Почему люди будут воевать

В этой книге мы несколько произвольно рассматривали войну как данность. Шаг за шагом было показано, что все феномены, так или иначе связанные с ней — включая ведущие ее организации, влияющие на нее обычаи, а также цели, ради достижения которых она ведется, — продукты исторических обстоятельств. Но в то время как все они менялись, война оставалась вечной, неизменной осью, вокруг которой вращается все человеческое существование и которая придает смысл всему остальному. Как сказал Гераклит: «Polemos panton men pater’esti»[75].

Однако, несмотря на все вышесказанное, в этой книге не утверждается, что война предопределена биологически — не больше, чем, скажем, религия, наука, созидательный труд или искусство. Тем не менее заявляется, что война, не будучи просто средством, очень часто рассматривалась как цель — крайне привлекательная деятельность, которой невозможно найти достойную замену. Причина, из-за чего другие виды деятельности не могут заменить войну, состоит именно в том, что они — «цивилизованные»; другими словами, подчиняются искусственным правилам. По сравнению с войной, или «der Ernstfall»[76], как когда-то говорили немцы, все другие многочисленные виды деятельности, в процессе которой люди рискуют своей жизнью, являются просто игрой, причем достаточно тривиальной в этом отношении. Хотя война тоже в некотором смысле «искусственный» вид деятельности, она отличается от всего остального тем, что дарит человеку полную свободу, в том числе, парадоксальным образом, свободу от смерти. Лишь война дает человеку возможность применить все его способности, все поставить на карту и проверить, чего он стоит по сравнению со столь же сильным противником. Именно ставка делает игру серьезной, даже благородной. Хотя полезность войны в качестве слуги власти, интересов и прибыли может быть поставлена под сомнение, внутренняя притягательность для человека, которой она обладает во все времена и в любой стране, является историческим фактом. В конечном счете единственный способ объяснить привлекательность войны для людей — это рассматривать ее как игру с самыми высокими ставками из возможных.

Таким образом, для того, чтобы объяснить причины возникновения войны, нет нужды считать, что она заложена в природе человека; Но, с другой стороны, нет доказательств и обратного. В последние десятилетия было проведено множество экспериментов (иногда довольно необычных), для того, чтобы установить, есть ли в мозгу человека центр, где концентрируется агрессия. Результаты при этом получались неоднозначные, поскольку электрическая стимуляция одной и той же зоны головного мозга, по-видимому, может вызвать различные реакции при разных обстоятельствах. Но даже если будет доказано существование такого центра, то, очевидно, доказать связь между ним и общественным видом деятельности под названием «война» будет чрезвычайно сложно. «Нейронная структура воинственности», «железа войны» или «ген агрессивности» вряд ли когда-либо будут открыты, и нет нужды в постулировании их существования. До сих пор ни один человек не имеет даже самого смутного представления о том, какие мозговые структуры отвечают за такие типично человеческие качества, как способность ценить все истинное, прекрасное, доброе и священное.

Однако мало кто — и меньше всего ученые, которые проводят такие эксперименты, — берется утверждать, что из-за этого стремление к святости, добру, красоте и истине не является частью человеческой природы.

Предположение, что война может оказаться, и часто оказывалась крайне увлекательной, никоим образом не противоречит тому факту, что не все люди непрерывно воюют и что некоторым из них удавалось избежать этого в течение значительных периодов времени. Большинство людей ни разу в жизни не посещали музеев и не ходили на концерты; однако из этого не следует, что картины и музыка не являются прекрасными творениями человека. На войне, как и во всех других сферах, волнение часто переживается за другого. Тот факт, что в футболе из тысячи болельщиков, ревом поддерживающих свою команду, находясь на трибунах или сидя перед телевизором, только немногие — сами футболисты, не означает, что игра не доставляет удовольствия публике, — как раз наоборот. Истории известно немало примеров, когда игры, художественные и исторические произведения, а также произведения искусства, созданные человеком, обязаны были своим появлением тому, что они либо имитировали войну, либо предлагали ей замену. Верно то, что в какой-то конкретный выбранный промежуток времени и в какой-то определенной точке пространства большинство людей не участвуют в играх и не наслаждаются произведениями искусства. Однако им нельзя отказать при этом хотя бы во врожденной способности к тому и другому, поскольку утверждать такое означало бы отказать в этой способности и самим себе. Более того, если бы война велась постоянно и везде, то она бы неизбежно всем опостылела. Данное обстоятельство может служить лучшим объяснением тому, почему любая война в конце концов неизбежно прекращается.

Это также никоим образом не противоречит тому факту, что существуют страны, которым удавалось избегать войны в течение достаточно долгого времени. Война не просто служит власти, она и есть власть; вспомним эпизод у Свифта, когда лилипуты сражались друг с другом на расправленном носовом платке Гулливера, несмотря на то, что слабому сражаться в присутствии сильного — значит обречь себя на поражение и насмешки. Это отчасти может служить объяснением того, почему такие страны, как Дания и Нидерланды, когда-то воевавшие с сильнейшими, ныне заняли пацифистскую позицию, а также почему они в будущем, возможно, откажутся от такой позиции. То же самое верно в отношении таких заклятых врагов, как Франция и Германия, Венгрия и Румыния, Болгария и Югославия, которые в не столь отдаленном прошлом буквально готовы были вцепиться друг другу в горло. Когда после 1945 г. они попали под покровительство намного более сильных держав, вероятно, стыд не в меньшей степени, чем другие причины, заставил их прекратить споры. Однако все возвращается на круги своя. Уже сегодня налицо признаки того, что по крайней мере в Восточной Европе и в республиках Советского Союза история эта еще не закончилась.

Даже знаменитый швейцарский нейтралитет возник в одно время с тринитарной социальной структурой и с появлением государства, ее воплощающего. Eidgenossenschaft[77] разнородных швейцарских кантонов была образована в 1291 г. под давлением войны, и если бы не общий враг, им бы не было особой нужды давать клятву в оказании взаимопомощи. На протяжении трех столетий после этого люди гор имели репутацию народа, чья воинственность не знала себе равных, и в качестве наемных солдат они были излюбленным выбором любого правителя, начиная с Папы Римского. Последовавшую за этим перемену нельзя понять с помощью традиционного объяснения швейцарского нейтралитета — географическим положением страны. Ясно, что в этом случае нейтралитет основан на существовании государственных границ и самих государств, а также на том, что последние располагают возможностями, чтобы не допустить пересечения их границ кем-либо. Однако если принять во внимание, что суть конфликтов низкой интенсивности заключается именно в игнорировании границ и государств, то вывод очевиден. Уже были случаи, когда французские, западногерманские и итальянские террористы искали убежища в Швейцарии; вероятно, можно утверждать, что у террористических организаций есть связи в этой стране. Стоит только странам, граничащим со Швейцарией, ввязаться в конфликт низкой интенсивности, нет сомнения, что придет время, когда швейцарский народ тоже охотно ввяжется в драку.

Все вышесказанное сводится к тому, что для того, чтобы объяснить возникновение войны, не обязательно постулировать существование каких-то иных целей, помимо нее самой. В данной книге много говорилось об изменении целей, ради которых велись вооруженные действия в разные времена и в разных местах, однако при всех этих менявшихся обстоятельствах сама война всегда принималась как нечто данное. Несомненно, грядущие поколения будут выстраивать различные цепочки рассуждений для того, чтобы оправдаться перед собой и другими за войны, которые они будут вести, и некоторые такого рода рассуждения мы наверняка даже не сможем сегодня вообразить. При этом останется прежним очарование самой войны, которым никак нельзя пренебречь. Вряд ли хоть одна попытка понять, спланировать и провести войну окажется успешной, если не учесть эту привлекательность; и даже если она будет учтена, то вряд ли это принесет большую пользу, если эта самая привлекательность не будет ценима, лелеема и любима ради нее самой. Таким образом, традиционную стратегическую мудрость придется поставить с головы на ноги. В определенном смысле война в большей степени, чем любой другой вид человеческой деятельности, может иметь смысл только в том случае, если она рассматривается не как средство, а как цель. Какой бы неприятной ни была правда, но она заключается в том, что реальная причина существования войн — это то, что мужчины любят воевать, а женщины любят мужчин, которые готовы сражаться ради них.

Еще раз повторимся: суть войны заключается не в том, что представители одной группы людей убивают представителей другой, а в том, что они, в свою очередь, готовы быть убитыми в ответ, если это будет необходимо. Следовательно, для того чтобы установить вечный мир, пришлось бы каким-то образом искоренить готовность, даже стремление людей идти на любой риск, вплоть до риска быть убитыми. Данная книга не решит вопрос о том, заложено ли это стремление в нас от природы и, по словам Фрейда, присуще ли каждому из нас стремление к смерти. Даже если такое желание в людях и существует, вряд ли оно локализовано в какой-то определенной зоне головного мозга и не связано ни с какими другими желаниями. Если судить по тому, как действуют психотерапевтические препараты на тех, кто их принимает, вероятно, людей удалось бы избавить от этого желания, только превратив их в зомби: т. е. одновременно убив в них все характерные человеческие качества, такие, как игривость, любопытство, находчивость, творческие способности и даже радость жизни. Все эти качества роднит друг с другом то, что они подразумевают преодоление неизвестности. В той степени, в какой познание непознанного имеет результатом ощущение человеком собственной силы и является проявлением этой силы, все перечисленные человеческие качества сами по себе — жалкое подобие войны. Если говорить словами Гельмута фон Мольтке, вечный мир — это мечта. Если принять во внимание цену, которую нам пришлось бы заплатить за это, возможно, эту мечту даже не повернется язык назвать прекрасной.

Сказать, что война подразумевает игру со смертью, не значит приравнять ее к самоубийству; как показывает история крепости Масада, самоубийство — это не начало войны, а ее конец. За исключением вмешательства в мозг человека, вероятно, единственный способ искоренить войны — настолько усилить власть правительства, чтобы сделать исход войны известным заранее. Представляется возможным, хотя едва ли вероятным, что установившийся во всем мире единый режим репрессивного, тоталитарного, диктаторского типа однажды предпримет попытку достичь этой цели. Вероятно, такой режим мог бы установиться только после большой ядерной войны, в которой одному центру власти каким-то образом удалось бы уничтожить все остальные, но при этом самому не оказаться уничтоженным. За ядерными бомбардировками последовали бы масштабные полицейские операции, предположительно, в пораженной радиацией среде. Укрепив свою власть, режиму пришлось бы положиться на всепроникающий полицейский аппарат, а также на сложную технику, способную постоянно держать всех и каждого под наблюдением. Для того чтобы лиц, входящий в узкий круг избранных, невозможно было перехитрить, переманить на другую сторону (или чтобы предупредить всякого рода небрежность с их стороны), пришлось бы полностью автоматизировать и управление, и техническое обслуживание применяемой техники. Полностью автоматизированное устройство для чтения человеческих мыслей — более примитивное устройство не подошло бы — пришлось бы подключить к человеческому мозгу, чтобы оно могло оказывать влияние на тот посредством химических или электрических воздействий. Людей контролировали бы роботы, и сами люди превратились бы в роботов. Реальность одновременно напоминала бы и книгу Олдоса Хаксли «О дивный новый мир», и произведение Джорджа Оруэлла «1984». Она была бы настолько ужасной, что по сравнению с ней даже война выглядела бы благословением.

Третьим возможным способом искоренить желание воевать, и следовательно, сами войны, стало бы участие в них женщин, но не в качестве вспомогательного персонала или тайным образом, а в качестве полноценных и равных партнеров. Здесь не место развивать тему психологических различий между полами, зачастую вымышленных, и относительной значимости биологических и социальных факторов, определяющих эти различия. Достаточно повторить, что, за исключением совершенно разной роли полов в физиологических процессах размножения, деторождения и вскармливания потомства, ничто не было более характерным для взаимоотношений мужчин и женщин на протяжении истории, чем нежелание мужчин допускать женщин к участию в войнах и боях. Во все времена мужчины возмущались, если им приходилось играть женскую роль, поскольку сие оскорбляло их мужское достоинство; вплоть до того, что это иногда применялось в качестве наказания. Если бы мужчин заставили воевать вместе с женщинами или против них, то либо война превратилась бы в пародию (кстати, это и есть обычный способ увеселения во многих культурах), либо мужчины с отвращением сложили бы оружие. Каким бы желанным ни был для некоторых такой исход, он принадлежит к области вымысла. Можно заподозрить, что если бы мужчин поставили перед выбором, они скорее отказались бы от женщин, нежели от войны.

Все это, конечно, предположения. Их практическая значимость состоит в том факте, что если отнять у армии боевой дух, то такой армии будет грош цена. За последние несколько десятилетий регулярные армии, включая крупнейшие и самые лучшие, регулярно терпели поражения в многочисленных конфликтах низкой интенсивности, хотя казалось, что у них на руках все козыри. Это должно было бы заставить политиков, военных и их научных консультантов попытаться по-новому и более фундаментально посмотреть на природу современной войны; однако в действительности не было предпринято ни одной мало-мальски значимой попытки произвести переоценку устоявшихся взглядов. Находясь в плену традиционного стратегического подхода, проигравшие снова и снова находили смягчающие обстоятельства, чтобы оправдать свое поражение. Часто они ссылались на то, что им якобы нанесли удар ножом в спину, обвиняли политиков, которые отказались предоставить им свободу действий, или соотечественников, которые не оказали им поддержку, на которую они, по их мнению, были вправе рассчитывать. В других случаях они прятали голову в песок и доказывали, что потерпели поражение в политической войне, либо в психологической войне, либо в пропагандистской, либо в партизанской войне, наконец, в войне с терроризмом — короче говоря, в чем угодно, кроме войны как таковой.

На пороге XXI в. с каждым днем становится все более очевидным, что все эти доводы больше не убедительны. Если только мы готовы взглянуть правде в глаза — то непременно увидим, что у нас под носом происходит революция. Подобно тому как в свое время не осталось ни одного римского гражданина, которого не коснулись бы нашествия варваров, сегодня в обширных регионах мира нет ни одного человека, включая женщин и детей, на чью жизнь не повлияли бы последствия появляющихся новых форм войны. Даже в очень стабильном обществе самое малое, что его ожидает, — это проверки документов и обыски на каждом шагу. Структура и природа организаций, ведущих войну, правила ведения войны и связанные с ней цели, ради которых, собственно, ведутся войны, — все это может измениться, и очень скоро. Однако сегодня, как и раньше, война жива и находится в добром здравии. В результате вскоре, как это случалось много раз прежде, те сообщества, которые отказываются смотреть правде в глаза и бороться за самосохранение, по всей вероятности, прекратят свое существование.