Пятая глава. На Распадковой
Пятая глава. На Распадковой
В августе 1944 года дальние гольцы побелели, словно вымазали их известью. От Селенги утрами тянуло холодом. Раннюю зиму сулили местные знатоки климата.
Военные строители нажимали: до заморозков нужно было выйти из нулевого цикла. Из земли, то есть. Заложить фундаменты, вырыть котлованы. А они — ого-о! В две смены чертоломили солдаты — пот солью инеел на гимнастёрках! Скрытые казематы, многоярусные хранилища снарядов и мин, помещения для интендантов и конторы, навесы и площадки на подъездах, контрольные участки оружейников. И всё это — «объект». Сперва это — кубометры перелопаченного грунта. Тысячи «кубиков» гравия, песка, мелкого камня, глины!
Фёдоров обходил фронт работ. Свежая земля пахла вкусно, напоминала ему прежнюю службу межевщика. И удовлетворение селилось в душе: должны поспеть к зиме! Присматривался к землекопам, шоферам, повозочным, плотникам. Встревал с ними в разговоры накоротке — тянут лямку безропотно. Рапорты с просьбой отправить на фронт командование части запретило: сдать «объект» в срок — вот вам, добровольцы, боевая операция! И солдаты трудились с ожесточением, полуголодные, на пределе физических сил, стремились чем-то помочь тем, кто громит фашистов на Западе.
В гуще строителей Фёдоров чётче обозначил свою роль: упредить врага, чтобы не помешал он этим терпеливцам доделать начатое. Втайне капитан полагал: обойдётся без вражеских помех! Но при очередной встрече в Чите майор Васин, словно развенчивая его надежду, дал понять: в Харбине интересуются строителями! Есть утечка сведений из Распадковой. Фёдоров, шагая по лесной дороге, мысленно не соглашался с майором:
«Если в Харбине интересуются, значит, там уже знают про стройку в Распадковой. Скрыть от неприятеля «объект» не удалось. Чего ж пороть горячку? Он будто бы услышал наяву распекающий голос Васина: «Эшелоны когда прибыли на станцию? Средь бела дня. По секрету — всему свету! По графику курьерского мчались!» Майор Васин точно скопировал слова Фёдорова указанные им при первой встрече со здешним особистом Голощёковым. Фёдоров брезгливо сплюнул: «Очкарик стукнул в Читу!». Иронически осудил коллег: «Овощехранилище! Военторговские базы!».
Слева дымила труба стекольного завода — «стеколки», по-здешнему. С первых пятилеток коптит. Рассчитывали на местный песок, а оказалось — не технологичен! Завозят теперь по Селенге, где-то на берегу Байкала добывают. Мысль о непредусмотрительности планировщиков вернула Фёдорова к собственным заботам. Нужно было задержать эшелоны на узловой станции до ночи — не тянулась бы теперь цепочка упрёков. «В нашем деле скоро вовсе не однозначно быстро, товарищ капитан!» — слышались Фёдорову поучения майора. Выходит, не хватило умишка! Когда-то, после увольнения из милиции, он начинал в Самаре, считай, с нуля, — таскал рейку за геодезистом, забивал колья, копал ямки, проверял реперы — опять копал грунт. Брал полезное на ум и вскоре стал младшим землемерным помощником. Сам, своим трудом и упорством. А тут — не межевое ведомство. Майор Васин в органах военной контрразведки не один год, и то ездит в Москву за советом… «Ты, капитан, не обижайся. Подумай сам: завозим боевое снаряжение на новую базу. Для чего? Готовимся к боевым действиям. А против кого? То-то! У нас с соседями пакт о нейтралитете. Для них иметь зацепку — праздник сердца! Нам на два фронта — нож острый. Вам ясно?» — «Я понятливый, товарищ майор!» — «Это — хорошо демонстрируете, капитан!» Фёдоров не считал себя полным олухом. У него была странная особенность восприятия чужих речей: если нудные и пустые, он тотчас отключался и думал совсем о постороннем. Его подмывало спросить: «Зуб вылечили салом, товарищ майор?». И стеснялся прерывать общие рассуждения Васина: начальник!..
Из-за сосен показались красно-кирпичные казармы и Семён Макарович прибавил шагу. Усталость давила плечи — километров пятнадцать отмахал! Хотелось есть. И оправдание дальнего перехода: «Вдруг письмо от Людмилы!». Сердце тревожно холодело: снайпер всегда ближе всех к врагу!
— Пляши, Макарыч! — Маргарита Павловна встретила с конвертом в руке. Фёдоров потоптался по-медвежьи — ни плясать, ни танцевать не умел.
«…Берегите себя, родные мои папа и мама. Со мною ничего не случится. На моём личном счету 21 фриц. Вот царапнуло маненько. Задело кожу на левом плече. Землемеру моему не пишите об этом. Я сама расскажу после победы.
Целую всех вас. Игорёк, слушайся дедулю и бабулю, вспоминай папку и меня.
Людка-верблюдка»
Охватив голову руками, Фёдоров будто застыл. Согнулся над столом в шинели, грязных сапогах. «Людка-верблюдка» — шутливое прозвище в семье. А если не просто задело? Приписка рукой тестя:
«Сеня, она у нас везучая! Служи крепче. Пиши ей чаще. Даст Бог, обойдётся…».
— Чё, неладное? — Хозяйка тронула его за плечо.
— Людмилу ранило…
— Эх, мнеченьки! Сильно?
— Если правда в письме, не очень.
— Вытребуй Анику-воина домой — вся правда! Не кровяни сердце, Макарыч. Так и отпиши: ступай, мол, домой скоренько, баба!
Фёдоров был недоволен собою: «Здоровый мужик рассоплился!». Майор не так глянул! Голощёков не так поступил! Межевщик, хандру — в сторону! Придёт время, будешь мерить усадьбы, очерчивать границы угодий, копаться в огороде. Никто тебя не упрекнёт в промашке!
Семён Макарович заставил себя подняться и улыбнуться:
— Всё в норме, как два на два — восемь, Маргарита Павловна!
Вечером принялся за письмо Людмиле. Стук в окно: посыльный из штаба! А там — шифровка из Читы:
«По сведениям пограничников, в наш тыл прорвался агент сопредельной стороны».
К кому идёт непрошеный гость? С какой целью? В какую сторону направляется? В какую личину вырядится? Кто его хозяева? Есть ли сообщники? Кто они? Где у него застолблена «крыша»?..
Мелкие и крупные вопросы пока повисают в воздухе — это проигрыш чекистов. Но есть и плюсы: они имеют время для встречи лазутчика. Перекрыть наблюдением дороги и тропинки, взять под контроль предполагаемые квартиры, облюбованные заранее противником, не спускать глаз с подозреваемых, потенциальных помощников врага. Не утратить бы эти плюсы! Чужой агент знает, что его ищут, о себе заботится. Заметает следы, пытается затеряться в народе…
Фёдорову представлялось, что настрой людей такой, что агенту ни в какую не спрятаться! Люди схватят врага!
Оставшись с глазу на глаз с начальником стройки, пожилым инженером-полковником, Семён Макарович сообщил о полученной ориентировке. Наметили упреждающие меры: ужесточить пропускной режим в охраняемой зоне, прекратить увольнение офицеров и рядовых из расположения части.
— Каждый новый человек неизбежно должен попасть в поле зрения наших людей, — говорил Фёдоров.
Полковник устало потянулся, потёр ладонь о ладонь. Доверительно скосил глаза на Фёдорова.
— Семён Макарович, вы мне по душе. Разрешите быть откровенным?.. Расположение базы засекли. Как и кто — ваше дело. Теперь же, как мне представляется, сюда нужны батареи зенитной артиллерии для прикрытия с воздуха хранилища. А из-за какого-то мерзавца лишать людей маленьких радостей, извините, не по-человечески. Может, я и ошибаюсь, не понимаю вашей службы…
Трезвые слова умудрённого жизнью человека легли на сердце Фёдорова. Он был полностью согласен с полковником. Разделял его соображения как офицер, как землемер. Но он был из органа карательного, охранительного, отвечающего за безопасность страны — не имел права по долгу службы соглашаться с выводами доброго по натуре командира. Всё это легко читалось во взгляде Фёдорова и полковник сник, погасив в своих глазах теплоту доверия.
— В политотдел загляните, капитан. Со своими коллегами из местных органов встретьтесь. — Полковник встал, считая беседу оконченной.
Огорчился Фёдоров: вынужден был порвать ниточку откровения! Простился смущённо. По дороге накапливал возмущение: «Все всё знают! Один он, бедный капитан, будто бы в коротких штанишках! Иди туда-то, скажи то-то. Секрет остаётся секретом, пока о нём знает один человек. Знают два, считай, осталось полсекрета. А если три — да здравствует базар!..
Скрепя сердце, Фёдоров встретился с Голощёковым. Тот был радушным, сиреневые глаза поблескивали под роговыми очками. Он заявил, что имеет уже ориентировку. Семён Макарович смотрел на уполномоченного «Смерша», как на чудо: «По сути, щекастый молодчик занимается доносительством, а выглядит невинным младенцем!».
В напряжении и ожидании текли августовские дни, недели — ничего подозрительного не происходило, Фёдоров мысленно подбадривал себя: лазутчик шёл не в Распадковую! А может, затаился, караулит свой час?..
От неведения, от переживаний за Людмилу он исхудал — шинель обвисала, как на жерди.
— Макарыч, попомни моё слово, никому не нужным станешь — ни службе, ни снайперше! — Маргарита Павловна подливала в стакан козьего молока. — Не кривись, как середа на пятницу! Жирное, вкусное — от Майки!
— Вытерплю, Павловна! Наша родовая жилистая, — отшучивался он, торопясь к «трёхтонке», коптящей под окнами.
Листья черёмухи обожгло первым инеем — кумачом трепетали на ветру. Каплями охры выделялись листки на берёзках. Притихла тайга. Ребятишки готовились к школе. Жители пристанционного посёлка потянулись за брусникой. Азартные охотники обходили угодья, заранее примечая скопление белки и соболя.
Фёдоров исчах в заботах: не проворонить бы агента, если он надумает просочиться в охраняемую зону вместе со здешними таёжными добытчиками. А если он встретится на шишкованье со своими сообщниками? Если так обусловлено — прохлопаем! И капитан запросил Васина: «Разрешите приехать в Читу!». Он посчитал, что совет кадрового чекиста в данном разе будет кстати.
Васин, знобко поводя плечами — лихорадка вторую неделю трепала, — выслушал доклад Фёдорова со вниманием, уточнял некоторые детали. Разговор затянулся. Попили горячего чаю с сухарями.
— Как наш уполномоченный по гарнизону, помогает? — Васин принял таблетку и запил стаканом воды.
Фёдоров ответил не сразу: как быть? Махнув рукой, ответил прямо:
— Ерундовый человек! — Говоря так о коллеге, Фёдоров не собирался его чернить. В своей жизни он не мог терпеть криводушных людей.
— Ты, капитан, не думай, что все кадровые сотрудники, как стёклышко, светлы. Мы — из народа. А народ разнолик. Мы — соответственно. Ладно! Вернёмся к своим делам. Зарубите себе на носу, капитан: агент идёт к вам! Из этого исходите. Из этого стройте версии. Не расхолаживайте себя поблажкой: пронесёт!
Семён Макарович покраснел, как школьник, застигнутый за непотребным занятием: «Откуда Васину известны тайные думки его, Фёдорова?».
— Понимаю, Климент Захарович.
— Выделим, как обещали, сотрудника на время. Из спецшколы прибыл лейтенант Сидорин Григорий Григорьевич. Имейте в виду: горяч, фантазёр, спортсмен первого разряда по боксу. По мере нужды, сдерживайте его благие порывы. Вы — человек уравновешенный. Сочетание классическое: лёд и пламень!..
— Какой там лёд! Преувеличиваете, Климент Захарович, по доброте своей…
Фёдорова познакомили с помощником: остроносенький паренёк с веснушками на щеках. Шагает, будто бы пританцовывает. До поезда на Распадковую оставалось десять часов. Семён Макарович больше молчал, захваченный мыслями об агенте.
Сидорина, по натуре разговорчивого и общительного, тяготило молчание капитана: «Зачем Васин послал к этакому бирюку?». Сняв сапоги и шинель, ослабив ремни, Фёдоров, не обращая внимания на сослуживца, завалился на койку.
— Ломит кости, как черти в молотилке прокрутили! — сказал Семён Макарович извиняющимся голосом. — От майора, что ль, перешла испанка?
Лейтенант не знал, что такое «испанка», уточнять не счёл нужным. Повесил новенькую шинель с погонами в шкаф, используемый вместо гардероба, причесал русый чуб перед зеркальцем на дверце шкафа, разогнал складки свежей гимнастёрки под широким офицерским ремнём.
Семён Макарович смотрел на него с любопытством и завистью: ничто не печалит парня! И мысленно представил себе этого чистенького, приглаженного лейтенантика в котловане, среди замызганных строителей, на раскисшей кваше лесной дороги. Про себя Фёдоров окрестил помощника Григри — Григорий Григорьевич. И снова вернул себя в ямы и кучугуры стройки. Солдаты в виде рабочих и вольнонаёмные, похожие на солдат. И явилось неожиданное предположение…
— Григорий Григорьевич, у вас, конечно, есть штатский костюм?
— Купил. — Сидорин непонимающе глядел на капитана.
— Вот и ладно. Форму свою спрячьте до лучших времён. — Фёдоров поднялся на койке и начал пояснять свою задумку. На Распадковой лейтенанта никто не знает. Приедет и оформится под видом рабочего по вольному найму. Вы лопату от топора отличите?
Сидорин явно разочаровался. Ему очень хотелось покрасоваться в гарнизоне. Новенькая форма, золотистые погоны офицера. Отлично сшитые сапоги. Фуражка с гладкой тульей. Лейтенант обидчиво жевал свои припухлые губы с заметным пушком.
— Войдёте в контакты с местным населением. Встречаться будем в условленном месте, — развивал свою мысль Фёдоров.
— Если вам, товарищ капитан, я неподходящий, так скажите…
— Пузыри оставим детям, товарищ лейтенант! — Фёдоров ожидал подобной реакции — сам бы возмутился, окажись на месте Сидорина. — Запасайтесь справочниками, наставлениями строймастера. Чтобы дважды два — восемь!
И вдруг Фёдоров прилёг в растерянности: как Васин глянет на затею? Лейтенант прикомандирован временно в Распадковую. В штате числится за Читой. И неловко теперь перед Сидориным — торопыга Длинноногий!
Васин принял Фёдорова поздним вечером. Выслушал. Подумал. У него поднялась температура и он поминутно вытирал платком лысину. Что-то было разумное в идее Фёдорова. А если промахнётся землемер? Агент расшифрует неопытного Сидорина. Примет свои меры предосторожности.
— Вы считаете, что Сидорин войдёт в роль без оплошки?
— Без ошибки живут лишь жмурики на погосте, товарищ майор!
— Прошу яснее!
— Виноват! Доля риска имеется, безусловно.
— Допустим, враг узнал подсадку. Спросит себя: зачем на Распадковой сексот?.. Чего морщитесь, капитан? У вас, на гражданке, это ругательно. А у нас «сексот» — секретный сотрудник. Вам ясно?..
— Значит отбой! — досадливо заключил Фёдоров.
— Значит отбой, капитан!
— Ну-у, никак в ударники не просочусь! — Семён Макарович щадил больного майора. — К слову, тогда свиное сало поспособствовало?
— Да ну вас!
В гостинице Фёдоров застал лейтенанта погрустневшим. Писал письмо. Русый чуб спадал на лоб.
— Мыслю нашу с вами, Григорий Григорьевич, срубили под корень! — Семён Макарович сознался Сидорину в своём скоропалительном решении.
Лейтенант, отложив письмо, торопливо изымал из чемодана свою новенькую форму. Говорил обрадованно:
— Вы извините меня, товарищ капитан.
— Понимаете, Григри, сам замысел, в принципе, приемлем. Вероятно, пригодится как-нибудь. Не обижайтесь на «Григри». Замётано?
— Можно, я маме напишу насчёт Григри?..
— Он повёл разрешительно своим маршальским жезлом! — Семён Макарович смеялся по-мальчишески громко и заразительно.
* * *
Маргарита Павловна стояла с Фёдоровым у хлевушка. За жердяными воротцами лежала чёрная коза с маленькими рожками. Косые лучи солнца освещали ползагонки.
— Чё, лежебока, сенца ждёшь? — Хозяйка раскрыла воротца.
Ямануха скосила голову и мекнула. Щенок тыкался мордой в перекладину, пытаясь пролезть внутрь клети.
— На осерёдыше твой корм, Майка. Боюсь, непогодой прохватит копну насквозь…
Фёдорова одолевали служебные хлопоты и ему хотелось отвлечься от них хоть на время.
— Переправим копёшку! Дважды два — восемь! Лодку найти б…
— Разе Заиграеву спросить? Не откажет, думаю.
— Петькину маму?
— Но-о!
— Что нам, казакам — день в работе, два гулям! — Фёдоров направился к соседке. Щенок увязался за ним. Он взял его на руки, Найда сердито скалила зубы.
Вскоре лодка отвалила от берега. На корме оголённый до пояса Петька. В белой исподней рубахе с засученными рукава Фёдоров взялся за вёсла.
— Греби ровнее! Не заглубляй вёсла! Ну, недотёпа! — покрикивал Петька, циркая слюной сквозь зубы. — Иди сюда, командир!
Парнишка присел у борта, пропуская мимо себя Фёдорова — лодку повернуло поперёк течения, грозя опрокинуть. Петька успел выправить посудину. Семён Макарович держал курс на остров. Заиграев сноровисто выгребал, пересиливая стремнину. Причалили к песчаной косе. Выпрыгивая на берег и подтягивая лодку. Петька до колен замочил штаны.
— Ну, ругатель, приступим? — Фёдоров достал из лодки, грабли и верёвку.
— Не люблю тюх-матюх!
Солнце жарило, будто бы в середине лета. Небо — бездонное, голубое. Привявшая трава источала прелые запахи. В глубине острова стрекотали сороки, недовольные вторжением людей. Петька вывел Фёдорова к поляне, окружённой черемуховыми деревьями. Семён Макарович дотянулся до ветки и сорвал тёмные ягоды. Пожевал и выплюнул — вязало во рту.
— От живота — первое средство! — тоном знатока пояснял Петька. Нос его шелушился на солнце, задорной пуговкой украшал загорелое до черноты лицо.
Копна сена в неделю ненастья изрядно осела. Потемнела сверху, приплюснутая дождём. Растянув верёвку двойной петлёй, Фёдоров укладывал на неё пласты сена. Пыль щекотала в носу, сухая трава колола оголённые до локтя руки. Петька подгребал клочки остожья.
— Объедение яманухе! — Семён Макарович различал сухой типчак, костёр, пырей, стебли хвоща. Растёр метёлку мятлика, понюхал и чихнул громко. И вновь застрекотали сороки. На тропе из-за кустов показался мужчина в фуражке речника. Узнав Петьку, поздоровался.
— Слышу, кто-то хозяйничает. — Из-под чёрных клочковатых бровей пытливо смотрели тёмные глаза здешнего бакенщика. — Увезут в два счёта — ищи да свищи, паря!
— Омуль ещё не пошёл, дядя Филипп? — Петька щурил на солнце озорные глаза. Отмахивался от слепней, жуя серу.
— Спасовские косяки скатились. Ноне не очень плотно идёт…
— Браконьеров прихватили?
— Попались двое. Ну, покедова! Поклон мамке передавай. Как она?
— Ничё. Всё в прачечной. Взялась полы мыть на вокзале…
— Ну, бувайте! — Бакенщик, косолапо шагая, скрылся в береговых зарослях.
Вязанку едва поднял на плечи Фёдоров — гнулся под тяжестью коромыслом. Ступал аккуратно, чтобы не раструсить ношу.
Маргарита Павловна работала поломойкой на железнодорожном вокзале — имела время после обеда. Она помогала Фёдорову таскать вязанки по крутому откосу к усадьбе.
За три рейса свозили весь запас с острова.
— Заводной ты, паря! — Маргарита Павловна принимала от Фёдорова и забрасывала вилами на чердак порцию за порцией пахучее сено.
— Руки работы просят, хозяюшка. — На длинных ногах Семён Макарович дотягивался почти до дверец сеновала.
— Чё там полошишься, Петьча? — совсем по-забайкальски покрикивал Фёдоров на зазевавшегося Заиграева.
— Не гони, дядя! — с задиристостью отзывался подросток.
— Первейшее дело — по вёдру запастись на зиму! — Семён Макарович подгребал остатки сена у сараюшки. — Бывало, с отцом с зари до зари отдавали сенокосу. Стожки наши на Кондурче выгодно отличались: сбитые, уплотненные, прикрытые сверху жердинами. Не хвалюсь: пасхальными яичками, поставленными на попа, смотрелись! Дожди не пробивали, под вьюгами не лохматились. Стожар высокий, подстилка из тальника — не гнило от сырой земли.
— Судьба тебе, Макарыч, быть пахарем, а не офицером! — Маргарита Павловна была довольна: одной заботой меньше.
Сеном набили чердак плотно. Во дворе запахло полынком, сухой травой. Щенок вертелся под ногами, цапая Фёдорова за сапоги. Найда тревожно вострила уши, присматривая за своим несмышлёнышем. Ямануха Майка подбирала клочки сена. Хозяйка отпугивала её, но коза вновь и вновь нарушала запрет.
— Признаюсь, Павловна, не переношу козьего молока! — Фёдоров принялся подметать двор измызганной метлой. — Прёт от него козлом!
— Привычка ко всему надобна. — Маргарита Павловна, считая дело сделанным, положила грабли на колышки, вбитые в стенку хлевка. — Чекушка не помешает с устатку? Как ты, Макарыч?
— Как дважды два — восемь! — Фёдоров поднял обе руки «за». Он чувствовал усталость, но на душе было легко. Рукавом вытирал потное лицо.
— Сгоношим, Макарыч! Может, Грушу кликнем?
— Само собой — лодка-то её. Петьку б чем-ничем побаловать.
— Мал ещё! — отрезала хозяйка. — Привыкать к делу без подношений — свято!
— Как прикажете, командир! — Фёдоров расчесал свой чуб деревянным гребнем.
Застолье удалось на славу. У Маргариты Павловны нашёлся «спасовского» улова малосольный омуль. Картошка с песчаного бугра — искристая! Зеленоватые помидоры со своего огорода. Заиграева принесла рыбу холодного копчения с прошлогодней путины. Довершение — «гусиха» с бражкой. Пенистая, с горчинкой. Пришёлся кстати и офицерский доппаёк Фёдорова. Женщин насмешил Фёдоров, принюхивающийся к омулю. Брезгливо сморщился.
— Или я порядочная бестолочь, или рыба порченая!
— С душком омуль-то, Макарыч! — Маргарита Павловна хохотала во всё горло. — Нарочно приквашиваем — особенный скус!
Семён Макарович вновь пожевал дольку рыбы. Прижмурился, почмокал и тоже рассмеялся.
— Живы будем — фиг помрём!
Говорили о войне, предстоящей зиме, о скорой страде Прибайкалья — покатит на нерест омуль. Агриппина Петровна Заиграева, широкоскулая, с обветренным лицом женщина сорока пяти лет, сетовала на строптивость Петьки, загадывала его будущее. А потом запела приятным голосом о неразделённой любви. Сильным сопрано подпевала Маргарита Павловна.
Где эти лунные ночи?
Где это пел соловей?
Где эти карие очи?
Кто их ласкает теперь?
Солдатки-вдовы выплакивали в песне своё неизбывное одиночество, свою печаль-кручину, как молитву:
Под окном черемушка колышется,
Распускает лепестки свои.
За рекой знакомый голос слышится
Да поют всю ночку соловьи…
Окно на речку было распахнуто. Слаженные голоса эхом прокатывались на Селенге. Полная луна заглядывала в избу. Ветер сквозь створки наносил запахи заречных трав и плеск о берег близкой воды…
— Душевное спасибо, дорогие женщины, за хорошие песни! — Фёдоров растроганно озирал соседок.
— Какая жизнь, какая думка — такая и песня! — Маргарита Павловна перевернула кружку на блюдечке.
— Не зря говорят, что только первую песенку, зардевшись, поют, а потом — в слезах, — поднялась Заиграева. — У меня, поди, изба пошла по горнице, а сени — по полатям!
— Агриппина Петровна, в Доме Красной Армии новый фильм для военных. Позвольте взять с собой Петьку вашего?
— Неслух! А-а, пусть его!
— Балуешь пацана! — Маргарита Павловна усмотрела в просьбе Фёдорова желание командира поощрить Петьку за дневную работу. Семён Макарович уловил её недовольство, с виноватой улыбкой оправдывался:
— Не очко меня сгубило, а перебор да недобор!
— Ох, не доведёт вас, Макарыч, доброта в рай!
Мальчуган ног под собой не чуял: офицер вёл его в кино!
Начался показ вестей с фронта. Дымили фашистские танки. Пыль. Клубы гари. В небе самолёты с вывертами кружились. Петька наклонялся вперёд, что-то выкрикивал. Зал был настроен радостно: «Наши идут вперёд!». А Фёдоров за всем, что показывали на экране, видел смерти. Гибли советские. Гибли немцы. Разрушения подчистую! Потом возводить всю внове. Пот, мозоли, страдания. И советских. И немцев…
Петька остался смотреть художественный фильм «Два бойца», а Фёдорову предстояло шагать в ночь с проверкой постов охраны, он с сожалением покинул Дом Красной Армии.
* * *
Капитан Фёдоров готовил отчёт для Васина. В комнате держался кислый запах табачного дыма. Семёну Макаровичу, проведшему большую часть своей жизни на свежем воздухе, ненавистна была такая затхлость. Ошалев от писанины, он растворил окно настежь. Доносился шорох сосновых веток — дерево подпирало крышу здания. За углом, на пустыре, мальчишки гоняли мяч. Азартные крики мешали сосредоточиться. Слышнее зазвучало радио. Диктор громко сообщал:
— Войска Четвёртого Украинского фронта в ходе успешного наступления освободили город Старый Самбор… Войска Третьего Прибалтийского фронта начали Тартускую наступательную операцию…
Где-то там, в пекле боевых действий, его Людмила. Прислала фото. В шапке-ушанке. Полушубок с оторочкой. Винтовка с оптическим прицелом на плече. Семёну Макаровичу с первого взгляда показалось: чужая женщина! Симпатичная, чем-то напоминающая Людмилу. Он до сих пор никак не мог представить себе хохотушку на смертельном рубеже, выцеливающую врага. «Это до ранения или после?» — Фёдоров вынул из кармана гимнастёрки карточку и принялся рассматривать.
— Товарищ капитан! — Громкий голос лейтенанта Сидорина застал врасплох. «Ну, Григри!» — поднял на помощника сердитые глаза. Тот протянул грязную бумажку.
— Вот, товарищ Фёдоров!
Семён Макарович прикрыл окно и тотчас досадливо повёл носом: не проветрилась комната! Отворачиваясь от лучей полуденного солнца, прочитал записку:
«Встречаемся 18/VIII — Номер К-12».
— Откуда она у вас, товарищ лейтенант?
Сидорин, одернув гимнастёрку и пошевелив острыми плечами, словно снял непомерную ношу. Сержант Дубаев накануне увидел на сопке мальчишек — бегали, кричали «ура», прятались за камнями. А внизу, у подошвы горы, располагаются палатки с батальонным имуществом. «Не повредили ли пацаны склад?» — решил он проверить палатки. Карабкаясь по крутому склону, сержант сронил камень. В углублении белела бумажка.
— Вроде тайника, выходит, — заключил доклад Сидорин.
— Сержанту делать нечего? — Фёдоров бросил на стол записку. — Кому известно о происшедшем?
— Дубаев говорит, никому.
— Камень на месте?
— Скатился далеко вниз. Я осмотрел — гладкий…
Фёдоров почувствовал непонятное ему раздражение. Или потому, что лейтенант оторвал его от фотографии, или вид Сидорина, праздничный, беззаботный… И записка смущала его. Чёткие буквы. Почерк, похоже, ученический. Бумага обёрточная, края оборваны неровно.
— Ваше мнение, лейтенант?
— Что-то тут есть. — Лейтенант явно осторожничал. — Опять же, примитив, если «почтовый ящик» агента…
— Определённее можете?! — Фёдоров сорвался на крик: всё не так, как думалось! Наблюдали, упреждали, проверяли, высматривали — на тебе!
— Доложить надо, товарищ капитан!
Фёдорову было неловко от своей несдержанности. Он вертел в руках бумажку, посмотрел через неё на свет.
— На зубок, что ль, испробовать? — Он виновато усмехнулся.
Дежурный по отделу военной контрразведки «Смерш» в Чите навострился: дело, по его соображению, серьёзное!
Минут через пять — звонок: майор Васин!
— Установить негласное наблюдение! Выезжаю к вам.
Начальству виднее, где ему быть. Фёдоров не прочь бы и самостоятельно подумать и решить. Сомневался он — детским озорством отдавало от записки! Но, опять-таки, лазутчик прорвался через границу и пока не обнаружен.
— Товарищ лейтенант, берите мотоцикл дежурного по части и — в местный отдел НКГБ. Попросите увеличить находку на фотографии. Второе: предупредить сержанта Дубаева! Без расписки, но строго: губы на замок! Нашу контору он знает.
Сидорин прищёлкнул каблуками, тряхнул русым чубом. Загремел в коридоре.
Надежды на скорый результат Фёдоров не питал: если это и был «почтовый ящик», то сержант Дубаев провалил его…
…Майор Васин прибыл в Распадковую рано утром. Фёдоров встретил его на вокзале.
— Есть новости, товарищ капитан? — Васин шагал широко. Демисезонное пальто нёс на руке.
— Без перемен на нашем фронте. — Фёдоров предложил перекусить в гарнизонной столовой. Васин отказался.
— Зовите Сидорина и — к тайнику!
По дороге в горы Фёдоров попытался намекнуть: не пустышку ли тянем? Васин резонно указал: «Кто-то же положил записку под камень!».
Вернулись они часа через три. Солнце поднялось над хребтами за Селенгой. Васин воздерживался от оценки случившегося. В комнате Фёдорова майор удобно устроился на кожаном диване. Ему нравилась основательность и аккуратность обстановки оперативного пункта «Смерш» стройбата. Он видел в ней отражение характера капитана.
— Вы у «Фёдора» бывали? — спросил Васин, отпивая из стакана холодный чай. Увидя недоумение капитана, майор хмыкнул: «Неумехи! Один — зелёный, другой — землемер!». Климент Захарович пояснил: «Фёдором» называют формуляр, картотеку с именами потенциальных противников. Без знакомства с архивом трудно ориентироваться. Бывшие купцы. Лица духовного звания. Белые офицеры. Ярые каратели. Крупные уголовники. Активные белогвардейцы.
— Есть заключение графологов?
Фёдоров подал Васину протокол экспертов.
«Ученический почерк. Неустойчивый характер. Писавшему 14—15 лет».
Солдат, дежуривший у входа, отворил двери.
— Товарищ капитан! — Заметив Васина, смешался: «Можно ли при штатском пускать посетителя?»
— Что у вас? — спросил Фёдоров.
— Петька Заиграев… Ну, вы, товарищ капитан, знаете его, футболист малый.
Климент Захарович посматривал на Фёдорова. В круглых глазах играли чёртики: «Ещё и футболист!».
— Пусть войдёт.
Петька Заиграев в стоптанных ботинках переступил порог. На лице — тревога.
— Садись, футбольный капитан! — Семён Макарович дружески подмигнул парнишке. — Чем порадуешь?
— Мне бы с глазу на глаз.
— Мой начальник. При нём можно, если даже секретное.
Петька недоверчиво смотрел на Васина: в гражданской одежде над военным капитаном командир?..
Подросток рассказал о том, что ранним утром подался в тайгу за грибами. Напал на полянку — жёлтая от маслят и рыжиков. Он сел в мох и — за нож. Корзинка полнилась на глазах. Тихо сперва было, а потом кедровки повели себя колготно. Кто-то ходил недалеко! Петька подосадовал: набредёт на добычливое место! Делиться удачей ему не хотелось. Чтобы не быть обнаруженным, прилёг в подсохший папоротник.
Из-за сосен вышел мужчина с мешком-горбовиком за спиной. В серой стёганой телогрейке. Высокие болотные сапоги. Голенища подвернуты до колен. Кепка — блин грязно-коричневый. Гнулся под заплечной ношей. В руке — железный совок, каким в Забайкалье собирают чернику и бруснику.
— Что-нибудь приметное запомнил? — Васин кахикнул в волнении.
— Психовал я… Шёл-то он не к Распадковой — в тайгу! А горбовик полон. Почему? — Заиграев раскраснелся, переживая лесную встречу по-новому. Слова сглатывал. — Не к посёлку шёл. Почему опять в тайгу? И не к ягодным местам с совком. Почему?..
— Ты, Петро, не торопись. — Фёдоров с одобрением слушал приметливого соседа. — Ты, конечно, посчитал, что увидел шпиона?
— Но-о! Гошка рассказывал, как у них на границе нарушители хитрили. Он с отцом всю жизнь на границе. И этот, с горбовиком, оглядывался, прислушивался… Углубился в осинник, а дальше — промоина. По ней спустился в Гадючий овраг. А чего там не видел? Там жабы да змеи. Ну, думаю себе: унесло! Маслята — мои! А сердце тукает: мужик незнакомый, чего ищет?
— Что заметил особенного? — нетерпеливо повторил Васин.
— Погоди!.. Кажись, припадал направо…
— Ты следил за ним?
— Но-о.
— Вот тебе и но! — Майор скептически настраивался: ягодник заблудился, искал тропу. Мальчишка, наслушавшись выдумок приятеля о границе, начитавшись приключенческих книжек, морочит голову.
Петька чутко уловил перемену в разговоре.
— Ищите сами, Шерлоки Холмсы!
— Не пузырись, сосед! — Фёдоров придержал паренька за плечи. — Рассказывай поподробнее, пожалуйста.
— Я пошёл следом, — без прежнего вдохновения говорил подросток, искоса поглядывая на Васина. Ему было обидно: явный шпик топчет тайгу, а эти… — В багульнике замер, на краю ската. Он в мелком сосняке. Горбовик снял. Борода рыжеватая. Размазал пот — грязные пятна, как у смазчика. Глянул в мою сторону, как выстрелил…
Зазвонил телефон. Васин взял трубку и мотнул головой Фёдорову. Тот увёл Петьку за двери.
Майор прижимал трубку к уху плечом — руки заняты писанием. Царапал какие-то значки, буквы, понятые лишь самому Васину. Попросив невидимого собеседника обождать, крикнул Фёдорову:
— Парнишку потом — ко мне!
Закончив разговор с Читой, Климент Захарович позвал капитана и Петьку.
— Злой, говоришь, мужик?.. Тебе, Заиграев, подвалила удача, а ему… Или ты думаешь иначе?
— Иначе! Зачем бы в «Смерш»?! — Петька вновь вошел в роль свидетеля метаний мужчины в тайге. — Испугался я от его виду — зверюга! Быстренько вернулся к корзине. Срезаю грибы, а из головы не выходит рыжий. Вдруг подумал: не городской ли? Заплутался. Дай, думаю, ещё раз гляну: помочь, чё ли? Подкрался к обрыву — нет ягодника. Туда-сюда — корова языком смахнула! Слышу: ветки потрескивают. Заметил на той стороне оврага. И горбовик легко на спине подпрыгивает. Так и убёг за Берёзовый ключ.
— Чем же он не понравился? — Фёдоров так же, как и Васин, нуждался в подробностях. — Что привлекло твой глаз?
Парнишка задумался. Детские пальцы со следами грибной слизи мяли подол рубахи.
— Загар какой-то красный. У нас, сами видите, тёмно-коричневый, почти чёрный. — Петька протянул к Васину свои руки. — Не наш загар. И горбовик — будь здоров! А места не ягодные. Мама говорила, когда-то пал там прокатился, пожар был, весь брусничник тогда выгорел. Досе не вырос. А раньше в тех местах брусника ковром краснела. Какой он добытчик, если рыжики и маслята топтал без разбора?.. Почему не срезал? Почему горбовик стал лёгким? Понятно?
Фёдоров был покорён Петькой. Одобрительно похлопал его по костистым плечам.
— Ты спускался в овраг? — спросил Васин.
— Побоялся, дяденька…
— А сейчас найдёшь овраг?
Петька норовисто тряхнул стриженой головой: чего спрашиваешь! Он тут родился и вырос — любой пенёк свой!
— Маслят нажарил? Или сушить намереваешься? — Фёдоров раскачивался на длинных ногах.
— Тут они, в коридоре. Солдат караулит.
— Одна нога здесь, другая — дома! — топнул Фёдоров.
— И никому ни слова! Даже матери! — предупредил Васин.
— Но-о. — Петька явно не хотел нести корзину с грибами домой. Ему не терпелось увидеть своими глазами, как поднимутся цепи солдат, окружая сопки со всех сторон.
— Ты ещё здесь?! — Васин погрозил пальцем.
Парнишка поплёлся в коридор. Недовольно прикрыл дверь.
Васин вытирал испарину на лбу и впалых щеках. Изредка покахикивал. На плечи наброшено демисезонное пальто цвета переспелой груши.
«В баньку бы ему да берёзовым веничком, да чаю с малиной, да ещё стакан водки или спирту с перцем и — под стёганое одеяло», — думал Васин.
— Вы не слушаете меня, капитан! — Васин подтянул к затылку короткий воротник пальто. — Что главного отметили вы в рассказе Пети Заиграева?
Семён Макарович, застигнутый вопросом врасплох, заговорил о подозрительном поведении неизвестного, о его приметах.
— Малое же вы, капитан, уловили! — перебил его майор. — Неизвестный ходил в том месте, где прежде брусники было навалом. Вам ясно?..
— Возможно…
— Какой же вывод? Он на поверхности! Человек из бывших местных. Тут давно не был. Про лесные пожары не знает. Не исключено, что он и есть К-12. Ваше мнение, капитан?
— Записка наивна, как дважды два — восемь! А насчёт замеченного в тайге, может, ищейку пустить? Местная милиция поможет.
Васин отмахнулся: агент не из простаков!
— Разрешите, товарищ майор? — В комнату вошёл Голощёков.
Васин в упор разглядывал его.
— Начальство, понимаешь, в поте лица надрывается, а подчинённые чем заняты, если не секрет?
— Не был извещён Читой! Отсутствовал во вверенном мне гарнизоне. Выявлял классово-чуждый элемент в селе Сотниково.
— В районе Распадковой замечен подозрительный мужчина лет за пятьдесят. Хромает на правую ногу. Рыжеватый. Плотного сложения. — Васин подробно описал таёжника, встреченного Петей Заиграевым.
Голощёков быстро чиркал карандашом в блокноте.
— Позвольте, товарищ майор… — Уполномоченный «Смерша» потрогал свои пухлые щёки. — В Сотникове проговорились… Хм-м… Позвольте, когда ж это было? Да, суток трое назад какой-то не местный мужик побывал в селе, интересовался Агриппиной Кузовчиковой. Дом её забит…
— О хромоте не упоминалось?
— Не обратил внимания. Виноват!
— Немедленно возвращайтесь в Сотниково! Всё разузнайте и завтра утром доложите. Насторожите своих помощников!
— Есть узнать и доложить! — Голощёков чётко повернулся через левое плечо и скрылся за дверью.
— Слушайте, капитан, не даёт покоя утечка данных по Распадковой. — Васин снова закашлялся. Измождённое лицо покраснело. Фёдоров твёрдо решил: баньку организовать!
— Как в части с разговорами по телефону? — продолжил Васин, вытирая губы платком. — Небось, ля-ля-ля?
— Притормаживаем говорливых! А с этой «овощной базой» — посмеиваются командиры!
— Деза не отменяется, капитан! Что ж, Семён Макарович, зови Петьку. Прогуляемся по тайге! — Васин бодрился, хотя простуда клонила его в постель.
Солнце перевалило за полдень. От сосен тянуло смоляным духом. Кедровки кричали.
Петька опередил взрослых, чтобы не миновать скрытый поворот к грибным местам.
— Очень уж добрые глаза у лейтенанта Сидорина, — отвечая на свои мысли, промолвил Васин, придерживая ход и утихомиривая сердце.
— Васильковые глаза всегда добрые, поверьте, Климент Захарович!
— Наивность, капитан, в контрразведке — беда! Доброта не самое лучшее свойство.
Фёдоров, сам ходок первой руки, едва поспевал за майором. Старался понять: «Чем не понравились Васину глаза лейтенанта? Откровенные, не замутнённые мудростью возраста. Разве это беда? Беда, если в глазах льстивая преданность и бездумность показной прилежности». На ум почему-то пришёл Голощёков.
— А какая оценка глазам Голощёкова, товарищ майор? — спросил Семён Макарович.
— Понял вас, капитан! — Васин привалился спиной к сосне и в глазах его запрыгали чёртики. — Не можете простить ему сообщение о том, как вы с курьерской скоростью вкатили на Распадковую?.. Он не желал вам насолить, ей-ей. Просто, он понимает нашу службу прямолинейно. С годами останется в нём сухой служака, скажем, как ваш покорный слуга…
— Не могу согласиться! Есть в нём что-то, в моём понимании, от иезуита!
— Эк, куда хватил!
Петька издали подал сигнал: приближаемся!
Фёдоров огляделся, чтобы запомнить местность. В споре с Васиным, брать или не брать охрану, он не взял верх и теперь, увидя сумеречный бор, пожалел о своей покладистости — самое подходящее место для засады!
Почти до заката солнца обследовали мрачный, заросший кустарником Гадючий овраг. Шарили в пещерках, образованных водополом в ливни, под размытыми кореньями на склонах.
Васин, облепленный паутиной и сухой листвой, был неутомим. Покашливание выдавало его путь. Майор всё ещё не мог принять всерьёз свидетельства Петьки Заиграева. Хотя в чём-то его рассказ подтверждался сведениями, переданными из Читы по телефону.
— Гляньте-ка, Климент Захарович! — Фёдоров стоял над большой промоиной в зарослях мелких сосенок. Васин увидел свежие следы. Вмятина от каблука скособочена, подошва со стёртыми рубчиками.
Ливневым потоком вывернуло старую осину — образовалось углубление у корней. Натоптано без остережения. Валежник отброшен. Что-то было спрятано.
Петька кинулся туда первым.
— Осторожно! — крикнул Фёдоров.
Ямка была пуста. Земля уплотнена чем-то тяжёлым, чего там теперь не было. Вокруг — следы резиновых сапог.
Васин вытер обильный пот с лица. Присел на колодину. Не в его состоянии одолевать крутые склоны!
— Неизвестный наблюдает за нами и хохочет от души! — Фёдоров улыбался. На его зарозовевшем лице были следы пыли.
— Что ж тут смешного?! — Васин в замешательстве оглядывал крутые берега оврага. — Не его ли послание обнаружил Дубаев?
Петька метался по буераку, стараясь выискать что-либо подозрительное. В душе он ругал и Фёдорова, и его штатского начальника. Послушался бы сразу, перехватили бы шпиона!
— Не попробовать ли, товарищ майор, пустить собаку? — спросил Фёдоров.
— Видите же, махорка рассыпана!
Петька встрепенулся: «Майор!». Разве же он не на службе, что без формы? Уж майору-то положено быть решительным и догадливым, не в пример капитану Фёдорову.
Из леса возвращались с первыми сумерками. Молчаливые. Нахмуренные. Усталые.
— Я читал: есть ищейки — даже махорка им нипочём! — Петька едва поспевал за Васиным.
— Химический порошок, футболист, собьёт с толку любую овчарку.
У железнодорожного переезда Фёдоров взял за плечо Петьку.
— За помощь спасибо, Петя! А на фронт, Петро, больше не бегай. Мать пожалей — ты у неё один.
* * *
Васин поднял руки вверх, чертыхаясь в горячем пару. Выскочил в малюсенький — едва вмещается человек на лавке — предбанник. Хватал ртом воздух, обмывал пылающее лицо холодной водой из бочки.
— Слабак, Климент Захарович! — хохотал Фёдоров, плеская из ковшика воду на раскалённую каменку. Седой пар волной поглотил его. Слабенький свет свечи едва мерцал в серой мгле.
Климент Захарович по-быстрому оделся, напахнул шинель Фёдорова. С полотенцем на шее затрусил в избу. Хозяйская сука Найда, оберегая щенка, заворчала на гостя, вздыбила загривок: подгребла малыша к себе.
— Не трону… не трону… — Васин притишил шаги, опасаясь броска суки.
— С лёгким паром вас! — Маргарита Павловна занесла в горницу самовар.
— Спасибо, хозяюшка! — Васин взял у неё самовар и водворил на стол. — Будто вновь народился…
— Но-о… Пользительно всегда.
— Постоялец ваш — мастак баниться! — Васин покрутил головой, пытаясь вытряхнуть воду из уха. — Уморил было!
— Натрём барсучьим жиром грудь — к утру простуды, как не было.
У Фёдорова лицо — кумач. Он поставил рядом с самоваром армейскую фляжку.
— После бани — укради, но выпей! Маргарита Павловна, пожалуйста, посуду.
Она принесли два стакана. Фёдоров пригласил её за стол, она отказалась — доглядеть за Майкой, курятник закрыть, баньку притушить…
Климент Захарович понюхал: что налито? Поёжился, хукнул, будто опускается в прорубь, вылил содержимое стакана в рот. Не дыша, выпил воды. Схватил солёный огурец. Захрустел.
— Ну, капитан, не полегчает, считай себя на губе, под строгим арестом!
— Не боись, Семён Макарович! — подала голос хозяйка. — Хворь сымет — веками проверено.
Залаяла собака. Послышался тенорок Петьки. Строгий голос Маргариты Павловны: «Дай хоть ночью покой людям!». В окно просунулась ушастая голова Петьки.
— Товарищ капитан, а на мост людей послали? Он, паразит, может сигануть за Селенгу!
— А ты грибы засолил, сыщик? — спросил Васин.
— Но-о… Если что, я сплю возле окна. — И исчез в темноте. Найда вскоре утихла. На дворе шуршали шаги хозяйки.
— Сколько защитников у красной России! — Васин пересел на диван. — Сегодня мы с вами, Семён Макарыч, завтра — они, такие вот Петьки-Гошки. Как-то спокойнее на душе, когда знаешь об этом…
Ему хорошо было в избе. Разлилось тепло по жилам. Горели ноги в валенках — хозяйка заставила обуть. Шумело в голове от спирта. Капитан не казался угловатым — просто высокий человек сутулится. Притуплялась острота обиды за неудачу в тайге…
— Интересное дело, Климент Захарович. — Фёдоров с наслаждением пил чай со смородиновым листом, неторопливо обтирал потное лицо. — Бывало, ночь застигнет в далёком поле, на обмере угодий… Костерок. В котелке булькает чай. И разговоры… Про что, вы думаете, калякали? Про то же самое. Кто после нас выйдет на это поле? Кто с рейкой да мерной лентой придёт на землю… Выходит, каждый кулик про своё болото?
— Чересчур хватил! Какое сравнение? — Васин прошёл по комнате, наполняясь чувством умиротворения: звала к себе кровать с белой подушкой.
В окно постучали. Фёдоров распахнул створки. Посыльный из штаба.
— Майора Васина Чита требует к прямому телефону!
Климент Захарович с сожалением похлопал ладонью по белой подушке, торопливо взялся за одежду.
* * *
Григри доставил обнадёживающую весть: сотрудники местного отдела НКГБ засекли неизвестного! Но на переезде в Заудинском посёлке упустили.
— Точнее! — потребовал Васин.
— Вспрыгнул на тормозную площадку проходящего поезда, а сотрудник госбезопасности сорвался, едва не угодив под колеса.
— Лапти! Приметы хоть зафиксировали?
— Могучий мужик. Борода — лопатой. В сером ватнике…
— Не хромал?
— Не установлено, товарищ майор. — Сидорин озарил Васина светлым взором. — В здешних архивах сохранилась обзорная справка на разыскиваемых семёновцев. Среди них местный уроженец, некий Скопцев. По показаниям жителей Сотникова — рыжий казак. Из торговцев. Служил у барона Унгерна. Причастен к делу по станице Кулинга: летом 1921 года сожгли вчистую! Людей перебили, посекли. В селе Укыр сжигал дома лично…
— Заметьте, товарищ майор, Скопцев прихрамывал. — Сидорин закончил с таким искрением, будто лично собрал сведения на белого казака.
Хромой, рыжий! Перед отъездом из Читы Климент Захарович знакомился с оперативными донесениями пограничной службы. Из бурятского улуса под Куналеем сообщали о появлении там рыжего незнакомца, хромающего на правую ногу. А из-под Чикоя — о подобном же человеке, ночевавшем у некой Серафимы. Имеет ли отношение хромой к тайнику в тайге? Не он ли укатил на поезде? Два или один агент?
Климент Захарович сбросил пиджак, расшнуровал ботинки и прилёг на диван.
— Извините, товарищи, давит под ложечкой…
— Может, врача? — забеспокоился Фёдоров.
— Не суетитесь, капитан. Составьте справку о приметах ягодника. Это — первое. Взять слепок со следов в Гадючьем овраге. Второе. Узнайте у Голощёкова о сведениях по Сотниково. Теперь о Скопцеве. Не он ли напугал Петьку Заиграева?
— Вполне.
Васин сел на диване, потёр ладонью левую сторону груди.
— На всякий случай, товарищ капитан, переснимите карточку, отдельно лицо казака Скопцева.
Сидорин и краснел, и бледнел в ожидании конца разговора старших по званию. Васин словно услышал его тайную маяту.
— Как бы вы, лейтенант, поступили в данной обстановке?
— Оцепил бы лесной квартал, где замечен мнимый ягодник, и прочесать. Поднял бы гарнизон. Засаду по Сотниково. Проверки на железной дороге. В тайгу послать охотников…
— Тайга и есть тайга, лейтенант, — вмешался Фёдоров. — Она на стороне неизвестного. И время, как мне представляется, уже упущено изрядно…
Васин, покряхтывая и ворча под нос, умащивался на диване.
— Путного ничего не придумаем. По домам, братцы!
— Собираться на губу? — Фёдоров поправил пальто на спине лежавшего майора. — Не помогла банька?
— Ну-у, язви вас! — Васин погрозил пальцем. — Не вздумайте тревожить медсанчасть!