ПОКАЗАНИЯ С. П. МЕЛЬГУНОВА

ПОКАЗАНИЯ С. П. МЕЛЬГУНОВА

В московскую группу, примыкавшую к «Союзу возрождения», образовавшегося осенью 1918 года, который является организацией лиц, одинаково мыслящих и входящих в разные политические партии, входили: я, Кондратьев, Н. Н. Щепкин, Бородулин (от группы «Единство»), Волк-Карачевский, Левицкий (Цедербаум) – от меньшевиков; Семен Маслов бывал на более обширных заседаниях и совещаниях; при мне он на заседаниях вышеуказанного круга лиц не был. Розанова я видел раза два на заседаниях «Союза возрождения».

Энесы при первоначальной организации «Союза возрождения», весною 1918 года, вошли в него при санкции ЦК партии народных социалистов; кадеты, по моим сведениям, входили в СВ с ведома ЦК партии к.-д. С.-революционеры (центр) входили, по моему мнению, без санкции ЦК своей партии. То же могу сказать и о меньшевиках. «Союз возрождения» (московская группа) не был строгой организацией с определенной партийной дисциплиной и определенной, твердой платформой. Петроградская группа СВ не находилась в подчинении у московской группы. В петроградскую группу СВ не входил ни один действующий народный социалист. Д. И. Шаховской при мне не был (насколько я помню) ни на одном заседании московской группы «Союза возрождения» с осени 1918 года. Филатьев вошел в московскую группу «Союза возрождения» с осени 1918 года. Деятельность Филатьева в СВ ничем не отличалась от деятельности всех остальных членов СВ, о каковой мной было изложено в моих предыдущих показаниях. Филатьев мог быть на совместном заседании представителей СВ, «Нац. центра» в марте 1919 года, но точно не припомню.

А. Н. Потресов входил в «Союз возрождения» с осени 1918 года; в питерскую группу СВ Александр Николаевич, по его словам, не входил, и вообще в питерской группе «Союза возрождения», если таковую можно назвать группой, помимо Розанова и Потресова никого не было, по моему мнению. После переезда Потресова в Питер я его видел на наших заседаниях не больше двух раз. Определенно не помню присутствия Потресова на наших заседаниях весною 1919 года; видел ли я его там же летом 1919 года, утверждать не могу. Розанов приезжал летом из Питера раза два. Маслов редко бывал на заседаниях московской группы «Союза возрождения», по крайней мере, я его редко видел. Часто я видел Маслова на заседаниях представителей политических партий, примыкавших к СВ в 1918 году. Я не слышал, чтобы Маслов вступлением в московскую группу порвал с партией с.-р., Кондратьев же из партии с.-р. вышел. Связано ли это с его вступлением в СВ, не думаю.

Заседания вышеупомянутой группы происходили по субботам (раз в неделю) на квартире у Волк-Карачевского.

Я не считаю себя председателем московской группы «Союза возрождения», но допускаю, что при моей импульсивности меня могли считать руководителем этой группы.

Обычно на заседаниях группы председательствовал Н. Н. Щепкин, как старейший, я же иногда в его отсутствие его замещал. Допускаю, что председательствовать мог также и Филатьев.

МОЕ ОТНОШЕНИЕ К СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ

Всегда, поскольку позволяло время, я считал своим долгом участвовать во всякого рода собеседованиях. При отсутствии печати это была единственная возможность влиять на общественное мнение если не страны, то некоторых, по крайней мере, групп интел лигенции и, таким образом, противодействовать взглядам, которые считал вредными. Своих взглядов я никогда не считал нужным и возможным скрывать. И если бы существовала печать, я, конечно, продолжал бы писать в духе тех статей («Борьба до конца» и др.), за которые было закрыто московское «Народное слово».[200]

Вкратце сущность моей позиции можно охарактеризовать в следующих словах. С самого начала революции я являлся горячим сторонником так называемой коалиции – в ней только видел правильный путь революционного строительства. В то же время был решительным врагом всякого рода демагогии, которая только губила революцию, создавая нечто эфемерное. Эсеровская тактика давала наглядный образец. Большевистский октябрьский переворот зиждется на тех же основаниях. В силу одного этого я занял к новой власти крайне отрицательное отношение, и отношение мое, пожалуй, мало изменилось за истекшие два года, кроме, конечно, острот. Оценивая положение дела в исторической перспективе, я и по сие время, несмотря на то, что Советская власть вышла победительницей из гражданской войны и налаживает свои взаимные отношения с Западной Европой, не считаю, что объективно имеются данные, указывающие, что современный «коммунизм» превратится у нас в более или менее прочный государственный строй. Видимый успех Советской власти объясняется для меня вовсе не сочувствием ей со стороны населения, а раздробленностью русских общественных сил и той реакционной политикой, которая главенствовала в окраинных движениях. Фактически мы имеем даже не диктатуру для пролетариата, обреченную в конечном результате на неизбежный крах. Относясь всегда отрицательно к идее диктатуры одного класса, я должен еще с большим отрицанием отнестись к группе, диктаторство которой опиралось на своего рода преторианство.[201] Советская власть в действительности плодит в России не коммунистов, а новую буржуазию. И именно этот класс собственников, возросший на хлебах коммунистических, должен будет во имя своих интересов, в точном согласии с марксистской теорией о борьбе классов ликвидировать Советскую власть. Здесь будет неизбежно свое 9-е термидора.[202]

Если я не прав в подобной оценке действительности, то другие соображения и наблюдения указывают на невозможность осуществления социалистического строительства в том духе и в том масштабе, которые практикует современная власть. Диктатура для пролетариата могла бы найти себе известное историческое оправдание в объективных социальных и экономических условиях. Их, между тем, в наличности нет. Социалистического фазиса при оценке событий в мировом масштабе быть не может. Западная Европа еще не являет того, что напоминало бы собой приближение социальной революции. При таких условиях винт социалистического строительства вне объективных условий времени, с моей точки зрения, является общественным преступлением – перед потомством. При подобной оценке вопрос о методах, при помощи которых продолжается опыт, выдвигается на первый план. Многие из идей, осуществляемых властью, я разделяю, но все ее методы мне органически ненавистны, так как все то насилие, которое я наблюдал, не находит себе никакого исторического оправдания. И в жизни получается какая-то карикатура даже на коммунизм: нарушаются самые элементарные основания так называемого научного коммунизма. Я не могу примириться с тем исключительным произволом, который царит во всех областях жизни, с тою, наконец, системой террора, которая введена была в принцип государственного строительства до последнего времени.

Из этих положений вытекает вся моя положительная политическая деятельность. Отнюдь не считая возможным скрывать своих взглядов и стараясь скорее своей аргументацией воздействовать на инакосмотрящих, я развивал подобные взгляды А. П. Аксельроду[203] и т. Платтену. Когда они у меня были зимой 1919 года, я старался по мере возможности информировать Аксельрода, уезжавшего за границу, о современном положении России в политическом и экономическом отношениях, о возможности прочного будущего и настроениях в различных политических группировках, считая в высшей степени целесообразным подобное осведомление политических деятелей в Западной Европе. Специально никаких поручений Аксельроду, конечно, давать не мог, а равно и передавать через него каких-либо специфических материалов.

О РАСШИРЕННЫХ СОБРАНИЯХ

Если на заседаниях группы СВ от времени до времени и присутствовали те или иные лица, но назвать их не имею морального права. Наименование их означало бы приклейку им определенного ярлыка, что едва ли соответствовало действительности и что едва ли соответствует достоинству допрашиваемого.

Каких-либо расширенных собраний членов СВ не было: 1) не было в наличности таких членов; 2) не было для них почвы при отсутствии практической работы.

О собраниях представителей партии весной и летом 1918 года я уже говорил. С осени 1918 года таких собраний более не происходило.

Зимой и весной 1919 года я присутствовал лишь на нескольких объединенных заседаниях с представителем «Национального центра» и на редких довольно беседах представителей московской интеллигенции, устраивавшихся от времени до времени совершенно произвольно, в зависимости от вопросов, которые ставила текущая жизнь и на которые являлась потребность обменяться мнениями. Такие беседы отнюдь не устраивали какие-либо организации. Чаще всего они происходили по частной инициативе. Предметом такого рода собеседования служила информация того или иного лица, того или иного распоряжения Советской власти (например, декрет о кооперации[204]), события вроде созыва конференции на Принцевых островах, настроение (например, усиление соглашательских тенденций по отношению к Советской власти[205]), собрания, которые устраивал Горький, и т. д. Сходились на такие совещания люди разных взглядов. Изложить эти взгляды затруднительно. Естественно, что никаких конспиративных взглядов на них не поднималось. На таких собраниях я встречался с С. Н. Прокоповичем. Не беру на себя смелость излагать его взгляды, на что я не имею решительно никакого права. Могу только отметить, что Прокопович не примыкал к платформе СВ (во всяком случае, в ее целом), и он всегда усиленно подчеркивал, что для него неприемлема никакая интервенция, в какой бы форме последняя ни выражалась.

О МОСКОВСКОЙ ГРУППЕ «СОЮЗА ВОЗРОЖДЕНИЯ»

Та маленькая московская «группа», которая разделяла платформуу «Союза возрождения», как она выработалась летом 1918 года, в сущности, как я показывал, никакой практической работы не вела (практической в смысле действия). Поэтому она и не расшилась, поэтому ни разу ни одной даже резолюции от этой группы не было принято. Если мы продолжали собираться от времени до времени, то именно для обмена мнений, установления некоторых общих точек зрения на текущие вопросы – в сущности, как я уже указывал, в этом именно и была первоначальная идея СВ, – какую часть, так сказать, «теоретического» характера мы старались сделать, я указывал в показании 5 марта. В области информации Щепкин, имевший те или иные сношения с Югом, сообщал нам то, что делается там, причем с СВ он никогда ничего нам сообщить не мог, – может быть, отрывочные сведения о том, что на Юге никакого контакта между общественными группировками не устанавливается и что он старается воздействовать на представителей НЦ (Астров). Мы настолько мало были осведомлены о деятельности СВ на Юге, что прокламация, виденная мною при допросе от 7 июня, была для меня совершенной неожиданностью. Я был глубочайшим образом убежден, что на Юге, наоборот, полный разрыв, так как наши сведения, в сущности, ограничивались лишь сведениями из одесских газет (весна 1919 года) и выдержками из статьи Мякотина, перепечатанными в «Известиях», где М. резко критиковал правительство Добровольческой армии, в котором столь принимает участие Мильн и К^о.[206] Мне казалось, что в Москве между общественным группированием устанавливается большее понимание, и я это объяснял тем, что здесь правее стоящие нас группы находятся в бездействии, то есть не подошли еще к власти, как это было на Юге. И как раз южное положение, с моей точки зрения, являлось плохим предзнаменованием, и я видел нашу задачу своевременно это предусмотреть: правильно или нет, но мне казалось, что известная договоренность является некоторой гарантией. Приходилось, конечно, видеть людей, приезжавших из Киева и Харькова, но эта информация носила более обывательский характер. Весной из Киева приезжал наш член партии (нар. соц.) В. Б. Станкевич, но он, в сущности, сообщил нам лишь о Киеве – никаких связей с Югом у нас не было.

При таких условиях мы абсолютно лишены были возможности действовать, даже если бы хотели. Но, помимо того, мы принципиально, как я указывал, мало склонны были принимать участие в партизанских действиях как массовых восстаниях по существу своему. Люди, входившие в «группу», не были действенные. Кондратьев занимался преимущественно наукой (весной 1919 года он сдал магистерский экзамен по политической экономии при Московском университете; летом он занят был обработкой своих лекций «Основы политической экономии» – книга к осени, насколько мне известно, была закончена). Кондратьев информировал нас о точке зрения с. – ров и о настроениях в кооперативных кругах (не столько политических, сколько социальных, так как в кооперации значительный отход в массе от социализма).

Цедербаум, бывавший довольно редко, сообщал нам о том, что думают марксистские круги о настроении рабочих. В чем-либо другом его деятельность абсолютно не проявлялась. Такой же характер носила информация и других.

Что-либо другое о практической деятельности этой «группы» показать абсолютно не могу.

О ШЕСТЕРКЕ

Я решительно не могу указать ни одного практического мероприятия, которое было бы принято шестеркой для передачи на обсуждение по группам. Единственное заседание, на котором обсуждался вопрос «практического характера», это было заседание, где слушалось сообщение о военной организации; как я указывал, группа СВ совершенно не была осведомлена о сущности этой организации. На заседании вопрос был поставлен приблизительно так. Существует военная организация в целях, указанных в моих показаниях от 25 марта. Пребывание в бездействии становится невозможным – организация разлагается, ей грозит провал. Раз так, то необходимо ей выступить. Если суждено гибнуть, то надо гибнуть? Вопрос ставился так: общественные деятели, принадлежащие к разным политическим кругам, должны дать как бы моральную санкцию. Моя точка зрения, которую разделяли все участвующие в группе, примыкавшей к платформе СВ, была следующая. Мы можем моральное одобрение давать тому, в чем участвуем непосредственно. Если бы мы стояли на точке зрения карбонарийских заговоров (что приблизительно было в зимние и весенние месяцы 1918 года в некоторых с-р. кругах), то, конечно, приняли бы непосредственное участие в этих военных организациях. Наша военная организация стояла вне политических группировок. О данной военной организации мы ничего не знаем: ни ее состава, ни принципов построения, ни, в сущности, ближайших ее целей. При таких условиях не может быть речи о какой-либо санкции. С моей личной уже точки зрения, подобное выступление приходилось бы квалифицировать как общественное преступление. Оно, обреченное на неудачу, повлекло бы за собой массу невинных, а главным образом, совсем ненужных жертв. Я указывал на вредные последствия выступлений, подобных савинковском в Ярославле. Это лишь способствует укреплению Советской власти на почве неизбежного усиления общественного разочарования. Единственно, что я мог рекомендовать, это роспуск военной организации, а лицам, которые считают необходимым бороться вооруженным путем, эвакуироваться из пределов Советской России. Во всяком случае, все другие представители общественных группировок на данных, по крайней мере, заседаниях высказывались против какого-либо выступления.

Считаю своим долгом указать, что обсуждение этого вопроса совершенно не стояло в связи с выступлением, якобы предполагавшимся, о котором говорилось в документах, опубликованных по делу Щепкина и др. в сентябре. Опубликованный план был полной новостью не только для меня. Я очень и очень сомневаюсь, чтобы Щепкин вообще давал на подобные выступления какую-либо санкцию, даже лично от себя, – по крайней мере, никаких намеков в этом отношении он не делал. По моему глубочайшему убеждению, он крайне отрицательно относился к подобной идее.

В заключение я должен сказать, что совершенно неверно заявление, что с 1 августа 1919 года я скрывался. Меня не было в Москве, когда меня пришли арестовать. В период засады я, конечно, боялся появляться на квартиру, тем более что это было время моего летнего отпуска. Узнав через Каменева и Бонч-Бруевича, что засада снята, я вернулся к своим постоянным занятиям: ежедневно бывал в «Задруге» и три раза в неделю бывал в редакции «Голоса минувшего»; жил в деревне для более успешного выполнения своей работы, которую, как могу сказать, почти закончил. Жил и для некоторого, так сказать, психологического спокойствия, так как у меня не было гарантии, что не буду вновь арестован, и не желал думать о сем каждую ночь.

Если я после четвертого раза (обыска и ареста) не скрылся за пределы Советской России, что сделать было, конечно, нетрудно, особенно в сентябре, когда фронт был так близок от Москвы, то потому, что я не видел для себя места в общественной жизни Юга из создавшейся там конъюнктуры (пожалуй, одну тюрьму приходилось бы менять на другую, как показал опыт с Аргуновым,[207] с расстрелом Ладинского и т. д.). Я полагал вместе с тем, что моя политическая роль в Москве не носила такого характера, при котором мне можно было поставить в вину участие непосредственное в каком-либо заговоре, а тем более в активном вооруженном выступлении против Советской власти, в чем только я обязался подпиской не принимать участие. Считаю, что подписки своей не нарушил и обещания своего, как бы данного моим поручителям.

P. S. Что касается проекта «о частной собственности», будто бы написанного моей рукой, то он во всяком случае мне не принадлежит. Если он написан моей рукой, в чем, впрочем, сильно сомневаюсь, то переписан с чего-либо. По содержанию, как мог я уловить, он должен принадлежать какой-либо правой группе. Может быть, это один из проектов, напечатанных в одесских газетах. Во всяком случае, Котляревский от меня получить его не мог.

17 марта 1920 года С. Мельгунов