«Клиентельство»[58]или самостоятельная политика? (от 7 ноября 1991 г. к 9 мая 1993 г.)

7 ноября 1991 г., вскоре после так называемой августовской победы так называемых «демократических сил», состоялась по тем временам грандиозная антиельцинская манифестация. Эта манифестация не организовывалась ни ЦК, ни горкомом, ни какими-то там мифическими партструктурами, якобы ушедшими в подполье. Она была в значительной степени стихийной и выявила некий потенциал неприятия… Неприятия чего? Демократии? Реформы?

Убежден, что дело было не в этом. Что в основе лежало неприятие лжи, неприятие некоей политической «инфернальщины». Квинтэссенцией этой «инфернальщины» были выступления двух президентов, двух недавних лидеров правящей партии, внезапно заявивших о своей (якобы давно лелеемой) ненависти к… коммунистической идеологии. В силу партийной ментальности два президента даже не заметили тогда всей политико-метафизической двусмысленности такого рода признаний со стороны столь высоких партийных «жрецов».

Манифестация 7 ноября 1991 г. была по сути духовной реакцией на подобный факт политического двойничества. Заявление газеты «День» о том, что она является органом «духовной оппозиции» пришлось тогда как нельзя кстати. Мы все приветствовали создание подобного органа, и лично я сыграл некую роль в том, что эта газета стала флагманом оппозиции. Но заявка на духовное лидерство требует постоянного подтверждения. Это не может, не должно быть игрой, здесь неприемлемы маска, фальшь, театральщина.

Одной из первых моих статей в газете «День» была статья «Парад масок», в которой я еще задолго до августовских событий дал описание тому явлению, которое я называю «политической инфернальщиной». Сказать, что патент на это метафизическо-политическое свойство имеют только демократы — значило бы грешить против истины.

Начнем с того, что в основе подобного явления лежит игровой код, свойственный аппаратному истеблишменту, для которого нет народа и нет истории, а есть только игры, игры, игры без берегов. Начав перестройку, этот аппарат заигрался. После августовских событий он «ушел на дно», и в течение какого-то времени мы жили где-то рядом с историей. В те месяцы, когда лучшие качества русской культуры, русского типа духовности с его умением стоять и выстаивать, вопреки гонениям и угрозам, были заявлены и проявлены, слова «духовная оппозиция» звучали искренне и свежо. Как искренни и свежи были тогда первые оппозиционные демонстрации.

Они были тогда — одновременно — и свидетельством того, что еще недавняя пассивность улицы, на которую сетовал коммунистический официоз, означала не исчерпание народной веры, а была следствием все той же «политической инфернальщины» этого официоза, следствием коллективного предательства, совершенного тем псевдоправящим и псевдоэлитарным субъектом, который гордо именовался «аппаратом КПСС».

7 ноября 1991 г. убедительно показало, что слом этого аппарата в ходе августовской «революции» был не концом, а началом движения протеста против метафизической и политической лжи, взятой на вооружение августовскими «победителями».

Перед политическим силами, готовыми к оппозиционной деятельности в условиях отсутствия прежних крайне двусмысленных аппаратно-истеблишментных «ценных указаний» («ц.у.»), встал вопрос о том, в какие формы должен быть отлит этот ресурс народного — в основном на тот этап, повторяю, не столько политического, сколько духовного — неприятия лжи. Вопрос этот не был сколь-нибудь удовлетворительно решен ни в 1991, ни в 1992, ни в 1993 г.

Ввязавшись в бой с демократами, их противники стали заимствовать все приемы августовских «победителей». Они стали столь же грубы, развязны. Они стали столь же неразборчивы в средствах. Постепенно и чувство государственности, наиболее мощный фактор их деятельности, стало уходить на второй план, уступая место политической конъюнктуре. Конечно, на войне как на войне, и чистоплюйство в борьбе с противником, использующим запрещенные приемы, вряд ли приемлемо. Но, научившись у демократов их приемам, духовная оппозиция стала в каком-то смысле двойником своих ненавидимых оппонентов.

Эффект двойничества вдруг зловещим образом повторился в политическом противоборстве власти и оппозиции. И если сегодня в ответ на заявление Ельцина о том, что он изгоняет всех, кто не поддерживает его курс, из структур исполнительной власти, мы вправе задать вопрос: «Скажите, в чем он, ваш курс?», — то этот же вопрос мы можем сегодня задать и оппозиционному двойнику президента. Политические деятели, действующие на оппозиционной сцене, очень скоро стали напоминать персонажей пьесы Пиранделло, бродящих в растерянности, не находя автора. Театр масок, предъявленный властью, отразился в оппозиционном зеркале, и все мы провалились куда-то между зеркалом и Зазеркальем. С этим надо было кончать. И анализируя еще и еще раз справедливость и правомочность своих упреков представителям оппозиции, я жалею лишь о том, что слишком поздно стал говорить с ними в режиме повышенной резкости, что слишком долго длилась комплиментарная пауза.

Да, на протяжении двух лет, и в особенности начиная с осени 1992 г., я неоднократно и поначалу в предельно корректных формах обращал внимание представителей оппозиции на некое несоответствие между искренностью и серьезностью народного движения — и помпезной театрализованностью патриотического салона.

Мы имели и имеем как бы две оппозиции — народную и салонную. И этот разрыв становился с каждым месяцем все серьезнее. Народное движение перерастало своих лидеров, а лидеры, заигравшись, упорно не желали понять этого. Занимаясь не народом, а самими собой и своими противниками, они потеряли нравственную опору и оказались в «королевстве кривых зеркал». То же самое произошло перед этим и с лидерами демократического движения. Они тоже не смогли, не сумели, не захотели «слушать музыку революции». И оказались политическими бродягами, комедиантами, потерявшими своего режиссера и своего автора. А впрочем, и нечто большее…

Страшно было подумать, что твоих друзей и соратников может ждать та же судьба. И еще страшнее было предположить, что и ты завтра, проснувшись и посмотрев на себя в зеркало, поймешь, что на тебя смотрит в зеркале твой двойник и что тебя самого уже больше нет, а есть лишь маска, натянутая на инфернальную пустоту.

Надо было начать разговор по существу и на высокой ноте. И вместе с тем с предельной деликатностью, бережливостью, корректностью по отношению к людям, взявшим на себя большой груз политической ответственности. Этим людям верили, и вдвойне страшно было оскорбить эту веру. На оппозицию надеялись, и эту надежду нельзя было втоптать в грязь. Оппозицию любили, а любовь нельзя осмеивать. Над любовью нельзя глумиться.

Но над любовью, надеждой и верой была и вечно пребудет Правда. И нет оправдания тому, кто лжет или отмалчивается, даже если его правда посягает на веру, любовь и надежду.

Начав критиковать оппозицию, я натолкнулся на превратное, мягко говоря, толкование моей критики. Такое превратное толкование поначалу воспринималось мною просто как естественная негативная реакция людей, занятых политической практикой, на чрезмерную усложненность моих интеллектуальных «конструкций». Что ж, реальная политика имеет свои законы, и люди, занятые практической деятельностью, имеют все основания для того, чтобы избегать «умствований».

Но тогда речь должна идти о каком-то решении этими практиками каких-то организационных задач, о налаживании пропагандистских и информационных сетей, о строительстве сильных организационных структур. Ничего подобного не происходило и не происходит. А ведь дело тут не только в организационной умелости. И не только в недостатке средств, как на то указал недавно А. Казинцев. И не в том дело, что оппозиция наткнулась на «чудовищные механизмы» «зловещей власти». А в том, что Дух покинул ее и его место занял кто-то другой. В атмосфере двойничества, в атмосфере копирования удачливых победителей, в атмосфере принятия их правил игры могло быть лишь одно лекарство от постепенной обездуховленности. Этим лекарством мог стать только подвижнический, аскетический труд, труд организационный, интеллектуальный, духовный. Всякая леность в этих условиях приводила к постепенному перерождению и вырождению оппозиционной верхушки, работавшей в тех же технологиях, что и ее противники.

Монах знает, как бороться со Злом и что такое искушение Злом. Политик должен понимать, что у него своя аскеза, своя молитва, свой пост и свое пострижение. Политик действует в миру, но это вовсе не означает, что он может забыть о Боге.

Политическое инферно зрело в оппозиции достаточно долго, но оно явилось в таких черных и очевидных формах, что поначалу мне казалось, что это просто дурной сон. И только постепенно, со временем, я понял, что все это не случайно, что все это имеет свои корни в прошлом лидеров оппозиции, в их салонно-театральных навыках, обретенных в писательско-артистическо-аппаратной богеме.

Поначалу (задолго до того, как нам предложили «Ваффен-СС» в виде идеала для подражания) меня тревожили лишь различные «мелочи». Например, то обстоятельство, что крайне низкий уровень организационной активности удивительным образом сочетался у оппозиционных вождей с тягой к схоластическим умозрительным построениям.

Идея «Континента и Океана» показалась мне поначалу некоей эстетизированной идеологической блажью, не более. И меня удручало лишь то, что оппозиционные вожди так увлеклись «Континентом и Океаном», что упустили полностью все нити, ведущие, например, в регионы. Для которых эти вожди постепенно превратились в политических гастролеров-эстрадников, а не в реальных руководителей реальных управляющих центров.

И было попросту как-то неловко, когда из одной «горячей точки» мне вдруг позвонили (подряд в один день) сразу несколько местных деятелей и, стараясь быть деликатными, стали упрашивать меня, чтобы я «помог» отъезду одного из патриотических «генералов». Я не понимал тогда еще всей опасности застоя в оппозиционном движении, постепенной его эстетизации и театрализации, постепенного ухода от трудовой организационной аскезы. Я не понимал, сколь тесно это сопряжено с угрозой перерождения. Я не понимал, в сколь высокой степени это все является предтечей политического инферно.

Начиная с середины 1992 г. политические фиаско оппозиционных лидеров и возглавляемого ими движения следовали одно за другим. Вопреки прогнозам и рекомендациям люди действовали на ощупь, не извлекая опыта из своих поражений. Возникло новое явление — политический аутизм, уход в себя, сотворение кумиров, фактически погружение в иллюзорную действительность, наполненную культами и культиками.

Срабатывал эффект «кукушки и петуха». С. Куняев проводил аналогии между Невзоровым и Прохановым, с одной стороны, и… Александром Невским. Мол, у каждой эпохи — свои Александры. Новые Александры слушали и «бронзовели» не по дням, а по часам. Чем-то скверным стало отдавать от всего этого политического китча. Зрело что-то пагубное, зловещее. И вот грянул фашистский бум в оппозиционной печати, действующей под лозунгом «духовной оппозиции». О каком «духе» после этого можно было говорить? Лишь о том, который является носителем всех и всяческих двойничеств — систем двойников.

Все это потребовало от меня очередного самоопределения — и даже размежевания. Это размежевание нашло свое отражение в ряде моих публикаций 1993 г., в том числе в статьях «Если хотим жить» (газета «День» от 5 января 1993 г.) и «Капкан для России» («Наш современник», № 2 за 1993 г.). И в той, и в другой статье фактически говорилось о необходимости (пока не поздно!) коренным образом пересмотреть оппозиционный курс, внеся серьезные идеологические, организационные, кадровые и духовные, повторяю, прежде всего духовные, коррективы.

Подводя итог и выделяя самое существенное из сказанного мной в тех публикациях, можно сформулировать следующие тезисы.

Первое. Оппозиционное движение не хочет или не может выйти из стадии политических заимствований. Политические заимствования рождают специфический климат, приводят к загниванию, перерождению и, наконец, к прямому политическому инферно — то есть к фашизму.

Второе. Говоря о фашизме, я неоднократно подчеркивал, что имею в виду проникновение в патриотическое движение, в верхушку его, чуждой ему, по сути антипатриотической, антигосударственной и антинациональной идеологии, прикрывающейся фиговым листком борьбы с пресловутым «мондиализмом», а на деле являющейся разновидностью все того же «мондиализма» в его наиболее зловещем (эсэсовском) варианте.

Третье. Ничего общего с огульным отождествлением национальных движений с фашизмом — отождествлением, проводимым А.Н. Яковлевым и его окружением — такая критика не имела и не имеет. Напротив, я (вначале с некими оговорками, а в дальнейшем все с большей откровенностью и некомплиментарностью) говорил о том, что именно позиция газеты «День» и ряда ее авторов, прежде всего А. Дугина, позволяет сделать вывод о принадлежности данной газеты к той же яковлевской игре, но только в модификации, которая во всей мировой политической практике именуется «пятой колонной».

Четвертое. При этом я и сейчас воздерживаюсь от прямых разбирательств роли тех или иных не слишком «злокачественных» деятелей оппозиции в ее развале и перерождении. Я говорю о персоналиях лишь в крайних случаях, причем с неохотой, и фиксирую внимание оппозиционной общественности лишь на крайних степенях политической патологии. Главное — интересы реального дела. Исходя из них (и только из них!), я констатировал (тогда в полувопросительной форме, а теперь уже с полной уверенностью в своей правоте и готовностью нести ответственность за все последствия своего заявления!), что загнивание и перерождение оппозиционной элиты начались, как минимум, в августе-сентябре 1992 г. И то, что это произошло, не случайно. Это совпадает (и вновь речь идет именно о содержательных совпадениях!) с выходом в свет ряда антинациональных фашистских изданий при соучастии и содействии центрального органа оппозиции — газеты «День».

Я определял и определяю (тогда со знаком вопроса, а теперь в сугубо утвердительной форме) свою позицию как позицию категорического неприятия этих странных идеологических игр, проводимых «Днем» и его антинациональными фашистскими теоретиками.

Я обратился также к различным лидерам оппозиционных сил с предложением определиться в, может быть, ключевом на сегодня, крайне существенном для оппозиции вопросе о преодолении загнивания и перерождения оппозиционного движения в результате экспансии антинациональной фашистской идеологии. На внятное публичное определение своей позиции по отношению к, казалось бы, столь очевидному политическому инферно решились лишь немногие из патриотических идеологов и не решился фактически никто из оппозиционных политиков. Что ж, в подобном вопросе случайностей быть не может.

Признаюсь, что я действительно сделал за это время ряд «открытий» по части волевых, интеллектуальных и нравственных качеств множества представителей патриотического «салона». Зная историю этого патриотического «салона», уровень его верноподданности по отношению к М.С. Горбачеву как генсеку КПСС, предъявленный обществу в ряде встреч Горбачева с писателями и деятелями культуры периода 1987–1990 гг., зная функциональную роль этого «салона» в эпоху Суслова и Андропова, я не питал особых иллюзий по части его способности к политическому самоопределению. Однако статья А. Казинцева в третьем номере журнала «Наш современник» перекрывает в этом отношении все рекорды публицистики эпохи застоя, отдает политической смердяковщиной и, что самое главное, не оставляет никаких сомнений в том, что изрядная часть патриотического «салона» (а не только отдельные авторы «Дня»!) делает откровенную ставку на фашистскую идеологию в различных ее разновидностях.

Казинцев заявил об этом напрямую, да еще и со ссылкой на И. Ильина. Разумеется, каждый волен читать Ильина по-своему. Я, например, читаю и буду читать его сквозь призму сказанного самим И. Ильиным в его книге «О противлении злу силой». Руководствуясь сказанным в этой книге, я в случае пришествия фашизма буду не рассуждать о его сильных и слабых сторонах, а противляться. Да, именно противляться этому злу.

Что будет делать Казинцев, это, в конце концов, его сугубо личное дело. Но заявить, что фашизм фашизму рознь и тем самым в критический для движения момент начать вилять в этом политически острейшем и крайне важном вопросе, опускаясь до кухонных дрязг и бабьих шпилек, да еще, виляя, делать глумливые реверансы, в надежде угодить и «нашим», и «вашим»?..

Да, это уровень, достойный какого-нибудь Минкина и, кстати, доказывающий, что на почве смердяковщины двойники способны договориться. Но пусть подобное двойничество не пройдет незамеченным. Пусть знает Казинцев, что «слово не воробей», и пусть теперь попробуют наши салонные патриоты жеманно верещать по поводу гнусных обвинений их в фашизме со стороны «извращенцев-яковлевцев». Салонные патриоты сказали все про себя сами. Кто-то в форме текстов, а кто-то в форме позорного молчаливого соучастия. И не только «День» (где хоть какая-то откровенность наличествует), но и (прежде всего!) его блюдущие внешнюю пристойность попутчики и «поднатчики» из числа так называемых «виляющих» патриотов — пусть знают все они, что политическое инферно не осталось незамеченным и неотмеченным.

В гуле народного негодования, в шуме площадей и улиц псевдопатриотическим бонзам уже мерещатся фигуры новых фюреров. И они, эти потасканно-слащавые бонзы, уже торопятся застолбить себе место в фалангах и заявить о своей верноподданности по отношению к будущим фашистским диктаторам.

Говоря о том, что просвещенный патриотизм — это «уступка ельцинизму», «мэтры» патриотического движения закрывают глаза на постепенное перебегание в стан ельцинистов именно наиболее радикальных и двусмысленных в своей радикальности представителей патриотического лагеря. Пусть поинтересуется Проханов судьбой ряда опекаемых им любителей свастики с момента, когда структуры вроде Русского собора стали указывать им на дверь. Пусть поинтересуется и судьбой Д. Васильева, ставшего вдруг одним из желанных авторов газеты «Московский комсомолец»[59]. Пусть поинтересуется динамикой политического процесса внутри элиты российской компартии.

Психология политического «персонажа», занятого поиском «автора» и выискивающего очередных авторов где угодно, а зачастую одновременно в разных местах, — это рефлекс салонной среды, судорожно искавшей покровителей и покровительства в коридорах ЦК КПСС эпохи застоя. Это почти биологическая тяга «слабых» (грезящих о ницшеанстве!) к чужим источникам политической воли, к чужим источникам как материальных, так и нематериальных ресурсов в политике. И одновременно непостижимое пренебрежение к главному Автору подлинно исторической драмы — к своему народу, чьим именем играют всуе, но чей потенциал никоим образом не стремятся задействовать, востребовать, раскрыть, реализовать.

Да, патриотическая «клиентела» по привычке ищет патронов, ищет «авторов» и ради этого заигрывает со всеми: с исламскими магнатами, экзальтированными немецкими интеллектуалами, с представителями «крутых» региональных криминальных элит, с игроками из спецслужб (которые сами давно уже потеряли ориентацию и заблудились в своих же «игровых» лабиринтах!). На худой конец сгодятся на роль патронов и боссы нынешнего правительства (вчера еще именовавшиеся «оккупантами»). Кто угодно и что угодно, лишь бы не свой народ.

Отсюда идеологическая недоброкачественность и всеядность. («Персонажу» нужен какой угодно «автор»!) Автор-эсэсовец («Континент») и Автор-завоеватель (Чингис-хан), Автор-предатель (Власов и власовцы), Автор-безумец (садист и маньяк фон Унгерн), Автор-сепаратист (дважды пошедший в услужение к немцам Краснов). Воистину «утопающие» хватаются за все «соломинки», а «мертвяк мертвяка видит издалека».

И ведь, что характерно, «тонут»-то при упорном избегании тех понятий, тех идеологических «плавсредств», которые только и способны поддержать тонущих.

Например, нет идеологемы страны — идеологемы, являющейся и «штурвалом», и «компасом» на любом, подчеркиваю, идеологическом «корабле», плывущем к ясно намеченной цели. Вместо нее мы имеем некий «континент». Но ведь совершенно ясно любому десятикласснику, что подмена идеологемы «страны» бесплодной химерой «континента» означает взращивание в нашем движении «клиентельных идеологем». Насыщение подобных идеологем политической энергетикой невозможно. Энергетический ресурс не удерживается в силу «дырявости» клиентельных идеологем, заложенных творцами колониальной идеологии.

Клиентельная логика и психология рождает… псевдочванливые, псевдонадутые, горделиво-… колониальные идеологемы. «Возьмите нас на прицеп, о великие силы „великого Континента“»! — Да, они возьмут, но по-чингисхановски — мертвой хваткой, по-гитлеровски — в Освенцим. И, простите, чем это лучше латиноамериканизации по Гайдару? Те же песни, но в другой оркестровке. Тот же договор с тем же Пуделем.

Народ брошен и предан. Улице предложено отчаянно скандировать «Советский Союз!» и называть нынешнее государство «ельцинией». Тем самым народ пытаются уводить в сторону от решения самых больных его проблем, растворяя политические требования в ностальгийной психоделии.