1 декабря, вторник.

1 декабря, вторник.

Приехал к одиннадцати, думал, что надо будет вести семинар Вишневской, но оказалось, что Инна Люциановна уже сидит здесь в своих драгоценных шубах, кольцах, роскошных прическах и дремлет. Готова в бой! Впрочем, семинар у нее продолжался недолго. Студенты пока не жалуются, а я надеюсь, что она немножко приободрится и все опять пойдет по-старому. По крайней мере, хоронить она себя не разрешает, хотя некоторые мечтания о ее огромной квартире на Плющихе, о картинах, фарфоре, драгоценностях и книгах в этой квартире мелькают в разных разговорах. Речь замедленна, но ум совершенно ясен. Я спросил, она ответила: сейчас пишет мемуары. Не по главам и темам, а так, что вспоминает. Мы все-таки вербальные люди и думаем, что именно слово спасет нас от забвения. Только в слове мы видим необходимость своего существования. Но неужели все-таки пишет? В поведении 80-летней Инны я вижу некоторые черты поведения Вали в последние дни. Это та же стать и желание вести себя как дама, попытки отыскать словесные эквиваленты, если она не может вспомнить каких-то слов. И – во что бы то ни стало не показать своей слабости. Сердце у меня разрывается от жалости и воспоминаний.

Сегодня обсуждали рассказ Димы Иванова  «Янчо и Фет». Казалось бы, довольно привычный рассказ, если, конечно, исключить, что действие его разворачивается в Венгрии, но потом – это уже Димина трактовка – в нем есть дьявол, вера и прочее. Естественно, и разрешается рассказ через некую религиозную формулу. Самое главное – рассказ замечательно выписан по деталям, и я могу быть спокоен за главное. Боюсь, что в настоящей литературе важнее «как», потому что тот, кто не умеет «как», не может и «что». Но по очень большому счету, в рассказе видна конструкция. На этом железобетонном остове, где отдельные балки и сваи часто с поточных линий, развешаны дивные, прелестные украшения. Они-то и создают эффект. Дима большой мастер, но хочет сразу шедевр, однако шедевры не создаются циркулем и линейкой.

Вчера Алла Большакова принесла мне большую статью-интервью, скроенную по моим же разным статьям и книгам. Мне надо только кое-что добавить и убрать, если найду, ошибки. А сегодня, зайдя к Ашоту в отдел кадров, увидел, что он делает документы на представление Большаковой к званию заслуженного деятеля искусств. Совпадение или расчет на мое влияние на экспертном совете? Ашот сказал, что по этому вопросу со мною хочет поговорить В. Н. Ганичев.

На фоне размышлений, что все обо мне забыли, прочел интервью Димы Каралиса в «Литературке»: «А существует ли особая московская или питерская литература? И в Питере, и в Москве издается огромное количество книг, от которых веет литературным мещанством, историческим провинциализмом, «кружевами»…При этом в провинции рождаются весьма достойные произведения.

Вспомним – в конце семидесятых часто упоминалась «московская школа»: А. Ким, С. Есин, Р. Киреев, А. Курчаткин, В. Маканин…И что? Каждый пошел своим отдельным, неповторимым путем…»

2 декабря, среда. До часу дня гнал работу о театре Т. В. Дорониной. Не ожидал, что эта достаточно формальная работа станет для меня интересной и полезной. Рано утром приехала из Киева Лена, подруга Игоря, почистила перышки, оставила на несколько дней, пока они не устроятся с квартирой, вещи, и упорхнула на работу. Привезла прелестный небольшой торт и сувенирную бутылочку коньяка «Таврия». Все летят в Москву, но как трудно им здесь приходится! Среди прочего Лена рассказала, что за три месяца, которые она не была в Киеве, обстановка сильно изменилась к худшему. Цены повысились, кого-то сократили, кому-то понизили зарплату. Приехала в другую страну.

К трем поехал в министерство культуры на экспертный совет. Все закончилось за два часа, споры в основном были вокруг звания народных артистов России: из свыше тридцати претендентов с некоторой жалостью оставили только пятнадцать. Но в прошлый раз это соотношение было еще круче. На выходе встретил министра Александра Авдеева. Сказал ему, что читал его интересное интервью в «Российской газете», которое он дал Ядвиге Юферовой. Ядвига действительно показала себя и острым и точным журналистом, вопросов неудобных было много. Министр сказал, что обязательно расскажет о моем мнении жене, которая его регулярно ругает.

Заходил в Лит, Сара прислала приглашение на поездку в Ирландию. Игорь Темиров обещал сделать все, что касается визы; теперь надо будет заниматься билетами. Видел Оксану Лисковую и Евгению Александровну Табачкову. У Евгении Александровны годовщина со дня смерти сына, ходит вся в черном и черная. Оксана, которая сидит под моим молодым портретом, когда я у нее спросил, не пора ли мне его забрать, рассказала такую смешную историю. Портрет этот, кстати, висит здесь с незапамятных времен. Тогда в приемке еще командовала Зоя Михайловна. Итак, Оксана рассказала, как к ним в приемную комиссию зашел один институтский начальник. «Чего это у вас здесь портрет бывшего ректора?» Оксана ответила: «Это не портрет ректора, а портрет писателя».

У меня на столе на кафедре новый, шестой номер «Литературной учебы». Здесь и мой материал «Литературная борьба» – это фрагмент «Твербуля» и некий специально написанный мною фрагмент, импульсом которого стала конференция по С. Клычкову в институте. Возможно, и я надеюсь, что это интересно, но уже при беглом просмотре, еще раз стало ясно, что журнал чудесным образом воскрес. В первую очередь, это касается набора авторов – они помолодели. Судя по всему, это заслуга Максима Лаврентьева, пришедшего сюда на работу.

Продолжаю писать отчет о МХАТе им. Горького. Дается мучительно, это тебе не художественная проза.

Репертуар. Текущий репертуар театра, с которым можно ознакомиться на любом буклете или программке, продаваемым в театральном фойе, а я взял подобный буклет, посетив один из последних спектаклей в ноябре 2009 года, состоит из 41 работы. Для репертуарного театра это много, не распыляется ли театр? Но даже при поверхностном чтении очевидно, что при постановке мировой и отечественной драматургии у театра есть и своя программа, и свои приоритеты, и темы, а следовательно уже сложившийся и наработанный взгляд. Четыре автора – А. Островский, А. Чехов, М. Горький иМ. Булгаков – это любимые авторы не только театра, являющие средоточием его художественной программы, но и публики, охотно и много эти спектакли посещающей. Кстати, имея в виду общее положение, надо отметить, что А. Островский, М. Горький и М. Булгаков по официальным данным РАО (Российское авторское общество) – авторы, наиболее часто исполняемые в России, т. е. пользующиеся авторитетом и вниманием общества. Имея в виду в первую очередь русскую, отечественную аудиторию, это вполне объяснимо, ибо эти авторы, как никакие другие, отвечают морально-этическому представлению о нормальном стержне жизни. Если взглянуть на сыгранные театром пьесы этих авторов, то сразу выявится и другая тенденция – это авторы, отчетливо артикулирующие социальные, политические и нравственные идеи, до которых так охоч русский человек. Примыкает к этой классической четверке и знаменитый русский прозаик Ф. М. Достоевский.

«Униженные и оскорбленные» – этот один из самых трудных для восприятия читателем романов Достоевского, переосмыслен театром как драматическое действие. Это не короткий спектакль с пением и танцами, а русская драма со всей многомерностью ее непростых характеров.

И вот здесь возникает проблема театральной интерпретации русской прозы, которая вполне в русле художественной программы труппы. Впрочем, как мы увидим в дальнейшем, и направленности интерпретации всего драматического портфеля репертуара. В фокусе внимания театра не только проза Достоевского, но и, кроме драматургии, проза Булгакова. В этом ряду показательна последняя премьера «Мастер и Маргарита», широко заявленная театром и поддержанная публикой. Это огромное, по нынешним торопливым меркам, театральное полотно идет три с лишним часа. Именно здесь у «специалистов» основная придирка, и здесь они категорически расходятся и с театрам, и со зрителем. Это не те обрывки и выигрышные элементы повествования, с которыми собственно этот роман и шагнул на московские подмостки, а практически весь многоплановый строй романа, в котором кроме известных афоризмов и эффектных положений существует еще и философское осмысление жизни.

Я вообще люблю на сцене «цельные» вещи – не фрагменты бессмертных классических комедий, проложенные дивертисментом, приворованном у нынешней эстрады, а весь ряд действующих лиц, не только сюжет, но и его разработку. В театр мы, в конечном счете, ходим не для того, чтобы познакомиться с пьесой, которую можно и прочесть, а чтобы услышать сокровенные подтексты.

МХАТ им. М. Горького – это один из немногих театров в Москве, где с особым вниманием относятся к любой первооснове драматического искусства, будь то собственно драматургия или проза, ставшая драматургией. Это далеко не праздный вопрос: купюр и переосмыслений, которыми современный театр пользуется слишком вольно. Проблема широко известна, ибо довольно часто с недоумением мы видим, как на широкой сцене Островский превращается в мюзикл, а четырех– или пятиактный когда-то драматургический материал уминается чуть ли не в скетч. При этом нравственное и социальное значение пьесы, часто вопия против текущего времени, опускается вовсе.

Естественно, оправдывая марку академического, репертуар театра содержит ряд спектаклей отечественных и зарубежных авторов, без которых невозможна русская сцена. Здесь не только проверенная годами марка, но и еще и история театрального дела. Репертуар, на котором оттачивалось мастерство актеров и любознательность зрителя, любящего, чтобы были и все «новинки сцены» Европы. Новинки прижились и стали народным репертуаром. Это и П.Кальдерон со своей «Дамой-невидимкой», и Лопе де Вега «Глупая для других, умная для себя», и В. Гюго с «Рюи Блазом», и Шекспир с одной из своих самых трудно интерпретируемых на подмостках комедий – «Сон в летнюю ночь».

Это тоже спорный и смелый спектакль. Казалось бы, здесь кое-что могло шокировать зрителя, и уж наверняка вызовет нарекания строгого критика. Однако вспомним и меняющиеся репризы в вахтанговской «Турандот», и задумаемся: для аристократии ли в театре «Глобус» ставилась эта комедия, где забавно и тенденциозно перепутаны автором герои разных эпохах? Аристократия сидела наверху в своих ложах, а внизу, стоя, бушевал партер. В первую очередь надо было понравиться ему. Это было редкое время, когда совпадала оценка элитарного и простого зрителя.

За явно прослеживаемой линией на традиционность скрыт прицел не только на зрителя, привыкшего в театре в первую очередь к слову. К зрителю, привыкшему к чувствованию, выявленному речью, к укрупненному смыслу. Здесь прицел и на зрителя молодого. Ему в подробностях дают разобраться, когда красоту и величественность он не может разглядеть во время школьного урока. В этом отношении академический театр, хотел он этого или не хотел, восполняет оскудевающие уроки литературы. Если по школьной программе, по которой учился я, – то здесь: А. Островский – «Без вины виноватые»; А. Гончаров-«Обрыв»; Ф. Достоевский – «Униженные и оскорбленные», А. Чехов – «Вишневый сад», М. Горький – «На дне». М. Булгаков – все та же классическая «Белая гвардия».

Всегда, когда в театре я вижу классическую, из школьной программы вещь, я всегда думаю о молодом зрителе, сталкивающимся на театре с этим произведением впервые. Не дай бог, он подумает, что у Раневской роман еще и с Фирсом, а Молчалин и Чацкий – интимные друзья.

Если говорить о традиции и классике, то нельзя обойти и «реликт» нашей театральной сцены – знаменитые водевили А. Н. Некрасова и В. А. Соллогуба «Актер» и «Беда от нежного сердца». Ну, что же здесь поделаешь: это тоже своеобразный урок – классик так начинал. А актеры, впервые игравшие роли в этих водевилях, покоятся на кладбище русской славы в Александра-Невской лавре в Санкт-Петербурге.

Непосредственно к классическому репертуару примыкает и, так сказать, современная классика – это несколько пьеса Виктора Розова , спектакль по пьесе А. Арбузова «Годы странствий» и несколько же пьес А. Вампилова, шедших в разные годы. И тут же наши современники – Э. Радзинский, Ю. Поляков, С. Говорухин , который в одном случае с Ю. Поляковым вошел в соавторство и сам же поставил спектакль «Контрольный выстрел», расширив тем самым режиссерский корпус. Здесь же современная пьеса А. Яковлева «Уличный охотник».

Отдельно следует сказать о легендарной «Синей птице» М. Метерлинка. Прекрасно разбираясь в подлинных ценностях, при разделе старого МХАТа Т. В. Доронина сумела сохранить этот спектакль за своей труппой. Спектакль успешно идет с 1989 года на утренниках, неизменно встречая восторг юного зрителя. Это единственный сохранившийся спектакль, поставленный в свое время К. С. Станиславским, но парадокс состоит в том, что за столетие со дня премьеры спектакль не состарился, не одряхлел. Особенности, заключенные в самой драматургии, сделали в наше время спектакль еще более по своему внутреннему пафосу жизненным. Любопытно, что дети, пришедшие на этот спектакль, в своей повседневности так привыкшие к «подлинным телевизионным чудесам», с невероятным энтузиазмом и верой относятся к чудесам «театральным». Но не исключено, что они впервые за свою маленькую жизнь именно здесь встречаются не только с такими понятиями, как преданность, вера и дружба, способные многое преодолеть, но и существенным – с «другой действительностью», с миром, в котором близкие люди могут уходить навсегда. Это уже не мир телевизионных игр и мультиков…

Честно говоря, я не видел, дитя войны и репрессированных родителей, этого легендарного спектакля в свое детское время и должен сказать, что даже теперь ощущаю некоторую личную потерю.

О репертуаре МХАТа имени М. Горького можно говорить в двух планах. Во-первых, это, конечно, репертуар русского академического театра, впитавшего в себя лучшие из нажитых традиций – широту, опору на классику, обширный список наименований. Этот театр, как и подобные театры у нас и за рубежом, осторожен в своих исканиях, но не чурается и современного материала. В репертуаре чувствуется и просветительский пафос. Но одновременно, во-вторых, в историческом плане, ледяное упорство, с которым в самые тяжелые годы перестройки, крушения многих позиций, МХАТ им. Горького вопреки всему придерживался своих традиций, в том числе и при выборе пьес, – это упорство в известной мере вообще спасло от размельчания репертуар русского театра. Теперь об этом подвиге можно говорить как об историческом событии».

3 декабря, четверг. Сегодня в 12 часов своим ежегодним разговором с народом будет В. В. Путин, когда-то мой кумир. По радио в связи с этим много разговоров о том, что это хорошо отрепетированное мероприятие, где не будет задано ни одного «неудобного вопроса» и не появится ни один ранее не учтенный человек. Также много говорят о неком скандале, который произошел в Конституционном суде, когда судьям показали их место! «Тоже нам третья власть!» В крушении экспресса убитыми оказались 26 человек и около сотни пострадавшими. Так и живем от одного несчастья к другому.

В двенадцать этот разговор начался. Ощущение хорошо срежиссированного, но интересного действия. Но, может быть, по-другому и невозможно. Какие-то тысячи звонков в минуту на специальный пункт. Россия страна монархическая – нам всегда нужен Бог и господин. По местам боевой путинской славы, т. е. где он недавно побывал, где побывали государственные деньги, расставлены специальные говорящие пикеты, где люди задают вопросы, на которые В. В. Путин хорошо, ладно и со знанием дела и цифр отвечает. Это Пикалево, Волжский завод, Саяно-Шушенская ГЭС. Кое-что оказывается интересным. Оказывается, армия у нас уже меньше, чем войск МВД, – 1млн 400 тысяч.

Во время этого выступления пришел Женя Луганский, отец моей студентки Сони. Говорили о театре: сейчас в театре две статьи дохода – сдача в аренду и билеты, правда, посещаемость у них хорошая – 80%. Зарплату и коммунальные услуги оплачивает регион. Женя под юбилей выхватил для театра звание «академический». Кажется, тогда он работал министром культуры Ставрополья. Каждый месяц, чтобы сохранить кассу, им приходится выпускать премьеру.

Среди прочего говорили о Соне. Она оказалась еще и неплохой актрисой – сыграла, как ввод без репетиций, Веру в «Герое нашего времени».

Кочующие по Москве Игорь и Лена снова у меня. В две руки с Игорем мы опять за полтора часа наварили огромную кастрюлю борща. А потом началась главная программа – начали смотреть «Blow-up» Микеланджело Антониони. Фильм 1966-го года, который в свое время наделал много шуму.

Буквально впитывая в себя каждое мгновенье экранного времени, я думал о том, что в нынешний век кино как искусство, видимо, закончилось. Век наживы пожрал и это. Даже пересматривать не стану – все помню до кадра. Но перед этим просмотром и сразу после ухода Жени я принялся читать повесть Юры Роговцева.

Юра учился у меня лет десять назад. Он сам из Крыма, студент был не простой, с капризами и с некоторыми административными претензиями. У него была прекрасная дипломная работа, ну, конечно, на тему маргиналов, которых он хорошо знал. Чтобы на защите получить «отлично», ему надо было только снять из работы кое-где мат. Не снял.

В начале учебного года Юра является в институт, дает мне работу – страничек около сорока – и исчезает, а я о работе забываю. И вот только вчера она опять оказалась на поверхности груды бумаг, лежащей у меня на диване, и я, еще до борща и прихода ребят, принялся ее читать не отрываясь.

Дочитывал уже после фильма, и опять – такое же самое ощущение подлинности и высокого смысла искусства не оставляло меня, пока уже ночью я не дочитал все до самого конца. Если в пересказе, то очень просто – больная мать, помочь некому, горшки, подгузники, магазин. Герой – и писатель, и художник. Все друзья преуспели, все укоряют, призывают к вере в чистое и в Бога, а сами, в отличие от героя, живут в лживом свинюшнике. Опять поразительный по своей честности мат, без единого почти абзаца – монолог несчастья. Я бы такого уже написать не смог, и таланта не хватило бы, да и смелости. Но главное – так надо жить и так, с такой обидой все чувствовать.

Утром на следующий день, когда проснулся, принялся звонить. Или я неправильно набирал, или телефон не работает. И показать и напечатать это негде и некому. Покажу, м. б., Василевскому и Михайлову.

4 декабря, пятница. Днем сидел над обзором деятельности МХАТа, потом ездил на открытие фестиваля документального кино в Дом русского зарубежья. Приехал на полчаса раньше, чем было намечено, и пошел в книжный магазин. Боже мой, сколько же замечательных книг и в какой книжной изоляции я до сих пор живу. В том числе увидел и том Зинаиды Шаховской с предисловием Б. Н. Тарасова. В этой связи вспомнил, как был у нее в гостях с Б. Н. – это очень сильное мое впечатление. Это уже второе издание, вспомнил в том числе, и как не без моего влияния возникло первое издание этой книги. Вообще – мемуары, воспоминания, дневники – это, конечно, конек этого магазина. Среди прочего лежали и несколько книжечек моей с Марком переписки.

На открытии показали фильм Акима Салбиева о первых днях Южной Осетии после нападения на нее грузинских войск. К сожалению, куда-то потерялись документы, и я не могу привести ни названия фильма, ни фамилии женщины-композитора. Музыка – это и оригинальное и значительное в картине. Сама картина организована как ряд высказываний пострадавших людей и массы кадров разоренного города. По развалинам ходит мальчик. В кокой-то определенный момент он произносит монолог в своей бывшей комнате над грудой металла, которая когда-то была его велосипедом. Участвовавшие в фильме люди все говорят необходимые и искренние слова, но нет определяющей воли автора. Правда, все склеивает музыка. В связи с мальчиком я вспомнил, как этим же ходом воспользовался в одном из репортажей в «Кругозоре». Правда, вместо мальчика, которого я на Курилах записал неудачно, мне в Москве этот текст наговорила маленькая Татьяна. Ей тогда было пять или шесть лет. Эти журналистские фокусы и подставы мне известны.

Вернувшись с открытия, опять доделывал новый раздел в своем отчете о театре.

«Актерская труппа. Говоря о сегодняшнем собрании актеров МХАТа им. Горького волей не волей приходится вспоминать давнюю историю. В том, что театр разделился – нет ничего неожиданного. Еще в 1942 году, в Тбилиси, куда МХАТ был эвакуирован, чуткий к любому внутреннему движению театрального сообщества основатель, драматург и режиссер В. И. Немирович-Данченко писал: «МХАТ подходит к тому тупику, в какой естественным историческим путем попадает всякое художественное учреждение, когда его искусство окрепло и завоевало общественное признание, но когда оно не только не перемалывает свои недостатки, но и укрепляет их, а кое-где даже обращает в «священные традиции». И замыкается в себе и живет традицией». Это, так сказать, исторические предпосылки театрального раздела и реформирования, но реализованы они были вне какой бы то не было морали. Именно в 1987 году, ощущая кризис возглавляемого им коллектива, главный режиссер театра О. Н. Ефремов решил пойти по традиционному советскому пути театральной бюрократии. Именно тогда он получил от министра культуры разрешение «уволить» три четверти труппы. Естественно, проводя эту селекцию, О. Н. Ефремов отказался от людей в основном старого поколения, по тем или иным мотивам не близких ему.

Собственно, с группы актеров, оттесненных с площадки в Камергерском переулке, и началось выстраивание современной труппы. Среди этих «оттесненных» оказались и такие легендарные имена, как народные артисты СССР и России Анастасия Георгиевская, Галина Калиновская, Любовь Пушкарева, Леонид Губанов, Маргарита Юрьева, Николай Пеньков, Михаил Зимин. Не для того, чтобы сгустить ситуацию, а чтобы действительно показать то основание, на котором вырос сегодняшний театр и его труппа, необходимо сказать, что на Тверском бульваре осталось только три спектакля: «Синяя птица», «На всякого мудреца довольно простоты» и «Скамейка».

Тогда же художественным руководителем театра Т. В. Дорониной были еще раз озвучены принципы строительства репертуара и, что важно в данном контексте, существования актеров на сцене – по системе и по внутренним законам, которые были определены основателями. Каждый в искусстве выбирает то, что может. Для Т. В. Дорониной, с ее огромным темпераментом, харизмой, умением проживать внутреннюю жизнь персонажа, что неизменно чувствует зритель, такой выбор был очевиден. Значит, театр, неукоснительно работающий по системе Станиславского. Хотелось бы сказать: театр-музей, театр-лаборатория, если бы в наше время эти слова не отпугивали. Впрочем, во Франции по отношению к «Комеди Франсэз» это никого не волнует. И здесь есть общее – театры сегодняшнего дня, не позабывшие, как и из чего они возникли. Меня, много лет серьезно занимающегося театром и умеющего, полагаю, отличить подлинность от лихой мнимости и черное от белого, радует и волнует, что большое количество театральной молодежи прошло через эту сцену и сохранило к ней признательность и преданность.

В обиходе искусства уже давно укоренилось сравнение с вышивкой, когда не видно не только погрешностей на лицевой стороне, но и узелков на оборотной. Мне оно близко, когда я думаю об актерских ансамблях и отдельных «солистах» театра. Здесь, конечно, не приходится говорить о самой Т. В. Дорониной, признанном мастере, каждое появление которой может стать событием у зрителя, или о других актерах первого плана, – я их назову ниже, но на уровне мастеров работает и театральная молодежь. В советское время звания не давались даром, да и сейчас, если закрыть глаза на «народную» эстраду, то стоит сказать, что в драматическом цехе звания тоже не сваливаются на голову, как дар счастливой судьбы. Молодые артисты даже самого последнего призыва на сцене точны, внутренне сосредоточенны и всегда поддерживают тот магнетизм сцены, которым характеризовался еще «очень старый» МХАТ.

Собственно, за двадцать два года существования театра возникла новая труппа. Они все, ведущие актеры, приходили сюда молодыми людьми, окончив театральные училища и постепенно, становясь на этой сцене мастерами, получали свои почетные в искусстве звания. Со дня окончания училища им. Щепкина в 1988 году работает в театре Михаил Кабанов – ныне народный артист России. В 1983-м году, почти сразу после окончания ГИТИСа, с 1989-го года стал членом труппы народный артист Валентин Клементьев. В 1993 году закончил «Щепку» и поступил в театр заслуженный артист Максим Дахненко. На год раньше, в 1992 окончив тот же вуз, членами труппы стали Юлия Зыкова и Андрей Чубченко. И они ныне заслуженные артисты. В 1988-го пришла в театр и их соученица, заслуженная артистка Елена Катышева. Список талантливой молодежи, получившей, придя в театр, свои роли, и, ставшей позже, известными мастерами можно продолжать. Но не забыты ли «старики»? Риторический вопрос содержит в себе положительный ответ. По-прежнему выходят на сцену и «держат знамя» такие ветераны, как – список на вскидку, – Константин Градополов, актер еще первого выпуска школы-студии МХАТ и Геннадий Кочкожаров, работающий во МХАТе с 1964-го года, Николай Пеньков, с 63-го, Маргарита Юрьева с 1947-го и Любовь Пушкарева с 1941-го. Они пришли в театр на Тверском бульваре с Камергерского переулка. Старый актер в театре дело привычное, чаще именно он получает и свои цветы, и свои аплодисменты от зрителя. Но здесь, как мы понимаем, случай особый: МХАТ им. Горького доблестно тянет и свою социальную лямку.

Я уже говорил, что в игре актеров, в их сценических вышивках не вижу «узелков и неверных стежков». И поразительно – четкую струну театрального действия держит и самый зеленый молодняк. Сошлюсь на крошечный пример – спектакль на малой сцене «Не все коту масленица», где молодой актер К. Зайцев и молодая же (выпускница Ярославского театрального института 2009-го года) Е. Медведева в главных ролях успешно конкурировали со старшими именитыми коллегами. В этом смысле, как мне, наблюдающему театр не один год, кажется, в театре существует определенная гармония среди артистов разных поколений, не очень типичная вообще для отечественной сцены.

Я довольно много размышлял, в чем истоки такой артистической и поколенческой терпимости, и постепенно пришел к выводу, что она базируется на абсолютном авторитете и выявленном чувстве справедливости художественного руководителя. Доронина – и главный арбитр художественного спора, и демиург театрального календаря. В принципе это и понятно, ибо, зная эту актрису, часто характеризуемую как «последняя великая актриса русской сцены» и наблюдая всю ситуацию, в том числе и личную, связанную с ее именем, понимаешь, что театр для Дорониной – это все, что связано с ее прошлым и будущим. Здесь я невольно вспомнил об одном высказывании не последнего философа на нашей земле Ф. Энгельса, который говорил о тесной спайке у отдельных представителей искусства личной и общественной жизни. Фраза Белинского, произнесенная Т. Дорониной с экрана впервые много лет назад, стала провидческой: «Любите ли вы театр, как его люблю я?».

Говорить об этой актрисе, как еще и основной актрисе репертуара – она играет в «Лесе» и «Без вины выноватые» А. Островского, в «Зойкиной квартире» М. Булгакова, в «Вассе Железновой» М. Горького, в пьесе Э. Радзинского «Старая актриса на роль жены Достоевского» – дело бессмысленное. Как говорится, «машина марки Форд не требует рекламы». То неожиданное и неповторимое, свойственное только нескольким актрисам русской сцены последних лет, как Бабанова, Марецкая, Пашенная, Гоголева, Раневская, как сама Доронина, трудно требовать с каждой актрисы и с каждого актера, но в повседневной театральной жизни своего коллектива Доронина этого и не требует, но всегда требует сценической простоты и профессионализма. Как-то после премьеры одного из спектакля, где как художественный руководитель и режиссер, одетая в роскошное развевающееся платье Доронина благостно раскланивалась с публикой, я шел по театральному коридору и вдруг услышал буквально рык львицы. Собрав в одном из репетиционных залов только что отыгравших актеров, художественный руководитель учиняла «разбор полетов».

5 декабря, суббота. Утром ни радио, ни телевидения не включал и поэтому только уже в Доме кино, куда я приехал, чтобы смотреть документальные фильмы, узнал о жуткой трагедии в Перми. Там возник пожар в ночном клубе, который праздновал свой юбилей, чуть ли не сотня погибших и сотня пострадавших. Почему Россия не может жить без несчастий?

Режиссура. Здесь любимый тезис, когда не поклонники театра и люди, как правило, не видевшие его спектаклей, говорят о сцене на Тверском бульваре. Они, поскрипывая зубами, готовы согласиться, что сама Доронина очень неплохая, и даже гениальная актриса, но тут же вворачивают, что вот пока играла с хорошими режиссерами. А что касается того, что она и режиссер. Здесь, не умаляя ничьего достоинства, можно сказать, что актер это не совсем скрипка, где так важен скрипач, и что великие Мочалов или Щепкин играли вообще без режиссуры, и не всегда у Веры Комиссаржевской в режиссерах был Мейерхольд. У кого бы Доронина в театре ли, в кино ли не играла, неудач и провалов у нее не было. Но современный театр, как известно, без режиссуры не существует.

Все разговоры о режиссуре Дорониной могут закончиться для тех, кто еще не стал об это говорить, после последнего ее спектакля «Комедианты господина де Мольера». Естественно, она и здесь не самоучка, а в свое время окончила Высшие режиссерские курсы. Но образование – практика. Я видел постановку этой пьесе у коллег по театру Дорониной на Камергерском. Ой, боюсь, что сравнение здесь, хотя и там спектакль очень неплохой, не в их пользу. Я бы сказал, что даже О. Табаков был не выше своего на много лет положе коллеги М. Кабанова, хотя оба, наверное, теряли во время спектакля не по одному килограмму живого актерского веса. По слухам, и Малый театр в последней премьере не перелетел через планку, поставленную на Тверском бульваре. Сама Доронина поставила ряд спектаклей, где не было неудач, но присутствовал ее опыт, приобретенный в работах с Товстоноговым, Гончаровым и Ефремовым. Надо сказать также, что все эти режиссеры жесткого реалистического направления, стремящиеся «умереть в актере». Не все они прямые наследники Станиславского, но все они его союзники.

Конечно, в этом театре, в силу его отчетливо продекларированной специфики, не ставят Серебряков и Бутусов, люди «иные», но конечно, талантливые, но ведь ставят и Р. Виктюк и В. Белякович – тоже звезды современной режиссуры. В этом смысле театр постоянно ведет определенную работу, стараясь расширить свою режиссерскую палитру за счет в первую очередь людей ярких и талантливых. В списке постановщиков мы встречаем и, к сожалению, ныне навсегда ушедшего, «оперного» режиссера Б. А. Покровского, и С. Кургиняна, и А. Морозова, и Б. Щедрина, и кинорежиссеров В. Ускова, Э. Лотяну, С. Говорухина. Острые ли и интересные это люди, отличающиеся своим высоким профессионализмом? Бесспорно. Так же как и то, что в своих работах в театре или кино все они в первую очередь опирались на актера, на выявление в его сценическом и экранном действии не исключительно внешнего, эксцентрического начала, но в первую очередь духовных и человеческих качеств – того универсального, что трудно извлекается, но, которое всегда безошибочно в большом искусстве.

Но все ли проходило в театре безошибочно? Один раз художественный руководитель сняла спектакль на второй день после премьеры. Это, как ни странно, был М. Булгаков и его пьеса «Батум»

Сценография. Историческая память в подробностях сохранила атмосферу первых спектаклей основателей. Дождевые струи, катящиеся по желобу и водосточной трубе, пение птиц, «звук лопнувшей струны». С тех пор многое изменилось, и даже в театре на Тверском бульваре на сцене появились чуть ли не авангардистские конструкции и специальные установки. Сохранилось описание, как знаменитый знаток Москвы Гиляровский, дядя Гиляй, водил актеров «общедоступного» театра в ночлежку на Хитровку – изучать материалы и жизнь. В Художественном – ставили пьесу Горького «На дне». Потом многое из этого «мастер-класса» вошло в знаменитую постановку: сама ночлежка, костюмы, предметы быта, называемые реквизитом, жесты. Но вот в нынешней, репертуарной постановке «На дне» в театральных сукнах, на пустой сцене лишь стилизованные под барачные койки ряды нар и актеры, одетые в белую шелковую униформу. Сценографию диктует режиссерский замысел и характер предложенного материала. Как и в любом московском театре, здесь группа приглашенных художников и, естественно, главный художник, собственно и отвечающий за сценографию. О главном художнике чуть ниже, а вот список за двадцать лет привлекаемых к работе сценографов весьма разнообразен. Здесь и В. Боер, работающий с Р. Виктюком, и В. В. Дмитриев, возобновлявший с Т. Дорониной «Три сестры», и Б. Мессерер, и Э. Стенберг, и В. Белякович, почти всегда сам оформляющий свои спектакли. Не надо даже особенно знать театр, чтобы понять, что все эти мастера очень разные, но между прочим заметим, что в свое время и в старом, вернее, и в очень старом МХАТе плохо приживался, начиная конфликтовать с реалистической манерой, «передовой стиль». Вспомним, что в свое время разрекламированная постановка Гордона Крега со своими сукнами и ширмами, должными изображать Эльсинор, как-то не получилась. В этом была своя закономерность.

При всем разнообразии художественного высказывания перечисленных выше и не перечисленных мастеров, основной, так сказать, классический, фирменный тон в театре задает все же главный художник – Владимир Серебровский. За его опыт и манеру говорит звание – народный художник России. Мне кажется, что это и любимый художник руководителя театра, и любимый художник аудитории. Я не раз наблюдал, как еще до того, как произнесена первая реплика, когда еще только открылся занавес, зритель первой овацией встречает разворачивающуюся перед ним сценическую картину. Здесь еще, конечно, некоторая тоска по картинам жизни, написанным в формах самой жизни. Мне кажутся исчерпывающими те слова, которые по поводу своего соратника в свое время произнесла художественный руководитель театра. «Театральные художники, не поддавшиеся болезни авангардизма, редки, их почт нет, их единицы. На мой взгляд, самым талантливым, ярким и смелым, подлинным мастером является Владимир Глебович Серебровский. Ему ведомы тайны Островского, Чехова, Булгакова – таких великих и таких не похожих друг на друга. У Серебровского возникают на сцене и чарующая гостиная в доме Раневской, и магическое озеро в усадьбе Гурмыжской, и приволжская красота в теплой и мудрой пьесе Виктора Розова…Тонкую и неуловимую границу между Островским, Чеховым, Булгаковым, Розовым Серебровский ощущает всем собою, своим сердцем, своим большим Божьим даром». Как старому зрителю этой сцены, мне не остается ничего, как присоединиться. Мы ведь и цитируем только тогда, когда не можем сказать лучше и точнее.

Заключительное. Ну, естественно, не все хорошо, как и положено. Естественно, как в свое время в «очень старом МХАТе» бывают и досадные срывы, и замены и неудачи, которые как раз и являются вестниками будущих удач. Но придумать и зафик сировать мне этого не удалось – здесь надо иметь другую оптику, и, видимо, у самого пишущего и анализирующего другую практику. Этот обзор мне хотелось бы закончить цитатой из Немировича – я ими не злоупотреблял, – которая стоит в самом начале. Вспомним ее. В ней говорилось о некой заключительной фазе театра, которая грозит застоем, а здесь мы имеем дело совершенно другого рода. С театром, который на основе классически сформулированных принципов своих основателей – Станиславского и Немировича-Данчнко практически только начинает свою громкую судьбу, с новой, воспитанной театром же труппой и все расширяющимся кругом зрителей. Это уже совершенно другой театр, чем тот, который я видел десять или пятнадцать лет назад. И мы вправе от этого нового театра многого ожидать.

Подписаться по этому случаю пришлось по первому разряду – для министерства: имя, фамилия, все звания. Теперь пусть возражают».

7 декабря, понедельник. Два дня не писал дневник, потому что с утра до вечера сидел на кинофестивале. Писал ли я о том, как он называется. Довольно выспренно, но выразительно «Окно в Россию – ХХI век». Отчасти повезло с жюри – две опытных дамы, обеих зовут Марина, обе режиссеры-документалисты, но у одной отчество Валентиновна – это Дохматская, она из Вятки, заслуженный деятель искусств, у другой отчество Александровна, она из Иванова или из Саратова, могу ошибиться. Обе много снимавшие, знают «кухню». Кстати, рассказали мне грустную историю, как нынче добываются гранты на фильмы. На каждый фильм практически надо открывать компанию, писать кучу бумаг и объяснений. У саратовской Марины и у мужа, который снимает одну картину в год, есть своякомпания, и у нее самой тоже с одной картиной есть, но уже другая компания. В жюри еще артистка Наташа Варлей, которая, по сложившейся на этом фестивале традиции, смотрит всё дома, а потом присылает записочки. Есть еще и парень из Осетии, Артем Салбеев. Он тоже смотрит на дисках дома. Пришел только в воскресенье, когда мы подводили последние итоги.

Салбеев – ученик С. Герасимова, не без амбиции, любит стоять при свете рампы, с ним пришлось повозиться, но потом все утряслось… Но сначала о самом главном.

Два дня страна стоит на ушах и находится в тревоге после пожара в клубе «Хромая лошадь» в Перми. У меня мелькнула даже мысль: не позвонить ли Вите, а вдруг он поехал из своей деревни с Леной погулять в Пермь? Но потом решил, что делать этого не стоит, не для деревенских эти забавы.

Пострадавших более ста, погибших к понедельнику оказалось 115 человек. По телевизору показали, как талантливо Медведев выговаривал перед кинокамерами всем службам. Этому он, видимо, научился у Путина. Владимир Владимирович подобные телевизионные выговоры делает еще лучше, чем его ученик и последователь. С моей точки зрения, достаточно было еще при первом любом пожаре – а их по России прошла чуть ли не дюжина – снять с должности губернатора, и по всей стране не было бы ни одного пожарного ослушания. Между прочим, все пожарные службы сейчас принадлежат Шойгу. Он очень любопытно по телевизору сказал, что на устранение всех беспорядков этому клубу в свое время отпустили год. Год, между прочим, закончился 3-го числа. А после 3-го числа никто не позаботился проверить: соответствует ли клуб противопожарным требованиям? Несчастье выявило и еще кое-какие занятные обстоятельства. Медикаменты в огромный город Пермь пришлось везти из Челябинска, а больных развозить в Москву и Санкт-Петербург. Значит, у нас на Урале, где огромное количество горячих цехов, нет собственных больших противоожоговых центров? Нет больниц, лечащих ожоги? Немного выше я говорил о губернаторе. С полным основанием могу утверждать, что в аналогичных случаях царь не дрогнул бы и снял с губернаторской должности не только отпрыска крупной дворянской фамилии, но и собственного брата или дядю. Видимо, у капиталистов своя степень близкого родства.

Теперь о фестивале. Как хотелось бы, чтобы с десяток лент этого фестиваля просмотрело наше правительство. Тогда они наконец бы узнали, как живет тот народ, который находится между Москвой и Петербургом, между Москвой и Свердловском, между Свердловском и Новосибирском, между Новосибирском и Хабаровском, между Хабаровском и Владивостоком. Несколько пленок говорят об этом с невероятной уверенностью и скрытым гневом.

Мы долго колебались – кому отдать Гран-при: фильму «Глубинка 35 х 45», фильму «Неигрушки» или «Занавесу». В первом случае фотограф едет по деревням, потому что идет кампания по обмену паспортов. Боже мой, какие типы, какие люди, какое терпение! Второй фильм «Занавес» (В. Головнёв) – об актерах крошечного детского театра в городе Ирбите. Ирбит – это как точка культуры и жизни, как астероид, летающий вокруг планеты, и тем не менее – не только нищета, но и попытка к высокому искусству.

Наконец третий фильм «Неигрушки"(А. Титов). Здесь 70-летняя женщина, уборщица и одновременно создательница школьного музея игрушек. Сама шьет их, сама с ними разговаривает, общается с детьми, и тут же огород, муж – в общем, сама жизнь. И все же, и все же для Гран-при выбрали фильм П. Костомарова «Вдвоем». Здесь и опять творчество, и идея долгого супружеского понимания, и необыкновенная форма выражения, предложенная режиссером – он же и оператор, и сценарист.

Всего было 27 фильмов. Мне кажется, что документальное кино, в отличие от нашего кино художественного, все же не сдалось. За правдой факта здесь прослеживается и некая взволнованность красоты и духа. К сожалению, обо всем не расскажешь, но во имя самого искусства, которое не может и не умеет жить в пустоте и молчании, я попытаюсь это сделать. Тем более что и сами показы проводились в сравнительно небольшом зале внизу, в самом Союзе кинематографистов. Зрителей было – кот наплакал.

Для меня был очень важен, как переживание, фильм знаменитого фотографа Игоря Гневашева «Мое множество лет». Игорь знаменитый фотограф. И вот сейчас, когда в институте я в коридоре второго этажа повесил свою выставку портретов, которые наснимал, еще работая в «Кругозоре», я вспомнил Людмилу, его жену, которая там была редактором по фото. Именно она и Эдик Кравчук, наверное, уже покойный – к фото приучил меня именно он, – со мною долго возились, выковывая «мастерство».

Фильм Игоря Гневашева был построен на его собственных классических портретах-фотографиях и телевизионных, почти семейных «досьемках». И вдруг послышалось в закадровых голосах имя – Людмила, и послышался ее, Людмилы, очень узнаваемый голос. Этот фильм тоже что-то получил, потому что обойти было невозможно.

О чем дискутировали? Мне очень понравились два фильма: «Никола-Царевна» – об уже немолодом человеке, кажется, ракетчике, который, когда заниматься тем, к чему он был предназначен, уже не было возможностей – это опять в первую очередь и социология и экономика, – уехал, чуть ли не в скит, в разрушенное место, где уже никто не живет. Обосновался и, уже там, в трудах, обрел и Бога и жену. Здесь подлинность и естественность чувств. Каждый интеллигент всю жизнь мечтает уехать и, как Лев Толстой, жить чистой и здоровой, естественной жизнью. Но для этого, утверждает герой, нужна – слово почти позабытое – кротость. Второй фильм, где я опять вместе с разными попутчиками остался в меньшинстве, – это «Приближение к образу» Никиты Воронова. Это не только тонкая картина, но и нужная. Здесь эстетика иконы и очень тонкое разъяснение, как ее надо смотреть. Я обязательно покажу ее своим ребятам в институте.

Вот что мы сразу, и почти единодушно выбросили, исключив для дальнейшего обсуждения: фильмы «Улыбка Гагарина», «Элем Климов», «Роберт и Алла», «Возвращение Булата». Везде вторичный материал, многословие, везде какая-то чертовщина «ближнего круга». В «Гагарине» три больших включения Иосифа Кобзона, чуть ли не как лучшего друга. Кстати, показали ту самую дверь в Звездном, куда я заходил за месяц до гибели Юры, между 19-м и 22 февраля. Он тогда был мил, точно повторил на магнитофон текст, который до этого сказал Титов, но потом было решено передать его Гагарину. Без капризов и кокетства: надо, так надо. При мне он советовался с женой, ехать ли им на прием в Дом Советской Армии, прислали билеты. Тогда я впервые в своей жизни на входной двери в квартиру Гагарина увидел так называемый дверной глазок.

В «Климове» лучшие куски – это из его собственных картин. Приоритет вторичного, в котором все и плывет. Я, естественно, за всеми высокими словами не мог забыть и того, что из лучших намерений именно Климов, с его решимостью сына выскопоставленного партработника, начал разрушать советский кинематограф.

В «Роберте и Алле» главным глашатаем любви Рождественского и Киреевой стала Галя Долматовская, которая ничего острого и неожиданного не сказала, но зато стало видно, что гражданские стихи Рождественского, хотя и искренние, до лирики Маяковского не дотягивают и остывают на лету времени. Киреева мне нравится, ее величественность и внутренняя сосредоточенность, их любовь с Робертом мне вполне понятны. Я тут же вспомнил, что на этой даче бывал, что именно этот дом описан у меня в «Имитаторе». Здесь я впервые познакомился и с легендарной Джуной, и с легендарной Т. Лиозновой – но в то время я был «нужным человеком», главным редактором Литдрамы на радио. Искренним в фильме мне показался только Лев Рошаль, но он мне всегда нравится. К счастью, стихи Рождественского – и он, и Алла Киреева – выпускники Лита, я также не забыл ее критику; жаль, что ею она уже не занимается; так вот, к счастью, стихи Роберта задержались в песнях на его тексты. А что касается Булата – здесь мы увидели, чуть ли не какое-то насильственное внедрение его в культуру. Привычные, угадываемые лица, поющие школьники, еще не осознающие второго смысла песен. Бардовское пение – не русский народный жанр. О письме сорока двух, которое я-то не забыл, даже и не говорили.