1.

1.

[Назначение И. Г. Щегловитова председателем государственного совета. Обещанная Протопоповым Белецкому поддержка в проведении его в члены госуд. совета. Сближение Протопопова со Щегловитовым. Новый подбор членов гос. совета, проведенный Щегловитовым с целью усиления правой группы. Ген. Воейков. Андроников и изменение отношения к нему при дворе. Свидание Белецкого с Воейковым после смерти Распутина. Общая характеристика Воейкова. Предположение о причастности А. Н. Хвостова к убийству Распутина. Архив А. Н. Хвостова с материалами о Распутине. Объяснение Белецкого со Штюрмером по поводу деятельности Мануйлова. Отношение Белецкого к Протопопову и характеристика последнего. Хлопоты Белецкого о предоставлении ему назначения вне Петрограда.]

С И. Г. Щегловитовым я после упомянутого мною в предыдущем показании свидания не виделся до января 1917 г., но от А. Д. Протопопова я еще перед рождественскими праздниками узнал о предстоящем назначении И. Г. Щегловитова председателем государственного совета и о том, что на последнего, согласно его и А. Д. Протопопова докладу, возложено комплектование состава государственного совета с точки зрения усиления влияния правого крыла совета и перегруппировки состава, в особенности 1-го департамента, где должно было проходить в окончательной стадии разрешение вопроса о предании суду ген. Сухомлинова и два дела о членах Государственной Думы: П. Н. Милюкове — по поводу оскорбления им в своей речи в Государственной Думе бывшего председателя совета министров Б. В. Штюрмера и В. М. Пуришкевиче — по поводу такого же оскорбления, нанесенного им бывшему киевскому губернатору, а затем сенатору Суковкину, в виду изменившегося отношения высоких сфер к Пуришкевичу после убийства Распутина. Вместе с тем, А. Д. Протопопов, обещая мне свою поддержку в проведении меня в число членов государственного совета, сообщил мне, что в сессии 1917 года число присутствующих членов государственного совета правого направления предположено увеличить не только путем замещения вакантных, за смертью или уходом членов государственного совета, мест, но и посредством назначения к присутствованию новых членов государственного совета правого направления взамен тех членов, которые в этот период времени позволили себе стать в открытую оппозицию государыне и двору. При этом Протопопов мне сказал, что он лично близко сошелся с Щегловитовым, постарался укрепить его во дворце как у императрицы, так и у государя, оказал внимание Щегловитову назначением сына его жены Тецнера на административный ответственный пост в провинцию и, в свою очередь, заручился от Щегловитова обещанием всемерной поддержки его в государственном совете в противовес Государственной Думе.

О последовавшем сближении Протопопова с Щегловитовым я слышал не только со слов близких к Протопопову лиц, но также и от Маклакова, и как Маклаков, уже в этот период времени несколько разочаровавшийся в дружеском расположении к нему Щегловитова, так и я, зная Щегловитова, давали правильную оценку отношениям его к Протопопову постольку, поскольку Протопопов будет пользоваться благорасположением к себе со стороны высших сфер; при этом ни я, ни Маклаков не обольщались надеждами на то, что Щегловитов пойдет навстречу проведению составленного А. А. Римским-Корсаковым, согласно предположениям крайней правой группы членов государственного совета, списка, в который Римский-Корсаков включил от себя Зуева, Судейкина, Маркова 2-го, Ветлугина (бывшего члена 3-го состава Государственной Думы), Чаплинского, — или списка Н. А. Маклакова, одобренного, по предварительном переговоре Маклакова с Щегловитовым, А. Д. Протопоповым и переданного мною А. А. Вырубовой, в котором, кроме меня, значились сенатор Кривцов, И. М. Золотарев, Клавдий М. Пасхалов[*], Деревицкий, Куколь-Яснопольский, Н. П. Зуев, сенатор Брянчанинов, Плеве и С. П. Фролов.

Наши предположения вполне оправдались, так как ни один из этих списков не прошел, и если затем, последовали назначения в государственный совет Куколь-Яснопольского, Деревицкого и Чаплинского, то первых двух провели: Протопопов — Куколь-Яснопольского и Кульчицкий — Деревицкого исключительно своим личным предстательством за них у государя, а Чаплинский дополнительно был проведен самим Щегловитовым взамен кандидатуры Б. В. Штюрмера, вследствие близкого знакомства Чаплинского с Щегловитовым и доброжелательного отношения к нему М. Ф. Щегловитовой, входившей всегда в курс служебных интересов своего мужа.

Я лично никаких себе иллюзий в возможности получения этого назначения не строил, так как, со слов А. А. Вырубовой, я знал о неостывшем еще у государя чувстве недовольства мною, и в помещении моей фамилии в этом списке я оценивал лишь напоминание о мне государю в связи с состоявшейся переменой ко мне отношений влиятельных лиц правой фракции государственного совета, пользовавшихся личным доверием государя. Лично я к И. Г. Щегловитову с просьбой за себя не обращался и повидал его лишь в первой половине января, желая выяснить для С. Н. Гербеля мотивы помещения его в числе неприсутствующих в 1917 г. членов государственного совета и видя в этом отражение личных отношений к нему И. Г. Щегловитова. С. Н. Гербель с первого периода войны взял на себя безвозмездно, по просьбе А. В. Кривошеина, главное руководительство продовольствием армий юго-западного фронта, жил все время вне своей семьи; был в постоянных разъездах и пользовался большим доверием и расположением к себе со стороны штаба верховной ставки и министерства земледелия и государственных имуществ. Когда я передал об этом Щегловитову, то он мне на это ответил, что, в данном случае, он руководился желанием постоянно иметь, в виду отвлечения Гербеля военными заботами от Петрограда, лишний голос с правой фракции государственного совета; но, узнав от меня, что С. Н. Гербель предполагает по этому поводу переговорить в ставке с ген. Алексеевым и, в крайнем случае, даже уйти из государственного совета, Щегловитов встревожился и просил меня убедить Гербеля не придавать этому того значения, какое он видит в этом акте, так как его величество относится к С. Н. Гербелю, в виду его заслуг для действующей армии, особо благожелательно; при этом Щегловитов добавил, что он переговорит с государственным секретарем С. Е. Крыжановским и постарается всячески, путем соответствующего рескрипта государя, подчеркнуть внимание к заслугам С. Н. Гербеля со стороны его величества.

Затем, переходя к сделанному им новому подбору членов государственного совета для усиления влияния правой группы, Щегловитов мне указал, что в 1-м департаменте государственного совета он ввел (кажется, вместо Икскуль-фон-Гильденбандта) А. А. Римского-Корсакова, на которого возлагает надежду по делам ген. Сухомлинова, Милюкова и Пуришкевича. Когда я по приезде Римского-Корсакова с ним увиделся и он, будучи приятно удивлен своим назначением в 1-й департамент, спросил меня, не известны ли мне ближайшие основания, побудившие Щегловитова выставить его кандидатуру, я ему передал мой разговор по этому предмету с Щегловитовым, а также и причины, по коим я не прошел в государственный совет. Не скажу, чтобы я доставил Римскому-Корсакову удовольствие своим сообщением о надеждах, возлагаемых на него Щегловитовым по делу Сухомлинова, ибо Римский-Корсаков, как я знал и ранее, относился к деятельности Сухомлинова отрицательно.

Надежды Протопопова на особую поддержку, которую ему обещал Щегловитов в правой фракции государственного совета, также не оправдались, так как, несмотря на искреннее желание Щегловитова не допустить прохождения А. Ф. Трепова в председатели правой фракции и на помощь, ему оказанную в этом деле сторонниками Протопопова, Н. А. Маклаковым и Римским-Корсаковым, собиравшим у себя несколько раз частные фракционные совещания, на сторону Трепова стали даже многие из тех новых членов государственного совета, которые были обязаны своим назначением Щегловитову. Это было большим ударом для Щегловитова и Протопопова, еще теснее их сблизившим, и повело к тому, что единственным человеком, к мнению которого в последнее время прислушивался Протопопов, был — Щегловитов, у которого Протопопов бывал, как мне передавали, почти ежедневно. Этим я не хочу сказать, чтобы Протопопов не считался в этот период времени с взглядами кружка Римского-Корсакова, где одним из деятельных членов состоял Н. А. Маклаков, часто посещавший Протопопова, но пожелания этой политической правой группы Протопопов воспринимал постольку, поскольку это отвечало его видам. Что же касается Н. А. Маклакова, то, сохраняя, по внешнему виду, самые дружеские с ним отношения, Протопопов все-таки в его лице видел довольно сильного себе конкурента, так как он знал, что государь и императрица относились к Маклакову с неизменным доверием и прислушивались к его мнению по поводу событий последнего времени. Лично Маклаков, насколько я мог заметить при своих разговорах с ним, не считал Протопопова и его политику отвечающими переживаемому тогда моменту и упрекал Протопопова в нерешительности принятия серьезных мер борьбы с оппозицией не только правительству, но и его величеству.

Я в этот период времени только что начал налаживать свои старые отношения с влиятельными членами правой группы государственного совета и, видясь со многими из них в частной жизни, еще не был посвящен в подробный план намеченных кружком Римского-Корсакова мероприятий в деле отстаивания прерогатив существовавшего тогда государственного строя, и Римский-Корсаков подготовлял лишь желательную для моего вступления в его кружок почву. Переданная мне А. А. Римским-Корсаковым и В. П. Соколовым программа представлений[*] о деятельности каждого ведомства в означенном выше вопросе и копия докладной записки, поданной Протопопову от имени совета союза русского народа относительно условий, при наличности которых можно вызвать на местах оживление деятельности монархических организаций и органов правой прессы, представленные мною комиссии, были даны мне означенными выше лицами для передачи, согласно взятому мною на себя обязательству, дворцовому коменданту ген. Воейкову на предмет его ознакомления с изложенными в этих записках пожеланиями. Записки эти мною не были представлены Воейкову, так как при двух моих последних поездках в феврале 1917 г. в Царское Село к А. А. Вырубовой, до ее болезни, я Воейкова дома не заставал, в виду частых выездов его в этот период времени в свое имение в Пензенскую губернию. С ген. Воейковым я, после моего ухода из министерства внутренних дел в феврале 1916 года, не виделся до 1917 года и только в начале января 1917 года, будучи у Вырубовой по делу Мануйлова и по взведенному, при посредстве последнего комиссией ген. Батюшкина[*], на гр. В. С. Татищева обвинению в государственной измене, я, по совету Вырубовой, знавшей о последовавшем, в связи с делом А. Н. Хвостова и Ржевского, охлаждении ко мне Воейкова, зашел с визитом к Воейкову, которого Вырубова при мне предупредила об этом по телефону.

Летом 1916 года, после моего разговора с Вырубовой об отношении Воейкова к Распутину, положение Воейкова, несмотря на дружбу Вырубовой с его женой, значительно пошатнулось, причем, кроме означенного обвинения, ставилось в вину благорасположение его к кн. Андроникову. В виду этого, Воейков снова перешел всецело на сторону Вырубовой и императрицы и, хотя отношений своих с кн. Андрониковым не прерывал, но визиты последнего в Царское Село значительно сократились и, как я предполагал, они происходили в Петрограде на казенной квартире Воейкова во время его приездов в город. Письменные же свои сообщения кн. Андроников посылал попрежнему в Царское Село на квартиру Воейкова, откуда они и доставлялись по назначению. О кн. Андроникове, в особенности после смерти Распутина, при дворе не могли и слышать, и присланную им к 6 декабря икону государь отказался даже принять. В особенности кн. Андроников сильно повредил себе, как мне передавали, посланным им через статс-даму Нарышкину (мать жены командира корпуса жандармов гр. Татищева), благоволившую к нему, письмом к государыне, где, кн. Андроников, предполагая, как думали и многие, что Распутин был похоронен в саду против дворца, выражая свое сожаление по поводу смерти Распутина, добавлял, что единственным утешением для ее величества осталась могила Распутина, расположенная против окон покоев ее величества, смотря на которую она будет почерпать силы для жизни на благо родине.

Государыня была задета этим письмом, так как искренности Андроникова она не могла поверить, ибо со слов Вырубовой она знала, что кн. Андроников был дружен с молодым кн. Юсуповым и в первый день смерти Распутина, пока не было найдено его тело, сильно нервничал, много разъезжал по общим знакомым с Вырубовой домам и везде старался отвести подозрения от кн. Юсупова, уверяя, что Распутин, по обыкновению, где-либо закутил, а затем заехал к какой-нибудь из близких к нему дам.

Последствием этого отношения к кн. Андроникову было то, что, хотя Протопопов, несмотря на предупреждение Распутина и Вырубовой, а затем, после смерти Распутина, несмотря на настойчивые указания Вырубовой не иметь никаких не только деловых, но даже и частных свиданий с Андрониковым, и находил возможным, перестав принимать у себя кн. Андроникова, видеться с ним, как мне говорил кн. Андроников, в доме своей сестры[*], знакомой с князем, тем не менее, по приказанию свыше, отданному военным властям, кн. Андроников был выслан из Петрограда; затем Протопопов, как мне передавал по телефону кн. Андроников, расспрашивавший меня о значении и силе действия принятой в отношении его меры, мог оказать ему содействие лишь в разрешении поселиться в Рязани, находящейся в 4 часах езды от Москвы, а потом, как мне сообщил Драгомирецкий, в переходе Андроникова на жительство в Москву, в виду просьбы за него Воейкова.

За весь период времени, после своего ухода, я лично один только раз, 6-го января 1917 года, виделся с кн. Андрониковым, отдавая ему визит после полученной мною от него большой поздравительной телеграммы, причем из своего разговора с Андрониковым я вынес убеждение, что, за последнее время, у него порвались многие нити его прошлых влиятельных знакомств с министрами и остались только старые связи с гр. Фредериксом, с Воейковым, кн. Шервашидзе и с А. Н. Хвостовым, с которым он находился, в непрерываемых им, со дня ухода А. Н. Хвостова с поста министра, дружеских отношениях, о чем князь мне сам заявил, передав мне о желании Хвостова снова сблизиться со мною и прося меня помирить его, князя, с Вырубовой. Не помню, кто именно из чинов администрации мне передавал, что, когда кн. Андроников, за которым в последнее время поставлено было наблюдение, выходил из своей квартиры в доме В. Гордона на Таврической ул.[*] для отправления в место высылки, то, прощаясь с швейцаром, заявил, что он должен оставить Петроград по примеру великого князя Дмитрия Павловича и князя Юсупова. Это вполне похоже на Андроникова.

Возвращаюсь к прерванному мною рассказу о своем посещении ген. Воейкова. Когда я пришел к Воейкову, то он принял меня очень любезно и, после обмена воспоминаний, связанных с отношением моим и его к Распутину в дни министерства А. Н. Хвостова, одинаково неприятных для меня и для Воейкова, разговор наш перешел на обсуждение политической атмосферы того времени. В столкновении между Родзянко и Протопоповым во время высочайшего выхода 1 января Воейков одинаково считал виновными и М. В. Родзянко за оказанное им неуважение к дому августейшего хозяина, и Протопопова, подавшего повод Родзянко высказать публично свое отношение к нему, Протопопову. В отношении общего оппозиционного настроения с антидинастическим оттенком Воейков высказал мне свои опасения относительно гвардейских частей и сообщил, что его обеспокаивает приподнятость настроения командного офицерского состава, расспросил меня о дошедших до меня и переданных мною Вырубовой слухах о движении среди офицеров сводного полка, вполне согласился с высказанным мною до того Вырубовой проектом о необходимости учреждения должности помощника дворцового коменданта, как его постоянного заместителя, в виду его частых выездов и неотложного пребывания около государя, для охраны дворца и неослабного надзора за держащими охрану Царского Села воинскими частями, и убедительно просил меня, насколько возможно, выяснить, при посредстве знакомых, посещающих открытый депутатом П. Н. Крупенским, при материальной поддержке А. Ф. Трепова, клуб общественных деятелей, тех офицеров, которые на одном из обедов, данном в честь М. В. Родзянко, сидя группою за отдельным столом, приветствовали от имени гвардии М. В. Родзянко, за его выступления в Государственной Думе и борьбу с Протопоповым и влияниями, поддерживающими последнего. При этом Воейков мне заявил, что посланный им с целью обследования этого происшествия офицер дворцового управления не мог, даже при содействии градоначальника, получить для ген. Воейкова сведений у прислуги клуба, так как в книгу посетителей фамилии офицеров не были помещены, а в департаменте полиции никаких сведений по этому предмету не оказалось. По словам Воейкова, на эту браваду со стороны группы офицеров гвардии обратила серьезное внимание государыня, и он хотел бы примерным наказанием виновных подавить в корне попытки офицерского гвардейского состава петроградского гарнизона вмешиваться в вопросы внутренней политики.

Указав ген. Воейкову на свое бессилие быть полезным ему в этом отношении, в виду неопределенного положения, в котором я сам находился, и, не состоя ни членом этого клуба, ни посетителем его, я пообещал ему расспросить кое-кого из знакомых о подробностях этого обеда и ему их передать; затем я, в общих чертах, насколько было мне известно, дал Воейкову, в связи с делом гр. Татищева, характеристику действий комиссии ген. Батюшина в области расследований банковского шпионажа и оттенил значение отражения процесса Мануйлова на взведенном комиссией ген. Батюшина обвинении гр. Татищева по ст. 108 улож.[*], под влиянием интриги Мануйлова, на стороне которого стоял прапорщик Лонгвинский[*], производивший расследование по делу гр. Татищева. При этом я сообщил Воейкову о возникшем предположении, переданном мне Протопоповым, которое разделяла и Вырубова, сосредоточить при ставке в широком объеме главное наблюдение за торговым шпионажем под моим руководством и передать в этот отдел и область дел, подлежащих ведению Батюшина. Воейков отнесся к этой мысли сочувственно. Прощаясь со мной, Воейков, прося меня возобновить с ним старые отношения и держать его в курсе настроений последнего времени, стал мне жаловаться на свою переутомленность и на ту нервную атмосферу, которая создалась в последнее время среди членов императорской фамилии после убийства Распутина и в которой ему силою необходимости приходится работать, и заявил мне, что условия военного времени и то доверие, которое ему оказывают государь и императрица, лишают его возможности сложить с себя обязанности дворцового коменданта, которые сильно его тяготят и отрывают его от личных больших дел. После этого я до своего ареста, как уже упомянул, с Воейковым не виделся и никаких сведений по интересовавшему его вопросу ему не сообщал.

Воейков на посту дворцового коменданта, в сравнении с своим предшественником ген. Дедюлиным, представлял рельефную фигуру. В ту придворную среду, в которую Дедюлин вошел как «homo novus», Воейков пришел по праву своего рождения, воспитания, полковых традиций, женитьбы, и, наконец, личных к нему симпатий со стороны государя, знавшего его с молодых своих лет. Поэтому Воейкову, бывшему своим человеком не только в великосветских гостиных, но и в великокняжеских дворцах и в покоях государя, не нужно было подчеркивать свою преданность августейшей семье и устоям самодержавия средостением с монархическими организациями и влиятельными правыми кружками и духовными конгрегациями, как это делал Дедюлин. Ген. Дедюлин во все время нахождения своего у власти дворцового коменданта, отпускал даже из своего секретного фонда, дополнительно к ассигнованию министерства внутренних дел, ген. Богдановичу средства на его политический салон не только для сближения своего с нужными ему людьми, но и для проведения, путем еженедельных письменных докладов ген. Богдановича государю, тех или других своих взглядов на события или лица, приближающиеся к трону, о чем Воейков, зная и изучив все стороны натуры государя, мог свободно говорить с его величеством в интимной обстановке, за чашкой чая или при своих докладах его величеству. Будучи, по своему характеру, человеком властным, ген. Воейков сумел заставить считаться с собою, зная особенности той среды, в которой он вращался, не только министров, но и великих князей.

Оставшись в последнее время почти единственным осколком старых юношеских воспоминаний государя, Воейков ревниво оберегал свое влияние на его величество, и, поэтому, все лица, желавшие укрепиться в доверии у государя, каким бы высоким положением они ни пользовались, считались с этим и видели в лице Воейкова не только дворцового коменданта, заслонявшего собою министра императорского двора, но и одного из самых близких к государю людей. Как человек практической жизненной складки, Воейков умел быть благодарным тем лицам, услугами которых он пользовался. Свое личное хозяйство, а также большое лесное дело своей жены Воейков поставил образцово, отдавая ему весь свой служебный досуг. Единственно, чего он боялся, это — злой мятлевской сатиры[*] и думских разоблачений и, поэтому, к Государственной Думе и к ее председателю Воейков относился отрицательно, признавая это учреждение лишь постольку, поскольку оно являлось необходимым в соответствии с переживаемым моментом. Протопопов особенно считался с Воейковым, стараясь заручиться его расположением к себе; но особой симпатии к нему, как я вынес впечатление из разговоров с Воейковым, последний не проявлял, учитывая лишь отношение к Протопопову со стороны императрицы. Я объяснял это не только тем, что Протопопов, своим вмешательством по делу об убийстве Распутина в сферу личных отношений государя и государыни к остальным членам императорской фамилии, в особенности после обостренного разговора в. к. Александра Михайловича с Протопоповым по поводу в. к. Дмитрия Павловича, еще сильнее сгустил чувство протеста к императрице со стороны августейших ее родственников, что отражалось и на ген. Воейкове, как на стороннике ее величества, так и потому, что Воейков не без основания считал Протопопова виновником оставления поста и председателя совета министров и, в особенности, министра путей сообщения А. Ф. Трепова, с которым у него были старые, издавна установившиеся хорошие отношения и к поддержке которого он по своим коммерческим делам часто прибегал, как мне передавал в свою пору и кн. Андроников, близко знавший дела Воейкова, и А. Н. Хвостов.

Что касается А. Н. Хвостова, то я с ним после своего ухода из министерства внутренних дел не виделся, но со слов Вырубовой знал, что на его поведение в Государственной Думе, связь его с кн. Андрониковым и дружбу с Пуришкевичем, в особенности после убийства Распутина, было обращено внимание. Затем ген. Комиссаров мне передавал, что А. Н. Хвостов, встретивши, после смерти Распутина, одного из филеров, состоявших в личной охране Распутина в наше время, с чувством удовлетворения отозвался об убийстве Распутина и выразил свое сожаление, что этого не было сделано раньше при нем, А. Н. Хвостове. Когда я об этом передал Вырубовой, то она возмутилась, а Протопопов, с которым я по этому поводу говорил, сказал мне, что он имеет в своих руках узду на Хвостова, которая заставит Хвостова не только быть сдержанным в Государственной Думе, но если потребуется, то действовать согласно с его, Протопопова, желанием. При этом Протопопов по секрету сообщил мне, что Хвостов из взятого им лично секретного фонда в 1.300.000 руб., передал Б. В. Штюрмеру только 300 тысяч, не оставив реальных следов в израсходовании остальной суммы. Это для меня было большой неожиданностью, что я и высказал Протопопову, так как Хвостов мне ничего не говорил по поводу получения им такой крупной суммы и даже возлагал на департамент полиции, как я уже раньше показывал, оплату расходов, не имеющих прямого отношения к назначению секретного фонда департамента, мотивируя это отсутствием у него других источников удовлетворения и обещая только с 1917 г. испросить особые кредиты, как на свои начинания по обществу «Народное Просвещение», так и на усиление фонда на поддержание правой печати и на выборную кампанию.

Только после этого сообщения Протопопова мне стало понятным предложение Хвостова ген. Комиссарову 200 тысяч руб. на расходы по убийству Распутина, о чем я уже ранее показывал. Рассказав об этом Протопопову, я от него узнал, что у него после убийства Распутина и выяснившейся прикосновенности к этому делу Пуришкевича, вследствие завязавшейся между Пуришкевичем и А. Н. Хвостовым в последнее время дружбы, тоже являлась мысль о прикосновенности Хвостова к делу убийства Распутина, хотя бы и с материальной стороны, по оплате связанных с убийством Распутина расходов, но что после произведенного им негласного обследования и первоначальных данных судебного расследования он должен был от этого своего предположения несколько отойти, так как несомненность участия в этом убийстве кн. Юсупова исключала необходимость изыскания на это дело средств. Что же касается А. Н. Хвостова, то Протопопов, не отрицая возможности посвящения Хвостова Пуришкевичем в это дело, сообщил мне, что дознанием установлено, что Хвостов за три дня до совершения этого преступления выехал из Петрограда в свое имение и приехал в Петроград только после убийства Распутина.

В заключение Протопопов добавил, что он Хвостова из сферы своего наблюдения не выпустит, тем более, что его и Вырубову интересует, куда Хвостов мог спрятать все собранные им материалы о Распутине и о лицах, близко к нему стоявших, так как в делах департамента и в лично переданных Хвостовым при сдаче должности документах никаких переписок не только о Распутине, но и по поводу произведенных по приказанию Хвостова обысков в связи с делом Ржевского и арестом Симановича не осталось. Передав Протопопову свои соображения о том, какие именно справки и данные о Распутине могли находиться в архиве Хвостова, я высказал ему свое предположение, что этот архив Хвостов мог хранить или у себя в одном из имений в потайном месте, или в своем ящике в соединенном банке в Москве. Но Протопопов последнее предположение отвергнул, сообщив мне, что гр. В. С. Татищев в последнее время разошелся с Хвостовым, которого он вообще сравнительно мало знал, и теперь искренно сожалеет, что под влиянием своего зятя домогался, в свою пору, должности министра финансов. Ко всему этому Протопопов добавил мне, что ни по делам о выборах в Государственную Думу, ни по делам о прессе он лично не мог найти отражения расходов, произведенных непосредственно Хвостовым из отпущенных и лично ему переданных секретных сумм.

В ответ на это я поставил Протопопова в известность о том, что, в пору моего совместного служения с А. Н. Хвостовым, все расходы на Распутина и на постановку правого дела мною, с ведома Хвостова, производились из секретного фонда, откуда делались также и некоторые выдачи на прессу, в виде заимообразного позаимствования, и что ни от Маркова, ни от Замысловского я лично не слышал о получении ими каких-либо крупных ассигнований на устройство для того или другого желательного кандидата имущественного ценза, по случаю предстоявших в конце 1917 г. выборов в Государственную Думу. Были ли и какие именно расходы производимы Б. В. Штюрмером из переданных ему А. Н. Хвостовым денег на секретные надобности, я не знаю, так как я расстался с Штюрмером при условиях, исключающих возможность моей близости к нему, и кроме выданных ему мною из секретного фонда департамента 2 тысяч руб., из коих он 300 руб. истратил на покупку небольшого золотого портсигара в подарок Осипенко, я знаю, со слов А. А. Вырубовой и Мануйлова, что Штюрмером было выдано жене Илиодора Труфановой 500 рублей на обратный ее выезд к мужу, от которого она привозила Распутину письмо с изложением поручения А. Н. Хвостова, переданного ему, Илиодору, Ржевским.

По делу Ржевского, кроме первого моего разговора с Штюрмером во время производства им упомянутого уже мною расследования, я имел решительное с Штюрмером объяснение во второй половине февраля 1917 года, когда до меня дошли после процесса Мануйлова сведения о том, что Штюрмер в английском клубе позволил себе говорить, что он Мануйлова совершенно не знал до той поры, пока я, при назначении его, Б. В. Штюрмера, на пост председателя совета, не прикомандировал к нему Мануйлова для охраны его личности, возложив притом на Мануйлова, как своего секретного агента, обязанность наблюдения за ним, Штюрмером, и за его служебными действиями. Узнав об этом, я через гр. Борга устроил свидание со Штюрмером и, придя к нему, постарался ясно возобновить в памяти Б. В. Штюрмера не только старые эпизоды из жизни прошлого Штюрмера и его сыновей, связанные с услугами, им оказанными Мануйловым, но и факты из области недавнего времени, относившегося[*] к подготовительным мероприятиям со стороны того же Мануйлова при проведении кандидатуры Штюрмера на пост премьера. Затем, коснувшись вообще отношения Штюрмера к себе, я напомнил ему и дело Ржевского, расследование которого он передал в руки лица, близкого к А. Н. Хвостову, имя которого было связано с Ржевским.

Этот мой разговор окончился тем, что Б. В. Штюрмер все вспомнил и, дав слово больше не связывать моего имени с Мануйловым, просил меня не ставить ему в вину его забывчивость относительно условий, вызвавших откомандирование в его распоряжение Мануйлова, причем добавил, что он в английском клубе ничего, могущего обидеть меня, про меня не говорил. После этого я с Б. В. Штюрмером не виделся и только от Щегловитова слышал, что ему пришлось два раза, в виду настойчивых просьб Штюрмера и вследствие полученной им от государя докладной записки последнего, настойчиво убеждать его величество остаться при первоначальном своем решении и не назначать Б. В. Штюрмера, вопреки общим желаниям членов государственного совета, в дополнительный состав к присутствованию в государственном совете, хотя Штюрмер и докладывал государю, что это необходимо сделать, не столько даже в личных его, Штюрмера, интересах, сколько ради поддержания в общественном мнении престижа власти, в виду подлежащего разрешению 1-го департамента вопроса о возбуждении судебного преследования против члена Государственной Думы П. Н. Милюкова. Затем, будучи в начале 1917 г. с визитом у И. Л. Горемыкина, довольно определенно, как мне передавали, высказавшего в кулуарах государственного совета свое мнение о Б. В. Штюрмере, я, наведя разговор на последнего, действительно убедился, насколько резко Горемыкин изменил свое отношение к Штюрмеру.

Переходя к вопросу о моих отношениях к Протопопову, давших повод депутату Пуришкевичу назвать меня нимфой Эгерией Протопопова, я, в дополнение ко всему тому, что мною разновременно было в показаниях изложено о Протопопове, должен пояснить, что с А. Д. Протопоповым я знаком с 1906 г., когда я был командирован, на правах непременного члена, в Симбирскую губернию в помощь бывшему тогда непременным членом А. А. Мотовилову, впоследствии депутату в 3-й и 4-й Государственной Думе от Симбирской губернии, во время сильного неурожая и голодовки, постигших тогда эту губернию. Поручение это было дано мне лично П. А. Столыпиным, знавшим мои работы по продовольственному вопросу в Ковенской губернии в качестве правителя дел комиссии народного продовольствия (впоследствии упраздненной), в бытность Столыпина сначала уездным, а затем губернским предводителем дворянства в этой губернии. Роль моя в этой командировке состояла не только в усилении состава губернского присутствия, но и в представительстве на месте от министерства внутренних дел для объединения всех сил в борьбе с голодовкой и для разрешения своею властью, по уполномочию С. Н. Гербеля, в качестве его представителя, всех тех мероприятий в этой области, кои я найду целесообразными в интересах как продовольственной, так и семенной кампании в этой губернии, где Протопопов был влиятельным гласным земских собраний и состоял уездным предводителем дворянства Корсунского уезда, в котором находилось полученное им по наследству от дяди его ген. Селиванова[*] (бывшего командира корпуса жандармов) большое имение с суконною фабрикою, находившееся уже в этот период времени в администрации.

В эту пору А. Д. Протопопов состоял в рядах консервативных кругов местного дворянства, сплотившихся вокруг губернского предводителя дворянства, ныне покойного, В. Поливанова, носил придворное звание камер-юнкера и вел довольно настойчивую борьбу с бывшим на его фабрике рабочим движением, выступая даже на митингах против агитаторов. При поддержке тех же влиятельных местных сил Протопопов прошел в Государственную Думу, но здесь он сделал уже уклон в сторону левого крыла октябристов, в виду чего при Столыпине был лишен придворного звания путем производства его, как предводителя дворянства, в чин действительного статского советника без пожалования в звание камергера. Это было большим ударом для самолюбия Протопопова, заставившим его принять некоторые шаги к сближению с правительством на почве оказания содействия правительству в деле прохождения в комиссиях Государственной Думы законопроектов серьезного значения. Совместное участие в работах рабочей комиссии, где в мое время, в бытность мою вице-директором, а затем и директором департамента полиции, проходил ряд законопроектов по страхованию рабочих в отдельных казенных предприятиях, а затем и первый в России социального характера закон о страховании вообще рабочих, еще более сблизило меня с Протопоповым.

Этот последний законопроект, при прохождении которого, как это ни странно, чинам правительства, в том числе и мне, представителю департамента полиции, приходилось отстаивать интересы рабочих с точки зрения защиты правительственных тезисов законопроекта против докладчика, барона Тизенгаузена и Протопопова, умело проводившего изменившуюся уже к этому времени позицию крупных промышленников, которую они занимали в 1905 году, идя в ту пору на уступки рабочим в их требованиях, — остановил внимание на А. Д. Протопопове, как на представителе крупной фабричной и заводской промышленности, и послужил основанием к тем прочным связям его с финансовым миром, которые в будущем помогли ему улучшить свои материальные дела и поставить на более прочных началах суконное производство на своей фабрике.

Затем, сильная поддержка, оказанная Протопоповым военному министру Сухомлинову при выработке, а затем и прохождении в Государственной Думе нового устава по воинской повинности, сблизившая его на почве совместной работы с Куколь-Яснопольским, бывшим начальником главного управления по делам о воинской повинности, повлекшая за собой впоследствии приглашение Протопоповым Куколь-Яснопольского на пост товарища министра внутренних дел и проведение его в государственный совет, повлекла за собой более близкое знакомство Протопопова с Сухомлиновым, который остановил внимание государя на заслугах Протопопова, оказанных военному ведомству. Результатом этого было высочайшее пожалование Протопопова очень ценным золотым портсигаром с именным, усыпанным бриллиантами вензелевым изображением имени его величества.

С этого времени Протопопов всецело перешел на сторону правительства и, в частности, министерства торговли и промышленности, при кн. Шаховском, и военного министерства, помогая последнему в проведении его законопроектов в Государственной Думе своею поддержкой, советами и указаниями в особенности по делам интендантства при ген. Шуваеве, с которым Протопопов тесно сошелся, беря на себя, в период войны, те или другие посреднические функции по делам суконного синдиката. Мысль о переходе в ряды правительства у Протопопова зрела давно, и еще весною 1914 г., во время управления министерством внутренних дел Н. А. Маклакова, когда возникли предположения о замене Маклакова кн. Волконским, к которому сердечно относился государь и многие из великих князей и которого усиленно поддерживала августейшая сестра его величества в. к. Ольга Александровна, воспитывавшаяся вместе с женою кн. Волконского, — Протопопов, находившийся в ту пору в дружеских отношениях с кн. Волконским, передавая мне о вероятной возможности назначения последнего министром внутр. дел, сообщил мне по секрету о намеченном, при этих условиях, переходе его в это ведомство вначале на должность директора канцелярии министра, где сосредоточено руководительство по делам дворянства и по выборам в Государственную Думу. Затем, когда я был товарищем министра внутренних дел, Протопопов, еще до знакомства с Распутиным и Вырубовой, часто бывая у меня, высказывал свое пожелание перейти в министерство торговли и промышленности на пост товарища министра, и когда я, по этому поводу, говорил с Шаховским, то последний, ценя ту поддержку, которую ему оказывал Протопопов и в Государственной Думе, и, в особенности, в период войны в различных комиссиях и, в частности, в совещании по топливу, в качестве представителя от Думы, передавал мне о своем непременном желании предоставить это назначение в ближайшем времени Протопопову. Но, сблизившись с Распутиным и познакомившись с Вырубовой, Протопопов, после возвращения из своей заграничной поездки, пользуясь служебным выездом в августе 1916 г. кн. Шаховского для обзора кавказских минеральных вод, где в ту пору лечилась супруга князя, выставил свою кандидатуру на пост министра торговли и бесспорно получил бы это назначение, если бы предупрежденный об этом кн. Шаховской не прервал свою служебную командировку и не поспешил вернуться в Петроград, где сумел разрушить планы Протопопова, как при посредстве «Нового Времени», выступившего на его защиту, так и использовав все свои связи не только с Распутиным и лицами, ему покровительствовавшими, но и с противоположным Распутину военным лагерем, где он имел сильную поддержку в лице флаг-адмирала Нилова[*]. Когда я был товарищем министра внутренних дел, то я не скрывал от Протопопова о моих и А. Н. Хвостова сношениях с Распутиным и Вырубовой, посвящал его в силу и значение услуг, оказываемых нам этими лицами, в особенности мировоззрения их, в обстановку жизни двора и влияний, познакомил его с отличительными чертами характера государя и императрицы, с системой всеподданнейших докладов Хвостова, шедшего в этом отношении по следам ген. Сухомлинова, указал ему на лиц, пользовавшихся особым доверием Распутина и Вырубовой, заинтересовал последних личностью Протопопова и, в свою очередь, получал от него ценные для меня в ту пору сведения о настроениях Государственной Думы, советских совещаниях, существе намечаемых М. В. Родзянко тем для докладов государю не только в форме пожеланий большинства Государственной Думы, но и личных вопросов, кои предполагал затронуть Родзянко в высочайшей аудиенции, прося иногда вмешательства Протопопова в смысле убеждения М. В. Родзянко не касаться нежелательных в ходе предположений А. Н. Хвостова предметов, хотя я должен отметить, что уже к концу 1916 г. влияние Протопопова на Родзянко было слабо. В этот период времени свидания Протопопова с Распутиным происходили в конспиративной обстановке, главным образом, на квартире одной грузинской княжны Тархановой, пожилой, лет за 50, женщины, принадлежавшей к числу лиц, к которым особо доверчиво относились и Распутин, и владыка-митрополит и которой Протопопов оказывал материальную поддержку.

В период моей обостренной борьбы с А. Н. Хвостовым по делу Ржевского, Протопопов посещал меня почти-что ежедневно, был в курсе всех перипетий и, когда последовала в «Бирж. Ведомостях» моя по этому делу беседа, он убеждал меня оставить службу и даже устроил мне, в случае моего согласия выйти в отставку, назначение в одно из финансовых предприятий с окладом в 30 тысяч рублей. Но так как я в эту пору не выслужил еще первого пенсионного срока в 25 лет, то, несмотря на просьбы жены, я от этого предложения отказался.

В это время в Петрограде был съезд по металлургии, на котором Протопопов председательствовал, и где он провел крупную ассигновку на «Промышленную Газету». По словам Протопопова, роль этой газеты заключалась в том, чтобы создать из нее, при поддержке финансовых учреждений, крупный и влиятельный орган печати, который, путем своего либерального направления, мог бы подавить остальные влиятельные петроградские газеты и затем, оставшись единственным крупным ежедневным изданием, встал[*] на защиту интересов промышленности в борьбе с революционным движением в рабочей среде. В свою пору мысль о создании такой газеты выдвигал, в бытность мою директором департамента полиции, управляющий отделом промышленности В. П. Литвинов-Фалинский, предлагавший мне найти на такую газету деньги, но я тогда от этой идеи отказался и субсидией в небольших размерах помог В. Н. Степановой в ее издательстве народной газеты с отделом по рабочему вопросу; газету эту я и поддерживал преемственно и впоследствии.

По возвращении Протопопова из заграницы, он, передавая мне свои впечатления об этой поездке, которая, благодаря Гурлянду, как директору-распорядителю бюро и печати и телеграфного агентства и непрерывным сношениям с ним Протопопова по телеграфу, значительно, в свое время, выдвинула имя Протопопова, высказывал о своем непреклонном желании получить аудиенцию государя для доклада его величеству, главным образом, о вынесенных им лично впечатлениях по объезде союзных государств; затем, побывав у Б. В. Штюрмера, он сумел заинтересовать последнего планом своего доклада государю и получить от Штюрмера, как мне он потом передавал, обещание исходатайствовать ему особый и продолжительный по этому поводу доклад у государя. В эту пору я выехал из Петрограда к семье на дачу на Кавказ и с Протопоповым свиделся уже в сентябре месяце, за неделю, приблизительно, до его назначения на должность министра внутренних дел после того, когда и он, будучи у нас с визитом, намекнул жене о предстоящем его назначении и определенно об этом передал мне по телефону, как о факте, в принципе решонном, прося это держать до опубликований в секрете. В этот недельный промежуток времени я был у Протопопова несколько раз, предостерегал его от излишнего сближения и доверия к Штюрмеру и к его советам, рекомендовал ему быть осторожным в своих собеседованиях с представителями прессы, не отказываясь от своих политических верований, и оттенял ему всю трудность, при характере Распутина, скрыть от общества его близость к нему.

Хотя Протопопов и прислушивался в первое время к некоторым моим советам, но затем, после опубликования указа о его назначении, которое Штюрмер подчеркнул молебствием у себя на квартире и благословением Протопопова иконою, я увидел некоторую перемену в отношениях Протопопова ко мне, которую я объяснял близостью к нему Гурлянда и Гакебуша, о чем я в ту пору узнал впервые, а также воздействием на него не только Штюрмера, но и П. Г. Курлова, и доктора Бадмаева. Поэтому, я сократил свои посещения Протопопова, ограничив их просьбами об улучшении служебного положения некоторых из близких мне сослуживцев по министерству внутренних дел и определив ему круг надежд, мною лично на него возлагаемых, заключавшихся в перемене отношения ко мне государя и в предоставлении мне генерал-губернаторской должности или какого-либо другого, связанного с военными событиями, назначения вне Петрограда, желая, в личных своих интересах и в виду просьб жены, уехать на некоторое время из этого города, где нам обоим пришлось пережить много тяжелых событий, начиная от потери двух детей и кончая моим служебным крахом. С этой же просьбою я обращался и к Вырубовой. В эту пору был поднят вопрос об уходе финляндского генерал-губернатора Ф. А. Зейна и приамурского генерал-губернатора Гондатти. Деятельностью ген. Зейна не только было недовольно местное население, но и бобриковский кружок во главе с сенатором ген. М. М. Бородкиным и членом государственного совета Дейтрихом, ставившим в вину ген. Зейну его излишнее доверие и как бы подчинение влияниям Боровитинова. По поводу неправильной политики Ф. А. Зейна, отражавшейся, между прочим, и на далеко не дружеском отношении Швеции к России, между прочим, через Вырубову была подана особая записка государю, составленная сыном финляндского сенатора А. О. Гюллингом, специально для этой цели познакомившимся с Распутиным через В. М. Скворцова, который также познакомил и меня с Гюллингом.