«Неполитическая война»: справедливость

Начиная с Гуго Гроция, если не с Макиавелли, западная политическая мысль определяла войну как инструмент в руках государств, а именно суверенных политических образований, не признающих над собой никакого суда и никаких законов. Однако на протяжении тысячелетия, закончившегося примерно в начале XVI в. и известного как Средние века, такое представление вовсе не было господствующим. Это был период, когда считалось, что политика основывается не на силе, а на справедливости или праве. Как думали тогда, сама по себе справедливость не творение человека, но хотя бы отчасти имеет божественное происхождение. Поэтому право в некотором смысле играло более важную роль и пользовалось большим авторитетом, чем в наши дни.

Подобно тому как средневековой науке не было известно о существовании силы тяжести, средневековое общество не воспринимало себя состоящим из различных элементов, каждый из которых стремился повернуть дело в свою пользу и был вправе преследовать свои собственные интересы, при необходимости применяя силу. Вместо этого весь христианский мир (Respublica Christiana) понимался как единый организм, состоящий из множества различных частей. Фактором, удерживающим их всех вместе, было право, божественное или человеческое, в зависимости от обстоятельств. По-видимому, большинство человеческих законов не были писаными и основывались на обычае, а об их происхождении уже давно было забыто. Однако в обществе, состоявшем преимущественно из неграмотных людей, эта неопределенность зачастую расценивалась как плюс. Считалось, что право заложено в самой природе вещей; тот же факт, что оно нигде не записано, не только не ослаблял, но, скорее, укреплял свойственную ему обязывающую силу.

В этих обстоятельствах понятие суверенного политического образования, не признающего вмешательства ни вышестоящих, ни равных субъектов в свои «внутренние» дела, в корне не соответствовало духу того времени. Общество понималось как органическая живая пирамида, состоящая из множества взаимодействующих частей, которую возглавляет не кто иной, как Бог. Непосредственно за Богом следовал, в зависимости от взглядов, император, Папа Римский или они оба — последнее в соответствии с доктриной, опирающейся на фразу из Нового Завета и известной как доктрина «двух мечей». Неся ответственность перед Богом за то, что мир управляется в соответствии с Его волей, император и (или) Папа были средоточием высшей власти. От них расходилась вширь и вниз сеть правовых и квазиправовых отношений, пронизывая феодальную и церковную иерархию.

Таким образом, типичные средневековые взгляды, представленные в середине XIII в. Св. Фомой Аквинским, приписывали каждому компоненту свое, ему надлежащее место в мире. Только народы и страны, не входящие в состав христианского сообщества, считались hors de loi[35]; хотя даже в их случаях иногда применяли некоторые ограничения, вытекающие из взаимного соглашения. Предполагалось, что в христианском мире всех — государей и сервов, лордов и священников, городских жителей и крестьян — объединяет система взаимных прав и обязательств. Разные схоласты выражали разные мнения, касающиеся вопроса, какую именно роль играет человек в мире вообще. Тем не менее большинство из них, вероятно, полагали, что одушевленная и неодушевленная природа связана одними и теми же божественными или богодухновенными законами, таким образом, составляя подлинно гармоничное сообщество под управлением Бога.

Если бы законы всегда исполнялись и если к тому же сама система была бы логичной и лишенной недостатков, тогда теоретически не было бы причин для войны, за исключением, возможно, войн против язычества, инициируемых императором и (или) Папой. Однако действительность была не такова. Всегда находились безнравственные люди, готовые нарушить закон Божий и человеческий. Некоторые из них были еретиками, придерживавшимися и высказывавшими взгляды, противоположные принятому религиозному учению; таким образом они угрожали полностью подорвать моральные основы общества. Другие заявляли претензии на то, что им не принадлежало по праву. Наиболее ярким примером может послужить начало Столетней войны, когда в 1337 г. король Англии Эдуард III обвинил короля Франции Филиппа VI, в том, что тот украл у него целое королевство. Более того, хотя божественный закон идеален, возможны различия в его интерпретации. То же еще в большей степени относится к человеческим законам, которым, к тому же, часто не хватало ясности.

Такие вопросы, вследствие того, что они были, по сути, юридическими, в обычной ситуации следовало направлять на рассмотрение судов, светских и церковных, в зависимости от общественного положения сторон и характера решаемого вопроса. Но если в споре участвовали влиятельные лица или организации, то либо суды могли оказаться не в состоянии принудить их к выполнению вынесенного решения, либо стороны с самого начала могли отказаться направить дело в суд. Так или иначе, применение организованного насилия становилось необходимым, даже желательным. Война стала, так сказать, палкой в руках закона. Она была средством, с помощью которого можно было добиться возмещения «обиды» (основное понятие в средневековой политической лексике), покарать мятежных подданных и отплатить за оскорбление того или иного рода.

Поскольку война считалась продолжением правосудия, а не политики, любой вооруженный конфликт обязательно подразумевал нарушение закона либо одной, либо обеими сторонами. Таким образом, стало крайне важным проведение различия между хорошей и плохой воюющей стороной, между войной, ведущейся с позиции права, и той, что ведется незаконно или даже противозаконно. Можно было прибегнуть либо к светскому, либо к церковному праву. Попытка найти авторитетное церковное мнение приводила от Св. Фомы Аквинского к Св. Августину. Хотя правоведы расходились во мнениях по поводу частностей, суть средневекового понятия «справедливая война» можно изложить в виде трех пунктов. Первый: война, чтобы считаться справедливой, должна вестись публичной властью, а не частными лицами. Второй: она должна быть вызвана «справедливыми намерениями», а именно — стремлением отомстить за оскорбление, покарать кого-то или добиться возмещения ущерба. Третий: размер причиненного врагу ущерба должен примерно соответствовать причине, из-за которой ведется война. Таким образом, справедливая война, по крайней мере в теории, походила на наказание, назначаемое великодушным отцом. Единственное, чем не могла быть война, так это проявлением неприкрытого «интереса» — как мы увидим ниже, данное понятие еще только предстояло сформировать, не говоря уже о том, чтобы провозгласить его священным.

Другой традицией, предлагавшей способ разграничения между справедливой и несправедливой войной, было, конечно, римское право, применявшееся во времена Республики и изложенное Цицероном в сочинении De officiis[36]. Как и многие другие примитивные общества, римляне изначально рассматривали справедливость, или ius, как нечто созданное богами, а не людьми. Война рассматривалась как подобие судебного процесса, своего рода чрезвычайное средство правовой защиты, применяемое в тех случаях, когда никакое другое не помогло. Как и в любом суде, процесс установления справедливости в значительной степени подразумевал необходимость добиться благосклонности соответствующих судей путем следования надлежащим процедурам. Обычно военные приготовления начинались тогда, когда Рим требовал компенсации за оскорбление себя, например за нападение на его союзников (как это было в случае войны с Ганнибалом) или на римских граждан за пределами римских владений. Если это не помогало, то особая коллегия жрецов, называемых фециалами, проводила церемонию. Провозглашая ужасные проклятия, они должны были официально заявить, что враги Рима руководствуются несправедливыми мотивами, тогда как мотивы Рима были справедливы. Затем отворялись ворота храма Марса. Из города направлялась делегация представителей, которые метали копье (hasta) на вражескую территорию, таким образом сообщая врагу о принятом решении. После того как завершались все формальности, можно было начинать боевые действия. Такое сочетание права и церемониала было характерно не только для поздней античности, когда оно уже сводилось к пустому ритуалу, но и для высокого и позднего Средневековья — периода, когда юристы, находясь под сильным влиянием римской модели, постоянно искали способы оправдания войн, которые вели их благородные властители.

Независимо от того, римское или христианское происхождение имел взгляд на войну как на акт справедливости со стороны одного из участников и несправедливости со стороны другого, он обладал важным значением для самого процесса ее ведения. В Риме он означал, что как только боевые действия прекращались, вступал в силу закон возмездия (lex talionis). Отказавшись предоставить то, что по справедливости требовалось от него, враг превращался в преступника. Таким образом, римляне, при условии, конечно, что они одерживали победу, имели право осуществлять правосудие по принципу «око за око и зуб за зуб». Они пользовались этим правом достаточно часто, разрушая до основания города, уничтожая их жителей и обращая в рабство целые народы по всему Средиземноморью.

Возможно, больший интерес, чем подобные зверства, которые были неотъемлемой частью войн во все времена, представляет судьба, уготованная предводителям врага, имевшим несчастье попасть в плен. Вместе с другими отобранными для этого пленниками они были вынуждены принимать участие в триумфальном марше победоносных полководцев. По окончании процессии предводителей публично казнили, а их трупы подвергали всевозможным поруганиям, чтобы обеспечить достойное наказание не только в этом мире, но и в загробном. Конечно, иногда случалось, что победители предпочитали clementia[37]. Смертная казнь заменялась тюремным заключением или ссылкой; бывало также, что поверженному предводителю даровалось прощение и ему возвращали власть над своим племенем или царством. Заставляя поверженного полководца молить о сохранении ему жизни, а затем получать помилование, победители преследовали определенную политическую цель. Вся церемония могла разыгрываться намеренно, дабы прилюдно показать, что война против Рима преступление и те, кто ее развязал, заслуживают наказания; возможно, это делалось во избежание ситуации, подобной той, что случилась с царицей Клеопатрой, которая приложила к груди змею и умерла от ее укуса.

Еще большее влияние идея справедливой войны оказала на ее ведение не в античный период, а в Средние века. Причина этого состоит в том, что если война есть средство принуждения к исполнению правовых норм, то, очевидно, ее ведение следует оставить за теми, кто обладает необходимыми для этого средствами и склонностями. Подобно тому как сегодня мы располагаем квалифицированными судьями и полицейскими, должным образом получившими свои полномочия, в то время была необходима группа людей, обладающих знаниями в области военного дела, которым можно было бы доверить ведение войны. Существование такой группы соответствовало духу той легалистской эпохи с ее представлением, что все и вся должны занимать полагающееся им место, и приводило к разделению общества на классы. Часто на практике принадлежность человека к тому или иному классу была наследственной. Представители разных общественных категорий рассматривались как люди разных типов, которые разнились между собой не только с точки зрения финансового положения, но и прав, обязанностей и социальных функций, которыми они обладали. Можно сказать, что существовало три класса: те, кто работают, те, кто молятся, и те, кто занимаются войной.

В раннем Средневековье людей, роль которых состояла в том, чтобы принуждать других к исполнению правил и вести войны, называли “bellatores” (воины) или “pugnatores” (бойцы). В XI в. их место заняли «miles»: это слово в единственном числе на латыни изначально означало «солдат», но в рассматриваемый период обычно переводилось на французский, немецкий и английский языки соответственно как “chevalier”, “Ritter” и “knight” (от древнегерманского “Knecht”, означавшего «паж» или «слуга»). Считается, что подъем рыцарства как класса вооруженных представителей общества, в чьи обязанности входило его защищать и бороться со злом, был вызван важными изменениями в военной технике, такими как применение стремени, изобретение высокого седла и использование техники нового хвата копья. Несомненно, военное превосходство, которое дали эти новшества конным воинам, имело решающее значение для зарождения того социального порядка, который мы знаем как феодализм. Однако было бы большой ошибкой полагать, что он основывался только на этом. Как свидетельствует церемония посвящения в рыцари, прежде всего рыцарь — это человек, смысл жизни которого состоял в том, чтобы воевать за правое дело. Если он отступал от права и сражался за свои собственные «интересы», его ожидали бесчестие и наказание.

Таким образом, война главным образом состояла в том, что рыцарь сражался против другого рыцаря, чтобы выяснить, кто из них прав. Они могли сражаться за свое собственное дело; но с такой же вероятностью они могли вести войну за Господа Бога, за христианскую веру, или — теоретически, а иногда и на практике — за дело какой-нибудь бедной вдовы или сироты («бедный» означало «попавший в затруднительные обстоятельства», поскольку обычно рыцари не сражались, если не ожидали получить хоть какое-то вознаграждение). Для того чтобы подчеркнуть классовый характер военного дела, иногда рыцари настаивали, чтобы их соперники были равны им самим по социальному статусу. Вызов, полученный от человека более высокого положения, почитался за честь. Напротив, если соперник находился ниже в социальной иерархии, рыцарь мог отказаться взяться за оружие. Принципиально важным было то, что людям, не бывшим рыцарями, не полагалось браться за оружие, и они могли подвергнуться наказанию в случае нарушения этого правила. В «Хронике первых четырех Валуа» (“La Chronique des quatre premiers Valois”), источнике XV в., описывается история одного французского солдата, происходившего из низшего сословия, который во время сражения убил графа Сент-Пола. Вместо того чтобы быть награжденным своими командирами, он тут же был ими повешен.

Теоретически «вознаграждением», которое могли ожидать за неучастие в войне люди низшего происхождения, было освобождение от ужасов войны, поскольку эти люди считались слишком незначительными, чтобы принимать участие в этой возвышенной деятельности, предназначенной для высших классов. Первые практические попытки обеспечить выполнение правил, смягчить последствия войны и избавить «невинных» людей от сопутствующих ей бедствий были предприняты в конце X в. Они нашли свое отражение в движении Pax dei (Божий мир), которое началось на юге Франции и распространилось севернее. Организованное Церковью сначала на местном уровне, а потом в более широком масштабе, оно использовало угрозу отлучения от Церкви и отказа в причастии, для того чтобы обеспечить безопасность священников, монахов, монахинь и церковного имущества в целом.

С течением времени и по мере того как увеличивалось число ученых, рыцарский кодекс объединил силы с религиозными предписаниями, вследствие чего список людей и предметов, освобожденных от воздействия войны, становился все длиннее и длиннее. Лиц, упомянутых в труде «Древо сражений» (Arbre de Battailles) Оноре Боне, написанном в конце XIV в., можно было разделить на четыре класса. К первому классу относились всевозможные церковнослужители, такие, как прелаты, капелланы, дьяконы и отшельники, а также пилигримы на пути паломничества. Ко второму классу относились герольды и послы, выполняющие миссию мира. К третьему классу принадлежали вдовы, сироты и бедняки — все, кто считались слабыми, невинными и заслуживали покровительства. Учитывая современные идеи относительно «тотальной» войны, направленной против экономической инфраструктуры противника, четвертый класс Боне представляет наибольший интерес: в него входили пастухи, земледельцы, погонщики ослов, лица, имеющие отношение к сельскому хозяйству; иными словами, все и вся, занимающиеся «полезной» экономической деятельностью, тем самым обеспечивая благосостояние человечества в целом.

Нередко — можно даже сказать, обычно — подобные предписания нарушались, и все современники об этом прекрасно знали. Однако это не значит, что правила в целом не имели никакого влияния. На самом деле в Средние века использовали два разных слова для обозначения двух видов войны — одно из них означало войну рыцарей против рыцарей, а другое — войну рыцарей против остальных людей (сражения между членами несвободных классов едва ли считались войной, их рассматривали как пародию на войну). Первая разновидность именовалась «guerre»[38]. Согласно Оноре Боне, она была благим и прекрасным деянием, которое, к сожалению, зачастую пользовалось плохой славой из-за дурных поступков нечестивцев. Guerre вовсе не делала тех, кто участвовал в ней, виновными в кровопролитии (конечно, при условии, что она была справедливой), но, как считалось, облагораживала их. В частности, отдельный бой между благородными, равными противниками заслуживал восхищения. В своей наиболее опасной форме, а именно тогда, когда он происходил в подкопах во время осад, бой связывал людей узами, крепче которых были разве что кровные связи.

Напротив, война против тех, кого мы сегодня называем «гражданским населением», вообще не считалась таковой; это был своего рода заменитель войны, известный под названием «guerre guerroyante»[39], или в крайних случаях, когда из-за отсутствия противодействия такая война превращалась в простой набег, — как «chevauchee»[40]. «Guerres guerroyantes» и «chevauchees» были намного более распространенными, чем «guerre», а также более разрушительными. Они также были определенно менее благородными и расценивались в рыцарской литературе в основном как злодейства, за которые непременно отомстят и покарают храбрые рыцари. Поскольку «guerre guerroyante» и «chevauchee» могли быть очень прибыльными, они часто привлекали крупнейших аристократов. В 1355 г. Черный Принц установил рекорд в этом занятии, на время прекратив участие в Столетней войне для того, чтобы совершить рейд по Лангедоку протяженностью 900 километров, занимаясь в пути грабежом. У населения вымогали деньги и ценности, грабили деревни, предавали огню целые районы — и все эти бесчинства считались совершенно нормальными действиями. Однако даже в этих случаях действовали определенные ограничения. Тот, кто преступал определенную черту, например грабил церкви или насиловал женщин, принадлежавших к высшим сословиям, мог предстать перед судом. Наиболее вероятным это было при пленении такого воина. Однако наблюдались случаи, когда рыцарский суд устраивал сам его сеньор. Наказанием рыцаря, как правило, было бесчестие, лишение его имущества, а в крайних случаях — даже смерть.

Третьей сферой, в которой идея войны как способа установления справедливости во взаимоотношениях между отдельными людьми повлияла на процесс ее ведения, стала возможность улаживания споров с помощью дуэли. История изобилует примерами, когда военные противники вызывали друг друга на поединок, так как это было логичным выводом из представления о войне как о подходящем средстве определения правого и неправого. В 1056 г. император Генрих III вызвал на поединок короля Франции Генриха I. В 1194 г. король Франции Филипп-Август вызвал английского короля Ричарда львиное Сердце на дуэль «пять против пяти», но, отказавшись участвовать лично, тоже получил отказ. Известно и много других случаев вызова, например: в 1282 г. Петр Арагонский выступил против Карла Анжуйского; в 1346 г. — польский король Казимир III против Иоанна Слепого, короля Богемии; в 1383 г. — король Англии Ричард II против французского короля Карла IV. Даже в 1528 г. император Карл V вызвал на дуэль Франциска I: предметом спора была провинция Бургундия. Французский король собирался принять вызов, по крайней мере так он заявил. Однако его генеральные штаты запретили ему участие. Они, не церемонясь, заявили ему: «Вы — это не Франция», что может служить лучшим доказательством того, что переход от эпохи Средних веков к Новому времени уже начался.

У всех этих дуэлей было одно и то же провозглашаемое обоснование, а именно — желание «предотвратить кровопролитие среди христиан». Предполагалось, что этой похвальной цели можно достичь, ограничив борьбу основными соперниками или теми лицами или группами, кого они, возможно, назначат вести бой от своего имени. Хотя ни один из предлагавшихся поединков между королями не состоялся, сам факт, что они планировались — причем, насколько известно, всерьез, — во многом свидетельствует о правовом характере средневековой войны. Более того, коллективные дуэли между специально отобранными рыцарями с каждой стороны иногда действительно имели место, например Combat des Trente («Битва тридцати»), поединок между англичанами и французами, который состоялся в 1351 г. в Бретани, или «Disfetta di Barletta» («Полное поражение чеглока»), поединок 1503 г., в котором тринадцать итальянских рыцарей сошлись с тринадцатью рыцарями из Франции и нанесли им поражение.

И последняя, но не менее важная ремарка: представление о войне как о правовом действии и сама необходимость добиться того, чтобы победа была «засчитана», означали также, что бывали случаи, когда воюющие стороны отказывались от реальных тактических преимуществ для того, чтобы сражаться на равных условиях. Так было уже во время битвы при Мальдоне, которая описана в знаменитой поэме X в., когда обороняющиеся саксы покинули свои укрепленные позиции и потому потерпели серьезное поражение. В 1206 г. король Венгрии Бела IV попросил официального разрешения короля Богемии Оттокара II пересечь реку Морава для того, чтобы могла состояться битва при Крессенбруне, и получил его. Еще один пример: в 1367 г. при испанском городе Нахера Генрих Трастамара покинул крайне выгодные позиции, чтобы встретиться с врагом в чистом поле. Поскольку большинство тех, кто добровольно отказывался от своих преимуществ, оказывались разбиты, напрашивается вывод, что некоторые из этих преданий, вероятно, представляют собой оправдания этих поражений post hoc[41]. Однако каждой эпохе свойственны свои способы рассуждения. В наши дни генерал, который будет объяснять свое поражение вероломством врага, просто навлечет на себя обвинения в глупости. Напротив, тот факт, что рассказы, подобные вышеприведенным, имели хождение и могли рассчитывать на доверие со стороны слушателей и читателей, дает некоторое представление о том, как мыслили люди в Средние века.

В заключение отметим, что древнеримская и средневековая война — два наиболее ярких примера из многих, которые можно привести, — не походили на современную войну и не были hors de loi[42]. Каковы бы ни были различия между ними, ни та ни другая не были основаны на гоббсовском представлении, уравнивающем правоту и силу. Наоборот, вооруженный конфликт рассматривался как существующий в рамках правил и являющийся средством принуждения к их исполнению; к тому же, поскольку эти правила, по крайней мере отчасти, были божественным установлением, то те, кто нарушали их, рисковали навлечь на себя гнев небес в дополнение к недовольству людей. Римляне считали свои войны справедливыми ipso facto, при условии, конечно, что соблюдались все надлежащие процедуры. Напротив, разные средневековые ученые (а также государи, при дворе которых они служили) часто придерживались несовпадающих взглядов на то, каковы признаки справедливой войны и какие войны в ту пору были справедливыми. Хотя очевидно, что каждая сторона пыталась поставить право на службу своим нуждам, это само по себе очевидное доказательство важности права. Несмотря на то что закон войны нередко нарушался, он столь же часто защищал тех, кто был вовлечен в войну, или приводил к наказанию тех, кто был замечен в его нарушении. Все это убедительно свидетельствует о том, что современный стратегический взгляд на войну как на продолжение политики ни единственно возможный, ни единственно правильный.