Форсируем минные поля
Форсируем минные поля
Экипаж готовился к очередному походу. Командир дивизиона капитан 2 ранга М. Ф. Хомяков находился на одной из лодок в море, поэтому меня инструктировал непосредственно командир бригады подводных лодок Герой Советского Союза капитан 1 ранга И. А. Колышкин (контр-адмирал Н. И. Виноградов был назначен начальником подводного отдела штаба флота).
Иван Александрович только что вступил в должность, до этого он командовал дивизионом «щук». На Севере с 1933 года — перешел с Балтики по Беломорско-Балтийскому каналу на подводной лодке «Д-1», на которой служил командиром торпедной группы, а потом и старпомом. В 1937 году он повторил такой поход, но уже в качестве командира «Щ-404». Северный театр капитан 1 ранга И. А. Колышкин изучил досконально, а в боевых походах, пожалуй, находился больше всех: обеспечивал становление молодых командиров. Авторитет его был непререкаем: подводники глубоко уважали Ивана Александровича, обладавшего богатыми знаниями и многолетним опытом. Человек он был простой, умный, добрый, отзывчивый и вместе с тем требовательный по службе. Родом он из Ярославля и говорил, заметно окая.
Мы давно знали друг друга, но я шел на инструктаж несколько настороженно: теперь он начальник, а я подчиненный, как-то сложатся наши взаимоотношения? Однако мои опасения были напрасны: Иван Александрович встретил тепло и радушно, ничем не подчеркнув свое новое положение.
Контрольными вопросами командир бригады проверил готовность «Л-20» к походу и сказал:
— Мин брать не будете, пойдете на позицию в торпедном варианте.
Затем он обстоятельно ознакомил меня с обстановкой в районе плавания, сообщил о наших лодках, находящихся в море, и последние разведданные.
Лодка принимала все необходимое для длительного похода — топливо, торпеды, продовольствие. На пирс были доставлены небольшие тушки мяса. Интересуюсь, что за диковинки и откуда.
Военфельдшер М. Д. Значко, ведавший у нас питанием и получением продуктов, рассказал, что тушки барашков и поросят хоть и получены на складах базы, но являются подарком трудящихся Казахстана и Узбекистана.
Какое же удовольствие эти подарки нам доставили! В том походе мы с наслаждением ели мясо, обсасывая каждую косточку.
Подарки к нам прибывали с Урала и из Сибири, из Москвы и Ярославля — со всех концов страны. Приходили посылки не только в бригаду, но и непосредственно на лодку. В то время трудновато у нас было с витаминами. Выручали лук и чеснок, поступавшие порой и от родственников матросов и старшин. Такие посылки по-братски выставлялись на общий стол.
Вечером 3 марта 1943 года «Л-20» вышла в море. Всю ночь мы шли под дизелями со скоростью 16 узлов и к утру приблизились к берегам Северной Норвегии.
Потянулось время пребывания на позиции: днем — под водой, ночью — над водой, в крейсерском положении. При сумеречном зимнем свете осматривали горизонт, вглядывались в унылые нагромождения скал, ожидая появления фашистских кораблей. А их нет и нет. Не появлялись и противолодочные силы, даже катера и мотоботы.
Район нашей позиции неплохой: от Тана-фиорда до Лаксе-фиорда. Между ними расположены мысы Нордкин и Слетнес, возле которых пролегла вражеская коммуникация. В этом районе североморские лодки успешно совершали торпедные атаки. Именно здесь в прошлом походе мы потопили транспорт и сторожевик.
Вахтенный офицер Апрелков в очередной раз внимательно осмотрел поверхность моря. Опустив перископ и встретил мой вопросительный взгляд, он доложил, что горизонт чист, и полушутя спросил:
— Может быть, война уже кончилась, товарищ командир?
Нет, до конца войны еще далеко. Но здесь, на Крайнем Севере, противник время от времени, видимо, брал тайм-аут — скорее всего для подготовки операций по проводке кораблей.
Не находя противника в море, мы подходили к фиордам, бухтам, заглядывали в них, но результат оставался прежним: ни крупных, ни мелких целей для атаки не было.
Прошло около недели бесплодных поисков. Старший инженер-механик доложил: необходимы зарядка и доливка аккумуляторной батареи. Переход на север, в район зарядки, было решено начать в вечерние сумерки.
В сумерки, будь то вечером или утром, активность лодки снижается почти до нуля — в перископ ничего не видно. А всплывать нельзя: простым глазом лодка хорошо просматривается. У берега лодки в это время часто ложились и.» грунт, в море — шли на безопасной глубине.
На закате, когда я не мог рассмотреть в перископ ни берега, ни горизонта, мы поворачиваем в сторону моря и идем на север, в район зарядки аккумуляторных батарей. Курс прямой, лодка хорошо удифферентована. В отсеках тишина. Акустик докладывает: поблизости никаких шумов. На вахте одна смена, остальные две отдыхают. Этим временем надо бы воспользоваться и командиру — позади столько бессонных ночей, проведенных в зимнюю стужу на мостике, но мне почему-то не хотелось ложиться. Я то и дело встаю и вышагиваю по отсеку, хотя в центральном посту тесновато — не очень-то разгуляешься. Еще раз запрашиваю акустика. Он отвечает: горизонт чист.
Сажусь на разножку, пытаюсь вздремнуть. Но уснуть не могу. Вспоминается прошлогодний поход на подводной лодке «К-3»: на переходе в район зарядки аккумуляторных батарей стояла такая же тишина, такая же была видимость спокойствия. Впрочем, об этом стоит рассказать подробнее.
В то время экипаж нашей лодки еще занимался боевой подготовкой, и командование решило послать меня в боевой поход на другой лодке — «К-3».
— Присмотритесь, понюхайте пороху, — сказали мне.
Несмотря на неопределенность положения (на этот счет не было каких-либо указаний), отношения с командиром лодки Кузьмой Ивановичем Малофеевым установились отличные. Ни малейшая тень не легла между нами, хотя характеры у нас были несхожими. Он побывал в боевых походах, имел успех, и у него было чему поучиться. Не сговариваясь, мы дополняли друг друга: я присматривался, как он воюет, Малофеев проявлял интерес к моему опыту плавания в северных широтах. Я был для него Виктором, а он для меня — Кузьмой.
Проникновение в Порсангер-фиорд, в районе которого находилась наша позиция, оказалось неудачным. Лодка слишком близко прошла от восточного входного мыса Сверхольтклуббен, после чего сразу же появились сторожевые корабли противника (мы тогда сделали для себя вывод: где-то вблизи мыса гитлеровцы установили стационарную гидроакустическую станцию, а недалеко от нее дежурят корабли противолодочной обороны; в дальнейшем это под твердилось, и «Л-20» никогда не подходила к этому мысу на близкое расстояние). К одной неудаче пришла вторая: боцман не удержал лодку на перископной глубине, и крупной волной нас выбросило на поверхность — показалась рубка. Теперь враг не только услышал, но и увидел лодку. Едва мы ушли на тридцатиметровую глубину, как началось бомбометание. Разрывы послышались вокруг лодки, от их резких ударов содрогался корпус, лопались лампочки, гас свет, с подволока срывалась пробковая изоляция (не теряя чувства юмора, подводники говорили: «…посыпалась «штукатурка», дело будет…»). Бомбы ложились в непосредственной близости от корпуса, вот-вот одна из них угодит в нас.
— Кузьма, — шепнул я командиру, — уйди на глубину. Они пристрелялись…
Однако Кузьма Иванович поначалу не согласился со мной. Позволю себе сделать небольшое отступление. У нас на бригаде были командиры, которые в подобной ситуации старались держаться ближе к поверхности, другие предпочитали уходить на глубину. Первые исходили из того, что на глубине корпус лодки, испытывая и без того огромное давление, может не выдержать разрывов бомб. Этой точки зрения придерживался Малофеев. У сторонников же «глубинного маневра» были свои аргументы. Во-первых, гидроакустический луч, посланный противолодочным кораблем, проходит на глубине через неоднородные слои воды, и показания в приборах выглядят искаженными. Следовательно, противник определяет место лодки с ошибкой, и его бомбометание не может быть точным. Во-вторых, направление взрывной волны, как известно, идет по линии наименьшего сопротивления, то есть кверху. Поэтому для подводников легче, когда бомба или мина взрывается (при одинаковом расстоянии) над лодкой, чем под ней.
Эти доводы К. И. Малофеев все же учел. Он приказал притопить лодку до 45 метров, а потом и до 55. Теперь бомбы взрывались в стороне, а вскоре противник вообще нас потерял.
— Если уж нас обнаружили, то лучше отойти в море, подзарядиться, а на следующее утро вернуться обратно, — заключил командир лодки.
Курс был проложен на выход из фиорда. Кузьма Иванович пошел отдыхать к себе в каюту, а я остался в центральном посту.
Хорошо удифферентованная лодка управлялась легко.
Шумы фашистских кораблей, как докладывал акустик, давно заглохли. И вдруг раздался невероятной силы взрыв, как будто в лодку угодил огромный снаряд и броня корпуса разрывается на части.
До прихода командира я взял в свои руки управление кораблем. Был сделан запрос о состоянии в отсеках. Оказалось, что в них сравнительно благополучно. Хуже всего в центральном посту: здесь порваны некоторые магистрали, с фундаментов сорваны механизмы… Меня спросил рулевой-горизонтальщик:
— Что делать? Из строя вышли ограничители носовых рулей.
— Ничего особенного и не надо делать, — спокойно ответил я. — Управляйтесь в основном кормовыми, а носовые перекладывайте не более десяти — пятнадцати градусов.
Люди держались достойно, без какой-либо растерянности. Я доложил прибывшему в центральный пост командиру, что глубина легко удерживается, дифферентов нет, а самое главное — нет поступления воды (корпуса наших лодок были отличные). Поразмыслив о случившемся, мы высказали предположение, что на лодку была сброшена глубинная бомба с самолета, так как шума винтов акустик не фиксировал.
Часом позже Малофеев пригласил в свою каюту меня и заместителя по политической части М. З. Гранова. Втроем еле-еле вместились (мы-то с Кузьмой сухопарые, а замполит довольно полный). Это был совет: что делать дальше? Командир принял решение: следовать под водой до наступления вечера, затем всплыть, осмотреться и тогда уже сделать заключение, в состоянии ли лодка нести позиционную службу.
Всплыв на поверхность, мы обнаружили, несмотря на темноту, огромный масляный шлейф за кормой. Это означало, что наружный корпус порван, из топливных цистерн сочится соляр. Ни о каком дальнейшем пребывании на коммуникациях противника не могло быть и речи.
После обмена радиограммами со штабом флота «К-3» отправилась в Полярное.
Во время перехода на мостике были найдены осколки; которые затем изучались специалистами в базе. По осколкам удалось установить — над лодкой взорвалась антенная мина, а не глубинная бомба, как мы предполагали. Это позволило сделать важный вывод — противник начал ограждать свои коммуникации минными полями. И сразу же была высказана рекомендация: лодкам проходить под ними. Эта рекомендация основывалась на опыте двух лодок: «К-3» и «Щ-421», подорвавшихся на минах. Первая из них в момент взрыва находилась под миной, лодка имела серьезные повреждения, но благополучно вернулась в базу. Иначе сложилась судьба подводной лодки «Щ-421», подорвавшейся на мине на малой глубине. Взрыв произошел под корпусом лодки, и она лишилась хода. Ее экипаж, одержавший немало побед, удалось спасти[17]