В. Коваленко Экипаж машины боевой

В. Коваленко

Экипаж машины боевой

Сержант Рябушкин опустился на колено, и багряное знамя полка коснулось его щеки. Он бережно взял рукою край знамени и прильнул губами к шелковому полотнищу. Пушистые снежинки мягко падали на белую землю. В торжественном молчании замер весь полк: когда солдат прощается со знаменем, он прощается со всеми, кому свято и дорого это знамя.

Знамя полка! От Москвы до Праги пробилось ты к победе на головном командирском танке.

Те, кто прощался с тобой в светлую весну победы, помнят тебя на улицах истерзанной, только что освобожденной Шепетовки. Откинув люки, всматривались танкисты в дымящиеся от недавних пожарищ улицы, потому что каждый, где б он ни жил, знал этот город — город Павки Корчагина, и у каждого и груди билось горячее Павкино сердце.

Этот безусый сержант, прощающийся с тобой, не видел тебя на улицах ликующей Праги, когда впервые за всю войну не осколочный град рвущихся снарядов, а ливень весенних цветов осыпал твое алое полотнище и тысячи ликующих глаз провожали тебя, знамя, несущее свободу.

Механик-водитель третьего класса Виктор Петренко и Георгий Перадзе, только вчера пришедшие в полк из учебного подразделения, уже знают сержанта Рябушкина. Он был механиком-водителем на танке, в экипаж которого зачислены они.

И вчера вечером в ленинской комнате агитатор взвода Рябушкин рассказывал новичкам о знамени, с которым он сегодня прощается. Знамя части — это святыня для каждого командира и солдата. Когда погибает в бою командир, командование принимает его помощник, погибнет помощник — рядовой солдат станет на его место. Но если полк лишился знамени, если оно попало в руки врага, — пусть жив командир, пусть не тронула пуля ни одного солдата, — полк расформируют. А если погиб весь полк, но остался один отважный и спас знамя, полк жив, полк бессмертен! Новые бойцы придут под это знамя, новые командиры поведут их в бой.

Таков суровый и славный закон воинской чести.

* * *

Летом 1944 года, прорвав оборону противника, полк стремительно продвигался вперед.

Багряное знамя победно развевалось на головном командирском танке. И казалось, ничто не в силах остановить это победное движение. Но, введя в бой резервную танковую дивизию, немецкое командование фланговым ударом раскололо полк надвое. Наступление остановилось. Головная часть полка оказалась в окружении. Оранжевым пламенем вспыхнул командирский танк. Истекая кровью, единственный оставшийся в живых член экипажа механик-водитель Желтов, сняв знамя с древка и спрятав полотнище на груди, вывалился из горящего танка и стремительно бросился к ближайшему нашему танку. Яростный пулеметный огонь с фашистских танков обрушился на смельчака. Фашисты догадывались, что знамя у него. Но наши танкисты точно знали, что советский солдат не оставит знамя врагу. К Желтову двинулись все находившиеся поблизости советские танки. Но силы были не равны: ураганный огонь вражеских «тигров», вшестеро превосходивших по численности наши силы, делал свое дело: один за другим выходили из строя краснозвездные «Т-34». И только один из них смог почти вплотную подойти к Желтову, уже ничком лежавшему на земле.

Открылся люк, и командир танка выскочил на броню. Сухая пулеметная очередь бросила его на башню.

— Командир убит! — донесся до механика-водителя Макарова голос наводчика. — Пойду я!

Но и наводчику не удалось добраться до солдата, на груди которого было спрятано знамя. Теперь из всего экипажа в живых остался лишь Евгений Макаров. Ему было ясно: выходить так, как выходили его товарищи, значит погибнуть. И тут у него мелькнула счастливая мысль: он вспомнил, в танке есть одна неизрасходованная дымовая шашка. Несколько мгновений спустя густой столб дыма поднялся над башней, застилая все вокруг черной пеленой. Фашисты, очевидно решив, что и с этим танком покончено, прекратили огонь.

Евгений Макаров, не заглушая мотора, выскочил из танка, добежал до Желтова. Солдат был мертв, но под гимнастеркой хранилось алое полотнище знамени. Теперь все дело решали секунды. Едва успела захлопнуться за Евгением крышка люка, как перед танком, грозно урча, вырос фашистский «тигр». До него было не больше двадцати метров. Вражеский танк остановился. Из люка один за другим выпрыгнули двое фашистов и побежали к Желтову. И тут случилось то, чего они не ожидали. Окутанный дымом, «мертвый» большевистский танк ожил: длиннохвостое пламя вырвалось из ствола его орудия. И «королевский тигр» вспыхнул свечкой. А краснозвездный «Т-34», развернувшись и набирая скорость, мчался прямо на восток. И багряное знамя полка согревало сердце Евгения Макарова.

Позади остались тридцать разбитых «тигров», позади остались двадцать три израненных, недвижимых танка полка, погиб командир его, погибли лучшие друзья-товарищи, но полк был жив: в знамени, согревающем сердце солдата, — бессмертие полка.

Таков суровый и славный закон воинской чести.

* * *

Вот о чем рассказывал вчера вечером сержант Рябушкин новичкам, пришедшим на смену воинам, которые прощаются сегодня со знаменем.

И когда окончилось это торжественное прощание и солдаты разошлись по казармам, сержант Рябушкин в последний раз зашел в свою роту. Новый хозяин у его койки, новый хозяин у его автомата, и он займет его место в боевой машине. Хочется по душам поговорить с этим новым хозяином, Виктором Петренко, еще раз обнять на прощание задушевного дружка своего, командира и тезку Васю Пушкарева. Да одного ли его?! Но уже в кармане билет в дальние сибирские края, на комсомольскую новостройку. А расписание поездов точно, как танковые часы.

Гудит за окном автобус: шофер нервничает, торопит. Много ли скажешь в полминуты? И, до боли стиснув руку Виктора Петренко, он скупо бросает:

— Машина замечательная, береги ее! Главное, с душой к ней подходи, как к человеку. — Он на мгновение умолкает, ему хочется сказать этому кареглазому большерукому хлопцу что-то большое, на всю жизнь. — Желаю тебе служить так, чтоб с чистой душой ходить под нашим знаменем.

Здесь же стоит и Вася Пушкарев — командир танка. Друзья обнимаются, и Рябушкин торопится к выходу. Его провожают всем экипажем. Перадзе тащит чемодан, Виктор — гитару, а Пушкарев идет впереди и открывает двери, словно без него, Пушкарева, тезке не выйти из казармы.

В автобусе уже полно народу, но еще не все в сборе. Кто-то, высунувшись в форточку, озорно кричит шоферу:

— Подожди, не свисти! У нас еще провожание идет!

Но шофер еще яростнее нажимает на клаксон: пора ехать!

И вот уже скрылся за поворотом голубой автобус.

— Ну, пора за дело приниматься! — говорит Пушкарев. — Сегодня у нас парковый день.

Каждый танкист, даже самый зеленый, знает, что это день ухода за боевой техникой.

Вот они, их боевые машины! И одна из них — Виктор еще не знает какая — будет его машиной. Как не похожи эти танки на тот «Т-34», что стоит сейчас на высоком постаменте в центре расположения гарнизона! Даже трудно представить, что когда-то от этого небольшого танка пускались в бегство хваленые фашистские «пантеры» и «тигры», вдвое превосходившие его по размерам.

И Виктор, указывая рукой на стоящие в ряд машины, повернулся к Пушкареву:

— На таких-то «тигров» бить легче легкого!

— Это верно, да только те, кто «тигров» выпускал, теперь, может, «львов» каких напридумали. Так что, брат, наши, если придется, уж не «тигров», а «львов» бить будут. А «львы» посильнее «тигров».

— Точно, — коротко бросил Перадзе.

— А вот и наша машина, — подойдя к самому крайнему в ряду танку, сказал Пушкарев. И заботливо смахнул рукавицей снежную пыль с подкрылышков.

Для него, Пушкарева, командира танка, машина эта была уже привычной, своей. А вот Виктору эти слова «вот и наша машина» говорили неизмеримо больше.

И совсем иная, уже кажущаяся далекой-далекой страничка его жизни припомнилась солдату.

Зеленый кипень мая бурлил в степи. Он приехал на полевой стан тракторной бригады с попутным грузовиком.

— Фамилия? — строго спросил его черноусый, с проседью в волосах, бригадир трактористов.

— Петренко.

Бригадир гмыкнул в усы:

— Зовут как?

— Виктор.

— Ишь ты, Виктор! Победитель, значит. Ну-ну. Покажь документы.

Долго читал свидетельство о присвоении Виктору специальности тракториста-дизелиста, изучал отметки. И, видимо, удовлетворенный, ласково тронул Виктора за рукав:

— Пошли.

Проходя вдоль ряда сверкающих свежей краской «ДТ-54», остановился у второго от края и сказал:

— Принимай, хлопец, твоя. Добрая машина — береги ее.

А у Виктора от этих простых, сказанных буднично и совсем обыкновенно слов словно крылья выросли.

Впервые в жизни вывел он на другой день чуть свет красавец трактор в поле. Впервые в жизни не «учебная», а трудовая борозда легла за его плечами. А сколько их было потом, этих борозд! Зеленели вспаханные им поля сахарной свеклой, колосилась на них пшеница, тонконогие подсолнухи кивали на ветру солнцу золотистыми головами.

А теперь вот стояла перед ним, грозно подняв хобот орудия, совсем иная машина. Машина, стальное сердце которой бьется куда сильнее, чем сердце его «ДТ». Машина, на которой не сеют, не пашут. Но не будь их, вот этих грозных боевых машин, разве могли бы советские люди спокойно трудиться?..

Командир танка распределил работу: Виктору он поручил проверить смазку ходовой части, Перадзе — почистить пулеметы, а сам занялся приборами управления и рацией. Почистить пулемет для Перадзе оказалось делом не простым. Не обошлось без подсказки. Выяснилось, что Перадзе и в русском языке не особенно силен. «Надо помочь хлопцу: танкист должен понимать все с полуслова, а тут пока объяснишь, вспотеешь», — подумал Пушкарев.

После ужина помощник командира взвода Гвоздев, отозвав Пушкарева в сторонку, спросил:

— Ну, как новички?

Пушкарев пожал плечами.

— Поживем — увидим.

— Плохо видишь. Я сегодня проверял работу Петренко, — заметил Гвоздев, — и оказалось, что он не смазал подшипники опорных катков. Сам понимаешь, это не от незнания. Так что поговори с ним по душам. Кажется, он не новичок в технике — в гражданке трактористом работал. Да и учебное подразделение за плечами у парня.

Разговор «по душам» — дело тонкое. Куда проще поставить Петренко по стойке «смирно», дать нагоняй за невнимательность, а будет оправдываться, так и наряд влепить.

И голову ломать не надо, с какой стороны подойти к человеку, какую струнку его души задеть, и формально совершенно прав будешь.

Однако не случайно помкомвзвода советует поговорить «по душам». Иногда такой разговор действует сильнее любого самого строгого взыскания.

Виктора Петренко командир танка нашел в ленинской комнате. Склонившись над листом бумаги, Виктор писал. Тут же лежала стопка конвертов: видно, адресатов у нового механика-водителя было немало.

Увидев командира, Виктор широко улыбнулся и доверительно сказал:

— Отписываю вот бригадиру, Тарасу Ивановичу. Не забывает меня старый. А он у нас, ох, строгий! Бывало, чуть что не так — и не глядит на тебя, словно ты столб телеграфный. А это хуже всякой ругани прошибает.

— Ну что ж, это не плохо, когда так-то прошибает. Правильный старик, — одобрил Пушкарев. — Ведь и у нас, танкистов, тоже работа схожая: чуть что не так — и до беды не далеко. Вот был у нас водитель один, Савельев по фамилии. Его бы твой бригадир частенько за телеграфный столб принимал. То мотор перегреет, то в канаву засядет. Бились с ним долго, а толку чуть. Однажды перед маневрами «забыл» подшипники опорных катков смазать. Ну, а машине на маневрах достается крепко. Там уж, если чуть что не так, обязательно скажется. Сгорели подшипники, и пришлось заменить не только их, а и механика-водителя. Ну, да ладно, пиши, пиши. Не буду тебе мешать, — и Пушкарев отошел к шахматному столику, на котором назревала грозная атака на короля белых.

А Петренко, лихорадочно запихнув в карман конверты и бумагу, поспешно вышел из комнаты.

Вернулся он минут через двадцать. Лицо строгое, взгляд решительный. Подошел к Пушкареву и по всем правилам доложил о том, что он, рядовой Петренко, забыл смазать подшипники опорных катков и что в танковый парк его не пустили.

Пушкарев и бровью не двинул. Только и сказал:

— Отдыхайте. Завтра утром исправите свою оплошность.

Звучит команда к построению. Вечерняя поверка. Виктор стоит рядом с Пушкаревым. Отныне это его место в строю. Командир взвода начинает поверку:

— Гвардии рядовой Желтов! — голос его звучит строго и торжественно. И в ответ несется такое, что у Петренко по спине бегут мурашки, а сердце начинает учащенно биться:

— Герой Советского Союза гвардии рядовой Желтов пал смертью храбрых в борьбе за свободу и независимость нашей Родины.

Когда командир взвода называет фамилию Виктора, тот какое-то мгновение медлит, прежде чем ответить. И его короткое «я» звучит гораздо тише, чем оно звучало на поверках в учебном подразделении.

* * *

Из госпиталя вернулся наводчик танкового экипажа Пушкарева — Коля Быховский.

«Ну, теперь у Пушкарева экипаж «Дружба народов», — шутили в роте. И действительно: сам командир — русский, механик-водитель — украинец, наводчик — белорус, а заряжающий Георгий Перадзе — грузин. Пушкарев и Быховский служили по третьему году, Петренко и Перадзе по первому.

Пришли в роту и еще новички.

Как только они были закреплены по экипажам, состоялось комсомольское бюро роты.

Выяснилось, что несколько новичков — Перадзе, мордвин Васильев и мариец Кругликов — не совсем хорошо владели русским языком.

Члены бюро прикинули, кому поручить заниматься с ними.

Выбор остановился на Гостеве.

— Я не против, — отозвался Гостев. — И еще предлагаю провести беседу про «комсомольскую копилку». А дело это поручить Быховскому: у него очень интересная «бухгалтерия».

— Надо организовать шефство опытных механиков-водителей и наводчиков над молодыми, — сказал секретарь комсомольской организации роты Гвоздев, вспомнив разговор с Пушкаревым о несмазанных подшипниках. — Давайте решим, кому над кем шефствовать. Весенние маневры не за горами, и первенство уступать наша рота не должна никому.

Распределение идет долго и бурно: главное, чтоб шефы и подопечные «притерлись» характерами. Попробуй-ка дай опытному, но своенравному, острому на язык механику-водителю Сурову такого же, как он, языкастого — сплошной митинг получится.

На долю Гостева приходится Петренко.

-- Что ж, я согласен, — говорит он, — а вот Сурову Григорьева давать нельзя, как предлагает Гвоздев. Тих он и, кажется, обидчив. Так что тут крепко подумать надо.

И члены бюро думают, прикидывают и так и этак. Дело очень серьезное.

...Коля Быховский — человек немножко медлительный и очень обстоятельный. Сегодня у него трудный день. Вечером впервые в жизни ему предстоит выступить в роли докладчика. Гвоздев так и сказал: сделаешь доклад про свою бухгалтерию. Надо, чтобы у каждого такая же бухгалтерия появилась. Бюро на тебя надеется.

Бюро подводить нельзя.

Начало своего выступления Коля даже написал и до вечера ходил взволнованный, порой губы его беззвучно шевелились: репетировал.

Только начать по писаному ему не удалось. От волнения буквы расползались перед глазами, да и вообще теперь начало выступления показалось ему трескучим и напыщенным.

И, отложив в сторону бумажку, он начал просто:

— Начинал я службу заряжающим, товарищи. Известно, подавать снаряды — дело немудреное. Но командир наш, Пушкарев, сразу же сказал: «Ты обязательно должен овладеть специальностью наводчика. Наш Крохмалев через три месяца демобилизуется, и вот в эти три месяца и постарайся стать наводчиком».

Спасибо Крохмалеву — помог он мне, и, когда проводили мы Крохмалева, стал я наводчиком, да только теоретическим, так сказать. Как сейчас помню первые свои самостоятельные стрельбы на маневрах. Сгоряча все снаряды, которые мне дали на выполнение задачи, послал «за молоком». После такой стрельбы самочувствие — ниже среднего. На привале лег на траву, а на душе муторно.

Тут еще командир взвода, теперь он третьей ротой командует, подошел. Вскочил я. «Отдыхай, — говорит. Присел рядом, спрашивает: — Ты до службы кем работал?» — «Прицепщиком в МТС», — отвечаю.

Достал командир из кармана блокнот и стал что-то писать. Потом вырвал листок и протянул мне: «Возьми на память».

Взял я листок, гляжу, сплошные цифры на нем.

Коля умолк и полез в карман. В руках у него появился бумажник. Достал из бумажника маленький листок.

— Вот он, товарищи, листок этот. Объяснил мне тогда командир смысл этих цифр. Смотрите, — Коля ткнул пальцем в первый ряд цифр: — Десять — это число снарядов, что послал я «за молоком». А дальше идет подсчет, сколько на эти деньги можно вспахать гектаров земли...

Кто-то из новичков удивленно охнул.

— Вот с той поры и ношу я этот листочек при себе, — продолжал Быховский, — на память. Здорово он мне помог. Бывало, на тренаже до ломоты в спине сижу. Опытные наводчики уж давно отзанимались, а я все кручусь в башне. И это сказалось на моей стрельбе: стал поражать цель не с третьего снаряда, а со второго, а потом и с первого. На ночных учениях старался стрелять по дневным нормативам. И часто получалось.

Гул удивления и восхищения прошел по комнате. Оказывается, и здесь, в армии, есть своя «комсомольская копилка», да еще какая!

И когда Коля закончил свой доклад, его со всех сторон обступили наводчики-новички, недавно пришедшие в роту из учебного подразделения: они требовали листок — им хотелось переписать его на память.

Когда все утихомирились, раздался обиженный голос Петренко:

— Как же это? Наводчикам всю бухгалтерию их дела как на ладони выложили, а мы, механики-водители, рыжие, что ли? Надо, чтобы кто-нибудь из «старичков» и нам свою «бухгалтерию» рассказал.

— Можно, — охотно откликнулся Гостев, — я вам, ребята, про Рябушкина расскажу. Ведь кто такой механик-водитель? Это не только человек, который должен хорошо орудовать рычагами управления, но и самый большой труженик в экипаже. А если нет, то грош ему цена.

Бывало, кончу я работу — кажется, все сделал. Гляжу, а Рябушкин еще «колдует» над двигателем. «Пошли, — кричу, — скоро ужин!» А он отмахивается: обожди, мол. На него глядя, и сам начинаешь копаться. И оказывается, там гайка чуть слабит, там прокладка на ладан дышит.

Убеждаешься, что время, которое на техуход отводится, не так уж велико. Плотно работать надо. И было у него даже присловье: «К машине с душой подходи, как к человеку». И подходил. Настал срок капитального ремонта его танка, а оказалось, что вполне средним обойтись можно. А средний втрое, вчетверо меньше капитального стоит. Так что есть у нас, механиков-водителей, своя «копилка». И танк, который ты водишь, Петренко, целых два срока прошел до капитального ремонта. И после капитального полсрока уже ходит. Теперь от тебя зависит, когда его снова на ремонт поставят.

* * *

— Подъем! — разносится по казарме зычный голос дневального.

— Эх, прихватить бы еще минуточек пятьсот! — раздается сонный голос какого-то шутника, торопливо натягивающего сапоги. Но вот уже раздается команда, и солдаты выбегают во двор на физзарядку.

Морозно. Жесткий ветер обжигает лицо, забирается под гимнастерку. Сонливость как рукой сняло. Четкий, стремительный ритм движений зажигает румянец на щеках. И ветер уже не кажется таким обжигающе-холодным. И мороз уже не мороз, а так, морозик!

После такой физзарядки ледяная вода из-под крана кажется теплой, и солдаты с наслаждением плещутся под кранами, к большому неудовольствию дневального, который ворчит: «Кашалоты головоногие...» «Кашалоты» не обижаются: надо же человеку облегчить душу хоть чем-нибудь, убирать-то за ними сегодня ему.

После завтрака — занятия на танкодроме.

Командир первой роты старший лейтенант Годунов стоял на вышке КП, прильнув к окулярам бинокля.

Танк подходил к первому препятствию — колейному мосту.

Но за его движением следил не только командир. Здесь же, попросив разрешения, стоял и Петя Гостев. Танк вел его подопечный Петренко.

— Ну зачем на первую передачу перешел? На второй брать надо, скорость теряешь! — в сердцах бормотал себе под нос Гостев.

Перед самым мостом танк почти замер. «Принюхивается», — уже зло подумал Петя.

На самой малой скорости, благополучно миновав колейный мост, танк подходил к эскарпу.

Вот уже и эскарп позади. Гостев доволен: эскарп взят по всем правилам.

Когда, пройдя все полосы препятствий, танк Петренко остановился на исходном рубеже, Петя сбежал с вышки навстречу Виктору.

Тот, морщась, потирал синяк под глазом.

— Ничего, до свадьбы заживет! — утешил его Гостев. — Со мной такое не раз бывало. Танкист без «украшений» — какой же это танкист?!

— Ну как, Петя? — с затаенной тревогой спросил Петренко.

— Лучше, чем в прошлый раз. На три минуты быстрей пришел. А мог почти уложиться в норматив, если бы не побоялся на второй передаче пройти колейный мост. Видно, сердце екнуло?

— Было, — смущенно признался Виктор.

— А ты смелее на большей скорости иди, главное, чтоб левое плечо твое «шло» по колее, тогда и гусеницы точно лягут на колею.

После обеда — техуход. Виктор не заметил, как наступило время ужина.

— Пошли, — позвал его Гостев.

— Обожди немножко, мне еще пять подшипников «подмаслить» осталось.

— На опорных катках? — Гостев хитровато улыбнулся.

И Виктор ответил ему такой же улыбкой.

* * *

Через несколько дней на учениях по вождению случилась с Петренко история довольно неприятная. В районе учений было одно болотистое местечко, не без основания окрещенное водителями чертовой ямой. Вот в эту самую чертову яму и завяз его танк, да так плотно, что даже подкрылки погнулись под тяжестью танка. Разбирали этот случай: пришли к выводу — формально водитель не виноват. Что с него спросишь — нет еще у парня опыта. На него даже взыскания не наложили.

Но Виктору Петренко от этого было не легче.

«Ведь почему сел? — мысленно допрашивал он сам себя уже в постели, когда все спали. — Потому, что растерялся. Если бы вовремя бревно к тракам подцепил, не пришлось бы сидеть в болоте».

— Хватит ворочаться, — тихо сказал ему Пушкарев, — спи.

— Не могу, командир. Уж лучше бы фитиль какой дали, а то ведь так получается: ну что с него, с дурака, возьмешь? Глуп, мол, чего ж наказывать...

— Ну, это уж ты слишком! Там и опытный водитель мог бы сесть. Спи! Завтра потолкуем.

Тихо в казарме. Огни погашены, только мерцает лампочка над столиком дневального.

На одной кровати, белеющей в темноте простынями, нет никого. На тумбочке у кровати — вышитая любовной рукой салфетка. Большая картина висит над изголовьем. Эту картину Виктор изучил до мельчайших подробностей: серовато-багровая от вспышек взрывов земля, над ней клубы черного дыма. Танк с открытым люком замер у неподвижного тела героя-солдата. Это Желтов. Над ним склонился товарищ — Евгений Макаров. Знамя полка не попадет к врагу!

Тихо в казарме. И Виктор, глядя на кровать, которая никогда не дождется своего хозяина, хочет только одного — хоть чуточку, хоть самую малость быть похожим на героя.

* * *

Жора Перадзе схватил двойку по политподготовке.

— Как тебе не стыдно! — ругал его Петренко. — У всего экипажа пятерки, а ты...

Жора угрюмо молчал. И это молчание еще больше распаляло Виктора:

— Ты же весь экипаж позоришь!

Глаза Жоры вспыхнули гневом:

— Я получил — не ты получил. Я нехороший — ты хороший! Уйди...

Чья-то рука мягко легла на плечо Жоры. Он обернулся. Перед ним стоял Гостев. Весь гнев Перадзе мигом испарился. Петя Гостев — его учитель по русскому языку. Вот уже две педели, как почти каждый вечер он занимался с ним и его товарищами. И ни разу Петя не повысил голоса. Всегда ровен и доброжелателен. Жора уже чувствует, что стал говорить по-русски свободнее.

— Ты полегче, Виктор, — в голосе Гостева упрек.

Петренко отходит. Ведь Гостев и для него, Виктора, тоже учитель, и хороший учитель: когда Гостев разбирает его промахи на вождении, Виктору начинает казаться, что Гостев наблюдал за ним не с КП танкодрома, а сидел в танке, рядом.

— И на каком вопросе ты срезался? — спрашивает Гостев Жору.

— Второй фронт — ничего не сказал.

— О втором фронте ничего не мог сказать? — поправляет Гостев.

Жора грустно кивает головой.

— Э, брат, это надо знать! Понимаешь, когда нам было очень тяжело, мы требовали у англичан и американцев начать настоящую войну с фашистами на Западе, с тыла, так сказать. Но они не торопились помочь нам. А если и «помогали», так свиной тушенкой, не бесплатно, конечно.

Почти три года бились наши с фашистами один на один. А когда увидели союзники, что мы и в одиночку справимся, когда поняли, что и без них пройдем всю Германию, вот тогда-то они зашевелились. Испугались, как бы русские не заняли всю Германию — тогда уж она вся бы на веки вечные стала мирной страной, потому что немецкий народ, став хозяином, дал бы буржуям по шапке. А английским да американским капиталистам это хуже смерти. Вот тогда-то и открыли второй фронт эти любители чужими руками жар загребать.

Немецкие фашисты с нами бились до последнего, а союзников наших пропускали почти без боя, особенно в самом конце войны.

Стоявший в стороне Виктор Петренко внимательно слушал рассказ Гостева, и ему становилось очень неловко. Ведь и он мог вот так же рассказать Жоре про этот второй фронт. И, когда Гостев ушел, он предложил Жоре:

— Завтра политзанятия, давай готовиться вместе?

И вечером в ленинской комнате они уже вдвоем водили пальцем по карте Германии, пронизанной красными стрелами сокрушительного наступления 1945 года.

Весна вступила в свои права. И, когда звучало слово «подъем», солнышко уже дежурило в окнах казармы.

Но однажды вместо этого привычного слова «подъем» раздалось резкое, как выстрел: «Тревога!» И вот уже взревели моторы боевых машин, и танки на предельной скорости рванулись к синеющей вдали полоске леса.

— «Противник» атаковал линию обороны пехоты, — передал командир роты. — Наша задача — контратаковать «противника».

Вот и лес. Танки один за другим исчезают в чаще. Виктор ведет машину по следу Гостева.

«Приготовиться к атаке», — звучит над ухом. Танки разворачиваются в боевой порядок. Слева от Виктора — машина Гостева, справа — командира части.

В воздух взвиваются три зеленые ракеты. «Атака! Атака!» — звучит в шлемофоне, и Виктор крепче сжимает рычаги. Сухая пулеметная дробь, гулкое уханье пушек доносятся до него.

Танки «противника» развернутым строем, прикрывая порядки своей пехоты, движутся на нашу линию обороны и непрерывно стреляют.

Машина содрогнулась: это начал работу Быховский.

До траншей линии обороны — считанные метры. Виктор направляет танк в узкие «ворота» прохода между траншеями, обозначенные ветками. До «вражеских» танков не больше километра. Сейчас схлестнутся две стальные лавины, и уже дело посредников решать, за кем будет победа.

Но что это такое? Танки «противника» поворачивают вспять, они не принимают «боя». А вот и разгадка. Из леса, протянувшегося подковой, километрах в трех слева от боевого строя полка один за другим вырываются «наши» танки и разворачиваются для фланговой атаки на наступающего «противника». И «противник» отходит, предпочитая не принимать «боя». Густая пелена дымовой завесы вырастает впереди идущих в контрнаступление танков. Минута, две, три — и «противник» уже не виден за черной стеной дыма.

Командир полка приказывает следовать за ним. Виктор круто разворачивает танк у самой дымовой завесы и направляет его за командирской машиной. Ему не понятна команда: ему хочется «сесть» на плечи «противнику» и преследовать его до полного «уничтожения». И только потом он узнает, что перед линией вражеской обороны полоса минных заграждений. Лишь сделав проходы в ней, можно преследовать «противника». И эти проходы будут сделаны саперами.

Командирский танк мчится вдоль нашей линии обороны к лесу. За ним — остальные танки.

Узкая полоска мелколесья уже осталась позади. Танки входят в сосняк. Звучит команда: «Занять оборону!» Машины замирают. А несколько минут спустя каждая из них, осторожно пробираясь меж деревьями, находит «свое» место в линии обороны. Теперь надо закрепиться: отрыть траншеи для экипажей и танков, замаскироваться.

В руках Виктора уже не рычаги управления, а саперная лопатка. Влажная земля податлива, и лопата входит в нее легко; рядом орудует лопатой Жора Перадзе.

— А здорово мы их! — блестя глазами, говорит Жора.

— Не перешедши речку, не говори гоп! — бросает Виктор. Не совсем уверенный, понял ли его Жора, поясняет: — Вот когда прорвем их оборону, тогда будет здорово.

— Прорвем! — уверенно звучит голос Коли Быховского, работающего с Пушкаревым чуть поодаль: они отрывают траншею для танка.

Наступает молчание.

С мягким хрустом дружно вонзаются в землю лопаты, мелькают в воздухе комья земли.

Проходит час, два, и вот, наконец, Пушкарев весело командует:

— Шабаш, хлопцы!

Если теперь отойти метров на сто от танка, то увидеть его мудрено. Густая поросль молодого сосняка зеленым островком лежит среди высоких деревьев, и все. И по всей опушке тянется длинная цепочка таких островков-танков.

Хорошо, вытянувшись во весь рост, полежать на смолистых сосновых ветках, подставляя лицо солнцу. А если сощурить глаза и на несколько мгновений уловить нестерпимый солнечный свет, можно сладко-сладко чихнуть. Жора чихает и делится этим «открытием» с друзьями. «Открытие» становится достоянием «масс». Чихает Петренко, целых два раза чихнул сам товарищ командир, только у Коли Быховского ничего не получается.

— Эх, ты, а еще лучший наводчик в роте, — сокрушается Петренко.

Журчит тихий смех. Солнечные зайчики бегают по весенней земле.

— Экипаж машины боевой «загорает» в обороне, — философски замечает Петренко.

— А у нас уже абрикосы цветут, красиво! — мечтательно говорит Жора.

Коля Быховский легонько толкает его в спину:

— Скажи-ка мне, романтик, какие калибры входят в состав артиллерии?

Жора отвечает не сразу. Он садится и начинает загибать пальцы сначала на правой, потом на левой руке. И, только загнув энное количество их, медленно и четко выговаривая слова, дает ответ.

— Правильно, — говорит Коля. В его устах это высшая похвала.

За первым вопросом следует второй, за вторым — третий.

Перадзе уже просит «пощады», но Быховский неумолим: через несколько месяцев он будет дома, в своей родной Маковке, и Жора сменит его.

Нелегко дается Жоре наука метко стрелять. Но он упорен. На тренажах Коля часто сажает его на свое место, а совсем недавно на стрельбах впервые доверил ему вести огонь.

Перадзе поразил цель с третьего выстрела, а на выполнение задачи давалось пять снарядов. После этого Жора завел книжечку, точно такую же, как у Коли: у молодого танкиста появилась своя «бухгалтерия».

—Здоровеньки булы! — и Петя Гостев спрыгнул в траншею. — Как самочувствие?

Петренко улыбнулся:

— На уровне, Петя, на уровне.

Поговорив о том, о сем, Петя отозвал Виктора в сторонку:

— Хорошенько проверь машину.

— Проверял уже.

— И еще проверь, — наклонившись к самому уху товарища, Гостев шепотом добавил: — На прорыв пойдем, неизвестно где и когда остановимся, глубокий прорыв может быть.

— А ты откуда знаешь?

Гостев отвел глаза в сторону:

— Предполагаю, — и пошел к своим, а Виктор заспешил к танку.

— Может, помочь надо? — окликнул его Жора.

— Спасибо, мне только посмотреть.

Жора часто помогал Виктору на техуходе и не только из чувства благодарности. (С тех пор как Жора и Виктор стали вместе готовиться к политзанятиям, командир взвода, проводивший занятия, был доволен ответами рядового Перадзе.) Жоре хотелось изучить мотор. «Отслужу — пойду на курсы трактористов, — мечтал он. — Легче учиться будет».

Солнце уже скрылось за горизонтом, и только яркая полоса заката пламенела где-то на краю неба.

По цепочке зеленых островков пронеслась команда:

— Командиры танков к командиру роты!

Они вернулись минут через пятнадцать, и вскоре мерный гул моторов властно встревожил тишину леса. Двигались всю ночь. В танках было душно: шли с задраенными люками. Свинцовая тяжесть наваливалась на веки. Виктору мучительно хотелось закрыть глаза. Он энергично встряхивал головой, и становилось легче. Но вскоре уже и это не помогало.

Вдруг чьи-то руки стянули с его головы шлемофон, и прохладная струйка воды потекла на макушку, побежала к затылку. Те же руки плеснули воду пригоршней в лицо и снова надели шлемофон. Виктор на миг обернулся.

— Спасибо, командир!

И в то же мгновение мощный гул артиллерии донесся до его слуха. Вдали показались очертания большого холма. Три могучих ветвистых дерева стояли на его вершине.

Этот холм, по которому «били» сейчас орудия и минометы, и был ключевой позицией обороны «противника».

И танки многокилометровым обходным ночным маневром зашли в тыл «врага», словно из-под земли вырастая у него за спиной.

И снова звучит в шлемофоне сигнал: «Приготовиться к атаке», — и снова три зеленые ракеты бросают стальную лавину вперед, и снова справа от Виктора — танк командира части, слева — танк Гостева.

Треск пулеметов, вспышки «взрывов» и неумолчный гул канонады рождает у Виктора неизведанное еще ощущение боя. И «бой» этот начинает казаться ему настоящим. Усталость как рукой сняло.

Вот так же, наверно, мчался танк Желтова в том памятном и жестоком бою, о котором рассказывал сержант Рябушкин.

Дается вводная. Офицер-посредник сообщает, что танк командира части выведен из строя, а в экипаже Пушкарева убиты командир и наводчик. «Да это же наш танк», — мелькает у Виктора.

И он отвечает:

— Принимаю командование на себя. Перадзе, займите место Быховского.

Все это происходит в несколько секунд, но Виктору кажется, что прошла уже целая вечность.

— Перадзе, пустить дымовую завесу. Идем снимать командира части.

И он направляет танк в сторону неподвижного командирского танка. Танк уже рядом, дым плотно застилает его. И почти одновременно открываются люки «подбитого» и пришедшего на помощь танков.

Плотный, приземистый офицер в комбинезоне выпрыгивает из люка, Виктор останавливает танк.

И снова звучит в шлемофонах командиров танков, рот и батальонов голос командира части.

«А если бы на командирском танке было знамя и шел настоящий бой, — думает Виктор, — знамя было бы на нашем танке». И могучая волна радости заполняет его.

Как смерч, неудержимо рвется вперед стальная лавина танков. И победа уже близка. Гремят орудия, неутомимо рокочут стальные сердца боевых машин, а за стальной броней отважные, замечательные ребята — достойная смена тех, кто водрузил знамя Победы над рейхстагом, и у каждого бьется в груди горячее Павкино сердце.