А. Дергачев ОПЕРАЦИЯ «КУРЬЕР»

А. Дергачев

ОПЕРАЦИЯ «КУРЬЕР»

На станции Кущевская возле бака с кипятком был задержан высокий пассажир в пальто с меховым воротником и английских рыжих ботинках. Был он в золоченом пенсне, худ и, по крайней мере, неделю не брит. Вряд ли вызвала подозрение эта несколько странная экипировка пассажира, скорей наоборот — весь поезд, идущий из Новороссийска, был набит публикой, щеголявшей в коротких итальянских шинелях, французских беретах, английских пробковых шлемах… Эта «разноязыкая» амуниция переполняла черный рынок Новороссийска, потому что, торопясь на пароходы, Добрармия старалась уничтожить все, что не могла взять с собой. Были подожжены порт, пристани, элеватор, склады с обмундированием, присланным странами Антанты. Новороссийский обыватель тащил с пожарища все, что попадалось под руку — от шотландских юбок до трехъярусных армейских сейфов.

В пассажире показалось странным другое — каждый раз, выходя из вагона за кипятком, он ни на минуту не расставался с чемоданчиком, похожим на докторский саквояж. И как свидетельствует протокол задержания, который велся поздней весенней ночью в комнате дежурного по станции, при осмотре у пассажира было обнаружено 180 тысяч рублей и пачка писем — переписка деникинских офицеров с людьми, проживающими в Ростове, Таганроге и Новороссийске. Задержанный назвался гимназистом Лицыным. На предварительном следствии было установлено, что живет он в Таганроге по улице Александровской, 6, беспартийный, имеет отца и мать, по происхождению — дворянин. В ноябре 1918 года, укрываясь от мобилизации, уехал в Новороссийск — к знакомому семьи Кочеткову, агенту Азово-Черноморского пароходства. Теперь же возвращался в Таганрог, чтобы продолжить учебу в гимназии.

И хотя следствие велось весьма корректно, гимназист Лицын вдруг расплакался навзрыд, как барышня, и попросил дать поесть:

— Целую неделю пью один кипяток!

Заспанный дежурный в широчайших галифе пошарил в ящике стола и достал две сухие таранки. Одну рыбешку он, подумав, протянул гимназисту, вторую положил обратно. Гимназист отвернулся и с жадностью набросился на сухую, как жесть, тарань.

А в то время из его чемоданчика извлекались аккуратные пачки денег.

— Чьи это деньги?

Гимназист оторвался от еды.

— Мне их передал господин Кочетков, у которого я квартировал в Новороссийске.

— Кому они предназначены?

— Для Беккер, Диамантиади… Они живут в Ростове…

Письма белых офицеров и самого Кочеткова были полны условностей и туманных намеков. Документы, удостоверяющие личность самого Лицына, а также его прошение на имя председателя следственной комиссии о выдаче пропуска на выезд из Новороссийска оказались фальшивыми — печати на них были проставлены заранее, а подписи ответственных лиц отсутствовали.

— Придется вас, гражданин хороший, задержать, — устало сказал следователь, — судя по всему, вы такой же гимназист, как я папа римский!

Дежурный по станции, который тихонько похрапывал, сидя на стуле, спросил вдруг хриплым голосом:

— Что, подали паровоз?

* * *

Лицына оставили под стражей для окончательного установления личности, а его дело поступило в особый отдел 9-й армии, которому поручалось в самом срочном порядке направить сотрудников в Новороссийск, чтобы проверить Кочеткова и его окружение, а в Ростове и Таганроге взять под контроль тех людей, на имя которых вез Лицын письма.

Таким вот исходным материалом располагали Соболев и Ярцев, сотрудники особого отдела 9-й армии, отправляясь в июне 1920 года в Новороссийск… Кто он, Кочетков? Какое он имеет отношение к Диамантиади, Беккер и другим лицам, находящимся у белых? Может быть, он через них пересылает в белый стан секретные сведения? Как поддерживает с ними связь, с какой целью посылает деньги? Зачем держит Лицына возле себя и какие дает ему поручения?

Поезд шел по Кубани, подолгу останавливаясь на станциях и полустанках. По обе стороны железнодорожного полотна зеленела степь. Но не радовала она глаз, потому что лежала дикой, неухоженной. В серых островках прошлогоднего сухого бурьяна виднелись разбитые орудия, повозки. А там, где рядом с железнодорожным полотном пролегала гужевая дорога, казалось, что кто-то ее тщательно перепахал — тянулась она широкой черной лентой, изрытой глубокими колеями: всего несколько месяцев назад, в ранневесеннюю распутицу, деникинская Добрармия, откатываясь к морю, месила здесь чудовищную грязь тысячами конских копыт, солдатских сапог, ботинок беженцев…

Чем ближе подходил поезд к Новороссийску, тем отчетливее становились следы поспешного отступления деникинцев. На запасных путях крупных станций образовались кладбища взорванных паровозов, которые белогвардейцы согнали сюда со всего юга России. А при подъезде к Новороссийску больше стало попадаться искореженных бронепоездов, бронеплощадок с подорванными орудиями.

Следы минувших боев были еще свежи: разбитые станционные будки, окопы с колючей проволокой… За станцией Тоннельная дорогу пересек небольшой табун одичавших лошадей. К окну, возле которого стояли Ярцев с Соболевым, подошел плотный, кряжистый казак. Посмотрел на коней, которые удалялись в бешеном намете, и сказал грустно:

— Хозяева-то ихние уплыли. А лошадям теперь страдать приходится…

— Почему — страдать? — обернулся к казаку Соболев.

— Как почему, как почему? — вскричал вдруг собеседник. — Они же копыта до кровей разбили, а в руки никому не даются — хозяина только признают!.. Это же строевые кони!

Казак махнул рукой и отошел от окна.

…В Новороссийске царила страшная разруха: в развалинах и пепелище лежал порт, громоздились руины элеватора, замерли цементные заводы, еле теплилась жизнь на железной дороге. Да это и понятно — совсем недавно здесь был, как говорится, конец света — в бешеном водовороте крутило у новороссийских причалов последние «осенние листья» Российской империи… Обыватель никогда не видел подобного — по головам друг друга лезли к пароходам титулованные чиновники, аристократы и прочие «бывшие», которые даже здесь, в Новороссийске, все никак не могли расстаться с огромным багажом и челядью.

Красная конница 20 марта 1920 года с развевающимися знаменами ворвалась в Новороссийск сразу с трех сторон — через Неберджаевский перевал, Цемесскую долину и по старой Анапской дороге. А в городе не умолкала перестрелка, ухали пушки с военных кораблей Антанты, стоявших на внешнем рейде. У пароходных трапов завершался последний акт последнего действия той трагедии, которой неизбежно должно было закончиться белое движение. Совсем не театрально стрелялись деникинские офицеры и крупные царские чиновники, которым не нашлось места на судах. Но эти пистолетные выстрелы все-таки звучали опереточно — старую Россию не могли вывезти никакие пароходы. Старая Россия оставалась, она продолжала бороться — яростно, не на жизнь, а на смерть.

Новороссийск был забит готовыми сдаться в плен солдатами и казаками, оставшимися без своих командиров. Офицеры переодевались в солдатскую или цивильную одежду, пытаясь скрыться, но их вылавливали и сдавали красноармейцам. И тем не менее многим удалось надежно укрыться в городе или уйти за перевал, в леса, где до конца 20-х годов они с бело-зелеными бандитами терроризировали окрестное население.

И вот это возникавшее белое подполье особенно настораживало Соболева и Ярцева. А то, что оно организовывалось, подтверждал факт задержания курьера…

Строжайший контроль, который установили за квартирой Кочеткова в первый же день, результатов не принес. Следовало расширить зону действия.

В то время между Новороссийском и Геленджиком ходил грузопассажирский экспресс «Сандрипш». Это был обыкновенный баркас с дизельным мотором и парусом. Он брал грузы в трюм, пассажиров на палубу, где не было даже скамеек. Вмещал он до 30 человек. Рейсы совершались нерегулярно, но ходил экспресс не менее трех раз в неделю, во всяком случае по субботам он обязательно шел в Геленджик, а в воскресенье к концу дня возвращался обратно. Под мерный гул дизеля он покрывал расстояние в один конец за 3—4 часа.

Соболев возвращался на «Сандрипше» из Геленджика, куда он выезжал по адресу, имевшемуся в перехваченной у «гимназиста» переписке белых офицеров. Поездка в Геленджик оказалась на редкость неудачной. К тому же задувал норд-ост, он гнал крупную волну, и баркас начал отчаянно скрипеть, то поднимаясь на бутылочно-зеленую волну, то проваливаясь в очередную яму. Пассажиры, люди местные, спокойно переносили качку, безразлично поглядывая по сторонам. И только один из них откровенно нервничал, что-то спрашивая то у команды, то у невозмутимых попутчиков, однако от него молча отворачивались. Это все более усиливало беспокойство пассажира. Наконец он налетел на Соболева:

— Скажите, мы скоро приедем в Новороссийск?

Соболеву стало ясно, почему отворачивались пассажиры от этого растерявшегося человека. Во-первых, не «приедем», а «придем». Это известно здесь каждому мальчишке, во-вторых, зачем задавать такие вопросы и тем самым испытывать судьбу, особенно когда находишься в море — когда придем, тогда и придем! Эти несложные наблюдения позволили Соболеву сделать вывод о том, что этот человек — приезжий, и притом попавший в эти края недавно.

— Не волнуйтесь, — успокоил его Соболев, — в Новороссийске мы будем вовремя. Видите — баркас крепкий, а команда опытная…

— Спасибо, — горячо сказал пассажир, — я сразу понял, что вы человек интеллигентный, а эти скоты только морды в сторону воротят и сплевывают за борт!

Завязался разговор. Новый знакомый назвался Чеботаревым, доверительно отрекомендовавшись бывшим офицером 1-го конного полка Мамонтова. Из Новороссийска не смог эвакуироваться из-за ранения. Соболев, быстро войдя в игру, представился Грековым и тоже деникинским офицером. Он намекнул, что у него есть в Новороссийске верные люди. Чеботарев пожал ему руку и сказал, оглянувшись:

— Да, я понимаю. Условия конспирации…

«Греков» познакомил с Чеботаревым Ярцева, отрекомендовав его офицером, знакомым по Добровольческой армии. Но фамилию его также изменил, назвав его «Графовым». Сами по себе имена «Греков» и «Графов» произвели на Чеботарева впечатление, что он имеет дело с представителями солидной, глубоко законспирированной организации.

— Я постараюсь заслужить ваше доверие, — сказал Чеботарев. И, в свою очередь, пообещал познакомить «Грекова» и «Графова» со своими знакомыми офицерами, которые скрываются в Новороссийске и его окрестностях.

О том, как события развивались дальше, известно из сохранившегося отчета Соболева и Ярцева.

19 июня вечером на Французском бульваре состоялась встреча чекистов с Чеботаревым.

— Самое главное в достижении нашей цели — это дружная работа и взаимное доверие, — солидно сказал Графов, которого Греков представил Чеботареву как человека немногословного.

— Я рад всей душой служить святому делу, — ответил Чеботарев. — Вы успеете убедиться в этом.

Чеботарев оказался работником морского управления, но моряком он никогда не был — в союз моряков записался, чтобы избежать отправки на принудработы. Ему было известно, что где-то на огородах скрываются офицеры, уклонившиеся от регистрации. Им надо помочь уйти к бело-зеленым. Графов сказал Чеботареву:

— Сперва им нужно помочь материально: среди сочувствующих соберем деньги по подписному листу.

Чеботарев охотно согласился.

— Подписной лист будет документом: когда наши вернутся, они смогут убедиться в том, что мы не сидели в бездействии…

20 июня вечером Чеботарев привел на тайную квартиру к Грекову и Графову штабс-капитана Попова, бывшего офицера-марковца, который сейчас служит в военном комиссариате.

Попов:

— Я, военрук Олешко и один солдат должны уйти в горы к бело-зеленым. Мы хорошо вооружены, лошади имеются, нет только проводника.

Графов:

— В 9 часов 3 августа буду здесь ждать вас вместе с проводником.

Попов пообещал прихватить с собой несколько лошадей — может, к этому времени еще кому-либо из офицеров нужно будет уехать в горы.

21 июля Греков и Графов встретились с Чеботаревым на его квартире, где уже находился поручик Косевич. Поручик рассказал о заместителе начальника радиотелеграфа как о «своем» человеке. Этот чиновник обещал жене одного убитого офицера отправить ее в Крым, снабдив документами на девичью фамилию. Через эту женщину Косевич надеется достать шифр и чистые бланки комиссариата радиотелеграфа. Косевич собирался на следующий день связаться с прячущимися на огородах офицерами, передать им материальную помощь и выяснить, что их больше устраивает — отправка в горы или расквартировка в городе в надежном месте. Поручик также сообщил о том, что в городе есть мясная лавка и хлебопекарня, которые снабжают бело-зеленых.

22 июля. Круг «знакомых» стремительно расширяется! Поручик Краснов рассказал о высадке в Кривой балке белого десанта в 5000 человек. Значит, необходимо активизировать вовлечение новых членов в организацию — в поддержку десанту. Поручик наметил привлечь офицера, которого в своем кругу называют «Ильей Муромцем», а также через завхоза Новороссийского комендантского управления достать чистые бланки этого учреждения. Он также взялся сагитировать командира караульного батальона — бывшего офицера. Сам Краснов служит в этом батальоне.

22 июля, вечер. Неутомимый Чеботарев знакомит «Грекова» с новым лицом — инженером. Тот рассказал о штабс-капитане Вишницком, имеющем тесную связь с офицерами, скрывающимися на огородах. Их 9 человек. Инженер сообщил также, что на днях в Новороссийск прибыл генерал Султан Килыч-Гирей и что его, инженера, с ним должны познакомить. Видимо, генералу и подобает стать во главе боевой организации — у него и авторитет, и опыт!

Щедрый на новости инженер проговорился, что в какую-то женскую организацию под видом сестры милосердия Ивановой проникла жена бывшего петроградского губернатора графа Толстого, которая также хочет вступить в боевую офицерскую организацию.

25 июля. На квартире Чеботарева состоялось очное знакомство со штабс-капитаном Вишницким. От него известно, что игуменья монастыря, который находится за цементным заводом, связана с бело-зелеными, переправляет к ним офицеров из Новороссийска с проводниками-монахами. С игуменьей можно связаться через княгиню Мещерскую. Князь Мещерский в настоящее время арестован, и княгиня добивается его освобождения. Она часто бывает в ЧК, знает почти всех ее сотрудников. Княгиня очень осторожна и осмотрительна в своих действиях.

Вишницкий оказался прямо-таки кладезем интересной информации. В лазарете, на пункте для военнопленных, работает сестрой милосердия некая Грабовская. Она является членом офицерского кружка при этом лазарете. Имеет связь с бело-зелеными через одноногого полковника, который лежит в лазарете.

В этой же беседе штабс-капитан вдруг вспомнил, что княгиня Мещерская рассказала о конфликте, происшедшем среди бело-зеленых и старых зеленоармейцев, во время которого белый офицер застрелил одного из «старых». Для улаживания конфликта в Кабардинку срочно выехала светлейшая графиня Грузинская. По данным той же Мещерской, в Новороссийске специально остались пять английских офицеров, чтобы воочию увидеть мероприятия, проводимые красными. Эти офицеры хорошо говорят по-русски и скрываются под видом рабочих-слесарей.

27 июля. Утром опять встреча с Вишницким. Он пришел без предупреждения, чтобы сообщить новости. В Новороссийск на турецком судне прибыл повар (фамилия неизвестна), который, по словам барона Корнелия Ивановича Тиссена, человек надежный. И они — Вишницкий и Корнелий Иванович — предлагают использовать этого повара в качестве связника с Крымом.

И еще одну новость сообщил штабс-капитан. В уголовной милиции Новороссийска служат в основном бывшие белогвардейцы, их легко можно привлечь на свою сторону и через них обзавестись оружием. Успех здесь обеспечен, потому что армянин Каспар Иванович, который работает секретарем председателя ЧК в уголовной милиции, свой человек. Каспар Иванович помогает освобождать из-под ареста офицеров, способствует вынесению им смягченных мер наказания. Он имеет большое влияние на своего шефа, да шеф, видимо, и сам относится сочувственно к белогвардейцам (из 34 арестованных 31 был освобожден, остальные получили лишь по нескольку лет тюрьмы).

Встреча с бароном Тиссеном Корнелием Ивановичем у него на квартире. Барон сообщил, что белыми войсками занята станция Зверево, за Ростовом-на-Дону все железнодорожные мосты взорваны и движение прекращено. Затем Корнелий Иванович посоветовал «расколоть» на миллион рублей ювелира Вальдгуста. Сейчас он в тюрьме в качестве заложника, до этого Вальдгуст выдавал по 40—50 тысяч рублей на нужды организации.

Барон передал Графову полученный у княгини Мещерской список лиц, выдававших белых офицеров советским властям. Эти люди должны быть уничтожены.

28 июля. Был барон Тиссен. Сообщил, что армянин Каспар Иванович старается освободить полковника без ноги (Тимофеева). Он также принимает все меры к освобождению полковника князя Мещерского. Барон утверждает, что Каспар Иванович в свое время издавал кадетскую газету «Речь».

Вечером встреча с княгиней Мещерской. Та сразу же предложила войти в контакт с игуменьей монастыря, а также познакомиться с графиней Грабовской — сестрой милосердия лазарета военнопленных.

Мещерская рассказала о 7-м Бугском уланском полку, состоящем в основном из кадетов, связник (доктор) к ним уже послан. Она высказалась против отправки офицеров в горы — они нужнее в городе. К концу беседы пришла сестра милосердия Иванова (графиня Толстая) вместе со своим родственником Альбертом Петровичем Шулером. Иванова обещала достать три револьвера с боезапасом.

29 июля. Вишницкий, выполнявший обязанности ходока, сообщил, что разыскал богача-еврея, который обещает дать для нужд организации 100 тысяч рублей, если ему будет выдана расписка, а после переворота предоставлено право разместить свои магазины в центральной части города.

29 июля. 4 часа дня. В лазарете была встреча с графиней Грабовской, которая с радостью сообщила об освобождении полковника Тимофеева. Грабовской это стоило больших трудов.

Греков встречался с Мещерской. Она считает, что одной организации в городе мало, надо создавать организации во всех пунктах Новороссийского округа с единым командованием.

Барон Тиссен передал Грекову фамилии 38 ответственных советских работников, подлежащих немедленному уничтожению. Вишницкий добавил к этому списку 2 человека и Чеботарев — 6. По словам Чеботарева, у бывшего директора банка тайно проживает полковник Николаев, который является агентом Деникина, оставленным в Новороссийске при отступлении. Чеботарев доложил и о том, что он достал морфий, которым одна дама постарается усыпить комиссара радиотелеграфа и выкрадет у него шифр.

30 июля. Вишницкий познакомил Графова с есаулом Пидченко. Есаул, скрывающийся под фамилией Сабинин, передал, что в 190-м стрелковом полку начальником пулеметной команды является офицер-донец в чине корнета. Корнет получил предписание отправиться в горы для облавы на бело-зеленых. Однако он решил вместе со своей командой, состоящей в основном из казаков, со всеми четырьмя пулеметами перейти к бело-зеленым.

Вишницкий принес с собой карту-пятиверстку, 5 тысяч рублей и 32 бланка с печатями и штампами различных организаций Новороссийска, которые он купил у знакомого поляка, работающего в ревкоме. Неутомимый Вишницкий рассказал о том, что ему удалось завербовать служащего городского телеграфа Кондратенко, проживающего на Станичке. Кондратенко взял на себя обязанности доставлять копии всех секретных телеграфных сообщений. Одно из них он уже передал — получен приказ о регистрации 2 августа всех без исключения офицеров, юнкеров и вольноопределяющихся. Неявка на регистрацию грозит наказанием вплоть до расстрела.

1 августа. Чеботарев, явившись на Садовую, 9 (квартиру Грекова и Графова), рассказал о своем знакомстве через княгиню Мещерскую со священником Пыжовым, бывшим под следствием, но недавно освобожденным по решению ревтрибунала. Пыжов взялся установить контакт с начальником почты и телеграфа в Кабардинке. Проявили интерес к предложениям Чеботарева лейтенант Дмитриев, который руководит установкой шести 130-миллиметровых пушек на побережье, и мичман Демидов. Мичман сразу предложил свои услуги — взялся доставить в необходимом количестве явочные карточки, которые будут необходимы организации в связи с обязательной регистрацией офицеров. Чеботарев же сообщил о прибытии в Новороссийск трехтысячного отряда моряков и об установке в бухте плавучих мин.

Вечером пришел Вишницкий, он же Макаров. Доложил о том, что виделся с адъютантом командира 194-го стрелкового полка Кольчиком Семеном Филипповичем, бывшим офицером конвоя Деникина. Кольчик находится в Новороссийске в служебной командировке. Он принял решение в полк не возвращаться, а перейти к бело-зеленым. План побега Кольчика с 6 офицерами состоит в том, чтобы при выезде из города ликвидировать возницу-красноармейца, а затем без лишних свидетелей укатить в горы. Документы всем офицерам будут доставлены. Собраться они должны вечером 2 августа на квартире у некой Александры Николаевны в доме по улице Милютинской, 3, где временно находится Кольчик, и на рассвете 3 августа выехать из Новороссийска.

2 августа. События стремительно нарастают. Графиня Грабовская передала медикаменты для отправки в горы. С нею же обусловлено, что 4 офицера из обслуживающего персонала лазарета отправятся не к бело-зеленым, а в Екатеринодар — в распоряжение уполномоченного организации. В Екатеринодаре по улице Графской, 52 (ныне улица Советская) находился сотрудник особого отделения, выдававший себя за екатеринодарского уполномоченного от подпольной офицерской организации.

Барон Тиссен обещал направить на Садовую, 9, полковника и капитана, поручик Краснов — сразу 15 офицеров, шестерых — княгиня Мещерская для отправки всех их в горы (условный знак — красный помидор в правой руке). Обещала прислать хорунжего Дулина и генеральша Черная — для последующей его передачи в распоряжение Улагая.

3 августа, 12 часов дня. На Садовую, 9, верхом прибыли военрук военного комиссариата Олешко со старшим по команде Поповым (бывшим штабс-капитаном). Они приехали в полном воинском снаряжении, не скрываясь, оставили солдата Кузнецова с тремя лошадьми в лощине неподалеку. Переезд до Кабардинки, уверяли они, обеспечен: вся группа имеет необходимые документы.

Олешко передал также несколько чистых бланков с печатями различных учреждений и сообщил пароль и отзыв в ночь с 3 на 4 августа.

Пообещали группе Олешко проводника, но не раньше 6 часов вечера…

* * *

На этом записи чекистов обрываются, потому что настала пора действовать — стремительно и точно. Объявление о регистрации подтолкнуло многих офицеров к решению немедленно уйти в горы. И прежде всего тех из них, кто, причисляя себя к организации, деятельно готовился к свержению Советской власти.

Многое уже стало известным — ниточка, потянувшаяся от курьера Лицына, задержанного на станции Кущевская, помогла выявить целые гнезда белого подполья, которое успело образоваться всего за несколько месяцев.

…Каждое утро и вечер информация, передаваемая Соболевым и Ярцевым, ложилась на стол руководителя новороссийских чекистов. И всякий раз она скрупулезно сверялась с теми данными, которые поступали от других доверенных лиц и от населения. Знали о работе Соболева и Ярцева и в ревкоме, куда регулярно отправлялось с докладом руководство ЧК. Многие факты совпадали, но их надо было еще и еще раз проверить.

А пока…

На квартире графини Грабовской шел доверительный разговор между хозяйкой дома и бароном Тиссеном.

— Барон, предупреждаю вас, что наш разговор должен остаться между нами. — Графиня, ощущая неловкость от того, что она была плохо причесана и скверно одета, говорила не в своей обычной, мягкой манере, а отрывисто и резко. — Корнелий Иванович, голубчик, не нравятся мне эти двое, которые называют себя Грековым и Графовым. Простите, это похоже на дешевый водевиль. Но он идет не на сцене, увы, и мы с вами являемся героями этого провинциального водевиля. А это уже серьезно…

Графиня подошла к окну и, чуть отодвинув портьеру, глянула на улицу, по которой норд-ост гнал облака цементной пыли.

— Что за город, что за проклятый город, о который споткнулась наша несчастная Россия! Нет, я больше не могу!

Барон поднял руку:

— Ирина Николаевна, вы, мне кажется, немножко преувеличиваете…

— Нет! У меня развита интуиция. Вы это знаете. И я решительно прошу вас проверить этих типов… Бр-р! Они были у меня вчера. Просили медикаменты и проводника в горы… Вы понимаете, у них отвратительные манеры, они не умеют разговаривать с женщиной. Да, я вынуждена была продолжать с ними разговор в сочувственном духе, потому что я их боялась.

Тиссен слушал графиню и думал о том, что сейчас, в их положении не до хороших манер, а потом — у Грабовской явно сдают нервы и не приведи господь попасть ей в руки ЧК — она раскроет всю организацию!

— Эти двое офицеров, — сказал он настойчивым тоном, — самые исполнительные и аккуратные люди. Сейчас не до правил хорошего тона, поверьте, Ирина Николаевна!

— Их надо проверить, отправив обоих в горы, — жестко сказала графиня, — там все точки над «и» будут расставлены — в горах есть люди из контрразведки Деникина…

— А на кого же мы переложим их обязанности?

— На вас, барон…

Утром 1 августа, после продолжительного совещания в ЧК, на котором обсуждалось положение в Новороссийске, пришли к решению безотлагательно начать официальное следствие по белогвардейскому подполью. По делу подлежала аресту большая группа его участников.

…Барон, утомленный беседой с Грабовской, запросил пощады:

— Ирина Николаевна, мне пора уходить.

Графиня подошла к окну, отодвинула штору и охнула:

— Корнелий Иванович!..

Тиссен глянул в окно. Возле дома графини стояла пролетка. Из нее торопливо выходили, решительно направляясь к дому, два матроса и один человек в гражданском.

— Мы пропали, барон…

Тиссен метнулся к запасному выходу через кухню. В дверях он столкнулся с перепуганной кухаркой и тут же услышал твердый и спокойный бас:

— Предъявите ваши документы.

На него в упор смотрел усатый матрос с маузером в руке.

Резко стучали в запертую парадную дверь.

…Аресты наиболее опасных заговорщиков начались вечером 3 августа и продолжались всю ночь. Благодаря тому, что адреса квартир, в которых собирались офицеры для ухода в горы, были известны ЧК, все происходило так ошеломляюще быстро, что почти никто из задержанных не успел применить оружие. Группу военрука Олешко удалось перехватить без особых помех с помощью коновода Кузнецова. Солдат, стреножив лошадей в лощине, поросшей вишенником, безмятежно спал, положив под голову скатанную шинель. Его осторожно разбудили. Кузнецов отчаянно протирал глаза, не веря тому, что видит чернеющие в сумраке вечера матросские бушлаты и наведенное на него дуло карабина. Лошади были уже оседланы, но их держали под уздцы чужие люди.

— Значит, так: ты идешь в дом и передаешь — пришел проводник. В лощину выходить по одному… Ясно?

И дальше все шло как по плану: офицеры с интервалом в несколько минут выходили один за другим из дома и, крадучись, направлялись в лощину. Здесь их без звука арестовывали и выводили на дорогу… Последним вышел из дома коновод Кузнецов.

— А меня куда?

— Туда, куда и твоих начальников. А трибунал рассудит — кто виноват, а кто нет!

И все-таки группе заговорщиков в 25 человек удалось скрыться — видимо, их кто-то успел предупредить. Но главные силы подполья оказались в руках советского правосудия. Затем, в процессе расследования, около 20 человек за отсутствием состава преступления были освобождены из-под ареста: Иванова, Черная, Кочетков и другие. Материалы на остальных были переданы на рассмотрение коллегии губчека, которая на заседании 19 августа 1920 года постановила 13 человек явных контрреволюционеров, активно боровшихся против Советской власти, расстрелять. В их числе — Н. Косевнч, М. Чеботарев, А. Олешко, В. Вишницкий и другие.

Белое подполье в Новороссийске, готовившее мятеж как «достойную встречу» барону Врангелю, было разгромлено. Чекисты Соболев и Ярцев вскоре получили новое и, как всегда, срочное задание. В плавнях бесчинствовала банда Ющенко, новоявленного «атамана».