Гоша Рыжий

Фото 14. Ньювейверы Урала, фото Гоши Шапошникова, 1984

М. Б. Игорь, расскажите о своих ранних впечатлениях от жизни на этой планете, в этой стране, откуда вы произошли и каким образом ощутили себя человеком?

И. Ш. Ну каким образом? Реалии детства – суровая уральская природа, огромные высокие сосны, озеро Синара, что в переводе с местного древнего языка означает «коварное». Озеро, возможно, действительно неприветливого нрава и вида, зато с летним купальным сезоном, рыбалкой, ловлей раков. Вокруг – покатые горы, густо заросшие смешанным лесом и просторы заозерных далей.

В такую оправу был вставлен секретный академгородок Челябинск-70, призванный по воле правительства стать частью советского атомного щита. Объект особой важности, обнесенный двумя рядами колючей проволоки, с разделительной распаханной полосой между ними и охраняемый собственным гарнизоном. Водная граница, проходящая прямо по озеру, просматривалась ночью с помощью двух мощных прожекторов, и все дороги, выходящие за территорию объекта, упирались в контрольно-пропускные пункты, где офицеры и солдаты спрашивали детей как их зовут, чтобы препятствовать их легальному въезду-вы езду. Но сами родители тоже были в теме и учили собственных детишек врать с малолетства: на вопросы незнакомых дяденек-тетенек дети на «большой земле» обязывались ни в коем случае не рассказывать откуда они, где живут и работают их родители. При этом дети не могли просто фантазировать, кто на что способен, требовалось следовать точным «легендам», чтобы не запутаться самим.

Недалеко от новорожденного города за годы до того времени действовала полевая лаборатория по изучению действия радиоактивности на разные сорта культурных растений. И действительно, к концу 70-х научные опыты дали свои всходы. Там проросла самая заглавная конопля уральских гор, подтверждаю. Идея набрать молодых специалистов из ведущих ВУЗов страны, чтобы поставить их под крыло оборонной отрасли на удаленной и достаточно изолированной территории, в какой-то момент привела к появлению настоящего города с площадью Ленина, Дворцом культуры «Октябрь», танцплощадками, школами, пляжами, кинотеатрами, бульварами, стадионами и со своим радиовещанием, а позже – телевидением. Небольшие, но все атрибуты города были в наличии.

М. Б. Интересуют реалии повседневности того времени и места, в этом обществе самых головастых людей страны. Чем развлекались дети научных работников в юном возрасте?

И. Ш. Книгами заманили в библиотеку, с тех пор люблю читать в тишине, взяли рисовать в творческую секцию, учился графике, живописи, дрался с хулиганами на улицах. Этого добра даже в образцово-показательном академическом городе было предостаточно. Секции, конечно, тоже не оставил вниманием, пребывал в образе самбиста, бадминтониста и романтика длительных лесных лыжных прогулок. Прокатился с родителями и младшим братом по военно-грузинской дороге до Тбилиси, объездили всю Прибалтику, бывали в Казахстане, в Башкирии, у бабушки в Сочи на Черном море – регулярно.

М. Б. Туризм и музыку, наверное, можно выделить как заглавные развлечения, помимо мелких хобби?

И. Ш. Скорее, эти слова приобрели какой-то сакральный смысл, учитывая местные реалии нашего научного оазиса в окружении дикой природы и брутальных пейзажей индустриальных зон. И поскольку туризм был малодоступен, музыка вставляла с детства так, что альбом «Сержант Пеппер» у меня в голове проигрывался в аккурат за сорок пять минут урока в школе, (смеются).

Любимая битловская пластиночка – «Револьвер» – открыла мне глаза на музыкальный мир за пределами Моцарта, «Веселых Ребят», Ободзинского и Высоцкого. Музыкальная культура тогда подпитывалась слушанием грампластинок, магнитопленок и радиопередач. К примеру, передачи Татарского на радио «Маяк». Параллельно учился игре на гитаре, на фортепиано, даже на тубе, показывал фокусы пионерам, ударял по спорт-дисциплинам – самбо, гандбол, бадминтон, лыжи. После средней школы поступил в местный ВУЗ, а заодно на работу ди-джеем в модный клуб «Темп» – точку отрыва и угара городской молодежи. На танцах продвигал неизвестных тогда Blondie, Cars, Sparks, Generation X от Билли Айдола, Роберта Палмера, B-52's, и это была реальная «новая волна» на фоне эфирного торжества Юрия Антонова и разнообразного диско, популярного еще в конце 70-х. Начиная с Afric Simon, Amanda Lear, ABBA и Boney M, заканчивая Bee Gees, Supermax и Village People. И, конечно же, море всяких итальянцев. Народ танцевал искренне и разгульно, отдыхая лишь зависнув в объятиях друг друга на медлячках и белых танцах.

Обязательно был ведущий вечера. Он приветствовал вновь прибывших, объявлял песни, комментировал происходящее, зазывал танцевать, бывало, ставил на заказ.

М. Б. Уже не тамада, но массовик-затейник. Была такая почетная профессия, (смеются).

И. Ш. Да. И в зависимости от пафосности события, его поддерживала парочка ди-джеев с тремя катушечными магнитофонами, или он сам управлялся с записями и микрофонами. Все это сопровождалось изрядным выпиванием широкого ассортимента алкогольных напитков, хитами которого были четыре сорта кубинского ликера, кубинский же ром, сухие и не очень вина, вермуты из Болгарии, Румынии, Венгрии, кипрский мускат, наш армянский или же азербаджанский коньяк, да хоть «Спотыкач»… Опять же, портвейн белый, розовый и красный, но никак не водка! Все это исправно подвозилось в город для поддержания хорошего настроения людей, отягощенных работой с изотопами, теоретиков и практиков. Ну и конечно не могло пройти мимо нас.

Моя учеба в ВУЗе продолжилась работой в родном НИИ, где работало абсолютное большинство родителей сверстников, и куда попадали на работу бывшие студенты, органично вливаясь в коллективы института. Практиковались частые и долгие профсобрания – такие места самоутверждения для одних личностей и сонной медитации для других. Люди серьезно размышляли как им дальше жить и трудиться, соблюдая карьерную и наследную кастовость, а я, уже не особо скрывая, пестовал идею отъезда из этой зоны научного благоденствия, где единственным экстремальным развлечением, кроме катания на лыжах с крутой Лысой горы, оставалось сесть в автобус и куда-нибудь поехать по трассе Челябинск-Свердловск. Чем я и пользовался, знакомясь с новыми людьми из этих городов, впоследствии отправляясь к ним в гости. Они-то к нам в гости проехать не могли, поэтому мы старались их отблагодарить поставками плодов спецобслуживания – нашим дефицитным вином и закусками. В таких поездках я познакомился с людьми, ведущими совсем другой образ жизни. Не такой, как наш тихий, укладистый, размеренный, подсемейный, подсистемный.

Люди эти жили в больших городах со своими большими проблемами и большими Любовями, рассказывали интересные истории, рекомендовали книги и генерили замечательные идеи. Даже моя преданность всей этой виниловой истории с мощными обменами и темой постоянного обновления, казалась недостаточной, чтобы полноценно войти в этот огромный мир, тем более что сами диски требовали внимания и специального времени для прослушивания. Я потратил тогда уйму времени в поездках на толкучки и сходки, где происходили стихийные и запланированные встречи на предмет обменов и купли-продажи. Самым мощным явлением тогда была сходка любителей музыки под Свердловском на станции Шувакиш. Там собиралось несколько сотен человек по выходным дням в любую погоду. По причине того, что диски многократно меняли хозяев, путешествуя по Уралу, некоторые меломаны взяли привычку ставить свои печати, делать надписи шариковой ручкой и писать послания на внутренней стороне бумажных пластиночных конвертов. Попадались экземпляры изнутри сплошь покрытые такими знаками обладания или участия в судьбе диска. Бумага и пластмасса впитывали запахи всех вечеринок, через которые прошли эти пластинки, пахли порой трудовым потом, сотнями выкуренных сигарет, выпитых бутылок и полюбленными под их прослушивание женщин. Иногда черную поверхность пластинок какие-то изверги натирали одеколонами или духами, видимо, с целью стереть все лишнее, прилипшее к звуковым дорожкам. От этого в звуке появлялся непрерывный змеиный шип. Слушать такое было почти невыносимо. Занимались пластинками в основном мужчины и юноши, иногда бравшие с собой на «толпу» подруг-соучастниц. К редким самостоятельным женщинам-меломанкам относились вежливо, с подобающим вниманием и участием, но обманывать пытались с тем же нахрапистым энтузиазмом. Ведь женщины – народ менее консервативный, более решительный и склонный к экспериментам, а значит, к рискованным обменам и приобретениям. Грампластинками самыми разнообразными, но не фирменными, забрасывала нас и наша госторговля. Как официальная, так и подпольная, естественным образом обозначавшая не погреб, а именно из-под полы. Были диски польские, чешские, югославские, румынские, болгарские, ГДР-овские, кубинские и «мелодийные». Народ очень интересовался, стоял в очередях и покупал себе музыку, которой можно было наполнить послерабочее время. Продавщицы заказывали пластинки на «базах» и оставляли знакомым классику, джаз, эстраду, перепечатки и лицензии, альбомы дефицитных исполнителей – все ценилось не меньше зернистой икры.

Мой же культ прослушивания возник после приобретения папой самой дорогой на тот момент отечественной hi-fi аппаратуры – комплекта вертушка-усилитель-колонки «Электроника Б101», отделанного светлой древесиной из единственного главного магазина города. До этого эксплуатировались магнитофоны «Чайка» с пленкой третьего и шестого типов, я купил такой у соседа за 11 рублей! И неподъемные «Тембры», которые были потеснены «Нотами», «Астрами», «Юпитерами», «Ростовыми» и «Маяками» – основными тружениками той магнитопленочной поры. О машинах класса «Электроника 001» еще только мечтали.

Винил первого альбома малоизвестной в Союзе американской группы Eagles на нашей новой семейной технике звучал безупречно после некоторых манипуляций с невиданными грузиками и противовесами на тонарме вертушки. И это великолепное впечатление живо до сих пор. До этого я жестоко пилил Black Sabbath и Jethro Tull на радиоле типа «Беларусь», а друзья все имели моно или стерео «Аккорды», на которые с трепетом ставили абсолютно новые диски, привезенные из далекого далека. Эстетическую революцию тогда вершили T-Rex, David Bowie, Lou Reed, Roxy Music – эдакая эпоха глэма.

Внезапно оказалось, что хорошей музыки много. И определенную долю ажиотажа 70-х подогревала иностранная пресса: чешская «Мелодия», «Нойс Либен» из ГДР и польская «Панорама». «Поп-фото» и «Браво», которые появились уже минуя «Союзпечать». Диски запиливались, ходили по рукам, обливались винищем, обменивались и коллекционировались. Коллекционеры, ясное дело, сдували пыль со своих драгоценностей и норовили ни с кем не делиться. Свою коллекцию я старался всячески ограничивать, но пленки и диски заполняли полки, давая понять, что бесконечно так продолжаться не может, надо, желая получать удовольствие, уметь вовремя отказаться от обладания огромной кучи предметов. Что я и делал периодически.

М. Б. А как вы встретились с Вовой Синим, он тоже из этих мест?

И. Ш. Да. С Вовой Синим меня судьба столкнула в школе, во время учебной военной тревоги, когда дежурные просто выбрасывали детям зимнюю одежду из раздевалки пачками, кому что попадется, и выталкивали с этим на мороз, где ученики примеривали чужие шапки и шарфики. Когда состоялся отбой, я от радости запел Aqualung из Jethro Tull, а Вова, будучи парнем продвинутым, тут же подпел и вступил в разговор. Надо сказать, что он тоже оказался музыкальным маньяком и ночным слушателем радиопередач «С любовью к фанк-року». Потом мы немного играли в ручной мяч в юношеской команде города, где я пробовал силы, а Вова слыл асом и имел свой жесткий «емелевский» бросок. Володя Емелев стал Синим гораздо позже. Он составил мне компанию в моих поездках, вдвоем было веселее наматывать километры. Так мы и подружились. Володя женился сразу после достижения совершеннолетия на своей школьной подруге, будущей матери его сыновей. Но все равно улучал момент уехать из города «по делам». Наши друзья и ровесники пачками поступали в учебные заведения в разные города и, учась на художников и инженеров, частенько наведывались домой, постоянно снабжая новостями. Так, Миша Кучеренко познакомил нас с записями веселых, смелых и уматных панк-концертов «Автоудовлетворителей», с антисоциальной эстетикой альбомов «ДК», с новыми интеллигентными группами «Аквариум» и «Зоопарк». Кроме того, он же привил нам культурное отношение к прослушиванию радиопередач западных радиостанций, любовь к Radio 1, ВВС, Top Twenty, John Peel sessions. Хотя мы с братом уже слушали по ночам музыкальные программы «Голоса Америки» при согласии и условии от родителей, что не будем вслушиваться в политические темы, а Синий был ярым поклонником «Радио Люксембург», где крутилось море энергичной музыки. Но именно благодаря Михаилу мы стали относиться к этому процессу внимательно и систематически – с расписаниями передач и таблицами волн вещания. Синий, которого тогда все звали «Полис» с ударением на «о», из-за его а-ля полицайской кепи, периодически пробалтывался о том, что он слушает западное радио, то в школе, то в училище, куда пошел на токаря, то уже в секретном цеху на работе, где рабочие точили изделия из необогащенных ураном болванок. Короче, хвастался везде, за что и был вызываем в особый отдел и сурово порицаем комсомольцами. Но в силу того, что как токарь разряд он заработал высокий, папу имел начальником научного отдела, а маму заведующей детской поликлиникой, до серьезных наказаний дело не доходило. Потом уже, когда Вова стал носить синие плащи, пить синьку в виде вина-портвейна и прокатился на летающей тарелке с синими человечками над зимними уральскими просторами, тогда он превратился в Синего окончательно и бесповоротно. Кстати, получив свою первую зарплату как рабочий, Вова вместо цветов маме, притащил домой среднего размера стол для русского биллиарда и два кия. Мама чуть в обморок не упала, бильярдный стол встал на место обеденного, а сын со временем поднял свой уровень игры так, что в нынешней реальности рубится на деньги и выигрывает, надо сказать, мастерски. А тогда он превратился в забойщика магнитно-ленточного производства, начав с того, что сматывал старую шосткинскую пленку «Тип-3» на новые катушки и возвращал как брак в тот же единственный городской магазин. Так у него оказалось много катушек «Тип-6» и «Тип-9», на которые делались оригиналы. Копии с оригиналов делались за деньги. По три-четыре рубля за сторону, в зависимости от качества желаемого результата. Так наладилась мелкостаночная индустрия перезаписи музыки с элементами маркетинга, страхования, инвестиций и психологической работы с клиентами. Ведь многих людей надо было сначала просветить или заинтриговать какой-то невероятной, доселе неслыханной музыкой. А иногда и просто вовремя выполнить заказ. Я также встал в трудовые ряды нетрудовых доходов и ночами, пока родители спали, магнитил катушки, протирая через каждую прокрученную сторону головки чистым техническим спиртом. Иногда засыпал и просыпался уже под ритмичное щелканье ракорда закончившейся стороны. Пленка была разная и очень различалась по цвету. Рыжая, коричневая, черная, двухсторонняя, типа ГДР-овской ORWO. Различная по толщине и степени полированности: от абсолютно матовой до зеркально отражающей.

Со временем, после нескольких прослушиваний, на рабочей стороне этой пленки образовывался след, как от проехавшей вдоль машины – из-за трения с головками магнитофона. Пленки рекомендовалось раз в месяц перематывать туда-сюда, чтобы соседние слои не замагничивались. В катушки можно было вставлять бумажные закладки, которые радостно вылетали при перемотке, если вовремя не остановить процесс. Все это упаковывалось в полиэтиленовый пакетик и укладывалось в специально подписанную и пронумерованную коробку! Потом бумажные коробки ветшали, пленка тянулась и деформировалась «восьмеркой», сами катушки трескались, стирались в месте дырки для насадки и валялись в кучах, уже без всяких коробок, пакетов и ракордов. Ракорд тоже одно время было принято подписывать. Приходилось разматывать метр пленки, чтобы в позе картины «Ленин у телеграфа» прочитать название ее содержания. Надписывали-то буквами вдоль: имя исполнителя, название альбома. Лентопротяги у «отечественников» были традиционно прямые, но с появлением машин первого и высшего классов, стали гораздо затейливее, с автостопом и устройством реверсного проигрывания. На них ставили стеклоферритовые «нестирающиеся» головы, сами магнитофоны заметно потяжелели, их динамики превратились в отдельные колонки, дорогие модели требовали отдельных усилителей и кучу соединяющих проводов. Так что это действие носило и ритуальный характер тоже: мы ухаживали за богами от музыки, постоянно размножая их образ и присматривали за техническими идолами, требовавшими смазки, регулировки и электронного ремонта. Продвинутые любители имели новомодные агрегаты, а суперпродвинутые делали из доступных моделей «конфетки» на свой вкус. Они смело вторгались в электрические схемы усилителей и частотных фильтров, умудрялись совершенствовать движки, индикаторы уровня, ставили светодиодные «стоперы». Покупали, переделывали и продавали дальше.

М. Б. Ну это какой-то перегруз подробностей, (смеются) А как вы себя выражали в стиле одежды? Ведь не могло без этого обойтись.

И. Ш. Мне повезло, и кроме общедоступного ателье, где считалось престижным шить штаны с поясом, высотой в четыре пуговицы и шириной штанин вплоть до сорока сантиметров, а также рубашки с кокетками, накладными карманами, планками под пуговицы, гигантскими воротниками, такие, чтоб закрывали плечи наподобие крыльев птицы или бабочки… Так вот, у меня появлялись вещи, присланные родственниками в подарок из далекого Египта, где они строили в знойном климате огромный хладокомбинат. Это были джинсы-клеш, ноу-нэйм, зато такого запредельного небесного индиго, что гопота на улицах конвульсировала от зависти, а уж когда я на ляжку приторочил черную нашивку в виде ладони с надписью «Stop», тут треснуло терпение у женского населения. Меня мучили вопросами незнакомые люди – где взял, как сделал такое. Уверен, если сейчас такую «черную лапку» запустить в Москву, то покатится тотальная мода, и эти нашивки можно будет увидеть в самых неожиданных местах. Хотя, с другой стороны, народ уже приучили воспринимать только готовое и напяливать купленное как оно есть, по журнальным шаблонам. С процедурой «сделай сам» могут быть проблемы, но здесь должна сработать сила самовыражения – кто сильнее хочет, тот и пришьет «Stop», а что там стопим, это вопрос уже лично к каждому… Так что молнии от зиппера, гнутые монеты, лампочки с батарейками я к «траузерам» не пришивал и не привинчивал. Как не ходил с набойками из циркония на каблуках, чтобы при каждом соприкосновении с асфальтом искры летели в разные стороны, это заводская гопота так развлекалась. Тогда же, в семидесятые, уличные модники и модницы украшали свой прикид узорами из плавленой пластиковой изоляции, которую в военные провода вкладывали очень даже разноцветную. Прокалывались дырочки в ткани, и с двух сторон аккуратненько заплавлялись такие точки-капли. Так что эта гламурненькая тематика со стеклярусом на джинсе, уже тогда была разработана в секретной нашей зоне, (смеются).

Мода на рубчатый вельвет, которую ввели те же «Битлы» в Британии, и что сейчас широко шагает по современным российским городам в виде курток с кучей карманов и штанов любого покроя, эта самая мода культивировалась лично мной через пошив модных вещей в советском ателье со снятием размеров и двумя примерками, из материала, выбранного либо в магазине, либо в том же ателье. Доступно и практично. Я же тогда полюбил тяжелые туристические ботинки и, как сейчас помню, супернелепо выглядел в них на занятиях танцами, когда разучивали греческий танец «сиртаки». Такой они издавали грохот, (смеются) Потом мне друзья подогнали милитари-вещи образца наших довоенных лет – очень стильные и крепкие френч и красноармейскую зимнюю гимнастерку, я отрастил «патлы», отведал «казашки», свесив ноги из окна второго этажа с видом на звездное небо, и понял близость космоса.

Школьный портфель мой был весь в шипах, значках и цепях – руки сами мастерили из подручных материалов украшения. Потом мама под моим руководством сшила мне сумку, стилизованную под противогазную, но удобнее и вместительнее. И если учесть, что на занятиях по военному делу мы разбирали-собирали «Калашниковы», причем некоторые девчонки всегда делали это быстрее, а также сидели в настоящих противогазах от звонка до звонка, то мой стиль вполне туда вписывался. Друзья же, наслушавшись американской версии Jesus Christ Superstar, уже выщипывали кресты на ляжках вельветовых клешей, с гордостью выхаживали в «ливайсах», затертых специально пемзой до дырок, рисовали масляными красками на майках листья каннабиса, да так, что никакая стирка не брала. Рисовали на плащах, пальто, рубашках, галстуках, ботинках, туфлях. Даже вышивали гладью.

Когда грянул ньювейв, все аккуратненько подстриглись и прикинулись в разномастные пиджаки. У моего друга, художника Вадика Кутявина, был розовый в нежную полоску пиджак, малиновые туфли, кремовые брюки и золотой галстук. Появились красивые «шузы», кеды, чешские белые кроссовки, плащи с регланом, отглаженные узкие брюки, практиковались даже бабочки на шее. Фанатея от английской музыки «новой волны», я дошел до того, что собственноручно вырезал и наклеил секретным клеем, который тайно вынес с производства, красные буквы DEXYS MIDNIGHT RUNNERS. Эта была модная в то время британская группа новой формации, название которой было увековечено на синем фоне какой-то спортивной длиннорукавки. Опять же, тема аппликации вошла здесь в широкую моду только в 2006-м, а тогда стоял типа 1981-й.

М. Б. Поинтересуюсь, а на местности были какие-нибудь музыкальные коллективы, художественная самодеятельность помимо филармонии?

И. Ш. Конечно. Площадь Ленина, ДК «Октябрь» – колыбель народного творчества, от джазового оркестра, вполне приличного, хоть и играли они, что называется, «после работы и для души» до В. А. «БСК», что в местном переводе означало «бред сивой кобылы», музыканты которого справили себе малиновые и изумрудные бархатные пиджаки задолго до публичной моды на эти цвета, (смеются) Потом, уже в середине восьмидесятых, там, на базе рок-групп, занимавшихся при этом ДК, репетировали и записывались радикальные оппозиционеры «Бэд Бойз», да и нам давали побренчать добрые товарищи. Даже инструменты мы там брали для домашних записей. В школе, естественно, все началось с радиорубки, где хозяйничали старшеклассники, пряча за «Кинап» и «Родину» портвейн в огнетушителях. Гитарно-ламповый навар и угар среди кафельных стен под нестроящий ЭМИ «Юность» да жуткий барабанный грохот, а также первые самостоятельно подключенные провода плюс возможность что-нибудь гаркнуть по школьной радиосети – это все оттуда. Там же я перевербовал наш школьный ансамбль играть не цыганочку, а космический рок. Достаточно было всего одного такого выступления на новогоднем вечере, чтобы вся школа выпала в осадок от невероятности происходящего: вместо новогодних вальсов, хороводов и белого танца, на сцене выступали стоящий на коленях гитарист, барабанщик в мамином парике и вокалист спиной к публике с песнями о завоевании космических далей. Завуч школы даже похвалила за художественность образа, (смеется) Ну а потом цыганочка свое все-таки взяла, и белый танец состоялся как должно. Резко настала магнитофонная эпоха и ребята, побросав инструменты, взялись за девичьи прелести, наливающиеся соком. И за сам сок в виде вина. После восьмого класса всех самых хулиганистых и не в меру веселых забрали в ПТУ. И остались те, кто собирался учиться, учиться и учиться. Стало не до музыки, до поры до времени.

М. Б. То есть менялось время и менялось его ощущение?

И. Ш. Можно сказать и так. С одной стороны, это было взросление, а с другой – начали проявляться ростки капиталистического сознания у ближайших товарищей. Понимание и осознание табуированного советскими реалиями термина «собственность», из-за которого страна позднее пережила да и переживает сейчас немалые потрясения. Как бы считалось что ее нет, но она уже была. И была с юных лет, вместе с зачаточными торговыми отношениями. Началась активная торговля уже не марками, спичечными этикетками да фирмовой жвачкой, но очень даже приличного качества фотографиями популярных хард-рокеров и, обязательно, всяких «Битлов». Людям нужны были изображения кумиров, и они их имели, несмотря на осуждение общественностью.

Собственно, мое глубокое проникновение в процесс пересъемки, проявки и печати началось именно тогда, и, надо сказать, что это были самые лучшие фото, что я видел в той реальности. Большие, отлично заглянцованные, некоторые были даже лучше оригиналов, которыми служили обложки фирменных грампластинок. И таким образом мировой шоу-бизнес бросил нам первую копеечку. Потом началась спекуляция винилом, плакатами, блоками сигарет, поп-журналами, шмотками, перезаписями – полный криминальный набор. Ведь народ хотел фирменного, и он его так или иначе имел, даже путем всяческих жертв. Вырученные деньги позволяли нам удовлетворять наше любопытство и интерес в области приобретения пластинок в Москве у барыг и меломанов, да еще и окупать дорогу на самолете туда-обратно. Иногда просто летали на пару дней за новыми дисками в столицу. Одевался я на выезд тогда так: костюм-тройка говноцвета, малиновые ботинки на платформе и лимонная хлопковая индийская рубашка с выложенным поверх пиджака воротником. Потом переключился на джинсы и свитера, но в трех парах джинсов в самолете не летал, хотя так делали перевозчики-спекулянты, боявшиеся досмотра багажа. У меня были другие интересы, хотя джинсу пару-тройку раз перепродавал, факт. Поставщиками всего этого дефицита были также и студенты, которые приезжали к родителям на каникулы или на выходные и тащили с собой все, что под руку подворачивалось. Так что картина мира становилась все современнее и полнее. Музыка привозилась с «большой земли»: из Питера, из Москвы, из Свердловска и из Челябинска. Я взялся за собственное музыкальное просвещение и стал покупать-менять невероятно интересные грампластинки. Такое хобби. Но все хобби, приобретенные в тот период, были более чем актуальными и пригодились позднее. С этим интересом была исхожена вдоль и поперек вся Москва, с ее филофоническими точками, встречами людей по интересу, обменами, с задержаниями милицией и уличными прокидонами. В Питере контакты строились через знакомых, поэтому и с дисками там было стабильнее и спокойнее, чем на улицах столицы, где азартные и хитрые любители западной музыки так и норовили хоть кого-нибудь обмануть. Но новой музыки в Москве всегда было много, действовали студии грамзаписи, намагничивая гражданам пленки песнями. Так торговля записями и винилом для некоторых стала обычной работой. Но реально редкая и интересная музыка появлялась у интересных, увлеченных этим делом людей. Прекрасные по содержанию катушки записывали Артемий Троицкий и старший товарищ Миша Кучеренко.

Вова с большим энтузиазмом собирал заказы и денежки в «нашем маленьком городке» и привозил порой такие вещи, что даже самые смелые меломаны вздрагивали, приходилось их убеждать, что это и есть теперь та самая настоящая музыка. Сила убеждения – страшная штука и она работает! Так что в восьмидесятом у нас были Police, Franc Zappa в невероятном количестве, Culture Club, Talking Heads, Clash, UB40, Kid Creole, Madness. Чуть позже Japan, The The, да чего только не было…

Мой брат Максим и Миша Кучеренко уже учились и осваивались в Москве, и, познакомившись с музжурналистом Артемием Троицким, начали приобщаться к жизни музыкального андеграунда в виде подпольных концертов, самиздатных журналов, формировавших тогда модель нового молодежного независимого сознания. Как я уже говорил, от него появились записи отечественных групп и первые приглашения на выступления «АУ» в Подмосковье, на панк-фестиваль в Зеленограде в 83-м и на всевозможные конспиративные московские квартирники.

Мы с Синим продолжали курсировать по маршруту «город-Свердловск-Москва-Свердловск-город», знакомились там с новыми людьми, возили при себе тяжеленные сумки на музыкальные толкучки разных городов с целью обмена пластинок, бесконечно переписывали музыку на бобины и прогуливали по причине похмелья работу, он – в цеху, я – в лаборатории. Потом он заделался чертежником в секретный конструкторский отдел и мы могли встречаться поперек дня в затихающих в послеобеденное время бесконечных коридорах НИИ, делились мыслями и прикалывались над неказистой действительностью.

Ну а вечером, понятно, шли в винный магазин, причем я брал пару сухого красного, а Владимир предпочтительно портвешок, чтобы «дызнуло». Синий тогда подстригся а-ля Терри Холл из Fun Boy Three – пучок кудряшек сверху и бритые виски и затылок, таким образом определив моду на стрижки среди местных продвинутых ребя. Все стали состригать все сзади и оставлять спереди челки.

М. Б. Ну а все таки, как материализовались именно «Братья по разуму»?

И. Ш. До 1983-го пили-пили, курили-курили. У нас же росла самая крепкая трава на месте бывшей биорадиолаборатории, где проводились эксперименты по воздействию радиации на растения. И слушали всю эту прекрасную и ужасную музыку, а на апрельском мужском собрании, взяв уже рекордный ящик вина, постановили, что пора организовывать свою собственную группу. Название выдал художник Вадик, почитатель творчества Курта Воннегута и братьев Стругацких, по имени футбольной команды из романа «Улитка на склоне». То есть «Братья по разуму». Всем понравилось, да еще сам Вова являлся бешеным фанатиком спортивной футбольной жизни, так что выпили ящик вина за это решение и расставили роли в будущем спектакле.

Эстетикой была выбрана «новая волна» с элементами классической и тувинской музыки. За иллюстрации отвечал профессиональный художник Вадим Кутявин, окончивший Челябинское художественное училище. Жил он во время учебы в деревенском доме на окраине, красил домашних мышей в разные цвета, чтобы не путать их между собой, (смеются) За звукотехнику, основу которой составил самопальный пульт, какие-то самодельные примочки и провода, взялся Игорь Ракин по прозвищу «Артист», впоследствии погибший за свой первый миллион, заработанный на продаже компьютеров тому же институту, где все работали. Быть вокалистами вызвались сразу несколько: Алексей Морозов, ныне амстердамец, гражданин Голландии, Валера Голубев с нежным голосом а-ля Гребенщиков в юношеском возрасте, Вова, сразу почувствовавший приближение катарсиса, и Гоша Рыжий, то есть я. На вопрос «что петь?» ответили подвернувшиеся под руку сборники советских песен 50-х годов. Оставалась открытой тема музыкального сопровождения, ведь ни инструментов, ни музобразования у нас не было. Тут помог счастливый случай.

Обладатель самого длинного «хаера» в городе, человек пришлой культуры, приехавший из Свердловска и работавший мастером телефонных сетей вместе с нашим Игорем Ракиным, будущим идеологом и вокалистом опального дуэта «Бэд Бойз», Александр Мальцев, он же Фишкис, обменивался с нами дисками на день-другой и принимал у себя в гостях. Жил он окнами на лес, в котором мирно прогуливался со своей собачкой, а развлекался тем, что вырезал кольца из магнитной пленки, склеивая их так, что на его катушечнике крутился один и тот же ритмический рисунок, а он наигрывал под это дело на флейточке и гармонике. Я увидел в этом глобальное разрешение нашей проблемы, взял у друзей пару магнитофонов, настриг и склеил колец из магнитопленки, воткнул в тот самый пульт микрофон, накрылся одеялом, чтобы родителей не пугать, и спел две песенки собственного сочинения. Потом намотал их на маленькую катушку, подписал и получился реальный продукт, хотя папа ласково пообещал мне, что в следующий раз вызовет скорую из дурдома. Ребята послушали, загорелись, и мы стали собирать студию у Игоря Ракина дома, где жила, уже на пенсии по психическому нездоровью, его мама, периодически отъезжавшая в больничку подлечиться. Так мы превратили банальную совковую тупиковую пьянку в коллективный творческий прорыв. Главное же идея!

Вова начертил специальные оси-держатели для катушек, по которым должна была скользить и не провисать пленка, ведь петли могли быть большими, и нам их выточили из тяжеленького сплава. Я натащил туда несколько катушечников типа «Нота» улучшенная, «Ростов» проверенный, таких чтобы воспроизводили четко и писали «с циком». Игорь, спаявший ранее несколько оригинальных схем, предоставил целый набор микрофонов – комплекты от отечественного оборудования, подключил все через пульт и понеслось! Мама Игоря легким светлым облачком пролетала «по делам» над проводами и растянутыми лентами, пока шла ворожба над рождением звука, потом наливалось по полстаканчика винца, и происходила пробная, она же, порой, чистовая запись. Так мы за месяц, по вечерам и выходным совершили работу над первым альбомом под названием «88 А» – по номеру квартиры, где он был создан. «Времена хорошие, хорошие времена!» – пели в четыре глотки взрослые вроде ребята. Да так дружно, что форточки приходилось плотно закрывать во всей нашей «хрущевке». Недавно я осознал, что модель слаженного группового пения показал всем детям нашего поколения Олег Анофриев, когда героически исполнил все партии для мультика «Бременские музыканты» один. Так что явление такое у нас в подсознании сидело, да и веселое это дело – спеть парням дружную хорошую песню. Под аккомпанемент незабвенных Gary Numan, Human League, Howard Devoto и других зарубежных электрогероев мы начали наше неповторимое путешествие в страну творческого оргазма. Песни рождались одна за другой, что-то было взято у отечественных поэтов, что-то сочинено мной, кое-что принес Вова Синий, а некоторые вещи рождались абсолютно коллективно. Парням раздавались бумажные листочки и все кропали по несколько строчек, а из самых лучших создавалась песня. «Беломораканал» вышла как пародия на рекламные блоки каких-то дремучих радиостанций и была озвучена хриплым голосом Гоги Кузнецова, музсподвижника и закадычного друга Вовы. Вадим тут же отрисовал обложку альбома – такие ребята в пиджаках с магнитоголовками вместо голов. Мы наделали копий с оригинала, наклеили коробок с оформлением, и альбом поехал по стране, где попал в студии звукозаписи и был активно растиражирован заинтересованными лицами.

Альбом вызвал широчайший общественный резонанс, что подтверждается тем, что многие до сих пор помнят это событие. Троицкий, как музыкальный критик, в то время в своем традиционном сложносочиненном стиле похвально отозвался о наших начинаниях, (цитирует статью А. Троицкого о новых достижениях) Сейчас я понимаю, что получилось нечто наивно-романтическое с элементами слезы и надрыва, но в то же время необычное и наступательно-созидательное, хотя, порой, из-за примитивной технологии не совсем внятное. Так, на строчку «Ну кто сказал, что вреден гад? Зеленый змий мне друг и брат», это была наша кавер-версия песни Свиньи-Панова-«Автоудовлетворителя», был вопрос одного меломана-стоика из Свердловска: «Вы там что поете – «Ленин – гад»?».

М. Б. А с соседствующими в Свердловске уральскими музыкантами у вас складывались какие-то отношения?

И. Ш. Надо сказать, что наши иногородние друзья охотно приглашали нас на различные культурные мероприятия, например, на уникально-редкие концерты свердловской группы «Урфин Джюс», где я сначала не мог определить кто это в джинсовой паре и в накрученных бигудями волосах с тонким пронзительным голосом и бас-гитарой – парень или девушка. Когда объяснили, что это чувак, Александр Пантыкин, я был шокирован. Такой был настоящий рок, удар прямо в поддых! Трое музыкантов лупили громкий, неожиданно суперкачественный хард-рок на русском. Дальнейшие их совместные выступления с новой группой «Наутилус Помпилиус» уже не были так увлекательны. Спасала все Настя Полева, выходившая вовремя в белом медицинском халате на сцену, создавая своим неописуемым голосом чудный и навсегда запоминающийся образ дивы уральского рок-движения. Концерты эти происходили по выходным дням в жестких условиях промзон 80-х в Челябинске и Свердловске, на сценах пролетарских красных уголков. Как-то, охамев от выпитого в жарко натопленном автобусе портвейна, мы приперлись на подобное мероприятие, куда-то туда, где кончаются трамвайные рельсы, в небольшой заводской клуб, больше похожий на благоустроенный сарай. На столах по углам были разложены умные советские книжки, труды Леонида Ильича, брошюры наглядной агитации, а в зале стояло с десяток рядов стульев для зрителей. Наша тепленькая семидесятническая компашка уселась в первом, понятно, ряду чтобы полулежа вытягивать ноги и посасывать запасы портвейна прямо из горлышка. Было тогда уговорено шесть бутылок, как помню. А на сцене, на расстоянии вытянутой руки, выступала молодая группа «ЧайФ» со вполне себе бодрой программой.

Развлекались мы тем, что периодически выдергивали шнур басиста из комбика, и он, бедолага, растерянно искал причину исчезновения звука, чем вызывал наш дружный хохот.

Надо сказать, что музыканты были абсолютно неагрессивны и дружелюбны даже к нам, пьяным хамам. Когда вино закончилось, наступил перерывчик, заскучавшие, мы слоняясь по помещению, хихикали и щупали литературу. В результате во время последовавшего выступления «Помпилиусов» Синий выбрался между песнями на сцену и торжественно вручил Славе Бутусову что-то из подобранных здесь же агиток в награду за передовое искусство. После следующей песни Вова снова взобрался туда же и вручил Бутусову все труды Брежнева пачкой. Надо отдать должное крепким нервам и покладистому характеру будущей звезды отечественного поп-рока, так как он проявил терпение и вежливость. Нас всячески утихомиривал Володя Шахрин, а когда узнал кто мы и откуда, стал нашим хорошим другом и нейтрализовал дальнейшее хулиганство. Но забава наша не сошла нам с рук так просто, ибо после концерта мы, совершенно пьяные, оказались в объятьях зимних отдаленных от центра районов. Внезапно на какой-то небольшой площади, где мы стояли кучей из шести человек, причем уже с озвученным нехорошим предчувствием, что «пора отсюда валить», появились фары «Жигулей», забитых внутри людьми в белых рубашках и галстуках. Машина остановились рядом, оттуда высунулись явно нетрезвые рожи в стиле «свадьба гуляет» и спросили нас как-то резко, не видели ли мы здесь вот таких людей да этаких машин. И дернуло же нас, в ответ, грубо пошутить. Последовал жесткий натуральный наезд машиной, с дракой, в результате которой мы на сутки потеряли Синего. Чудом из близлежащего сугроба перекочевал он в кровать какой-то сердобольной татарочки. Больше мы на концертах не балагурили, а тесной дружбы с уралрокерами как-то не сложилось, хотя я впоследствии встречался и с Пантыкиным и с Шахриным. Просто все были заняты собственным делом.

М. Б. А с официальной властью, в пору «культурных гонений», отношения как складывались?

И. Ш. Когда в области появились известные запретные списки на западные и отечественные группы, мы оказались там на букву «Б». На дискотеках завелись комсомольские культурные комиссии с листочками, на которых был напечатан порядок звучания песен в течение вечера, скрепленный официальными печатями и подписями. Диск-жокеи изощренно издевались над этими серьезными и трезвыми среди веселящейся толпы, объявляя песни по списку, а на самом деле включая другие.

Началось стукачество и подсиживание в среде культурных работников, музыкой заинтересовались и «значки» и «серые пиджаки», стало душновато. Однажды мне позвонили доверенные лица и сообщили, что нас уже заложили, и вот-вот придут по домам с обысками именно по теме запрещенного творчества. Я тогда, к своему стыду сломал и тихо выбросил оригиналы – негативы обложек двух альбомов, сделанные на стеклянных пластинах. Очень не хотелось нервировать родителей по пустякам, тем более, что параллельно я упражнялся дома игрой на альт-саксофоне, чем довел «пэрентов» до белого каления, хотя инструмент был красивый, серебряный, чешский, с инкрустацией. Мы тогда переключились на индустриальные оргии в зданиях огромных складских помещений на окраине города, куда Вадим устроился ночным сторожем. Ударной установкой служили огромные вентиляционные трубы и скопище контейнеров на колесиках. По трубам мы лупили палками, контейнеры шумно ритмично сталкивали между собой, соло играл я на саксе, а Вова вопил как резаный в этом огромном ангаре. Он тогда пристрастился ходить в гости к другу доктору, который работал в скорой помощи неподалеку от этих складов. И тот щедро угощал желающих закисью азота, а то и еще чем похлеще, так что Вова приходил на репетиции с неземными глазами и пеной на губах. Это был Бовин фанк.

М. Б. Ну с этим как раз все понятно. А дальнейшее развитие всех этих экспериментальных записей присутствовало? Ведь ореол запрещенности и необычное звучание – как раз то, что нужно, пусть даже качество записи не ахти. Я просто вспоминаю весь этот флер, которым была окутана сложившаяся сеть распространения магнитоальбомов и самиздата. Но это был рочок под флагом запретности, в который стремились многие лабухи.

И. Ш. Запретность – да. Второй и третий альбом распространяли даже так: агенты оставляли экземпляры на скамейках в больших городах в местах, где собиралась передовая молодежь или даже в залах ожидания аэропортов. Видимо, это и сработало, к тому же в наших головах поселилось ощущение вселенский масштабности от собственной деятельности. Особенно после того, как в 1986-м Сева Новгородцев в своем эфире, рассказывая о революционной перестроечной музыке, поставил песню «Беломорканал». А потом, в 1988-м, воткнул в русский передовой хит-парад наравне с группой «ДК» наше «Хей-хей». Или тот же New Musical Express, упоминавший «БПР» наряду со звездами русского рока. Действовало такое признание сильно и уносило далеко.

А в 1987-м мне удалось поздравить с днем рождения Вову Синего, загремевшего-таки в пермский стройбат после двухмесячного госпитального сопротивления. Поздравил через того же Севу Новгородцева песней любимой группы The Cure. Я просто написал и отправил через знакомых письмо с просьбой об этом на адрес русской службы ВВС и надо сказать, что сам Вова, находясь в армии, поздравление получил, услышал и порадовался. Работает орбитальная почта, факт.

А ушки-то у парня всегда были на макушке. И армия его только раззадорила своим тупизмом. Он умудрился разжиться там магнитофоном вроде «Маяк-Астра» и требовал новых записей. Исправно получал посылками катушки, пересыпанные шоколадками, грецкими орехами и заначками с анашой. В армии Вова собрал ансамбль и назвал его «Звездочка», записей не делал. Там же, в стройбатовской части, он ознакомился с тем, как строительный кран падает на людей, как железо и бетон их убивают, писал веселые письма, особенно с того момента, когда впереди нарисовался дембель и можно было почувствовать себя почти свободным победителем красивых поварих.

Другой наш агент, Алексей Морозов, один из придворных полинаркоманов, изучавший любые способы выхода за пределы и получения кайфа, нашел наипростейший – курил в глубокий затяг на корточках и, дойдя до фильтра, резко вставал, от чего якобы получал настоящий приход с пятнами и кругами в глазах. Он тоже попал в солдаты, правда, пройдя через несколько лазаретов. В госпитале Алексей легко нашел общий язык с завлекарственной частью и разжился целой коробкой эфира, который пользовал прямо там же, не вставая с койки. Так нестроевые бойцы ходили в астральную разведку. Обильно смоченная эфиром ватка бросалась в полиэтиленовый мешок, который надевался на голову так, чтобы не было доступа воздуха. Задача была в том, чтобы не снимать этот пакет пока сознание это позволяет. В результате наш парень донюхался до того, что к нему явился сам дьявол с черной сигарой, с кончика которой насыпал Алексею пепла полные ладони. На вопрос «За что?» последовал ответ: «Это то, что ты хотел, а что с тобой еще делать? Ха! Ха! Ха!».

Алеша вернулся в реальность с помощью товарищей и продолжил службу в более сдержанных тонах. В секретном городе мы умудрились записать альбомы «Игра синих лампочек», «Молчать!», «Хали-Гали» под аккомпанемент не только петель, нарезанных из западных записей, но и с участием советской драммашины «Эстрадин», синтезатора «Поливокс», настоящего клавесина и минуса рижской регги-группы «Отражение». Пока все давалось легко и весело, вокруг были люди, участвовали красивые девушки, лилось вино, дымились дымки. Однако привычную квартиру пришлось оставить – у брата Игоря Ракина завелась невеста, и первое, что она сделала, стала мыть палубу по-матросски, то есть брала полное ведро мыльной воды и дугой выливала его на пол. Какие там пленки-шленки. Последнюю в Челябинске-70 работу «Ну как не запеть?» заканчивали весной-летом 1986-го на квартире у Синего пока его жена Марина где-нибудь отдыхала с сыном Арсением или же просто была на работе. На этом этапе микрофон был установлен в обложенной поролоном и матрацами классической советской новостроевской нише, а саму запись пришлось создавать практически вдвоем, ибо дружеский энтузиазм наших собратьев как-то иссяк, у нас же были в запасе неосуществленные идеи.

Надо отметить тенденцию технологического роста и улучшения качества звучания и исполнения песен в период расцвета той нашей деятельности. Позднее создавался более авторский материал с депрессивными настроениями, отчасти объясняемыми смертью моей мамы осенью 1985-го.

М. Б. Но с пришельцами-то Вова все таки пересекся? (смеются).

И. Ш. Да. К инопланетянам Вова угодил однажды, выйдя в тридцатиградусный мороз на трассе Свердловск-Челябинск в районе поворота на Челябинск-70. Главное условие контакта заключалось в том, чтобы скрыть от водителя и пассажиров автобуса причину высадки человека в таком безлюдном месте. Таков был общий порядок. Хотя порой, несмотря на конспирацию, вслед слышалось: «Да это семидесятчики выходят…» Вова попал в глухую ночь, и машин, возвращающихся в секретную зону, как назло не было. Итак, наш совсем не трезвый герой начинает постепенно замерзать, коченеть, терять подвижнось и готовиться к неминуемому… Когда звезда последней надежды снежинкой упала на холодные растрескавшиеся губы Вовы и не растаяла, он понял, что может больше не увидеть папу-маму, жену, сына и всякое любимое прекрасное. Только появление настоящей синей летающей тарелки с гостеприимными синими человечками спасло Вову – они за секунду подбросили его через 15 км до КПП, куда уже среди ночи была вызвана скорая помощь. Вова спасся и стал Синим по-настоящему!

Именно синие человечки угостили Володю синим порошком, а он не будь дурак весь его махом и потребил. Отсюда такая потрясающая выносливость и жизнестойкость.

М. Б. Понятно, но продолжение общей истории будет или на этом можно уже рассказ закончить?

И. Ш. Будет. Весной мы с Синим торжественно съездили в Ленинград на рок-фестиваль, культурно ходили в гости к Майку и Наталье Науменко, пили кофе в «Сайгоне» и знакомились с приятными и удивительными жителями северной столицы. В Питере тогда музыкальная культура «новой волны» была на подъеме, и мы с удовольствием и изумлением смотрели эмоциональный стильный «Телевизор», смешной и заводной «Ноль», героическое популярное «Кино», изощренный костюмированный «Аукцыон», шамано-мистические «Джунгли»…

Радовали смелые костюмы и прикиды артистов, которые в расцвет перестройки состояли из ярких цветных пиджаков-брюк, торчащих во все стороны волос или ориентально-изотерических рубах, тюбетеек, кришнаитских мотивов. А также радовал сценический антураж самих выступлений. На флаг новой тенденции было поднято чудачество, открытость и искренность самовыражения участников. Жаль, что наше провинциальное сознание не позволило нам спроектировать выступление на подобном празднике творческой свободы духа и стиля. С Цоем спокойно общались на диванах в фойе ЛДМ и уже не бегали за портвейном и беляшами, как в далеком 1982-м в Свердловске, во времена удачно устроенного нами совместного тура Майка и Виктора по уральским просторам. Все просто стали респектабельнее и спокойнее, Цой – настоящим артистом, а мы – электоандеграундом, не прошедшим еще испытание сценой.

В июле 1986-го я собрал чемодан, колонки, усилитель и вертушку для винила и покинул наконец-то свой оазис секретности.

Позади остались эти урановые штучки-дрючки и разбросанные по лесам испытательные комплексы, до которых надо было каждый день почти час трястись через леса по бетонкам в «ПАЗике», чтобы что-нибудь взорвать, переодеться в спецодежду, взорвать, записать результат опыта, переодеться, пообедать, снова переодеться, взорвать, записать данные, переодеться, помыть руки и к вечеру протрястись бетонкой домой. Хорошая работа в красивом лесу, но меня как-то такие перспективы не радовали.

Впереди лежала новая жизнь, красивая и уютная Москва, открывало объятья Подмосковье в образе Протвино, местоположения первого отечественного ускорителя частиц. Жизнь обещала много неожиданного и интересного. Провожали меня все друзья-братья с мужским волнением и в воздухе витало чувство близости перемен. На глаза наворачивались скупые слезы.

Поселок Протвино находится в сосновом лесу, в четырех часах езды на электричке, затем минут тридцать на рейсовом автобусе от Серпухова. Все пространство между этими высокими стройными деревьями было устлано мягкими иголками и пивными пробками как явно пожилыми, так и совсем свеженькими. Так, подумал я, попал в город алконавтов. И почти угадал. Изучив местность и отморозившись от назойливой агрессии загибающегося комсомола, я занялся ночной печатью чб фотографий в лаборатории при небольшом культурном клубе. Ключи мне были выданы местными сподвижниками творческого подхода к жизни. Нашлись и музыканты, с которыми мы в клубе «Изотоп» устраивали вечера с вином, трубой, органом, барабанами и бас-гитарой. Жаль, что мой сосед уничтожил пленку с записями той поры. А все из-за того, что я взял без спроса чистую новую катушку Maxell с его, извините, полки и записал на нее свою музыку. Сосед был увлечен наукой, видимо, карьерой тоже, так что влюбившись в дочку какого-то начальника, пропал из виду вовсе. И так я жил как король, один в общежитской комнате на двоих. Сохранилась, впрочем, парочка отчаянных песен той поры: «Эх, жизнь!» и «Перестроечка» с вопросом «Что там впереди?».

По пятницам я уже лицезрел прекрасный древний город Серпухов. Особенно мне там нравился вокзал, а еще больше – платформа на Москву. Выходные пролетали как вечный праздник, можно было в субботу с утра отправиться на «Горбушку» или на «Маяковку», к магазину «Мелодия», поменять-купить-продать пластиночки, постараться не попасть в милицию, а вечером отправиться в культурное кино. В «Иллюзион» или «Кинотеатр повторного фильма» на Никитской, переночевать у друзей в общежитии МИФИ, позавтракать яичницей с горошком и поджаренной докторской колбасой под стаканчик кефира, послушать на ночь много новой интересной музыки и пообщаться вдоволь с друзьями. Вот в таком режиме все и проистекало.

Однажды по приглашению Пита Колупаева, будущего устроителя Подольского рок-фестиваля, мне довелось участвовать в репетиции созданной им группы «Калий», превращавшей его сексуально-гипертрофированную лирику в песни гражданского звучания. Но неудобство расположения репетиционной базы, на промзадворках, в красном уголке теплотрассы города Подольска, ограничило мой опыт одним разом. Хотя я запомнил слова навсегда, примерно так: «Ты не гнись береза, не шуми трава, тяжела в России женская судьба. Летом жарко очень, холодно зимой, проститутку Катю мы возьмем с собой…» Что-то такое. Пит, кстати, содействовал всячески продвижению группы «НИ. К.сметики» на стремные подмостки и панкушные фестивали, где избиение этих артистов стало почти нормой. Мы выступали с ними в Парке Горького на сцене перед какими-то культуристами и там Мефодию, продвигавшему даже скорей не панковскую, а ньювейверскую тему, досталось от комсомольцев-оперативников, которые решили прекратить назревавшее эротическое безобразие.

М. Б. Да. Как-то не вписались они ни к «волне» ни к панкам. Там уже вовсю громыхал хардкор. А что Пит?

И. Ш. Пит был радикальным украшением мифического МИФИ-движения, одевался в стиле «гестапо»: черные галифе, сапоги-хром, стоячая фуражка, красная повязка с белым кругом на рукаве, ордена. По причине этого был периодически принимаем милицией и комсомольскими патрулями. Но имея жизненную практику принудительного трудоустройства в олимпийском восьмидесятом на фабрике «Свобода» и имея в запасе печальный рассказ о работнике, нечаянно утонувшем в чане с кремом, он избегал явных санкций в свою сторону и выходил сухим и бодро наадреналиненным. «Всем встать! Зик хайль!» – разносилось в гулком коридоре общежития МИФИ, в подвале которого уже действовал знаменитый клуб имени Рокуэла Кента, где только народившиеся «Звуки My» играли свой чуть ли не первый концерт и куда приезжали известные музыканты, понятно какие.

М. Б. Это тебе понятно, (смеются).

А правильнее было бы сказать, что в полумраке институтского сожительства еще в самом начале 80-х сложилось студенческое сообщество, которое занималось вольнодумством, зачем-то его распечатывая на машинках и ксерокопируя. Сложно сказать, как эти люди спустя почти 30 лет к этому всему распространяемому относятся, но на тот период слово «самиздат» пахло чем-то героическим. Что привлекало на этот огонек различных деятелей, начиная с «Мухоморов», заканчивая Курехиным, который именно в стенах клуба дал один из первых концертов «Поп-механики». Там много кто бывал, не только первые организаторы фестивальных рок-концертов, но и тот же Илья Смирнов. Как бы та самая связка, которая дала свои всходы в виде серии концертов, активное участие принимал как раз Пит.

И. Ш. Ну вот. Взял и сам все рассказал, (смеются) Да, конечно это было так, и студенческое участие в рок-балагане было существенное. К тому же на фестиваль нагрянуло много молодых иностранцев. Разгулявшиеся увлеченные студенты начали забивать на учебу, как мой брат Максим. Забил на учебу в МИУ и занялся организацией массового выезда за границу, чему предшествовала его случайная встреча в метро с молодыми голландцами, студентами Пушкинского института русского языка. Простой их вопрос, как проехать туда-то, вылился в совместную прогулку, серию встреч и вечеринок-откровений. Как следствие, от нидерландских студентов и студенток поступило коллективное предложение помощи в выезде и ассимиляции на их родине. На моих глазах завязалась дружба, случились романы, первые наглядные международные браки, и началось оформление документов на выезд, в результате чего просто десятки друзей и знакомых очутились на Западе. Надо напомнить тогдашнюю обстановочку в столице: полки в продуктовых магазинах откровенно пустовали, в неопределенный момент вдруг выбрасывался какой-нибудь определенный вид товара типа сыра или вареной колбасы, и на это жадно набрасывались оголтелые домохозяйки. Денег у нас было не очень, приходилось с красивыми девушками отправляться в Орехово-Борисовские универсамы на промысел. Да, забытое слово универсам, символ несостоявшихся советских супермаркетов 80-х. В железные тележки кидались какие-то дешевые продукты, а сумка, повешенная на крючок задней стенки, внизу, провозила мимо кассы курочек и рыбку. Универсально и сама.

Иностранцы ходили в «Березку», покупали сигаретки блоками, пиво в банках упаковками, шоколад и печенье, а мы угощали их казахской анашой. Так темная долгая зима, а ведь не было ни светящихся реклам, ни теперешних подсветок на улицах Москвы, украшенная контактами нового рода превращалась в истинный праздник.

Часть нашего круга общения составляли «утюги» – люди, начинавшие с уличной «утюжки» иностранцев на шмотки и перешедшие в ранг гостиничных и ресторанных джентльменов удачи. Они разводили иностранцев на «чендж»: предлагали «командирские» часы, традиционные шкатулки, военторговский мерчендайз взамен на джинсы, обувь и аудиоплееры с наушниками, которые только стали просачиваться в «совок». Особенно ценились тогда Sony в металлическом корпусе и ярко-желтая линейка непромокаемых спорт-моделей. Сам обмен должен был происходить в безопасных местах, ибо при каждой приличной гостинице имелось по нескольку наблюдательных мужчин в пиджаках. На моих глазах эта братия веселых и рисковых модников осмелела настолько, что вплотную сблизилась с посольскими корпусами капиталистических стран. Завязывались человеческие и дружеские связи, иностранцы уже тащили целые чемоданы всякой всячины, от продуктов питания до свежей западной прессы. С другой стороны, перестройка набирала ход, уносила людей в откровенный криминал. Некоторые из «утюгов» становились членами региональных группировок, участвовали в разборках с солнцевскими и поступали в больницы с травмами и даже пулевыми, возможно рикошетными, ранениями в мягкие части тела. Почти всех центровых «утюгов» знали в лицо не менее центровые «конторские», и в промежутках между задержаниями они даже умудрялись не без юмора общаться. Ведь ходили по одним и тем же улицам, сидели в ресторанах за соседними столиками… Были разборки и между самими «утюгами»: кто-то у кого-то увел клиента, кто-то кому-то впарил фальшивок или оказался много должен, а то и просто кинул товарища. Одного такого бедолагу как-то привязали ногами к автотросу и макали головой в Москву-реку… В бытовой фольклор вошли байки о включенных паяльниках как аргументах в спорах, об утюгах без кавычек и о пытках электричеством, которые сопровождались вопросом: «На кого работаешь?»

И между тем, жили такие люди азартно, весело, демонстративно порой настолько, что пулей вылетая из институтов, переключались полностью на добычу прибыли, поиск приключений и безудержный разврат.

Некоторые из них, увеличивая размах своей деятельности, перешли на международные аферы, а некоторые погибли, побывав в застенках «совка» и в тюрьмах зарубежья. Кое-кто обзавелся своим надежным бизнесом, используя однажды полученные связи и обретенную способность свободно общаться с представителями западной цивилизации. Многие просто женились на зарубежных женщинах и уехали, чтобы приезжать сюда за простыми человеческими радостями да хвастаться удобствами цивилизованного мира.

Все они любили слушать музыку много и с удовольствием. Надеюсь, с ними все в порядке.

Весной 1988-го Вова Синий стал дембелем и кроме парадки обрел чуть висячие усики а-ля поздний Фредди Меркури, эротически вернулся в 4-70, где был обласкан мамой с кучей родственников, любимой женой и обожающими форму сочувствующими девушками. Попил, как водится, недельку-другую, да и давай в Москву собираться. Долг родине отдан, на работу было забито пожизненно, а долги музыкальные даже обросли процентами. Свой дембельский миньон Вова родил сразу же по возвращении. Пленку мне прислали почтой, а там «девки, водка, деньги, мясо, родительский дом…» Технология была та же, звук отчаянно плохой, а вокал задиристый и с напором, несмотря на непроходимую солдатскую грусть. Синий явился гоголем в столицу, а мы его принарядили в голландские обноски – розовый пиджак, модную рубашку, черные очки Ray Ban.

Я тогда трудился в молодежном центре, прописанном в городе Химки под крылышком Светланы Скрипниченко, отменного организатора коммерческих рок-концертов. Света тут же присоветовала нам студию на Площади Ильича, где мы могли бы записать воссоединительный альбом. Студия эта существовала под прикрытием базы ансамбля «Мозаика» Вячеслава Малежика, имела пару рабочих «штудеров», набор гитар, драммашину и пару синтезаторов.

Оперировать нас вызвался длинноволосый человек явно седативно-барбитуратного склада, из группы «Хопо», как он представился, что означает «ловушка для зверя» на африканском наречии. Он научил как забивать барабанную машинку, показал кнопки управления пультом и отправился полеживать на лавку. Ну а мы, как водится, позванивая стеклотарой и пованивая жжеными тряпками, оптимистично засели за работу. Записывать голоса и дополнительные партии инструментов пришлось «внакладку», путем перезаписи с одного магнитофона на другой. Качество куда-то улетучивалось, ясность пропадала. Мы старались продраться сквозь эту пелену и запутывались еще больше. В результате ловушка сработала – через месяц я отдал оператору все свои деньги, а у нас на руках был постыдный результат в виде альбома «Фантомасовщина». Примерно тогда же выяснилось, что я являюсь надолго невыездным, в областном ОВИРе мне показали толстенную папку с бумагами на меня и зачитали приговор: остается на родине. А родной мой брат и наша бывшая вокалистка Нелли уже бесстрашно покинули страну к этому моменту. Так что я быстро успокоился, и мы уже не останавливались, ковали стиль, и летом 1989-го, захватили в Орехово-Борисово здание, напоминавшее большую энергобудку кирпичной кладки. Там находился районный избирательный участок и музыкальная репетиционная база наших друзей. За пару дней с живым барабанщиком, охаживавшим черные блины отечественной электронной установки, с Виталием Стерном, ставшим участником минималистически-электронного дуэта «Виды рыб», который тогда вымучивал из детского синтезатора Casio вполне серьезные звуки, с гитаристом из «НИ. К.сметики» и с приглашенным саксофонистом мы зафиксировали материал альбома под названием «Смерть в эрогенной зоне».

Милиция, приходившая на странный шум с целью проверки, увидев нас, красавцев, дала добро, но попросила особо не озорничать, что мы и делали. Кстати, именно со Стерном и этой программой мы по приглашению организатора Андрея Борисова успешно выступили в первый день гастролей Sonic Youth в «Орленке». Потом реальность начала катастрофически ускоряться и уплотняться уже совсем несоветскими событиями. Были тувинские друзья шаманы, поездки в Бурятию, первые клубы и «Новый цирк» с Сашей Малковым и «поющими лезиргинами». Записи, концерты, отбывающие за границу друзья, та же, единожды ставшая чешской, группа «Шпинглет»… и много много всего. Наверное, последним советским бумерангом, вернувшимся из пространства, стал винил, чудом записанный на разваливающейся фабрике «Мелодия».

М. Б. Спасибо вам, Игорь, за увлекательный рассказ.

И. Ш. Вам большое спасибо, Михаил.