«Отец Дюшен» — агент роялистов?

Попытку обосновать концепцию Арно де Летали предприняла французская писательница, лауреат ряда литературных премий Марина Грей, опубликовавшая в 1983 г. биографию Эбера. О точке зрения автора говорит уже заголовок этой книги: «Эбер: «Отец Дюшен» — агент роялистов»[541]. Она издана в серии «Присутствие истории», выходящей под руководством известного французского историка Андре Кастело. М. Грей рассказывает о проведенной ею работе над неопубликованными источниками, хранящимися в ряде архивов — от Национального архива в Париже до ряда местных, а также над рукописными фондами научных исторических обществ и частных лиц; сообщает об изучении ею мемуарной литературы, публикаций провинциальных исторических обществ и ряда других аналогичных изданий и, естественно, новейшей специальной литературы. Между прочим, М. Грей утверждает, что она имеет доказательства того, что работа Луи Жакоба (ученика А. Матьеза) об Эбере, содержащая очень интересную и важную документацию, «представляет собой не что иное, как плагиат рукописи учителя истории Поля Николя из Алансона»[542]. Л. Жакоб назвал свою книгу «Эбер: Отец Дюшен, глава санкюлотов»[543]. Марина Грей полемически озаглавила свою работу: «Эбер: «Отец Дюшен» — агент роялистов».

Книга М. Грей отличается от множества работ по секретной истории революционных лет, авторы которых могли изобретать свои построения только из-за незнания или сознательного игнорирования существующей специальной литературы. М. Грей старается так сформулировать и обосновать свою концепцию, чтобы она не вступала в противоречие с фактами, твердо установленными исторической наукой, и уж во всяком случае не допускает абсурдных ошибок, которыми пестрят рассчитанные на сенсацию опусы. Она также избегает опираться на заведомые фальшивки. Приводя список использованных материалов, исследовательница — в соответствии с профилем серии «Присутствие истории» — не дает ссылок на эти источники. Если такое отсутствие ссылок не может смутить читателя, когда дело идет о найденных М. Грей сведениях, освещающих молодые годы Эбера, судьбу его потомков и тому подобные биографические детали, то этого никак нельзя сказать о тех местах книги, где приводятся данные, имеющие решающее значение для признания автора «Отца Дюшена» роялистским агентом и подкрепляющиеся, например, глухой ссылкой на не названные точно «частные архивы».

Как же пытается М. Грей обосновать свой главный тезис о принадлежности Эбера к роялистскому подполью? Прежде всего выясняется, что еще в молодые годы Эбер служил в театре «Варьете» и там познакомился (и пользовался покровительством) с двумя аристократками, активное участие которых в роялистских заговорах не подлежит сомнению. Одна из них, уже кратко упоминавшаяся выше, — Шарлотта Уолпол, младшая дочь некоего Роберта Уолпола, претендовавшего на родство с известным английским премьер-министром, носившим те же имя и фамилию. В молодости Шарлотта стала актрисой, но вскоре покинула сцену и вышла замуж за богатого дворянина сэра Эдварда Аткинса. Предреволюционные годы леди Шарлотта провела во Франции, вращаясь в великосветских кругах. Ее ближайшей приятельницей стала герцогиня Полиньяк, подруга Марии-Антуанетты. В 1789 г. Шарлотта Аткинс, покинув бурный Париж, обосновалась на севере Франции, в городе Лилле. Там любовником красивой молодой англичанки стал лейтенант Луи де Фротте, позднее один из главарей шуанов. В июне 1791 г. Шарлотта Аткинс вновь оказалась в Париже, где имела свидание с Людовиком XVI и Марией-Антуанеттой после неудачного бегства королевской семьи в Варенн.

Вернувшись в Англию, Аткинс узнала о казни короля и с тех пор предпринимала попытки организации бегства из тюрьмы Марии-Антуанетты и дофина. На эти попытки она растратила большую часть своего немалого состояния и денег, которые, видимо, предоставлялись ей из английских правительственных фондов. Несомненно, Аткинс не раз рисковала жизнью, но ей посчастливилось избежать всех опасностей (она умерла в Париже в 1836 г.). Надо отметить, что современники, знавшие Шарлотту Аткинс, в один голос говорили о ее энергии и не оставлявшем ее оптимизме. Вместе с тем свидетельствовали и о ее легковерии, которое делало англичанку жертвой различных мошенников и шарлатанов, являвшихся по совместительству агентами секретных служб и побуждавших ее поощрять явно неисполнимые планы. Это следует иметь в виду, оценивая сведения, исходившие от Шарлотты Аткинс. Именно она много позднее заявила ирландскому священнику, аббату Генри Эджуорсу, исповедовавшему Людовика XVI перед казнью и поэтому высоко почитавшемуся в роялистских кругах, что Эбер был весьма обязан ей, Шарлотте Аткинс.

Другая знакомая Эбера, графиня Елизавета Рошуар, была также активной заговорщицей, стремившейся организовать бегство королевы и дофина. После казни Эбера, когда стало известно о его встречах с Рошуар, она бежала из Франции, потом вернулась и продолжала конспиративную деятельность. В 1798 г. она с сыном (будущим генералом и адъютантом русского царя Александра І, а позднее, в период Реставрации, военным комендантом Парижа) нашла пристанище в Англии. Британские власти подозревали, что графиня является шпионом-двойником, а когда выяснилось, что Рошуар мошенническим путем выудила у одного из своих соотечественников круглую сумму (более 2200 английских фунтов), заговорщицу выслали из Англии. Она переселилась в Россию и умерла в 1805 г. в Херсоне. Обеих знакомых Эбера М. Грей считает в числе тех лиц, которые вовлекли его в ряды роялистского подполья.

В первые годы Революции вплоть до провозглашения Республики Эбер, по мнению М. Грей, не принимал никакого участия в действиях роялистов. Признаки сближения с ними исследовательница склонна увидеть осенью 1792 г., когда Эбер развернул яростную кампанию против жирондистов, возглавлявших тогда правительство Республики, которому он предпочитал даже режим только что свергнутой монархии. В № 188 «Пер Дюшена» он вопрошал, стоит ли допускать возвышения тысяч тиранов, которые займут место одного свергнутого тирана: «Если нам суждено быть под властью мерзавцев бриссотинцев, лучше уж вернуть Капета в Версаль, согласиться на возвращение с триумфом графа д’Артуа и Конде. Уж лучше парламенты, Бастилии, откупщики старого режима, чем «правление» горстки преступников — жирондистов…»

Через 17 месяцев, во время процесса Эбера, общественный обвинитель Фукье-Тенвиль напомнит эти слова подсудимого в качестве свидетельства его контрреволюционных убеждений. В речи против Дантона Сен-Жюст так охарактеризовал Эбера: «Скрытый приверженец монархии, высокопарно ораторствовавший против банков, каждый вечер ужинал у банкиров». Учитывая связи Эбера с Иоганном Конрадом Коком, Ж. Перейрой, Бертольдом Проли и другими финансистами, это обвинение не кажется преувеличением. Надо лишь добавить, что все эти дельцы выдавали себя за левых якобинцев — единомышленников Эбера. Помощник Фукье-Тенвиля, перечитавший по его указанию комплект «Пер Дюшена», обвинял Эбера в том, что он с преступным намерением пытался заронить в сознание своих читателей сомнение, не следует ли отдавать предпочтение монархической форме правления. В борьбе против жирондистов Эбер ополчился на приписываемый им план возвести на престол герцога Филиппа Орлеанского. Этот кандидат, писал Эбер, «слишком вызывает презрение, чтобы можно было поверить, будто санкюлоты отдадут свою привязанность такому королю». Помощник общественного обвинителя, цитируя приведенное высказывание Эбера, делал вывод: ««Пер Дюшен», следовательно, не считал невозможным, что они могут отдать симпатии другому королю». Отсюда следовало заключение, что «его (Эбера. — Е. Ч.) манера писать вытекает из определенного плана и злодейского умысла»[544].

М. Грей отмечает, что знакомство Эбера с Батцем не изменило тона «Отца Дюшена». Принятая Эбером манера обсуждения политических событий позволяла ему пропагандировать то одну, то другую идею. По ее мнению, одним из доказательств того, что журналистская деятельность Эбера являлась лишь прикрытием и вместе с тем орудием осуществления планов роялистского подполья, являются нападки, с которыми обрушивался «Отец Дюшен» на видных генералов — Кюстина Бирона, Ламарльера и других, командовавших армиями Республики. Он обвинял их в том, что они являются такими же изменниками, как и Дюмурье. В июне 1793 г. «Отец Дюшен» предлагал с целью сделать республиканские армии непобедимыми поставить во главе их «только настоящих санкюлотов, старых инвалидов». Здесь, мол, Эбер перегнул палку: всерьез требовать, чтобы войсками командовали «санкюлоты, старые инвалиды», значило выдать себя. М. Грей пыталась найти в этом журнале скрытые намеки на подлинные цели его издателя. Так, в октябре 1793 г., давая оценку заявлению лидера жирондистов Бриссо в Революционном трибунале, Эбер писал: «Я не оспариваю его талантов, я знаю даже, что заговорщик нуждается в них, чтобы завоевать благосклонность народа»[545]. Грей считает эту фразу «таящей глубокий смысл». Позднее на аналогичное обвинение во время его процесса в Революционном трибунале Эбер ответил:

— Нет писателя, против которого нельзя было бы возбудить дело, вырывая отдельные фразы из его сочинений!

Однако исследовательница идет дальше. Она приводит цитату из одного декабрьского номера «Отца Дюшена», где «резюмируется его программа удушения революции путем истребления «самых знаменитых якобинцев»: «Если мне удастся заставить умертвить или гильотинировать два десятка монтаньяров, это будет конец, контрреволюция будет осуществлена; никто не будет знать, за какую ветвь зацепиться, никто ие будет более доверять никому, каждый будет опасаться собственной тени»». Это звучало бы очень убедительным доказательством вины Эбера в том, что он был роялистским агентом, если бы не одно обстоятельство, которое не скрывала, впрочем, и сама Грей. Приведенные выше слова Эбер вкладывает в уста английского премьер-министра Уильяма Питта, дабы более наглядно изобличить планы этого главы антифранцузской коалиции…

К зиме или ранней весне 1793 г. относится, по мнению исследовательницы, знакомство помощника прокурора Коммуны Жака Рене Эбера с негоциантом Жаном Батцем. Прибыв в Париж, Батц поставил перед собой две цели — во-первых, организовать бегство Марии-Антуанетты и дофина и, во-вторых, довести до предела столкновения между различными группировками революционеров. Неудача попытки похищения королевы и дофина нисколько не обескуражила Батца. Отложив на время осуществление повторной попытки, он еще более рьяно взялся за свою вторую цель — разжигание вражды между революционерами, чтобы тем самым дискредитировать Республику в глазах населения. Впрочем, независимо от намерений барона борьба эта и так разгоралась, будучи отражением реальных объективных классовых противоречий, столкновений политических интересов и целей различных партий. Биографы Батца полагают, что весной 1793 г. он решил всячески способствовать падению стоявших у власти жирондистов. Барон подозревал их в стремлении восстановить конституционную монархию на свой манер — учредить регентство во главе с Филиппом Орлеанским, поскольку еще только через десять лет дофин должен был достигнуть совершеннолетия. Это прямо противоречило планам Батца сыграть главную роль в реставрации абсолютной монархии.

Чтобы придать вес гипотезе о связи Эбера с Батцем, надо доказать самый факт их знакомства. Прямых доказательств, если не считать доноса Шабо и не внушающих доверия материалов процесса Эбера, видимо, не существует. Не состоялось ли это знакомство у депутата Конвента Делоне из Анжера или другого депутата — Жюльена из Тулузы? — задает вопрос М. Грей; она называет не только этих участников «дела Ост-Индской компании», но и многих других лиц, которые поддерживали дружеские отношения как с Батцем, так и с Эбером, — уже известного нам инспектора тюрем Мишониса, Луизу Декуан, хорошо знавшую жену помощника прокурора Коммуны, Проли и др. Нет сомнения, что среди людей, посещавших квартиру Эбера, было немало подозрительных личностей или даже заведомых роялистских агентов, в том числе известная нам графиня Рошуар, которая, как злословили, была в связи с Шабо и одновременно помогла бегству и укрыла у себя в замке аббата Эджуорса, исповедника Людовика XVI (факт, подтвержденный самим аббатом).

Однако даже факт знакомства некоторых доверенных лиц Батца с Эбером сам по себе еще ничего не доказывает. Батц вербовал своих агентов среди служащих Коммуны, администрации парижских тюрем, находившихся в ее ведении, а эти люди, как и сотни других, не могли не встречаться с таким известным лицом, как автор «Пер Дюшена». Эбер явно не мог бывать часто в доме Батца в Шаронне, который посещали другие заговорщики. М. Грей объясняет это осторожностью и скрытым презрением барона к своему сообщнику, публично оскорблявшему монархов[546]. Эбер по поручению Коммуны посещал Марию-Антуанетту в тюрьме Консьержери, был знаком с жандармами, в том числе с неким Жильбером, безусловно передававшим королеве какие-то послания от роялистов.

Но это еще не основание высказывать предположение, что Эбер сообщил королеве о подготовке ее бегства. На основе таких «допущений» М. Грей пытается интерпретировать все действия Эбера. Так, например, Эбер предостерегал в своей газете, что вокруг тюрьмы, где содержится королева, слоняются какие-то подозрительные личности, явные заговорщики, или «Пер Дюшен» рассказывал о посещении Эбером королевы, сопровождая этот рассказ обычной для него бранью по адресу «австрийской тигрицы». Из этого М. Грей делает вывод, что Эбер хотел отвести от себя подозрения в случае успешного осуществления очередной попытки бегства королевы, в организации которой он, мол, принимал активное участие. А если в нескольких номерах (например, в августе 1793 г.) «Пер Дюшен» не упоминал о королеве, это считается явным свидетельством желания Эбера отвлечь внимание от планов Батца. Такая «синхронизация» планов Батца и выступлений «Пер Дюшена» малоубедительна.

В августе 1793 г. Колло д’Эрбуа, выступая в Конвенте, обрушился с резкой критикой на министра внутренних дел Тара, обвиняя его в слабости и неумелом ведении дел. Тара подал в отставку. Эбер безуспешно добивался своего назначения на этот пост. По мнению М. Грей, это было в немалой степени связано с подстрекательством со стороны графини Рошуар, которая узнала, что в тюрьме Сен-Пелажи зарыты 1 800 тыс. ливров. Будучи министром, Эбер-де мог продать здание этой тюрьмы под предлогом, что там может быть налажено производство каких-либо нужных изделий. Таким образом удалось бы проникнуть в это помещение, откопать сокровище и поделить его между графиней и Эбером. Однако, как отмечает в другой связи М. Грей, Эбер выдвигал тогда же свою кандидатуру и на пост министра иностранных дел, что никак не вяжется с кладоискательством в здании тюрьмы Сен-Пелажи!

Как заметил, наверное, читатель, пока что у М. Грей дело ограничивалось «синхронизацией» выступлений Эбера и действий Батца и его сообщников, без предоставления каких-либо документальных доказательств, что революционные тирады «Пер Дюшена» прикрывали козни роялистского подполья, и в особенности самого издателя этой газеты. В одном случае, казалось бы, такое свидетельство имеется. Как отмечает М. Грей, речь идет о документе из частного архива (из какого именно, остается неизвестным). Документ представляет собой сделанную Людовиком XVI в Митаве (Елгаве) запись содержания беседы, происходившей «тем же утром» между ним и упомянутым аббатом Эджуорсом. Согласно этой записи, когда аббат был в Лондоне, мадам де ля Тремуай сообщила ему, будто ее близкая подруга Шарлотта Аткинс по поручению эмигрантов взялась передать записку королеве, содержавшейся тогда в Консьержери. Приехав в Париж, Аткинс встретила Эбера, обязанного ей. Передав ему крупную сумму, англичанка якобы добилась согласия устроить ей краткое свидание с Марией-Антуанеттой. С большими трудностями Аткинс удалось передать записку королеве, которая ее прочла, но не успела ответить, так как в этот момент Эбер закричал, что время вышло, и заговорщице пришлось спешно удалиться.

Сам Людовик XVI сомневался в подлинности рассказанной ему истории. Ближайший друг Шарлотты Аткинс руководитель шуанов Луи де Фротте ничего не сообщает об этом эпизоде в дошедших до нас отрывках из его мемуаров. Правда, Фротте мог писать сохранившуюся часть своих мемуаров еще до того, как ему стало известно об этом посещении Аткинс. М. Грей, полностью признавая подлинность истории, сообщенной аббатом, вместе с тем дает ей такое объяснение. Эбер не мог отказать в просьбе своей бывшей благодетельнице и не решился сообщить ей, что сам является участником заговора с целью организовать бегство королевы. А эта попытка могла спутать планы Батца.

После такого «документального отступления» (впрочем, документ хранится в неназванном частном архиве и поэтому не поддается проверке) изложение в книге М. Грей опять возвращается в русло «синхронизации». 28 августа 1793 г. агент роялистов инспектор тюрем Мишонис и сообщник Батца шевалье де Ружвиль зашли в камеру Марии-Антуанетты и предупредили ее о попытке похищения из тюрьмы. Его намечено было осуществить в ночь со 2 на 3 сентября. Мишонис и де Ружвиль, одетые в форму муниципальных гвардейцев, явились в Консьержери и предъявили фальшивый приказ о переводе королевы обратно в Тампль, где она содержалась до августа 1793 г. Они проникли в камеру королевы. Некоторые из сторожей и жандармов, охранявших тюрьму, были подкуплены. Королеву должны были увезти и спрятать на одной из конспиративных квартир, подготовленных Батцем. Попытка бегства сорвалась в самую последнюю минуту: Мария-Антуанетта замешкалась, переодеваясь в подходящую для бегства одежду, а тем временем произошла смена караула. Заступившие на дежурство новые сторожа не пропустили королеву и ее спутников. История неудавшегося похищения известна из рассказа Ружвиля и из материалов расследования, которое было проведено по приказу революционного правительства и результаты которого много позднее, в 1796 г., были сообщены полицейским чиновником Сенаром барону Батцу.

Вечером 2 сентября Эбер выступал в Якобинском клубе. Заседание затянулось далеко за полночь. Эбер обличал жирондистов, еще не представших перед судом. Он требовал казни Марии-Антуанетты. М. Грей перемежает цитаты из речи Эбера с воображаемыми ею переживаниями автора «Пер Дюшена», знавшего, что в эти самые часы осуществляется попытка бегства королевы, и озабоченного тем, чтобы полностью обеспечить себе алиби. М. Грей считает, что Эбер, призывая к организации шествия парижских санкюлотов к Конвенту с требованием хлеба, а также к казни жирондистов и Марии-Антуанетты, не случайно предложил дату 3 сентября. Это крайне затруднило бы или даже сделало невозможным преследование и розыск бежавшей королевы. После того как выяснилась неудача попытки бегства, парижским секциям было послано указание о переносе шествия на более поздний срок.

М. Грей была не первой, выдвинувшей такое объяснение отмене выступления 3 сентября; его высказывал, в частности, и А. Оливье в своей уже не раз цитированной работе[547]. Какими же были события, происходившие в утренние часы 3 сентября, если не прибегать к конструированию подобных гипотез? Выступление с целью подачи петиции было назначено на 9 часов утра. «Что произошло потом? — задавал вопрос А. Матьез. — Почему подача адреса была отложена еще раз? Документы не дают мне ответа на этот вопрос»[548]. Напомним, что выступление, имевшее серьезные социальные причины, состоялось в последующие два дня — 4 и 5 сентября. Вместе с тем вполне вероятно, что роялистские агенты в секциях приложили руку к этому.

Но вернемся опять к Эберу. По его требованию 11 сентября в Консьержери арестовали тюремщиков — супружескую пару Ришар — как якобы ставленников тоже арестованного Мишониса. Вместо них по предложению агента Батца — чиновника Коммуны Данже были назначены супруги Бол, которые могли помочь заговорщикам. Что, однако, теперь собирался предпринять барон? Графиня Рошуар сообщила Эберу, что Батц считает невозможным предпринять новую попытку бегства королевы из тюрьмы. Такая попытка имела бы шансы на успех только при переводе Марии-Антуанетты в другую тюрьму. И вот 2 октября Эбер произносит в Якобинском клубе речь о том, что лиц, приговоренных к смерти, скрывают под черным покрывалом. Не делается ли это для того, чтобы подменить Бриссо и «вдову Капет» их двойниками? И неожиданно добавил: «Не лучше ли перевести ее в Тампль?» На это предложение аудитория не откликнулась — аргументы Эбера показались нелепыми.

Эбер не посмел тогда настаивать на своем предложении. Тем не менее в отсутствие Батца он решил сделать последнюю попытку — добился включения в обвинительный акт против королевы недостойных и явно неправдоподобных обвинений в «кровосмешении», которые лишь вызвали симпатии к ней как к оскорбленной в своих чувствах матери. У двух достаточно проницательных современников не вызвали сомнения подлинные намерения Эбера. Один из них, Робеспьер, воскликнул: «Этот дурак Эбер… Он обеспечивает ей в ее последние моменты торжество, привлекая интерес общества!» А Наполеон, находясь в ссылке на острове Св. Елены, в беседе с врачом О’Мира упомянул о «макиавеллистском плане Эбера». Он считал, что автор «Пер Дюшена», «выдвигая обвинение столь клеветническое и столь мало обоснованное, имел одну-единственную цель — спровоцировать народ на выступление в пользу королевы». Эбер 14 октября снова повторил это свое обвинение, будучи свидетелем на процессе Марии-Антуанетты. 16 октября бывшая королева была гильотинирована. Ее казнь Эбер, по мнению М. Грей, описывал, обливаясь слезами, но с обвинениями на кончике пера в № 299 «Пер Дюшена».

М. Грей считает, что начавшийся стихийно в разных местах разгром церквей, разрушение статуй христианских святых был сразу же использован Батцем, чтобы еще больше осложнить положение Республики. Он решил с помощью агентов-провокаторов довести до крайних пределов движение дехристианизации. Не случайно во главе этого движения стали люди, близкие к Батцу, или прямые его агенты. К их числу М. Грей относит Шометта, Анахарсиса Клоотса, Моморо, Люлье. Эту кампанию поддерживал с некоторыми оговорками Эбер, правда, выделив в номере 310 своего журнала из круга осуждаемых им церковников-шарлатанов «санкюлота Иисуса».

В дальнейшем Грей щедро воспроизводит уже знакомые читателю соображения Арно де Летали, историю доноса Шабо и вопроса о вовлеченности Эбера в «дело Ост-Индской компании». Если имя Батца, но только в качестве финансового спекулянта, было прямо указано в приказах об аресте Шабо, Базира, Делоне и Жюльена из Тулузы, то, напротив, оно отсутствовало в приказах об аресте Эбера и его сторонников.

Позднее Робеспьер признавал: «Мы до сих пор были более суровы к обвинителям (т. е. Шабо и компании), чем к обвиняемым (Эбер), поскольку доносчики были арестованы первыми… Вы поэтому можете обвинить нас в пристрастии или чрезмерной суровости по отношению к нашим коллегам. Если мы заслуживаем этого упрека, мы не хотим его избежать, но наши намерения были чистыми»[549]. Добавим, что причины, почему Фукье-Тенвиль, действуя по указанию комитетов, не использовал показания Шабо против Эбера, в которых он представлялся агентом Батца, стремившимся организовать бегство Марии-Антуанетты, и поныне вызывают недоумение историков[550]. Когда Робеспьер предлагал Шабо «щадить патриотов» и думал о спасении чести Горы, это можно понять, учитывая, что в то время — в конце 1793 г. — он не хотел идти на прямой конфликт с эбертистской Коммуной; но какой же смысл было «спасать честь Горы», скрывая, возможно, реальную вину Эбера, когда его и без того обвинили во всех мыслимых преступлениях? Этот вопрос остается без ответа.

В декабре у Эбера рассеялись иллюзии в отношении Батца. Издатель «Пер Дюшена» понял план барона пожертвовать им, Эбером, наряду с депутатами-дантонистами Шабо, Базиром, Фабром, Делоне, чтобы внести смятение в ряды якобинцев. В № 319 «Пер Дюшена» Эбер писал: «Каждый день я могу быть умерщвлен клеветой или кинжалом аристократов. Ныне я осажден интриганами». По мнению М. Грей, в это время Эбер решил начать игру на собственный страх и риск с целью посадить на престол Людовика XVII и сделаться при нем регентом, что заставило бы забыть его постоянные обличения королей. К тому же Эбер искренне считал, опять-таки по «догадке» М. Грей, что только реставрация монархии могла бы улучшить положение простых людей, пока лишь ухудшавшееся с каждым днем.

Узнав об аресте Эбера, Батц решил пробраться в Париж. Находясь в пути, он мог прочесть обещанный Конвенту четыре месяца назад, но опубликованный 16 марта доклад Амара о «деле Ост-Индской компании», где указывалось, что главными организаторами аферы были Фабр, Шабо, Делоне, Базир, действовавшие в сообществе Жюльена из Тулузы, Бенуа из Анжера и «маленького барона Батца». Несмотря на обидный намек на небольшой рост, Батц не мог не удовлетвориться приуменьшением его роли. Он прибыл в Париж уже после гильотинирования вождей эбертистов и последовавшей затем казни Дантона и его сторонников, включая Фабра д’Эглантина и Шабо. В сопровождении двух мнимых «комиссаров департамента и муниципалитета» с фальшивыми документами на имя Лапорта и Ниса барон, как мы уже знаем, явился в опечатанную квартиру Шабо, взломал печати и унес интересовавшие его документы. Расследование, проведенное по приказу Комитета общественной безопасности, не дало, разумеется, никаких результатов.

В этих концепциях А. Летапи и М. Грей явным противоречием кажется, с одной стороны, настойчивое приписывание Робеспьеру стремления из тактических соображений скрыть или приуменьшить роль Батца. А с другой стороны, тщательно коллекционируются факты, призванные свидетельствовать, что Робеспьер стремился намекнуть либо прямо указать на роль Батца как организатора заговора. В итоге авторы трудов вроде М. Грей достигают несколько неожиданного результата — частичной реабилитации Революционного трибунала как раз за то, за что он ее никак не заслуживал. Пытаясь наскрести доказательства, уличающие того или иного из революционных деятелей в шпионаже и помощи роялистам, эти историки повторяют обвинения, выдвигавшиеся против них во время слушания их дела в Революционном трибунале. Между тем даже в прежней консервативной литературе высказывалось мнение, что эти обвинения были сфабрикованы общественным обвинителем Фукье-Тенвилем и его помощниками. Так, следуя этой методе, М. Грей безоговорочно и без всяких доказательств именует «прусским агентом» Анахарейса Клоотса, «оратора рода человеческого» и проповедника учреждения «всемирной республики», которого, особенно из-за участия в процессе дехристианизации, без оснований подключили к группировке эбертистов[551].

Обращает внимание то, что роялистские связи Эбера не вызывали сомнения у роялистского «Парижского агентства». Эти утверждения высказывались в сугубо секретных зашифрованных депешах, адресованных главе разведывательного центра.

Еще 29 октября 1793 г. роялистский агент сообщал: «Я верю в то, о чем я часто писал: «Паш, главари кордельеров и Эбер выступают в интересах принцев (т. е. братьев Людовика XVI, находившихся в эмиграции)»». В донесении 10 февраля говорилось: «Эбер, Шометт и Коммуна кажутся склонившими головы перед той системой разрушения, которую я приписываю англичанам». 17 марта, после ареста Эбера, но до начала суда над ним, агент аббат Бротье сообщал д’Антрегу: «Еще шесть месяцев назад мне стало известно, что Эбер, Паш, Шометт и другие члены Коммуны поддерживают связи с эмигрантами в Швейцарии». «Шесть месяцев тому назад», считая от середины марта 1794 г., возвращают нас к середине сентября 1793 г., иными словами, ко времени, предшествовавшему доносу Шабо. Следовательно, если время указано точно, шпион получил свои сведения не от правительственных чиновников, а из какого-то другого источника. Агент д’Антрега, настороженно относившийся к намерениям английского правительства, подозревая его в стремлении навредить принцам — братьям Людовика XVI, писал: «Я считаю, что удар, нанесенный Эберу и его фракции, одновременно поражает Питта и английскую систему. Коммуна постоянно являлась средоточием агентов англичан…» 24 марта тот же информатор сообщил, что Эбер, Паш и Бушотт имели связи с Вандеей и Бретанью, собирались отдать Брест, как ранее Тулон, неприятелю. «Принцы, одураченные этим мошенником (Эбером. — Е. Ч.), рассчитывали произвести великолепную контрреволюцию через посредничество этого злодея».

Правительственные источники обвиняли Эбера, а потом и Шометта в намерении создать регентство при малолетнем короле. Такие же намерения приписывали руководителям Клуба кордельеров и агенты графа д’Антрега. В этом некоторые историки стремятся найти доказательства истинности этих обвинений. Однако куда проще объяснить такое «совпадение», во-первых, тем, что роялистские агенты знакомились с какой-то частью документов революционного правительства или узнавали об их содержании в пересказе своих знакомых, а во-вторых, что такие обвинения «носились в воздухе» и неизменно выдвигались против каждой потерпевшей поражение политической группировки. В целом революционное правительство и роялистское подполье пришли по существу к одинаковой оценке политической обстановки, хотя эта оценка была высказана в различной форме, с использованием различных политических аргументов.

Итак, подытоживая, следует сказать, что все содержание книги М. Грей представляет собой мешанину фактов и домыслов, границы между которыми различимы только для специалистов, детально знакомых с использованными исследовательницей источниками (а также с оставленными ею без внимания). По сути дела М. Грей сделала попытку, исходя из предположения, что Эбер являлся скрытым роялистским агентом, объяснить все действия автора «Пер Дюшена». Однако при таком предположении приходится признать, что буквально каждая фраза Эбера имела тайный смысл, прямо противоположный явному, все его слова и дела, характеризующие Эбера как республиканца и революционера, были лишь прикрытием подлинных убеждений и действий агента барона Батца.