17

17

Четыре месяца Урумов жил, как он полагал, на нелегальном положении в СССР. Несколько раз виделся с «членами подпольной организации». Памятуя напутствия Улагая, он пытался разобраться во всех деталях деятельности «подпольщиков», но люди, с которыми он встречался, проявляли в беседах с ним большую осторожность, ссылаясь на провалы после визитов заграничных гостей.

— Вам что — побудете и уедете, господин полковник, а нам тут оставаться. Так что не взыщите, — сказал ему один казак из «подпольщиков».

Организацией всех «подпольных» ситуаций, отрепетированных, как в театре, занимались Крикун и Гуляев. Они выступали в роли руководителей подполья, а по сути — постановщиков представлений.

Два раза Урумову были организованы встречи с «членами организации» в Ростове. Донцы оказались хмурыми. Они в один голос заявили, что делают все, что им велят, но у них есть свои атаманы, а Улагая они не знают. Хотели бы с ним погутарить лично, узнать, кто он таков и какую он власть хочет. Присутствовавший при этом Крикун восполнял пробелы в беседах и заполнял паузы ссылками на мнение своих земляков — васюринских казаков, что бы они, к примеру, сказали по тому или иному поводу. Организаторы встреч сразу предупредили Урумова, что в целях конспирации не принято спрашивать фамилии и задавать вопросы, по которым можно было бы установить личность «подпольщика». Правда, один из них, проникнувшись доверием к полковнику, по секрету ему сказал, что он войсковой старшина из станицы Зассовской. От этих встреч у полковника Урумова возникла уверенность в существовании организации во главе с бывшими офицерами. Полковник отметил также размах организации — Ростов, Краснодар, Пятигорск, Славянская… Ему понравилась география, и он собирался с удовлетворением подчеркнуть это при докладе Улагаю.

Система построения организации оставалась для него не совсем ясной, но уточнять ее он пока не решался. Ему давали несколько раз понять, что, наученные горьким опытом на провалах, до поры до времени они, участники подполья, не хотели бы рисковать, просили понять их, если некоторые вопросы, которыми он интересовался, раскрываются неполно. Из разговоров с участниками одной «подпольной группы» он вынес представление, что организация — монархическая, казачья. Урумов пытался провести линию о непопулярности монархии, советовал подумать об ориентации. По его мнению, следовало стремиться только к военной диктатуре во главе с великим князем Николаем Николаевичем, а пока придерживаться линии казачьих атаманов.

Во время встреч «члены организации» задавали вопросы о политической ориентации Улагая, его намерениях и планах. Урумов разъяснял, что планы Улагая не монархические, а основываются на военной диктатуре. И по поручению генералов убеждал «подпольщиков» ориентироваться только на великого князя. Проводником на всех встречах был молодой человек, который вместе с ним приехал из Франции. Другого, постарше, по имени Андрей, он видел при первых встречах с «членами подпольной организации» в Ростове-на-Дону в гостинице «Русь» вскоре после приезда. Урумов тогда лежал больной, мучимый ишиасом. К нему пришли двое. Оба интеллигентные, как определил полковник. Они знали, откуда он приехал, и подробно расспрашивали его о положении за границей, о своих знакомых. Проявляли недовольство малой материальной поддержкой. Беседа не клеилась. С той и другой стороны чувствовалась настороженность, а Урумов мог только голову поворачивать и совсем не был похож на военного, чем разочаровал пришедших к нему «подпольщиков».

— Не встречали там хорунжего Брыля Никиту, сотника Мороку Афанаса Маркыча, полного георгиевского кавалера? Слухи доходили, что где-то они во Франции. Вместе служили в 64-м полку. Пластуны — отчаянные головы, — спрашивал о своих сослуживцах один из них. Тех, кого называли, Урумов, разумеется, не знал, а собеседники долго перечисляли все новых и новых чинов, припоминали подробности. Услышав о монархической направленности «нелегальной группы», которую они представляли, Урумов, скрывая раздражение, заявил, что явно разочарован такой организацией:

— Господа, генерал Улагай просил передать вам, что он ориентируется лишь на великого князя Николая Николаевича, как будущего военного диктатора освобожденной от большевиков России. Монархизм, как вы сами должны понимать, сейчас не приемлем. Вы должны исходить из того, что в данной ситуации он не найдет должной поддержки, хотя среди казачества и встречаются еще монархические взгляды. Понимаю — целые станицы на Дону и на Кубани служили царю и даже охраняли его. Инерция сословия, так сказать.

В Краснодаре Урумов встретился за чашкой чая с тремя бывшими офицерами-казаками и еще с одним чиновником, который достал из бокового кармана и тайком показал ему завернутый в носовой платок орден Владимира. Служит он в почтовом ведомстве и, по словам офицеров, очень нужный для организации человек, так как и сейчас занимает место, которое очень полезно. Один из офицеров, кубанец, говорил только по-украински, и Урумов почти ничего не понял из его доклада о положении в вооруженных группах в горах, хотя слушал очень внимательно. Другой просил разъяснить: почему они должны шпионить? Насколько это допустимо в организации, которая преследует политические цели? Его это оскорбляет, как офицера. Урумов обещал доложить об этом Улагаю. Сам он не уполномочен решать такие вопросы.

На следующий день на лошадях выехали в станицу Славянскую. Остановились у одного местного казака. Вечером состоялось свидание с пятью «членами подпольной организации», простыми казаками, людьми пожилыми, высказавшими много сомнений в успехе дела.

— Сколько казачьих голов полетело, а что толку? — хмуро проронил пожилой казак. — Где то, что было, где атаманы, за что головы сложили?

— Да ниякого дила не вышло! — вторил другой. — Господа много обещали, требовали, чтобы наш брат казак рубил всех подряд. Дошло до того, что своим братам, а то и батькам головы рубили, а шо с того? Да ничого! Так шо мы уже учени, и як браться опять за шашку, то надо все обмозговаты. Казак вже пошов за Совецкой властью, и сейчас трудно с ним балакаты. Не возьмешь у голову, с якого краю до его пидойты.

Урумов, услышав эти рассуждения, даже не стал говорить, что он из-за границы, а разговаривал, как местный. Казаки на него напирали, требовали разъяснений, как им быть, а он не мог говорить с простыми поселянами, лучше у него получалось с офицерами. Те его больше понимали, хотя высказывали тоже всякого рода сомнения и проявляли осторожность.

— А когда вернется старое время? — спросил один казак, все время молчавший. Это был его единственный вопрос к полковнику.

— Старое, каким оно было, вернуть нельзя. Его надо забыть. А вот при падении большевиков выдвигать на пост военного диктатора, временно конечно…

Урумов довольно холодно распрощался с казаками. От беседы с ними он испытал разочарование. Казаки, даже участники подполья, были не такими, как он думал.

Из Славянской Урумов с Гуляевым направились в Пятигорск к терским казакам. Остановились они в городе, в гостинице. Вечером поочередно к нему в номер с большими предосторожностями заходили «члены подпольной организации». Их было пять человек. Один из пяти — бывший вахмистр, терец. Жил ранее в станице Прохладной. Урумова он заинтересовал тем, что проживал недалеко от Осетии. Полковник набросился на него с расспросами об осетинах, но тот ничего интересного не мог ему сказать. В Осетии он не был.

«Туго соображает, мало развитой», — таково было мнение полковника о вахмистре, которое он высказал Гуляеву. Николай пожал плечами и сказал, что в организации он полезный человек и что такие люди тоже очень нужны. Урумов согласился и добавил: «Они бывают добрыми рубаками».

Войсковой старшина из Георгиевской высказал Урумову свое полное разочарование в эмигрантском антисоветском движении и ничего хорошего впредь от него не ждал. Даже сказал, что, по его мнению, большевиков не удастся свергнуть. Он допытывался у Урумова, что он лично получит в случае падения Советской власти, причем хотел знать совершенно точно. Урумов не был готов к ответу, а войсковой старшина настаивал, как ему возместят все то, что он потерял во время службы в армии Деникина.

— При падении Советской власти вы будете иметь возможность занять соответствующее положение. Это все, что могу вам обещать.

— А какое, господин полковник? — уточнял войсковой старшина. — Я же должен знать. И хочу знать точно, раз я рискую заплатить за то положение жизнью!

— Видите ли, об этом трудно сейчас конкретно говорить. Уверен, что мы не забудем вас. Все чины получат по заслугам. Об этом позаботится великий князь Николай Николаевич.

— А я против него, к сожалению.

— Вот как. Почему же?

— Он был груб с офицерами.

— Полно! Перейдем лучше к делу. Какая у вас сила? Насколько реальна поддержка вашей организации населением?

— Десять процентов нас поддерживают, — не задумываясь, ответил «станичник» и с тревогой посмотрел на Гуляева, не перехватил ли. Тот не опроверг и не поддержал ответ.

Про себя Урумов сделал вывод, что организация, с членами которой он беседовал в Пятигорске, слабая и совершенно неспособная к активным действиям против Советской власти. Ее цели не совсем ясны. Террор организация отвергала, агитацией не занималась и прокламаций не распространяла. Сложилось мнение, что она глубоко законспирирована и целей своих не раскрывает перед каждым встречным, охватывает зато весь Дон, Кубань, Терек, и основная ее деятельность сводится к ожиданию падения Советской власти и к подготовке своих членов к последнему этапу, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Оставалось сообщить Улагаю о своих впечатлениях и побывать в вооруженных отрядах в горах, а потом уже возвращаться для доклада во Францию.

Улагай разрешил Урумову направить ему на подставной адрес не более двух зашифрованных сообщений. В одном из них Урумов кратко сообщил о необходимости помочь организации, о настроениях ее членов. При этом не удержался и подчеркнул, что из всех наблюдений и разговоров он вынес уверенность — генерал Улагай пользуется у членов подпольной организации большим уважением, и на него надеются здесь как на руководителя.

* * *

Операция чекистов с полковником Урумовым развивалась успешно, однако в самый последний момент, когда он уже собрался возвратиться во Францию, его пришлось задержать.

«…Приехал я нелегально в Россию в конце мая на французском пароходе, — писал он в собственноручных показаниях, — устроил меня и моего спутника, молодого человека, члена подпольной организации в России, на этот пароход комендант эмигрантского лагеря в Марселе Бек, с которым я был очень хорошо знаком. С ним также был знаком и генерал Улагай. Он с Беком переговорил о том, что надо двоих нелегально перебросить в Россию и устроить на идущий туда пароход. У Бека были знакомства среди французской полиции, и он, желая помочь нашему делу, заручился ее содействием. Нам помогли пройти на пароход без выездных французских документов. Бек знал о цели моей поездки. Познакомившись с организацией в России, я решил снова уехать во Францию, имея, с одной стороны, целью проинформировать генерала Улагая об организации и ее состоянии, а с другой, надеясь получить от него за поездку деньги. Для нелегальной переброски меня из России за границу со мной выехал в Феодосию тот самый молодой человек, с которым я приехал из Франции, и еще некий Андрей из станицы Васюринской. В Феодосии они сговорились с одним греком из экипажа греческого парохода, направляющегося в Константинополь. Этот грек обязался устроить меня на пароход, чтобы я мог нелегально выехать. Я прошел на пароход, и грек спрятал меня в трюме. Там я просидел много часов, но так как отход парохода почему-то задерживался и в трюме было очень жарко, а кроме того, страшно хотелось пить, то я не выдержал и сошел на берег. На берегу я очутился без документов. Денег у меня русских не было, а были лишь четыре английских фунта и десять долларов, которые я получил на расходы во Франции. Я стал разыскивать упомянутых молодых людей, с которыми приехал в Феодосию, но найти мне их не удалось. Оставаться в Феодосии было опасно. Я не знал, как поведет себя грек. На пристани был задержан пограничниками и арестован. Я сказал, что работаю на греческом судне. Пригласили капитана и того грека, который меня прятал, но они оба заявили, что меня не знают. Перед этой попыткой отправиться опять за границу я получил от членов организации буханку хлеба, в которой было письмо организации к генералу Улагаю. Этот хлеб остался на греческом пароходе».

Урумов, передав свои показания Смиренину, надолго замолчал. Смиренин не торопил его. Низко опустив голову, полковник раздумывал. На пятьдесят пятом году жизни он оказался в тюрьме.

— Скажите, полковник, что привело вас в стан контрреволюции, ведь вы, насколько нам известно, выходец из крестьянской семьи?

Урумов словно очнулся, посмотрел на следователя и ответил не сразу. В этом вопросе он увидел какую-то смутную надежду.

— Родился я действительно в семье крестьянина-осетина, обрабатывавшего землю своего надела. Жил при отце до поступления на военную службу. До этого окончил духовное училище в селении Ардон и по окончании такового был учителем в селении Садон. Участвовал в империалистической войне, был ранен и произведен в полковники. Придерживался ориентации на Временное правительство. В 1918 году, когда наступал Деникин, я был назначен командиром 3-го Осетинского полка. Из этого полка был направлен в Екатеринодар в распоряжение главного штаба Добровольческой армии, а потом в Царицын, в штаб Врангеля, в его личное распоряжение. При отступлении белых с Кубани бежал домой, в Осетию, со своими планами борьбы с большевиками. В Осетию вступила Красная Армия. Пришлось уйти в горы, где организовывались отряды по борьбе с Советской властью. Красные отряды повели против нас наступление. Однажды ко мне пришел в горы мой племянник и сказал, что все родственники просят меня, чтобы я и мой отряд уходили в Грузию, так как из-за меня могут многие пострадать. Я не хотел идти в Грузию, перебрался ближе к другим родственникам, но они также не пожелали связываться со мной. Все поддерживали красных.

Жил некоторое время в Тифлисе. Вскоре Красная Армия повела наступление на Грузию. Я на пароходе бежал из Батума в Турцию. В Константинополе встретился с черкесом, офицером турецкой армии — Ду. Он устроил меня в ресторан «Мимоза» в районе Пера. В этом ресторане я сначала мыл посуду, а затем был кассиром, но вскоре этот ресторан закрылся. После этого проживал в Константинополе без определенных занятий в эмигрантском общежитии. В поисках лучшей жизни поехал во Францию, в Марсель, где жил одно время при Красном Кресте. Когда же нашел себе работу на мраморных разработках, перешел на частную квартиру. В Марселе часто встречался с генералом Улагаем. С ним я был знаком еще по моей службе в Новомиргородском полку под Варшавой. Взгляды Улагая мне хорошо известны. Он не прочь, чтобы военным диктатором России был великий князь Николай Николаевич. В Марселе Улагай иногда приходил ко мне и даже просил устроить его на работу на тех же мраморных разработках. В последний раз он предложил мне поехать в Россию для инспектирования подпольной организации. Я должен был установить, что представляет из себя эта организация, достаточно ли она сильна и можно ли ей вообще верить. Улагай связал меня с молодым человеком, с которым я выехал на французском пароходе в Батум. Из Батума мы выехали на Кубань. Из членов организации я видел несколько незнакомых мне человек в Ростове, Екатеринодаре, станице Славянской и Пятигорске. Организация есть, но очень слаба. Об этом мной послано сообщение Улагаю, в котором я писал, что «торговля слабая». Так мы условились с ним, чтобы он мог понять о состоянии организации. В августе собрался выехать во Францию, но обстоятельства не позволили.

Смиренин терпеливо выслушал Урумова и спросил:

— Сеоева знаете?

— Ну как же… Хорошо знаю.

— Хотите с ним встретиться?

— Зачем? Чтобы показать ему своей персоной вашу работу?

— Не только! Хотя некоторым полезно знать, как работают чекисты. Главное — убедить его бросить бандитский промысел, выйти из леса.

Урумов задумался. Трудный вопрос ему задал Смиренин, но полковник не удержался и спросил:

— А потом отпустите? Хотя бы — сохраните жизнь?

— Отпустим, — твердо сказал Смиренин.

Урумов недоверчиво посмотрел на него и сказал:

— Подумаю.