XV.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

XV.

Господину Председателю Чрезвычайной Следственной Комиссии.

Дополнительное показание.

[Самостоятельная роль полиции. Боязнь Протопопова беспорядков. Намерение завести агентов в войсках. Недовольство в войсках. Доклад по этому вопросу б. царю. Политические кружки в столице. Кюрц. Уездная полицейская стража. Мысли о демобилизации. Волостное земство и предположения о мерах к улучшению крестьянского хозяйства и обеспечения возвращающихся с войны. Курлов и пулеметы. Забастовка в январе 1917 г. 181 запасн. батальон. Агенты департамента полиции. Надзор и наблюдение. «Сотрудники». Борьба с возникновением беспорядков и забастовок. Доклады департамента полиции Протопопову. Рабочая секция военно-промышленного комитета. «Оппозиция». Аресты в январе-феврале 1917 г. Меры к предупреждению забастовки. Арест рабочей секции военно-промышленного комитета и рабочих депутатов. А. И. Гучков. Собрание после ареста, устроенное Милюковым. Доклад Протопопова б. царю. Продовольственные лавки при заводах. Порядок исполнения постановлений военных властей о высылках. Градоначальники Оболенский и Балк. Опасения Трепова за безопасность министров в Гос. Думе. Повышенное настроение в столице и стране. Обострение вопросов продовольствия и дороговизны. План охраны. Проект прекращения беспорядков в четыре дня. Доклад этого плана б. царю. Выделение петроградского военного округа в особую армию. Ген. Гурко и присылка военной силы. Деятельность ген. Батюшина. Доклад Протопопова б. царю о замене Батюшина Белецким. Прекращение дела сахарозаводчиков. (31 августа.)]

Закон об увеличении штатов полиции прибавлял ей содержание; это должно было убавить, если не уничтожить, существовавшие некомплекты; он увеличивал количество полиции; необходимость вызова войск в помощь полиции для прекращения беспорядков делалась более редкой; уменьшалась зависимость от военного начальства; полиция получала возможность действовать более самостоятельно. Я всего более боялся возникновения беспорядков в Петрограде; надеялся, что сильного революционного движения среди рабочих не будет до конца войны; небольшое же забастовочное движение, думал, будет прекращено действиями одной полиции. В разговорах с П. Г. Курловым и А. Т. Васильевым я все же высказывал, что, в случае возникновения беспорядков в Петрограде и невозможности остановить их действиями одной полиции, может представиться необходимость вызвать войска; что надо знать их настроение; сведений же о настроении в войсках я от департамента полиции почти не имел и указал А. Т. Васильеву на желательность получать их более часто. А. Т. Васильев мне ответил, что прежде департамент полиции знал настроение войск; теперь же получает лишь случайные сведения от бывших своих служащих, попавших в солдаты, но что он постарается восстановить получение сведений из войска. Я докладывал царю о своем намерении иметь агентов в войсках и от них узнавать о настроении солдат; сказал, что не доверяю сведениям о том контр-разведке, что он будет лучше осведомлен мною, что агентов департамента полиции в войсках не существует со времени ген. В. Ф. Джунковского. Царь одобрил мое предположение. Несмотря на мой разговор с А. Т. Васильевым, департамент полиции постоянных сотрудников в войсках не имел, и я продолжал получать о их настроении лишь случайные сведения. До меня доходили слухи, что настроение и там повышается. Я знал, что в войсках читаются газеты преимущественно левого направления, распространяются воззвания и прокламации; слышал, что служащие земского и городского союзов агитируют среди солдат; что ген. М. С. Алексеев[*] сказал царю: «войска уже не те стали», намекая на растущее в них оппозиционное настроение. Меня это беспокоило. Я хотел знать правду; напомнил А. Т. Васильеву о необходимости иметь полные сведения о настроении в войсках. Он ответил мне что: «меры к этому принимаются». Однако, постоянных сотрудников, пока я был в министерстве внутренних дел, департамент полиции в войсках не имел, и я не получал сведений, которых желал. Думаю, агенты департамента полиции или не успели найти, или среди солдат и офицеров не нашлось лиц, желавших за деньги выдавать намерения и настроение своих товарищей. Я несколько раз вспоминал о необходимости знать настроение войск, но определенного распоряжения директору департамента полиции относительно постоянных сотрудников в войсках не давал: к решению этого вопроса отнесся легкомысленно и опасался возможного столкновения с военным министром. В предыдущем своем показании я докладывал Комиссии о сообщении полковника Бильдерлинга относительно существования офицерского заговора в гор. Луцке. После данного мною А. Т. Васильеву поручения расследовать дело, в гор. Луцк с этою целью было послано несколько жандармских офицеров; они собирали сведения и в других частях войск. А. Т. Васильев мне сказал, что в их сообщениях о настроении в войсковых частях на фронте тревожного не содержится. Приезжавшие из армии офицеры, — с некоторыми я говорил, — или не знали, или стеснялись мне сказать, что недовольство в войсках растет. У меня сложилось впечатление, что оппозиционное настроение среди солдат и офицеров еще глубоких корней не пустило. Я думал, что настроение запасных батальонов и других войск, стоявших в Петрограде, мне более известно; считал благонадежными учебные команды запасных батальонов и все войска за исключением частей, пополняемых из рабочей и мастеровой среды; жизнь показала, что я и тут был неосведомлен. От знакомых офицеров и от приходивших ко мне солдат я имел разноречивые сведения; я чувствовал, что в войсках есть брожение; однако, сильных революционных течений в военной среде я не ожидал; я был уверен, что, в случае рабочего движения, правительство найдет опору в войсках; думал, что придется избегать вызова некоторых частей на помощь полиции, но в верности царю общей массы войск я не сомневался. Я это докладывал царю. Говорил, что оппозиционно настроены высший командный состав и низший; что в прапорщики произведены многие из учащейся молодежи; но что остальные офицеры — консервативны; что в войсках, конечно, есть агитация и, я думаю, процентов пять революционно настроенных солдат; что этот контингент дают рабочие, но что я верю в преданность ему остальных; что офицеры генерального штаба полевели: наделав за эту войну столько ошибок, они должны были покраснеть и чувствовать, что после войны у них отнимутся привилегии по службе; что оппозиция для осуществления своей программы не искала бы опоры в рабочем классе, если бы само войско было революционно настроено. Царь, повидимому, был доволен моим докладом, — он слушал меня внимательно. Многие доклады, полученные мною из департамента полиции, остались в правом ящике рабочего письменного стола в кабинете министра внутренних дел; из них видно, что сведений о настроении войск на фронте я не имел.

В половине января А. Т. Васильев принес мне доклад, в котором сообщались сведения о двух политических кружках, существовавших в Петрограде: салон графини Н. С. Шереметевой[*], где собираются оппозиционно настроенные гвардейские офицеры, и салон графини С. С. Игнатьевой, где собираются правые. В докладе сообщалось, что в одной из гвардейских частей настроение очень повышенное: офицеры собираются вместе с солдатами, произносятся революционные речи, бранят царя (что было еще в докладе — не помню). А. Т. Васильев сказал мне, что доклад он получил от лица, очень осведомленного о происходящем движении в высшем обществе и в офицерской среде. Это лицо соглашалось сделаться постоянным сотрудником департамента полиции. П. Г. Курлов, присутствовавший при этом разговоре с А. Т. Васильевым, высказал предположение, что сведения дал Кюрц. А. Т. Васильев ответил Курлову, что он ошибается, но имени сотрудника не назвал. О Кюрце я слышал раньше от В. П. Литвинова-Фалинского, который говорил, что Кюрц, учитель французского языка, бывает у И. Л. Горемыкина и других сановников, очень осведомлен о происходящем в высшем обществе. П. Г. Курлова и А. Т. Васильева о Кюрце я не расспрашивал; я понял, что он и раньше был сотрудником департамента полиции. Доклад я принял к сведению, царю о нем не говорил: не хотел передавать ему неприятного; не послал доклада ни военному министру, ни председателю совета министров, потому что не любил Д. С. Шуваева, а кн. Голицыну не давал всех сведений, которые получал: хотел быть более осведомленным, нежели он, при докладах царю. У графини С. С. Игнатьевой я был два раза: хотел узнать какие собрания у нее происходят. Она мне сказала, что она оставила политическую деятельность, и собраний у нее более не бывает.

Я находил, что стражники, которые во многих губерниях были расставлены по одному в селах и деревнях, перестают быть солдатами, часто портятся, начинают брать взятки, пьянствовать и притеснять население; уезды же остаются без охраны на случай возникновения беспорядков. Таким образом, цель, которая намечалась при введении уездной полицейской стражи, не достигается. Я решил повсеместно в уездах свести стражников в отряды, образовав, в зависимости от возможности их расквартировать и надобности иметь охрану, только в уездном городе, или еще в другом пункте уезда, — один или два отряда в каждом уезде. В начале октября 1916 г. я поручил П. Г. Курлову сообщить губернаторам мое предложение о сведении стражников в отряды.

Думая о предстоящей после войны демобилизации, я предполагал, что ее надо будет проводить медленно и постепенно, чтобы не скопился сразу в деревнях и городах недовольный элемент, и не произошли бы беспорядки, как в 1905 году. По сведениям департамента полиции, в Австрии, некоторых из наших пленных нарочно революционизировали в особых школах; я опасался возвращения этих пленных, имел в виду необходимость особого за ними наблюдения или их ареста. Я говорил А. Т. Васильеву: нельзя ли как-нибудь узнать, кто прошел эти школы. А. Т. Васильев мне ответил, что это может быть и удастся узнать. Ко времени демобилизации я предполагал образовать, кроме отрядов стражников в уездах, команды (роты) из бывших на войне солдат, под начальством отставных офицеров, или производить обучение новобранцев, если будет призыв в уездных городах.

Думал также о необходимости скорее провести волостное земство; подготовить план раздачи земель из банковского фонда и фонда земель, отобранных у немецких колонистов, георгиевским кавалерам и лицам, отличившимся на войне; облегчить крестьянам кредит на улучшение их хозяйств; провести реформу церковного прихода, выдачу пенсий увечным и раненым и других мер, направленных к удовлетворению возвращающихся с войны солдат и крестьянского населения вообще. О таких предположениях говорил со своими сотрудниками; начал проводить волостное земство, старался ускорить проведение закона о реформе прихода, предложил образовать отряды из стражников. Царю о своих предположениях о демобилизации я не говорил; обратил лишь его внимание на необходимость проводить ее медленно и постепенно и предупредил, что неосторожно проведенная демобилизация повлечет за собою беспорядки, как в 1905 году. Мне вспоминается, что, когда я говорил П. Г. Курлову о своем предложении образовать в уездах, перед демобилизацией, команды из бывших на войне солдат или когда я ему предложил передать губернаторам мое распоряжение об образовании отрядов из стражников, он мельком сказал: «хорошо бы достать для них пулеметы». Я ему не возражал, даже, помнится, ответил: «разве ты думаешь, что это возможно?» Я не ясно помню свой разговор с П. Г. Курловым точно ли я его передаю — ручаться не могу. После я ни от кого не слышал о рассылке пулеметов в отряды стражников и о получении их не делал никаких сношений.

Кажется, в половине января на заводах Айваз и другом соседнем заводе (названия не знаю) произошла забастовка рабочих. Они вышли на шоссе, около казарм 181-го запасного батальона с пением революционных песен. Человек 8 городовых стали их разгонять. Солдаты перелезли через ограду вокруг казармы, смяли и избили одного городового и другого ранили пулей, остальные бежали. Небольшой отряд конных стражников с полк. Шалфеевым (кажется) прибыл на место происшествия, пытался собрать бежавших городовых и произвести аресты зачинщиков. Это не удалось, так как солдаты увели с собою рабочих в казарму. О происшедшем мне рассказал А. Т. Васильев, сообщивший о том же, по моему предложению, С. С. Хабалову. Я распорядился, чтобы дознание произвел ген. Никольский; это оказалось невозможным: военные власти сами произвели дознание; ген. Никольский на дознании присутствовал. Он представил мне письменный доклад и устно подтвердил рассказ А. Т. Васильева. Его письменный доклад я не помню кому отдал, — мог отдать А. Т. Васильеву, А. А. Вырубовой или В. Н. Воейкову. Я говорил командующему войсками округа С. С. Хабалову о необходимости вывести из Петрограда 181-й зап. батальон. С. С. Хабалов отказывался, говоря, что некуда, нет свободных казарм. Только после настояний кн. Н. Д. Голицына, которому я рассказал дело, прося поддержать меня, С. С. Хабалов, указывавший кн. Н. Д. Голицыну на недостаток перевозочных средств, после предложения И. К. Григоровича помочь перевозке батальона, согласился перевести 181-й зап. батальон в Кронштадт. О происшедшем я докладывал царю. Раненому городовому было дано пособие в 100 руб.

Организации департамента полиции я не знаю, поэтому и не могу изложить, как устроена его агентура. Знаю, что департамент имел агентов и сотрудников и получал сведения от тех и других. Агенты исполняли поручения своего начальства по охране, наблюдению и сыску. Агентов посылали охранять некоторых министров и других лиц: Б. В. Штюрмера, И. Г. Щегловитова, А. Ф. Трепова и др. Министр внутренних дел был охраняем особо тщательно, за ним было и наблюдение. Охраняли и Распутина, о чем я спрашивал А. Т. Васильева. За лицами, известными своею оппозиционною деятельностью, или теми действиями, которых у министра внутренних дел или департамента полиции имелись и другие поводы интересоваться, устанавливался надзор или наблюдение. Наблюдение было установлено за А. И. Гучковым, В. М. Пуришкевичем, П. Н. Милюковым, генералом Гурко, английским посольством. «Сотрудники» департамента полиции были случайные и постоянные. Последние получали определенное жалование, случайные сотрудники — вознаграждение, смотря по важности сообщенного ими сведения. Имена своих сотрудников, и места, где они у него имелись, департамент полиции держал в секрете: он их имел в рабочей среде, на фабриках и заводах, общественных организациях и всюду, где это представлялось ему нужным и где можно было найти подходящих людей, желавших сообщать сведения за плату. В войсках, я думаю, департамент полиции имел лишь случайных сотрудников.

Желая предупредить рабочие беспорядки и забастовки, я говорил, что нельзя давать рабочим сорганизоваться и допускать в их среде брожение. Департамент полиции приводил мое указание в исполнение, старался арестовать и выслать «главарей» и «зачинщиков» движения, не допуская их сорганизовать и возбуждать рабочих. Считались опасными три политические группы: социалисты-демократы, которые были более сорганизованы; социалисты-революционеры считались не сорганизованными, как и анархисты. Анархистов числилось в Петрограде около 40 человек. Среди лиц, принадлежащих к этим партиям, главным образом, и производились обыски, аресты и высылки, причем исключение делалось для членов Государственной Думы, так как опасались недовольства Думы, которое было бы этим вызвано; за этими лицами только следили. Раз в неделю все сведения департамента полиции сводились в письменный доклад, объяснения которому мне давал А. Т. Васильев; иногда я звал П. Г. Курлова, ген. Глобачева и других лиц, объяснения которых считал полезными. Я составил заметки обыкновенно на самом же докладе, по этим заметкам устно докладывал царю. Из полученных докладов и других случайных сведений, у меня сложилось убеждение, что петроградские рабочие готовы решиться на забастовку и на шествие к Государственной Думе 14 февраля, только еще не сорганизованы. Лица, могущие их сорганизовать, «главари» и «зачинщики» движения, были известны в полиции, — в том числе были и члены рабочей секции военно-промышленного комитета. Я считал опасным введение рабочих секций в состав центрального комитета и военно-промышленных комитетов, образованных на местах. Я видел в этом организацию рабочих по всей России, центральный орган которой находится в Петрограде. Я находил эту организацию повторением организации Хрусталева-«Носаря» в 1905 году. Говорил об этом царю. Секция рабочих депутатов центрального военно-промышленного комитета, по моему мнению, служила связующим звеном между революционно настроенным рабочим населением и оппозицией. Оппозицией я считал партии, входившие в прогрессивный блок Государственной Думы (с конституционно-демократической партией во главе). Оппозиция считала необходимым немедленное проведение в жизнь назначения в правительство лиц, пользующихся общественным доверием, что являлось по моему мнению скрытою формою ответственного перед Думою министерства. Для достижения этой цели оппозиция должна была опереться на рабочих, могущих произвести забастовку и демонстрацию перед Государственною Думою, что заставило бы царя уступить и дать требуемую реформу. Мне казалось, что надо прервать связь между оппозицией и рабочими, т.-е. арестовать членов рабочей секции военно-промышленного комитета. Также казалось нужным не дать возможности рабочим сорганизоваться далее и согласиться на аресты «зачинщиков» и «главарей» рабочего движения; я так и сделал. Всего за время с половины января и до половины февраля было арестовано около 130 человек. Поводом для ареста рабочей секции были сообщенные сотрудниками департаменту полиции сведения о присутствии на собраниях секции посторонних лиц, произносимые рабочими депутатами речи и постановленные резолюции.

Для предупреждения забастовки в департаменте полиции (не знаю кем) было составлено письмо, призывающее рабочих к спокойствию и убеждающее их оставить мысль о забастовке. Письмо при помощи сотрудников было проведено через рабочую секцию военно-промышленного комитета и ею подписано. Цензура сначала запретила его печатать. Оно появилось в газетах в несколько измененной редакции лишь после переговоров А. Т. Васильева (кажется) с Н. В. Плеве. А. Т. Васильев, показавший мне напечатанное в газете письмо, сказал, что оно «происходит от нас», что цензура изменила немногое в редакции письма, после переговоров с нею и что это не имеет значения. Позже кн. Н. Д. Голицын мне сказал, что, арестовав рабочих депутатов после появления этого письма в газетах, я сделал ошибку. Мне было доставлено несколько прокламаций, где рабочие призывались к ниспровержению существовавшего строя, забастовке и устройству шествия к Государственной Думе. Они были подписаны или: «Русская социал-революционная рабочая партия», или: «Русская социал-демократическая рабочая партия». Я поехал к ген. С. С. Хабалову и спросил его, как он думает остановить начинающееся забастовочное движение и попытки сорганизовать рабочих для шествия к Государственной Думе 14-го февраля? Не следует ли арестовать рабочую секцию? Он мне ответил, что арестовать придется, вероятно, но напишет раньше письмо А. И. Гучкову, что он в курсе дела. Через несколько дней он прочел это письмо в заседании совета министров. Оно содержало указание на то, что в собраниях секций рабочих депутатов участвуют посторонние лица; что произносятся революционные речи; запрещалось секции собираться без предварительного извещения о том полиции. Срок для ответа был поставлен трехдневный. Через три дня я спросил А. Т. Васильева, получен ли Хабаловым ответ от А. И. Гучкова. А. Т. Васильев мне сказал, что ответа еще нет. Собрания секции без предварительного извещения полиции продолжались, посторонние лица на собраниях присутствовали, произносились революционные речи. Я решился секцию арестовать. А. Т. Васильев сказал мне, что следует произвести арест по ордеру военного начальства. На следующий день А. Т. Васильев приехал ко мне с ген. Глобачевым и ген. Поповым. У меня был С. А. Куколь. А. Т. Васильев привез с собою журнал заседания рабочей секции военно-промышленного комитета, составленный приблизительно в декабре 1915 года, с надписью на первом листе рукою С. П. Белецкого. Написано было неразборчиво; я сам прочесть не мог; помнится, смысл надписи был (объяснял мне ее А. Т. Васильев), что надо обождать арестом секции до большего выяснения ее деятельности. Я ехал к царю с докладом. Отложил распоряжение об аресте до своего возвращения. Царю рассказал обстоятельства дела. Сказал, что можно опасаться забастовки, вследствие ареста секции, — высказал также и свое мнение, что арест все же произвести надо. Царь сказал: «Что же делать? Арестуйте». Возвратясь в Петроград, я сказал А. Т. Васильеву произвести арест. Он ответил, что ордер ген. С. С. Хабалова у него имеется, и он исполнит мое приказание. Ген. Глобачев, бывший тут же, просил позволения произвести и другие, намеченные аресты. Я согласился. В эту ночь, всех арестованных, кажется, было 40 человек, в том числе и рабочие депутаты. Больной Гвоздев был арестован на дому; члены секции были арестованы не все: сотрудник департамента полиции Обросимов[*] и еще 2 человека, кажется, остались на свободе; они были арестованы позже. А. Т. Васильев сказал мне, что Обросимов[*] выразил согласие отбыть наказание, которое на него наложит суд, но что департамент полиции либо испрашивает сотрудникам помилование, либо устраивает им возможность бежать; после побега сотрудник делается нелегальным. Я бы испросил у царя сотруднику помилование, и против устройства побега я бы тоже не возражал. После ареста сотрудника Обросимова[*], я спросил А. Т. Васильева: «будем ли мы так же в курсе движения среди рабочих, как были раньше?» Он мне ответил, что я буду получать подробные сведения: «такие же, как и прежде». Очевидно, что постоянных сотрудников в рабочей среде департамент полиции имел достаточное число. Следствие по делу рабочих депутатов велось под наблюдением бывшего начальника особого отдела департамента полиции Смирнова[*]. А. И. Гучков разослал по фабрикам и заводам извещение рабочим об аресте их представителей; экземпляр этого извещения был доставлен Смирнову. Царь боялся А. И. Гучкова. Я считал А. И. Гучкова одним из главных деятелей оппозиции и хотел узнать, насколько он причастен к делу рабочих депутатов. Я спросил о том А. Т. Васильева, который мне ответил, что, по мнению Смирнова, причастность А. И. Гучкова к делу несомненна, однако поводов для привлечения его к суду не имеется. Мнение Смирнова я докладывал царю. Сказал, что арест А. И. Гучкова только увеличил бы его популярность, что в военно-промышленном комитете происходят, как говорят, злоупотребления и, если они обнаружатся, то репутация А. И. Гучкова будет подорвана; правительство же будет в стороне. Царь понимал, что я ему доложил правду. После ареста рабочих депутатов в помещении военно-промышленного комитета членом Государственной Думы П. Н. Милюковым было устроено собрание. Присутствовали: член Гос. Думы Аджемов, члены государственного совета А. И. Гучков и другой, которого называли «князь», представитель рабочих, приехавший из Москвы, оставшиеся на свободе члены рабочей секции (в том числе Обросимов[*]) и другие лица. Речи произносили П. Н. Милюков, Аджемов и «князь». Резко высказал свое мнение один из представителей рабочих. В своих речах ораторы обсуждали создавшееся положение и предлагали различные способы помочь арестованным. Некоторые ораторы высказывали надежду добиться их освобождения. (Содержание речей не помню, ход заседания излагаю, насколько могу вспомнить.) Я получил от А. Т. Васильева подробный отчет о заседании; сведения о нем сообщил в департамент полиции, вероятно, Обросимов. Экземпляр этого отчета был мне предъявлен во время моего опроса в Верховной Следственной Комиссии.

Мне казалось, что после ареста рабочих депутатов наступило некоторое успокоение. Я хотел довести об этом до сведения царицы, — не сомневался, что она передаст царю. Я написал письмо А. А. Вырубовой, уведомляя ее, что «настроение понизилось». Я знал, что она письмо покажет царице. К своему письму я, кажется, приложил отчет о заседании, устроенном П. Н. Милюковым. Дня через три после отсылки мною письма А. А. Вырубовой я делал царю доклад; показывал ему отчет заседания; он им интересовался, читал его сам. После доклада царю я рассказал царице свои впечатления о создавшемся положении. Царь и царица были довольны моими действиями. Вскоре я получил от Е. В. Сухомлиновой письмо, в котором она меня извещает, что в «Царском Селе, за арест секции, мне поставлен плюс». (Копии отчета заседания, устроенного П. Н. Милюковым, я послал В. Н. Воейкову, Н. Д. Голицыну и И. Г. Щегловитову.)

Для удобства рабочих и, чтобы предупредить среди них волнения, вызываемые недостатком продовольствия и дороговизною, при заводах были устроены лавки, в которых продавались хлеб, чай, сахар и другие предметы, нужные рабочим. Лавки принадлежали товариществу Беляевой[*], устроены они были С. П. Белецким, давшим этому тов-ву из сумм департамента полиции ссуду в 150 тысяч рублей. В бытность его товарищем министра департамент полиции оставил за собою надзор за делом, до выплаты ссуды; долгу к февралю оставалось 60 тысяч руб. Заведывал лавками, в качестве члена правления товарищества Беляевой, чиновник департамента полиции Кушнырь-Кушнарев. Всех лавок было, кажется, 16. Я считал это дело полезным и думал увеличить их число. Когда муки в городе было мало, на закупку таковой в запас для лавок я дал Кушнырю 100 тысяч руб., которые я занял у Мануса (через Н. Ф. Бурдукова, как показывал в Верховной Следственной Комиссии). Кушнарев мне сказал, что рабочие сами «производят торговлю в лавках и имеют за нею надзор» и что эти рабочие «выбираются самими рабочими поочереди». Я тогда не обратил внимание на эти слова. Теперь думаю, что Кушнырь-Кушнарев находил между рабочими «сотрудников» для департамента полиции и им поручал торговлю в лавках; что эти сотрудники устанавливали между собою очередь. Думаю, что те благодарственные письма, которые Кушнырь-Кушнарев мне показывал, говоря, что они получены от рабочих, написаны «сотрудниками» и что вся организация лавок имела целью успокоить рабочих, доставляя им некоторые удобства, показать им, что правительство о них заботится и получать через «сотрудников» точные сведения о предположениях и настроении рабочих.

По желанию С. П. Белецкого, когда он был товарищем министра внутренних дел, и его соглашению с военным начальством был установлен особый порядок, которым департамент полиции приводил в исполнение постановления военного начальства о высылках. Эти постановления вписывались в журнал особого совещания, которое не могло их изменять; определяло лишь место высылки в России или Сибири, согласно ст. 17 или 19 инструкции особого совещания, указанной в постановлении военного начальства, и назначало высылаемому срок выезда. О существовании этого порядка мне сказал А. Т. Васильев; я его не расспросил и с этим порядком не ознакомился. Военное начальство часто прибегало к высылкам; около 80% всех высылок, проведенных по журналу особого совещания, падало, по словам А. Т. Васильева, на высылки по постановлению военного начальства.

Петроградского градоначальника кн. А. Н. Оболенского я не любил и находил его самоуверенным и нераспорядительным. Слышал, что в продовольственной комиссии, где он председательствовал, все дело вел член комиссии Фомин[*], которого называли нечестным человеком. Дознание я хотя и не назначил и не сообщил и министру земледелия, но стал не совсем доверять кн. А. Н. Оболенскому. Царица его тоже не любила; она была сердита на его сестру, свою фрейлину, упрекавшую царицу за ее близость к Распутину. Все вышеизложенное заставило меня желать ухода кн. А. Н. Оболенского. Я ему сказал: «В Царском Селе вами недовольны, не знаю удастся ли нам служить вместе». Ему уходить не хотелось. Я ему посоветовал съездить к царице «помириться» Он последовал моему совету. Это облегчило мне получение согласия царя на зачисление кн. Оболенского в свиту, о чем я ходатайствовал. Около первого ноября кн. А. Н. Оболенский оставил место градоначальника. Я слышал, что перед уходом он ездил к Распутину, но это ему не помогло: мне хотелось с ним расстаться. Распутин же за него не просил. На его место я предложил на усмотрение царя и царицы 4-х кандидатов: Миллера[*] — градоначальника в Ростове на-Дону, Спиридовича — градоначальника Ялты (за них просил меня П. Г. Курлов), Хогондокова — наказного атамана, кажется амурского казачьего войска (за него просил меня кн. В. М. Волконский) и А. П. Балка, помощника варшавского обер-полициймейстера. Он был мой товарищ по 1-му кадетскому корпусу, и я его считал наиболее подходящим кандидатом; за него просил П. А. Бадмаев; Распутин знал А. П. Балка. Царь отклонил кандидатуру Миллера, сказав: «немецкая фамилия, не надо». Царица, к которой по моему совету ездил ген. Хогондоков, но ей не понравился, отклонила кандидатуру его и ген. Спиридовича, про которого сказала: «пусть остается, где он есть». Я сказал про А. П. Балка: «Он хороший человек и будет свой», и просил его назначить. Царь согласился; царица не возражала. Доклад мой царю произошел в этот день случайно: я был вызван к царице, разговаривал с нею в гостиной, куда пришел царь. Я говорил А. П. Балку, что надо подготовить план охраны Петрограда на случай возникновения серьезных беспорядков, предвидя возможность вызова войск на помощь полиции. Он ответил, что прекращал революционное движение в Варшаве и имеет уже опыт. Приблизительно в это время А. Ф. Трепов был назначен председателем совета министров. Раздражение Государственной Думы против правительства, обнаружившееся с первых ее заседаний, заставило А. Ф. Трепова думать об охране министров, бывавших в Думе. Он допускал возможность нападения отдельных несдержанных депутатов на членов правительства во время бурных заседаний и в совете министров поднял вопрос об усилении и даже удвоении караула при Гос. Думе, как это было во времена 2-й Думы. Он справлялся и об исправности звонка, проведенного от его места в Думе на гауптвахту. Вызывал Куманина, заведывающего министерским павильоном, и помощн. начальника охраны Таврического дворца полк. Бертхольда[*]. Мысль увеличить караул была оставлена А. Ф. Треповым, решившим, что эта мера обострила бы еще более отношения Думы и правительства. При открытии Думы после перерыва были приняты особые меры охраны: у застав стояли отряды конных стражников, чтобы не пустить в город толпы рабочих, если бы они туда двинулись; в улицах, прилегающих к Государственной Думе, были сосредоточены усиленные наряды полиции. По городу ездили отряды жандармов и конной стражи. Меры были приняты А. П. Балком по моему поручению; о его распоряжениях я подробно его не расспрашивал.

Начиная с ноября, настроение в столице и во всей стране стало подниматься. Обострялись вопросы продовольствия и дороговизна. Меры, принимаемые правительством, были неудачны. Резкая критика его действий в речах членов Государственной Думы, разносимая печатью, находила отклик всюду. В Петрограде влияние Думы было особо заметно; умеренные люди переходили на сторону оппозиции, резкие речи членов Думы повторялись и обсуждались в частных домах и собраниях; их размножали на гектографах и в типографиях, рассылали в войска и распространяли среди рабочих; забастовки, временно стихнувшие, стали чаще повторяться; сведения департамента полиции указывали на возможность рабочего движения в столице.

У меня снова явилась мысль о необходимости иметь наготове план охраны не только полицейской, но и войсковой. Я спросил А. П. Балка, в каком положении находится выработка этого плана? Он мне ответил, чтобы я не беспокоился, что у него на квартире ежедневно происходят заседания по этому делу под председательством ген. С. С. Хабалова, что план вырабатывается. Вырабатывался ли план по распоряжению ген. С. С. Хабалова, или по инициативе А. П. Балка, которому я, при его вступлении в должность, дал распоряжение подготовить этот план, — мне неизвестно. В половине января А. П. Балк мне передал план охраны. Я его не изучал и плохо помню. По плану предполагалось прекратить беспорядки в четыре дня; если это не удастся, командующий войсками округа продолжал давать указания, соответственно обстоятельствам. Предполагалось сначала действовать одной полицией; в случае нужды — вызвать казаков с нагайками; при необходимости — вызывались войска. Предполагалось вызвать те части войск, которые «благонадежны», т.-е. не откажутся стрелять; они были поименованы и разделены между шестью полициймейстерами города. В каждом полициймейстерстве был особый начальник военных частей. Численность всех вызываемых войск, жандармов и полиции была 1.200 человек. Ген. Чебыкин командовал войсками охраны, его помощником был полк. Назаров. План я представил царю. Доложил ему, что в 1905 году прекращали беспорядки 60 тысяч человек солдат; что теперь, хотя общая численность всех благонадежных частей только 12.000 человек — все же, надеюсь, беспорядки будут прекращены; что ген. С. С. Хабалов — верный ему слуга и исполнит свой долг. Царь оставил план у себя и поблагодарил меня. После царя я был у царицы; рассказал ей вкратце про план охраны, хвалил С. С. Хабалова, сказал, что ему следует дать больше самостоятельности и выделить петроградский военный округ из состава Северного фронта, иначе ген. Н. В. Рузский уволит ген. Хабалова; просил царицу его принять. С. С. Хабалов был принят царем и царицей. Через неделю я жаловался царю на генералов Рузского и Савича[*], притеснявших ген. С. С. Хабалова; напомнил, что прежде петроградский округ составлял особую, шестую армию, и предложил царю, не пожелает ли он восстановить старый порядок. Указал, что ген. С. С. Хабалов будет иметь больше самостоятельности при подавлении революционного движения среди рабочих. Царь выслушал мой доклад и поручил мне передать С. С. Хабалову явиться к нему. В конце января царь сказал мне, что петроградский округ выделен в особую армию.

В половине февраля царь с неудовольствием сообщил мне, что он приказал ген. В. И. Гурко прислать в Петроград петергофский уланский полк и казаков, но Гурко не выслал указанных частей, а командировал другие, в том числе моряков 2-го гвардейского экипажа (моряки считались революционно настроенными; они при призыве пополнялись из фабричной и мастеровой среды). Я ответил царю, что моряки, действительно, присланы неудачно и я считаю полезным увеличение числа лишь благонадежных частей войск в Петрограде, но не удивлен ослушанием ген. Гурко; думаю, что царь пожелает настоять на исполнении своего приказа. Царь сказал: «Да конечно!». Сделал ли он ген. Гурко выговор и повторил ли свое распоряжение, я не знаю.

Я много раз говорил царю, что считаю деятельность ген. Батюшина вредною. Он часто производил недостаточно обоснованные обыски и аресты среди лиц торгово-промышленного мира и делал выемки и обыски в банках. Его деятельность уменьшала русское производство, пугала капитал и откидывала в оппозицию торгово-промышленный мир и банки. Я считал, что он плохо исполняет свою прямую обязанность — знать настроение войск и дозволяет своим помощникам полк. Рязанову[*] и прапорщику Логвинскому брать взятки и вымогать деньги. Я мало знал Батюшина; стеснялся обращаться в нему с ходатайством по просьбам царицы, А. А. Вырубовой и своих знакомых (царица и Вырубова просили меня переговорить с Батюшиным об освобождении Д. Л. Рубинштейна); мне хотелось заменить его человеком, которого я бы поставил на это место; с которым бы не стеснялся. С. П. Белецкий очень желал занять ответственное место; я считал его умным, правых убеждений и очень способным к сыску человеком. Знал, что он был нечист в денежных делах, но надеялся, что он исправится и будет честно исполнять свой служебный долг; в этом я взял с него клятву перед иконою. Я решил его назвать царю, как кандидата на пост ген. Батюшина. Мне очень советовал это и Н. Ф. Бурдуков; Белецкий часто у него бывал, и они были дружны. Н. Ф.Бурдуков мне говорил, что Белецкий будет полезен на месте Батюшина, но не советовал доверяться ему: «предаст». В половине февраля царь уезжал в ставку. Я хотел, чтобы он приказал ген. Гурко уволить Батюшина и назначить С. П. Белецкого на его место; напомнил царю о вредной деятельности ген. Батюшина и сказал, что считал бы полезным его заменить С. П. Белецким. Царь мне ответил, что он знает дурную репутацию Белецкого, но согласен со мною относительно его выдающихся способностей к делу сыска и подумает о его кандидатуре. За два дня до своего отъезда царь мне сказал, что он думает назначить С. П. Белецкого на место Батюшина, был со мною очень ласков, простился и приказал беречь царицу. Больше я в Царском Селе не был. Полковник Рязанов[*] был послан командовать батальоном в Хабаровск, прапорщик Логвинский отдан под суд.

За несколько дней до своего отъезда царь помиловал сахарозаводчиков по моему представлению (Цехановского, Доброго, Гепнера и еще двух, фамилии которых не помню). Он согласился поставить резолюцию, мною ему представленную: «Дело сахарозаводчиков прекратить; водворить их на место постоянного их жительства; пусть усердною работою на пользу родины они искупят свою вину, если таковая за ними и была».

А. Протопопов.