Идем домой
Идем домой
Экипаж самоотверженно трудится: пополняет запасы воздуха, приводит в боевое положение торпеды, наводит порядок в аккумуляторных ямах… И конечно же ухаживает за больными. Они постепенно оживают, все, кроме одного: матрос Егоров не приходит в сознание. Он лежит в моей каюте. Я часто спускаюсь к нему. Юноша тяжело дышит и мечется на узкой койке. Кладу свою холодную руку на его горячий лоб; не знаю, приносит ли это ему облегчение.
В носовые отсеки отправляется аварийная партия. В ее составе инженер-механик Мартынов, командир отделения трюмных старшина 2-й статьи Николай Шубин, матросы Константин Бакалов, Иван Поченков и Борис Егунов. Их обеспечивают старшина группы трюмных мичман Василий Леднев, трюмный Георгий Гринченко, электрики Николай Лунин и Илья Комаров, находящиеся в центральном посту. Общее руководство осуществляет старший инженер-механик. Аварийная партия наводит во втором отсеке должный порядок, а затем задраивает переборку, надувает помещение воздухом высокого давления и приступает к ликвидации течи. В условиях небольшой глубины задача эта оказалась не такой уж сложной. Примерно через час корпус лодки был герметизирован, и ни одна капля воды не просачивалась внутрь лодки.
Проходит день, и снова наступает короткая ночь. Лодка полным ходом спешит в базу.
После тревог и волнений не мешало бы отдохнуть, а сна нет и нет. Прикидываю в уме схему отчета о боевом походе. У нас на бригаде сложился такой порядок: комбриг собирает командиров лодок на совещание, и командир, вернувшийся с похода, докладывает о своих действиях, о боевых столкновениях лодки с противником. Участники совещания чувствуют себя равными, свободно обсуждают вопросы тактики, делают критические замечания, разбирают возможные варианты выхода в атаку или уклонения от противолодочных сил. Польза таких совещаний очевидна. Не сомневаюсь, что и наш опыт борьбы за живучесть представит интерес.
Прежде всего, думал я, необходимо сказать, что экипаж «Л-20» выдержал беспрецедентный в истории подводного плавания экзамен. Не было случая, чтобы подводная лодка могла самостоятельно всплыть, выйти из крайне тяжелого положения, в каком оказались мы. Нечто похожее произошло с английской лодкой «Тетис», имевшей примерно такое же водоизмещение. На ней оказались затопленными тоже два носовых отсека. Но она затонула еще до войны, в мирное время, на глубине всего лишь 40–45 метров, и ей оказывали помощь многочисленные силы и средства флота. И все же «Тетис» спасти не удалось — она погибла почти со всем экипажем (из 103 человек спаслось только 4, они вышли с кислородными приборами через спасательную камеру и всплыли на поверхность)[29]. У нас же оказалось во всех отношениях сложнее и тяжелее, и самой страшной, труднопреодолимой была глубина, превышающая предельную. Да и все прочие условия не сравнимы: поблизости чужие берега, рядом атакующий противник, невозможность сообщить командованию о помощи.
Пережитые нами события живо стоят перед глазами, и мне ясно, как я доложу о них на совещании. А вот о выводах надо подумать. Они представляются примерно так.
Во-первых, большую роль в нашем успехе сыграла добротность ладно скроенного подводного заградителя — выдержали корпус, переборки, механизмы, работавшие с большими перегрузками. Кстати, ведь пробитым оказался не корпус, а обтекатель гидролокатора. Как тут не помянуть добрым словом советских кораблестроителей! А двигатели? После невероятно большого дифферента (сооруженный Мартыновым прибор показал свыше 80 градусов, расчеты, произведенные потом, подтвердили это) дизели удалось запустить сразу же, как лодка всплыла, и сейчас, вторые сутки, они работают на предельных оборотах.
Отличное испытание при таком дифференте прошла и аккумуляторная батарея. Правда, электролит пролился, но это закономерно. Важно, что не возник пожар. Не появились и ядовитые пары хлора, которые выделяются при соединении электролита с морской водой. Тут заслуга электриков — в аккумуляторных ямах было чисто, и ни единой капли воды туда не попало.
Агрегаты, аппаратура, приборы также показали себя с наилучшей стороны. Взять хотя бы телефонную связь. Она поддерживалась между центральным постом и первым отсеком беспрерывно, несмотря на тяжелейшие условия: кабели и аппаратура находились в воде, под большим давлением. Окажись связь нарушенной, и нам пришлось бы перейти на перестукивание, а это могло привлечь внимание противника.
Крепкий корабль, надежная работа его двигателей, механизмов и приборов положительно влияли на моральный и психологический настрой команды. Люди на таком корабле чувствовали себя уверенно.
Во-вторых, только благодаря высокой квалификации всех членов экипажа мы могли разрешить все сложные задачи — как на плаву, так и на грунте. Учения, приближенные к условиям боя, настойчивые тренировки, физическая закалка — все это целиком себя оправдало. Теперь мы пожинали плоды своих трудов.
В-третьих, я вправе восхищаться моральным духом экипажа. Его идейно-политическая спайка, верность Коммунистической партии и народу, несгибаемая стойкость и упорство в достижении цели явились тем ключом, который открыл нам путь к победе.
Беспримерное мужество, смелость и отвага советских моряков, их высокие морально-волевые качества общепризнанны, и наш экипаж не явился исключением. Хочется подчеркнуть, что на лодке отличились все. Без тринадцати, совершивших беспримерный подвиг, экипаж не смог бы ничего сделать. Но и без экипажа в целом, без его титанических усилий и мужества люди носовых отсеков, какими бы они ни были отважными, оказались бы в своих помещениях замурованными навечно. Каждый матрос, старшина или офицер самозабвенно выполнил свои обязанности. Как командир лодки, с уверенностью скажу: окажись в носовых отсеках другие бойцы, они поступили бы точно так, как те тринадцать.
Лодка входит в свою родную гавань. Над притихшими берегами гремят два победных выстрела. На пирсе много встречающих. Вглядываюсь в командующего флотом вице-адмирала А. Г. Головко. На его лице печать серьезной сосредоточенности. Он уже знает, что на борту лодки имеются тяжелобольные (об этом я доложил краткой радиограммой), но что у нас случилось, мог только догадываться.
Но вот мы ошвартовались. Схожу с корабля и докладываю командующему.
С лодки выносят больных, и санитарные машины, одна за другой, исчезают с территории базы.
На другой день в госпитале умер Саша Егоров — организм молодого матроса не выдержал испытания до конца. Орден Отечественной войны I степени, которым он был награжден посмертно, мы отослали с письмом его родителям.
Кладбище… Кругом пустынно и тоскливо, под ногами чахлая трава, крупные камни покрыты мхом и лишайником. В ущелье заунывно поет осенний ветер.
Скупо, но страстно, от всего сердца, звучат слова:
— Не забудем… Отомстим за тебя…
Гроб медленно опускается в могилу, раздается сухая дробь винтовочного залпа.
— Прощай, наш юный друг, не знавший страха! Война продолжалась. Плечом к плечу с рабочими наш экипаж, пополненный матросами и старшинами (больные оставались в госпитале), ремонтировал корабль. Командиром БЧ-2–3 теперь был назначен лейтенант Апрелков, а на его место прибыл лейтенант Васильев.
Стало известно: командующий флотом от имени Президиума Верховного Совета СССР наградил орденом Красного Знамени старшего лейтенанта Шапаренко, мичмана Пухова, старшин Острянко, Доможирского и Чижевского, курсанта Портнова, матросов Бабошина, Никаншина, Крошкина, Хоботова, Фомина и Матвейчука. Орденом Красного Знамени были награждены также старший инженер-механик Горчаков и я.
После глубоководных испытаний подводная лодка была приведена в боевую готовность. Вскоре мы снова вышли в море.