Анжей Захарищеф Фон Брауш

Фото 17. Ленинград, фото Бориса Смелова из Архива Дмитрия Кузнецова

А. З. Петергоф, Оранжерейная улица… Там я увидел свет; улица утопала в зелени, зимой ее покрывал девственный снег, осенью она осыпалась золотом. Вообще, в городе был переизбыток красоты – барокко, рокко – и один из самых роскошных парков планеты был моим плейграундом, в нем не хватало только таинственно исчезнувшей янтарной комнаты. Она, видимо, и станет прообразом будущего Оберманекена. Рядом находились студенческие городки Университета, где проходили подпольные рок-концерты, дискотеки с свежайшими мировыми хитами, и пр.; дух свободы веял над Петергофом.

Мои отрочество и юность протекали в питерском андеграунде. Советская действительность того периода была, наверное, самой приятной за всю ее недолгую историю, с подслащенной застоем утопией западного парадиза, мерцающего в виде джинсов Levi's 501, ароматного чевинг гама, неожиданно залетевшего в ту реальность номера журнала Rolling Stone. Советская идеология уже в шестидесятых дала крен, а к семидесятым утратила свои позиции и среди интеллигенции, и среди зажиточных обывателей. Идеология превратилась в райский миф, в который те, кому выгодно, верили, но большинство – сомневалось. Очевидно, что после сталинских компрессов, в стране решили поэкспериментировать с либеральными идеями. Девальвация элит, начиная с философских пароходов, когда часть творческих людей из страны уехала, часть была репрессирована, войны, чистки, коллективизации… После всех этих стрессов и наступил период оттепели и благостного застоя. Из-за «железного занавеса» просачивались иностранные образы и объекты, которые приобретали статус буржуазных фетишей, наполняя красками скудный потребительский, созданный отечественной легкой промышленности серый мир. Это напоминало НЭП. Границы расширялись, идеология размывалась – сначала Хрущев, затем – охотник, лавелас и гедонист – Леонид Ильич Брежнев. Нам повезло, что мы родились с победным импульсом покорения космоса и с улыбкой Гагарина. Метафизически, из закрытой системы за железным занавесом, через космос мы получили связь со всем миром, общий контекст. Гагарин – первая из отечественных, международная поп-звезда. На уровень Мика Джаггера или Мерлин Монро, узнаваемый с первого взгляда, поднялся Юрий Гагарин. (Нуреев, Борышников, Бродский, Тарковский – они были чуть позже и не с таким всеопыляющем пиаром). Любой истеблишмент консервативен и сопротивляется следующему витку развития. Элвис Пресли по телевизору изначально транслировался по пояс, чтобы не развращал население своими тазобедренными танцами. Эротика ограничивалась в культуре «старого света». Позднесоветская культура тоже изведала запретного плода в режиме блицкрига. В результате у всех свои хард-роки. И если в России это Deep Purple, то в большинстве стран западной культуры – Led Zeppelin. В нашей школе на первых партах сидели «отличники», фанаты Led Zeppelin, а на задних партах «троечники», фанаты Deep Purple. И если парадигма государства осталась на уровне тех самых восьмиклассников, при всем подручном менеджменте, то культура и оценка ситуации у нее будет на том же уровне задних парт. Есть демос, есть охлос – и вот эта охлократия нынешняя, ей раньше просто запрещали принимать решения. У одних «Дым над водой», у других «Лесница в небо».

М. Б. Представители демоса при этом имели навыки управления, каких-то слуг-рабов, и право голоса. И под всем этим существовала социальная структура, которая в той же Америке оказалась более крепкой, чем в СССР. И все еще позволяет иметь во главе государства и киноактера, фаната Лед Зеппелин…

А. З. Оттепель была с Гагариным на устах. Детям давали имена Юра, вообще – часто давали имена космонавтов, которые стали настоящими поп-звездами. Страна представляла во внешний мир то, что было безупречно и неоспоримо: балет, черную икру и космические победы. Гагарин стал символом эти неоспоримости.

По краям советской ойкумены располагался соцлагерь: буферная зона, эрзац капиталистической заграницы. Культивировались зыбкие мифы про «лучшее – это советское», которые осыпались при первом пересечении границ, все это обрастало контр-мифами. В СССР сформировалась вторая, альтернативная реальность. Подпольные миллионеры, рок-музыка, фарцовщики, частный пошив, антиквары – вся эта блистательная деятельность и праздность существовала параллельно жизни обычного населения, мучимого образовавшимся дефицитом на яркое, иностранное и роскошное, в обывательском понимании того периода. В то же время существовала «элита», встроенная в систему; там экономика была прозрачная, щедрые гонорары и зарубежные командировки. СССР был придуман как голливудский проект с хэппи эндом. Но, пока фильм шел, все неожиданно оказались в сюжете «Властелина колец». Арт-проект, в котором изначально участвовали и авангардисты, и футуристы, и декаденты типа Луначарского. Кстати, черезвычайно уместная фамилия – Луначарский. Вертинский со своими вертерами, верчениями и вечерами в фамилии отдыхает. Тут и Луна, и Чары – как будто Брайан Ферри от советской номенклатуры и образования.

Внешний вид, как и во многие времена, был важным социальным кодом. Джинсы определенной модели и качества, все чувствовалось на расстоянии и считывалось по швам. Это был первый уровень. Вторым уровнем был винил, тот помогал определится с меломанскими и вообще культурными пристрастиями. На уровне упомянутых «Лед Зеппелин» и «Дип Перпл». Диск стоил несколько стипендий (так, чтоб не есть и не пить), это задавало определенный пассионарный уровень общения. Здоровый меломанский снобизм помогал лояльности и заинтересованности внутри этого круга. Уже в семидесятые хлынул поток иной, западной музыки. У меня был знакомый, сын капитана дальнего плаванья, и через него приплывало много интересного. Я играл в школьной группе и одновременно был редактором стенгазеты. Это освобождало от докучных уроков. Наш гитарист был сыном зауча, что благоприятно сказывалось на количестве и качестве инструментов, приобретенных школой для группы.

Наш репертуар – все, что тогда появлялось во вражеских эфирах и на виниле, шло в обработку. Pink Floyd, The Rolling Stones, Shocking Blue, Sweet, психоделика, глэм. Это было модно, идеи хиппи еще не ушли глубоко в народ. Позже хиппи из больших и малых городов СССР начнут стекаться в Ленинград и Москву, возникнет «система». Мой хороший приятель Шамиль, поэт и меломан – Шама был из академической семьи и являлся ярким представителем рафинированной идеи хиппи. Он жил рядом с Пушкинской площадью: готические окна, пурпурный бархатный балдахин, почти как кабинет Фауста. Там звучала музыка Doors, Steely Dan, там происходили тусовки: художник, основатель Новой Академи, Тимур Новиков, будущий барабанщик группы «КИНО» Густав – Григорий Гурьянов с роскошным хаером; девушки, словно с обложки тройного альбома «Вудсток»… А на другом конце Москвы обитал напоминающий Харрисона эпохи All Things Must Pass Валера Кисс и его жена Лена Щека. Загадочное место: только что ты был в городе, среди новостроек, – шаг в сторону, тропинка вглубь деревьев – и возникала белая церковь, колодец, пруд, живописные деревянные домики. Бабушки поставляли домашнее молоко, а гости заходили с новейшей музыкой, литературой. Берроуз, Кастанеда, Толкиен – в оригиналах или в первых переводах, на ксероксе. Но времена, как им и полагается, менялись: стили панк и нью вейв приходили на место хиппи.

Я десять лет играл в культовом нью йорском клубе CBGB. Хилли Кристал, его хозяин, патронировал «Оберманикену», и рассказывал разные интересные истории; в свое время в клубе работал Малкольм Макларен, будущий создатель Sex Pistols, а тогда роуд-менеджер New York Dolls. Именно в CBGB он почерпнул идеи для панка: идеи анти-Pink Floyd, вообще, анти любой рок-эстеблишмент. Началась новая волна.

Тогда же стала все ярче проявляться советская меломания; появились магнитофоны, возможность частой и простой репродукции музыки.

А вслед за волной меломании пошли и молодежные субкультуры. Как всякая мода, идеи, озвученные хиппи шестидесятых к семидесятым упростились, стали доступными массам советских тинейджеров. До этого практически только «золотая молодежь» имела возможность безнаказанно потреблять западную поп-культуру в СССР. А потом возникла «система», хиппи появились до самых до окраин. С массовостью пришла иерархия: олдовые, пионеры.

Существовал мем того времени, что в СССР секса нет. Но в андеграунде и богеме тема эротики в семидесятые никуда не исчезала: стиль «диско», дискотеки и заметная эротика, связанная с танцевальной культурой. В идеологических кулуарах КПСС решили, что раскрепощение в этом плане неизбежно – одной из джомолунгм советской эротики стали кадры из кинофильма «Москва слезам не верит». А хиппи обустроили лесные лагеря в Прибалтике, Подмосковье и Крыму, с расширяющими сознание веществами ручной работы и свободным сексом.

Мы играли и изучали современную музыку, слушая радио «Люксембург» и Севу Новгородцева на ВВС. Вскоре, в конце семидесятых, пришла эпоха диско и с дискотеками для широкого масс, а андеграунд качнулся в сторону нью-вейва. Расставание с еще недавно актуальной эстетикой хиппи происходило мгновенно. Если хайер надо было резать, то он резался без сожаления и в тот же миг. При этом все еще могли по старой памяти съездить автостопом в Тарту к знакомым студентам-лингвистам, на лекции Лотмана. Как-то Шамиль протянул мне яблоко и сказал: «Передай Густаву от меня, он в больнице, в Питере.» Георгий «хаернулся», то есть лишился длинных волос и стал тем ньювейверским Густавом, который стал известен широкой общественности в роли барабанщика группы «КИНО».

Изображений панков еще не было – ни на фото в советских журналах, ни по ТВ – но прозвучало слово «панк» и интуитивно это было ясным противопоставлением идеологии комсомола и хиппи. У кафе «Сайгон» можно было встретить украсивших себя одним из главных символов панка – булавками: Панова, Монозуба, того же Алекса Оголтелого, на самом деле – крайне интеллигентного молодого человека (как впрочем, и Андрей Панов (Свин) был сыном известного балетного танцора). Густав эстетствовал. Одна из его ролей того времени – первый заместитель памятника Маяковского. Требовался новый нонконформисткий ход, и это совпадало с термином «панк», который стремительно перерос в «пост-панк» или то, что называлось «ньювейвом». Смесь винтажной эстетики стиляг и зарубежной «новой романтики». В Москве были свои ньювейв-круги, из которых появлялись «Центр», «Браво», «Николай Коперник», «Ночной Проспект». В это же время в ленинградском рок-клубе развернулась борьба за власть. Рок-клуб организовал мой знакомый, Гена Зайцев, один из последних олдовых хиппи. Гена собирал и составлял «пипл буки»: живописные архивы с фото «системы»; у него была прекрасная коллекция практически всей подпольной советской музыки какая только была доступна, с удивительными редкостями. «Аквариум» прокладывал желтые кирпичные дороги от эстетики хиппи к ньювейву. Новые слова, новые темы, новые ритмы, инициация нового стиля. Артем Троицкий привез из недалеких заграниц далекую идеологию, и ему требовалась молодая шпана и почва – и он ее нашел как журналист и как промоутер. «Аквариум» попал в эту волну и стечение обстоятельств под названием «новая волна».

Среда изменилась, в СССР проникает и цветет неформальная поросль. Оберманекен. В 80-м году я придумываю это название, учась на первом курсе Университета. Круг близких мне студентов был увлечен экзистенциализмом, меня заинтриговало немецкое его ответвление. В романе Ганс Эрих Носсака «Дело д'Артеза» были персонажи Обер и Манекен – и они слились у меня в единый образ сверхманекена. Поскольку, минуя панк, мы сразу очутились в пост-панке, когда мода стала значительно дополнять идеологию, ньювейв первым делом сформировал именно моду. Зазвучали Spandau Ballet, Adam and the Ants, Duran Duran. Плюс – Макларен с Вествуд, которые формировали визуальную эстетику. Молодежная культура была пропущена через магический кристалл именно фэшен. Что Макларен привез в Лондон? Хаос CBGB, «Реймонз», наркотики и никакого самоопределения и рефлексии. Грязно, шумно, просто. И, буквально на коленке, вместе с Вивьен они придумали, что с этим «панком» делать. Булавки, британский флаг, коллекции из мусорных баков, которые специально для исключения перепродаж те, кто их выкидывал, деструктурировали. Из этого и слагалась мода, а я тогда подумал, что все так совпадает и именно «Оберманекен» хорошее название для этой новой моды здесь.

До этого был фетишизм джинсами, и вот как раз за счет панка появились и стали восприниматься именно модные образы. Adam and the Ants брал из театрального реквизита костюмы, культивируя пиратско-романтическую эстетику. Боуи делал свою версию белого фанка и фанкоделику. И даже пастеризованный Duran Duran – все это было матрицами того, что можно было использовать, чтобы одеть это веяние. Ну, конечно, и Гари Глиттер, и Марк Болан (Т. Rex) стали почвой для нового витка; нам достался уже такой рафинированный, пропущенный через фильтр моды, образ ньювейвера. А в СССР стиль еще больше дистиллировался до челки и возможности себя костюмировать – кому что бог послал. Вот тут как раз можно сказать о Гарике Ассе, которому бог послал Тишинку и винтажную эстетику, а он ее перепослал в субкультурную и богемную среду. Мы были близки к театральной среде и черпали, что бог послал там. Ленинградский театральный институт, в Москве – театр Васильева. Через коллекцию Паши Каплевича. К тому времени Паша собрал отменную коллекцию костюмов, включая хамдамовские к фильму «Раба любви», там была даже та узнаваемая шляпа Елены Соловей. Возможно, ему было не так важно находиться в контексте альтернативной моды, но для «Оберманекен» эта коллекция была в самый раз. Хамдамов тоже не позволял себе такого, как Гарик со своей коллекцией, но к нам она пришла через Каплевича. Мы делали фотосессии с этими костюмами с фотографом Пашей Антоновым.

Год создания «Оберманекен» – 1980-й. Я как раз сочинил альбом песен, и мы его записали одним из ранних составов – Женя Титов на басу, а Олег Шавкунов (Шарр) играл на перкуссии. Мы собрали массу винтажных ламповах радиоприемников, которую наш знакомый спаял в единое целое, и получилась мощная стена мерцающей аппаратуры, к которой мы подключались и давали концерты в стиле Боуи времен Young Americans и Марка Болана. Это были готические по духу концерты в пустынных и сумрачных пространствах, в которые просачивалась богема Ленинграда. Мойка, Фонтанка, квартирники-выступления по Домам Культуры рассматривались как захват новых территорий. Квартирники были милее. Всё было не просто в плане музицирования, поэтому музыка была полностью очищена от излишков, более, чем прототипы западного ньювейва. Всё это настаивалось года два – и появилась новая волна, появились «новые дикие» с анархическими картинами Юфы и Котельникова. Мы делали фото-акции с Юфой, превращаясь в его персонажей городских зомби. То есть появилась музыка, мода, изобразительное искусство и кино. Тимур, Котельников, новый музыкальный инструмент, известный как «утюгон», а был еще и «пиздатрон»: балалайка с алюминиевым грифом метра в два и одной струной. Гребенщиков рисовал. Я тоже и рисовал, и моделировал одежду, и поэтизировал. Все делали все. Ренессанс. Мы насыщали атмосферу своей энергетикой. Тот же Тимур, универсальный человек, не только художник, но и гениальный куратор. Он собирал людей, определял направление и отслеживал эволюцию движения. Солнечной энергии человек, без которого многое не произошло бы. Впрочем, многое и закончилось с его уходом. Москва-Петербург, постоянные перемещения того времени, галерея «Асса» – «Детский сад». В Рок-клуб мы не пошли; Гена Зайцев намекнул, что это все курирует КГБ, и там все время шла какая-то структурная возня. «Оберманекен» хотел оставаться независимой группой, и я придумал идею «Театр-Театр»: художественная среда, существующая по театральным правилам. Там можно было развивать абсолютно разные творческие направления – от музыки до голографии. Мы жили напротив дома, где была квартира Тимура Новикова, рядом с Сайгоном, буквально в пятидесяти метрах по Литейному. Был у нас работающий камин, и там мы размышляли, как существовать перпендикулярно всему. Басист первого нашего состава, Женя Титов, ушел к Андрею Панову-Свину в главную российскую панк группу «Автоматические удовлетворитери», я же в 83-м году был готов к следующему витку и собрал новый состав. В «Оберманекене» появился Женя Калачев. Дворец молодежи, в отличии от Рок-клуба был невинен и девственней; местным комсомольцам понравилась идея нового театра, они спросили, а кто же все-таки будет режиссером? Это совпало с экспедицией в Москву, где мы познакомились с Борей Юханановым – он и стал режиссером. Нам под этот проект выдали особняк инженера Чаева на Каменном острове и Зеркальный зал во Дворце молодежи, даже выдали деньги, что последний раз до этого удавалось только «Лицедеям» Полунина за десять лет до того. От Полунина к середине восьмидесятых отпочковался Антон Адасинский. Мы постоянно пересекались, как-то раз зимой Антон встретился мне в автобусе и сообщил, что уходит от Полунина и предложил делать совместный проект. Он будет заниматься пластикой, а мы музыкой. Но мы остались верны «Театру-Театру». С нами у него наверняка получилось бы что-то иное. В итоге Антон создал «АВ. А., проект с соцарт-бурлеск-гимнастикой. (Сейчас, кстати, у Антона театр «Дерево»). Общение при этом продолжалось – и с Адасинским, и с Курехиным, который при случае одалживал у нас синтезатор, и с Гребенщиковым, и с Титовым – они частенько заходили в особняк инженера Чаева. Уже началась некая монетезация неформальной культуры, многие стали понимать блага этого периода и стали этим пользоваться. Ставки и бюджеты, которые нам выдавались, были очень достойные. Особенно безналичные деньги, которые выделялись и их куда-то учреждению необходимо было потратить, – выделялись безразмерно. Мы их тратили на аппаратуру, костюмы, декорации, свет, на естественные культурные материальные блага. До Перестройки культурная среда материально сильно обнищала – и вот теперь она стала стремительно насыщаться, через часть так называемой неформальной культуры. Без кистей нет художника, без синтезаторов нет ньювейва.

Борис Юхананов тогда разрывался между Ленинградом и Москвой, заканчивая театральный институт, ассистируя Васильеву. А тут был поставлен первый спектакль «Уловки Мимикрии», и, чтобы его показать, была собрана представительная выставка «новые художники», питерский и московский андеграундный бомонд. Но после премьеры спектакля официальные контакты с Дворцом молодежи резко оборвались. Они оказались не готовы к такому радикальному искусству, публике и творчеству. И вот после этого скандала «Театр-Театр» и «Оберманекен» переместились в Москву на Воровского-Поварскую, где открыл свой театр «Школа Драматического Искусства» Анатолий Васильев, после Таганки. Герману Виноградову дали место под его «Бикапо»; там было много разной и интересной публики. Модельер Катя Рыжикова стали появляться со своей живописной командой, с ними завязалась отдельная история перформанса.

В Питере начала-середины восьмидесятых независимая культура уже жила в радужной атмосфере, готовой вот-вот пролиться грибным дождем. В Москве тоже было несколько сформировавшихся кругов. У Бориса Раскольникова, позже «Третий путь», часть у Стаса Намина. «Детский сад» уже был. В Москве были «параллельные» братья Алейниковы, Глеб и Игорь; они снимали кропотливые, медленные истории. Боря Юхананов снимал еще длиннее и медленнее. Он вообще любил часы, сутки, года и бесконечные процессы, это как-то совпадало с евро-азиатской Москвой. А Питер тогда был аскетичней, свежей: со струной Литейного и центром в «Сайгоне». И вот когда этот даосский романтичный андеграунд зазвенел, в него стали стекаться ручьи состоятельной публики. К 1985-му году романтика начала улетучиваться, аскетизм обернулся меркантильностью и нью вейв конвертировался в «Ред Вейв». Меркантильность, она сама по себе не плоха, как овеществление идеи, но когда суть стирается, то теряется и смысл процесса.

М. Б. А вот как раз про фильм. У него же тоже была предыстория и она была московской.

А. З. Сценарий «Ассы» под названием «Здравствуй, мальчик Бананан» сначала лежал рядом: на камине у нашего друга, гениального русского актера Никиты Михайловского, который снялся в «Вам и не снилось» и который великолепно писал прозу и рисовал. А его эпистолярный жанр, на мой вкус, это было лучшее, что я тогда читал. Когда сценарий попал на камин к Никите, предполагалось, что Бананана будет играть Никита, а музыку – «Оберманекен». Никита, сыграв в нескольких прекрасных кинокартинах, аккуратно относился к предлагаемым сценариям, и Бананан как-то запылился на полке. А потом всплыл в компании Тимура Новикова, превратившись по дороге из «Здравствуй мальчик Бананан» в «Асса». Движение «асса» к тому времени так хорошо разогналось, что принеси ему хоть сценарий на «поднятую целину» Брежнева – все равно из него получился бы фильм «Асса».

М. Б. В принципе, потом примерно так и произошло, но уже с «Трактористами» Пырьева, к которым братья Алейниковы досняли «Трактористы-2» в 1992-м году, а потом еще позднее Влад Монро, влившись в ряды «Пиратского телевидения», сделал свою «Волгу-Волгу»…

А. З. Ну да, Курехинский поп-механический абсурдистский паровоз заимствований и смешений уже вынес художников на новые рубежи, а Тимур, как гиперболоид инженера Гарина, резал любую субстанцию. И тут как раз принесли такую пышку… Мало кто читал сам сценарий… Необязательная мелодрама, мне она показалось бледной аллюзией «Подземки» Люка Бессона, только что прогремевшей в Европе. Со слабо в этом ориентирующемся Соловьевым, они выжили из этой ситуации максимум. Но для событийного фона картина все равно оказалась революционной. Смотреть же это кино как кино, к тому же будучи современником и участником андеграунда, было посредственное удовольствие. Но время было такое, что сработало бы все. И голод культуры, и ожидание перемен, и надежды, что это все будет продолжаться и развиваться. И даже таких небольших инъекций раствора иной культуры и субкультурного драйва кому-то хватало, чтоб получить прививку, а кто-то становился джанки. Прицепили к фильму выставки, сделали, что смогли – и это был, наверное, наивысший пик промо-этапа этого движения, по сути ньювейверского. Утрированный андеграунд «Ассы» охватил аудиторию от пионера до партийного работника. В то же время Боря Юхананов начал снимать кино в разработанной им стилистике «медленного видео», я значился сценаристом первых его фильмов «Особняк» и «Игра Хо».

Стоить сказать о «КИНО» и кино. В тот период, начиная с 1986-го года, Цоя стали звать сниматься в кино. Те же «Каникулы», а потом «Игла» Рашида Нугманова, или фильм, который начал снимать Олег Флянгольц. Тогда многие молодые кинематографисты пытались делать свои первые скетчи и этюды с использованием новых рок-групп и деятелей андеграунда. Как наш басист, Миша Мукасей. Его мама Светлана Дружинина как раз снимала «Гардемарины, вперёд!», знаменитая кинематографическая семья. Миша продал свой мотоцикл, купил редкую по тем временам безладовую бас-гитару и научился играть как Мик Карн из группы Japan.Тогда мы записали альбом «Прикосновение нервного меха», который вошел в список лучших ста альбомов советского рока. Japan важная группа для ньювейва восьмидесятых, которую я услышал еще в 80-м у художника Алана; он приезжал из Прибалтики и однажды привез только что вышедший альбом Japan «Tin Drum» в ДАС (дом аспирантов и стажеров МГУ, одна из точек тусовки). Это было революцией в музыке, и мне кажется, что такого уровня никто из последователей не достиг до сих пор. Миша Мукасей параллельно снял свой этюд по свету, который одновременно явился нашим первым музыкальным видео на песню «Девочка-подросток».

М. Б. Цой в этот период снимался в кино, а в группе «КИНО» все же заглавную скрипку играл Густав?

А. З. Густав, как я говорил раньше, из образцового хиппи, превратился в образцового ньювейвера с внешностью Маяковского. Он сам занимался своим образом, прической, костюмом, был отличного стилистом. Довольно размытый цоевский сайгонский имидж в его руках превратился в дюран-дюрановский парафраз, еще точнее сложился образ у Каспаряна. Цой к тому же имперсонализировал Брюса Ли: манеры движения и сценический образ формировались под влиянием гонконговской идеологической кино-машины и раскрылись в потенциале группы «Кино». И, несомненно, период съемок в фильмах тоже повлиял на манере держаться, и «КИНО» как группа стала настоящей звездной поп-группой, с парадигмой «добро побеждает зло».

«Оберманекен» продолжал движения в сторону театра; мы оказались в Москве, в лучшем театре того времени «Школа Драматического Искусства» Анатолия Васильева. Туда наведывались Вим Вендерс, Питер Брук, Роберт Вилсон – сливки мировой режесуры театра и кино. Москву посетили, с погружением в андеграунд, Френк Заппа, Дэвид Гилмор из Pink Floyd, Дэвид Бирн (лидер Talking Heads, основоположников ньювева из CBGB). Герметичность андеграунда еще сохранялась, и он отфильтровывал лучшее, что было вокруг, в том числе то, что поступало из-за рубежа. Когда приезжали заморские гости, язык независимой культуры здесь и там был практически одинаковый, язык творчества. Этими формулами оперировали и тимуровцы, и ньювейверы-москвичи.

Железный занавес приподнялся, и к нам хлынул поток журналистов, туристов, бизнесменов и странных альтернативных людей. И многие многие искали и находили наш андеграунд. Тогда все хотели самостоятельности, но не у всех получалось. Художникам была предоставлены государственные площадки, XVII-тая молодежная выставка стала неким Вудстоком, собравшим художников, режиссеров, музыкантов и прочих альтернативных людей. А вот после этого уже все резко начало меняться. Художники продолжали создать новый язык, осваивая местный китч-кэмп или местный поп-арт на базе концептуализма: это все было немного от комплексов, они продолжали быть такими синтетическими. «Сотбис»-выставки, внимание и какие-то уже продажи. Многим это голову вскружило, как кружила и мысль о заграничной карьере.

У Энди Ворхола была девушка, Эдди Седжвик. Она – то, что я понимаю под модой, это всегда свежая новая элегантность. Гарикдот тоже менялся и мода – это судьба. Вот его судьба вполне канонична, если ни обычна для модников других столиц мира. Просто когда человек работает с такими энергиями и достигает своего предела, то он начинает трансформироваться не только как личность, а уже физически. Кто-то не может себе этого позволить, ибо чувствует, что дальше определенного уровня идет распад на атомы. А вот такой квантовый попрыгун, как Мик Джаггер, он этот предел пересекает и становится еще на уровень выше. Ну, или окунается а то и вовсе живет в инфернальном; это тоже работа нешуточная и с такими же энергиями. Тот же Гарик, но в этом направлении предел есть уже для всех. Гарик однажды подошел после концерта и предложил ехать кутить в таинственные промзоны, где он жил. Рассказывал, что там реальный стим панк, блейд ранер, мэд макс, вьетнамские публичные дома, что они собирают лимузины шестидесятых, варят свой алкоголь, там рейвы при свете горящих автопокрышек. И я почувствовал, что – да. Так тоже можно, но только в том случае, если есть надежный тыл. У него был жесткий каркас из опыта и характер, и на них он просуществовал и девяностые, и нулевые. Ну вот как-то капитализировать ту самую энергетику и таланты в восьмидесятых, как это сделал, например, Мик Джаггер, редко кому удавалось. Хотя с Перестройкой в России на всём как бы уже прорезались ценники – но в андеграунде они были очень туманны и расплывчаты; даже опытный варяг и фарцовщик Гарик не смог их точно разглядеть. Это вообще проблема перехода «инди» в «поп».

Ведь поп, в отличии от «попсы», это не плохо. «Битлз» – это качественная поп-музыка. Ньювейверов рокеры тоже часто называли «попперами». Они слушали популярную музыку, и она имела класс, а карикатурная «попса» с условным Киркоровым в центре – деклассирована.

Нет, ну был период стадионных концертов, и кое-какие группы существуют до сих пор на небольшие туровые средства, которые в первой половине девяностых все же давали прибыли. Но, конечно, это не имеет смысла сравнивать даже с той же хардкоровой, по сути, андеграундовой сценой в Лос-Анжелесе, например. Или хип-хоперской Нью-Йоркской. Безусловно во всем мире так и есть. Я имею в виду то, что происходит в СНГ-шных палестинах: оплачивается не только полный продакшен, к тому же помимо редукции того, что было в СССР. В такой схеме, когда берут «артиста» (чаще «артистку») и тратят деньги, покупая песни, эфиры, прессу – тут для художественного процесса не остается места, это фабрика-продукт, сиюминутность. Креатив очень слабый и поверхностный, под копирку: псевдонимы похожи на клички домашних животных в один, реже – два слога. Смысл сводится к поиску и осваиванию сырьевых денег. Заканчиваются эти деньги – заканчивается проект. КПД, как у паровоза Черепанова, двадцать процентов: на сто тысяч вложенных зарабатывается двадцать. Творчество находится по другую сторону баррикад, в другой вселенной. Но ведь Артист – это всегда судьба, измеримая энергетикой и талантом, и он должен влиять на целые поколения, на само развитие цивилизации как Пикассо или Боуи.

М. Б. Но это ты берешь уже 21 век, или, как минимум, вторую половину девяностых двадцатого. Когда вы уезжали, то рок-группы все еще собирали стадионы, и самые главные концерты 89-го в Лужниках, и 91-го года в Тушино, были еще впереди. Как вы вообще уехали? Ведь это был период, когда начали выезжать многие и именно по рок-концертным схемам.

А. З. Первая гастроль была связана с театром Васильева. Я уже говорил о спектакле Бори Юхананова «Наблюдатель», где заключительная часть состояла из концерта «Оберманекен» и искусственной группы «Солнечная система», актеров, исполнявших песни Майка, ВВС Синицина, Шумова. Одновременно Тимур в 89-м году начал создавать Свободную Академию в Санкт-Петербурге в тесном сотрудничестве с Юханановым, где мне была уготовлена кафедра микро и макро вибраций.

До этого были идея формализации андеграунда, Клуб любителей Маяковского, «КЛАВА», Клуб любителей научной фантастики, да и хотя бы то же объединение «Эрмитаж». Этот процесс шел, и формализировавшийся андеграунд, особенно музыкально-зрелищная часть, на определенный срок подвинул всю эстраду. Но не произошел квантовый скачок, чтобы превратиться в новый космос со своими Гагариными и амстронгами, луноходы сломались и замерли у бухты молчания. Это измерение оказалось недоступным, как создание пармезана на основе пошехонского сыра. Кто-то вышел на орбиту эстрады, кто-то на орбиту галерей – они продолжили вращаться там, подвергаясь облучению уже общественных изменений. Ну, а некоторые в итоге, исчерпав содержательность, стали жить уже третьей жизнью: выполнять, словно зомби, механические движения и поглощать ресурсы. Такая вот посткультура, культура зомби, прикосновение к которой делала потребителей такими же.

А у нас же начался выход на другую орбиту. Мы отыграли несколько спектаклей, все больше наполняя нашу часть визуальным и метафизическим контентом. За барабанами у нас появился Валера Светлов – карлик, сыгравший в массе научно-фантастических фильмов. Мы взаимодействовали с участницами первого конкурса красоты «Мисс Москва». Помню победительницу, очаровательную Машу Калинину, которая позже переехала в США. Недавно мы нашлись снова в фейсбуке, она занимается йогой и фитнессом.

Феерический пазл театра, музыки и альтернативного мышления, спектакль «Наблюдатель» – поехал вместе с знаменитым спектаклем Васильева «Серсо» в Германию. Западный Берлин в тот момент был в одной из лучших своих форм. Это была творческая площадка и место жительство Ника Кейва и Вима Вендерса; Боуи уже написал там, годами раньше, три своих знаковых альбома, которые получили известность как «Берлинская Трилогия» (Low, Heroes и Lodger), из моих любимых. Там была замечательная атмосфера, другой состав воздуха. Когда мы приземлились после сумрачной России в ГДР, разница ощущалась кардинально: все цветное, аккуратное, и вот когда переехали берлинскую стену, то попали вообще в другую оптику, как будто все отмыли ЛСД. Цвета насыщенные, все невероятно комфортно, и от этого казалось даже небо голубее, а в нем голуби летят в слоу мо. От уличного освещения до стойки в баре – везде фен шуй и экология. Удивительно вкусные запахи. Яркие впечатления от соприкосновения с рок-культурой. Место, где мы должны были выступать, было обклеено плакатами Кита Ричардса, The Sugarcubes, Бьорк; российские рок-фарцовщики озолотились бы одной такой стеной постеров. Репетиции, выступления и банкеты, на одном из которых мы познакомились с барабанщиком Einsturzende Neubauten.

Были у нас песни про «Осавиахим», про пилотов, про авиацию – самолетная тема – и нам предложили концерт в одном берлинском клубе. Неоготическое здание «Метрополь», в котором проводили крупные рок-концерты, там мы запланированно выступили в рамках гастролей театра Васильева; в том же квартале был более компактный зал, где нам дополнительно организовали «авиа-концерт». Мы делаем саунд чек с дилеями, навеянный Cocteau Twins; шугейз и эмбиэнт, воздушные ландшафты, появляется немецкий перкуссионист, за ним несут внушительные и затейливые металлические предметы – оказывается, что он, вдохновленный темами авиации, разобрал на детали самолетный двигатель, принес нужные части и на них и отыграл. Получился необыкновенный индустриально-романтический концерт. Мы бродили по этому эдему западной жизни, не зная, что это на тот период было лучшее по насыщенности современной культурой место в Европе, да пожалуй и в мире. Впечатлились и уже хотели остаться, но как-то получилось так, что после последнего банкета мы проснулись уже в ГДР. Без происков спецслужб не обошлось, представители таковых сопровождали все выездные группы. Прилетели в Москву – в андеграунде все кипело, думаю, если бы все тенденции того периода продолжали развиваться, будущее современной российской культуры могло сложится иначе, не так удручающе. Если б не было патогенной радиации эстрады и общества, если оставили бы ее в покое, то все бы было прекрасно с этой субкультурой. Она изначально нашла себе средства и возможности и догнала, не смотря на железный занавес, своих зарубежных коллег-сверстников по всем современным и модным тенденциям всего за десятилетие восьмидесятых. Были и концерты, и фестивали, и журналы – еще в 89-м. Констркультура могла развиваться и дальше, и даже пыталась развиваться.

Мы были заворожены волшебной лампой Берлина и при следующем удобном случае уехали. На одном из концертов в первый приезд, появилась девушка с РВС, публичного американского телеканала, снимала фильм. Была она на нескольких наших концертах, а потом написала, что будет монтировать в Нью-Йорке фильм и пригласила нас написать к нему саундтрек. Мы получили труднодоступные тогда разрешения на выезд, обменяли сто двадцать рублей на двести строго установленных долларов, разрешенных для выезжающих, и с этим богатством отбыли в Америку.

М. Б. Сейчас постиндустриальная эпоха наступила в нулевых, а тогда Европа переживала очередную фазу вещизма, как его у нас называли здесь. И на этом фоне развивались альтернативные движения индастриала и гранжа. Особенно в Америке. Вы, по идее, попали в этот период?

А. З. Да, тогда вещи и яппизм был на высоте и появилось гранжевое студенчество. Если ты живешь в Ист-Виладже, это особая среда и особый химия, сама по себе. Легендарный нью-йорский клуб CBGB – там я стал еще непосредственней воспринимать атомы этой среды: владелец клуба Хилари Кристал рассказывал, как за сто долларов сдавал чердак над CBGB группе Talking Heads, пребывающей в весьма стесненных обстоятельствах до их звездного взлета; туда зашел Лу Рид, выпить дружескую кружку чая, на следующий день был концерт Генри Роллинза, а по соседству в галерее проходила выставка короля кича Джозефа Кунса, только связавшегося узами брака с самой яркой порнозвездой того времени Чиччолиной: скульптуры в технике муранского стекла, документально зафиксировавшие их соития, были главной частью экспозиции Made In Heaven.

Когда мы приехали, культурная среда NY восьмидесятых достигла очередного апогея; через улицу от нас жил Майкл Джира из Swans, мы покупали молоко и хлеб в одной и той же продуктовой лавке, с другой стороны Бродвея бродил Бродский, в Сохо, поднимаемся на лифте в галерею, – входит Игги Поп со своей очередной азиатской пассией… Чрезвычайно высокое напряжения поля чудес на единицу пространства-времени. Мы приехали с контрактом на запись музыки для американской аудитории, но постепенно наладили связи с русскоязычной средой, чьи культурные интересы пересекались с нашими. Одно из примечательных мест – кафе «Русский самовар», который находился в самом сердце театрального Манхэттена на 52-й стрит – в доме, где жил Фрэнк Синатра. Мы были в приятельских отношениях с владельцем ресторана Романом Капланом. Создателями этого кафе, вместе с Романом, были поэт Иосиф Бродский и звезда мирового балета Михаил Барышников, и на покупку бизнеса пошла часть Нобелевской премии Иосифа Александровича Бродского. Туда часто заходили Лайза Минелли, Роберт Де Ниро, Николь Кидман, а в баре была представлена целая коллекция рукотворных Романом наливок, которыми при встрече он нас и угощал. Роман Каплан, бывший петербургский филолог и переводчик (в частности, Бродского), был черезвычайно гостеприимен; у нас всегда там был стол, в процессе множества вечеринок можно было находиться в курсе событий того, что происходит в городе. А вот на Брайтон Бич я побывал всего несколько раз – в качестве антропологически-гастрономической экспедиции, знакомя своих нью-йоркских друзей и подруг с Зазеркальем. Это, конечно, не Гарлем, но тоже колоритное место. Чем примечателен Нью-Йорк? Ты с культурой входишь в контакт, соприкасаешься буквально кожей, телом. С одной культурой, другой, третьей. Одно время моей герлфренд была балерина из Колумбии, из далеко не бедной семьи, по-латиноамерикански трансцедентальная была девушка, прямиком из Борхеса. Жила она в красивейшем ар-деко Крайслер Билдинге, одном из самых известных и узнаваемых небоскребов, и однажды пригласила на полуночный, загадочный обряд в Бронксе. Мы приобрели в специальной лавке ритуальную рыбу и свечи – а дальше все, как в фильме Алана Паркера «Сердце ангела». Лабиринт потусторонних улочек, условные сигналы, закрытый темный двор, где сидят около двадцати человек, допущенных к ритуалу. Интригующе, нетривиально, контрастно, погружение то в американский суперандеграунд, то в эротически-мистическую атмосферу латино, то русскую среду «философских пароходов и самолетов»…

Поселившись в ист-виладже, мы начали развивать творческую активность в разнообразных направлениях. Одно из них «Метафизический коммунизм», арт-проект, в котором мы отрефликсировали растворяющийся коммунистический миф – так же, как античные легенды и мифы – мы записали альбом, фантастически красивый и ажурный, «Ленин в Женеве», сотканный из детских впечатлений и обрывков песен, перешедших за границу реального мира: история про жизнь после того, как наступил коммунистический рай, – медленный воздушный эмбиент «интернационал», психоделический «ленин в тебе и во мне» и тд. С художниками Комаром и Меламидом, основоположниками соц-арта, мы провели серию акций-семинаров в CBGB-галерее и у них в студии в районе Сохо. Однажды мы печатали плакаты «Оберманекен» с портретом Ленина в специальном печатном месте, и подружились с папой Сюзаны Беги, он преподавал в Колумбийском университете и был писателем. Заинтригованный странным плакатом, он решил познакомится с нами, подарил книжку своих стихов (на одну из них была песня Сюзан), потом стал посещать наши концерты, позже мы заходили к нему в гости. Все привело к тому, что потом мы записали на студии Сюзан несколько альбомов. Фото для обложки альбомов нам снимал Игорь Вишняков «Глюк», ученик Сергея Борисова, пожалуй, самого главного фотолетописца советского нью вейва.

А про сам клуб CBGB… Наверное, только так и возможна культурная революция. Благодаря таким людям, как Хилли Кристалл. Он сделал из клуба практически министерство альтернативной культуры. То, чем он жертвовал, как он тебя воспринимал, как он вообще все это воспринимал. CBGB – место эталонно сквоттерско-панковское, многослойные, с семидесятых годов, граффити; если снимать слой за слоем, можно дойти до fuck, нанесенного рукой Джоуи Рамона… Все обклеено плакатами так, что места живого нет; попадаешь туда и сразу наполняешься особенной энергетикой. К тому времени клубу исполнилось двадцать лет. В нем родилось и развивалось то основное и уникальное, что на декады вперед определило стили панк, нью вейв, гранж. На тот момент уже отзвучала волна LAного лав-рока, из которой стартовали Gun's n Roses. Стартовали, но скоро стали чем то другим, практически единственной настоящей новой рок-звездой на пошловатой сцене суперхайратого в лосинах лав-рока от Poison и до Motley Crew, калифами на час. А потом как раз появился Курт Кобейн. Однажды мы стояли возле клуба с знакомой из Сиэттла (послужившей прототипом героини нашей песни «резидентка моссада»), и она привела милого парня в застиранной фланелевой рубашке и рваных джинсах. Тогда пошло поветрие покупать одежду предельно дешевую, секонд хэнд. Главный девиз этой моды был «не парься». И вот появился Кобен, такой типичный американец «найс ту си ю», а все остальное гранжевое уже существовало на сцене. Удивительно, что именно «Нирвана» благодаря MTV стала тогда главной группой планеты. До них были Sonic Youth и R.E.M. Прорыв был после того, как было продано 250 тысяч пластинок «соников», богемных и неголодающих, после чего к ним пришли люди с Geffen Records и спросили – а что у вас еще есть? Вот так гранж и выстрелил, как раз когда мы приехали, на гребне смены музыкальных стилей. Одновременно китч становился дорогим и респектабельным стилем в изобразительном искусстве; художник Джефф Кус женился на самой яркой порнозвезде того времени Чиччолине; их брак был как художественный проект, который назывался Made In Heaven – огромные баннеры с занимающимися любовью молодоженами украшали весь нижний Манхэттен. «Оберманекен» регулярно выступал в CBGB и в других известных клубах. Писали музыку для дефиле Yohji Yamamoto и Comme des Garcons, работали с альтернативными театрами на Офф-Бродвее. Но ист виладж был интересней, чем Бродвей. Вечеринки на наших крышах в жаркие дни, самые пестрые компании – рок-музыканты, художники, манекенщицы и актрисы; Саша Чепарухин, менеджер тувинцев «Хун Хур Ту», приводил Градского, который глядя на это все, вспоминал далекую московскую юность. Эти приезды приближали наше возвращение в Россию в 97-м году. Причин было много, но одна из, как раз была в притоке людей из России с их рассказами, что все меняется. От них шел какой-то невидимый ток.

Наша нью-йоркская история была весьма многослойна. Но рокенрольная ее часть, разумеется, оказалась наиболее значима. Ты всегда в контексте, сама среда не дает шанса на сомнения; жизнь в сформулированном пространстве с острым чувством современности. Контекст иногда самый широкий – порочное место «Бейби-ленд», на месте захудалого ирландского паба прямо напротив моего дома, – стало сенсацией сезона; там поставили распиленные детские кроватки, в которых любили засиживаться и вокалист Depeche Mode Дейв Гэхан, и Джонни Депп с Ванессой Паради. Русские в Нью-Йорке… Наша хорошая знакомая, очень приличная московская девушка-психолог, изучая перверсии, стала руководить одним из самых известных садо-мазохических клубов. Не порно, но задорно. Практически театр, называвшейся «Пандора»; там любили избавится от стресса звезда поп-арта художник Рой Лихтинштейн (в то время оформлявший для U2 сцену и альбом «POP»), голливудский богатырь Сильвестер Сталлоне и много других селебритис. Лихтинштейн симпатизировал русским девушкам, они появлялись с ним на наших концертах, у него даже было свое соло к нашей песне «Авиация». Сильвестр Сталлоне предпочитал в декорации портового паба изображать подвыпившего морячка, пристающего к барменше (в реальности это «секшуал харрасмента» и многомиллионные компенсации, а в безопасной «Пандоре» – несколько сотен доларов в час). Четыре этажа «Пандоры», чья история переплелась с историями многих знакомых девушек из Петербурга и Москвы…

В 1995 году мы снова оказались в Берлине, в работе над спектаклем «Горе от ума». В спектакле принимал участие Юрий Петрович Любимов: первый раз за долгие десятилетия он выступил как актер в роли Фамусова. Любимов вспоминал, как его играл Станиславский, уникальный сдвиг во времени. Мы, разумеется, играли Чадских и написали музыку для спектакля. Берлин стал другим. ГДР-овское вошло в ткань города: богемный, расслабленный Кройсберг 89-ого года существенно отличался оттого, что мы увидели сейчас. Провожая друзей – актеров в Москву на перроне, поезд был русский, мы почувствовали дым отечества. Возникла мысль навестить Отчизну. В ту пору моя гелфренд в NY оказалась сестрой Пелевина, и я был заинтригован «Чапаевым и пустотой» в журнале «Москва». Игорь Григорьев ознакомил нас со своим роскошным журналом «ОМ» и разместил в нем прекрасный материал об «Оберманекене». Вышло огромное интервью с нами в журнале «Птюч». Вообще куча прессы. Саша Чепарухин, который собирал в NY залы по десять тысяч человек на группу «Хун Хур Ту» (с ними мы провели экспериментальный совместный концерт – городской шаманизм – в CBGB на сцене, еще не остывшей от «Ганз энд Розес»). Саша пригласил нас выступить на фестивале в Москве с Агузаровой и «Центром» Васи Шумова. Потом нас пригласили на фест в Питер. Портал открывался.

М. Б. Но вы все-таки решились вернуться на родину в 1997-м? Я помню ваше выступление в «Третьем пути».

А. З. Вернулись мы не сразу в Москву. Сначала был Питер, выступление на фестивале в ДС «Юбилейный» и концерт в ленинградском Рок-клубе. Впечатление от города – разруха и алкофешн на улицах. Луч света – это сделанный «2 самолетами» клуб «Грибоедов». И по сравнению с Питером того времени, полным контрастом оказалась Москва: галереи, модные показы, клубы «Третий путь», «Луч»… Феерические вечеринки журнала «Ом», который истории того времени очень живописно описывал и создавал. Мы попали в ренессанс субкультур восьмидесятых, только уже на следующей ступени. Да – и новая публика: просвещенная, информированная, модная.

Но наступало новое время, новых медий – местное к тому времени подисчерпалось. И рок-музыка, и сквототерство, и запал энергии восьмидесятых, подогреваемый клубными девяностыми. Последний клуб этого периода, само его название, отображало конец всей этой самостоятельной вольнице. Я имею в виду клуб «Титаник». Ну вот, даже на примере смены времен и того же CBGB, вопрос про нео-яппи нулевых и пласт альтернативной культуры ушедших времен.

В настоящий момент «Титаник» закрыт, но о нем снимут фильм: готовится фестиваль, это – история и бренд уже никуда не пропадет. Будет новый клуб, и это неизбежно станет новым проявлением подобного движения. У всего в нашем мире есть свое время: время рождения, увядания или вхождения на следующий виток. Если история содержательна, то все идет на новый виток, если нет, то уходит в чернозем. Материала CBGB хватит на три витка, не исключено, что через десять-двадцать лет вместо «Диснейленда» появится «CBGB-ленд» и он станет не менее популярен. Это как ген и исторические комбинации, чтобы его модифицировать к лучшему.

Нулевые, на мой взгляд, были крайне не качественными. Какой-то совсем эрзац и яппи, и вещизма. На передний план в этом поколении вышли фальсификаторы, которое пытались прожить чужую жизнь, занять чужие места. Так всегда бывает, когда люди «второго эшелона» пытаются занять первые места и у них не получилось создать с нуля то, что, в принципе, и создавать уже не надо было. При этом они жили беднее, чем те же клабберы девяностых, чем племя, которое пестовал журнал Игоря Григорьева. У того был шик – и шик определял многое, материальная составляющая вопроса являлась лишь следствием. Естественность и качество – в этом все. А в основе молодежи были предложены какие-то симулякры, и часть молодежи это, естественно, отвергла. Я считаю, что все развивается по законам эволюции, в том же хипстерстве. Это естественное развитие неестественной среды – и это нормально. А в нулевые горизонты оказались настолько низкими, что люди не разглядели разницы между настоящим шоколадом и имитирующим его соевым батончиком. В общем, не получилось, даже при всем разливе сырьевых ресурсов. Просто перестала работать вся схема подобных движений, которой зачем-то кто-то еще пытался управлять. Это абсурдно, когда люди, не подверженные и не придерживающиеся ценностей капитализма, строят какое-то подобие капитализма. Так что этот фарш нулевых – непереваренный продукт проблем более глобальных. Это как дети, лишенные детства, и тут не за что осуждать.

Когда рухнул СССР, многие люди ходили радостные и освободившиеся ментально, но из-под них выдернули то, на чем они въехали в эту Перестройку. И в процессе «шоковой терапии» подсунули в девяностые новую систему координат. Еще более порочную. Когда я услышал новую поговорку девяностых «бабло побеждает зло», то понял, что именно такие мета-мантры и разрушают культуру. Бабло просто не может побеждать зло, оно может добить остатки этики и морали. Деньги нужны для повышения уровня жизни, и, когда денег много а уровень жизни не повышается, то значит, что-то не так. Сейчас здесь в Москве вообще наступил апогей какого-то капиталистического Зазеркалья. Неважная культура, некачественная гастрономия, сомнительное жилье, и все за большие деньги. Это – то, что я и имею в виду под эрзацем и следствием охлократии. При всей деградации науки, искусств и разрушенных советских инфраструктурах. Естественно, что такой вакуум сразу же заполняется импортом, причем в системе распила бюджетно-сырьевых денег. У меня была иллюзия на рубеже девяностых, что ситуация достигла дна и болотные пузырьки поднимут все на поверхность, в веселых отблесках огней «святого Эльма», а оказалось, что все опускается все ниже и ниже. Сейчас опять в атмосфере стала чувствоваться энергия распада, как в восьмидесятые. Такое впечатление, что все это нечто должно распасться уже на атомы, чтобы начался синтез и образовались другое время и другое пространство. А плесень, которая потребляет ресурсы и мешает прорасти новому, она обречена. Весь мир пресытился; начинается процесс очищения и переосмысления действительно нужного. Интернет предоставляет возможности оптимизировать наносное и ускоряет процесс обмена информацией. В России этот процесс очищения оказался не таким однозначным, как мы его себе в юности предполагали. Это – не иллюзия, мы все очевидцы попыток отказа от лишнего и выхода в новую систему координат.