2.

2.

[Отношение Протопопова к Курлову. Протопопов в последние дни жизни Распутина. Неоправдавшаяся надежда Курлова на получение должности командира корпуса жандармов. Роль Протопопова в инциденте празднования юбилея жандармского эскадрона. Упрочившееся положение Протопопова после смерти Распутина. Роль Воскобойниковой. Заботы Вырубовой о семье Распутина и о лицах, пользовавшихся его расположением. Отношение Протопопова к монархическим организациям. Марков 2-й, Замысловский, Орлов. Записка Белецкого по разным вопросам государственного управления. Нерешительность Протопопова в делах государственной важности].

А. Д. Протопопов заявил мне, что указ о назначении Курлова он не опубликовал[*] не потому, что хотел замаскировать, в виду одиозности имени Курлова, факт его обратного возвращения к активной деятельности по министерству внутренних дел, а единственно лишь вследствие данного ему по этому поводу совета министром юстиции Макаровым, во избежание излишних разговоров, связанных с именем Курлова, которого он, Протопопов, знает, любит и ценит еще с кавалерийского училища и с совместного прохождения службы в конном полку и в юридической академии[*]. Пример этот еще больше убедил меня в том, что он даже в личных своих отношениях, как и своей политической деятельности, не способен проявлять открыто своих твердых намерений, сохраняя во всем себе[*] печать двуликого Януса.

Это впечатление о Протопопове я вынес несколько ранее, чем Курлов, который только в конце декабря 1916 г. пришел к этому выводу, несмотря на свою продолжительную с юных лет дружбу с Протопоповым. Как мне передавал ген. Комиссаров, заходивший, по моей просьбе, повременам к Курлову, чтобы узнать у него те или другие политические новости, отражавшие в себе начинания Протопопова, Курлов был недоволен отношением к себе Протопопова и всецело приписывал его нерешительности неопубликование указа о своем назначении, а также и то, что Протопопов не рискнул отстоять его во мнении о нем императрицы, в чем он, Курлов, убедился из далеко не милостивого приема, оказанного ему императрицей в течение не более 5 минут, причем государыня принимала его стоя, тогда как директор департамента полиции А. Т. Васильев, благодаря предварительной о нем рекомендации со стороны Протопопова, был принят ее величеством особо милостиво в получасовой аудиенции и был удостоен приглашением беседовать с государыней, сидя в кресле. Лично я был у Курлова единственный только раз за время управления Протопопова министерством внутренних дел в начале декабря 1916 г., с просьбой о предоставлении штатной должности вице-директора департамента полиции чиновнику особых поручений IV класса при министре внутренних дел П. М. Руткевичу, руководившему общим (но не политическим) отделом департамента, для которого закрепление за ним штатной должности имело большое значение в пенсионном отношении, в виду намеченного им выхода в отставку. Несмотря на мою просьбу, должность эта была предоставлена А. Т. Васильевым не Руткевичу, а М. К. Броецкому[*], заступившему место И. К. Смирнова, ушедшего, благодаря давнишнему хорошему отношению к нему семьи А. А. Макарова, в состав прокурорского надзора петроградской судебной палаты. В разговоре с П. Г. Курловым я, чтобы рассеять у него какие-либо опасения в отношении моих домогательств обратного возвращения на должность товарища министра внутренних дел, откровенно ему высказал о тех неоправдавшихся надеждах, которые я возлагал на Протопопова; в ответ на это я, неожиданно для себя, услышал от Курлова заявление, полное горечи, о разочаровании в Протопопове, который, несмотря на свои дружеские отношения с ним, поступился ими в угоду общественному мнению и не решается ныне предоставить ему должность не товарища министра внутренних дел, от которой он рад отказаться, после поднятого около этого вопроса шума, а командира корпуса жандармов; в виду этого, как передал мне Курлов, он заявил уже Протопопову о своей просьбе устроить ему производство в генералы-от-кавалерии с увольнением в отставку и с назначением ему по особому высочайшему повелению и в исключительном порядке пенсии, в размере 10 тыс. руб. При этом Курлов мне сообщил, что в последнее время Протопопов, видимо, чувствуя свою неловкость в отношении его, стал избегать частых свиданий с ним, тогда как до этого он не только ничего не скрывал от него, П. Г. Курлова, но не предпринимал ни одного решения, не посоветовавшись с ним. Это мне во многом напомнило мою пору совместной службы с А. Н. Хвостовым, что я и высказал П. Г. Курлову; сходство положений заключалось даже и в том, что Протопопов, чтобы избежать приема просителей, имевших к министру письма от Распутина, сделал из Курлова так же, как Хвостов из меня, свой в этом отношении громоотвод с тою только разницей, что Протопопов установил свои регулярные и очень частые разговоры по телефону с Распутиным, по нескольку раз в день, а перед смертью Распутина почти ежедневные свидания с ним то на квартире Бадмаева, на Литейном проспекте, приезжая к Бадмаеву под видом пациента, то, если ему необходимо было поговорить в более интимной обстановке, чтобы не знали даже о существе разговоров ни Бадмаев, ни Курлов, то приезжал[*] к Распутину на его квартиру на Гороховой после 10 часов вечера, под фамилией (если не ошибаюсь) Куницына (для записей в филерном дневнике). При этом, в последнее время, желая пресечь начавшиеся по этому поводу филерами разговоры, которые могли проникнуть потом и в общество, Протопопов распорядился, чтобы после 10 ч. вечера филеры были снимаемы с дежурства, а Распутин в дни его приезда к нему удалял к этому времени даже близких лиц, в том числе и Симановича.

В ослаблении ночной охраны Распутина я убедился сам, помимо дошедших до меня (кажется от ген. Климовича и Симоновича[*]) сведений, будучи у Распутина после 11 ч. веч. за несколько дней до его смерти; затем, когда я был у Протопопова после смерти Распутина, и он мне показывал серию фотографических снимков как места нахождения трупа Распутина, так и самого тела покойного после выемки его из воды, я видел как изменился в лице Протопопов после брошенной мною вскользь фразы с сожалением о том, что в последнее время вечером снималась охрана на улице, в виду чего так смело был организован заезд за Распутиным, и затруднено было на первых порах расследование по этому делу; в ответ на это Протопопов стал меня уверять, что внешняя охрана Распутина была несколько при нем видоизменена, и после 10 ч. веч. она ставилась не у ворот дома, а напротив дома, чтобы сделать ее менее заметной.

Убийство Распутина и расследование этого дела снова восстановили тесную связь между Протопоповым и Курловым, всецело руководившим делом розыска трупа и всем ходом первоначального полицейского дознания, причем Протопопов взял на себя телефонные разговоры с семьею Распутина и с Вырубовой и, секретно от последней, с М. Головиной и доклады по телеграфу государю и по телефону государыне, конспирируя на первых порах все полученные им сведения от всех, в особенности от меня, что я узнал от епископа Исидора, которому Протопопов сделал упрек за то, что он меня посвятил во все подробности первоначальных данных об исчезновении Распутина. Об этом Протопопову стало известным из доклада ген. Глобачева, который находился в квартире Распутина и после епископа Исидора говорил со мною по этому делу, так как я до 1 ч. дня ничего не знал об исчезновении Распутина и впервые об этом узнал от редактора «Речи» И. В. Гессена, обратившегося ко мне по этому поводу с вопросом по телефону, после чего уже я позвонил на квартиру Распутина и, узнав некоторые подробности по этому делу, сообщил их И. В. Гессену. Похоронами Распутина, обставленными глубокою тайною, руководил Курлов, причем дети и две родственницы Распутина, жившие у него в квартире, также не были посвящены в то, куда их отвезет прибывший вечером за ними от Курлова жандармский офицер, сказавший им о цели поездки лишь тогда только, когда автомобиль тронулся, видя насколько они были перепуганы. В этот день вечером, как я уже показал, я был у владыки митрополита, к секретарю которого около 10 ч. веч. зашел епископ Исидор, прося его достать ему архиерейское облачение и митру и дать лошадей для поездки в часовню богадельни, расположенной за Триумфальными воротами, причем епископ Исидор высказал уверенность в том, что отпевание тела будет им совершено в высочайшем присутствии. Хотя владыка митрополит, узнав об этом последнем обстоятельстве, и выразил было свое намерение отправиться на это богослужение, но я и секретарь его убедили его не ехать на отпевание, так как, если бы это входило в намерение Вырубовой, то или она, или Протопопов об этом ему передали; кроме того, и мне, и владыке казалось неприемлемым высказанное епископом Исидором предположение о приезде на отпевание августейшей семьи, ибо Протопопов об этом сказал бы владыке, так как и он незадолго до меня был у митрополита и сидел у него более 1 часа времени. Но на другой день я узнал, что уверения епископа Исидора оправдались и что, по отпевании, тело Распутина было перевезено Курловым на военном автомобиле в Царское Село и похоронено там на участке земли, приобретенном Вырубовой под намеченный ею в больших размерах лазарет-больницу, причем заранее Курловым, по соглашению с дворцовым комендантом, были приняты все меры предосторожности во избежание излишней огласки этого факта; в публику же был пущен слух о том, что тело Распутина отправлено, согласно выраженному им еще при жизни желанию, в с. Покровское, на его родину, куда затем, по приезде вдовы Распутина, и выехали, вместе с нею, для поддержания этой уверенности, и дети покойного.

После похорон Распутина Курлов питал большую надежду на получение должности командира корпуса жандармов, так как перед этим произошел случай, осложнивший отношение Протопопова к командиру корпуса жандармов гр. Татищеву и начальнику штаба корпуса ген. Никольскому, заключавшийся в следующем. Начальник штаба корпуса в последнее время начал проявлять свое недоверие к командиру петроградского жандармского дивизиона ген. Казнакову[*], заподозрив последнего, на основании полученных им сведений, в недобросовестном отношении к хозяйственным заготовкам для дивизиона и, на основании этого, назначил ряд ревизий, результатом которых явилось предложение ген. Казнакову подать прошение об отставке. В виду этого, Казнаков, воспользовавшись случаем, представился в Казанском соборе на одном из официальных молебствий Протопопову, испросил у него аудиенцию и подал, по указанию последнего, жалобу на ген. Никольского Курлову, которому Протопопов поручил пересмотреть все дело о Казнакове, затем Казнаков обратился к Протопопову с просьбой почтить своим присутствием 100-летний юбилейный праздник эскадрона, причем представил официальную справку о тех основаниях, по коим он приурочивает этот юбилей ко дню приглашения, глухо упомянув в этой справке о том, что штаб корпуса относит этот юбилей к более позднему времени общего юбилея корпуса жандармов. По получении согласия Протопопова, Казнаков официально донес командиру штаба корпуса и об изъявленном Протопоповым, в качестве главноначальствующего, обещании посетить это торжество и о церемониале. Как командир корпуса, так и начальник штаба корпуса, на торжество эскадронного праздника не явились, о чем Казнаков и доложил прибывшему на праздник Протопопову. Курлов, хотя и получил приглашение от Казнакова, под благовидным предлогом уклонился также от личной явки в эскадрон, ограничившись присылкой телеграммы.

Выслушав доклад ген. Казнакова, Протопопов увидел в этом отказе командира корпуса жандармов и начальника штаба явиться на эскадронный праздник не только обиду, нанесенную им войсковой части, но и браваду лично против себя и, поэтому, приказал сопровождавшему его адъютанту доложить по телефону командиру корпуса ген. Никольскому о том, что он ждет их в помещении эскадрона, а затем, узнав из ответа Никольского, что ни он, ни ген. Татищев приехать не могут, приказал своему адъютанту отправиться лично в штаб и передать названным лицам на словах предложение его, Протопопова, как главноначальствующего, немедленно прибыть на торжество в дивизион. Но адъютант командира корпуса в штабе уже не застал, а начальник штаба извинился служебным недосугом и отсутствием командира корпуса и в эскадрон прибыть отказался. Ген. Казнаков воспользовался этим случаем, чтобы оттенить Протопопову общее направление деятельности начальника штаба корпуса ген. Никольского, выражавшееся в предвзятом отношении его к офицерам корпуса жандармов вообще и к нему в частности и, затем, испросил разрешение Протопопова послать от его имени соответствующую, по случаю юбилейного торжества, телеграмму государю, которая после одобрения ее текста Протопоповым и его подписи, была повергнута на высочайшее благовоззрение и вызвала высокомилостивый ответ его величества.

Этот инцидент, о котором я узнал как со слов ген. Казнакова, так и от некоторых бывших на этом торжестве жандармских офицеров, вселил даже во мне уверенность в том, что ни гр. Татищева, ни рассчитывавшего на его придворные связи ген. Никольского не может спасти даже правильное освещение сделанной ген. Казнаковым подтасовки фактов обоснования празднования юбилея, так как, при докладе об этом случае Протопоповым государю, его величество не оставит без соответствующего воздействия явный пример, на глазах всего эскадрона, непочтения высшего командного состава корпуса своему главноначальствующему. Так на этот эпизод смотрел и Курлов, ожидая от Протопопова решительных мер. Но когда я через некоторое время встретился с Протопоповым и завел по поводу ген. Казнакова с ним разговор, то оказалось, что он отсрочил, на время, увольнение Казнакова в отпуск и что как гр. Татищев, так и ген. Никольский остаются на своих местах, а что о Курлове он уже испросил высочайшее согласие на увольнение его в отставку, но что вопрос о пенсии осложнился несогласием министра финансов на назначение П. Г. Курлову пенсии в желаемом им размере; при этом, говоря о Курлове, Протопопов не преминул высказать свое глубокое сожаление по поводу болезней Курлова, отнявших у него былую жизнеспособность и гибкость мысли, и подчеркнул мне о своем постоянном неизменном чувстве дружеской любви.

После смерти Распутина положение Протопопова нисколько не пошатнулось в смысле доверия к нему высоких особ, — оно еще больше упрочилось, так как Протопопов не только сумел показать свое глубокое соболезнование по случаю безвременной кончины Распутина и проявить все напряжение сил в поисках трупа и в раскрытии убийства, но, главным образом, сделав ответственным за это дело общее неприязненное отношение к Распутину всей великокняжеской семьи, которое выразилось в участии, проявленном всеми августейшими особами к в. к. Дмитрию Павловичу, о чем стало известно Протопопову как из агентурных наблюдений, перлюстрации писем и телеграмм, так и из личных переговоров с ним старейших великих князей. А. Д. Протопопов оттенил государыне, а затем, по приезде из ставки и государю, всю опасность этого движения, которое, имея в корне своем нерасположение к ее величеству, при поддержке частей гвардейского гарнизона, находящихся под широким командованием великих князей, и при средостении последних с оппозиционно настроенными членами Государственной Думы во главе с ее председателем и членами государственного совета, может окончиться дворцовым переворотом в пользу кого-либо из великих князей. Передавая мне о настроении великих князей и о своем столкновении с в. к. Александром Михайловичем, сделавшим ему выговор за его личные распоряжения о воспрещении выезда из Петрограда некоторым молодым великим князьям, в том числе и в. к. Дмитрию Павловичу, и за его настояние о домашнем аресте последнего, Протопопов мне сообщил, что в ставке, в день получения известия об убийстве Распутина, пили шампанское даже, если мне не изменяет память, за высочайшим столом под видом приветствия военных представителей Италии, что настроение государя было ровное до приезда в Царское Село и что только здесь, после передачи его величеству государыней всех имевшихся у нее сведений в связи с убийством Распутина и его подробного доклада по этому поводу, последовало распоряжение о принятии решительных мер в отношении лиц, прикосновенных к убийству Распутина, о производстве всестороннего судебного расследования дела убийства Распутина и категорически определенная резолюция государя на письма великих князей и княгинь с заступничеством за в. к. Дмитрия Павловича.

С этого времени участились поездки Протопопова в Царское Село то к Вырубовой в лазарет, сблизившие его с заведывавшей хозяйством сестрой милосердия Воскобойниковой (казачкой из Донской области), то к императрице или вечером к Вырубовой, жившей после убийства Распутина, в виду желания императрицы, во дворце, куда к этому времени заходила и государыня, то к его величеству с докладами по поводу общественных настроений того времени. Первое время после убийства Распутина у Вырубовой, а затем у государыни, жившей отражениями впечатлений Вырубовой, заронилось, видимо, небольшое чувство подозрения в отношении Протопопова в связи с распространившимися в то время в Петрограде слухами о болезненном состоянии его. В виду этого Воскобойниковой было поручено императрицею снести одно из собственноручно написанных Протопоповым писем к известному графологу И. Я. Моргенштерну[*] для определения отличительных черт характера и душевных и волевых особенностей Протопопова, но это поручение совпало с моментом, когда Воскобойникова находилась уже под влиянием Протопопова, который, в виду оказываемого ей императрицей особого доверия и расположения, видел в ней возможную заместительницу Вырубовой, укрепляя ее в этой уверенности. Воскобойникова прониклась чувством полного доверия к Протопопову, совершенно подчинилась его авторитету и держала его в курсе жизни дворца или по телефону, или лично, посещая его во время частых своих приездов в Петроград или при заездах к ней из дворца или специальных приездах к ней Протопопова. Пользуясь советами и указаниями Протопопова, Воскобойникова за последнее время начала занимать довольно видное положение в среде лиц, близких к императрице, сохраняя в то же самое время наружно хорошие отношения и с Вырубовой.

Вырубова после смерти Распутина, если и жила еще злободневными интересами, то постольку, поскольку они были связаны с интересами августейшей семьи, с которой она как бы сроднилась, но главною своею заботою она считала обеспечение участи семьи Распутина, заинтересовав в этом деле и императрицу, вследствие чего Протопопов изыскал возможность частным образом обеспечить семью Распутина 100 тыс. рублей, а также и ликвидировать начинания Распутина и его обязательства в отношении тех лиц, к которым он был расположен. В силу этого Вырубова продолжала оказывать внимание делу Сухомлинова, добилась, при содействии Протопопова, ухода А. А. Макарова с поста министра юстиции и назначения на эту должность Н. А. Добровольского, довела до благополучного разрешения в министерстве юстиции, путем просьб к егермейстеру А. В. Маламе, несколько ходатайств о помиловании, которые были повергнуты на высочайшее милосердие Распутиным, докончила устройство служебного положения по министерству внутренних дел в должности IV класса, избавлявшей от отбытия воинской повинности А. А. Кона, помогла помощнику делопроизводителя канцелярии московского градоначальника, пользовавшемуся особым доверием градоначальника ген. Шебеко, Левестаму получить должность чиновника особых поручений при министре внутренних дел V класса, с откомандированием в распоряжение ген. Шебеко, за то постоянное внимание, которое он, по поручению Шебеко, оказывал Распутину во время приездов последнего в Москву, сопровождая его и оберегая его от каких-либо неприятных историй, что до Шебеко, во времена градоначальников Андрианова[*] и Климовича, по их распоряжению, делал Пестов, поступивший затем в действующую армию, и проч. Затем, всю свою энергию Вырубова отдала делу своего лазарета, основным фондом к учреждению которого послужила сумма вознаграждения полученного ею за увечье на Царскосельской линии по вине жел. дороги, и пожертвования, которые стекались к ней от лиц, обращающихся за поддержкой по тем или другим своим делам.

Переходя к вопросу об отношениях Протопопова к монархическим организациям, я должен отметить, что вначале назначение Протопопова, стоявшего, по своим политическим убеждениям, в левой группе фракции октябристов, внесло большое смущение в ряды представителей правых организаций и в особенности тех, которые пользовались материальной поддержкой со стороны министра внутренних дел, о чем мне и заявил Г. Г. Замысловский, прося меня по этому поводу переговорить с А. Д. Протопоповым. Когда я об этом передал Протопопову, он уполномочил меня заверить Замысловского, Маркова и других, пользующихся субсидиями от правительства деятелей правого направления, что он ничем не нарушит существовавшего между ними и министерством внутренних дел контакта, так как, будучи министром, он считает для себя обязательным проводить не свою личную, а правительственную политику, причем просил меня взять на себя функции посредника между ним и названными лицами и соответствующим образом конструктировать петроградские органы печати правого и националистического направления, субсидируемые министерством, дабы избежать или резкого или чересчур хвалебного тона по поводу его назначения. Успокоив Замысловского, я сговорился с ним по поводу статьи «Земщины» о назначении Протопопова, причем мы решили ограничиться приведением в ней сведений о Протопопове формулярного характера, так как нашли неудобным высказать в ней о надеждах, возлагаемых на него со стороны редакции, ибо этот орган, в свою пору, выступал против Протопопова с резкою статьею по поводу поддержанного им с кафедры Государственной Думы запроса о незакономерных действиях правых организаций. Потом я переговорил с А. И. Дубровиным, который через некоторое время посвятил Протопопову в шести номерах ряд статей в сдержанных, но благоприятных Протопопову тонах, передал о желании Протопопова редакторам «Колокола и Голоса Руси» и сообщил об этом Андроникову, как издателю «Голоса России», в ответ на переданную мною Протопопову просьбу Андроникова о приеме его, что Протопопов и исполнил, лично переговорив об этом с Андрониковым и дав ему у себя на частной квартире часовую аудиенцию перед приемом директора департамента духовных дел Г. В. Петкевича[*] по делам службы. Затем, считаясь с обстановкой, окружавшей Протопопова, я отклонил от себя посредничество между ним и представителями правых организаций, сообщив секретно последним о той роли, которая отведена Протопоповым ген. Курлову, официально откомандированному состоять в его распоряжении, что вполне их успокоило. Впоследствии уже, в конце января 1917 г., я, возвращаясь с Замысловским из заседания совета всероссийского общества попечения о беженцах православного исповедания и интересуясь вопросом о материальной поддержке правым организациям со стороны Протопопова, спросил об этом Замысловского, причем последний мне ответил, что с этой стороны ни он, ни Марков 2-й не могут пожаловаться на Протопопова, широко идущего в этом вопросе им навстречу. Что же касается отношений между Протопоповым и Н. А. Маклаковым, то сближению их способствовал одинаково хорошо относившийся и к тому, и к другому шталмейстер Н. Ф. Бурдуков, на квартире которого Протопопов в частной обстановке имел возможность ближе познакомиться и с А. А. Римским-Корсаковым, и с П. Ф. Булацелем. В этот период времени между мною и Н. А. Маклаковым установились более доверчивые друг к другу отношения, в виду чего я и мог составить себе высказанное мною ранее мнение о его личном взгляде на Протопопова и на программу действий последнего.

После проникших в депутатскую среду сведений о тех влияниях, при посредстве которых Протопопов получил министерский портфель и после полного разрыва с ним Государственной Думы как на почве солидарности его в программных своих начинаниях с политикою Штюрмера, так и вследствие обнаружения подробностей его стокгольмского собеседования, Протопопов всей силою сложившихся обстоятельств должен был сделать значительный уклон в сторону правых партий и прислушиваться к их голосу; при этом зная ту среду, с которой ему, в силу необходимости, пришлось итти рука об руку, и отличительные особенности руководителей монархических организаций, Протопопов, конспирируя, в последнее время, свои сношения с ними даже и от Курлова, не только не сумел объединить вокруг своей программы правые партии, но даже зачастую возбуждал у многих недоумения, прибегая в большинстве к поддержке своих начинаний к тем из руководителей монархических организаций, которые не отличались своей конспиративностью и не пользовались общим доверием со стороны влиятельных партийных правых деятелей. В особенности, в последнее время Протопопов сблизился с В. Г. Орловым, главным руководителем железнодорожных патриотических организаций, пользуясь услугами его и его отделов, находившихся в полном подчинении Орлова, для проведения через их посредство путем всеподданнейших телеграфных петиций, соответствующих его видам пожеланий, дававших затем основание А. Д. Протопопову высказывать по этому поводу государю или императрице свою личную точку зрения на тот или другой затронутый в этих телеграммах вопрос; эти телеграммы во многом помогли Протопопову в деле борьбы его с Государственной Думой при А. Ф. Трепове, а затем и при кн. Голицыне. Затем, к посредничеству того же Орлова Протопопов обратился, узнав от императрицы о приятном впечатлении, которое произвела на нее всеподданнейшая телеграмма председателя астраханского отдела союза русского народа Тихоновича-Савицкого, выразившего от имени председательствуемой им организации чувства преданности и верности ей и государю и свое возмущение по поводу дерзновенных выпадов против ее величества в Государственной Думе. Об этой телеграмме мне говорила и Вырубова, спрашивая у меня ближайшие сведения о Тихоновиче-Савицком, которым ее величество заинтересовалась, о чем я счел своим долгом передать А. И. Дубровину, Н. Е. Маркову и Г. Г. Замысловскому, добавив им при этом, для их сведения и руководства, на случай, если они пожелают последовать примеру Тихоновича-Савицкого, что императрица, по словам Вырубовой, копию этой телеграммы послала государю в ставку при своем письме. Тихонович-Савицкий затем лично приезжал в Петроград и был осчастливлен высокомилостивым приемом государынею, устроенным ему Вырубовой, к содействию которой я ему посоветовал обратиться. В. Г. Орлов, которому Протопопов дал указания о посылке государыне ряда телеграмм из разных мест России в духе телеграммы Тихоновича-Савицкого, обратился к ген. Комиссарову с просьбою проредактировать ему примерный текст подобной телеграммы, а Комиссаров передал об этом мне, прося меня помочь ему в этом деле, что я и исполнил, составив ему две редакции означенных телеграмм, одну от имени совета патриотического союза, а другую — как циркуляр провинциальным отделам с изложением приблизительного текста подлежащей к посылке ее величеству телеграммы. Затем, со слов А. И. Дубровина, я знаю, что и им были даны по этому поводу соответствующие директивы местным отделам. Наконец, как я уже показывал, Протопопов снабдил Орлова материалами, которые легли целиком в основу всеподданнейшей записки Орлова, от имени его организаций, по некоторым вопросам, но, главным образом, по поводу расширения прав евреев. Записка эта была в свое время приведена in extenso в «Русском Слове» и в «Новом Времени» и вызвала раздражение Дубровина, Маркова и Замысловского против Орлова и переговоры последних двух правых деятелей с Протопоповым, который заявил им, как мне они потом передавали, что в данном случае, Орлов действовал по собственной инициативе.

По вопросу о расширении прав евреев я говорил с Протопоповым в первую половину лета 1916 г., когда он еще не был министром внутренних дел, знакомя его с существом моей записки, которую я перед своим отъездом на Кавказ к семье передал Вырубовой, прося ее представить записку эту вниманию государыни. В этой своей записке, которую я написал под влиянием остроты переживаемых в ту пору вопросов, я отражал лишь свои личные взгляды, не преследуя никаких карьерных побуждений, кроме желания сгладить у государя, если бы записка дошла до его величества, оставшееся у него после моей истории с А. Н. Хвостовым неприязненное в отношении меня воспоминание, путем обращения внимания его величества на левую сторону моей деятельности. Записка эта, оттеняя необходимость проведения в деле управления единственно возможной во время войны примирительной политики с обществом, касалась вопроса польского, финляндского, еврейского, продовольственного, рабочего, отношения к Государственной Думе и подготовительных мероприятий к моменту окончания войны. При этом в ней проводилась та мысль, что все мероприятия в упомянутых областях должны исходить от благостного почина государя, для укрепления престижа царской власти, во избежание повторения печальных событий 1904–1905 г.г., с бережливым отношением в Государственной Думе, на рассмотрение которой рекомендовалась передача решения вопроса о будущем Польши и Финляндии с предварительным проведением в управление этих областей системы доверия к населению, трактовалось о широком привлечении капиталистического класса на борьбу с продовольственным кризисом путем синдикализирования промышленности, с изменением банковского законодательства и с возложением на эти круги ответственности за неисполнение взятых на себя обязательств и путем доверия к кооперативам в области борьбы их с дороговизной, о необходимости внимательного отношения к экономическим условиям жизни рабочих, о скорейшем проведении в жизнь приходской реформы и учреждении приходских кооперативов для удовлетворения продовольственных нужд прихода и о безотлагательной подготовке правительством к моменту окончания войны возможно большего числа законопроектов по вопросам государственной и местной жизни для безболезненного противодействия напору общественных требований в переходной стадии управления государством в интересах сохранения монархии. Наконец, переходя к еврейскому вопросу, я хотя и знал отражение крайних правых течений в этом вопросе на взгляде на него государя, тем не менее, сделав краткий исторический очерк бессилия борьбы правительства в отстаивании репрессий в отношении еврейского населения, настойчиво указывал на государственную необходимость немедленного, путем высочайшей милости, упразднения всех существовавших в законе запретительных норм в отношении евреев, как меры, которая во многом может способствовать упрочению престижа царской власти и, вместе с тем, произведет выгодное, с точки зрения кредита, впечатление в союзных государствах и в Америке, где значительно, благодаря этому, будет облегчена борьба с германским влиянием.

Эта записка в некоторых ее частях, в том числе и по еврейскому вопросу, мною была прочитана, между прочим, и Л. М. Клячко, узнавшему о ней, если не ошибаюсь, от Н. Ф. Бурдукова и А. А. Кона. Не знаю, была ли она представлена Вырубовой по назначению или нет, но, во всяком случае, отражения ее в государственных мероприятиях того времени я не видел. Шталмейстер Н. Бурдуков, близко стоявший к Протопопову во время управления последнего министерством внутренних дел, на правах давних дружеских отношений к нему, будучи сторонником еврейского равноправия, неоднократно, как мне известно, останавливал внимание Протопопова на этом вопросе. Но Протопопов и в данном деле, в силу особенностей своей натуры, не рискнул, на первых порах своего управления, взять на себя инициативу возбуждения этого вопроса путем своего всеподданнейшего доклада, а приступил к нему лишь в момент обострения отношений к нему со стороны общественных течений, предполагая, главным образом, этим путем восстановить подорванное к себе доверие, чего он не скрывал от меня; при этом, боясь противодействия влиятельных правых кругов, Протопопов, держа от них в секрете свои начинания, прибег к помощи всеподданнейшей петиции правой организации Орлова, чтобы, тем самым, облегчить себе проведение дела при обмене мнений по поводу этой записки во время своего доклада о ней государю.

Ту же самую черту нерешительности, показывающую отсутствие смелости на крупный акт государственной важности, Протопопов проявил и в вопросе раскрытия, как это значилось в официальном правительственном сообщении, заговора против существовавшего государственного строя. Когда я утром, в присутствии зашедшего ко мне ген. Комиссарова, обратившего мое внимание на это официальное сообщение, прочел начало его, я не мог не воздержаться, чтобы не высказать Комиссарову своего удивления по поводу проявленной Протопоповым твердости власти. Но затем, прочтя до конца, я невольно покраснел и за Протопопова, и за департамент полиции, во главе которого я в свое время стоял, увидя в этом правительственном акте не только провокационный оттенок, придававший простой ликвидации группы членов рабочего отдела промышленного комитета значение ареста вновь народившегося совета рабочих депутатов, но и признание со стороны Протопопова своего бессилия перед противниками существовавшего тогда строя государственного управления, умевшими расшифровывать правительственные распоряжения. Об этом аресте мне Протопопов предварительно не сообщал, хотя в свою пору я с ним говорил по поводу возникших у меня, при образовании рабочей секции центрального промышленного комитета, опасений, послуживших предметом особого обсуждения тактики правительства в отношении этой организации в особо секретном совещании под председательством министра юстиции А. А. Хвостова, о чем я уже дал свое показание комиссии. Затем, при мне Н. А. Маклаков передал Протопопову о вынесенных Муратовым впечатлениях от выступления делегированных от разных организаций в эту секцию лиц, в том числе и представителей крайних партий Государственной Думы, во время присутствия Муратова, как главноуполномоченного по кожевенному производству, на одном из заседаний по приглашению комитета. При этом Маклаков сообщил, что Муратов сумел записать характерные речи, определяющие направление задач, преследуемых этой секцией.

При обмене мнений по этому вопросу Протопопов нам передал о том значении, которым в последнее время в особенности, начал пользоваться в революционных кругах А. Ф. Керенский и некоторые из других депутатов с.-д. меньшевистского направления, добавив при этом, что он не постеснится принять в отношении их меры решительного характера. Я, в свою очередь, рекомендовал ему обратить внимание на переписку департамента и доклады начальника охранного отделения по поводу означенной рабочей секции и относительно депутата Керенского. Поэтому, читая указанное выше правительственное сообщение, я ожидал, что оно касается раскрытия правительством деятельности видных представителей крайних левых партий в борьбе с существовавшим строем, и предполагал встретить, в числе подвергшихся аресту лиц тех, за которыми я, в свою пору, имел неослабное наблюдение. Но на это Протопопов не решился, а, вместе с тем, это сообщение использовал как в правых кругах в смысле закрепления доверия к себе, так и при соответствующих докладах своих у государыни и его величества в доказательство необходимости перемены правительственного курса в отношении общественных организаций и Государственной Думы. В то же время, хотя А. И. Гучков и разошелся тогда с Протопоповым, последний, тем не менее, держал у себя в кабинете на видном месте портрет Гучкова с собственноручною надписью последнего, свидетельствовавшею о близких и дружеских их взаимных друг к другу симпатиях.