Первый суд над Марией Стюарт

Дочь шотландского короля Якова V и Марии Лотарингской Мария Стюарт родилась в 1542 г., воспитывалась во Франции. Шестнадцати лет она вышла замуж за дофина, который через год стал королем Франциском II, но в апреле 1560 г. скончался. В следующем году Мария Стюарт вернулась в Шотландию, где восторжествовала Реформация.

Первые шаги Марии после возвращения на родину, несомненно подсказанные ее сторонниками, были, впрочем, довольно осторожными. Она отвергла предложение послать с ней французские войска. Оставаясь католичкой, Мария остерегалась оказывать предпочтение своим единоверцам. «Протестанты, — отмечал шотландский историк У. Робертсон, — добились декларации, чрезвычайно благоприятной для их религии. Протестантская доктрина, хотя и утвердившаяся по всей стране, никогда еще не поощрялась и не санкционировалась королевской властью. В декларации королева объявила любую попытку изменения или подрыва протестантизма самым тяжким преступлением. Королева передала управление страной целиком в руки протестантов. В ее Тайный совет входили наиболее известные среди протестантов лица; ни один католик даже в малой степени не удостоился доверия»[141]. Это не мешало, однако, Марии Стюарт уверять Францию, Испанию и папу в намерении реставрировать католицизм.

С самого начала Марии пришлось иметь дело с непокорными лордами, многие из которых для оправдания своего поощрявшегося из Англии неповиновения королеве-католичке подчеркивали свою приверженность протестантизму. Английская королева Елизавета, опасаясь, что Мария Стюарт выйдет замуж за иностранного государя, решила женить на ней своего фаворита Роберта Дадли (впоследствии графа Лейстера). Тогда Мария Стюарт, следуя минутному капризу, а может быть, с целью спутать карты Елизаветы и ее приверженцев в Шотландии, особенно своего брата Джеймса Стюарта, графа Мерея, и другого протестантского лорда, Мейтланда (прозванного Мичел Уилк — шотландское искажение Макиавелли), в июле 1565 г. избрала себе мужем лорда Дарнлея, имевшего после шотландской королевы наибольшие права на английский престол. Брак Марии с Дарилеем оказался неудачным; к тому же чванливый супруг королевы перессорился с Мереем и другими влиятельными вельможами[142]. Протестантские лорды подняли восстание, но были разбиты. Часть из них укрылась в Англии.

Королева стала презирать и ненавидеть спесивое ничтожество, которое она взяла в мужья. В свою очередь Дарнлей, раздосадованный, что Мария отказывается короновать его, вступил в заговор с группой недовольных лордов. Ночью 9 марта 1566 г. вооруженные заговорщики ворвались в покои королевы и зверски убили ее доверенного секретаря итальянца Давида Риччио. Только случай спас Марию. Униженная королева затаила жажду мести. Она простила Мерея и некоторых других участников восстания при условии, что те осудят убийц Риччио, тем самым расстроив ряды заговорщиков. Марии удалось перетянуть на свою сторону и неумного мужа, а потом, когда ее положение укрепилось, она холодно отстранила его как ставшую ненужной марионетку.

В это время решающее влияние при дворе Марии приобрел граф Босвел, поддерживавший ее в борьбе с мятежными феодалами. Этот надменный воин, презиравший опасности храбрец, не ведавший сострадания, кровожадный, хищный кондотьер был одновременно олицетворением и мужественности и жестокости того сурового времени. По мнению многих биографов шотландской королевы, она без оглядки влюбилась в Босвела, превратилась в послушное орудие в руках этого циничного честолюбца, не привыкшего стесняться в средствах для достижения цели. Стефан Цвейг посвятил немало замечательных страниц в своей «Марии Стюарт» истории этой любви. По требованию Босвела королева едет в Глазго, где среди друзей укрылся Дарнлей, почуявший угрожавшую ему опасность. Фальшивыми заверениями в любви Мария выманивает его, еще не оправившегося от болезни, в Эдинбург, помещает в одиноком здании Кирк о’Филд в столичном пригороде.

Вечером 9 февраля 1567 г. королева покидает мужа, чтобы принять участие в свадьбе своих слуг. А в два часа ночи страшный взрыв потряс здание Кирк о’Филд. Из-под руин в саду извлекли трупы Дарнлея и его слуги.

Проходит немного времени, и Мария Стюарт выходит замуж за Босвела. Шотландские лорды снова поднимают восстание. Королева терпит поражение. Босвел скрывается за границей и кончает жизнь в датской тюрьме. Лорды объявляют о низложении королевы и заточают ее в замок Лохливен. Мария Стюарт бежит из тюрьмы, ей удается собрать войско и повести его против мятежных лордов. Но 13 мая 1568 г. под Лангсайдом армия королевы была разгромлена. Спасаясь от преследования, Мария в рыбачьей лодке пересекает Солуэйский залив и 16 мая высаживается на английской земле около города Карлайля.

Жребий брошен, хотя никому из участников игры это пока не ясно. Елизавета, настраивавшая шотландских лордов против их госпожи, но писавшая ласковые письма Марии Стюарт, поставлена в сложное и неприятное положение. Менее всего при этом беспокоит английскую королеву Шотландия с ее бесконечными распрями. Речь идет о самой Англии. Реформация победила, но пока неизвестно, насколько прочна эта победа: ведь еще десять лет назад в правление Марии Тюдор была сделана совсем небезуспешная попытка католической реставрации, окончившаяся неудачей (так по крайней мере кажется большинству современников) только из-за смерти королевы. Однако контрреформация противоречит коренным интересам наиболее влиятельных социальных слоев Англии — нового, обуржуазившегося дворянства, к которому перешли церковные и монастырские земли, и растущей буржуазии. Именно их интересы выражает проницательный, хладнокровный и дальновидный политик Уильям Сесил, известный позднее под титулом лорда Берли. Этот главный министр Елизаветы (спустя много времени она говорила, что он ее «дух»), создатель эффективной секретной службы, не устает разъяснять королеве, какие неудобства и опасности связаны с прибытием Марии Стюарт. Самим фактом нахождения в Англии она становится центром притяжения английских католиков, надеждой международной контрреформации, главными столпами которой выступают испанский король Филипп II, стремящийся к созданию универсальной католической империи, римский первосвященник, зловещий Иезуитский орден и другие орудия папства. Мария Стюарт может рассчитывать на помощь своих родственников — правящей во Франции династии Валуа, могущественного герцога Гиза, главы воинствующих католиков во Франции, мечтающего о полном уничтожении протестантской ереси и о захвате французского королевского престола.

Елизавета никогда не забывает, что в глазах многих католиков, тогда составлявших значительное меньшинство населения Англии, она — незаконная дочь, не имеющая права на трон: ведь брак ее матери Анны Болейн с Генрихом VIII был заключен еще при жизни его первой жены Екатерины Арагонской. Пройдет год с небольшим после прибытия Марии Стюарт в Англию, и римский папа объявит Елизавету низложенной, освободит ее подданных от присяги, которую они принесли королеве-еретичке. В этих условиях Мария Стюарт — ближайшая родственница Тюдоров (внучка дочери Генриха VII) — является, как бы она ни отрицала это сама, серьезным претендентом на английский престол. Она сразу становится магнитом, притягивающим английских католиков, многих недовольных и честолюбцев даже из ближайшего окружения Елизаветы[143].

Уильям Сесил учитывает, что изгнанницу равно опасно как оставить в Англии, так и разрешить ей отправиться во Францию. Но вместе с тем Мария Стюарт — «дорогая сестра» Елизаветы, которой английская королева столько раз клялась в неизменной привязанности и любви. Судьбой Марии Стюарт озабочены иностранные дворы, ею интересуется вся Европа. Невозможно просто бросить за решетку королеву дружественной страны, в которой правят взбунтовавшиеся подданные. Однако Сесил и здесь находит выход, который вполне устраивает очень чувствительную на этот счет Елизавету. Сначала неудобную гостью увозят из прибрежного Карлайля в глубь Англии, в Йоркшир, потом под видом заботы о чести Марии Стюарт и примирения ее с шотландскими лордами наряжается следствие по делу о роли королевы в событиях, приведших к убийству Дарнлея.

Мария Стюарт попадает в искусно расставленную ловушку — соглашается передать свое дело на рассмотрение комиссии английских вельмож, назначенных Елизаветой. Шотландским лордам предложено представить доказательства выдвинутых ими обвинений против королевы. И тут на сцене появляются знаменитые «письма из ларца». Это письма к Босвелу и любовные стихи Марин Стюарт, найденные в серебряном ларце, который королева подарила своему фавориту и который тот бросил при поспешном бегстве. Споры о том, принадлежат ли эти письма королеве или являются ловко составленными фальшивками, не утихают со времени их обнародования, уже более четырех веков. С самого начала враги Марии выступали противниками идеи подложности писем и, наоборот, ее сторонники яростно отрицали их подлинность. Полемика вокруг оценки Марии Стюарт как личности широко развернулась еще в последней трети XVI столетия, когда печатались и суровые пуританские обличения «распутной мужеубийцы», и католические славословия бесстрашной мученице за веру[144]. Уже во второй половине XVIII в. в Англии жаловались на то, что спор продолжается в слишком запальчивых тонах, что породил он необъятную литературу[145]. А еще через столетие немецкий историк В. Онкен писал, что защитниками Марии неизменно выступают католики, а противниками — протестанты[146].

Поскольку комиссия, созданная по приказу Елизаветы, формально не являлась судебным органом, не были применены и обычные методы судебного следствия. Не было ни вызова свидетелей, ни перекрестного допроса. Правда, комиссия получила, вероятно несколько позднее, письменные показания ряда лиц, направленные против Босвела, но сами свидетели к тому времени были уже мертвы. Речь шла о протоколах суда над слугами Босвела — Хеем, Хепборном, Лоури и Дэлглейшем, казненными за участие в убийстве Дарнлея[147].

Утверждалось, что серебряный ларец с письмами был захвачен у слуги графа Босвела Джорджа Дэлглейша 20 (или 21) июня 1567 г. Через несколько дней после ареста Дэлглейша подвергли подробному допросу относительно обстоятельств смерти Дарнлея. Не было задано вопросов лишь о ларце и его содержимом — странное упущение, если считать, что в нем находились письма, на основе которых позднее строилось обвинение против Марии Стюарт.

Вероятно, ларец с какими-то письмами действительно был захвачен. О том, что у лордов имеются письма, уличающие Марию Стюарт в убийстве мужа и в незаконной связи с Босвелом, сообщал английский дипломат Трокмортон. В конце июля Мерей, возвращаясь из Франции на родину, уведомил испанского посла в Лондоне, а также главного министра Сесила, что имеется письмо королевы Босвелу, доказывающее ее соучастие в убийстве Дарнлея. Об этом же говорил граф Леннокс, отец Дарнлея. Защитники же Марии Стюарт, оспаривая подлинность документов, утверждают, что оригиналы писем были подменены ловко составленными фальшивками. Быть может, наиболее решительное опровержение этого мнения последовало не от профессиональных историков, а со стороны Стефана Цвейга, лучшего биографа Марии Стюарт. Тонкий психолог, великий знаток человеческой души, он с полной убедительностью доказал, что не было и не могло быть в тогдашней Шотландии гениального писателя, который сумел бы столь тонко, столь стилистически безупречно изобразить перипетии бурной, сметающей все препятствия страсти и способного вдобавок быстро, как на заказ, сотворить цикл французских сонетов, отражающих с такой правдивостью и изяществом переживания влюбленного и страдающего сердца. Наконец, если бы лорды задумали такую подделку, они, конечно, ввели бы в письма признания, рисующие в невыгодном свете королеву, а не создали образ мечущейся, сгорающей от волнения и страсти женщины. Ведь Мерей, Мейтланд и их свора не были ни Шекспирами, ни Бальзаками, ни Достоевскими. И все же…

О «преступной страсти» Марии к Босвелу узнали только из ее собственных писем. Однако подлинность этих документов никак нельзя считать неопровержимо установленной. Весьма показательно, отмечал немецкий историк Г. Кардаунс, что не сохранилось ни одного свидетельства страсти королевы к Босвелу, которое восходило бы к лету и осени 1566 г.[148] Если же отбросить письма, то известно лишь, что Босвел пользовался большим весом при дворе и доверием королевы во второй половине 1566 и начале 1567 г. Он был, вероятно, наиболее влиятельным лицом в Южной Шотландии, ему принадлежало несколько укрепленных замков. Босвел неизменно был лоялен к матери Марии Стюарт, когда она в качестве регентши управляла страной. Правда, он участвовал в мятежах, вспыхнувших в первые годы после возвращения Марии в Шотландию, но в сентябре 1565 г., вернувшись из изгнания, твердо встал на сторону королевы. «Граф Босвел, — писал апологет королевы французский исследователь Л. Визене, — в начале своей карьеры стоил больше, чем остальная шотландская аристократия. Он был патриотом, а большинство лордов продались Англии. Он, несмотря на то что был протестантом, служил верной опорой Марии Лотарингской (Гиз) и Марии Стюарт против внешних врагов; внутри страны он стремился защитить их от измены враждебных лордов»[149]. После убийства Риччно преданность Босвела и его отрядов помогла королеве освободиться от фактического подчинения мятежным лордам.

Захват переписки Марии с Босвелом 20 июня 1567 г. отнюдь не сделал более жесткой позицию шотландских лордов в отношении королевы[150]. В заявлениях от 30 июня и 11 июля повторялись утверждения, будто королева была силой увезена Босвелом — в явном противоречии с «письмами из ларца», если они, разумеется, не являются подделкой.

«Письма из ларца» были использованы против Марии только в декабре 1567 г., через несколько месяцев после ее отречения. Шотландский Тайный совет постановил тогда, что парламент должен оправдать восстание лордов против королевы, поскольку собственноручно написанные ею письма, безусловно, уличают Марию как участницу убийства Дарнлея. Таким образом, у лордов было целых полгода для подлога. При неофициальной передаче документов членам английской комиссии там находились письма, как это явствует из свидетельства английской стороны, содержащие сведения, которые не фигурировали позднее в «корреспонденции из ларца». Вопрос о том, насколько искажены письма, попавшие в руки лордов, был предметом бесконечных споров среди исследователей. «Среди всех вызывающих споры исторических сюжетов историю Марии Стюарт уже много лет считают поразительно сложной, запутанной»[151], — писал в 1754 г. шотландский историк У. Гудел. Философ и историк Д. Юм в «Истории Англии» целиком встал на сторону противников Марии Стюарт. Юма поддержал У. Робертсон, едва ли не самый известный шотландский историк.

Одну из наиболее основательных попыток доказать подложность писем предпринял в середине XVIII в. уже упомянутый У. Гудел. Он признавал, что задача подделки писем королевы была очень сложной. Поэтому, утверждал он, сначала сфабриковали письма и любовные стихи по-шотландски и лишь потом перевели на французский и латинский языки. Гудел пытался путем лингвистического анализа доказать, что французский текст является переводом с шотландского. Иногда переводчик даже не вполне понимал тонкости стиля оригинала. Шотландские идиомы и пословицы переводились механически, при этом терялся их смысл[152]. Гудел выдвинул идею не только подделки писем королевы, но и частичного изменения их текста. Теория Гудела через 100 лет была модернизирована Д. Хозеком.

Нередко доводы основывались на совершенном игнорировании нравов эпохи. Современник Гудела У. Тайтлер в 1767 г. заявлял, что письма, «кажется, сами составляют презумпцию невиновности, поскольку не только королева, но и любая женщина, у которой предполагается хоть немного благоразумия, самого слабого чувства скромности, не могла бы написать подобные письма»[153]. В XIX в. были найдены французские тексты части писем, ранее известные лишь в их шотландской или латинской версии. Вместе с тем выяснилось, что в некоторых из них существует обратная связь — французские идиомы грубо переведены на шотландский язык. Хозек считает, что отдельные французские письма были адресованы Дарнлею (но не доказал, что тот вообще знал французский язык)[154].

В конце XIX в. в дискуссию активно включились немецкие историки. П. Бреслау считал подлинными часть писем. Г. Гердес выдвинул теорию, будто часть одного письма (№ 1) была написана Дарнлеем Марии, а часть другого (№ 2) — Марией Мерею. Б. Зепп высказал предположение, что большинство писем представляет собой перефразировку дневника, который вела Мария[155]. Как подчеркнул в 1886 г. О. Карлова, подлинность писем удостоверяется лишь свидетельством под присягой лорда Мортона — ярого врага Марии, участника убийства Риччио и заговора против Дарнлея. По мнению Карлова, подделку, возможно, осуществили Мортон, Мерей и Леннокс, может быть, при участии секретаря Мерея Джона Вудса. Мейтланд был в курсе всей этой махинации. Основу «писем из ларца» составляли, по всей вероятности, какие-то письма и заметки Марии Стюарт, захваченные у нее или другим путем попавшие в руки ее врагов, а также письма Дарилея к королеве[156]. А. Петрик, защищая версию о подложности писем, тем не менее приводит и аргументы в пользу их подлинности: отказ посла Марии Стюарт в Англии епископа Лесли сравнивать подписи королевы, само содержание писем, их стиль, с трудом поддающийся подделке, упоминание различных побочных обстоятельств и тайных переговоров, которые действительно имели место[157].

Одно из наиболее веских доказательств в пользу подлинности писем, полагал Т. Гендерсон, — это молчание, которое хранили о них сама Мария Стюарт и ее сторонники. Когда было необходимо все же занять определенную позицию — во время следствия в Англии, Мария объявила их подложными, но ведь она отрицала позднее подлинность и других безусловно написанных ею писем[158].

Итак, есть ли основания сомневаться в том, что автором «писем из ларца» была Мария Стюарт? Подробный анализ содержания писем свидетельствует, что их вряд ли мог написать один и тот же человек. Английский посол Рэндолф утверждал, что у Босвела была «другая жена», во Франции. Не исключено, что часть писем исходила от нее. Возможным кандидатом на роль подлинного автора писем является и норвежка Анна Трондсен, с которой Босвел был обручей. Ее почерк не похож на почерк королевы, но письма Трондсен могли быть переписаны.

М. Г. Армстронг-Девисон сравнительно недавно в специальном исследовании показал, насколько маловероятно даже части «писем из ларца» приписывать авторство Марии Стюарт[159]. При предположении, что некоторые письма написаны француженкой — «другой женой» Босвела, становятся понятными фразы, которые вызвали столько разноречивых толкований; эти фразы могли исходить только от женщины скромного происхождения при обращении ее к знатному вельможе, но никак не от шотландской королевы. А изменить «неудобные» даты и подделать подпись королевы могла, например, супруга лорда Мейтланда — в девичестве Мария Флеминг, которая воспитывалась вместе с королевой во Франции. Подпись Марии Флеминг (сохранились ее образцы) почти неотличима от подписи Марии Стюарт. Известно, что Мария Флеминг, любившая своего мужа, всецело находилась под его влиянием. Она вполне могла стать орудием в осуществлении планов «шотландского Макиавелли».

Но если письма, уличающие королеву в убийстве мужа, — подделка, что же тогда произошло в Кирк о’Филде в ночь с 9 на 10 февраля, какая драма разыгралась там?

Несомненно, что в конце 1566 — начале 1567 г. протестантские лорды составили заговор против Дарнлея, которого они считали предателем. Сведения об этом дошли и до иностранных дипломатов. Об этом заговоре рассказывает его активный участник, впоследствии многолетний регент Шотландии граф Мортон в «Исповеди», написанной им накануне казни в 1581 г., когда ему, вероятно, не имело смысла скрывать истину. Кроме того, известно, что королева осенью 1566 г. добилась примирения между Босвелом и лордами — участниками этого заговора, включая Мерея и Мейтланда (многие документы, связанные с этим примирением, позднее были сознательно уничтожены врагами Марии). Была ли, однако, сама королева участницей заговора против мужа? Ее поступки говорят скорее об обратном. Главным свидетельством виновности Марии считается ее поездка в Глазго с целью помириться с больным мужем[160] и перевезти его в Кирк о’Филд. Но эти факты допускают различное толкование. Ведь примирение с Дарнлеем усиливало позиции Марии. Но именно это-то, возможно, и заставило лордов ускорить подготовлявшееся убийство. Ходили слухи, что королева снова должна была стать матерью, и ее поездку в Глазго можно объяснить желанием «узаконить» ребенка. Кроме того, как писал еще в прошлом веке Л. Меневаль, если предположить, что Мария хотела любой ценой отделаться от мужа, то не проще ли было бы прибегнуть к услугам ее врача, лечившего и Дарнлея, и не затевать такое рискованное и трудное дело, как взрыв большого дома в столице?[161]

В прямой связи с убийством Дарнлея находятся два судебных процесса, имевшие место вскоре после взрыва в Кирк о’Филде. Первый организуется королевой и Босвелом, чтобы снять с последнего всякие подозрения. Единственным обвинителем выступает отец убитого лорд Леннокс. Он хочет прибыть на место заседаний суда с отрядом в 1000 человек. Ему разрешают взять с собой не более шести слуг. Леннокс понимает, что его заманивают в западню, где он может очутиться во власти убийц сына. Старый граф просит отложить судебные заседания на 40 дней — обычный срок для подготовки обвинения. Ему отвечают, что он сам просил скорого суда!

На этом суде не было прокурора, а главный свидетель обвинения был арестован за причастность к государственной измене. Босвел представил письмо Леннокса, настаивавшего на скором рассмотрении его иска, и добавил, что королева удовлетворила его просьбу. Вызвали свидетелей — таковых не оказалось. Босвел удачно защищался от обвинения. Мерей, Мейтланд и другие лорды — будущие обвинители Босвела — выступили в его защиту. После этого судьям лишь оставалось объявить Босвела невиновным в возведенных на него обвинениях[162].

Этот судебный процесс проливает мало света на событие, приведшее к взрыву Кирк о’Филда. Ведь действовать так, как действовали королева и Босвел, необходимо было вне зависимости от участия или неучастия каждого из них в заговоре. Им нужно было снять с себя обоснованное или необоснованное подозрение.

Более показателен другой процесс, происходивший уже после поражения королевы и Босвела. На этот раз суду были преданы лица, помогавшие, как считали, Босвелу в организации убийства Дарнлея. Однако даже под пытками подсудимые не дали желательных лордам показаний. На эшафоте в своих предсмертных заявлениях осужденные твердили о своей невиновности. А один из них, капитан Блейкэдер, от которого ждали разоблачений, выразил свое твердое убеждение, что убийство было подготовлено Мереем и Мортоном. Позднее то же заявили перед казнью слуги Босвела — Дэлглейш и трое других, показавшие, что сообщниками их лорда были Мерей и Мейтланд, королева же не участвовала в заговоре[163].

На судебном процессе самой Марии Стюарт, о котором речь пойдет ниже, утверждалось, что именно она выбрала Кирк о’Филд как резиденцию для Дарнлея. В действительности, как писали историки еще в прошлом веке, показания ряда лиц, принадлежавших к разным лагерям, свидетельствуют, что Мария первоначально собиралась перевезти мужа в другое место — в Крейгмиллер[164] — для лечебных купаний. Что же касается Кирк о’Филда, расположенного на высоком месте, то на нем остановил свой выбор сам Дарнлей, возможно вопреки советам королевы[165], но по наущению Мерея[166], считая, что возле жены он будет подвергаться меньшей опасности со стороны ненавидевших его лордов[167].

По мнению ряда английских исследователей, в ночь с 9 на 10 февраля 1567 г. нашли завершение не покушение Босвела и Марии Стюарт на жизнь Дарнлея, а два или даже целых три заговора. Во-первых, план королевы и Босвела (возможно, поощряемых Мереем), которые намеревались изолировать Дарнлея, предотвратить его бегство из Шотландии и предать суду на предстоящей сессии парламента (а до этого держать под арестом). Второй заговор — самого Дарнлея, стремившегося установить связи с Испанией и иезуитами. Вероятно, Дарнлей действовал с помощью предателя, некоего сэра Джеймса Балфура из Питтендрейча. Этого ученого судью, впоследствии главу шотландской юстиции, даже современники, привычные ко всему выделяли как «богохульного Балфура», как «самого растленного из людей», последовательно служившего всем партиям и предававшего их поочередно, в зависимости от обстановки, с выгодой для себя.

За два месяца до взрыва, 9 декабря 1566 г., брату Джеймса Балфура Роберту была предоставлена должность управляющего Кирк о’Филдом, и судья мог без всяких помех осуществить подготовку к преступлению. Ходили слухи, что незадолго до взрыва он купил пороха на большую сумму (в 60 ф. ст.). Молва о причастности к заговору Джеймса Балфура возникла сразу же после взрыва. Английские агенты доносили в Лондон, что был тайно убит слуга Балфура, поскольку его признания могли «привести к полному раскрытию картины смерти короля» (т. е. Дарнлея). Сам же Балфур утверждал впоследствии, что Мария предложила ему организовать убийство Дарнлея, но он благородно отказался. Свидетельства Балфура стоят вообще немногого, а особенно если учесть, что он годами после гибели Дарнлея подвизался в рядах сторонников Марии Стюарт.

На процессе против Марии Стюарт указывалось, что порох был сложен в спальне королевы, которая находилась под комнатой Дарнлея, что королева провела в своей опочивальне две ночи. А в покрытых мраком событиях 9 февраля по крайней мере очевидно одно — Кирк о’Филд, по единодушному свидетельству очевидцев, взлетел на воздух целиком, вплоть до камней фундамента. Поэтому в первые дни после взрыва господствовало мнение, что под дом была подведена мина. Об этом же говорилось в письме, отправленном от имени Марии Стюарт в Париж. То же самое доносили английские дипломаты и агенты в Лондон. Мерей также сообщал, что дом «целиком подорван». По-видимому, брату королевы, вскоре снова возглавившему группировку, враждебную его сестре, еще не пришло в голову, насколько это заявление не согласуется с утверждением, что порох находился в опочивальне Марии Стюарт.

Наконец, третий заговор — Мерея и его сообщников, которые какнм-то образом, возможно, узнали о заговоре Дарнлея и не стали мешать его осуществлению. Мерей, давно мечтавший о троне, решил, что наступил подходящий момент (его племяннику, сыну Марии Стюарт и Дарнлея, еще не исполнилось и года). После устранения Марии и Дарнлея Мерей должен был стать регентом. Отсюда до престола был лишь один шаг. Заговор Мерея был направлен не против Дарнлея, от которого куда проще было отделаться с помощью яда (доказать отравление при тогдашнем состоянии медицины было невозможно), а именно против королевы. Поэтому и пришлось прибегнуть к взрыву всего здания, заблаговременно доставив в Кирк о’Фнлд большое количество пороха. В связи с этим же пришлось взять в мнимые сообщники Дарнлея и организовать засаду, чтобы прикончить его, когда он будет покидать здание. Но вот дом взлетел на воздух. Дарнлей, имитируя чудесное спасение, выпрыгнул в ночной рубахе из окна, его сопровождал лишь один слуга. Они были схвачены и задушены людьми Мерея.

Официальная версия, повествующая о том, что слуги Босвела, неожиданно появившиеся в Кирк о’Филде, быстро доставили порох из Холируда (замок Марии, в котором она оставалась после свадьбы королевских слуг), содержит много несуразностей, тем более что, как уже отмечалось, в результате взрыва пороха в комнате королевы весь дом не мог быть разрушен до основания. По-иному предстает картина, если допустить, что Босвел действовал вместе с лордами. Возможно, разные участники заговора намечали различные жертвы и оттяжка взрыва до двух часов ночи была вызвана разногласиями, неуверенностью, стоит ли действовать, когда главный объект покушения — королева — неожиданно покинул здание. В литературе уже давно была высказана мысль, что те, кто взорвал здание, вероятно, не знали всех деталей заговора[168].

Известный английский историк Р. Уильямсон полагает, что Дарнлей еще со времени убийства Риччио стал орудием Мерея, ведь действительным объектом покушения и в том и в другом случае была королева. Дарнлей рассчитывал после устранения Марии стать формальным правителем при своем малолетнем сыне, уступив пост регента Мерею. Заметное место в событиях Уильямсон отводит Арчибальду Дугласу, который незадолго до взрыва был в Кирк о’Филде вместе с королевой и Босвелом. Это известно из «Исповеди» Мортона и из показаний казненного в 1581 г. слуги Дугласа — Биннинга. Участие Дугласа подтверждает и мольба, приписываемая Дарнлею, когда его настигли убийцы в саду: «Сжальтесь надо мной, родственники, во имя того, кто имел жалость ко всем!» (Дуглас состоял в родстве с Дарилеем по материнской линии.) Что же касается намерений Мерея, то он не мог не учитывать, что Марин в декабре 1567 г. исполнится 25 лет, после чего она, по шотландскому обычаю, получит право отменить все земельные пожалования, которые были сделаны в годы ее несовершеннолетия. Однако случилось так, что в декабре 1567 г. королева оказалась в тюрьме, а Мерей стал регентом при ее малолетнем сыне[169].

Такова гипотеза, различные варианты которой постепенно, в разное время получают преобладание в историографии. Однако она остается лишь гипотезой. Так, например, предположение об участии в одном из заговоров Дарнлея, хотя косвенно и подтверждается его попытками завязать связи с католической Испанией и римским престолом, все же остается почти бездоказательным. Странно, что сама мысль о заговоре Дарнлея возникла у историков лишь через четыре столетия. Почему она не была высказана ни одним из современников, даже теми, кому это было явно выгодно? Если лордам, обвинявшим Марию и Босвела, незачем было выдвигать подобную версию, то почему бы ей самой и ее новому мужу не сделать это? Граф Мортон в своей предсмертной исповеди тоже не пытался обелить себя, обвиняя во всем Дарнлея. К тому же больному Дарнлею, проведшему всего 10 дней в Кирк о’Филде и, по всей вероятности, не знавшему заранее, что он будет привезен сюда, вряд ли было по силам провести подготовку к взрыву.

Первоначально все свидетели утверждали, что на трупе Дарнлея не было видимых следов насильственной смерти. Однако далее начинаются расхождения: из некоторых показаний следует, что он был убит во время взрыва, из других, притом большинства, — что после взрыва. Расхождения эти мало что дают для выяснения факта, кто же был заговорщиком.

Говоря о возможных участниках и организаторах заговора, нельзя сбрасывать со счетов и такой фактор, как английская секретная служба, возглавлявшаяся Уильямом Сесилом. Еще накануне вступления на престол Марии Стюарт английская разведка в лице, например, сэра Генри Киллигрю активно поддерживала Мерея и других протестантских лордов[170]. Эта поддержка не прекратилась и после того, как Мария стала королевой. Так, в свите Дарнлея состояли два брата, носившие одинаковое имя Энтони Станден. Один из иих находился в самом Кирк о’Филде в день убийства и будто бы спасся только потому, что был приглашен на бал-маскарад, который давала Мария Стюарт по поводу венчания своих слуг. Станден подробно описал Сесилу события 9 февраля. Позднее он стал одним из наиболее ловких британских разведчиков, действовавших против Испании. Вскоре после убийства Дарнлея в Шотландии появился один из руководителей английской секретной службы, сэр Николас Трокмортон (и ранее бывавший в этих краях), официально с целью добиться «примирения» королевы с лордами, наказания убийц Дарнлея и отправки принца Якова в Англию, где Елизавета предполагала объявить его наследником престола[171]. Однако на деле не только не произошло никакого «примирения», но через короткий срок и сама Мария оказалась пленницей английской королевы.

…Расследование английскими вельможами обстоятельств убийства Дарнлея шло полным ходом. Главное решалось за кулисами. Елизавета могла отослать Марию в Шотландию в прямое нарушение данного слова и без всякой гарантии на будущее. Можно было принять сторону Марии против Мерея, но это прямо противоречило английским интересам; можно было выслать Марию во Францию, что было весьма опасно, так как в Париже ее считали законной королевой Англии. Оставалось одно — английская тюрьма[172]. Пуская в дело лесть и угрозы, английское правительство сорвало попытки примирения Марии Стюарт с шотландскими лордами. 13 января 1569 г. принимается двусмысленное постановление, гласящее, что лордам не удалось привести достаточно веских доказательств участия Марии Стюарт в убийстве мужа. Это звучит как оправдание и вместе с тем содержит намек на виновность: не было, мол, собрано необходимого количества неопровержимых улик, которые только и могли убедить Елизавету, упорно желающую верить в неосновательность обвинения. Этот двусмысленный приговор в немалой степени определялся нежеланием английской королевы подрывать престиж монархической власти обличением помазанницы божьей, а также необходимостью учитывать, что безмерные нападки на Марию, и в частности отрицание ее прав на британский трон (даже только в качестве преемницы Елизаветы), подрывали и права ее сына Якова, которого протестантская Англия считала наиболее подходящим наследником престола. Вместе с тем вынесенный приговор был удобным предлогом при объяснениях с иностранными дворами, юридической зацепкой, позволяющей оставить Марию Стюарт в почетном заключении. Впрочем, с годами оно становилось все менее почетным.

Таков был исход первого процесса Марии Стюарт. Второй последовал за ним более чем через полтора десятилетия. Однако в этот промежуток времени целый ряд судебных дел был непосредственно связан с двумя процессами королевы. Эти суды и неизменно завершающие их казни осужденных ставили последнюю точку в истории многочисленных католических заговоров против королевы Елизаветы, непрерывной цепью протянувшихся через все ее долгое царствование. За спиной заговорщиков стояли мощные силы католической контрреформации — претендовавшие на европейскую гегемонию Испания, папство, Орден иезуитов. Впрочем, все ли конспирации были делом рук английских агентов контрреформации, не причастны ли к фабрикации по крайней мере некоторых из заговоров сторонников Марии Стюарт также люди Френсиса Уолсингема, которому Уильям Сесил передал большую часть своих обязанностей по руководству английской секретной службой? Этот в общем-то вполне напрашивающийся вопрос был поставлен в науке еще более века назад. Но ответ на него первоначально постарались дать… иезуиты. Позднее в дискуссию включились и светские историки. В числе завязавших еще в конце XIX в. спор о подлинности некоторых католических заговоров времен Елизаветы был Д. Г. Поллен. В этом его отчасти поддержал известный исследователь елизаветинского периода М. Юм[173]. Еще одним сомневающимся стал Л. Хикс[174].

Конечно, историки из «Общества Иисуса» понимали, что их будут подозревать в сознательном искажении истины. Поэтому они заранее парировали возможное недоверие ссылками на то, что речь, мол, идет об очень давнем прошлом, не возбуждающем враждебных страстей, особенно в нашу эпоху, когда господствует равнодушие к религии и различные христианские церкви научились терпимо относиться друг к другу. И здесь же лукавые апологеты папства как бы мимоходом подкидывают мысль, будто успехи протестантской Англии породили два с лишним столетия религиозных раздоров, о предотвращении которых только и думали просвещенные умы католицизма. Эта школа историков явно стремится использовать недоверие, возникшее во многих общественных кругах на Западе, к реальности преступлений, которые инкриминировались обвиняемым в государственной измене.

«Стало своего рода модой, — отметил профессор Эдинбургского университета Г. Доналдсон, — утверждать, что все католические конспирации… были сфабрикованы английским правительством»[175]. Несомненно, такой тезис не выдерживает критики. Изображение римского престола как жертвы махинаций просто противоречит здравому смыслу, особенно если учесть массу известных науке данных о политике папства, о его ставке на перевороты и убийства. Тем не менее иезуитские попытки возвеличивания святой церкви, основанные на привлечении материалов многочисленных архивов ряда западноевропейских стран, неожиданно достигают, если отбросить апологетику, полезного результата. Они приоткрывают кое-что в истории английской разведки, являвшейся в елизаветинское время орудием тех сил, которые выступали против католической контрреформации.

Еще во время первого процесса Марии Стюарт на ее сторону фактически перешел один из членов судившей ее комиссии, Томас Говард, герцог Норфолк, внук уже известного нам приближенного короля Генриха VIII. Вражда против Сесила и елизаветинского фаворита графа Лейстера и проводимого ими антииспанского курса во внешней политике, а главное, такая заманчивая цель, как шотландская корона, побудили герцога Норфолка искать руки Марии Стюарт. Разгневанная Елизавета приказала обвинить Норфолка в государственной измене, поскольку, мол, шотландская королева не отрекалась от своих прав на английский престол (сама Мария утверждала, что она не отказывается только от права наследовать Елизавете, но эта оговорка не принималась во внимание английским правительством).

В 1569 г. в северных графствах Англии вспыхнуло восстание. Народное недовольство, как это не раз случалось во времена Реформации, вылилось в движение под знаменем католицизма. Восставшим не удалось освободить Марию Стюарт, а герцог Норфолк, которого католические феодалы, возглавившие восстание, собирались сделать главнокомандующим повстанческой армией, смалодушничал, предал своих сообщников и, явившись по приказу Елизаветы в Лондон, был посажен в Тауэр. Восстание было потоплено в крови. Поскольку против Норфолка не было прямых улик, его выпустили из тюрьмы, но оставили под домашним арестом. Это не помешало вовлечению герцога в «заговор Ридольфи».

Флорентийский банкир Роберт Ридольфи, по имени которого назван заговор, выступал в качестве агента римского папы, короля Филиппа II и его кровавого наместника в Нидерландах герцога Альбы. Итальянец поддерживал тесные связи с испанским послом доном Герау Деспесом, с католическим епископом Лесли — послом Марии Стюарт при английском дворе, сластолюбивым жуиром и трусом, готовым на любое-предательство. При тайном свидании с Ридольфи герцог Норфолк обещал в случае получения денежной субсидии поднять восстание и держаться до прибытия испанской армии из Нидерландов численностью шесть тысяч человек. Планы заговорщиков предусматривали убийство Елизаветы. Разведка Сесила раскрыла заговор. Арестованный епископ Лесли, спасая себя, выдал все, что знал, и даже многое сверх того. Вдобавок он обвинил Марию Стюарт в убийстве мужа, направив ей по сему поводу послание с суровыми увещеваниями, а также спешно сочинил льстивую проповедь в честь королевы Елизаветы.

Этот поп — живодер, страшный поп[176], в гневе вскричала Мария Стюарт, прочитав нравоучения своего посла-епископа.

Процесс над Норфолком велся с явным пристрастием, с нарушением законных норм, как, впрочем, и большинство других политических процессов той эпохи, целью которых было устранение противника, а не выяснение степени доказанности инкриминируемых ему действий. Судей, которые должны были быть пэрами Англии, тщательно отобрали из числа врагов герцога, заинтересованных в его гибели; обвиняемому не дали времени подготовиться к защите, лишили — вопреки прецедентам — права пригласить адвоката. Показания главных свидетелей были вырваны пыткой или угрозой пытки. Для публики была издана специальная «Декларация», оправдывавшая действия королевской комиссии, которая проводила следствие. В «Декларации» указывалось, что пытали только лиц, заведомо совершивших преступные деяния и не желавших сознаться. Ряд протоколов следствия был явно подделан, допросы велись так, чтобы совершенно исключить мысль о возможной провокации, если таковая имела место. Суд над Норфолком состоялся 16 января. Казнь была назначена на 8 февраля 1572 г., но в последний момент перенесена по указанию королевы на 28 февраля, а потом еще раз — на 12 апреля. Елизавета явно колебалась и, быть может, была готова ограничиться приговором к пожизненному тюремному заключению. Но к этому времени был раскрыт новый заговор, на этот раз ставящий целью освобождение Норфолка. 2 июля 1572 г. герцог взошел на эшафот. В предсмертной речи он отрицал свое согласие на мятеж и на вторжение испанцев, отвергал католическую веру.

В канун четырехсотлетия «заговора Ридольфи» историк — член Иезуитского ордена Ф. Эдвардс выпустил исследование, в котором попытался дать новую интерпретацию этому широко известному эпизоду из английской истории. На основании множества косвенных данных Ф. Эдвардс старается доказать, что и Ридольфи, и ряд других участников заговора были шпионами-двойниками и что дело о нем было от начала до конца сфабриковано секретной службой Уильяма Сесила, чем и объясняется необычайная эффективность, проявленная английской разведкой при раскрытии мнимого заговора. Представьте себе, продолжает далее Эдвардс, положение, в котором находились главные участники заговора. По крайней мере с марта 1571 г. содержавшиеся под стражей Мария Стюарт и Норфолк, а также Лесли и испанский посол Деспес были полностью изолированы друг от друга. Вся переписка между ними находилась под строгим контролем. Это было им известно. Не менее очевидной была опасность, связанная с попыткой вести секретную корреспонденцию. Связь поддерживалась лишь через посредство тех, кто имел доступ ко всем четырем лицам. Таких людей было очень мало. Заслуживают упоминания бывший секретарь герцога Норфолка Уильям Баркер и Ридольфи. Иными словами, каждый из главных участников заговора мог узнать о планах других трех только из сообщений Ридольфи или Баркера[177]. Поэтому, если курьер по тем или иным соображениям предпочел бы излагать не то, что он услышал, все заговорщики неизбежно должны были бы стать жертвами ложной информации, которую они никак не могли перепроверить.

Следовательно, в показаниях каждого заговорщика нужно четко различать две части: во-первых, то, что говорится об их собственных действиях, во-вторых, касающееся их сообщников. Первая часть показаний состоит из того, что участник заговора действительно знал, хотя мог утаивать либо изображать в ложном свете. Во второй же части речь идет лишь об узнанном из чужих (и, возможно, лживых) уст. В показаниях каждый заговорщик старался преуменьшить свою роль за счет перекладывания главной ответственности на чужие плечи.

Однако картина рисуется такой, пока мы исходим из предположения, что заговорщики получали в основном правильную информацию о планах своих сообщников. Если же допустить, что все главные заговорщики получали ложные сведения друг о друге, то положение разом меняется. В этом случае утверждение каждого из них о том, что он лично не собирался просить об испанской интервенции для свержения Елизаветы, может означать отсутствие заговора вообще. Возможно, истина лежала посередине — велись какие-то разговоры, которые секретная служба Сесила представила вполне законченной государственной изменой.

Как бы мы ни относились к концепции Эдвардса, факт переговоров шотландской королевы с герцогом Альбой доказывают бумаги, захваченные еще в апреле 1571 г. у сторонников Марии Стюарт после взятия ее врагами замка Думбартон. Историк-иезуит, пытаясь доказать свой тезис, стремится затушевать, насколько планы Ридольфи точно отражали интересы Марии Стюарт и Норфолка. Известно, что как Сесил, так и сама Елизавета и в 1571 г., и много позднее были противниками открытой военной конфронтации с Испанией, на чем настаивали упорно Лейстер и Уолсингем[178]. Но разве не могло провоцирование заговора Ридольфи привести к такой конфронтации, активизировать и Альбу, и Филиппа II? Сесил, если он спровоцировал заговор, не мог не задать себе подобный вопрос.

Историку-иезуиту удалось поставить под сомнение традиционную интерпретацию «заговора Ридольфи». Большинство же специалистов продолжают придерживаться официальной версии, признавая, однако, что Ридольфи был болтуном и что за такового его считали и Филипп II, и герцог Альба, не придавая значения его обещаниям и проектам[179].

Взрыв в Кирк о’Филде и «заговор Ридольфи» стоят в длинном ряду заговоров, которыми столь изобилует английская и шотландская история второй половины XVI и первого десятилетия XVII в. Вслед за «заговором Ридольфи» последовали другие конспирации в пользу Марии Стюарт: одни, несомненно организованные католическим лагерем, другие, столь же бесспорно спровоцированные английской разведкой, и, наконец, третьи, относительно истинной подоплеки которых до сих пор существуют разногласия между историками. К ним надо прибавить и многие шотландские заговоры этих десятилетий. Безусловно, характер заговоров определял и течение завершавших их судебных процессов. Задачи, стоявшие перед организаторами процессов, были совсем иные в случаях, когда речь шла о реальных противниках Елизаветы, или, напротив, о жертвах правительственной провокации, или даже об агентах секретной полиции, которые играли отведенную им роль на суде, не подозревая часто, что ими решено пожертвовать в интересах службы и что им уготована лютая «квалифицированная» казнь как самым доподлинным государственным преступникам.