калибра с горизонтальным расположением стволов. Одно из них неописуемой красоты и такой же цены оказалось отделано серебром.

Мальчишки успели исстрелять весь порох и всю дробь, пока Вовкин отчим не обнаружил пропажу и не изъял обратно это ружье. Его особенно возмутило, что они взяли не простецкое, расхожее ружье, а уникальное, редкое по внешней отделке, с которым ребята обращались небрежно, кое-где поцарапав.

На поиски оружейных запасов отправлялись порой далеко от дома. В Рогожинском поселке обнаружили немецкую пушку с унитарными боеприпасами к ней. Они сначала раскачивали снаряд в гильзе, затем извлекали и порох, который обычно помещался в холщовом мешочке. Причем в немецких патронах порох был «макаронный», а в наших – семиканальный, короткими цилиндриками.

Подобные эксперименты и рискованные игры в невежественном исполнении нередко приводили к весьма печальным последствиям. Сколько наших пацанов погибло от всяких мин, гранат и артиллерийских снарядов! У знакомого и паренька поджигной взорвался в руке и основательно опалил ему лицо.

В одном классе с ними учился их товарищ, у которого не было руки. Он наступил на мину ногой, а оторвалась рука. Весь фокус заключался в том, что у немцев на вооружении были так называемые «лягушки», прыгучие мины.

Однако эта трагическая история не стала для наших испытателей строгим предостережением. Даже когда авторитетный Михаил Исаевич предупредил их соблюдать предельную осторожность при работе с оружием, те только тихо ухмыльнулись про себя. В подростковом возрасте отчаянных ребят трудно остановить, ибо они никогда не задумываются о последствиях, считая, что у них-то все обязательно получится.

Но получалось, как надо, далеко не всегда. Возле сожженного немцами танка КВ нашли в ручье какие-то полусферы с желтоватым веществом внутри. Решили взять их с собой, завернули в газету и пошли домой. И вдруг в руках стало что-то дымиться. А дело было весной, и ребята опустили неизвестное вещество в лужу. Тут поняли, что это белый фосфор. Химия пригодилась.

Как выяснилось, это были самозажигающиеся немецкие гранаты, заполненные раствором белого фосфора в сероуглероде, которые применялись для поджога наших танков. Они ударялись по танку, раскалывались, фосфор самовозгорался, прилипая к броне, и танк зажигался.

Тогда попробовали отскрести фосфор и помахать им. Он загорелся. Друзья решили переложить фосфор в бутылки с водой и спрятали их в дупло яблони, подальше от деревянных строений. Потом они куда-то исчезли. Оказалось, что незнакомый прохожий, который напрямую шел через сад, так как заборы во время войны по приказу властей ликвидировали, нашел эти бутылки. Их вскоре обнаружили на соседнем участке вместе с истлевшей телогрейкой и остатками фосфора.

На этом фосфоресцирующие приключения не закончились. Кусок фосфора попал Юрке на ноготь, который постепенно сошел, но отметина до сих пор осталась. Учитывая, что спички тогда были в дефиците, он использовал фосфор для их изготовления. Они зажигались от трения головки о любую твердую поверхность.

Еще одна история приключилась с друзьями в Гостеевском лесу, где сейчас находится городское кладбище за Мыльной горой. Юрка со своим двоюродным братом жил как-то при Хомяковском лесничестве. Рядом с домом находилась контора, а внизу был подвал. Неугомонные ребята заглянули туда, нашли там толовые шашки, а рядом с ними лежали запалы.

Перетащив их в безопасное место, Юрка предложил Ваське испытать их в лесу. Сказано – сделано. Сели они на велосипеды и поехали в Гостеевский лес. Положили эту шашку за муравьиную кучу, взяли маленький шнур, чтобы вовремя успеть отбежать, и отошли метров на пятнадцать.

Ждут, а взрыва все нет и нет. Только шагнули вперед, как раздался взрыв, и вся муравьиная куча осыпала их с головы до ног. Кое-как отряхнулись, сели снова на велосипеды в обратный путь и выскочили из леса на дорогу. А тут, откуда ни возьмись, машина с солдатами. Ребята с испугу дали деру, но те проехали мимо, не обратив никакого внимания на юных велосипедистов. Добравшись домой, искатели приключений из самоварчика чай пили-пили, не могли напиться. Не столько устали, сколько перенервничали.

Как бы то ни было, но Васи Грязева и Юру Почукаева судьба действительно хранила. Базовое образование они получили в школе, какие-то сведения пришли путем самообразования, а что-то непосредственно за счет интуиции. Неплохим подспорьем послужило и купленное заядлым книголюбом Юркой руководство для партизанских отрядов, что особенно помогало сознательно подходить к процессу разборки боеприпасов. Однажды друзья притащили домой 76-мм немецкие снаряды, схоронили их на подворье, а потом стали изучать внутреннюю начинку. Они вывинчивали оттуда головки со взрывателями, извлекали содержимое из корпуса, а потом вычерчивали на бумаге устройство снаряда.

Мальчишки твердо усвоили: для того, чтобы снаряд сработал, требуется детонатор. Вот с ним и с капсюлем-воспламенителем шутки плохи и могут, действительно, закончиться плачевно.

В другой раз на перекрестке улиц Дивизионной (ныне Лозинского) и Садовой (ныне Кауля) бомба попала в стоящую здесь 76-мм зенитную пушку. Расчет погиб, пушка разбита, а снаряды разбросало по соседним дворам. Эти снаряды сначала собирались, затем разбирались, и из них выплавлялся тол.

Как-то по Воронежской дороге неутомимые искатели нашли три самоходных орудия типа «Фердинанд», которые были брошены на пустыре. В самоходках обнаружили несколько снарядов довольно странного вида, нагрузили ими Толика Борисова и принесли во двор к Почукаевым.

После разборки ребята увидели внутри какой-то металлический конус с трубкой до дна снаряда, а вокруг нее, словно баранки, завернутые в красную бумагу. Они определили, что это пироксилиновый заряд. Несколько лет спустя, уже учась в институте, узнали, что нашли тогда кумулятивные снаряды, которых наша армия в то время еще не имела.

Трофейный порох мальчишки притащили домой и использовали для розжига печей и самоваров. Дрова были сырые, и, чтобы разжечь печку, требовались немалые усилия. А если бросить немного пороха, то все в порядке.

Запасы оказались столь велики, что их хватило на добрый десяток лет. Последние два мешка Василий захватил с собой в Подольск уже после окончания института. Уехав в очередную командировку в город Ковров, он наказал своей молодой жене Лидии использовать порох для розжига печи.

Но та переусердствовала, высыпав весь порох сразу, что едва не закончилось трагически. Неожиданно раздался взрыв, и печка, ломая трубу, подпрыгнула на полметра и разделилась на несколько частей.

Соседка Олечка Стечинская, наблюдая за этой картиной, с испугу крикнула своей матери:

– Там печка в трубу улетела!

Хорошо, что никого не задело. Подобные впечатления настолько врезались в память, что очевидцы стали даже поговаривать о последнем залпе, который дал Гудериан в Подмосковье спустя 11 лет после вероломного нашествия.

Не стоит думать, что ребята зациклились только на вооружении и боеприпасах, хотя у них еще долгое время тайно хранились некоторые самоделки и большое количество трофейного оружия. Почукаев-старший нашел их уже намного позже и, разобрав, выбросил в выгребную яму.

Оставил на память только затвор, который Вася Грязев сделал своими руками для ружья собственной конструкции. Этот затвор Почукаев-младший отдал Василию Петровичу совсем недавно, в девяностых годах прошлого столетия. Его – как самую дорогую реликвию – до сих пор можно увидеть на рабочем столе в служебном кабинете конструктора.

А тогда они учились, читали книжки, гоняли на велосипедах и плавали наперегонки по речке. Книгочеи были страшные. Юра Почукаев брал книги и в школьной, и в городской библиотеках, прочитывая за год не менее сотни книг. Об этом говорил дневник прочитанных книг, который он регулярно вел.

Не отставал от него и Вася Грязев. Имея у себя дома уникальное издание сказок Шахерезады «Тысяча и одна ночь», он с удовольствием читал все, что попадалось под руки. Ребята запоем читали, передавая друг другу книги Майн Рида, Фенимора Купера, Джека Лондона, Конан Дойля.

Любимым героем Василия в те годы был Том Сойер американского писателя Марка Твена, а Юрию особенно нравился герой стихотворной поэмы Лонгфелло «Песнь о Гайавате». Он любил также басни Крылова и отдельные части романа в стихах «Евгений Онегин».

У него в сарае нашли как-то большую подборку дореволюционных журналов «Нива» за 1905 год, где печатались приключенческие романы и повести. В скором времени все они были зачитаны до дыр. Отец также выписывал журналы «Всемирный следопыт», «Вокруг света», которые весьма интересовали мальчишек.

Еще одним увлечением Юрки было фотографирование. Родители подарили ему на десятилетие аппарат «Фотокор», с которым тот не расставался. Это была довольно большая коробка, но он умудрялся на одной пластинке размером 9х12 см делать сразу четыре снимка.

Правда, во время войны не продавали фотоматериалы, и приходилось пользоваться довоенными запасами, а проявители из химикатов составлять самим. Вместе с Михаилом Исаевичем они своими руками сконструировали фотоувеличитель, который позволял делать довольно большие по размеру снимки. Именно благодаря этому фотоаппарату, а также детскому пленочному «Малютке» удалось запечатлеть события и людей полувековой, а то и шестидесятилетней давности.

Вот, к примеру, друзья-приятели проводят испытания найденных ими противотанковых гранат на реке Упе, проверяя на практике мощность взрыва. Они всячески экспериментировали, играя по существу со смертью. Слава Богу, что остались целыми и невредимыми.,

Однако военные годы не обошлись без потерь, причем в самом ближнем кругу. Еще в сорок первом году, когда сожгли крупнейший Хомяковский хлебный элеватор, пришлось в течение полугода печь хлеб из остатков горелого зерна, наполовину состоящего из золы. Есть его было невозможно.

У Васиного отца Петра Ивлиевича и так была предрасположенность к заболеванию желудка, а тут и вовсе язва обострилась. Сыну запомнилось, как тот страдал: съест что-то, а потом скорей грелку к животу.

Однако устроить больного отца в больницу 14-летний сын, конечно, не мог. Тем более, что после осады города они были переоборудованы в госпитали. В сорок втором году такая попытка была предпринята, но успехом не увенчалась.

Когда осенью сорок третьего года все-таки удалось поместить Грязева-старшего в больницу имени Семашко, болезнь оказалась уже в запущенной стадии. Отца приняли, наверное, из жалости к его состоянию.

Он там пролежал месяца два, но без каких бы то ни было изменений к лучшему, а потом сестричка сказала:

– Забирай своего папу домой, ему уже операцию делать поздно.

Петр Ивлиевич, действительно, очень ослаб и ходить сам к тому времени уже не мог. Василий пришел за ним, посадил его на салазки, закутал в одеяло и привез домой. Отец высох и стал, как скелет. Довольно скоро, в начале сорок четвертого года, он умер на руках у сына, которому не было тогда даже шестнадцати лет.

Мальчик пошел один на городское Всехсвятское кладбище договариваться о похоронах. Шла война, а бюрократия продолжала действовать. Говорят, нужна справка о смерти. Пришлось снова идти в больницу.

– Мы так просто справку не даем. Вдруг он умер не своей смертью. Вы его привозите к нам, мы его здесь обследуем, – таков был вердикт местных эскулапов.

Вновь, теперь уже мертвого, сын погрузил труп отца на салазки, закатал, словно свечку, в одеяло и привез в морг. Там его приняли без лишних слов, и через некоторое время выдали справку о смерти.

С ней сын помчался на Всехсвятское кладбище, где наконец-то определили место для могилы. Копать самостоятельно он уже не отважился и уговорил двух мужиков за какую-то вещь из дома выкопать могилу.

После того, как они с трудом вырыли могилу в мерзлой земле, Василий помчался к другу отца Горбатенко, столяру с гармонной фабрики.

– Слушай, Иван Васильевич, гроб надо сделать.

– Гроб – это не гармонь, но попробую.

Пришел потом к ним домой, стал искать подходящие доски. Но найти что-либо было трудно. Некрашеный гроб он смастерил из разного хлама от всяких строений.

А тем временем сын положил оставшуюся стружку в салазки и поехал в морг. Положил он отца, замороженного, голенького, легкого в гроб, накрыл одеялом, как мог, там же гвоздями заколотил крышку и отвез в последний путь на кладбище в сопровождении двух примкнувших по дороге соседок.

Жизнь продолжалась. После смерти отца Василий остался круглым сиротой. До совершеннолетия ему была назначена со стороны гороно, которое следило за беспризорниками, чтобы те не угодили в тюрьму, опекунша Вера Ивановна. Она что-то выращивала на огороде и торговала на базаре. Тем и жили. До сих пор Василий Петрович испытывает к ней чувство глубокой благодарности за ту помощь, которую она ему оказывала даже после того, как вышел назначенный опекунским советом срок.

Когда нищета своей костлявой рукой совсем приперла к стенке, появилась идея продать большой пятиоконный дом и купить поменьше. Вскоре дом на Тимирязева был продан, и Василий со своей опекуншей переехали в маленький трехоконный домик с участком, который находился на улице Пионерской, почти на самой окраине города.

Вася жил в отдельной комнатке, справа от кухни. Просторная проходная вела в комнату к Вере Ивановне, которая поддерживала в доме чистоту и порядок. Она, как и прежде, занималась разведением цветов, продавая их на колхозном рынке иногда вместе с Марией Михайловной, матерью Юрки Почукаева.

После окончания девяти классов из-за предельной скудности жизни у Василия не без влияния ближайшего окружения на какой-то момент возникло желание идти в техникум. Сосед-приятель Борис Андреев все совращал его поступать вместе с ним в Тульский механический техникум имени Мосина. Там платили неплохую по тем временам стипендию, да и специальность можно было получить неплохую.

Сдерживало, с одной стороны, то, что в техникум принимали с восьмилетним образованием, а он уже девять классов закончил. И год отдавать не хотелось. С другой, на него сильное влияние оказывал закадычный друг Юрий, все семейство которого в один голос рекомендовало им идти после школы сразу в институт. В конечном счете авторитет почукаевской семьи перевесил, и Василий решил окончить среднюю школу, чего бы это ему не стоило.

Несколько одноклассников, которые были постарше, добровольцами после девятого класса пошли на фронт. Вовка Рохленко вернулся, а некоторые погибли, «недолюбив, недокурив последней папиросы». После краткосрочной подготовки их бросали в самое пекло. Предчувствие близкой победы прибавляло энтузиазма, но отсутствие боевого опыта отказывало порой в благоразумии.

В июле сорок четвертого под Ясной Поляной был организован летний военизированный лагерь Тульского гарнизона для старшеклассников. До окончания войны оставалось уже меньше года, но об этом тогда еще никто не знал. Мобилизационные возможности страны были подготовлены для осуществления непрерывного цикла. Поэтому военкомат забирал всех призывников на полевые сборы.

Каждому выдали по русской трехлинейной винтовке о просверленным патронником, противогазу и саперной лопате. Ребят с полной боевой выкладкой не только муштровали строевой подготовкой, но и проверяли на выносливость трехкилометровыми кроссами и марш-бросками. Уставы изучали под руководством капитана Ф.Ф. Сюзева, который был у них старшим.

Жили всем классом в полуземлянке, питались вместе с солдатами. Так прошел месяц. А закончилось это маленьким бунтом, когда юные призывники показали характер. Полуголодные, оборванные, плохо обутые, они решили в последний день сборов взять штурмом продуктовый склад.

В субботу весь командный состав отправился отдыхать. Мальчишки остались одни, без всякого присмотра и решили напоследок «пошухарить».

Около продовольственного склада стоял часовой, их же товарищ с малокалиберной боевой винтовкой. Его живо оттеснили, замок сломали, и передовая часть самых бойких ребят устремилась через открытую дверь в землянку.

Но, к удивлению большинства, поживиться там было нечем. Оставалось только несколько плиток шоколада да огромное количество водки. Шоколад достался далеко не каждому, а водку выпили всю без остатка.

Василию ни того, ни другого не досталось, потому что там было человек 500 призывников, перешедших в выпускной класс. Но те, кто принял спиртного, да еще без закуски, быстро захмелели и стали вспоминать обиды.

Один припомнил, что от голода он как-то по-пластунски проник на кухню и, запустив руку в громадный котел, выловил оттуда большой кусок мяса. Повар это заметил, взял черпак и дал незадачливому ловцу по голове, после чего тот еле-еле уполз.

Мораль ясна: надо этого повара наказать. Потом вспомнили про некоторых командиров, которые за любую малейшую провинность сажали на «губу». Гауптвахтой в полевых условиях служила затопленная водой землянка с маленьким плотиком, где и приходилось «куковать» назначенный за ту или иную оплошность срок.

Во всех точках лагеря устроили засады со знанием того, чему учили командиры. Первым поймали повара, которого так «измочалили» черпаком, что будь здоров. Затем отловили и самого командира этих сборов.

Когда его окружила толпа призывников с угрожающим видом, он понял, что ему несдобровать. Но решил их запугать, вытащил из кобуры свой пистолет ТТ и сделал несколько предупредительных выстрелов вверх.

Обученная братва ничуть не испытала страха, а гонимая водочными парами, напротив, устремилась вперед. Кто-то ударил его прикладом винтовки и переломил руку. Досталось на орехи и другим офицерам, которые были вынуждены с позором бежать с поля боя, поскольку явное численное преимущество оставалось за их питомцами.

А утром наступило горькое похмелье. Когда все призывники проснулись, то поняли, что возмездие неотвратимо. Что делать? Идти домой. И нестройной толпой с винтовками за плечами ребята направились к городу. То ли партизаны, то ли пленные…

Когда дошли до Косой Г оры, то штурмом взяли трамвай, выгнав оттуда всех пассажиров, и добрались на нем до окраины Тулы.

На следующий день робко пришли каждый в свой военкомат, чтобы сдать противогаз, винтовку и лопату. Там никто не сказал им ни слова. Главное – они показали, что способны воевать хоть сейчас. Была в них такая остервенелость, взращенная тремя годами войны. После этого ребят направили в строительный батальон, где они занимались изготовлением штакетников и плакатов. Василий жил в землянке с одним художником, который рисовал всякие транспаранты и портреты видных полководцев. А затем их прибивали в нужных местах по указанию командования. Поэтому у всех, кто был в строительной команде, под подушкой, кроме винтовки, лежали еще молоток и гвозди.

Перед самым окончанием десятого класса наконец-то закончилась война. Этот День Победы запомнился навек. Все друг друга поздравляли, обнимали, целовали. И плакали. От радости и неизбывного горя.