В. Михайлов ГОСТЬ ИЗ КАНАДЫ

В. Михайлов

ГОСТЬ ИЗ КАНАДЫ

Молоденький солдат на КПП взял в руки иностранный паспорт и привычно поднял глаза. Документы гостя не вызывали сомнений — Гелдиашвили Давид, 1916 года рождения, уроженец города Батуми, живущий сейчас в Монреале, по Норберт-стрит, 92. Может, и показалось странным пограничнику — грузин, а канадский подданный, но это уже было чисто юношеское удивление. Где ему знать, восемнадцатилетнему парню, какие житейские вьюги крутили этого человека, забросив из черноморских субтропиков на американский север. Война по-разному распоряжалась судьбами людей.

Может быть, он, Гелдиашвили, после тридцатилетних скитаний решил наконец навестить отчий дом — тоска по родине всегда тонким острием колет сердце, особенно если возраст обильно серебрит голову.

Может, это было так, а возможно, другая причина привела Давида Гелдиашвили на советскую землю, но в любом случае документы его были в порядке, и пограничник Шереметьевского контрольно-пропускного пункта, оттиснув штамп въезда в канадском паспорте № ЕС 284100, выданном 23 марта 1972 года, вернул его владельцу, сказав на прощание:

— Пожалуйста!

«Добро пожаловать на советскую землю!» — этот яркий транспарант радушно встречает гостей, вступивших на плиты Шереметьевского международного аэропорта. Людей, спускающихся по трапам авиалайнеров, невольно завораживает неяркая красота русского леса, нежными красками оттеняющая строгую геометрию аэровокзального комплекса. Трудно после длинного полета удержаться от восторга, вдыхая свежий аромат березовых рощ и луговых трав. Но наш гость не стал тратить время на сантименты. Получив увесистый багаж, он солидно прошагал через вестибюль и сел в такси. Через минуту «Волга», набирая скорость, помчалась в город. Мимо проносились бревенчатые домики Подмосковья, утопающие в кружевах цветущей сирени, и вдруг сразу, почти без перехода, их сменили громады новых многоэтажных домов.

Начиналась Москва. Но взгляд канадского гостя равнодушно скользил по ее улицам. Таксисту было это в диковинку — обычно его шереметьевские пассажиры с оживленным вниманием выглядывали в окна — какая она, эта русская столица?

Лицо Гелдиашвили было непроницаемым. Но не знал он, да и не мог знать, что сидит сейчас в аэропортовском зале ожидания старик, которого приезд Гелдиашвили заставил схватиться за сердце. Тот добрел на ватных ногах до кресла, нащупал в кармане валидол.

— Вам плохо? — участливо спросила соседка.

— Нет, ничего, спасибо! Сейчас пройдет… — Старик положил под язык сладковатую таблетку, и через минуту тупая боль в груди стала уходить.

«Ведь это он, он, он!» — стремительно неслось в голове. В памяти, словно в калейдоскопе, прокручивались картины тридцатилетней давности. Старик прикрыл глаза и снова явственно увидел этот тяжелый, литой профиль и взгляд — свинцовый, не знающий жалости и пощады. И вдруг снова будто током: «Он уехал, и я даже не запомнил номер машины!»

Старик встал, нашел взглядом телефонную будку и решительно двинулся к ней. Он торопливо покрутил диск автомата…

Начальник УКГБ по Краснодарскому краю генерал-майор С. А. Смородинский прошелся по кабинету, вернулся к столу, сел и только тогда раздумчиво произнес:

— Ситуация, конечно, не простая… Такой изувер, как Цинаридзе, по логике вещей, должен забежать на край земли, а он собственной персоной пожаловал к нам под личиной добропорядочного канадского туриста. На что он надеется?

— Ну, во-первых, — ответил полковник Куликов, — на давность лет и на то, что все изрядно позабыто. Он знает, что большинство его сослуживцев, наиболее жестоких, по приговору суда расстреляны, — опознать будет некому. Такова, я думаю, логика его рассуждений. Ну, а во вторых — это, конечно, канадский паспорт и подданство… Бывший узник Яновского лагеря, случайно опознавший его в аэропорту, твердо уверен, что это Цинаридзе.

— Ну что ж, — продолжил генерал, — будем считать, что по паспорту канадского подданного Гелдиашвили к нам в страну прибыл Георгий Цинаридзе, бывший каратель «Кавказской роты», разыскиваемый как государственный преступник. Однако, Аркадий Иванович, он правильно рассчитал — доказать его вину нелегко. Прежде всего нам нужно со стопроцентной очевидностью убедиться, что он не тот человек, за которого себя выдает… Какие у вас предложения на этот счет?

— Мы считаем, — сказал Куликов, — что Гелдиашвили надо дать возможность успокоиться, оглядеться, почувствовать, что его страхи (а они, конечно, у него есть) напрасны, — все у него идет хорошо, старое забыто, а нового никто не знает.

В Батуми, куда он направляется, живут жена, дети, родственники Цинаридзе. Думаем, от этой встречи многое зависит.

— На Западе хорошо знают нашу непримиримость к разного рода изменникам, запятнавшим кровью руки и совесть, но малейшая ошибка будет использована для очередной провокационной шумихи. — Генерал покрутил в руках остро отточенный карандаш. — Вот по этой причине, повторяю, нам надо с очевидной достоверностью установить личность Гелдиашвили — Цинаридзе.

Канадский гость гулял по Москве, спускался в метро, иногда заходил в магазины, но чаще подолгу сидел на скамейках в скверах, посматривал на оживленную, быстротечную столичную толчею. Ни дать ни взять — тихий московский пенсионер, вышедший подышать свежим воздухом из шумной коммунальной квартиры. Но так могло показаться лишь постороннему человеку. Внимательно взглянув, можно было заметить приглушенную настороженность приезжего, его взгляд из-под насупленных лохматых бровей изучал окружающих.

В Москве он встретился лишь с одним человеком — братом своей второй жены, оставшейся в Канаде. Вместе они сходили в кассу Аэрофлота и купили билет на Батуми, предъявив все тот же паспорт на имя Давида Гелдиашвили.

Вряд ли кому могло прийти в голову, что вот этот рыхлый и тучный человек с оплывшим и нездоровым лицом, сидящий сейчас на московском бульваре, и есть каратель и убийца Георгий Цинаридзе. В его сегодняшнем облике мало что напоминало прежнего франтоватого субъекта с тонкой ниточкой черных усов, нахального и изворотливого батумского парикмахера.

* * *

Осенью 41-го года горячее дыхание войны все чаще и чаще стало долетать до утопающего в яркой зелени Батуми. Улицы, знавшие раньше только нарядную толпу, опустели, ощетинились стволами зениток, тропически черное небо каждую ночь резали лезвия прожекторов. Лучшие свои здания столица Аджарии отдала госпиталям. К причалам порта все чаще подходили санитарные теплоходы. Белый цвет бинтов и медицинских халатов стал символом фронтового Батуми, принявшего в свои заботливые руки тысячи и тысячи раненых солдат и офицеров. В эти грозные дни сыны Грузии уходили на защиту социалистического Отечества. Столетние старцы вручали юношам кинжалы предков — в знак непримиримости к врагу. Не ради славы, ради жизни на земле шли в бой те, кто еще вчера выращивал виноград, ловил рыбу, строил корабли, пахал землю, растил детей…

А он сидел в трюме парохода и, дрожа от страха, слушал, как яростно захлебываются судовые пулеметы, отбивая атаки немецких пикирующих бомбардировщиков. Море кипело от разрывов бомб, осколков, но транспорты упорно шли к крымским берегам, туда, где измотанная в непрерывных боях Приморская армия ждала подкреплений. Цинаридзе вслушивался в грохот над головой, обмирая всякий раз, когда с диким воем самолеты устремлялись на пароход.

Он проклинал себя за то, что так легкомысленно отнесся к своему побегу: «Надо было уйти в горы, забиться в ущелье и ждать, ждать, пока и здесь, в Батуми, не появятся немецкие солдаты!» Он почти закричал от отчаяния, но вовремя опомнился — рядом белели суровые, молчаливые лица солдат стрелкового полка, в составе которого был и Цинаридзе, вчерашний дезертир.

— Кровью смоешь свою вину! — сказал ему председатель военного трибунала. Цинаридзе вспомнил стальные интонации при чтении приговора, и страх вновь ледяными пальцами хватанул за душу…

Призванный в армию с началом войны, Цинаридзе был определен в прожекторный батальон, который нес службу здесь же, в Батуми.

Воинский распорядок, строгая дисциплина были совсем не по нраву веселому парикмахеру, привыкшему к шумным застольям, а когда он увидел, как по трапам санитарных транспортов сносят носилки с ранеными, ему стало жутко от одной только мысли, что и его могут однажды ранить или не дай бог — убить.

А тут еще объявили приказ — прожекторный батальон отправляется в действующую армию. И Цинаридзе принял трусливое решение. Батальон ушел на фронт без него, а вскоре патруль задержал на одной из глухих батумских улочек подозрительного субъекта. Выяснить, что это бывший сержант прожекторного батальона Георгий Цинаридзе, не представляло трудностей, и через несколько дней военный трибунал 9-й горно-стрелковой дивизии на основании пункта «г» статьи 7 «Положения о воинских преступлениях» приговорил дезертира Цинаридзе к расстрелу.

Однако, учитывая относительную молодость подсудимого, его раскаяние в содеянном, принимая во внимание, что у него двое малолетних детей, военный трибунал Закавказского фронта заменил высшую меру наказания десятью годами лишения свободы. В определении было записано:

«Исполнение приговора отсрочить до окончания военных действий и направить Цинаридзе в действующую армию, и если он в составе действующей армии проявит себя стойким защитником Советского Союза, то по ходатайству командования приговор может быть пересмотрен на предмет смягчения наказания или вовсе освобождения от него».

Но поистине права грузинская мудрость: «Если изменник к поле пристал, ту полу отрежь». При первой же возможности сдался Цинаридзе врагу и дал согласие на сотрудничество с гитлеровцами. На этом и закончился он как трус и предатель и начался в новом качестве — как изувер и палач.

* * *

За двадцать пять послевоенных лет кубанские чекисты разоблачили многих предателей и карателей разных мастей и оттенков. Под руководством полковников Маракушева и Куликова, опытных контрразведчиков, были проведены сложные операции по выявлению таких преступников, как Вейх, Элизбарашвили, Еськов, Алещенко и другие.

— Первые наши помощники — это советские люди! — любил повторять Маракушев.

И действительно, в ходе расследования карательной деятельности «Кавказской роты» и зондеркоманды СС-10А чекистам неоценимую помощь оказали простые наши труженики — колхозники, рабочие, учителя, инженеры, советские и партийные работники.

Именно с помощью советских граждан в начале шестидесятых годов были разоблачены Алоис Вейх, окопавшийся в отдаленном поселке Кемеровской области; Жирухин, скрывавшийся в Новороссийске под маской школьного педагога; Псарев, затаившийся в Чимкенте; Алещенко — скромный шофер «скорой помощи» в Тбилиси и другие каратели.

При участии общественности была полностью выявлена картина изуверской деятельности на нашей земле гитлеровских подразделений уничтожения, определены имена практически всех карателей из «Кавказской роты» и зондеркоманды СС-10А. Уже тогда, на следствии двадцатилетней давности, стала ясна и роль Цинаридзе, за свою редкую жестокость назначенного командиром взвода «Кавказской роты».

Для борьбы с партизанами в Крыму и на Северном Кавказе была организована айнзатцгруппа «Д», состоящая из ряда оперативных подразделений. При штабе группы действовала так называемая «Кавказская рота», сформированная из предателей, в основном кавказцев, перешедших на сторону врага.

После оккупации фашистскими войсками Северного Кавказа штаб айнзатцгруппы «Д» вместе с «Кавказской ротой», командиром которой был Вальтер Керер, перебазировался из Крыма в Ставрополь.

Личный состав оперативных команд, входивших в айнзатцгруппу «Д», участвовал в массовых акциях по уничтожению советских людей и граждан других государств, умертвив в общей сложности десятки тысяч невинных людей. Характеризуя деятельность карателей «Кавказской роты», командующий охранной полицией СД в своем циркулярном письме указывал:

«Я надеюсь, что командиры займутся обучением кавказцев с учетом особенностей их характера с тем, чтобы последние оставались такими же смелыми в операциях, как и раньше…»

И предатели расстреливали, жгли, душили газом, удивляя подчас жестокостью даже своих хозяев. И руководила ими отнюдь не смелость, а животный страх, отчаянная трусость, стремление уничтожить свидетелей своей измены, убежденность в незыблемости циничного тезиса — «мертвые молчат».

Выявление и розыск бывших карателей стали одним из направлений работы советских чекистов в послевоенный период. В ходе рассмотрения многих дел карателей, в частности дела Керера, Элизбарашвили и других, был получен обширный материал на Георгия Цинаридзе, собраны убедительные доказательства его преступной деятельности на временно оккупированной советской территории, установлено и его местожительство — Канада, Монреаль…

В 1968 году Министерство иностранных дел СССР передало канадскому посольству в Москве ноту с требованием выдачи советскому правосудию военного преступника Г. Ф. Цинаридзе. Правительство Канады на это справедливое требование ответило отказом.

* * *

Итак, ясный июльский день 1973 года. Батумский аэропорт. Со стороны моря осторожно заходит на посадку Ил-18. В нем на месте 8а сидит Цинаридзе (пока что он Гелдиашвили). В аэропорту среди встречающих первая жена Цинаридзе — Нина Георгиевна, его дети, родственники, словом, все те люди, которые хорошо помнят и знают подлинного Георгия Цинаридзе.

Гелдиашвили — Цинаридзе вышел на трап, сощурился от яркого солнца, надел массивные очки с темными стеклами и медленно стал спускаться. Какая-то из встречающих женщин сдавленно вскрикнула — еще бы, в седом респектабельном господине так мало осталось от франтоватого черноусого парня, которого они знали тридцать лет назад. Шумная встреча, судя по всему, не входила в планы Цинаридзе. Властным жестом он остановил начавшиеся было восклицания:

— О, Георгий, как ты изменился!

Сдержанно, совсем не по грузинским обычаям, поздоровался и попросил как можно быстрее уехать из аэропорта.

Отказавшись от радушных приглашений родных, он поселился в интуристской гостинице, пообещав вечером быть на семейном ужине.

Растрогавшись от теплой встречи, он вспомнил друзей, родственников, знакомых, расспрашивал об их судьбе, проявляя при этом осведомленность о таких деталях, которые мог знать лишь очень близкий человек. И естественно, ни у кого: ни у жены, ни у многочисленной родни — не возникало ни тени сомнения, что перед ними сидит именно их воскресший из небытия муж, брат, родственник, но уж никак не канадец Давид Гелдиашвили. О себе, правда, он говорил скупо — воевал, дескать, попал в плен, хлебнул всякого.

Гости понимающе цокали языком:

— Проклятая война, всем она принесла столько горя. Ну да ладно, давайте о радостном! — И молодое вино снова пенилось в высоких бокалах.

Но радостной встречи почему-то не получилось, чувствовалась какая-то скованность. То ли Нина Георгиевна не могла смириться с мыслью, что есть у ее мужа другая жена за океаном, то ли взрослые дети, привыкшие жить без отца, не знали, как вести себя сейчас. Но скорее всего причиной был сам гость — временами он замыкался, тяжело вглядываясь в каждого человека, особенно в молодых и незнакомых ему парней. Сославшись на усталость, он вскоре попрощался и уехал в гостиницу, где долго не мог уснуть, по-стариковски ворочаясь и кряхтя в просторной кровати.

* * *

Первый допрос предварительно отрабатывался много раз. От его начала зависело успешное развитие всего дела. Цинаридзе волнуется, хотя по-прежнему неплохо владеет собой. Перед следователем — заявление иностранного туриста Гелдиашвили Давида Филипповича, адресованное управляющему Батумским отделением «Интурист», где он просит предоставить ему право в течение недели проживать не в гостинице, мотивируя свою просьбу желанием провести время в кругу семьи: жены, двух детей и внучек.

— У нас есть серьезные основания подозревать, что вы не тот человек, за которого себя выдаете. Какова ваша подлинная фамилия? — Этот вопрос заставляет «канадца» беспокойно заерзать на стуле.

— Моя фамилия указана в моем паспорте, — ответ звучит не очень уверенно.

— Ваша подлинная фамилия Цинаридзе. Имя — Георгий Филиппович…

И тогда «канадец» на удивление быстро признается: да, действительно, он уже давно сменил фамилию на Гелдиашвили, на самом деле он Цинаридзе, до войны был в Батуми парикмахером, позже — рабочим местной табачной фабрики, в июне 1941 года призван в ряды Красной Армии, принимал участие в боях на Крымском полуострове, летом 1942 года в районе Феодосии попал в плен.

Свою службу в карательных подразделениях гитлеровской армии подозреваемый категорически отрицал, утверждал, что, совершив побег из лагеря военнопленных в Австрии, принимал участие в борьбе с фашистами в составе партизанского отряда на территории Италии. Фамилию сменил, так как опасался преследования со стороны оккупационных властей. По окончании войны женился на Ковалевой Александре и переехал на постоянное место жительства в Канаду.

На вопрос о гражданстве подтвердил, что советское гражданство не менял, здесь же, в Батуми, живет его первая жена Нина Георгиевна и двое детей.

Конечно, рассчитывать на чистосердечное признание шансов было мало. И действительно, на последующих допросах задержанный резко изменил показания, категорически отказался от первоначальных и стал настаивать, что он именно Гелдиашвили, в 1916 году родился в Батуми. В двадцать втором году его отец, Филипп Гелдиашвили, увез семью в Турцию. Накануне войны родители умерли, а сам он в конце 1944 года перебрался в Италию. Там совершенно случайно познакомился с парнем по фамилии Цинаридзе. Поскольку они оказались земляками, то он принял участие в его судьбе. К сожалению, Цинаридзе вскоре заболел и умер в одной из римских больниц, но перед смертью передал ему, Гелдиашвили, письмо для родных, коротко рассказав о своей жизни. Сейчас представился случай побывать на земле предков, вот заодно он и решил выполнить волю покойного.

«Канадец» смолк и посмотрел на следователя испытующе: какова же будет реакция?

— Это ваши чистосердечные показания?

— Абсолютно! — Он решительно тряхнул головой, и стало ясно, что за этой «линией обороны» Цинаридзе будет сидеть до последнего.

На первый взгляд прорвать ее не представляло труда. По словам задержанного, большая часть его жизни прошла в Турции. Но ни языка, ни обычаев этой страны он не знал, более того, не мог даже сказать, где конкретно в Турции жила его семья. Не выдерживал никакой критики и его рассказ о путешествии из Турции в Италию.

— Цинаридзе, — убеждал его следователь, — ну хорошо, вы как-то умудрились пешком пройти из Греции в Италию. Но взгляните на карту, у вас ведь на пути Албания, Югославия. Как можно их пропустить?

— Я человек плохо грамотный, стран не знаю, может быть, и их проходил.

Чувствуется, что он уже определил для себя формулу поведения — этакий малограмотный забитый человек, от которого что-то хотят, а чего — он никак понять не может.

Тем не менее делается новая попытка.

— Ну, а как же вы шли? Где отдыхали, питались, за счет чего жили?

— Заходил в деревни, люди добрые накормят, обогреют…

— И нигде не встречали вы препятствий, никто вас не задерживал, все-таки война идет?

— Нет, никто, шел себе потихоньку и дошел.

— Георгий Филиппович, неужели вы серьезно считаете, что все, что вы говорите сейчас, убедительно? Представьте себе, 1944 год, на всем Балканском полуострове напряженная военная обстановка, идут бои, местность контролируется или партизанами, или гитлеровцами, по дорогам, как говорится, муха не пролетит, а вы совершаете этакое «пасхальное» путешествие — идете себе преспокойно через границы и страны, колючую проволоку и боевые порядки, да еще и не замечаете, что рядом война.

— Почему не замечаю? Замечаю, все вижу — танки вижу, пушки вижу… Я их не трогаю, и они меня не трогают…

Все ясно. Рассчитывать на раскаяние и признание не приходится. Цинаридзе — Гелдиашвили стоит на своем, с тупым упорством отрицая даже самое очевидное. Еще в Батуми провели опознание его бывшими подчиненными, арестованными в разное время. Подобрали двух пожилых мужчин, примерно одной комплекции с Цинаридзе, посадили рядом.

— Кого из этих граждан вы знаете? — спросили у Куртанидзе, служившего прежде в «Кавказской роте».

Тот с ходу указывает на Цинаридзе.

— Гришу знаю, взводным был у Керера.

Его опознали и другие сослуживцы. А один из них, Георгадзе, даже сказал зло:

— Брось, Гришка, придуряться. Как всегда, хочешь хитрей всех быть…

Он действительно всегда был хитрее, изворотливее и подлее, чем другие каратели, которых в Грузии называли не иначе как «цобиани дзаглеби» — «бешеные псы».

Следствие располагало неопровержимыми данными, что уже осенью 1942 года Цинаридзе принимал активное участие в умерщвлении шестидесяти узников ставропольской тюрьмы СД. Пинками и ударами загонял он несчастных в душегубку. Начав службу в качестве ротного брадобрея, он своим рвением обращает на себя внимание Вальтера Керера и его заместителя Васо Элизбарашвили. Став командиром взвода, он развернулся вовсю. В Полесье, в городе Овруче, Цинаридзе активно участвует в истреблении мирного населения и поджогах, в украинском селении Каменка принимает участие в расстреле тысячи человек, вечером того же дня в селе Ступки каратели загоняют двести человек в барак, обливают его бензином и поджигают.

Осень 1943 года. Мрачно знаменитый Яновский лагерь на окраине Львова. Сюда уже доносятся раскаты советских орудий. Предчувствуя конец, оккупанты приступили к ликвидации лагеря, то есть к расстрелу его узников. В порыве отчаяния один из заключенных выхватил спрятанный нож и всадил его в немецкого офицера. В отместку каратели из «Кавказской роты» в мгновение ока скосили из автоматов двести человек. Цинаридзе без остановки палил по взбунтовавшимся узникам, палил до тех пор, пока вся лагерная площадь не покрылась бездыханными телами. А всего в этом лагере при личном участии Цинаридзе было расстреляно более, двух тысяч человек.

В конце 1944 года в глухом польском селе партизаны убили карателя Захария Самсонидзе. Рано утром туда прибыл Керер и взвод Цинаридзе. Каратели согнали всех мужчин села к дому, где был убит Самсонидзе. Керер лично отобрал тридцать парней помоложе и приказал их расстрелять. Цинаридзе исполнил команду без промедления. Он заводил небольшие группы заложников в дом и там убивал. Закончив изуверскую акцию, каратели подожгли дом с трупами…

В январе 1945 года, почувствовав, что конец близок, Цинаридзе бежит на Запад и в Северной Италии продолжает служить в так называемом «Грузинском легионе». Но, как гласит восточная мудрость: «Сколько ни была бы длинна ночь, а рассвет неизбежен», победа, а вместе с ней и мир пришли на многострадальную европейскую землю. Как крысы с потонувшего корабля, разбежались каратели, стараясь забиться подальше и замаскироваться получше. Но гнев народа высвечивал их лучше рентгеновских лучей.

Большинство палачей уже тогда получили по заслугам, но самые изворотливые, среди которых был и Цинаридзе, ушли от возмездия. В Вене, в проверочно-фильтрационном лагере, он представляет фальшивые справки о службе в одном из итальянских партизанских соединений, однако, чувствуя, что ему не очень верят, ночью бежит вместе с одним сослуживцем снова в Италию. Здесь под вымышленной фамилией скрывается до 1949 года, затем перебирается в Канаду, где обосновывается на постоянное местожительство.

Так коротко выглядит жизнь человека, который сидит сейчас перед следователем и упорно твердит, что никакого отношения к злодею Цинаридзе он не имеет, что он — Гелдиашвили и только Гелдиашвили.

И улики — неопровержимые, максимально точные — были найдены.

Следователи разыскали архивные документы военного трибунала, относящиеся к 1941 году. Скрупулезно они просматривали каждый лист бумаги. Надо было найти дело дезертира Цинаридзе. Большую помощь оказали грузинские товарищи. Они вспомнили, что в Батуми живет человек, который в ту пору работал в органах НКВД. Разыскали этого человека. Тот в свою очередь вспомнил, что часть документов того времени вместе с дактилоскопическими картами хранится отдельно от основного архива. Нашли и их. Большая груда покрытых пылью картонных папок. В ней надо было отыскать лишь один листок бумаги — карту с отпечатками пальцев подсудимого. Это была долгая и изнурительная работа, но закончилась она удачно.

Через несколько дней в Краснодар прибыл представитель канадского посольства. Ему были представлены документы, бесспорно свидетельствующие, что Гелдиашвили — это именно тот самый Цинаридзе, для которого канадский паспорт не более чем ширма.

Канадский дипломат внимательно рассматривал представленные материалы, подлинники документов, фотографии.

— Ну, что ж, — протянул он наконец задумчиво, — может быть, это действительно все так…

— Должен добавить, — сказал прокурор, — что все, знавшие Цинаридзе лично как до войны, так и во время войны, признали в канадском гражданине Гелдиашвили именно Георгия Цинаридзе. Таким образом, по всем существующим международным и советским законам он, как военный преступник, подлежит ответственности за свою карательную деятельность. В чем она заключалась, мы сейчас вам покажем…

Дипломат был человеком, судя по всему, крепким, но и его потрясли документы о карательных акциях «Кавказской роты».

Цинаридзе судили в Краснодаре, во Дворце культуры масложиркомбината. В течение двух недель в переполненном зале шел открытый судебный процесс. Телевидение, радио, газеты давали отчеты о нем. Киногруппа агентства печати «Новости» снимала специальный фильм для показа за рубежом, главным образом в Канаде. Мир должен был знать правду о человеке, который долго и надежно пользовался покровительством определенных западных кругов.

А он сидел за барьером, высвеченный ярким светом юпитеров, скорбно сложив руки на толстом животе, и по-прежнему упорно отрицал даже самое очевидное. Весь его облик — тяжелый профиль, по-стариковски сутулая спина, по-волчьи настороженный взгляд вызывали в памяти слова Максима Горького:

«Сравнить предателя не с кем и не с чем. Я думаю, что даже тифозную вошь сравнение с предателем оскорбило бы».