IV

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

IV

1) Я признаю, что входил в состав комиссии из трех лиц, состоявшей при «Тактическом центре» и образованной им для ближайшего обсуждения вопросов, касавшихся военной организации. Комиссия эта, как и самый «Тактический центр», образовалась в то время, когда «Национальный центр» давно уже существовал и действовал, равно как и состоящая с ним в связи военная организация. Как я уже писал в своем показании от 20 февраля,

Н. Н. Щепкин, возбуждая впервые вопрос о желательности тактического соглашения, в качестве мотива ссылался на настояния военных кругов. Итак, военная организация существовала до тактического соглашения «Национального центра» с «Советом московских совещаний».

Какова была структура связи этой организации с «Национальным центром», мне совершенно неизвестно, но полагаю, что в значительной мере она сохранилась без существенных изменений и с образованием «Такт. центра» и его комиссии. Во всяком случае, связь с военной организацией и за время существования комиссии трех поддерживал исключительно Ник. Ник. Щепкин. Ему, по-видимому, делались предварительно доклады военными, у него же сосредоточивались и все материалы, касающиеся военной организации, так как он всегда являлся докладчиком в комиссии по вопросам, им и вносившимся на обсуждение. При таком положении вещей спрашивается: зачем понадобилось образование комиссии? Конечно, не для руководства действиями военных в их специально военных делах – в эту область комиссия вовсе не вмешивалась, и я лично, если бы комиссия должна была касаться организационных или оперативных военных вопросов, самым решительным образом отказался бы от участия в ней, так как, никогда не бывши военным, в военных делах ничего не понимаю.

Я полагаю – и так, мне думается, смотрел на этот вопрос и «Тактический центр», – что комиссия была образована прежде всего с целью взаимного осведомления представителей разных групп об общем военном положении. Всегда, когда мы собирались, Н. Н. Щепкин делал подробную информацию по имевшимся у него неофициальным сводкам и другим сведениям и даже по проверенным, как он говорил, слухам. Иногда одной такой информацией и исчерпывалось все содержание нашего собрания. Всегда эта информация занимала много времени, мало, однако, отличаясь от того, что вообще циркулировало по городу. Ник. Ник. Щепкин неоднократно говорил, что он придает большое значение правильной информации. Вторым мотивом к образованию комиссии было естественное стремление приблизить представителей политических групп, вошедших в известное тактическое соглашение, к существовавшей военной организации, дабы не могло создаться впечатления, что без ведома всех трех групп, как бы за их спиной, что-то делается, за что этим группам пришлось бы нести ответственность. Так именно понимал я свое участие в этой комиссии, и одно из первых заседаний было нами посвящено выяснению вопроса о характере военной организации и того, связана ли эта организация какими-нибудь уже принятыми ею ранее к исполнению обязательствами. Прежде всего, был постановлен вопрос, представляет ли существующая организация нечто самостоятельное, рассчитанное по своему замыслу на какое-нибудь действие по собственному почину или нет. Категорически было установлено, что организация имеет исключительно подсобное значение для русских военных сил, действующих извне, и вполне подчиняет себя директивам, получаемым от главных начальников этих сил. Тогда мною был задан вопрос, состоит ли организация в подчинении какой-либо определенной военной власти, то есть руководствуется ли она директивами, получаемыми с востока, с юга или северо-запада? Вопрос этот по выяснении его был разрешен отрицательно, так как было доложено, что в Москве не имеется представительства ни одной из этих сил, действующих против Красной Армии, при этом было дополнено, что мысль о постоянном представительстве Южной армии возникала, но так и осталась неосуществленной. Тогда подвергся выяснению вопрос, имеется ли, если нет постоянной, то хотя бы регулярная, связь путем обмена курьерами с какой-либо из этих армий?

Оказалось, что с Восточной армией никаких связей у военной организации за все время появления на фронте Колчака не было и каковы планы и директивы командования этой армии известно не было. В этом отношении положение изменилось значительно позднее, когда нам было доложено, что от Колчака «Национальным центром» получены деньги и сведения, что цель его наступления – Москва, направление – на соединение его сил с Северной армией союзников и согласование действий с армией Юденича. При этом никаких указаний о возможной роли московской организации[244] получено не было; во всяком случае, в комиссии об этом ничего не докладывалось. Сама эта связь установилась уже в то время, когда определился полный неуспех наступления с востока и армия Колчака быстро откатывалась назад под напором Красной Армии, разложившись в своем составе. С северо-западной армией Юденича положение связи было еще хуже, так как даже такой запоздалой связи, как с Колчаком, с ним установлено не было, так что не только не могло быть и речи о каких-либо директивах, но даже взаимная осведомленность совершенно отсутствовала.

Так нам было доложено, и комиссия неоднократно возвращалась к вопросу о необходимости установления связи. Материал, опубликованный впоследствии в «Известиях» о существовавшей якобы постоянной связи у «Национального центра» с Юденичем, для меня явился неожиданностью, так как я хорошо помню, что ничего подобного в комиссии нам не докладывалось. Наконец, комиссия была осведомлена, что более или менее регулярные сношения имеются у «Национального центра» с Южной армией, откуда приезжали курьеры и куда таковые посылались. Однако и сношения с Южной армией Ник. Ник. Щепкин характеризовал более как обмен политической информацией, и на поставленный вопрос, имеется ли какой-нибудь общий план военных действий, сообщенный южным командованием к руководству и исполнению московской организацией, ответил категорически отрицательно. Такое положение, насколько мне известно, сохранилось до последнего времени существования организации, и о плане действий Деникина в связи с его наступлением московской организации ничего сообщено не было.

На основании вышеизложенного с несомненностью выяснилось, что московская военная организация никакими директивами извне не связана, никакого плана не осуществляет. Далее, комиссия выяснила вопрос, что, собственно, представляет собой военная организация и какую роль она могла бы взять на себя. Ни подробной схемы организации, ни цифровых данных нам доложено не было, но было сообщено, что подбирается личный офицерский состав, который должен явиться кадрами, в которые вольются мобилизуемые, что персонально члены организации рассыпаны в разных частях расположенных в Москве войсковых единиц и военных учреждений, что целых кадров какой-либо части войск в организации нет. Численный состав организации был охарактеризован как очень незначительный, причем оказывалось, что ведется расчет на настроение и сочувствие многих. Сообщалось, что и в отношении вооружения даже наличный состав организации не обеспечен и предполагается путем захвата складов оружия у Красной Армии вооружиться для дальнейших действий. Н. Н. Щепкин, докладывая изложенные сведения, определенно указал со ссылкой на авторитет генерала Стогова, что о каком-либо самостоятельном выступлении в Москве речи абсолютно быть не может. Организация могла бы сослужить службу только в том случае, если бы какая-нибудь регулярная армия, разбив Красную Армию, подошла бы к Москве и здесь под влиянием этого акта началось бы какое-нибудь массовое движение среди населения, красноармейских частей, рабочих. Только при подобной общей конъюнктуре руководители организации и допускали возможность ее роли как небольшой, но организованной силы среди наступившего хаоса.

Эта общая руководящая точка зрения оставалась неизменной До конца существования нашей комиссии. Никаких деталей, касающихся военной организации на тех заседаниях, которые были при моем участии, комиссия не обсуждала, не входила она и во внутреннюю жизнь организации. Ни у «Тактического Центра», ни тем более у его комиссии не было денежных средств, которыми они могли бы распоряжаться, – все средства были у «Национального центра» и им распределялись непосредственно.

На поставленный мне вопрос, обладала ли комиссия диктаторскими правами и могла ли она сама назначить по соглашению с военными срок выступления, категорически отрицаю за ней это право: решение вопроса зависело всецело от обсуждения его в «Тактическом центре». Именно во избежание положения, когда могло бы быть принято решение, ответственность за которое легла бы на политические группы, объединенные известным тактическим соглашением, и была создана комиссия, которая, устраняя оторванность военной среды от политических кругов, должна была предотвращать роковые решения. Так я понимал свое участие в этой комиссии; помнится, такую же точку зрения, между прочим, высказал и С. П. Мельгунов. При своем участии в комиссии я неизменно руководствовался как сообщенным уже мною в показании от 23 февраля отрицательным постановлением о военном выступлении «Совета московских совещаний», так и единодушным решением по тому же вопросу «Тактического центра». Кроме вышеизложенных основных и постоянных тем, обсуждавшихся комиссией: о правильной информации, об установлении связи и о более строгом учете собственных сил, – в комиссии возник вопрос, к которому неоднократно приходилось возвращаться: можно ли считать, что той военной организацией, с которой имелась связь через Н. Н. Щепкина, объединяются все группы военных? Выяснилось, что несомненно существуют параллельные, между собой не связанные группы, и, как нам докладывалось, довольно значительные. Комиссия, однако, признала, что те политические группы, представители которых входят в комиссию, бессильны устранить это явление. Я, в частности, указал, что «Совет московских совещаний» ни с какими военными группами связи не имеет и что, по моему мнению, устранить параллельные организации должны сами военные. Состоялось ли объединение этих групп, или до самого конца существования организации не было достигнуто единства, мне неизвестно.

Далее, по переданной комиссии просьбе военных был поставлен на очередь вопрос о правильном и регулярном осведомлении их о настроениях в разных слоях населения Москвы и политических кругах. Эта задача по мере возможности выполнялась, причем я припоминаю, что были собраны сведения по преимуществу через «Союз возрождения», очень определенного характера, совершенно, между прочим, подкрепившие мнение «Совета московских совещаний» о невозможности строить какие-либо планы с расчетом на самодеятельность и активное выступление каких бы то ни было слоев населения. Общая апатия, крайняя утомленность, забота исключительно о продовольствии – так характеризовалось настроение масс. Указывалось, что так называемая «зеленая армия» есть просто организованное дезертирство, одинаково пагубное для всякой силы, которая стремится организоваться. Произведенные наблюдения дали основание высказать сомнения в успехе какой бы то ни было мобилизации, если бы к таковой пришлось прибегнуть. Комиссия единодушно признала, что расчеты на активность масс должны быть отброшены.

В заключение укажу, что, по имевшимся у комиссии сведениям, после ареста сначала генерала Стогова, а потом и генерала Кузнецова военная организация никем достаточно авторитетным не возглавлялась, причем с полной чистосердечностью утверждаю, что ни в комиссии, ни в «Тактическом центре» до самого последнего времени их существования не было принято решения о своевременности военного выступления, не намечался даже и срок его, ибо не было налицо тех условий, только при наличности которых вопрос этот мог стать на очередь, как я уже показал выше. Скажу более того, имевшиеся сведения об удачно начавшемся наступлении Красной Армии на Южном фронте и доходившие вести о слабости тыла Деникина при отсутствии с Юга точной информации создавали положение, при котором предполагалось уместнее поставить на очередь вопрос о ликвидации военной организации, а не о сроке для ее выступления. Вскоре после ареста Н. Н. Щепкина и последовавших массовых арестов среди военных комиссия, как и самый «Тактический центр», прекратила свое существование.

2) Действительно, почти вот уже два года тому назад весной и в начале лета 1918 года я принимал участие в происходивших тогда беседах представителей русских общественных кругов с представителями германского посольства в Москве. Началу этих бесед предшествовало очень продолжительное обсуждение в разных общественных кругах вопроса о допустимости подобных сношений. Наконец сложилось мнение, довольно широко разделяемое, что если со стороны Германии будет проявлена инициатива, то русским общественным кругам нет оснований уклоняться от разговоров, наметив лишь необходимые условия, без наличия которых определенно отказаться от дальнейших сношений. Имелись основания думать, что Германия заинтересована образованием в России такой прочной политической конъюнктуры, которая бы обеспечивала ей если не союзные, то дружественно нейтральные отношения в продолжающейся, очень для нее тяжелой борьбе на западе. С другой стороны, в среде русских общественных кругов, в частности тех, которые объединились московскими совещаниями, их советом, укрепилось твердое убеждение, что продолжение в России союзниками войны с Германией, образование нового Восточного фронта, вовлечение в это разных добровольческих, чехословацких, польских и других отрядов, блокада вокруг центра страны явятся источником неисчислимых, ужасающих бедствий для всего населения Великороссии, о чем я уже говорил в своем показании от 20 февраля. Кругам этим казалось необходимым добиться полного нейтралитета России, чтобы страна могла сама оправиться от охватившей ее междоусобицы и, перейдя к мирному труду, начать борьбу с вызванной войной революцией и общей разрухой.

Имея в виду эти две предпосылки, и было установлено, что Германия могла бы рассчитывать на действительный нейтралитет России и на отказ ее от всякой дальнейшей связи с державами Согласия лишь в случае, если бы Германия согласилась на пересмотр условий Брестского мира. Вот это положение и легло в основу всех наших разговоров с представителями германского посольства в Москве после того, как через представителя одной из нейтральных держав в Петрограде со стороны Германии была проявлена необходимая инициатива для начала сношений.

В тех нескольких беседах, которые имели место в Москве с официальным дипломатическим представителем германского посольства, с нашей стороны было подробно развито изложенное выше положение, причем указывалось, что русское национальное самосознание никогда не примирится с теми условиями, которые были продиктованы в Бресте. С другой стороны, представитель Германии, не отвергая возможности изменений условий заключенного ею мира, больше всего интересовался вопросом, насколько широко и глубоко проникло в русские общественные круги сознание необходимости изменить ориентацию и из сферы влияния Англии перейти в сферу влияния Германии, на какие реальные силы опирается представляемое нами мнение. Во всех разговорах эта тема и была доминирующей.

Представитель Германии указывал на явно враждебную Германии позицию, занятую Добровольческой армией и вообще военными, затем таким, например, политическим деятелем, как Шульгин, и близкими ему кругами. Далее, позиция кадетской партии, особенно после бывшей в Москве ее партийной конференции, резко разошедшейся с лидером этой партии Милюковым,[245] оценивалась как явно враждебная Германии, верная идее, что спасение России – в разгроме Германии союзниками, а потому – борьба до конца во что бы то ни стало. Наконец, позиция деловых торгово-промышленных кругов бралась под сомнение ввиду давления капитала держав Согласия. Давая объяснения, с нашей точки зрения, всем явлениям, указывавшимся представителем Германии, должен сказать, что если при начале разговоров у меня, в частности, была почти полная уверенность, что вокруг мысли о нейтралитете России, а следовательно, о переходе ее из сферы влияния Англии к германской ориентации удастся сконцентрировать широкие и влиятельные круги, то чем дальше, тем больше уверенность эта исчезала, и надо сказать, что кроме влияния агитации представителей держав Согласия чрезвычайно уклончивая и неопределенная позиция Германии, поскольку она выяснилась в этих разговорах, значительно содействовала их полной безрезультатности.

Вокруг происходивших разговоров велась усиленная контрагитация, дошедшая до того, что был пущен слух, будто состоялось соглашение с Германией о занятии ею Москвы и об образовании дружественного ей правительства. Утверждаю, что ничего подобного не имело места в тех разговорах, в которых я участвовал. «Этого спектакля мы русской буржуазии не дадим», – таковы были, между прочим, слова представителя Германии, когда он в одной из бесед упомянул, что кроме представляемых нами кругов ведут переговоры и другие политические группы, настаивающие на более решительных действиях Германии, от которых она отказывается.

В заключение упомяну, что если со стороны русской общественности не было единодушия в тот момент, то и политика Германии делалась и дипломатами, и военными; последние были более решительны в своих обещаниях, но, я полагаю, и столь же безответственны. С военными представителями Германии у меня никаких сношений не было.

На заданный мне вопрос о характере миссии в Москве приезжавшего летом 1918 года из Киева князя Гагарина могу сказать, что ничего особенного у меня в памяти не сохранилось в связи с приездом этого лица. Помню только, что он всех, кого мог, звал в Киев для укрепления положения правительства Скоропадского, но из его же рассказов положение на Украине при наличии германской оккупации было столь незавидное и мало прочное, что, помнится, мало кто из знакомых мне лиц воспользовался приглашением князя Гагарина. Ни о каком наступлении на Москву армии Краснова или каких-либо других сил Юга я не помню, чтобы Гагарин говорил, едва ли это и могло быть, так как и армий таковых не существовало.

Леонтьев Сергей

26 февраля 1920 года