Новые взрывы

На Полесье пришла ранняя весна. Проносились теплые ласковые ветры. В низинах шумела талая вода. Пенились от натуги переполненные ручьи в узких горловинах небольших оврагов. С возвышенностей бежали игривые ручьи, переплетаясь в прозрачные косы. И вот глухой ночью, как первый весенний гром, прогрохотали очередные взрывы в Семидубах и других местах, с короткими паузами, один громче другого.

В полдень приехал из подразделения, участвовавшего в операции, комполка в сопровождении автоматчиков.

– А что я говорил? – здороваясь, хмуро прогрохотал он из дверного проема. – Что, не моя ли правда? Говорил, что подорвут. Надо посмотреть, что там случилось.

Собрались быстро. На машинах они ехали в Семидубы. Полковник Сидоров, недавно получивший звание, молчал, нервно раскуривая папиросу за папиросой. Он курил только «Казбек».

Семидубы – большой в несколько десятков дворов хутор, как далекий островок, затерявшийся в густом лесном массиве. Хутор отделяли сорок пять километров от райцентра. Аборигены жили более вольготно, чем жители окрестных сел. Создавая видимость, что они далеки от политики, выдавали себя за евангелистов-баптистов. Клялись святостью своей веры. Но все это было для вида, как говориться, для отвода глаз. Новая власть – советская – их пугала колхозами.

А вот с приходом немцев в каждом дворе белыми скатертями накрывались столы, ставилось угощение с горилкой, домашней тушенкой, ведрами куриных яиц и крынками молока и простокваши. Все перечисленные продукты немцы очень любили, ласково называя последние два деликатеса «яйками и млеко». Хозяева, фигурально выражаясь, встречали немецких завоевателей хлебом-солью.

По душе пришелся хуторянам гитлеровский «новый порядок». Семь молодых хлопцев добровольно пошли служить в полицию, двадцать пополнили отряды повстанцев. Молодые и старые, в слепой ярости, жгли польские села, вырезали еврейские семьи, стреляли из-за угла в советских партизан, отказывали в куске хлеба бежавшим из плена красноармейцам и, как правило, тут же сдавали их полицаям.

С изгнанием немцев никто из хуторян не пошел служить в Советскую армию. Здоровые парни сделались «малолетками», «инвалидами», «недоумками». Мужчины средних лет отрастили бороды и представлялись негодными для какой-либо работы из-за хворей стариками.

Доказывать было трудно – документов не было: церковные книги сожжены, в регистрационные журналы Сельского совета жители записывались, как кому вздумается.

Внешняя сторона их жизни выглядела безупречно. Сюда не нужно было направлять уполномоченных по контролю над обязательными поставками и уплатой сельхозналога – дела обстояли блестяще. Семидубцы умели держать марку. Все выполняли первыми – без напоминаний, но для разговоров с ними было трудно найти общий язык. Говорить они с чужаками не любили. Двор с двором переплелся родственными узами.

Доходило до смешного: спросишь сивого или безусого хуторянина: скажите, кто проживает в этом доме? – посмотрит исподлобья хитрыми, мигающими глазками и процедит сквозь зубы: а бис (рус. – черт. – Авт.) его знает, я не здешний, я с другого села.

На краю хутора, возле самого леса, стоял заброшенный срубленный из отборного леса внушительный дом бывшего контрразведчика отряда атамана «Оскирко» Трофима Затирки. Трое его сыновей поздней осенью 1939 года сбежали в Германию. Возвратились с немцами в тревожные дни 1941 года. Старший сын Пахом стал районным проводником ОУН, но карьера его быстро оборвалась – его сразу же убили народные мстители. Местные партизаны не простили ему казней своих односельчан и родственников.

Средний – Мартын занял пост коменданта полиции в Седлищах, а младший – Петро устроился переводчиком в Залесское гестапо.

Старик при немцах стал начальником войсковой школы УПА, так называемого вышкола – готовил кадры для пополнения «уповцев». После освобождения территории от гитлеровцев связь с собратьями по оружию он не порвал. Жил с двумя дочерьми. Жена скончалась перед войной. В душе ненавидел советскую власть, а поэтому открыто и скрыто занимался антигосударственной деятельностью.

Среди односельчан он не раз говаривал:

– Не покорюсь Советам, пусть хоть на куски режут!

Поймали старика на горячем – с поличным, когда он вместе с дочерьми – связными банды – доставляли в условленное место взрывчатку, боеприпасы и пропагандистскую в антисоветском духе литературу.

Старика Трофима Затирку и дочерей власть, по решению суда, выселила: по одни данным, в Сибирь – на лесоповал, по другим – в Воркуту – добывать уголь.

Все это Алексееву припомнилось на пути к хутору.

Машина миновала спуск и помчалась по проселочной дороге прямо к кирпичному заводу, стоявшему на пути к Семидубам. В просторном классе, где расположилась оперативная группа, молодой, широкоплечий с большими черными глазами командир батальона ВВ подполковник по фамилии Украинец докладывал своему старшему начальнику полковнику Сидорову.

– Под домом Затирки после взрыва мы обнаружили капитальный бункер размером шесть на десять метров с тремя подземными выходами.

– Стойте, стойте, – перебил говорившего подчиненного полковник. – Это не родственник Трофима?

– Да, доводится родным братом. Два сына Никиты были в банде Буйного. Они погибли при взрыве.

– Так-так, ну и что дальше? – вновь перебил командир полка Украинца.

– Взрыв произошел ночью. Убито около двух десятков бандюгов, ранено восемь и контужено девятнадцать. Много погибло под завалами, которые еще не разобраны.

– Интересно, что же показали оставшиеся в живых бандиты? – переспросил полковник: – Что они рассказывают?..

– Говорили, что надрайонный проводник ОУН Евген и представитель СБ Птаха проводили тайное совещание командиров групп. Обсуждались вопросы по усилению борьбы с большевистскими агентами и чистке боевок и кревок от случайных, не внушающих доверия и неустойчивых элементов.

Кроме того, на этом совещании было доведено содержание приказа куренного Беркута и надрайонного коменданта СБ Владимира, в котором они потребовали беспощадной расправы над колеблющими и паникерами.

Боевикам категорически запрещались отпуска. В одном из пунктов приказа оглашалось, что введен расстрел дезертиров с автоматической конфискацией имущества. Родственники, уличенные или подозреваемые в связях с органами советской власти, подводятся под ВМН – смертную казнь. Приказано в недельный срок представить коменданту СБ списки сомнительных лиц.

– Ишь ты, какие строгости… А что еще интересного? – спросил Сидоров.

– Бандиты в один голос твердят, что все строгости из-за действий Монгола. Хотя Беркут два раза убивал его, но он, как видите, «оживал», действуя под новыми кличками Москвич, сейчас – Север.

– Что, есть какие-то данные? – спросил комполка.

Алексеев ответил, что, кроме тех, какие имеются в дневнике Птахи, больше пока ничего не известно.

Полковник Сидоров встал, вынул из кармана пачку папирос, открыл коробку и нежно взял белую трубочку. Он с наслаждением стал разминать папиросу, согнул бумажный мундштучок и, отправив его в рот, слегка прикусив зубами. Затем чиркнул спичкой, затянулся и, выпустив сизый шлейф густого табачного дымка, с наслаждением потянулся.

– Значит, проводили узкое совещание по борьбе с московскими агентами, а от своих же черту душу отдали. Явно не полетели на небеса, их там Бог за кровавые грехи не принял и отправил в ад.

Полковник заложил за спину руки и заходил по классу. Потом резко повернулся и, обращаясь к собравшимся, продолжил:

– Вы думаете, что это от хорошей жизни? Моряк – хитрый мужик, человек с головой. Его тоже пугали, а он плюнул на них и ушел. Разоружил свою конную группу и сдался советскому командованию. Сейчас уже воюет с немцами. И надо сказать, неплохо воюет. Мне об этом доподлинно известно.

Затем, обращаясь к подполковнику Украинцу, комполка спросил:

– Какие же вы выводы сделали для себя из этой занимательной истории?

Наступило тягостное молчание. Поиск ответа на заданный вопрос был нелегким. Офицер пожал плечами, но ответил.

– Трудно пока судить, но версию о московском следе…

Сидоров недовольно махнул рукой.

– Версия о «Москвиче», неуловимом агенте, мне давно известна. Главное – причина. Меня интересует причина взрыва. Поняли?

– Пока точных данных нет. Бандиты единственное, что подтверждают, что все произошло неожиданно…

– А как, по-вашему, должны взрываться мины? Ожидаемо? Конечно же, неожиданно! – съязвил полковник.

– Мы выяснили, а поэтому точно знаем, что мины были установлены в разных местах.

– Дом кем-либо охранялся? – смягчая разговор, спросил командир полка.

– Абсолютно никем. Ни в доме, ни в бункере не обнаружено никаких признаков постоянного обитания большой массы людей.

– Нет, это черт знает, что такое… Ну а что говорят сами хуторяне?

– Только и слышишь: «Не видели, не знаем, чужих никого не было».

Сидоров молчаливо посмотрел на хитрую схему постановки мин, и задумчиво произнес:

– Вот штука, так штука, но кто ее придумал?..

В дверь постучали. Вошел один из руководителей контрразведывательного отдела областного управления госбезопасности подполковник Варивода. Командир полка пошел ему навстречу и тепло поздоровался.

– Здравствуй, здравствуй, дорогой гость, чем порадуешь, Сидор Трофимович? Какие принесли новости?

Тяжелый, грузный, с блестящими карими глазами на обветренном лице Варивода, судя по внешности, был в хорошем расположении духа.

– Отрадные новости! Подорван окружной бандеровский госпиталь на хуторе Леваши. Дом, приусадебные постройки превращены в щепки, – сообщил вошедший старший офицер.

– Кто жил в доме?

– Пустой… Хозяева сбежали с немцами.

– Есть убитые?

– Погибло около двух десятков. Три отсека еще не вскрыты.

– Живые есть?

– Никого.

– Это плохо. Кто же там лечился или скрывался?

– Преимущественно эсбисты и несколько «соловьев» из бывшего батальона «Нахтигаль».

Сидоров задумался.

– Какой-то заколдованный круг получается, братцы, – и, обращаясь к Вариводе, спросил: – Ну а как же все это произошло? Как и где расположен госпиталь?

Чекист взял со стола карандаш и на листе бумаги нарисовал схему.

– Тайный военный госпиталь выглядел довольно любопытно, – он ткнул карандашом в левый край нарисованной схемы. – В этом конце села когда-то проживали поляки. Бандиты, как и в других местах Западной Украины, уничтожили «пшеков». Дома частично пожгли, оставшиеся – разобрали. Сады вырезали на дрова. На этом месте не оставили никаких признаков жизни. Надо отметить, что в каждом дворе имелись колодези – они сохранились до сих пор. Никто ими не пользуется. Оуновцы поступили хитро: под землей прорыли ходы сообщения и соединили колодезь с колодезем. В центре на глубине примерно пять метров выбрана земля и поставлены деревянные крепления, замаскированные под сруб. Под землей помещение напоминает просторный зал со всеми удобствами: санпропускником, перевязочной, аптекой, кухней… Здесь они и приспособились.

– Когда же они успели это сделать?

– Еще весной 43-го года. Видно почувствовали другой ветер – ветер перемен, дующий не в их паруса. Мобилизовали из окрестных сел крестьянские подводы. Жителей привозили ночью с завязанными глазами. А что касается земли, то ее вывозили и гатили в Корабельском болоте. Весь фронт работ длился около двух месяцев.

– Так-так, забавно, – комполка забарабанил узловатыми пальцами по столу, – продолжайте, Сидор Трофимович.

– Поверхность земли запахали и засеяли рожью. Посмотришь со стороны – обыкновенное поле – ни дорог, ни стежек. Срубы колодезей служили вентиляторами и давали доступ белого света. Вход в подземелье начинался с кладбища. Один вход считался основным. Но есть еще пять запасных.

– При немцах госпиталь функционировал?

– Нет. Он был открыт перед уходом фашистов, а точнее, после освобождения нашими войсками городов Ровно и Луцка.

– О существовании госпиталя кто-либо знал?

– Допрошенные местные жители показали, что им категорически запрещалось появляться в этих местах под предлогом якобы нахождения стрельбища оуновцев.

– Пожалел волк кобылу, – улыбнулся командир полка.

– Просто пудрили мозги селянам. Но они догадывались, что под землей что-то есть, но что – толком никто не знал. Это место бандиты назвали «полем смерти». Для устрашения бандеровцы тут убили несколько крестьян, объяснив, что они попали под шальные пули. Отмечались несколько случаев и прямых расстрелов из-за появления в этих местах.

– Интересно, какими же средствами подорван госпиталь?

– Проникнуть в подземелье чужому человеку было невозможно. Надо думать, что кто-то из обслуживающего персонала мелкими порциями, чуть ли не в карманах, заносил взрывчатку. Конечно, взрыватели были доставлены в последнюю минуту. Заложение фугасов, по оценке специалистов-взрывников, говорило, что здесь действовал профессионал, хорошо знающий минно-подрывное дело.

– Веселее ничего не придумаешь, – засмеялся Сидоров и посмотрел на часы. – Так вот на этом пока закончим разговор. Я полагаю, Сидор Трофимович, расследование следует продолжать.

– Особое внимание, Павел Иванович, мы обращаем на всякого рода сохранившуюся документацию – она может многое рассказать. Не исключена возможность, что где-то здесь поблизости может быть спрятан архив Осовецкого гестапо.

Сидоров встал, на минутку задумался и, обращаясь к Алексееву, заметил:

– А вам, капитан, приказываю, хоть из-под земли добыть и доставить ко мне организатора всех этих взрывов. Документацию бандеровцев передайте чекистам. А что касается исполнителя, надо признаться, – это наш богатырь, настоящий герой!

Через час офицеры покинули район под Семидубами…

Чувствуя, что язык у Алексея Алексеевича подустал, автор предложил ему отдохнуть. Разговор плавно перетек в другое русло.

Говорили о прекрасной природе Полесья, об обилии рыбы в озерах и реках, о богатой жизни в колхозах-миллионерах, позволяющей труженикам села копить деньги и приобретать легковой автотранспорт.

– У нас по колхозам в десятках дворах стоят легковушки. Уже не «Москвичи» покупают, а им подавай только «Жигули». Селяне зарабатывают нормально, – заметил хозяин. – Это уже не те колхозы, что были на заре своего возникновения.

Обсуждали крайности в деле мелиорации.

– Понятное дело, надо было бороться с полесской трясиной – старой виновницей малярий, осушать заболоченные места, но не так варварски, как это сделало хрущевское чиновничество, сокрушался Алексей Алексеевич. – Дело дошло до того, что пропала вода в колодцах. Родники задохнулись.

Потом речь пошла о зажиревших партократах как в центре, так и на местах, о вероятном перерождении общества из-за мутации властолюбцев.

Разговор мой с Алексеевым состоялся в середине восьмидесятых. Он не был ортодоксом научного коммунизма и идей марксистско-ленинской идеологии, но искренне верил социализму и его основному вектору – социальной ориентации.

– Ни при каком обществе нельзя построить такую социалку, какая бывает при социализме. Если бы нам не мешали, если бы мы глупо не ринулись догонять США в смысле расширения вооружения, скорее, количества, а не качества – мы были бы примером для всего мира. Армады никому не нужных танков наклепали наши тракторные и оборонные заводы и до сих пор штампуют броню. Я не уверен, что она нам понадобится. А средства затрачены. Думаю, что скоро мы их будем переплавлять на производство чего-то другого, – ворчал ветеран.

Когда речь зашла о всплеске национализма в разных местах союзных республик, Алексей Алексеевич заметил:

– Понимаешь, мил человек, если мы дадим неограниченную свободу проявлениям разного рода националистам при слабости центра, то страну ожидает раздроб, развал, разграб.

Слабый политик – политик трусливый в угоду появившимся аппетитам региональных вождей – может наобещать разного рода суверенитетов, что в едином государстве, как холодная вода на горячий камень. Она рвет его. Надо отметить, что простому труженику от такой самостийности легче не станет. Оживет, размножится всякого рода ненужное чиновничество. Ему только подавай посты, трибуны, троны и… деньги, деньги, деньги. А где их взять на бездельников?

– Вы что, прогнозируете развал страны? – спросил автор.

– А он уже идет. Политики почувствовали запах денег. Они уже не идейные защитники СССР, а живоглоты – деньги манят их. В угоду западным кукловодам они могут пойти на любое предательство, лишь бы удержаться при власти нынешней, чтоб удобнее и безопаснее ломать ее, а потом на обломках выстраивать свою, я подчеркиваю – свою частную собственность, продолжал философствовать прогнозами хозяин дома.

– Неужели сверхдержава способна рухнуть?

– Понимаешь, мил человек, – он снова вставил в оборот речи такое обращение, – система планирования в целом правильная, тем более для огромного государства, а вот методы, какие используют глупые тронодержцы, пагубны. Дело в том, что у нас нет государственных деятелей, а есть только политики в лучшем случае, а то и вовсе политиканы. Государственные деятели – думают о своем народе, политики – о личной власти, а еще государственный деятель разводит и стрижет овец, а политик – сдирает с них кожу. У нас же в последнее время одни «деруны», то ли еще будет, если народ даст себя обмануть разного рода краснобаям…

– Но эта верховная жестокость верхов с лукавством пополам может действительно наломать дров в государстве, шпыняемом со всех сторон недоброжелателями, с которыми власть порой заигрывает, потакает им, успокаивает их и постепенно затягивает ремень на брюках трусости миллионов своих граждан.

– Действительно, еще когда-то Гельвеций сказал, что жестокость есть всегда результат страха, слабости и трусости. Горбачев этими качествами, мне так кажется, отличается. Боюсь – с ним проиграем матч…

Договорились встретиться на следующий день.