Подвиг тринадцати

Подвиг тринадцати

Когда лодка легла на твердый грунт, во втором отсеке встрепенулись: нет, не все потеряно! Надежда есть! А вода по-прежнему теснила людей к переборке. «Что делать?» — размышлял Острянко. Он поднял из-за рундучка чью-то записную книжку, вырвал из нее чистый сухой лист и написал на нем несколько слов. Через минуту его записку, приставленную к стеклянному глазку на переборочной двери, уже читали в первом отсеке. Но в том отсеке все знали в без записки, все видели и слышали (переборка между отсеками была легкой) и горели желанием прийти на помощь товарищам.

Вскоре в верхней части переборки открылась горловина, служащая для перегрузки торпед, и из нее показался старшина группы торпедистов мичман Александр Пухов. Не успел он и рта раскрыть, как выглядывавший из-за его плеча старшина 2-й статьи Доможирский, нетерпеливый и горячий, крикнул:

— Братцы! Переходите к нам!

Это был приказ, исходивший от командира лодки.

Все, кто находился во втором отсеке, промокшие и усталые, перебрались в первый. Находившиеся здесь торпедисты Пухов, Доможирский, Крошкин, Хоботов и Фомин, матросы других специальностей Бабошин, Матвеичу к и ученик-рулевой Егоров приняли друзей по-братски, предложили сухое белье. Возглавил группу подводников двух отсеков командир БЧ-2–3 старший лейтенант Щапаренко.

Их было теперь тринадцать. Почти половина — коммунисты, остальные — комсомольцы. Люди, преданные Родине и пароду, готовые самоотверженно исполнить свой воинский долг. Михаил Матвеевич Шапаренко в походе с нами впервые. Но он превосходно освоил устройство лодки (до этого плавал на однотипной «Л-22»), знал и людей, был энергичным и волевым офицером и коммунистом.

Тем временем в центральном посту обдумывались планы всплытия. Задача, казалось, простейшая: облегчить лодку, и она поднимется на поверхность. Но как это сделать? Продуть балласт невозможно: весь сжатый воздух израсходован на противодавление в носовых отсеках, а также на частичное продувание первой балластной цистерны. Правда, оставалась нетронутой командирская группа баллонов[22], но она не решит задачу, к тому же ее надо поберечь для критического случая. Единственное решение — откачивать воду турбонасосом. Но тут выясняется, что клапан аварийного осушения второго отсека оказался закрыт. Устройство этого клапана особое: он невозвратный — в открытом положении не пропускает воду внутрь лодки, а из отсека откачку производить можно. Теперь, при закрытом клапане, вода ни в ту, ни в другую сторону не шла. Клапан придется открывать, каких бы это усилий и жертв ни стоило.

По положению борьбу за живучесть на лодке возглавляет старший инженер-механик. Александр Николаевич Горчаков и начал действовать.

С первым отсеком поддерживалась телефонная связь. Шапаренко доложил:

— Проплыть десять метров через весь второй отсек в ледяной воде, нырнуть в трюм и повернуть маховик на десяток оборотов — физически невозможно, никаких человеческих сил не хватит.

— Без осушения второго отсека лодка не всплывет, — напомнил Горчаков.

— Может быть, целесообразно открыть переборочную дверь, перепустить воду из второго отсека в первый и откачку ее за борт производить через клапан первого?

— Учтите, дифферент у лодки на корму, — снова разъяснял Горчаков. — Следовательно, перекачать воду удастся только до порога переборочной двери. Во втором отсеке останется еще сорок — сорок пять тонн, с которыми нам не всплыть… Клапан должен быть открыт во что бы то ни стало!

Я взял телефонную трубку и в разговоре с Шапаренко подтвердил: несмотря на холодную воду, нырять все равно придется; открыть клапан с первой попытки вряд ли удастся — к холоду надо приноровиться; а предложение о перекачке части воды в первый отсек дельное, но смысл его другой — понизить уровень воды во втором отсеке, чтобы легче было добираться до клапана.

В носовых отсеках на связи стоял матрос Бабошин, и обо всем, что там делалось, информация поступала в центральный пост. Многие подробности, в том числе из уст очевидцев, стали нам известны потом. Попробую описать события так, как они разворачивались.

После телефонного разговора Шапаренко обратился к матросам и старшинам, предупредил их, что добраться до клапана нелегко, он находится в дальнем углу, под оперением запасной торпеды. Идти в холодную воду были готовы все. Старший лейтенант отобрал самых опытных, физически наиболее сильных.

Первым вызвался Василий Острянко (помимо всего, он групкомсорг носовых отсеков). Сбросивший с себя всю одежду, он выглядел теперь как-то непривычно. Шапаренко даже хотел его остановить (как бы не замерз нагишом), но тут же сообразил — так лучше: после выхода из воды можно обтереться и погреться, снова идти на задание, а в мокрой одежде долго не продержишься.

В отсеке было сумрачно и тихо. Тускло горели лампочки аварийного освещения. Надев кислородный прибор (к сожалению, костюма у нас не было), Острянко погрузился в воду. Она была такой холодной (около двух градусов), что дух захватывало. Но старшина решительно двинулся вперед и достиг дальнего угла отсека. Однако судороги сводили ноги и руки, и он понял — не выдержать.

Его сменил Чижевский, потом Крошкин, Доможирский, Хоботов… и снова, по второму кругу, — Острянко. Меняя друг друга, преодолевая обжигающую боль ледяной воды, они стремились выполнить приказ.

В одной из попыток старшина 1-й статьи Чижевский, проскользнув как угорь между койкой и оперением торпеды, вцепился в маховик клапана и даже сдвинул его на четверть оборота. Однако маска кислородного прибора зацепилась за что-то — загубник вырвало, в рот попала вода. Силы Чижевского были на исходе, когда его подхватили крепкие руки Острянко. Старшины вырвались на поверхность и долго стояли обнявшись, тяжело дыша друг другу в лицо.

Взаимопомощь, товарищеская выручка имели огромное значение. В острых, опасных ситуациях очень важно не потерять человека. Смерть товарища, труп в отсеке могли оказать неприятное давление на психику окружающих.

Чижевский и Острянко с трудом добрались до первого отсека, где их растерли и согрели, завернули в сухие одеяла, дали возможность отдохнуть.

Ныряльщики постепенно привыкали к холодной воде, с каждым разом все ближе и ближе подбирались к цели, хватались за маховик.

В какой уж раз в воду спускается Острянко! Проплыв через отсек, он ныряет, нащупывает оперение торпеды, пальцы рук наконец-то сжимают маховик клапана. Один оборот, другой, третий… Почему он так туго вращается, или силы на исходе? Только не поддаться слабости, думает Острянко. И вот последний оборот. Теперь проверить, чисто ли вокруг, и скорее назад, а то будет поздно.

Победа! То, что казалось невероятным, выше человеческих сил, совершил наш комсомольский вожак.

Можно представить, с какой радостью встретили Василия Острянко его товарищи, а Шапаренко в приподнятом тоне доложил о подвиге старшины в центральный пост.

Началась откачка воды из носовых отсеков. Турбонасос гудел от перегрузки. Вода постепенно стала убывать. Однако ее уровень упал лишь наполовину, после чего стабилизировался.

— Так можно весь океан перекачать, — ворчал Горчаков.

Пришлось опять совещаться, составлять новый план.

Известно, что турбонасос работает во много раз производительнее при малом наружном давлении. Поэтому было решено создать в аварийных отсеках высокое давление (по отношению к наружному — противодавление). В этом случае водоотливные средства как бы искусственно ставились в благоприятные условия. Если наружное давление составляло 11 атмосфер, а внутреннее поднять до 8–9, то механизмам придется преодолевать всего лишь 2–3 атмосферы, и они будут легко и быстро откачивать воду.

— Для этого нужен воздух, а его у нас нет, не считая командирской группы, — сказал Горчаков.

— Ее и не надо трогать, это наш главный резерв.

— Шапаренко предлагал использовать воздух высокого давления торпедных резервуаров, — напомнил Новожилов.

Об этом у нас уже был разговор. Хотелось, однако, надеяться, что дело не дойдет до разоружения. Теперь-то ясно — иного выхода нет, ну а если благополучно всплывем, то воздух в торпеды накачаем.

В носовых аппаратах у нас 3 торпеды, во втором отсеке 6 запасных. Каждая из них имеет солидного объема резервуар сжатого воздуха (до 200 атмосфер). Этот воздух перепустим в баллоны воздушной системы. Итак, проблема сжатого воздуха решена.

Но тут возникла еще одна задача: если в носовых отсеках поднять давление до 8–9 атмосфер, то переборка, отделяющая второй отсек от третьего, может не выдержать. Чтобы этого не случилось, было решено часть воздуха дать и в третий отсек (ступенчатое противодавление было новшеством на флоте). Повышать давление в третьем отсеке будут под наблюдением военфельдшера Значко, находящегося там.

Экипаж приступил к новому этапу спасательной операции. В ней участвуют все, кто находится в носовых отсеках, а у нас, в центральном посту, трюмные: под руководством Леднева они будут принимать в баллоны воздух.

В первом отсеке Дмитрий Крошкин — высокий, крепкий (совершенно не соответствует своей фамилии) — вскрывает горловины торпедных аппаратов, добирается до кормовой части торпеды, где расположены воздушные магистрали. Действует он энергично, но спокойно, без спешки. Каждое движение рассчитано точно. Несмотря на слабый свет, матрос уверенно манипулирует инструментами.

— Шланг! — коротко бросает он.

Александр Фомин уже присоединил медный шланг к лодочной магистрали и теперь по команде передает другой конец Крошкину. Поджимается гайка, открывается кран, и сильное шипение возвещает, что воздух ринулся в опустошенные баллоны. Через некоторое время звук постепенно замирает — давление сравнялось. Фомин перекрывает магистраль, а Крошкин начинает стравливать остатки сжатого воздуха в отсек.

Во втором отсеке трудится старшина 2-й статьи Александр Доможирский. Ему и его подчиненным труднее: торпеды частично в воде, приходится нырять под них. Но разве с этим можно считаться! В отсеке полумрак. А когда начали стравливать воздух, образовался туман — и уж совсем ничего не видно. Но торпедисты знают свое дело и, не снижая темпов, действуют на ощупь. Давление повышается, в ушах сверлит, грудь сдавливает, дышать трудно… А торпеды, одна за другой, отдают свою потенциальную энергию, которая должна сыграть решающую роль для обеспечения всплытия подводной лодки. За работой торпедистов следит мичман Александр Пухов, опытный специалист, он дает указания, поправляет.

Из отсека в отсек переходит старший лейтенант Шапаренко. У него много хлопот. Распоряжается он спокойно, не суетится: подчиненным надо показать, что ничего страшного нет, все делается так, как требует центральный пост, осуществляющий общий план всплытия лодки. Время от времени Михаил Матвеевич подходит к телефону, докладывает старшему инженеру-механику о ходе работ.

Старший акустик сообщает:

— С правого борта мотобот, периодически стопорит ход! Движение судна «толчками» означает поиск подводной лодки или прочесывание района с профилактической целью. Последнее теперь более вероятно: мотобот идет под самым берегом и к нам не приближается.

— Прекратить работы, соблюдать тишину.

Шум винтов вскоре заглох, и экипаж возобновил подготовку лодки к всплытию. Правда, мотобот еще давал о себе знать, и всякий раз мы вынуждены были соблюдать тишину.

Но вот из последней торпеды перепущен и стравлен воздух. Закоченевший Доможирский уже не мог произнести ни слова, ни звука. Но его глаза излучают радость. Он высоко поднимает над головой правую руку с зажатым в ней торцевым ключом, как бы возвещая — боевое задание выполнено[23].

Заработали водоотливные средства. Началась проверка многочасового титанического труда, совершенного тринадцатью. Решалась судьба экипажа и корабля — жизнь или смерть. Жизнь — это воздух, это свет, возвращение на Родину, встреча с друзьями, продолжение борьбы с ненавистным фашизмом. Смерть — медленная, мучительная, от удушья.

У открытой двери, ведущей во второй отсек, сгрудились бойцы старшего лейтенанта Шапаренко. Они с надеждой ожидали результата.

— А вода-то убывает! — одновременно воскликнули Матвейчук и Никаншин.

Да, край темной жидкости начал отступать. Зачарованными глазами смотрели тринадцать моряков, как плавающие предметы садятся на койки, механизмы. А вот показался и настил. До чего приятно ступать по твердой чистой палубе! И хотя в трюме, под настилом, вода еще оставалась, теперь не вызывало сомнений — ее откачка возможна. Об этом мы сообщили во все отсеки — экипаж воспрянул духом.

По телефону передали:

— Команде отдыхать!

Нам предстояло подождать часа три, чтобы всплывать под покровом ночи и незаметно оторваться от берега, занятого противником.

Наступил самый критический период. В пылу борьбы с невзгодами, находясь почти беспрерывно в движении, можно о многом забыть. Бездействие — куда хуже: в голову лезут тревожные мысли… Тем удивительнее выдержка и стойкость, проявленные экипажем. Люди пробыли в темном, сыром и холодном помещении длительное время, и никто не дрогнул. А наш жизнерадостный, никогда не унывающий Дмитрий Крошкин теперь уже был на верхней, неподмоченной койке. Он играл на гитаре и вполголоса пел веселую песенку про рыбака:

Такое знает он местечко,

Где рыбка здорово клюет.

И нечто вроде припева:

Довольно рыбки половили,

Пора и удочки смотать.

— Да и нам пора отсюда убираться, — вставил свое слово Саша Егоров.

Вокруг весельчака собрались друзья. Они слушали, подпевали.

— Прекратить пение! — поступил приказ из центрального поста. — Вблизи мотобот, прослушивает горизонт.

— У-у, проклятый фашист, не даст и передохнуть, сволочь, — в сердцах выругался Хоботов.