Путь на эшафот

12 июля «честный человек» доставил письмо Бабингтона Марии Стюарт. Ее секретарь сообщил, что письмо получено и ответ будет послан через три дня. Во время одной из своих верховых прогулок, которые ей специально разрешили, шотландская королева встретила рыжего малого с потупленным взором, внешность которого привлекла ее внимание, о чем она и сообщила в письме Моргану. Это был Фелиппес. 17 июля Мария Стюарт ответила Бабингтону. Если верить тексту письма, представленного на процессе, она одобряла все планы заговорщиков — и способствование иностранной интервенции, и католическое восстание, и убийство Елизаветы. Последнее вызывает сомнение. По крайней мере в письмах, направленных Марией в тот же день Пейджету, Моргану и дону Мендосе, говорилось об интервенции и восстании, но совершенно умалчивалось о предстоящем покушении на английскую королеву. На другой день Фелиппес отослал Уолсингему дешифрованную копию. Мышеловка захлопнулась…

31 июля 1586 г. Джифорд в очередной раз отбыл в Париж. Он оставил у французского посла половину листа бумаги и просил Шатнефа передавать письма шотландской королевы своим сторонникам за границей только в руки человека, который сможет предъявить другую половину того же листа. Эту другую половину Джифорд передал Уолсингему и мог после этого покинуть английские берега. Никому из заговорщиков уже не было суждено увидеть опять этого решительного и услужливого джентльмена, столь бескорыстно преданного делу святой католической веры.

Уолсингем имел возможность наблюдать за всеми действиями Бабингтона с помощью своего шпиона Бернарда Мауди, который выполнял и роль провокатора, подстрекая заговорщиков к активности. В июне 1586 г. Maуди даже совершил по поручению Уолсингема вместе с Баллардом поездку в различные районы Англии с целью определить, на какие силы могут рассчитывать заговорщики в каждом графстве, и представить об этом отчет испанскому послу в Париже дону Мендосе. Разумеется, не меньший интерес представляли эти сведения для английского правительства. Правда, в августе Бабингтон разузнал, что Мауди — шпион Уолсингема, но было уже поздно…

Временами заговорщиков осеняло смутное предчувствие беды, неясное сознание того, что какая-то невидимая рука все больше запутывает незримую суть, которая должна погубить их. Бабингтон решил съездить в Париж для переговоров с доном Мендосой. Роберт Пули, секретарь Уолсингема, представил заговорщика министру. Бабингтон обещал шпионить за эмигрантами. Уолсингем, выразив свое удовольствие по поводу такого предложения услуг, несколько раз принимал Бабингтона, все оттягивая выдачу паспорта. А Бабингтон имел неосторожность вдобавок показать Пули письмо Марии Стюарт и сообщить, что скоро последуют вторжение, убийство Елизаветы и воцарение пленной шотландской королевы.

В августе заговорщики получили известие, что слуга Балларда, знавший все их секреты, был правительственным шпионом. Бабингтон, пытаясь спастись, отправляет письмо Пули с просьбой известить от его имени Уолсингема, что существует заговор и он готов сообщить все подробности. С этим письмом Пули направляется к Уолсингему — на этот раз арестовывают самого посредника! Нет, Уолсингем в общем-то не сомневался в верности Пули и все же считал, что на того слишком большое впечатление производили богатство и щедрость Бабингтона. Такие превентивные аресты Уолсингем не раз практиковал в отношении своих людей, так что Пули ненадолго был отправлен в Тауэр, а слежку за Бабингтоном продолжали другие агенты[187].

…Бабингтон ждал — проходили часы, а его письмо оставалось без ответа. Арестовывают Балларда и еще нескольких заговорщиков. Бабингтон пишет еще одно письмо Уолсингему. Ему сообщают, что ответ последует через день-другой. Вечером, ужиная с одним из людей Уолсингема, Бабингтон заметил, что тому передали записку. Заглянув краем глаза в бумагу, глава заговора увидел, что в ней содержался приказ не выпускать его из поля зрения. Медлить было нельзя. Он незаметно вышел из комнаты, оставив свой плащ и меч, и помчался к друзьям; переодевшись в одежду бедняков, они попытались скрыться. За ними следовала погоня, и через несколько дней их арестовали. Одновременно был произведен обыск у Марии Стюарт, захвачены секретные бумаги, взяты под стражу ее секретари. Мария была переведена в другую тюрьму, где находилась в строжайшем заключении.

Разумеется, показания заговорщиков, что их подтолкнул к государственной измене Джилберт Джифорд, были тщательно скрыты английской полицией. Между прочим, он, находясь во Франции, получил от Фелиппеса полудружеское, полуиздевательское предупреждение, что его, Джифорда, самого подозревают в участии в заговоре. Джифорда охватила паника — люди Уолсингема могли донести на него французским властям, после чего ему было бы несдобровать, а возвратясь в Англию, Джифорд вполне мог попасть в лапы юстиции, которая, как это случалось порой, возможно, закрыла бы глаза на то, чье поручение он выполнял, провоцируя покушение на Елизавету. Опасения разведчика оказались, впрочем, необоснованными…

13 сентября Бабингтон и шесть его помощников предстали перед специально назначенной судебной комиссией. Через два дня за ними последовали остальные заговорщики. Все подсудимые признали себя виновными, поэтому не было нужды представлять доказательства относительно организации заговора. Елизавета не удовлетворилась присуждением заговорщиков к «квалифицированной» казни и спросила, нет ли чего-нибудь пострашнее. Лорд Берли должен был разъяснить своей повелительнице, что намеченная кара более чем достаточна для любого преступника.

Многочасовая казнь первых шестерых заговорщиков приобрела настолько чудовищный характер, что сдали нервы даже у много повидавшей в те годы лондонской толпы. Поэтому остальных семерых на другой день повесили и лишь потом четвертовали и проделали все остальные процедуры, уготованные государственным изменникам. Настала очередь и Марии Стюарт.

Хотя «заговор Бабингтона» создал предлог для юридического убийства Марии Стюарт, Елизавета только после долгих колебаний, под сильнейшим нажимом своих главных советников, особенно У. Сесила, за свои заслуги получившего титул лорда Берли, и Уолсингема, решила предать пленницу суду. Берли и Уолсингем уверяли, что процесс и осуждение Марии Стюарт совершенно необходимы для безопасности самой Елизаветы, для утверждения протестантизма, для того, чтобы Англия могла выдержать предстоящую ей схватку с могущественной Испанией. Однако причин для нерешительности у Елизаветы было немало. Юридическая сторона предстоящего процесса была очень деликатной, а королеве особенно хотелось соблюсти форму законности. Прежде всего приходилось судить супругу покойного французского короля, законную королеву шотландскую. Создавать такой прецедент — тяжелое решение для Елизаветы, ревниво отстаивавшей священность власти монарха и прерогативы короны. Недаром английская королева отрицала даже правомерность лишения Марии Стюарт шотландского престола. К тому же узница не являлась английской подданной. Она ведь сама добровольно явилась в Англию просить защиты и покровительства у Елизаветы.

Более того, свидетелей обвинения спешно казнили как участников «заговора Бабингтона». Суду были переданы лишь исторгнутые у них под пыткой показания, а письма самой Марии Стюарт — единственное документальное доказательство — были представлены только в копиях (для этого тоже были серьезные причины). Не было закона, на основании которого можно было судить Марию, поэтому срочно приняли соответствующий парламентский акт. Создается специальный трибунал для разбора намерения и попыток покушения «вышеупомянутой Марии» против английской королевы и для вынесения приговора. 11 октября 1586 г. члены суда прибыли в замок Фотерингей, где содержалась Мария Стюарт, и передали ей письмо английской королевы. В нем указывалось, что Мария, отдавшись под покровительство Елизаветы, тем самым стала подвластной законам английского государства и должна на суде дать ответ на предъявленные обвинения.

Мария при первом же объяснении с членами судебной комиссии затронула больное место организаторов процесса. «Я абсолютная королева, — заявила узница, — и не сделаю ничего, что могло бы повредить моим собственным королевским правам, правам других государей моего ранга и положения, а также правам моего сына». Обвиняемая знала, насколько чувствительна была Елизавета к таким доводам. Но жребий был уже брошен, и теперь эти аргументы могли только побудить английскую королеву и ее советников действовать с еще большей ловкостью и осмотрительностью.

В заявлении, переданном комиссии, Мария Стюарт написала, что она незнакома с законами Англии, лишена адвоката. Мария сразу же подчеркнула самый слабый пункт обвинения — оно не представило ни одной написанной ею бумаги, которая свидетельствовала бы о злоумышлении против королевы, не доказало, что она, Мария, произнесла хотя бы одно слово, подтверждавшее ее участие в каких-либо враждебных планах и действиях. Вместе с тем в своем отрицании всего Мария сама переходила границу вероятного. Она писала, отвергая обвинение в заговоре против Елизаветы: «Я не натравливала ни одного человека против нее». Было общеизвестно, что это уж во всяком случае не соответствовало действительности.

В переговорах с судьями Мария подчеркивала, что она не находилась под покровительством британских законов, а содержалась 19 лет в английской тюрьме. В ответ лорд-канцлер и другие члены комиссии объявили, что они будут исходить из своих полномочий и английского общего права, причем ни нахождение в тюрьме, ни королевские права Марии не освобождают ее от ответственности. Судьи, разумеется, поспешили отвергнуть и заявление Марии, что она должна отвечать только перед парламентом. Узница великолепно была осведомлена о предвзятости судей и пыталась всячески доказать неправомочность трибунала, учрежденного для разбора ее дела. Она снова затронула слабый пункт обвинения, когда указала, что ее собираются судить лишь по недавнему закону, специально принятому, чтобы создать основание для организации процесса против нее. С своей стороны члены комиссии разъяснили, что королевским правам Марии не повредит, если она докажет необоснованность выдвинутых обвинений. Если же Мария откажется отвечать, суд будет проведен в ее отсутствие. Это был главный козырь судей: они рассчитывали (и не ошиблись в своем расчете), что Мария Стюарт не устоит перед этой угрозой и предпочтет поединок в зале заседаний.

Судебный трибунал, которому было поручено вынести приговор шотландской королеве, состоял из 48 человек, включая многих высших сановников, многочисленных представителей знати и нетитулованного дворянства. Подсудимая заняла свое место. Оно находилось на несколько ступеней ниже кресла под балдахином (его сохраняли для отсутствующей Елизаветы). Этой деталью суд стремился подчеркнуть вассалитет Шотландии по отношению к Англии, неизменно отрицавшийся Эдинбургом. Мария Стюарт и здесь не уступила, громко заявив, что ей, прирожденной королеве, должно принадлежать место, находящееся выше. (Рядом с креслом Елизаветы или, быть может, само это кресло?) Власти предпочли пройти мимо этого заявления подсудимой.

Процесс начался. Это был и суд и не суд. И дело не только в том, что весь состав судей был тщательно подобран Елизаветой и ее советниками. Такое случалось нередко, едва ли не во всех государственных процессах той эпохи. Особенностью было формальное соблюдение отдельных процессуальных норм при полном игнорировании других. Подсудимой даже не был предъявлен точно сформулированный обвинительный акт. Главным пунктом обвинения было участие в заговоре. Мария Стюарт поддалась искушению отрицать все: она ничего не знала о заговоре и заговорщиках. Кто слишком много доказывает — ничего не доказывает. Это справедливо и в отношении тех, кто слишком много отрицает.

Суду были представлены признания заговорщиков, два их письма к Марии Стюарт и два ответных письма королевы. Особое значение имело второе письмо, посланное после того, как ей стали известны планы заговорщиков.

Мария Стюарт гневно отрицала подлинность писем (оригиналы ведь так и не были предъявлены суду). Она требовала, чтобы были вызваны в суд ее секретари, подтвердившие под пыткой, что эти письма были написаны шотландской королевой. Конечно, ее требование было отвергнуто. Подсудимая прямо уличила Френсиса Уолсингема в подделке писем. И хотя тот клялся и божился, что не совершил ничего не достойного честного человека[188], это обвинение, по всей видимости, соответствовало истине.

25 октября в Звездной палате Вестминстера было объявлено, что суд нашел Марию Стюарт виновной в совершении вменяемых ей преступлений. Через несколько дней парламент рекомендовал приговорить обвиняемую к смертной казни. Дело было теперь за Елизаветой.

Сейчас, конечно, невозможно определить, что было просто комедией, а что действительно свидетельствовало о нерешительности Елизаветы, которая не могла уже больше тянуть: ей следовало или одобрить, или отвергнуть смертный приговор. Она предпочла бы тайное убийство и даже намекала на это тюремщику Эмиасу Паулету, но тот отказался от щекотливого поручения.

— Как, однако, этот старый дурак надоел мне со своей совестью, — бросила в сердцах королева.

Она подписывает приговор как бы машинально, вместе с другими бумагами, принесенными ей государственным секретарем Дависоном. Потом она свалит на него всю вину за это, но сейчас Елизавета не может удержаться, чтобы не пошутить:

— Знаешь, я думаю, старик Уолсингем может умереть с горя, увидев приговор. Ты, пожалуйста, приготовь его к этому страшному известию.

8 февраля 1587 г., через 20 лет без одного дня после убийства Дарнлея, Мария Стюарт была обезглавлена. Елизавета делает вид, что произошла ужасная ошибка. Несколько месяцев демонстративно выказывалась немилость самому лорду Берли. Ходили упорные слухи, что Дависона, брошенного в Тауэр, повесят без суда, но они не подтвердились.

После предварительного следствия Дависона по всем правилам предают суду зловещей Звездной палаты — верного орудия тюдоровского абсолютизма. Более того, в составе судей заметно отсутствуют все главные советники и министры Елизаветы, зато налицо несколько католиков. Спектакль разыгрывается настолько талантливо, что даже сама жертва — Дависон думает, что дни его сочтены. Он имеет благоразумие промолчать на суде о своих секретных беседах с повелительницей, о которых упоминал на следствии. Приговор суров: за крайнее пренебрежение к воле своей государыни Дависон присуждается к огромному штрафу (10 тыс. марок) и заключению в тюрьме до тех пор, пока это будет угодно королеве. Штраф он не выплатил, да и не мог выплатить, а в тюрьме оставался до разгрома испанской армады в следующем году. Потом целых 20 лет Дависону регулярно выплачивали жалованье королевского министра, правда не возлагая на него никаких обязанностей[189]. Так на деле обернулись эти процесс и приговор, возникшие в связи с процессом и смертным приговором Марии Стюарт.

Мы вплотную приблизились к шекспировскому времени, как с полным основанием называют последнее десятилетие царствования Елизаветы и первые годы правления ее преемника. И главные политические процессы тех лет, несомненно, наложили сильный отпечаток на жизнь и творчество гениального английского драматурга, причем немало, вероятно, остается здесь еще не раскрытого и не разгаданного наукой. Очевидно лишь одно — насколько усовершенствовалась, насколько была отлажена техника подготовки процессов, включавшая вымогательство признаний и подписей, подделку документов, использование агентов-провокаторов, устранение неудобных свидетелей, превращение процессов в орудие политической пропаганды и многое, многое другое.